Шёл четвёртый год войны. Войны без пуль и взрывов, но от этого не менее тяжёлой, мучитель-ной, а главное - бессмыслен?ной. Я был предводителем той армии, что добровольно ввязалась в боевые действия, я же был и единственным её представителем. Правда, противник у меня тоже был только один. Итак, наступает выход главной героини моего лирического повествования!
Ирина, как и я, недавно разменяла 243-й месяц жизни. Это была девушка... Нет, не моей мечты, ибо последней у меня попросту не имелось. Она не блистала красотой, но в толпе однокурсниц вы-глядела словно ландыш, скромный, тихий, но необыкновенно милый среди огромного букета из шикарных, дорогих роз, самодовольных пионов, красивых, но неароматных гвоздик и пустых, вет-реных одуванчиков.
Её длинные золотистые волосы собраны то в шишку, то в косу, но легко можно было предста-вить, как роскошно они струятся, ниспадая ей на высокую грудь, когда Ирина расчёсывает их ут-ром или вечером!
Её бездонные карие глаза, подчёркнутые сверху узкими точёными бровями, смотрели на мир че-рез очки, отчего были немного грустны; зато на ресницах она запросто могла удерживать по четыре спички. Узкое, как у куклы Барби, лицо, не опошленное лишней косметикой, могло быть и румя-ным, и бледным - в зависимости от обстановки.
А фигура?.. Ирина обладала [насколько позволяла судить об этом одежда] просто идеальными пропорциями и идеальной осанкой. Женственность, изящество, скромность и эрудиция чётко выде-ляли Ирину из среды голубоглазых брюнеток, зеленоглазых длинноногих блондинок и прочих, по их мнению, красавиц, хотя макушкой своей она едва доставала мне до подбородка.
Нет, пожалуй, зря я взялся за словесный портрет, ибо ни кистью, ни словом рисовать не умею. Но можно предположить, насколько скучнее и однообразнее станет наша жизнь, если все начнут делать лишь то, что умеют.
Мы познакомились на первом курсе, в колхозе. Судьба свела нас не только на одном факульте-те, в одной группе, но даже и на одной улице. Её окно на первом этаже я отчётливо мог видеть из своей общаги. А на втором месяце знакомства как раз и началась война. Война с Ириниными стра-хами.
Обзор читательских писем в каком-нибудь "душеспасительном" журнальчике обязательно по-кажет, что разногласия между влюблёнными - не редкость. И причины тому находятся самые разнообразные: разочарование, подлость, измена, дурные манеры, наконец. В нашем случае причиной стала чрезмерная благовоспитанность. Конечно, у девушки должна быть гордость, но не до такой же степени! Не в постель же её зазываю! Но, несмотря ни на что, любые проявления повышенного внимания с моей стороны постоянно натыкались на железный занавес из одной фразы, тихо произносимой дрожащим голосом: "Мне страшно: а вдруг кто-нибудь это неправильно поймёт?".
Именно из-за этого Ирина в колхозе сначала сама пыталась таскать вёдра с картошкой, пока я не предложил [если не сказать, навязал] ей помощь. Именно поэтому она не хотела потом в столовой садиться со мной за один стол и уж тем более боялась пойти вечером в клуб на кинофильм.
Правда, в этой войне иногда случались и победы. Но они оказывались маленькими, незначительными и столь редкими, что почти никогда не оправдывали затраченных на их достижение сил, терпения, доброты и понимания. Ещё в колхозе мы сходили-таки в кино; и на лекциях нынче всё же сидим рядом. На втором году знакомства, будучи дома, я получил, наконец, ответ на свои письма ["Но если бы отец узнал, что Я пишу ТЕБЕ, он бы не упустил возможности снова напомнить мне, что я - девушка; а порядочные девушки парням писем не пишут..."].
На третьем году прозвучала [сперва из моих уст, естественно, и по-русски] та фраза, которую красивее всего произносят японцы: "Watashi-wa anata-wo aisuru". У англичан она звучит гораздо хуже и короче: "Ай лав ю". В тот же момент эти же слова еле слышно слетели с побледневших губ Ирины, готовой брякнуться в обморок от страха! Тогда же, кстати, и произошёл первый поцелуй.
