Дорохина Ольга Евгеньевна : другие произведения.

Путь хранителя@пробуждение сил. 2 часть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Откликнитесь, прочитавшие!

ПУТЬ ХРАНИТЕЛЯ.

Книга вторая.

Пробуждение сил.


ЖЕЛАНИЕ И ВОЗМОЖНОСТИ.


Без знаний о своём роде и даже стремлении о нём что-то узнать, на меня вдруг свалились крепкие "корни", с которыми нужно было не просто познакомиться, а ещё суметь понять прожитые поступки каждого своего хоть и далёкого, но всё же предка.
Я, Николай Пчёлкин, не хотел или лучше сказать даже не предполагал такого поворота в своей судьбе, захватившее в одночасье не только меня самого, но и всё моё настоящее, будущее и прошлое целиком, тем самым, обрушив кучу непростых проблем. Желание вырваться от наседавшей информации и остаться наедине с самим собой, стало необходимо как глоток свежего воздуха. Мысли не выстраивались в ровную цепочку, они хаотично приходили, тут же теряясь, возникали вновь, проясняя моё предназначение, и, вдруг, обрушивая следующую идею, увлекали своим новым безрассудством в новое болото "зачем и почему", подкинутое довольно перегруженным воображением.
Идти без конца и без цели, а особенно в той ситуации, в которую я так неожиданно попал, было легко и радостно. Мне, где-то далеко-далеко, в самой, что ни на есть глубине души, хотелось, чтобы хоть кто-то остановил и спросил меня, а может, даже вывел опять к дому и назвал всё происшедшее просто сном. Словно в детстве я старался убежать и спрятаться от нависших неприятностей. Наконец, выбившись из сил не только от монотонности картины, но и от похода в неразрешимый тупик, я стал рассматривать то место, куда так упираясь в стремлении к одиночеству, дошёл. А оно было замечательно. Наверное, и впрямь ничего в этом мире не случается просто так. Хотя бы даже потому, что, остановившись в таком чудесном, сотворенной самой природой уголке, чувствовал себя частичкой этого большого мира. До умопомрачения хотелось думать, что это место создано не для кого-то, а именно для меня и моих неопределённостей.
На фоне полной серости засыпающего леса, прямо у моих ног, лежал зелёный ковёр из мелкорослой травки. Он простирался ровным кругом с редкими жухлыми проплешинами, тем самым, создавая замечательную, красочную картину нерукотворного творения самой природы, в окружении серости и полного забвения промозглой поздней осени. Лес, обступивший со всех сторон этот радостный глазу островок, сурово взирал на кричащую яркость, выкрашенную не для этого времени года, даже в каком-то укоризненном недоумении молчаливо осуждал, покачивая тонкими вершинами деревьев, будто пытаясь удивиться вызывающему поведению загадочной пестроты посреди серой торжественности в обезличивании всего живого.
Напрягая глаза, стараясь вглядеться в эту резкую контрастность игры красок, я понял, что стоял около неохваченного первой зимней порошей и заморозками болоте. Вся природа будто специально напоминала мне о недавно полученных знаниях, о непредсказуемости и индивидуальности каждого живого существа, о тех сюрпризах, которые мы порой не замечаем или не хотим видеть.
Стараясь обойти кругом такую, на мой взгляд, удивительную дисгармонию, я подошёл к старому, наполовину прогнившему широкому пню. Только тут на меня снизошло, что чего-то подобного мне и хотелось найти. С готовностью, опустившись на этот, как нельзя, кстати, пришедший на помощь импровизированный стул, я стал успокаиваться. Желание покопаться в себе и разобраться в происходящем со мною ухватило, словно клещами за слабое измученное сознание. Невыразимо сильно захотелось вновь попробовать свои силы, вновь убедиться пусть и в малых, но всё же выходящих за рамки обыденности возможностях.
Поудобнее устроившись на чёрном пне, я стал представлять это место много-много лет назад. Поначалу, у меня ничего не вышло, и это не только не огорчило, но даже привнесло какой-то неутомимый интерес к реализации своих пока спящих умений. Следующую попытку я предпринял лишь спустя несколько минут, успокоившись и полностью настроившись на собственные возможности.
Набежавшая неоткуда плотная пелена тумана на это живописное местечко, приняла образ многослойного и светящегося облака, с различными по цвету слоями. Дрожащее и огромное, оно старалось выползти на берег и подкатиться прямо к моим ногам. Не смотря на кажущуюся воздушность и легковесность, оно оказалось довольно тяжёлым и плотным, будто прорезиненная, поверхность этой пушистой движущейся массы не давала возможности просмотреть все её переливчатые слои. Внимательно следя за движениями такого странного уплотнения, мне представился образ молодого и крепкого парня прямо в центре этой субстанции. Я ухватился за увиденное и постарался, на сколько это было возможно, расширить изображение. Толкая слой за слоем, картина, словно непомерно огромный экран, разворачивалась, медленно представляя мне Сафрона в черном длиннополом одеянии монаха и всё то, что его окружало.
Молодой человек выступил так чётко, что я смог со всей силой зацепиться за его образ и неожиданно оказался прямо у него в голове. Мир его глазами предстал передо мной наполненный не только иными красками, но и абсолютно непохожими на мои ощущения восприятия окружающего мира чувствами. Это оказалось таким чудесным и увлекательным, что я стал, как мне показалось, замедлять дыхание в нахлынувшем страхе пропустить что-либо иное, которое было настолько естественно и одновременно занятно, что не хотелось пропустить ни единой мысли или слова этого человека.
--Пришёл? А я уж думал, что ты не решишься. - Раздался голос где-то у меня за спиной. И уже не я, а Сафрон повернул голову на внезапно прерванные мысли.
--Это ещё почему? Не уж-то я произвожу впечатление легкомысленного человека, который не держит своего обещания? Меня очень увлекла твоя пылкая речь, и только поэтому я здесь. К тому же во славу Господа трудиться - это большая честь для меня. - Резко развернувшись, мы оказались лицом к лицу с говорившим.
Я увидел трое странных молодых людей, стоявших чуть поодаль. Одеты они были хоть и в тёмные, но довольно-таки щеголеватые одежды. Из-за чёрных сюртуков, у них виднелись такие же чёрные шёлковые рубахи. Блестящие и явно очень мягкие сапоги, говорили о слишком хорошем достатке для простых паломников по святым местам. В одном из троих я сразу узнал Фёдора.
--Ты только не суди о нас с плеча. Дай время не столько нам, сколько прежде себе. Ежели ищешь понятия нашего дела, то придётся много и долго походить, прежде чем клеймо вешать.
--Не суди, да не судим будешь. - Ответил почти, что я сам.
--Сейчас нам в дорогу пора. Путь предстоит неблизкий. Останешься ли ты при деле, ответ дашь, когда с нами от начала до конца его бок о бок вынесешь.
--Так тому и быть. - Понурив голову, двинулся мой хозяин.
--Может к Маше зайдём, ведь не известно, когда ещё свидеться придётся?
--Нет, не хочу ей, да и себе душу рвать. Раз решили, так чего медлить-то? Отсюда и отправимся.
Я или он, а может, мы вместе бросили прощальный взгляд на голубое большое озеро, на краю которого едва виднелись маленькие, словно игрушечные домики. Решительно подобрав мешок, мы все вместе тронулись в путь. Осенний лес был покрыт пестрой листвой, шуршащий под ногами, и мысли этого человека зазвучали для меня словно голос за кадром в ограниченном пространстве.
"Вот, моя милая Марьюшка, ухожу, но не от тебя, а скорее от себя пытаюсь убежать. Наверно никогда не смогут осуществиться наши желания и мечты. Обеты, данные Богу - надо исполнять. А нам видимо все это испытанием свалилось и не выдержать такого вместе. Если только по одному... Когда молил Господа о трудностях, да проверках, разве мог представить себе такое? А теперь вот бегу, куда-нибудь подальше уйти стараюсь, и желаю больше всего перестать тревожить и мучить тебя. Ну, а ты - обязательно должна быть счастлива. Тетушка, может, и не стала бы так рьяно устраивать твою судьбу, но дядюшка все одно, тебя в обиду не даст. За хорошего человека пойдешь, нарожаешь кучу ребятни и зимними вечерами станешь за молитвой поминать горемыку-странника. Все в руках Всевышнего. А может, с Божьей помощью, когда потом и свидимся. Только вот уж не такими молодыми и пылкими. Но в одном уверен, что чувства к тебе суждено пронести сквозь всю свою жизнь. Затем и ухожу, чтоб больше твоих ран не бередить, да и себя не искушать."
Дикая, чужая душевная боль навалилась на меня с такой силой, что не знаю, как, но я едва сдержался, чтобы не застонать от неожиданной чужой тоски.
Красота обреченного осеннего леса уже не казалась пестрым торжеством и нарядным кокетством природы. Она предстала прекрасным прощальным взором уходящей любимой, перед непроглядной душевной тоской и съедающим морозным холодом обид на себя самого, да и от полного бессилия изменить что-либо. Ликование от своих проявившихся возможностей тоже бесследно улетучились.
--О чем задумался, Сафрон? Словно на казнь тебя ведем. Чего голову ниже плеч повесил? Еще не поздно, можешь вернуться. - Как-то наигранно, даже по залихватски произнес Федор.
--Да вот думаю, чего это твои братья всегда молчат? - Вопросом на вопрос ответил им Сафрон, стараясь не выдать своей слабости. Недоверие к этой странной троице теплилось, не переставая подстёгивать и держать его в постоянном напряжении.
--Ученики они, а значит, их дело мне помогать, да в разговорах наставника не мешаться. Вот как решишь, так и ты, в миру молчать обяжешься.
--И на сколько такой обет у них?
--У всякого по-своему. Перво-наперво год, а так, как учение даваться станет. Но ты-то я вижу, умом не обиженный, так что за тебя отдельный разговор пойдет.
--Да кто его разберет, какой умён, а какой претворятся умным? - Опять погружаясь в раздумья, ответил монах.
Шли долго и почти всё время молча. Погода тоже не располагала к походному разговору. Промзглой осенний дождь только усиливал настрой на погружение в самые потаённые уголки и без того мечущейся души. Мучительные мысли Сафрона не давали даже отвлечься на меняющийся лес и извилистую лесную тропинку, которая меж опавших листьев была почти не различима. Из-за настроя моего хозяина, я никак не мог отвлечься на вполне довольного, не смотря на погоду, ухмыляющегося Фёдора. Ночевали тоже, стараясь не заговаривать, и прерывали молчание только по необходимости. На фоне равнодушного молчания двоих учеников и тоскливого Сафрона - Федор выглядел радостным, полным энергии и сил. Он словно праздновал какую-то победу, только ему одному ведомую.
Через несколько дней такого несносного путешествия, я почти убедился в том, что эти люди были совершенно несовместимы в своих идеалах и представлениях, наконец, показалась маленькая захудалая деревушка. Она представляла островок среди леса, до которого никому не было никакого дела и ей так же было неважно, что происходило за пределами их ограниченного пространства. В этом поселении лесных людей насчитывались не более пятнадцати дворов и, ее покосившиеся избы, говорили о довольно долгом хозяйском недогляде. Даже близкий лес не спас от обветшания жилищ, что кричали о недостатке мужицких рук. Здесь явно не хватало хозяйского догляда. И ещё напасти, которые подкрались к селению слишком неожиданно, не дав времени на хотя бы малую подготовку, видимо довели людей до крайней черты, при которой уже не было важно выживание. Беда этой небольшой горстки людей буквально кричала своей безысходностью положения.
--Вот, поди ж ты, как домишки после нашего ухода одряхлели. - Удивился по-прежнему довольный Фёдор.
--Здесь явно что-то не так. - Заметил, осматриваясь по сторонам Сафрон.
--Да что ещё не так? Голод, да леность людская ещё и не до такого доводят.
--Не скажи, на всё своя причина есть. - Упорствовал бывший монах.
--Да какую такую причину ты углядеть здесь пытаешься? Что человек заслуживает, то всегда и получает. Каждому по делам его воздаётся. - Ни сколько не поменяв тон разговора, продолжал гнуть своё, такой чистенький и уж слишком лощёный, особенно на фоне разбитого хозяйства, Фёдор. При такой деревне ему было не место, слишком сытому и довольному, да ещё с радостным блеском в глазах. Он стоял средь косых лачуг и упавших изгородей, словно насмехаясь над самим нищенством и голодом жалкой деревеньки.
--Пошли по домам, расспросим, чего здесь стряслось, а уж потом и суждения строить станем. - Хмуро произнёс Сафрон, больше не желающий видеть пакостную улыбочку, выбранного им для странствий товарища.
Четверо молодых здоровых мужчин направились к самому крепкому дому из всего селения. По их мнению, если и была возможность остаться в живых, то лишь у этих наиболее зажиточных хозяев.
Внутреннее убранство дома сильно разочаровало, оно в какой-то степени заставило содрогнуться зашедших людей. Сжавшееся сердце Сафрона тут же отразилось на мне эмоциональной встряской. Любые сильные чувства человека, у которого я находился внутри, отражались на мне хоть и кратко действующей, но довольно мощной эмоциональной встряской. Его грусти и печали, словно через сито просеивались через меня, заставляя сопереживать помимо моей воли.