В тот октябрьский вечер я крупно ошибся в своих планах: просто не ожидал, что ответное признание последует так скоро. Но зато я не ошибся в другом: целоваться нам обоим ох как понрави-лось! И позднее, когда у нас заканчивалась шестая пара, мы стали задерживаться в аудитории, чтобы на несколько мгновений утонуть в объятиях друг друга и, слившись в поцелуе, ещё раз повторить те три слова.
К сожалению, времени всегда было в обрез: вечером Ирину в холле института встречал отец, ведь иначе ей пришлось бы одной идти впотьмах триста метров до дома. Несчастная девушка и в мыслях не допускала того, чтоб я её проводил; ей не даёт покоя весь ужас, о котором могут поду-мать соседи, если увидят, как Ирочка ИДЁТ С ПАРНЕМ!
Потому-то война длится уже столько лет. Потому-то всю большую перемену Ирина просиживает в аудитории ["Порядочной девушке нечего делать в общежитии"]. Потому-то мы не видимся во внеучебное время: каждый семестр родители её узнают расписание и строго следят за временем прихода и ухода дочери. Я не могу даже позвонить ей вечером и, тем более, зайти в гости, на чашку чая: родители всё ещё не подозревают о моём существовании. И главное - что же подумают соседи?!.
Я понимаю, что на ней свет клином не сошёлся, что никто другой на моём месте не стал бы тер-петь столь долго ради неизвестно чего. Но сердцу не прикажешь, и добавить тут больше нечего.
2.
Но были у моей армии ещё и два союзника - два моих друга-соседа по комнате. Оба они относились к числу тех людей, которые, к примеру, где-нибудь в Каракумах, при пятидесятиградусной жаре и вдали от жилья, когда ты умираешь от жажды и зноя, вдруг окажутся рядом и скажут так ненавязчиво: "Тебе, случайно, ведро воды не нужно? А то нёс, думал, сгодится".
- Ну как, Паш, сегодня она дала тебе? - встречает меня вопрос при входе в комнату.
- Чего - дала? - угрюмо спрашиваю в ответ.
- Ну, известно чего - проводить себя домой, - съязвил Стелькин.
- Ох, Вась, не сыпь соль на рану! Нет настроения шутить!
- А ты попробуй разбить рукой бутылку или отожмись разиков сто, - предложил Вася.
- Точняк, - вставил Володя Поваров, третий наш. - Мóзги хорошо прочищает и гормоны выводит. А их у тебя сейчас мноого!
Эх, братцы, знали б вы, как я устал страдать! Четвёртый год формально с ней, а она даже предкам не сказала. Мне твердит, любит и жить не может. А чего ж ты, говорю, с родителями не хочешь познакомить? Так она аж чуть не плачет: ну как я им скажу, так вот прямо подойду и заявлю? Она, поди, совсем с предками не общается - живут, как враги: всё от всех в секрете, и не дай бог, кто что плохо подумает! Да, такое вот редкостное воспитание получила несчастная Ирочка! Это батёк её расстарался - он ведь директор школы.
- Лучше бы ученичьё своё дебильное так воспитывал! - удручённый безрадостными думами, я и не заметил, как начал мыслить вслух.
- Паш, да ты не переживай так сильно! Давай-ка лучше пивка выпьем, - Стелькин извлёк из-под стола аж пять пузырей "Жигулёвского".
Единственное качество, которое объединяет всех моих друзей, независимо от времени и места нашей первой встречи, - это безграничная доброта. Только очень добрые люди могли бы уживаться с моим несносным характером, оставаясь при этом ещё и друзьями.
- Ну, Паш, чтоб у тебя всё там наладилось, - Поваров поднял стакан.
- Нет, Володь, не надо. Она не стόит нашего первого тоста. Первый - как всегда - слава нам! - и над серединой стола глухо звякнули от столкновения три стакана, позаимствованные в своё время в ближайшей столовой.
После полутора бутылок и двух "беломорин" мозг глубоко погрузился в какой-то гипотетиче-ский дурманящий раствор. И, как обычно в подобном состоянии, все проблемы и заботы стали мелкими и недостойными переживаний.
- В конце концов! - я с силой стукнул дном бутылки по столу. - Если гора не идёт к Магомету, то...
- То Магомет к горе пойдёт! - поправил Стелькин. - Ты вроде выпил-то стакан, а ерунду какую-то порешь.
- Братцы, это я к тому, что если она не зовёт меня в гости, значит, надо самому явиться.
- Точно, Паш, ты сам зайди к ней. Она там, небось, ждёт тебя, тоску-ует, по ночам в поду-ушку плачет. Заодно и с ма-амой познакомишься, и с па-апой.
- Ага, - ответил я. - А после этого буду лете-еть аж до сáмой обща-аги...
- Зачем же лететь? Мы тебя подстрахуем, - смеясь, проговорил Стелькин.
- Погоди, погоди... Точно! Надо сделать так, чтобы родители сами узнали обо мне! Братцы, поможете? Что б такое придумать, а?
- Помнится, мы как-то на Петров день шухарили у себя на посёлке, - начал Вовик.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи скорее...
3.
Завтра была среда - первое апреля. И первый прикол всем подкинула сама природа: глядя на ещё увесистые сугробы и прыщавое небо, можно было подумать, что наступило первое декабря.
В институте весь день царило нездоровое оживление. У преподавателей оказывались белыми спины, а студентов отчисляли, награждали, вызывали в ректорат, отправляли в колхоз и т.п. И даже после занятий на доске объявлений возле деканата ещё висело несколько листиков.
Поздравляем Кожерова М.В. с защитой докторской диссертации!
Остроумно! Миша окончил институт только в том году, в аспирантуру провалился, зато гонору - на десятерых хватит.
Всем студентам срочно сдать по пять рублей на реставрацию памятника Циолковскому.
Ну, это старó, вывешивается ежегодно в течение последних лет двадцати.
Желающим привью любовь к учёбе. Обращаться в ректорат.
Да, круто кто-то прикололся.
Старостам групп срочно получить компенсацию за хлеб, свечи и саван.
А это уже в духе времени...
- Кому деньги сдавать, Паш, не знаешь? - ко мне подошла Ирина с кошельком в руках. Бедненькая девочка! Она так и не научилась понимать шутки!
- Ирочка, - я обнял её за талию. - Ты дату видишь? Сегодня ж день-то какой?
- Какой? - точёные бровки сдвинулись в задумчивости. - Паш, Паш, не надо, здесь же ходят, - на щёчках выступил румянец.
- Первый апрель - никому не верь, Ирочка, поэтому пусть ходят, я им не запрещаю, - мои губы легонько коснулись розовой щёчки, которая моментально залилась ещё гуще.
- Пашк...- Ирина словно резко прикусила язык. - Разве так шутить можно? - её недовольный взгляд снова устремился на объявления.
- Как? Тáк, что ли? - я опять поцеловал девушку. - А кто тут шутит?
- Нý тебя, бесстыдник! - она сделала попытку надуть губки.
Засопев, я отвернулся и стал громко шептать себе под нос:
- Ой, сердитые мы сегодня, всё. Всё, мы сегодня разозлились. Не троньте нас, а то по шее схлопочете... Здрассте, Дмитрий Сергеич! - это я поздоровался с вышедшим преподом и продолжил: - Ходят тут всякие деды старые, только сердиться мешают. У-ух!
- Па-ашка... - проговорила Ирина, беря меня под руку. Представляю, как крепко в своих мыслях она сейчас меня обнимает!
- Ир, сегодня праздник, - я начал примирительным тоном. - В общаге дискотека будет. Пойдём?
- Па-аша, ты же знаешь: меня не отпустят, - она шмыгнула носом так жалобно, что я обязатель-но раздумал бы расстраиваться, случись это хотя бы в сорок третий раз. Но сегодня был уже 1179-ый дубль этого дурацкого спектакля!
- Так ты попроси, - сказал я, не сомневаясь, что моя атака снова будет отбита.
- Пустая трата времени...
Она оказалась права: время, действительно, потратилось впустую. Глазки - вниз, бледнеющие щёчки - слегка надуть. Так, губки - сердечком, носик - часто сопит, голосок - чуть слышный.
- Ну давай, хоть провожу тебя до дома, - продолжал я.