Давно неметёный земляной пол, грязные занавеси на окнах, покосившийся затёртый стол с огромным слоем пыли - создавали впечатление давно покинутого места. Куча тряпья на печи издавала неприятный запах отхожего места. Стоять среди подобного запустения становилось всё больше и больше нестерпимым. Мы с каким-то неприятным осадком стали поворачивать к выходу из помещения, которое уже язык не поворачивался назвать домом, как смердящая куча на печи зашевелилась и из-под неё показалась давно нечёсаная голова древней грязной старухи. Её подслеповатые глазки блуждали, ища видимо того, кто мог издавать вполне человеческие звуки. Сафрон, не давая опомниться своим товарищам, повернул обратно и прямо вплотную подошёл к печи.
--Здорова будь, бабушка! - Громко, как с глухой поздоровался он. На что последовал лишь хриплый вздох. Тогда деловито подошёл Фёдор и легонько оттолкнув Сафрона, приблизился почти впритык к болящей. Его действия несколько обескуражили молодого человека, особенно, когда такой доселе жизнерадостный щёголь, стал что-то нашёптывать бабке в самое ухо, совершенно не брезгуя таким её обескураживающим видом и запахом. Лицо весёлого до селе щёголя стало не то что серьёзным, оно стало угрожающе властным. Даже с небольшого расстояния расслышать его слова не удавалось: толи из-за шипящего проникновенного шёпота, толи он говорил на каком-то совершенно непонятном языке, но как ни странно старуха вполне понимала, чего от неё желают. Она, то закрывала глаза, то вновь их открывала, а то начинала морщиться как от сильной боли.
--Ты лежи, лежи голубушка. Устала от забот, да хлопот бесконечных, от болезней, да напастей разных. Ежели слышишь меня, то глаза приоткрой, взгляни на белый свет. Хочешь ли, милая, чтобы я тебя на ноженьки поставил? - Старуха, едва приоткрыв глаза, немного повела ими в сторону, давая тем самым понять, что не желает избавляться от своих напастей, из рук Фёдора. Её лохматая голова, было, совсем отвернулась к печи, оголяя безупречно на лысо вытертый затылок.
--Вот ведь глупая старуха?! - В сердцах крикнул Фёдор и отошёл, едва сдерживаясь, чтобы не продолжить ругань. - Видал таких? Ей ни здоровья, ни долгих лет не нужно.
Тогда снова подошёл к ней Сафрон, и слегка подул в лицо старушке. Морщины, словно волны по воде прошлись мелкой рябью, наполняя хоть и слабой, но жизнью, болезненное существо. Выцветшие глаза ожили, в них промелькнула искорка страха. На какое-то время старуха осознала действительность и ухватила молодого человека за руку. Она с такой силой прижала её к своей груди, пытаясь предупредить о чём-то, но всё же вялые губы смогли сложить только одну фразу похожую на: "Спаси детку". После чего отпала на своё тряпьё и тут же представилась. Бывший монах закрыл страдалице глаза и только после этого отошёл в сторону.
--Опоздали мы. - Только и смог он произнести на выдохе.
--Ну, чего теперь? Двинем дальше? Нам здесь без людей делать нечего. - Холодно отозвался Фёдор.
--Так ведь покойница же на наших руках приняла смерть? Почитать молитвы, да схоронить всё одно по-людски надобно. Мы же последний вздох от неё приняли, значит, обязаны и в последний путь проводить.
--Раз ты так считаешь, то и выполняй по своей совести - моя мне ничего по этому случаю не говорит. Если за каждым так смотреть, то никаких сил не хватит. Тем более, что деревенька эта на бывшем волховском капище нагромождена была. Может, и не православная она вовсе была. Мы лучше дальше по деревне двинемся, а ты давай, действуй, к вечеру тогда к тебе подойдём.
--Ты же к ней в притирку подошёл, а креста на шее и не разглядел. Не пойму я что-то целей твоих странствий... - Было вспылил Сафрон, но тут же, взяв себя в руки, стал готовить старушку к отпеванию.
Мне стало как-то не по себе от благочестивых намерений монаха. В моём понимании он, конечно, был прав, но готовить покойницу к могиле, мне почему-то не очень-то хотелось и самому. Приоткрыв, однако, завесу того, чем дышит и живёт этот красавец, хотелось посмотреть, что заинтересовало его в соседних домах. Для этого я постарался отделиться от Сафрона и, словно приросшая улитка, отклеивался от него довольно долго, стараясь при том не слушать его мыслей и не переносить на себя таких понятных и щемящих чувств.
Едва догнав свой следующий объект, я постарался также со всего размаха прикрепиться к Фёдору, как и к предыдущему, но леденящий душу холод поначалу откинул моё сознание далеко от щеголеватого странника. Упорства в своём любопытстве мне было не занимать, потому, как только вновь я оказался рядом, постарался вцепиться со всей силой, на которую только был способен. Загруженностью мыслей или тяготами совести, новый мой объект особенно не страдал. Он словно пустой холодный колодец - был тёмен и глух.
Весь мир в его понимании делился на две части. Первая, это та, где он мыслил себя господином, среди равных ему, и вторая, где существовал материал, для достижения его желаний. Себя он представлял на столько великим и могучим, что только ради собственного превосходства давал мелким и ничтожным людишкам второй шанс на выживание, тем самым, закабаляя их души в вечном служении себе любимому. Что и говорить, воля и впрямь у него была железная. Я даже поймал себя на мысли, что его учитель им должен был бы гордиться, но сила Власа ему ещё не давалась, тем, укоряя это "совершенное" существо в его неполных возможностях. Единственно, что постоянно вертелось в его довольно холодной голове, так это то, что он страстно желал заполучить силы древних родов, а для этого необходимо было их искать. Видимо по наследству ему такого не передалось и он со всем усердием, на какое только был способен, искал, не зная отдыха изо дня в день, из года в год.
Выйдя на улицу, трое крепких мужиков встали посередине.
--Чего вы-то остановились? Идите, ищите живых, не уж-то не чуете? - На этих словах из знакомой избы раздалась стройная красивая молитва, исполнявшаяся мощным мужским голосом. Реакция этой троицы на мелодичный напев сразу же стала понятной. Их, а вместе с ними и меня, стало в прямом смысле замораживать. Пустотелое и без того холодное существо стало изнутри покрываться инеем, отчего неожиданно кровавые слёзы хлынули потоками из глаз таких непрошибаемых мумий. Подобного зрелища я никогда ещё не видел в своей жизни. Фёдор, вытащил что-то типа нашей ваты и, прежде всего, заткнул уши себе, только потом помог справиться с непереносимым для них пением и остальным. Затем, они медленно постарались отойти на более приличное расстояние от ненавистной лачуги. Их исказившиеся лица стали обретать прежний вид и молниеносная мысль, пронёсшаяся в голове теперешнего моего хозяина, заставила содрогнуться от своей мерзости. - "Ничего, Сафронушка, скоро и ты кровавыми слёзками зарыдаешь".
Фёдор, хотел заполучить Сафрона, только для того, чтобы улучшить своё положение в какой-то непонятной для меня среде. Его силу он не чувствовал, он её почти видел, она ему не давала покоя с того самого момента, как он неожиданно для себя нашёл давно забытую дочь своего кумира. Она, давно забытая и похороненная в памяти своих соплеменников, оказалась жива и здорова, да ещё и принесла со своим таким неожиданным воскресением такой подарок - Сафрона. Не просто же так он выдернул его из монастыря, умаслив чистыми идеями о бескорыстном паломничестве не только к святым местам, но и возможности приходить на помощь всем встречаемым несчастным, да убогим. Завладеть подобным - это то, о чём и мечтать было бы очень смело в его теперешнем положении.
--Ну, что как гончие псы носом водите? Ищите, здесь ещё живые есть.
Двое, похожих, словно братья близнецы парней, двинулись на поиски, медленно расходясь в разные стороны, они тупо просматривали каждую полуразрушенную лачугу.
Кроме трёх довольно тощих баб, да двух ребятишек, никого больше найти не удалось, но и это порадовало хитреца несказанно. Ещё бы, оказаться посреди леса и беспрепятственно пудрить мозги этому "святоше", чего лучше можно было бы самому себе пожелать! Но почему-то радость немного дрогнула, слабой, почти незаметной дрожью по телу пробежал противный холодок. Он что-то вновь почувствовал.
--Не этого я ждал. - Раздосадовано произнёс Фёдор, оглядывая найденных людей. Со стороны могло даже показаться, что он растерялся и стал сильно переживать от увиденного в этой деревне, вроде обычного нормального человека. Даже я никак не мог сфокусироваться на истинном чувстве, охватившем моего хозяина. Никак не мог до конца понять, что на этот раз озадачило его. Подлинное намерение его коварства было спрятано так глубоко, что даже в какую-то минуту обескуражило и меня. Если он служитель зла, тогда почему расстроился вымиранию этой деревни? Если, нет, то чего же он ищет с таким холодным равнодушием? Что и для чего он делает? Всё более и более сострадательный Сафрон становился всё ближе и понятнее для меня. Его тепло приносило успокоение, и доступные переживания вселяли надежду.
Под самый вечер трое людей в чёрном направились к уже знакомой избушке. Войдя, они увидели довольно уставшего Сафрона, сидевшего на единственной лавке, опершись о простенок спиной. Его лицо излучало приятную, в какой-то степени, счастливую удовлетворённость, сделанного за этот нелёгкий день.
Прогуливаясь по деревне с ледяным Федором, я захотел снова вернуться к теплому и ясному для меня человеку. Только на этот раз, просто так отклеиться и переместиться на него не получилось. Эта поначалу несложная процедура заняла дольше времени и гораздо больше душевных сил. Меня словно посадили на ледяную глыбу. Отделиться разом и всему, было невыносимо нудным и довольно кропотливым занятием. Пока я возился со своими перемещениями, люди сели за стол и стали негромко переговариваться.
--Вся деревня, понимаешь, вся от голоду вымерла. Даже тех, что остались, просто невозможно спасти. - Рассказывал раздосадованный Федор.
--Не убивайся так. Чего тут поделаешь? - Отрешённо ковыряя пальцем в довольно-таки нечистом столе, грустно поддерживал разговор Сафрон.
--Надо хоть чем-то им помочь, чтоб оклемались. Они, словно живые мертвяки лежат. - Продолжал чернец, опустив голову и, стараясь не смотреть на Сафрона, говорил упавшим и трагичным голосом.
--Ладно, пошли, посмотрим. Может, я, чем и смогу помочь. - Нехотя стал собираться монах.
--Чем ты поможешь? У них ни скотины, ни муки - вообще ничего нет. - Продолжал умело играть Фёдор.
--Говорю же, посмотрим! - решительно сказал Сафрон, уже выходя из избы.
Они прошли краем дороги к единственному дому, куда собрали ещё живых людей. По лавкам лежали бабы, двоих немощных детей положили на печь, укрыв до лица теплыми одеялами.
--Печь растопите, воды наносите, да в погребушку слазьте. Все же осень на дворе, может, хоть чего-то отыскать сможете. - Распоряжался Сафрон, доставая из своего мешка узелки.
От решимости и уверенности человека, веяло не столько надеждой, сколько твердым знанием. Наскоро приготовленный отвар, бывший монах вливал в больных маленькими порциями. Не много погодя, он эту процедуру повторял все вновь и вновь. На утро следующего дня взгляды детей стали осмысленней. Они стали просить есть. Хуже обстояло дело со взрослыми. Непонятная болезнь и бессилие, вцепившись крепко-накрепко, и никак не желали отступать.
Двое молчаливых чернецов, облазив каждый дом, нашли лишь немного капусты, да связки по две грибов. Ни муки, ни даже высушенной корочки хлеба, нигде не было. Тогда Сафрон послал их обследовать огороды, с которых возможно еще не успели собрать урожай. Вот оттуда-то они вернулись с большим прибытком. Из плетеной кошелки высовывалась не только капуста и морковь, но и еще немного репы.
Все это богатство, отмыв, сразу же поставили запаривать в печь. На третий день следующего дня дети начали вставать, а довольно-таки молодые бабы, потихоньку приходить в себя. Еду им давали маленькими порциями. Голодная смерть уже не была главной угрозой несчастным, но тщательный уход за ними все ещё пока требовался. У каждого, из четверых странников, нашлась своя работа.
Сафрон - готовил еду и, практически не отходя от больных, старался помочь каждому. Двоим ученикам, досталась самая, что ни на есть работа на ноги: им пришлось ходить в лес за грибами, на реку за рыбой, даже расставляли силки, в которые нет-нет, да и попадала кое-какая живность. Федор, тоже не сидел на месте. Он по-хозяйски правил избу, чинил крышу. Все осознавали, что до первого снега им уже не выбраться из этой глухой деревни. Сафрон видел, что Федора что-то сильно беспокоило. В такие минуты он брал своих послушников и уходил неизвестно куда, пропадая иногда почти на сутки. Возвращались они всегда не с пустыми руками, но почему-то сильно озлобленными и в Фёдоре в эти минуты бушевала такая ненависть, которая порой из-под маски благодетеля криво высовываясь наружу, старалась хоть кого-то, но задеть за живое.
Любопытство, конечно, одолевало, но при этом, мне ну ни как не хотелось за ним наблюдать, влезая в леденящую черноту.
Все подопечные потихоньку набирались сил, пробовали даже помогать своим спасителям. Вот только одна самая младшая девочка старалась все время отлеживаться под одеялом, но только пока Федор был в доме. Зато стоило ему отлучиться, так она сразу же выныривала из-под одеяла и оживала, превращаясь в маленькую щебечущую птичку. Всё время занятый своими мыслями, Фёдор и не думал обращать своё драгоценное внимание на детей. Они не только не интересовали его, а даже в какой-то степени будили чувства брезгливости и глубокой неприязни. И вот однажды, случайно натолкнувшись на малышку, он буквально остолбенел. Его пронзительный взгляд буквально прошил ребёнка. После чего он, совершенно поменялся. Его повышенный интерес проявлялся только к ней одной и неприятным образом рождал подозрительность подобного отношения. Он старался заговорить с ней, выманивая ее с печи едой. Но девочка упорно пряталась, стараясь не показываться ему на глаза. Сафрона заинтересовало такое поведение малышки, ведь когда не было Федора, она везде ходила за ним "хвостиком" и, не унимаясь, уговаривала остаться жить в этой деревне или того лучше, взять её с собой. Стараясь не показывать виду, Сафрон таял от умиления от задорного щебетания малышки, потому немного удивившись, принял поведение своего товарища как за прозрение. Смахнув с себя недоверие и подозрительность, он полностью отдался хозяйским хлопотам, решив, что миловидное личико девочки не может оставить сторонним любого, кто находился с ней рядом.
Женщины, стараясь помочь своим спасителям, пытались взять хлопоты по приготовлению еды на себя. Горе о потерянной скотине, не давало покоя всем, оставшимся в живых от такого странного мора. Все понимали, что без мяса было не перезимовать. Ничего не оставалось делать, как раздобыть хотя бы что-то для бедных выживших. Сафрон всё больше и больше задумывался о том, чтобы отправиться в далёкий путь к своим состоятельным родственникам за спасительной живностью для несчастных, едва выкарабкавшихся бедолаг. Его замысел был очень прост - попросить у своей тётушки необходимые продукты, якобы для себя и переправить всё этим горемычным. Когда он уже решился, то, переговорив со своими спутниками, пообещал вернуться как можно скорее. Хищные огоньки в глазах Фёдора, озадачили молодого человека, но не остановили в благородных замыслах. Девочка, против свого обыкновения, слетела с печи и вцепилась своими худенькими ручонками за полы одежды и, буквально взмолилась такими огромными распахнутыми глазами к большому и сильному человеку, что объяснений почти не требовалось. Она хотела, чтобы Сафрон остался с ней, она не говорила почему, но именно его она не боялась и принимала как истинного своего спасителя. Этот взгляд сильно зацепил душу милосердного монаха, он даже подумал о том, чтобы взять её с собой, но, понимая всю нелепость этой мысли, погладил лишь ребёнка по голове и буквально вылетел из крестьянской избы с одной мыслью скорее вернуться. Сафрон торопился. Дикая ухмылка Фёдора не выходила из головы, навевая неприятные ощущения. Чем дальше он уходил от деревушки, тем темнее и беспокойнее становились предчувствия. Мне невольно передалось дикое ощущение тревоги, после чего оглушительный детский вопль буквально рассёк моё сознание острой, нестерпимой болью. Из-за своей неопытности, некоторое время я буквально собирал себя по частям. Как я думал, что помочь ни Сафрону, ни маленькой девочке не было в моей власти, но остаться в бездействии и лишь мысленно умолять провидение в благополучном исходе, я тоже не мог.
Мелькавшие перед моими глазами голые ветви и такое громкое прерывистое дыхание человека, внутри которого я застрял, придавало уверенности, в том, что он сможет если не предотвратить, то хотя бы помочь, защитить бедного ребёнка.
Через некоторое время показались покосившиеся, обветшалые домики несчастного селения, спрятавшегося где-то в лесу от остального мира. Лёгкий сизый дым поднимался именно от маленького домика, который так поспешно покинули мы с Сафроном ещё совсем недавно. Стараясь бежать изо всех сил, одновременно путаясь в ещё монашеской одежде, Сафрон пытался что-то выкрикнуть, но уставшие лёгкие выдавливали лишь гортанные хрипы. Маленький дворик, единственно обжитого места показался окутанным чёрными клубами разгорающегося огромного пожара. Языки пламени, хищно вылезая наружу из окон, старались слизнуть всё, до чего только могли дотянуться. Жалобным треском отзывалось строение, будто пытаясь укорить в таком поспешном уходе единственного защитника. Оно подгибалось, утопая в огромной пасти разрастающегося прямо на глазах огненного чудовища.
--Люди-и-и... -- Хрипло позвал Сафрон, не зная куда, бежать дальше. Схватив голову обеими руками, он медленно побрёл вдоль улицы, надеясь на чудесное спасение хотя бы девчушки, с огромными молящими глазами, с таким трудом выжившей наперекор всем свалившимся невзгодам. Именно она должна была уцелеть, и монах яростно за это молился, стараясь предугадать, куда бы она могла спрятаться.
Едва уловимое движение около дома, где ещё недавно он отчитывал умершую старушку, придало сил, и Сафрон снова побежал. Приближаясь всё ближе и ближе, он вдруг вспомнил слова умирающей старухи, которые она произнесла перед самой смертью и только ему одному предназначавшиеся. Они будто взорвались у него в голове беспросветной безнадёгой: "Спаси детку". Не долго думая, в два огромных прыжка он оказался у знакомой лачуги, ещё мгновение и увиденное повергло нас обоих в шок.
Три, недавно выхоженные бабы сидели, словно замороженные куклы на широкой лавке возле окна. Мальчишка, уткнувшийся в одну из женщин, так же не подавал признаков жизни. Перед ними, похожая на маленького стойкого солдатика, стояла хрупкая девочка с неистово пылающими зелёным светом глазами. Окутанная голубой дымкой тумана, она пыталась не защититься от чёрного чудовища, а как равная сразиться с силой, которая по мощи превышала её такие ничтожные способности. Счастливый и высокомерный Фёдор, вздымался над малышкой, уже не выхоленным красавцем, а довольно уродливым вытянутым чудовищем. Оно тянуло свои страшные лапы к чистому и ясному свечению, пытаясь не только сорвать единственную защиту, но при этом, как можно больше напугать девочку.
--Не тронь её, паскуда! - Вылетевшее из груди монаха зеленоватое пламя вместе со словами в сторону злобного щёголя, не причинило ему серьёзного урона. Зато двое молчаливых провожатых с красными глазами выросли туповатой, но довольно крепкой стеной. Они, мастерски отражали атаки Сафрона, обеспечивая при этом, неограниченную свободу действий своему кровожадному хозяину. С полным удовольствием безнаказанности своего положения, чудовище продолжило испытывать ослабленного ребёнка, забавляясь с ней в твёрдой уверенности своей безграничной власти. Красные, выхолащивающие лучи ударили по телу моего хозяина так, что он невольно дернулся, предоставив противникам зацепить не только его, но и меня. Захваченный странным боем, я попытался помочь Сафрону, чем только мог. Попытки строить защиту, которой столько времени уделял Трофим, хоть и запоздалые, но приносили свои плоды. Молодой монах и сам оказался не слишком простой добычей для истуканов Фёдора. Одного мощного удара зленного луча, в сопровождении громкого пения "Отче наш", оказалось достаточно, чтобы они рассыпались гнилостной трухой. Неистовая вера, жившая внутри человека, не только придавала сил, она вела бой вместе с нами, укрепляя всё больше и больше наши, слившиеся силы. Только именно этого времени, потраченного на молчаливых стражей колдуна, и не хватило для спасения храброго ребёнка. Видя, что насладиться лёгкой поживой не удастся, хищный монстр послал тонкий едва уловимый луч, прямо ей в сердце, при этом, подобрав своё тело, словно спустившееся платье, он прыгнул прямо на замешкавшегося Сафрона. Сбивая с ног и при этом, буквально выскакивая на пустынную улицу, затянутую едким дымом, колдун растворялся, безнаказанно хрипя что-то, похожее на угрозы. Быстро оправившийся монах, на лету подхватил тело ребёнка, сразу стал осматривать, пытаясь хоть чем-то ей помочь.
--Что ты, милая, -- причитывал он, не веря в безысходность положения. Прерывистое дыхание и быстро тускнеющий взгляд не дали даже самой легковесной надежды на её спасение. Так она и умерла прямо на руках у своего незадачливого спасителя, оставляя его с вечно незаживающей раной на сердце.
До какой степени человек может сам себя покарать? Ни одно в мире наказание не сравниться с тем, которое раздосадованный, потерянный человек может назначить сам себе.
Сгорбленный Сафрон с выбеленными висками, даже отдалённо не был похож на прежнего тоскующего влюблённого, который старался совершать только праведные дела, и жившего в эфемерном мире чистых трудностей, в едва преодолимых, далёких от грубого мира испытаниях. По горящей деревне уже шёл человек познавший настоящее горе неудовлетворенности собой и разочарование в собственных силах до такой степени, что казался себе тем самым монстром, который, словно нарочно предоставил невинного ребёнка на поживу кровожадному колдуну. В его голове, пронзительно прося о помощи, стоял образ маленькой девочки с огромными зелёными глазами. Она просила его защиты и, погибая, с укором смотрела на него, цепляясь худенькими ручками за полы его одежды. Куда бы он ни кинул свой уставший взор, он видел лишь её умоляющие огромные зелёные глаза. Пожираемая огнём деревня останется в памяти этого человека тем больным воспоминанием, которое он не позволит никому вытаскивать наружу и ворошить, как вздумается. Эта боль невольно стала и моей болью, будто сливаясь в единое целое с Сафроном, мне уже не хотелось куда-либо возвращаться. Сизый дым, преследующий нас, окутывал с ног до головы, оставив запах боли и безнадёги. В таком тумане и затерялось моё мутное и истерзанное сознание.
Яркий свет пришёл ко мне с острой болью. Очнулся я оттого, что Агаша вместе с Маринкой брызгали мне на лицо какой-то сильно пахнущей жидкостью. Приоткрыв глаза, мне ещё вдобавок ко всему пришлось получить несколько звонких пощёчин. От нового удара по истерзанному лицу, Агаша остановила свою усердную ученицу только тогда, когда я стал учащённо моргать, а до этого Маринка, не соображая, усердно оказывала мне первую помощь, выколачивая из меня последние мозги.
--Спасибо. - Прошептал я, ослабевшим голосом. Тело стало давать о себе знать сильнейшей усталостью и ломотой в костях.
--Вот и хорошо. - Улыбнувшись своей однозубо-завораживающей улыбкой, произнесла старушка.
--Ты совсем что ли сбрендил? - Тут же не упустив возможности, отозвалась боевая девчонка. Её звонкий голос эхом пронёсся по пустынному засыпающему лесу. Вдруг всё отпустило меня и стало так хорошо оттого, что именно она стояла рядом и с таким воодушевлением старается подобрать ко мне самые на её взгляд меткие ругательства. Колючий подросток моего времени, именно это, мне как нельзя, кстати, подходило в данный момент.



ОБИТЕЛЬ ДЛЯ СВОБОДНОГО МОНАХА.


Отошёл я от своих испытаний довольно быстро, благодаря умениям и терпению Агаши. Возвращение в лесной домик ставшим до какой-то степени родным, да ещё под таким привередливым конвоем, меня полностью устраивало. На пороге стояла большеглазая Анюта, зябко потиравшая себе руки. Трифон, завидя меня с "эскортом", отошёл от окна. Было и без слов понятно, что меня ждали, искали, волновались. Так же понятным было и то, что сейчас придётся получать за свои самовольные эксперименты. Войдя в дом, я увидел Трофима, чинно пьющего чай и, делающего отстранённый вид, будто специально не замечая моего "героического" возвращения. Агаша, опираясь на свою замечательную палку, уселась рядом, молчаливо поддерживая своего древнего спутника. Даже Маринка, которой всегда всё нипочём, тоже молчаливо присела на край табурета. Анюта нервно то выставляла чайные чашки, то опять убирала, попеременно считая, собравшихся за столом. Трифон, смотревший в окно, не выдержал напряжённого молчания первым.
--Находился, милок?
--Угу. - Сказал я, и невозможность перебороть свои эмоции просто пробилась во мне потоком оправданий. - Я, что, в тюрьме? А вы моими тюремщиками тут поставлены? Тогда бы сразу так и сказали. А то всё про свободу выбора талдычите, а сами за каждым моим шагом наблюдаете. Только за порог вышел, так сразу в обиды кидаетесь.
Роль нашкодившего подростка, которая почему-то сама собой образовалась в этой ситуации, была, конечно, мне не по возрасту, но она хоть немного разрядила молчаливую обстановку. Звенящая тишина уходила и теплота, уже сложившихся отношений, брала верх над укоризненным молчанием. Каждый, пытаясь внести в это свою лепту, стал усердствовать по-своему.
--Мы так за тебя переживали... -- Начала Анюта.
--Да ты и сам должён понимать... В таких случаях незнамо, что подумать можно... - Продолжал Трифон.
--Ты, милок, пойми, что мы могли и не поспеть. - Добавила тихо Агаша.
--Да, ладно, вам. Не уж-то так всё плохо? И мы, вроде успели... - Вступила на мою защиту Маринка. - А ты особенно-то с совестью не парься. Отойдёт всё. - Утешала меня девочка.