- Паш, не надо, прошу тебя. А вдруг увидят?
Господи, да за что мне всё это?!
- Ктó увидит, Иринушка? Прохожие? Ну так что? Чего ты боишься? Или кого? - трус тот, кто сдаётся без боя, чёрт возьми!
- А соседи что скажут?..
- Для тебя так важно мнение соседей? Если даже они следят за тобой по пятам, то увидят, как я довёл тебя до подъезда, чмокнул в щёчку и пошёл назад. Кому и что они скажут страшного?
- Не знаю. И, пожалуйста, не надо язвить... - она еле двигала губами. - А родители если узнáют?..
- Ну и хорошо! Я - высокий, красивый и скромный, понравлюсь им обязательно.
- Паш, давай не будем...
Результат этого боя тоже оказался неоригинальным: на шикарных ресницах заблестели брильян-товые капельки. Моя реакция была та же, что и раньше.
- Ирочка, И-ирочка, ми-иленькая, ну не на-адо так...
"Нет, чёрт тебя подери, я сегодня обязательно что-то устрою! И если не лично, то заочно о себе заявлю, увидишь завтра сама!!!" - с такими мыслями я нежно гладил Ирину по лицу и целовал в глаза.
- Хотя бы до раздевалки проводить тебя можно? - прозвучал голос побеждённого.
В ответ её губы быстро, словно тайком, коснулись моих.
- Прикинь зато, целуемся с тобой перед дверью деканата! Чем не романтика? - сказал я, когда мы уже спускались по лестнице.
4.
- Порядок, Паш! С тебя чирик за оборудование, - Вовик стал распаковывать какой-то здоровен-ный свёрток.
- Купили? Ай, молодцы! Сколько?
- Как и собирались, десять метров, - Поваров показал мне моток капронового троса толщиной в палец.
- И ещё - три литра, - добавил Стелькин, выгружая из сумки шесть бутылок "Жигулёвского".
- Ну, тогда я пошёл чистить картошку, - я подхватил нож и миску. Господи, как прожить эти три часа до одиннадцати? В груди стучал озорной азарт, руки прямо чесались, и невозможно было усидеть на месте.
В общаге тоже царило оживление. Студентов сегодня и выселяли, и на субботник собирали, и постельное бельё стирать заставляли. Эти и подобные объявления украшали этаж.
Пока мы ужинали, пили пиво, тянули "беломор" и прибирались в комнате после ужина - началась дискотека. А ещё через полчаса мы пошли "на дело".
- Так, сначала вяжем двери на втором этаже, потом - на первом. Нож взяли? - Вовик давал последние указания.
Стелькин ещё раз нащупал нож в кармане, я взвалил на плечо моток троса.
- А хватит нам? - спросил Вася.
- Должно хватить, - ответил Поваров.
У меня почему-то неожиданно исчез весь азарт, зато появился страх.
- Ребят, а мож, не надо?
- Да ты что! На-адо! Боязно? Ничего-о! Прикинь, её батёк завтра на работу через окно вылезать будет, - начал успокаивать Вовик. - Да за это все его ученики нам только спасибо скажут! Вместе с коллегами.
Иринин дом, считай, в двух шагах от общаги. Её, небось, в пединститут-то отправили только потому, что ходить близко, а то соседи плохое подумают. Двухэтажное здание времён культа личности светило несколькими окнами в темноте старого проходного двора. По три квартиры на этаже.
Войдя в просторный, но грязный подъезд, Вовик первым делом выключил свет. Затем, ступая как можно тише, мы поднялись на второй этаж и молча привязали ручки трёх дверей к перилам.
Теперь - самое главное - первый этаж и квартира номер три. Конечно, можно было привязать только её, но тогда утром на помощь пришли бы пресловутые соседи, а у Ирины появилась бы поч-ва для подозрений.
Чёрт, откуда эта дрожь в руках? Приматывал трос к холодному чугуну перил, я внезапно поду-мал: а что, если кому-то из жильцов вздумается сейчас вернуться домой? Или наоборот, выйти на свежий воздух, едва я возьмусь за ручку? Зато если всё удастся, завтра утречком я как бы ненароком загляну сюда и освобожу Ирину из плена.