--Хватит сотрясать воздух понапрасну. Знать время пришло. - Отрезал Трофим. - Расскажи ему Агашенька, чего далее с Сафроном приключилось. Вишь, как засвербело, аж хотейка вперёд мозгов полетела.
--А вам невмоготу, если человеку приспичит остаться наедине со своими мыслями. - Огрызнулся я, уже нестерпимо желая только продолжения увиденного.
--Почему это невмоготу? Ты только предупреди и валяй, делай, чего душа требует. Да чего там, разве можно этакому убогому на мозги хоть что-нибудь объяснить. - В сердцах крикнул полупрозрачный Трифон, раздосадовано махнув на меня рукой.
Агаша, опираясь на свою неизменную клюку, пересела ко мне поближе и, немного пошамкав почти беззубым ртом, постаралась разрядить создавшуюся ситуацию.
--Когда я тебе о своём учителе рассказывала, то не стала открывать его "болячку". При жизни он никого до себя не допускал. Только спустя много лет, мы поняли, что глодало его изнутри. А ты сразу, никого не предупредив, полез к такому мастеру в голову. Теперича об этом нечего, конечно и говорить, но надо, чтобы ты уяснил: в чужие переживания без подготовки, да ещё без товарищей нельзя влезать и доглядывать за теми, кто на много сильней тебя. Намотай на ус и не хмурься. В следующий раз обмолвись, откудова тебя вытаскивать придётся. Испугались мы того, что ты с ним срастись мог. Как тогда две сросшиеся души делить? То-то...
Я сидел, болтая ложечкой в бокале, не зная, что можно ответить на монотонные вычитывания старушки. На помощь пришла Маринка. Она поставила на стол старую керосиновую лампу и положила коробок со спичками. Вечер и его густые, почти зимние сумерки, надвигались очень быстро и потому, чтобы больше не отвлекаться, она сразу приготовила всё необходимое. Усевшись напротив бабы Агаши и, оперевшись на стол локтями, девочка положила своё конопатое личико на растопыренные пальчики. Похожая на котёнка, у которого только что уши не ходили ходуном, откликаясь на все побочные шорохи, она старалась даже не моргать, с тем, чтобы не пропустить ни одного слова.
--Давай, бабуль, чего дальше-то было?
Хмыкнув, старушка покосилась на Трофима, но, не дождавшись никаких противоречий, стала продолжать.
--Это когда мы тебя, значитца, из Сафронушки выдернули, то он совсем потерянный остался. Не видя ничего, он в своём горе до исступления блуждал по лесу. А когда силы его покидали, то падал там, где стоял. Ох, и туго ему пришлось...
Когда он оставил меня после себя хранителем, я очень испугалась, так боялась, что не справлюсь, ровно дитя без мамки оставили. Вот тогда и не хуже тебя, полезла по задворкам его памяти. Уж очень хотелось разобраться: чего стоит бояться, к кому обратиться, когда совсем невмоготу станет. Тогда и наткнулась на его горе, да что там, сама-то едва-едва смогла выбраться из убитой горем души. Сколь он по лесу блуждал, да под кустами в беспамятстве валялся, не скажу, но видно сжалился над ним Господь - вывел на заветное место. На мою теперешнюю избушку. В то время хранитель у отца Иоанна выспрашивал позволения на покой, а смены не было. А тут на тебе, приходит и видит здоровенного мужика лежащего прямо у него в доме. Не только само место, но и Гашка его приняли за своего, голову на грудь положила, старалась помочь. Подошёл и ужаснулся - душа уходила без болезни и без ран. Могучий человек не желал жить сам. Лишь только с отцом Иоанном и смогли выходить. Видно на роду ему было положено хранителем стать, этим и вносить по каплям свою жизнь в общий поток благостных перемен. Посох хранителя почитай что сам в руки к нему подался, а Сафрон знай своё: умолял чтобы о его прошлой жизни никому не говорили, да его истинный возраст в тайне держали. Перенесённое горе его сильно состарило, на вид никто не смог даже подумать, что перед ним довольно молодой человек. На том и уговорились. В посёлок свободный монах (его так стали звать) редко приходил, разве что забрать следующего ученика, да сразу за работу. На зовы лучше него никто не откликался, да и учеников он умел обучить так, что все их дары за самый крайний срок в полной мере разворачивались сильно и ярко. А на мне спотыкнулся, потому вся учёба шиворот-навыворот и пошла, но может так и надо было. Спустя много лет я поняла, почему избушка так сразу прикипела к моему сердцу. Она, словно вода, впитала за малый срок службы его доброту и веру, даже свет охоронный на неё лился не только зелёный, а ещё и голубой.
Всё в руках Господа, но не забывай, и от человека тоже многое зависит. "Что он говорит, что в отцы мне годится, коли, даже на дедушку похож?" - думала я. Потом, когда узнала, что несколькими годками и различались, поняла, душа переболела, потому весь свет другим казаться стал, от этого он и состарил себя, не желая больше молодости, да радостей, которые только этому возрасту и свойственны. Война с разной нечистью его захватила. Он чутьём, да даром своим так овладел, что его завсегда насмешливые голубые глаза, аж сереть начинали, когда под любой личиной вражину распечатывал. А тренировался до последнего дня. А когда увидел, как я с Власом расправилась, так и решил на меня наследство оставить.
Сафрон любил людей, охранял их, но дружбы старался ни с кем не затевать. В поселении его сильно уважали и называли свободным монахом ещё потому, что величать по имени считали недостойным его дел.
Баба Маня и дед Анисим - единственные отголоски его прежней жизни, помогали после и мне, справится с его уходом. При первой встрече я ещё не понимала, почему они меня наследницей называли, а потом... -- Старушка замолчала, но, пристально поглядев мне в глаза, продолжила свой рассказ.
--Весь мир на любви держится. Она всем белым светом управляет. В тот день, когда на земле не станет ни одного горячо любящего сердца, вот тогда и придёт конец самой жизни.
Не смог Фёдор сдержаться, чтоб не обратить девчушку, да словно куклу моргучую Сафрону подарить. Напакостил, да рассвирепел от своей же нетерпимости, потому и решил на Машеньке отыграться. Кем-кем, а девушкой он решил добить Сафрона и тем самым отомстить за свою неудачу.
Ежели ты думаешь, что сплетни на ровном месте родиться могут, то сильно ошибаться горазд. Кому-то было очень надо испортить жизнь Марии, потому маленький оговор и принял такой размах. Да к тому же и муженёк попался сильно мнительный... Судьба! Её ни на какой кобыле не объедешь.
Тяжело под таким гнётом и Сафрону жилось, но перед уходом в другой мир сошлись пути его с Марией. Эта встреча радости не принесла, но спасла Трифона. Ну, то есть дала шанс на спасение.
Агаша, положив свою сухую и шершавую руку на мою голову, дала возможность увидеть давно пережитое, смягчив своим присутствием яркие впечатления от волнений, которыми я ещё недавно был просто переполнен.
Огромное количество свечей мягко освещали лики строгого Спасителя, который, заглядывая в саму душу, старался не столько напугать, сколько спросить о содеянном. Распластанный на полу Сафрон, молился до исступления. Его огромные глаза в тёмных провалах глазниц и беззвучно шевелящиеся губы вымаливали прощения, но не для себя. Его неистовая, горячая молитва за единственную в своей жизни любовь, за грешную, запутавшуюся душу, не могла оставить равнодушным никого. Люди, видевшие такое отчаянное усердие, не сговариваясь, помолились о странном, отчаянно молящемся монахе, который, не смотря по сторонам, вдруг, резко поднялся и вышел из храма.
Широкая городская улица, вымощенная булыжником, странно одетые и чопорно двигающиеся прохожие сторонились, пропуская ничего не видящего человека. Высокий, едва сгорбленный монах, измученно шёл по улице, погружённый в себя. Словно рыцарское забрало, его отрешённость не пропускала ничего и никого в метущуюся душу убелённого сединами старика.
Лёгкие коляски, перевозившие горожан от места к месту, большие и витиеватые вывески магазинов, небрежные взгляды и тяжёлое свинцовое небо, будто специально сговорились расплющить и без того горем растерзанного человека. Осень, вступившая в свои права, старалась раздуть последнее летнее тепло, выхолостить слабые грешные тела, плохо прикрытые ещё не совсем плотными одеждами. Чем дальше Сафрон удалялся от храма, тем настойчивей его сознание пыталось вернуться в окружающий мир. Невольно, он старался разглядеть кокетливых барышень в ярких накидках, напыщенных молодых людей, с красными носами от промозглого ветра и тем более походивших на гордых индюков.
Суета городской улицы немного увлекла своей говорливостью, а тем самым отодвинула безысходность навалившейся собственной боли. Постаревший и осунувшийся Сафрон стал всё больше и больше заглядываться на прохожих, которые, как и он сам в последнее время, были озабочены только своими непритязательными проблемами. Затягиваясь чужими мыслями и надеждами, неожиданно, прежде всего для себя самого, он неудачно споткнулся прямо у порога шляпочного салона. Механическая поддержка в эту минуту пришлась как нельзя кстати.
--Спасибо, -- буркнул монах, поднимая пронзительно синие глаза на свою спасительницу и тут же обмер. Его отрешённая синь утонула в непроглядных омутах чёрной грусти.
--Ты? - После короткой паузы послышался не то вздох, не то выдох молодой красавицы, не отпускающей руку старика.
--Я. -Хрипло произнёс Сафрон, ещё до конца не веря в подобную случайность. Живой и тёплый интерес грустных глаз стал подёргиваться ледяным безразличием и холодной надменностью. И без того бледное лицо, стало похоже на ледяное изваяние. Место растерянности заняло быстрота и решимость.
--Не смотри ты на меня так. Мне многое тебе нужно сказать, но не здесь. Сделай хотя бы вид, что тебе плохо. Хромай, наконец, только не стой на месте. Ты где остановился? - Быстро зашептала такая родная и незнакомая Машенька.
--Не уж-то ты? - Всё не веря в подобную удачу, хлопал глазами обескураженный Сафрон.
--Сафронушка, миленький, мы начинаем привлекать к себе внимание. Соображай быстрее. - Уже толкая под локоть, отводя в сторону от прохожих, сделала отстранённое лицо та, за которую он так отчаянно молился ещё несколько минут назад.
--Да-да. В гостинице, через дорогу, в арку. Там довольно милая и недорогая гостиница. Ты понимаешь, в этот раз словно сердце подсказало, не хотел при храме остаться, будто что-то тянуло именно при городе угол снять.
--При храме? - Кривое подобие улыбки перекосило удивительно очерченный ротик, ломая не только любопытство, но и гримасу простодушия. Это длилось не менее секунды, но не осталось незамеченным. Подтолкнув старого знакомого, женщина не только сделала участливое лицо, но постаралась выглядеть со стороны добросердечной христианкой, которая не смогла пройти мимо покалеченного монаха.
Не слишком дорогая, а потому и не слишком чистая комната на первом, полуподвальном этаже не удивила изысканную гостью. Не церемонясь, она прошла в глубь комнаты и присела на единственный стул возле окна. Удивление, радость, досада и боль - смешались в одно чувство, которое прокричало об опасности. Дикий холод пронзительно рвал душу, крича об осторожности и безошибочном определении того, кто был перед ним.
--Никогда бы не смог себе представить, что ты можешь оказаться моим врагом. - Наконец выдавил из себя Сафрон.
--Так получилось.. - Растерялась Маша. Она впервые пожалела о своём решении прекратить мучения и пойти дорогой родителей.
--Знай, это я помог убить твоего отца.
--Не только ты, ещё моя родная тётушка. Как видишь, я много что знаю.
--Агаша твоя тетка? А я не понимал, почему у меня к ней такое родное чувство.
--Она и мою мать тоже...
--Зачем ты с ними?
--Так вышло. Муж выгнал, люди оболгали, а Фёдор обогрел, правда, соврал поначалу, сказал, что ты умер после какого-то пожара...
--Но как всегда обманул.
--Что же теперь делать? - Поднимая глаза наполненные слезами, буквально взмолилась женщина. - Ты всегда был мне дорог, и только ты один. Лишь за тобой, не задумываясь, я смогла бы пойти куда угодно. А теперь? Что делать теперь?
--Не знаю. Вернее сказать тогда не знал, а сейчас это уже не имеет значения. Я так боялся спугнуть твоё счастье, что старался не мешать и не заглядывать к тебе. Даже мысли о тебе гнал прочь, чтобы ненароком не навредить. Всей своей грешной душой я молил о твоём тихом семейном счастье. Для этого даже храм здесь выбрал и два раза в год приезжал, чтобы помолиться о тебе.
--Теперь понятно, почему два раза в год я не могла встать с постели, мучаясь дикими приступами ломоты и кровоточащими ранами. Фёдор в такие дни просто выходил из себя от своего бессилия, что-либо изменить, но как я теперь понимаю, знал причину странного недуга, от которого у него не было лекарства.
--Откажись от них. Покайся и отрекись. Хочешь, я помогу тебе?
--Нет. Если можешь, то убей меня. Я не стану сопротивляться. Уничтожь как отца моего, но только ты один. Другим - не дамся.
--Я не смогу причинить тебе вред - это выше моих сил.
--Но ты же всегда боролся с нежитью. Смотри, я перед тобой, покорно стою и молю тебя о том, чему ты посвятил свою жизнь.
--Машенька, я помогу тебе и пойду за тобой куда угодно, но не смогу сам лишить тебя того, чего ты уже лишена.
--Тогда я смогу обратить тебя в то, что сейчас сама представляю. Согласись, и мы будем вместе.
--Не могу и это. Не стану я людей жизни лишать только ради мерзкого прокорма.
--А я стала. - Раздосадованная женщина поднялась со стула и широкими шагами быстро подошла к сгорбленному и седому старику. Медленно сняв с головы элегантную шляпку и отбросив её на кровать, она перешла на ядовитый шёпот, цепко ухватив руки Сафрона своими маленькими ледяными пальчиками. - Мерзкий пьяный муж, под науськиванием деревенских баб, сильно избив, выгнал меня из дома. Под проливным дождём и холодным, пронизывающим до костей ветре, без тёплой одежды, я словно собака выла на пороге своего дома. Мои мольбы не тронули его жестокого сердца. Исцарапав в кровь свои пальцы и, совершенно охрипнув от рыданий, я направилась, куда глаза глядят, но только перешла за калитку, как сердобольные соседушки палками погнали меня прочь из деревни. А ты в это время боялся подумать обо мне? Куда по твоему мне надо было идти? Кто пришёл в то время на помощь бедной и верующей женщине?
--Фёдор, конечно.
--Да, и только он один обогрел и помог мне.
--А если все твои беды и были подстроены им одним? Ты об этом никогда не думала? - Стараясь как можно мягче возразить, старик погладил любимую по волосам.
--Думала, но его расчёт оказался на редкость верным. В любом случае я попадала к нему. Знаешь, что такое обречённость?
--Знаю! Как никто знаю, и теперь она смотрит на меня твоими глазами, всё сильнее сдавливая свои холодные пальцы на моём горле. Я знаю и то, как сердце рвётся наружу, бешено пробивая грудь, и, откатываясь в бессилии, продолжает обречённо биться, спасая никчёмную жизнь. Ты права, люди жестоки и несправедливы, но я всегда старался именно им помочь, а не таким как ты теперь. Прости, но в этом был всегда смысл моей жизни. Но где сейчас твоя дочь? Не уж-то и она в сетях у Фёдора?
--Нет. - Она тихо отвернулась и медленно прошла к окну. - Я постараюсь вернуть её себе, защитить от этих злых и ещё более ненасытных, чем такие как я, простых, рядом живущих людей.
--Не тронь её, Машенька.
--Почему?
--Ты - нежить. Моя милая и любимая Марьюшка, пойми это. Сильные чувства при жизни дали тебе возможность иногда чувствовать себя человеком, но ты уже не человек.
--Да, я нежить и не просто упырь, но ещё и сильная ведьма, отдавшая все чувства за власть. Только одно не даёт мне покоя: почему тогда я до сих пор ощущаю такую дикую и пронзительную боль? Нет, не голод, а именно внутреннюю, травящую меня боль. Почему мне так хорошо и обречённо горько видеть тебя? Почему я до сих пор люблю тебя и ощущаю это, а не просто знаю или помню?
--Не могу тебе ответить на это. Но смогла бы ты сейчас со мной разговаривать, если была бы голодна?
Маша, его бледная и несчастная дворовая работница, которая была краше и величественнее любой светской дамы, та скромная и застенчивая, которая пугалась неосторожного смелого взгляда в свою сторону, именно она сейчас отразилась в холодной и бледной ведьме. Одно прекрасное мгновение, которое, растаяв, оставило знакомую пустоту прежнего пережитого влюблённого волнения, заменив его на лёдяное разочарование.
--Прощай, прощай моя гордая и любимая Машенька.
--Прощай. - Поняв тупиковость создавшегося положения, словно эхом отозвалась она.
Серые стены маленькой комнаты стали исчезать, дрожа в лёгкой дымке меняющегося изображения. Разом исчезнувшее одно видение перелилось в другое. Тёплая рука Агаши всё так же лежала на моей голове, перенося мои видения уже в лесную непроходимую чащу. Уставший, сгорбленный Сафрон направлялся в полной решимости к сторожке хранителя. Его твёрдая мозолистая рука опиралась на вековой посох, помогая сгорбленному старцу пересечь границу путаного человеческого мира.
Голубой искрящийся купол принял своего хозяина в тёплые и ласковые объятия, не задавая лишних вопросов. Только здесь он почувствовал себя дома, и наконец расслабившись, смог принять решение, которое всю дорогу вертелось в его голове. Гашка, почуяв настроение Сафрона, встала на задние лапы и подобострастно облизала ему лицо. Ещё молодая рыжеволосая Агаша, не докучая вопросами, постаралась стать незаметной. Она настороженно присела на край лавки и выжидательно во все глаза наблюдала за своим учителем.
--Ухожу я. - Грустно выдавил Сафрон. - На вас всё оставляю. Ты уже многое знаешь, да и всего просто невозможно обсказать. Тебя теперича сама жизнь учить будет. Бояться не будешь, справишься. Да и Гашка завсегда при тебе будет. Пришло моё время. Встань напротив меня - заветы тебе оставлю. - Решительно без всяких предисловий заговорил Сафрон. Агаша, растерянная выполнила как велел ей учитель.
--Это не просто палка или опора стариковская, это намоленная не одним поколением вещь. Когда тебе совсем невтерпеж станет, она тебя многому научит. Не расставайся с ней - это одно из защит твоих. А теперича попроси её тебе помогать.
--Прямо к палке, что ли, обращаться?
--К ней.
--Древняя и могучая, признаешь ли меня помощницей, станешь ли мне пути-дороги указывать, будешь ли защитницей? Коли по праву я тебя достойна, то пади ко мне в руки, коли нет, то пади от меня. - Старенькая истёртая клюка выпала из рук Сафрона ровно в подставленные руки Агаши.
--Приняла и она тебя. Знать всё у тебя сладится. Теперь пойдём, покажу, как хранители уходят, и где через семь каждых лет совета искать станешь, если на это нужда особая выйдет.
Агаша, послушно выполняя все требования, едва удерживала слёзы. Собака следовала за ними, будто понимая происходящее. Около небольшого родничка, перед группой кряжистых дубов Сафрон остановился. Не оглядываясь, он поклонился могучему и раскидистому дереву, который в ответ зашелестел раскидистыми ветвями.
--Пусти меня, ибо ты во мне, а я уже давно в тебе, срок на семь годков, а один годок Божьей милостью, без тебя смогу волей-вольною поделяться разумением в наущение, в наставление тем, кому за мной идти. Да не минется до скончания, как угодно Высшей милости.
На этих словах Сафрон повернулся к Агаше и поцеловал её, погладил верную Гашку и уже лёгким призраком шагнул в дерево. А уже через три месяца и три дня на нём показалась диковинная птица, которая в течение многих лет не отлетает от дуба ни на минуту. Кружась и крича, словно плача, она не отлетала от него, будто стражник, охраняя покой исполина.
Рука Агаши опустилась. Маринка при свете керосиновой лампы сидела со слезами на глазах.
--Это правда, я сама видела, птица до сих пор сидит на дереве.
--Ну и пусть себе сидит. Ты-то чего так расчувствовалась? - Постарался я сделать хоть и не совсем органичное, но всё же заключение.
--Волю ей вымолить нужно. - Тихо произнёс Трифон.
--Кому? - Недоумевая, спросила Анюта.
--Марьюшке. Ей горемычной. - Уже твёрже и громче повторил он.
--Это как? - Не понял я.
--Помочь ей простить саму себя нужно. Сами подумайте, если она под защитой хранителя, да на таком месте не сгорела, то знать Господь простил. - Завершила вывод Агаша.
--Так и поступим, а теперь может, почаёвничаем?! - Предложил Трофим.
Я, наскоро попив чай с пирогами, ушёл отдыхать, а вся компания ещё долго сидела в полном составе, думая о том, что теперь со мной будет, потому как спасать выходило мне уже не одного, а двоих.
Тёплый сон принял меня в свои объятия после лесной прогулки быстро, уютно предоставив наслаждаться картинами из той диковинной жизни, в которой я невольно сейчас пребывал.


ИГНАТОВА АТАКА.


Сон в явь в эту пору жизни уже не был диковиной, но всё одно, это каждый раз не могло спокойно уложиться в моей голове. Оказавшись на маленьком ветхом мосточке, через который соединялись два совершенно разные поселения, я невольно стал оглядываться, ожидая невероятных событий. Светлое, большое село с высокими свежесрубленными домами, окружавшими аккуратную церквушку, застенчиво возвышавшуюся над всеми строениями, пусть и во сне, но было приятно рассматривать. Ожидание новых, почти невероятные событий, возникало и роднилось с другим тоскливым чувством невозможности, быть действительным участником происходившего когда-то давным-давно. Очень хотелось проверить на этом времени свои довольно непритязательные возможности и от этого захватывало дух.
Другое, покосившееся и давно покинутое селение, находящееся через мост от первого, словно в противовес ему, стояло в тайном ожидании чей-то оплошности, подкарауливая удобный случай для проявления своего истинного предназначения, внушая при этом только угрюмые и тревожные мысли. Оно, с небольшими старыми и покосившимися домишками, было, словно в тёмной дымке. Маленькие оконца напоминали злые глазки уродцев, жадно наблюдавших за светлым и добрым из-за покосившихся, где-то совсем осыпавшихся изгородей. Оно было сравнимо с тёмной наплывающей тенью, которая не хотела отпустить и постоянно всплывала из глубины сознания, давая понять о том, что не всё прекрасно и радужно бывает и во сне, не говоря о жизни. Даже в любой сказке присутствует то, противоположное, которое необходимо победить для традиционного розового окончания любой истории.
При подобных раздумьях, я пропустил момент возникновения необычного старика на довольно широкой пыльной дороге посреди угрюмого селения. Небольшого роста седовласый старик в черной сатиновой рубахе с красными вставками по рукавам, стал цепко ощупывать меня своими маленькими острыми глазками. Его знакомое морщинистое лицо, словно изъеденное оспами, отталкивало и от этого становилось еще более неприятным на фоне мертвого селения. Растрепанные длинные седые волосы, словно нечесаная грива, клоками вздымалась и была как-то не естественна в отношении к тощей козлиной бородке.
--Чего? Не нравлюсь? - Проскрипел он простуженным старческим фальцетом.
--Ты себя в зеркале видел? - Вопросом на вопрос ответил я, стараясь подавить брезгливое отношение к этому человеку.
--Да ты не смущайся. Сам знаю, что не ангел. Просто, когда все внутри страдает, то и снаружи отражается.
--Это чем же ты так мучаешься?
--А ты будто не догадываешься?
--Что-то часто мне за последнее время мастера загадки загадывать встречаются. Только у меня вот голова не резиновая. Всего не отгадаю.
--Оно и верно, чего мучаться? Пойдем, что-то покажу. - На этих словах он вытянул по направлению ко мне свою костлявую руку с нестриженными ногтями-лопатами, которые то ли в силу возраста, то ли от плохой циркуляции кровотока, выглядели темно-синими. Мои чувства разом отразились на лице, на что старик не преминул ответить хитренькой улыбочкой. Верно, он чего-то в этом роде и ожидал от меня.
--Лучше и спокойнее тебе меня, конечно, красавцем писанным видеть, да чудесам благообразным удивляться. - Старик явно намекал, как я понял, на Трофима с Агашей. - Но смирись с тем, что в жизни не так уж всё красиво и чистенько бывает. Чаще вот так, как ты сейчас меня видишь. Так что не бойся. Ты же все-таки спишь! Тебя в любой момент и разбудить могут, да и время тоже не на меня работает. Чего все одних слушать-то? Я, может быть, тебе хоть немного своей правды показать хочу. Авось она тебе больше по сердцу придётся?
Сон это или не сон, но человек всегда человеком остается. Любопытство победило, и быстренько дав уговорить себя, что бояться и впрямь нечего, я ринулся за неприятным старикашкой.
Он вел меня в один из старых и ветхих домов, около которого вроде даже тени гуще и темнее казались, образовывая тем самым тягучий полумрак, несмотря на ясный солнечный день. Дверь во вросшую избушку была наглухо запечатана снаружи. Стон, который раздавался из-за нее, был глухим и уставшим.
--Чего смотришь? Помоги открыть-то! - Указал старик на странный запор снаружи.
--Да я и не знаю, как такое открывается. Хотя бы инструменты, какие были, а то так не под силу.
--Эх, молодняк зеленый, ты ж во сне. Сильно пожелай, она и откроется.
Желать, чтобы открылась эта дверь, я почему-то вовсе не хотел. Поэтому дверь в результате вовсе не открылась. Старик, не добро фыркнув в мою сторону, становился мрачнее и мрачнее. Из-под густых нависших бровей стали проглядываться темно-бордовые, будто изуродованные странной болезнью, глаза.
--Чего ж спужался-то? -- Спросил он строго. -- Аль силушки в тебе и впрямь нет, а они горемыки подслеповатые с тобой попусту носятся?
--Нет во мне ничего. - Обиделся я.
--Раз нет, так гляди во все глаза, может статься от меня чего черпанешь! -- Сказал он, зло ухмыляясь, при этом крепко схватив меня за руку, и провел сквозь тут же образовавшуюся дыру в стене ветхого домика. -- Старайся только глядеть, да не высовываться. А то это может очень не понравиться хозяевам, да и твоим учителям, тоже не ко двору придется.