Вдруг - о боже!!! - словно гром, словно выстрел, в двери третьей квартиры щёлкнул замок. За двадцать минут до полуночи! Вот! Сам накаркал! Что делать, что делать?.. Мои мысли походили сейчас на картины абстракционистов. За то мгновение, что мы были в шоке, дверь открылась, обнажив тусклый угол света, и Иринина мать вышла на площадку. Мы вжались в стену. Я успел отбросить кусок троса, один конец которого был уже зафиксирован.
- Опять шпана свет гасит, - мать уверенно и неумолимо направилась к выключателю.
Ещё четыре секунды, и она нас увидит. И тогда путь к Ирине мне будет заказан. Ну уж нет! Вот я сейчас с мамой-то и поговорю! Да и дружков своих подставлять негоже.
Женщина, не дойдя двух шагов до своей цели, остановилась и прислушалась. Выйдя из светлой квартиры, она не могла нас разглядеть, зато мы давно адаптировались к темноте. Вот она отвернулась, протянула руку... Время действовать пришло. Сейчас я подойду к Тамаре Михайловне, изви-нюсь, вежливо поздороваюсь и скажу - честно и прямо, - кто я такой, и какое сильное и глубоко искреннее чувство заставляет меня находиться в данном месте в столь неурочный час. И я верю, что эта неглупая и добрая женщина обязательно поймёт меня и сжалится над моей истерзанной душой! Вот я уже подхожу к ней, вот открываю свой рот...
- НЫ НАДА СВЭТ! ДЭНГИ ДАВАЙ!! И РАЗДЭВАЙСА, ДА ПХАБЫСТРЭЕ!!!
От такого голоса меня самого прошиб озноб. Я и не знал, что умею так жутко говорить. Оцепенение длилось долю секунды. Спотыкаясь о собственные тапки, бедная женщина ринулась к спасительной [в большей степени - для нас] двери.
- Володя, Володя! - вопила перепуганная мать. - Деньги грабят!..
Дверь моментально захлопнулась, и защёлкали сразу все замки одновременно. О том, как, очевидно, спавший Володя [тот самый, деспотичный Иринин отец] вникал в суть происшедшего, было слышно, наверно, всему дому. Напоследок я стукнул в дверь кулаком несколько раз.
- Так ты пошкорей давай! Я шавшем жамержаю ждешя! - невероятным фальцетом завизжал Поваров, отступая к выходу.
Прижимаясь к стене дома, пригибаясь под окнами, мы дошли до угла и пустились наутёк. Никогда ранее так охотно я ещё не бегал! Окошко нашей комнаты светилось: уходя "на дело", мы специально оставили лампу включённой. Так, на всякий случай. Только в комнате, раздевшись, смогли отсмеяться.
- Ну, ты маладэ-эсь! - сказал Стелькин, давясь табачным дымом. - Спас всех нас.
- И с мамой заодно пообщался, - добавил постанывающий Вовик. - А уж девку-то, небось, перепугал насмерть!
- Мне кажется, её теперь и днём одну никуда не выпустят, - проговорил я. - Да, не довелось мне её завтра освободить...
- Ерунда, что-нибудь ещё придумаем, - с готовностью ответили друзья.
- Ох, братцы, что б я без вас делал!
- Да ладно, ладно тебе. Включи-кась лучше музыку...
5.
На следующее утро в восемь часов нас разбудила вахтёрша.
- Павел тут есть? К телефону. Говорят, срочно.
- Межгород, бабуль? - у меня нехорошо похолодело внутри.
- Да нет, кажись, местной.
- А чей голос? - я натягивал штаны.
- Женской.
Господи, что ещё случилось?..
- Да! - сказал я в трубку, готовый к самому худшему.
- Паш, Паша, это Ирина. Доброе утро!
Опаньки! Не иначе, рак сегодня свистнул!
- А, привет, Ирочка! Что случилось?
- Пожалуйста, не задавай сейчас вопросов, я тебе расскажу всё позже...
Её голос дрожал. Бедная, небось, ночь не спала. Холодок внутри ещё оставался.
- Хорошо, не буду. А ты что, только за этим и звонила?
- Нет, Пашенька, ты сейчас не мог бы зайти за мной? В институт вместе пошли бы...