Сделав уверенный шаг за противным старикашкой, мы оказались внутри. После этого, словно вросшие в стену, стали наблюдать за довольно колготной жизнью в небольшом и, почему-то приятном крестьянском доме. Старенький небольшого росточка дедок, да крепкие на вид, мужчина и женщина с целой оравой детишек, кружились день-деньской в обычных хлопотах. У каждого имелась своя работа. Управлял всей суматохой и следил за суетой домочадцев между утренними, дневными и вечерними дремами благовидного вида старичок. Доживал он свой век спокойно и чинно, сидя на довольно широком сундуке, окруженный шумной толпой своих продолжений. Его жизнь представляла собой однообразное спокойствие на фоне окружающей суеты, и внушало заслуженное почтение. Мне стало скучно, я несколько пожалел о том, что послушал старика и пошел с ним. Видимо, ответив на мои мысли, старик убыстрил картину обыденной жизни, и передо мной предстало следующее зрелище. Ночью, когда все благочестивое семейство улеглось отдыхать, прямо из двери, в которую мы не смогли войти с Игнатом (а это был именно он), появилась старая уродливая бабка. Шатаясь, она шла прямо к лежанке с детьми. В руках у нее была палка очень похожая на Агашину, которую эта страшная старуха почему-то не использовала как опору. Дед, словно забыв о свой старости и немощи, в мгновение ока соскочил со своего сундука, и уже через несколько секунд преградил ей путь.
--Зачем пришла ведьма старая? - Грозно рыкнул на нее хозяин.
--На внучков, хоть одним глазком поглядеть захотелось. - Тоненько заблеяла старуха.
-- Тебя уж почитай, сколь лет, как схоронили, а ты сюда теперича шастать удумала? Уходи, а то всех перебужу.
--Не перебудишь. Нет у тебя власти, от сна наветного разбудить. Так что пока свово не получу, не уйду отсюда.
На таких словах, старик распрямился и, стал вроде даже выше ростом, подставил свою грудь вроде для удара. Он, не отводя глаз от грязной старухи, пошёл прямо на неё. Из его груди полил ярко-синий свет на съёжившуюся непрошеную гостью. Такая защита ей явно была неприятна, но в то же самое время, она не причиняла ей никакого вреда.
--Отдай мне Власьюшку. Он один меня достойный. У него судьба особая, пойми ты это. Вот только отдашь, так боле никогда ноги моей в этом доме не будет. Прошу тебя, как человека, отдай дитятко. Ведь всё одно возьму, а ты только время оттягиваешь.
Старик, немного подумав, не смог решиться отдать последнего, самого маленького своего внука в руки нежити. В эту ночь он, не смотря ни на что, всё же выстоял. Хотя, сомнения, которые просто сочились из этого человека, говорили о том, что на долго этой стойкости не хватит. Жизнь с этой женщиной за много лет запугала его и научила тому, что лучше не вставать на пути у этой упрямой бабы. Она всегда добивалась своего и, зачастую не очень благовидными способами. О любви в семейной жизни этих двух людей не могло быть и речи. Все годы он и делал, что боялся за себя, за сына, а теперь и за своих внуков.
По молодости, будучи непробудным глупцом, он угодил в сети этой колдуньи под влиянием её чар. Опоила она его красным вином на лесных ягодах, да мёдом от одного улья приправленным. Только когда домой пришёл и похвалился своему отцу, как его девка привечала, как радуги в глазах около её лица плыли, узнал, что испокон веков так молодцев на женитьбу опаивали. Решил отбрыкаться, но куда там, его словно рыбу на крючок поймали. Отвертеться от свадьбы уже не было никакой возможности: она не выходила у молодого человека из головы, словно наглухо вбитый гвоздь, её образ так и представал перед ним даже против желания. В какую бы сторону он не смотрел, видел лишь её одну.
--Эх, Дунька, Дунька. - Прошамкал старик, согнувшись и немного отступив, но пока не сдавая своих позиций. Воспоминания давно минувших дней нахлынули горьким упрёком за не так прожитое время.
Мне стало так ярко видно юркого, молодого, весёлого паренька, который, несмотря на небольшой свой рост, был довольно хорош собой. Я увидел, как он усердно работал над этим домом, чтобы привести сюда молодую жену. Суетливо обустраивал хозяйство, дабы его избранница могла по достоинству оценить все прилагаемые им усилия. Зачастую молодые путают истинную любовь с опоенной страстью, как и в этом случае. Только после свадьбы он смог увидеть истинное лицо своей любимой.
Почти сразу же сильный недуг овладел им и стал высасывать все силы. Тут и увидел молодой мужик истинное лицо своей жены. Кроме попрёков и постоянного недовольства он не дождался от неё ни ласкового слова, ни чуткого взгляда, ни капли сострадания. Не говоря уж о любви, на которую так наивно надеялся. По мере того, как странная болезнь иссушала и съедала его, жена расцветала и преображалась на глазах.
Прокручивая время то, убыстряя то, приостанавливая, Игнат хотел показать мне чужую судьбу за короткий сон, в который он так легко смог вломиться. Но вот только зачем, это для меня было пока закрыто.
Родив единственного сына, молодая мамаша забывала порой и покормить своего странно занедужевшего мужа. Да и что говорить, вообще не известно, каким образом он смог протянуть столько времени без заботы и надлежащего ухода. Вставать с печи он перестал даже по нужде, да что там вставать, для него и еда уже была не по силам. Лёжа на печи и тупо смотря в потолок, нет-нет, да и наворачивалась одинокая горючая слеза, которая не в силах перевалить глубин провалившихся глаз, невольно закатывалась обратно. Такое недавнее счастье переросло сначала в горе, а потом и в глубокое безразличие ко всему. Он ждал только одного, когда же, наконец, он сможет закрыть свои помутневшие глаза и больше не открывать их совсем. Это уже не было отчаяньем или разочарованием, нет, это было спокойным и смирившимся равнодушием к жизни. Всё бы на этом и закончилось, если бы не пришёл к ним в дом молодой черноволосый парень в такой же чёрной одежде. Хозяйка, хлопочущая по делам, видно не видела вошедшего гостя, потому и не оказала гостю никакого внимания.
--Здрав будь, Михей! - Произнёс незнакомец, да без должного дозволения, не перекрестившись на передний угол, прошёл дальше в избу, прямо к печи, на которой мужик безропотно дожидался смерти. Подойдя совсем близко к лежаку, гость снова повторил приветствие.
--Кто ты? - Лишь одними губами прошелестел хворобый. Устав от минутного напряжения, он вновь закрыл глаза.
--Ты только выслушай, да не противься мне. Коли речь моя тебе интересна станет, так ты глаза и откроешь, а коли, нет, тогда и сладу у нас с тобой не получится. Я могу тебе помочь побороть хвори, но только за твоё согласие и мне кое в чём помощь оказать. Так что ежели жить желаешь, тебе один путь, мне в благодарность после исцеления тоже на малёхонькие уступки пойтить.
--Кто ж жить-то не хочет? - Опять прошелестел мужик, приоткрыв свои подёрнутые мутью глаза.
--Тогда слушай. Не добром тебя горемычного оженили, вляпался ты паря не в своё. Вот только одна беда - деваться тебе теперича некуда. Ну и это еще не такое важное, а самое страшное то, что живёшь ты под одной крышей со злыдней страшенной. Помочь тебе я смогу, но до тех пор скажи, что когда придёт время и я у тебя на пороге с мольбой о помощи окажусь, не поскупишься, ответишь добром на мою заботу о немощах твоих.
--За что такая ко мне милость? - Едва-едва произнёс уставший хозяин.
--Ну, если хочешь, то, пожалуйста, у меня секретов нет. В твоём семействе ребёнок народится. Вот он-то мне и нужен. Твой внук будет необыкновенным человеком и потому, за оказанную услугу, ты отдашь его мне в ученики, а до того, станешь беречь свой род, а в особенности внуков. Жена твоя ведьма, каких мало, но я научу тебя не бояться её чар. Помогу ладить со всеми её злодеяниями. Только скажи, согласен ли на такие условия.
"Вот так предложение!?" -- Подивился мужик. Его сыну по ту пору пятый годок шёл, а этот странный гость о внуке речи ведёт. А про жену он и сам так же сказал, если бы даже не по хлеще вышло. Много времени должно пройти, чтобы увидеть такое потомство, про которое говорит этот "спаситель", а болен он именно сейчас. Немощь, до такой степени изъела его слабое тело, что надежда на выживание уже давно не посещала угасающий разум, а тут, словно по волшебству - здоровье, силы, даже долгая жизнь гарантируется. Надежда так реально замаячила перед глазами умирающего, что, не долго думая, он, цепляясь за последнюю соломинку, дал своё согласие на довольно-таки странное предложение.
--Жить уж больно охота. - Откинувшись на своё зловонное, свалявшееся за время немощи ложе, прошептал Михей.
--Раз так, то на, возьми травки, да смотри, старайся из её рук ничего не брать, кроме воды, да хлеба. Ласковой сделается, упрашивать начнёт, а ты знай своё - отнекивайся. Про сына своего не забывай, как и себе во всё травку эту сыпь, не жалей, когда начнёт заканчиваться, я снова приду. Ещё чуть не забыл - в баньку попросись, а только случай представится, так на угольки обязательно щепотку кинь. А ежели баба твоя станет злобой исходить, то ты её и в печь подкинь, прямо в огонь. Хоть и сильный от неё дух, но более тебе ничто не поможет. Сейчас спрячь, да не высовывайся, чтобы раньше времени твоя жена не смогла бы ничего заметить. Сил начнёшь набираться, так сразу-то тоже не хвались, скрывай, пока не окрепнешь. Будет с расспросами приставать - не говори, глаза круглые делай и молчи. Не переживай, теперь ты под моей защитой, скоро наведаюсь, тогда тебя дальше научу.
На этих словах гость повернулся и быстро удалился.
Смотря на увесистый мешочек со странно пахнущей перемолотой травой, мужик маялся мыслями о нежданно-негаданно пришедшей помощи. Осторожно потянув за перевязки, он не увидел ничего страшного. Взяв небольшую щепотку и растерев её в руках, знакомым оказался только запах полыни, остальная смесь из трав отдавала лишь запахом летнего сенокоса. Совесть, на такой странный договор никак не отзывалась, потому, успокоившись, он закопал мешок в складках свалявшейся постели и приготовился ждать удобного случая.
Молодая цветущая женщина вошла в небольшую избу, неся на руках мальчика-крепыша. Не долго думая, она сразу принялась зудеть немощному мужу, попрекая его в болезнях и никчёмности своего существования.
--У всех баб мужики, как мужики, а мне горемыке рохля досталась. Хоть бы сполз, да бока поразмял, нет, будет лежать, и ждать пока я ему сама не приготовлю. Хватит, не стану боле тебе готовить. Коли пузо подведёт, так сам слезешь, да и сготовишь. - Суетясь около печи, закинув на лежанку сына, продолжала бубнить хозяйка.
--Мам, дай пить. Пить сильно хотца. - Подал голос ребёнок.
Женщина машинально зачерпнула из кадки воды и подала ребёнку. Мальчик ухватился обеими руками за деревянный черпак, но удержать его в силу своего возраста ему было сложно, и потому на помощь пришёл отец. Взрослый мужчина трясущимися руками ухватился за ручку покрепче и помог сыну напиться, предварительно всыпав в воду мелко растёртую травку из заветного мешочка. Хозяйка, ничего не заметив, продолжила возню с вечерней стряпнёй. Как только она отошла, больной сам примкнул губами к влажной корчаге. Сухая трава застилала всю поверхность холодной прозрачной воды. На вкус она никак не повлияла, но если попробовать чуть-чуть разжевать её, то получался горьковато-кисловатый вкус. Отец с сыном молча переглянулись и допили всё до единой капли. Вот только к еде, как и обещала строптивая хозяйка, мужа не допустила. На этот раз она не подбросила на печь даже засохшей корочки хлеба. Больной лишь шумно вздохнув, отвернулся к стене.
Сон, который последнее время напоминал забытьё, пришёл неожиданно быстро и легко, потому утро, несмотря ни на что, принесло хорошее настроение и неожиданное прибавление сил. Не ожидая от себя такой прыти, больной присел на печи, подчиняясь лишь инстинктам, а не привычкам, выработанным за последнее время. Свесив ноги, душа зашлась от радости. Однако сползти и попробовать встать на них, он не решился. При появлении своей жены, больной, на сколько это было возможно, быстро принял за долгое время привычную позу на лежаке.
--Дуня-я-я. - Тихо и протяжно позвал Михей.
--Чего тебе? - Недовольно откликнулась женщина, не спешащая подходить к мужу.
--Дай кипеточку попить, а то кишки слиплись, да и живот так подвело, что мочи нет терпеть.
Видимо ещё не совсем отойдя ото сна, хозяйка без лишних, но ставших такими привычными попрёков, подала горячей воды в деревянной кружке, а сама отправилась хлопотать по хозяйству. Стараясь не показать ей своего секрета, мужик покрошил в кружку заветной травки, размешав на сей раз пальцем траву и постарался выпить полученное как можно быстрее. Силы, странным образом покидавшее его, возвращались с необыкновенной быстротой, принося хозяину неимоверный восторг. Немощь отступала, возвращая здоровый аппетит и желание встать на ноги. Под вечер, уже не в силах таиться, он просто был вынужден спуститься на неокрепшие ноги и, пошатываясь подойти к печи, где с жадностью, опёршись плечом о теплую опору, буквально глотая, сметать всё, что попадалось под руку.
Вдруг, всё вокруг задрожало, словно в знойный день, и такое ясное, реальное изображение стало пропадать. Я потянулся рукой к глазам и, толком не успев, как следует их потереть, упёрся прямо в тревожное конопатое личико Маринки.


На лице подростка гуляла тревога за меня. Она хлопала своими длинными ресницами прямо перед моим лицом, по которому ещё секунду назад так больно хлопнула своей маленькой, но на редкость тяжёлой ладошкой.
--Очухался, наконец. - Выдохнула девчонка, отодвигаясь от меня на безопасное расстояние.
--Ну, вообщем, да. А ты чего меня лупить-то вздумала? - Придя в себя, я ответил ей хриплым, со сна ещё не набравшим силу, голосом.
--Да так... А ты оказывается спать здоров... Уж скоро полдень, а тебе хоть бы хны. Посопел бы, что ли для приличия, будто и не дышал даже. Вот мне и пришлось применить к тебе такие радикальные меры. Ты не думай, мне это тоже не очень-то приятно было, если при этом мой испуг учесть. Да и велено мне было только таким методом тебя из твоей страны грёз на грешную землю выводить.
--А ты и расстаралась, ничего не скажешь, чуть челюсть не свернула. - Овладев ситуацией, встал я с постели и пошёл к умывальнику.
--Ешь давай, и пойдём за всеми. Они пошли место какое-то приглядывать, а меня с тобой оставили.
--Если не взяли с собой, значит, и смотреть там нечего.
--Зануда ты. Хочешь таким же, как и они стать? Хоть ты и из наших, а всё равно под них косишь.
--Это ещё из каких таких - ваших? - Невольно ухмыльнувшись, ответил я.
--Ну, мы же с тобой из одной, реальной цивилизации, не то что эти... Они-то поди и сами не знают что, да как сейчас в мире обстоит, а туда же учить лезут. Тебе ещё их сказки-то не надоели? Может они тебя наркотиком, каким опаивают? Ты пораскинь умишком: не может человек явно видеть то, чего возможно и не было много лет назад.
--А что, тебя тоже грузить по полной стали?
--Ещё как! Сказали, что я тебе для какого-то дела очень даже нужна буду. Вот для какого - не сказали. А ты в курсе событий? - С надеждой спросила девчонка.
--Мне, как и тебе, пока точно ничего не сказали. Всё вокруг, да около, а конкретно - ничего. Пока только и позволяют - картинки смотреть, да и то под надзором. Сам прошлый раз попробовал посмотреть, да полазить, на что глаза упадут, так сама потом видела, как всё закончилось.
--А можешь ты меня с собой захватить на просмотры эти? - Загоревшиеся Маринкины глаза стали похожими на жалостливые плаксивые глазки ребёнка, которому трудно было бы отказать, в чем-либо.
--Отчего нельзя? Можно, наверное. Я тебе не они, только надо бы самому чуть-чуть больше о таких походах узнать.
--Давай прямо сегодня попробуем?! - Не купившись на мою уловку, она сразу попыталась взять "быка за рога".
--Давай, только их дождёмся, а потом я попрошу, чтоб и тебе дали возможность попробовать. - Продолжил я пятиться назад.
--Ну-у, ты прям как они. - Почувствовав слабинку, попыталась удержать ситуацию под контролем девочка.
--Марин, не подталкивай меня. Я ведь не обладаю такими силами, чтобы не только самому, но ещё и с кем-то лезть незнамо куда. - Сдавая позиции и признавая свою несостоятельность, попытался остановить её сиюминутную напористость. - Ты бы лучше занялась ещё чем-нибудь, а я, как и положено, посплю ещё немного. Если чего испугаешься, так буди, это у тебя хорошо получается. - Мне так захотелось продолжения, что я готов был окунуться не только в затяжной сон, но и реально сбежать снова, лишь бы никто не мешал продолжению.
Эти грёзы, так похожие на правду, стали для меня единственным увлечением, которое захватило и увлекло на столько, что покушаться на них, я уже не позволил бы никому. Да, это уже было сравнимо с зависимостью. Мне постоянно не хватало той, до сего дня неизвестной истории. Мной обуревало одно желание - узнать, что будет дальше. Эта невероятная ситуация вжилась в меня и неизвестность своей роли во всём этом, подстёгивала идти дальше и дальше. Две такие разные силы боролись за моё внимание и даже не просто внимание, а скорее за понимание, и принятие каких-либо решений, от которых зависело их будущее, не понятное для меня, но очень важное для них, предопределяющее исход этой долгой борьбы. Разобраться в этом и стало первостепенной задачей. Слепо слушаться своих, так называемых учителей, тоже не очень-то хотелось. Если и принимать какое-то решение, то только самому и без чьих-либо нравоучений.
Наверное, в природе человеческой натуры и впрямь самим Создателем было заложено любопытство, которое толкало не только на подвиги, но и на отчаянные поступки порой в противовес здравому смыслу. Иногда так хотелось покопаться в "грязи", что "выбеленность и пушистость", становились, сравнимы разве что с занудностью и бесцельностью прозябания.
Мудр Господь, коли даровал каждому право на покаяние. Знать, нельзя человеку без греха, познать сути праведности. Покаяние на то и дано, чтобы познать исток греховности, а затем оттолкнуться от неё и пойти дальше. Может даже увидеть и праведность, прикоснуться к ней, осознать разницу. Да, в философии веры я был не силён, но так порой хотелось быть возвышенней и чище, что начинал искренне жалеть о пробелах в этой части своего воспитания. Самое главное, что некоторые навыки в отделении хорошего от, не очень, у меня всё же имелись, а потому, прибавилась и уверенность. Может даже не и уверенность, а странное ощущение, которое твёрже и значимей чем простое чувство - это то, что Бог в действительности приходит на помощь. Если воззвать к нему со всем неистовством своей души, да не в корыстных целях, а ради чего-то доброго или во спасение, то крохотная Его частичка, живущая во мне, даст сил на большое благостное дело.
Мысли до такой степени увлекли и повели моё взбудораженное сознание, что стало казаться, это не только со мной такие метаморфозы могут происходить, а обязательно с каждым, но только как, и в каком возрасте, это уже следующий вопрос. Не рождается ведь человек сразу злым или добрым. Что-то нас толкает на определённые поступки, совершив которые, порою и сами становимся не рады, а отсюда и появляться на свет либо раскаяние, либо полнейшее равнодушие. Единой правды, конечно, для всех нет, но обычные понятия хорошего или плохого, каждый, пусть и со своей колокольни, всё же мог определить. В этом и ощущалась некоторая засевшая во мне правота Игната. Вот только трепещущий внутри огонёк недоверия, всё одно не угасал, а подогревался состоянием ожидания неизвестно откуда последующего подвоха, если лучше не сказать, какой-нибудь подставы. Все его вроде и правильные речи увлекали, но одновременно не расслабляли, а заставляли постоянно находиться в замкнутом, скованном состоянии ожидания. У него всё основывалось на противоречии, потому и здесь, не смотря на недоверие, хотелось, будто ребёнку, пойти с ним, как за конфеткой, хотя бы одним глазком взглянуть на всё это с другой стороны. Потому, настороженность приходила на место простому человеческому любопытству, которое в свою очередь манило и становилось завораживающе увлекательным.
Маринка отвела свой тоскливо-укоризненный взгляд с меня на окно и, скорчив обиженную физиономию, дала понять, что теперь я для неё просто пустое место. Мне стало даже приятно от такого поворота. Мешать мне было совершенно некому, а значит, я мог снова окунуться в прерванные, и ставшие такими реальными грёзы.



Сон поначалу никак не приходил, а с ним не приходили и видения, пока я не вспомнил слова Игната и легонько мысленно не позвал его на помощь.
Вырвавшаяся картинка, поплыла перед глазами, отсчитывая дни, месяцы, а может даже и годы, пока на моём запястье я вновь не ощутил цепкую старческую руку колдуна. Самого старика не было видно, но его присутствие ощущалось чётко и реально. Мы стояли в той же самой стене и наблюдали за людьми подобно бестелесным призракам.
Вечер. Небольшая семья сидела за столом. Хозяин, перекрестившись, взялся за ложку и принялся степенно работать ею, позволяя при этом сыну брать не менее аппетитные куски из большого чугуна, стоявшего посередине стола. Его жена, с посеревшим лицом, неохотно подносила ко рту ложку, которую и наполнять-то ей не хотелось. Полное молчание, видимо, за прожитое время не давило на обитателей этого дома. Поев, мужик полез на печь, а женщина и подросший сын расположились на широких лавках тут же в избе. Полная луна пробивалась сквозь прикрытые ставни и множеством холодных пучков желтоватого цвета, которые падали на хозяйку дома, вырывая её бледное напряжённое лицо. Выждав некоторое время, она тихо встала и, проходя мимо своего мужа, даже пригнулась, а потом на цыпочках двинулась к выходу. Тут же Игнат с силой увлёк меня за ней. Она, похожая на тень, прошла огородом к реке, а там, всё быстрее и быстрее прибавляя шаг, повернула прямо к тёмному и устрашающе тихому лесу. Тропинка, освящённая лунным светом, была совершенно пустой, как будто лес поглотил одинокую фигуру немного сгорбленной женщины.
Приблизившись к небольшой поляне, в довольно тёмном лесу, мы попали, на участок выпуклой поверхности, залитый холодным и мёртвым светом. Глухая, а оттого вяжущая тишина наводила неприятный нервный озноб. Прямо по центру, словно в диком припадке, билась одинокая женская фигура. Она то, подвывая то, вопя, что было сил не могла остановиться в этих своих корчах. Только вконец обессилив, и едва пошатываясь, встала сначала на четвереньки, а затем уже и на ноги, предоставив лунному свету окутать её с ног до головы. Из темени ночного леса неспешной походкой вышел человек, прикрытый капюшоном. По обеим сторонам от него так же бесшумно двигались две довольно высокие тени крепких людей.
--Неможется тебе Дунюшка? - Сладковато ехидно спросил первый.
--Чего тебе здесь спонадобилось? - Спросила женщина обессилившим хрипловатым голосом, даже не взглянув в сторону собеседника. Она медленно подошла к ближайшему дереву и, утонув в его тени, неспешно сползла к его корням.
--Проведать вот пришёл. Да спросить, коли так тяжко среди людишек, может, возжелаешь домой вернуться?
--Ну, уж нет! Этого ты от меня не дождёшься.
--Отчего ты так себя не жалеешь? Мы с братьями тебе идти поможем, да и там тебе все рады будут.
--Ишь, чего удумал. Что б я под тобой была, пуще того, что б ты же мной и понукал, вроде тех, кого к нам в беспамятстве приводят? А ещё лучше, заставишь чурбаном безмозглым по дорогам шастать, да по деревням. Нет, не бывать тому. Не получишь моей силушки, довольно того, что батюшка мой тебе всё передал, а не мне - дочери своей.
--Не о себе, а о тебе пекусь, несчастная. Тебе же здесь год от года всё хуже и хуже делается, а может и вовсе невмоготу сделаться.
--Так кто ж об этом знает? Не ты ли?
--Что ты об том сказать можешь?! А туда же, меня попрекать.
--Чего я знаю, то моё и со мною останется, а вот с твоей поклажей, только тебе одному и пестаться. Впредь знай, поплатишься, коли станешь жизнь мне корёжить.
--Это не я, а ты её всё больше и больше портишь. Зачем на братьев руку подняла? Зачем своих же пожирать начала?
--Уйди, тебе здесь делать нечего.
--Как же, нечего! А ты? Думаешь, с твоими-то корнями так просто можно уйти и только для себя жить? Ничего не получится. Ты теперь моя первостепенная забота, и покудова не усмотрю твои корни с побегами, не знать тебе покоя ни живой, ни мёртвой.
--Эх, не хотела этого, сам напросился. - Сказала женщина, поднимаясь в полный рост и выпячивая в сторону говорившего руки с длинными крючковатыми ногтями. Багровая стремительная молния сорвалась от самых краешков пальцев, и ровно ударила, по троим смиренно стоявшим мужчинам, но как только огненный пучок коснулся их голов, он тут же осыпался мелкими искорками на траву, оставив после себя выгоревшую, совершенно пустую и неприятную, без единой былинки, землю. Всё так же, с опущенной головой, мужчины, походившие на праведных монахов, выпустили лёгкий розоватый туман. Сгущаясь, он наливался сочным светом багровости и, словно тяжеленными путами, окутал дерзкую колдунью. Похожая на муху, попавшую в лапы огромного паука, она старалась выбраться, тем самым всё больше и искусней упаковывая себя в эту паутину.
--Откуда в тебе столько яду, женщина? Ведь перво-наперво сама от него и страдаешь. - Почти незаметно, будто подкрадываясь, старался подойти ближе, на сколько это было возможно небольшого росточка мужичок. Откинув капюшон, в нём сразу можно было узнать Игната в молодости.
--Не тебе об том говоришь Игнат. Сам от любимчика-братца своего мучался, да завидовал. А теперича меня вздумал учить? Что ж ты не беспокоился, когда от меня родного отца отворачивал?
--Что ты, Дунюшка, там и отворачивать некого было. Он ведь наследника искал, а не полоумную ведьму.
--Это сейчас я полоумная, а тогда даже представить себе не могла, что родной отец пришлого недоучку над всем нашим родом поставить осмелиться. Не от большой охоты пришлось за этого вонючего крестьянина замуж выходить, да голову ему морочить.
--Так, значит, не пойдёшь с нами? - Не моргнув глазом, ещё раз уточнил Игнат.
--Нет. - Угрюмо произнесла женщина, хищно поблёскивая глазами. - Не получиться у тебя со мной совладать.
--Тогда здрава будь, только помни, не во всякий раз сама с собой справиться сможешь. Подойдут времена, когда волчицей завоешь, а я подожду. - На этих словах Игнат повернулся и ушёл вместе с молчаливыми провожатыми.
Как только темнота поглотила их силуэты, женщина, распустила и без того растрепанную косу и, прижавшись к дереву, под тенью которого ей было удобно встретить непрошеных путников, стала, дико завывая рыдать. Мелкая дрожь, пробиваясь откуда-то изнутри, ещё больше подстёгивала для жалости к себе и своей так неразумно сложившейся жизни.
Небо стало светлеть. Неимоверным усилием она заставила себя встать. Ещё несколько минут назад под раскидистой кроной величавого дерева колдунья почувствовала облегчение, но уже в предрассветной дымке над ней возвышалось сухое, выщёрбленное, уродливое подобие того, что при свете луны заворожило своей силой и могуществом. Листья, осыпавшиеся трухой, лежали вокруг растения похожими на пепел от сожженной трухи. Такое внезапное превращёние наводило на мысль о том, что возможно и не было на этом месте гордого красавца, возвышавшегося среди своих собратьев. Словно никогда и не было в этом изувеченном стволе сильных и могучих соков, блуждавших от корней к крепким ветвям.
--Вот и выход. - Устало, но спокойно пробубнила ведьма. Пригнув голову, крадучись, она поспешила к своему дому.
Мы вместе со старым Игнатом не стали на этот раз преследовать её, а остались стоять на краю поляны. Его тоскливый взгляд в сторону удалявшейся женщины, был не сочетаем, со злорадной ухмылкой, растянутых губ. Только когда она скрылась из виду, он, осознав действительность, стал говорить.
--Вот на что она себя обрекла? Зачем осталась среди людей, да ещё с такой ненавистью и злобой в сердце?
--Да вы вроде все добротой и сочувствием не отличаетесь. Радоваться вроде бы должен.
--Чему тут радоваться-то? Ты же видел, она сама себя не понимает, да и чего хочет, тоже уразуметь не в силах. За большие хотения, да ещё с такими возможностями она и поплатилась. А ты разве ещё не понял, что мы здесь только для равновесия сил и поставлены. Наша работа она, конечно, грязная, да дюже склочная, не то, что у твоих нынешних учителей. А людишки, они ведь везде людишками остаются, и ежели им чего непонятно становится, так сразу чернить, да в грязи искупать норовят. А, доказывать что, таких как она, только мы и сможем в узде держать, даже не стоит и затеваться. Не каждому под силу постичь такое. Тем более с ней. Она по праву рождения моё место должна занимать, но отец её, по-другому распорядился. Горячая, да необузданная она с детства была, что там все, даже иногда отец её побаивался. Испугался он Дуньку главой своего рода ставить, ведь её переубедить ни в чём сил не хватит. Могли не только враги, но и свои пострадать от излишней строптивости. Теперича и сам видишь, "наломала бы дров" обязательно. А нам от такого чистого зла надо народ оберечь.
--Говори теперь. Что-то я не приметил за тобой добродетельных деяний. Столько народу уморили просто так, а рассуждаешь о чистом зле, да радетеля из себя строишь. Неувязочка с твоей стороны выходит. За что семьи целые истреблял, они ведь другим помогали?
--Вот именно, что не столько помогали, сколько пытались, а это разные вещи. Зелёный ты в этом деле, а туда же, скорее заклеймить, да потом и возненавидеть, а простого осмыслить не захотел. Не обычно они помогали, а силы на то призывали и не всегда благодатные. Голубого, да синего свечения при проявлении сил не так уж стоит бояться, потому, как они не от науки, а от предков, которые передают это из рода в род. Сила у этого явления немереная, но управляется от состояния человека, от его страхов, сомнений, даже от радости великой может исходить из человека. А вот от науки - это когда... Всё, хватит об этом.
--Зелёное, да?
--Что это за силы, я и сам до сих пор понять не разберу, а тебе прямо сейчас всё расскажи. Поломай головку, а опосля-то и поговорим. - Поморщившись и пошамкав почти беззубым ртом Игнат и смог выдавить из себя. - Чем сильнее вера, тем и ярче свет.
--Тогда и о красном скажи. Дунька ведь злая, потому и была переполнена красным туманом с ног до головы.
--Сказал уже, много ответов за раз получить хочешь. То, чего уже, знаешь, попробуй прожевать, да понять как надо. - Уклонился старик от ответа. - Ты сегодня постарайся никуда не лезть. Скажись больным, да приводи мысли в порядок. От того, как понимать начнёшь, зависит не одно твоё, но будущее ещё нескольких людей, потому отнесись ко мне не как к дурному сну. Токмо не подумай, что я запугать тебя надумал. Я о тебе очень даже переживаю, потому и предупреждаю, что сил на походы в прошлое у тебя не будет. А то неровен час, можно и во времени остаться скитальцем, до тех пор, пока снова не родишься.
--Это как ещё?
--Время тебя в бессилии твоём на кольцо поставить может, тогда и не выберешься. Привидение - твоим уделом станет. Вроде родственника своего. Думаешь, почему он тебе всё так ярко показывает? Вот он-то по кругу свих последних дней и ходит.
--Расскажешь, как это могло случиться?
--После. Тебя уже будить идут. Я приду, когда ты один останешься, а лучше, когда сам покличешь.


На последней фразе Игната, я как-то неестественно быстро открыл глаза и встретился взглядом с Анютой. От неожиданности она так растерялась, что непроизвольно вскрикнула.
--А я будить тебя хотела...
--Да сам выспался уже.
--Тебя Трофим просил позвать. Солнце на закат пошло, в такую пору лучше не спать, голова болеть будет.
--Иду, спасибо.
Когда я поднялся с постели, то ни Маринки, ни Агаши в доме не было. Трофим, против своего обыкновения ходил из угла в угол, бурча себе под нос что-то неразборчивое.
--Здоров будь, учитель. - Я постарался, как можно бодрее поприветствовать его.
--А-а, да и ты не болей. - Пристально посмотрев на меня, ответил он.
--Чего это так тебя завело? Случилось ли что-нибудь?
--Всполошишься тут... -- Начав говорить, осекся он на полуслове, стараясь заглянуть в мою самую суть. - Умывайся, да пойдём, погуляем немного.
--Пошли, только смеркаться скоро станет. - Пожав плечами, двинулся я к умывальнику. Машинально заглянув в зеркало, я увидел своё давно знакомое лицо с необыкновенно-серым оттенком. Болезненный вид не соответствовал моему самочувствию.
--Это что ещё за новости? - Пристально разглядывая меня, слишком участливо спросил Трофим.
--Может, съел чего-нибудь. А может просто воздуха не хватает? Подольше гулять надо. - Стал, почему-то оправдываясь, предполагать я, несуразно переминаясь под укоризненным взглядом мудрого человека.
--Может-может. В лесу-то как раз воздуха и не хватает.
--Слушай, что ты сам-то всполошился? Мало ли отчего это у меня, сейчас погуляем, и всё пройдёт.
--Пойдём-пойдём. - С недоверчивостью, он стал повторять слова. При выходе на такую неожиданную прогулку, он велел Анюте приготовить киселя, странно посмотрев при этом ей в глаза. На что её такое милое личико вытянулось. Она по-детски удивлённо захлопала глазами, при этом посмотрела на меня и, всплеснув руками, неожиданно выпалила.
--Батюшки мои, да как же так угодить-то можно?
Трофим, сразу взяв инициативу в свои руки, не дал ей возможности продолжить свои рассуждения вслух. Он, довольно сильно подтолкнул меня к выходу и постарался установить далеко не походный темп шага.
Морозный воздух ворвался в мои лёгкие, взрывая их свежестью надвигающейся зимы. Лес уже не казался унылым и угрюмым - он готовился к долгому сну. Неожиданно, моё настроение стало радостным, хотелось петь и кричать от внезапно нахлынувшего восторга. Угрюмый Трофим не только не портил моего добродушного расположения, но даже усиливал ликование своей странной подозрительностью.
Наконец, выйдя на удивительно большую опушку, которая, впустив нас в свой магический круг, замкнула её плотным кольцом высоченных деревьев, он указал мне на опрокинутый ствол. Огромное, явно спиленное дерево лежало ровно по центру свободного круга. Первым на него опустился Трофим, кряхтя и охая, при этом бросая в мою сторону цепкие взгляды.
--Да не томи ты меня, если чего не так, то лучше сразу скажи, в чём провинился. Хватит недомолвками, да взглядами одаривать, будто школьника какого. - Не выдержал я многозначительного молчания.
--Да вот всё жду, что сам совесть поимеешь, да расскажешь, как в такое вляпаться умудрился. Не маленький уже, как ты говоришь, а всё невдомёк, с кем можно дружбу водить, а с кем и не стоило бы даже разговаривать. А ты, гляжу, дружбу потихоньку водить начал, что б мы тебе помехой не были. Так чего я могу тебе сказать такого, на что ты сможешь обратить своё драгоценное внимание? - Тихо и грустно проговорил Трофим, едва сдерживая себя на спокойной и смиреной ноте разговора. Его желваки ходили от удерживаемей внутри ярости, которая просто рвалась наружу, то есть на мою бедную голову. Чему же тут было удивляться, когда все и про всех буквально всё знали. Это мне одному требовались объяснения, да ещё душеспасительные беседы, которые тоже разжёвывали не только события, но ещё производили и своеобразный психоанализ всего виденного. Окружающим казалось очевидным то, что от моего понимания было, не только закрыто, но ещё и загадочно, и в какой-то степени верно.
--Опять за мной подглядывал?
--У тебя на лице его печать положена, значит, сумел залезть к тебе в голову и создать неразбериху.
--Это почему ещё?! Что же это, я, по-твоему, и постоять за себя не могу?- Стало мне обидно от недоверия к моим силам.
--Ну, извини, ежели обидел, но мысли твои и без того неустойчивые, а теперь, даже страшно представить, чем стали они для тебя, в какое русло направил их этот колдун. Вот только не пойму, как ему удалось сквозь такую защиту просочиться?
--Через сон. Ложусь и вижу его. Не знаю, наверное, он действительно страшный человек, но говорит порой нормальные вещи.
--Эх, пустил к себе чудовище, да ещё дал возможность зацепиться за живое. Теперь он не отстанет. Опоздал я. Куда же ты торопишься? Его осуждать, это как сердиться на непогоду. Его сущность до такой степени лжива, что, наверное, и сам забыл, когда правду сказал. При его мастерстве это не очень-то сложно. Но зачем ты его в себя пускаешь?
--Так не волнуйся, я его и вижу лишь во сне.
--Потому и звать начал? Кого обмануть хочешь?
--Если ты всё знаешь, то знаешь, что он, как и вы, правду другой стороны показывает и она не менее важна, чем та, о которой вы говорите. Ведь это твои слова, что мне обязательно правду знать со всех краев.
--Послушал бы себя со стороны, сильно удивился. Но теперь не о чем говорить. Потеряв голову, по волосам не плачут. - На этих словах над опушкой поднялся зелёный прозрачный купол света, закрыв поляну целиком вместе с нами от всего окружающего мира. Трофим поднялся на ноги и жестом пригласил меня подойти к нему.
--Видишь этот свет?
--Да. Он у вас во многих случаях появляется.
--Это охрана, для простого глаза невидимая. От чего хочешь, сможет уберечь. Сейчас я его сниму, а ты попробуешь то же самое сделать.
--Такому не обучали, потому боюсь разочаровать тебя, уважаемый, что не смогу повторить.
--Потому-то ты и здесь, чтобы научиться. Некоторые вещи он тебе правдиво описал.
--Это про что?
--Про цвета света, почему только про зелёный не сказал? Ну, да, ладно, Зелёный свет выплёскивается только тогда, когда человек достигает определённых знаний и душу открывает для искренней веры. А вот синий или голубой может выпустить и неумеха, только благодаря наследию предков, да сильному внутреннему порыву.
--А кто сильней окажется, если, вдруг, столкнуться придется.
--Так прямо и не скажешь. Каждый дар по-своему хорош, по-своему силён. Одно - умением, другое - порывом души.
--И ты думаешь, что у меня такое тоже может получиться?
--Коли не знал, то сюда бы не привёл. Ты самое главное сам-то в себя верь. Покопайся в себе, отыщи свои силы и спрячься за них.
--Сказка начинается, а мне Игнат сказал, что именно сегодня надо опасаться всяческого проявления собственных сил.
--Слукавил он. В будущее заглядывал, да и не особенно оно ему приглянулось, потому и постарался уберечься таким обманом. Не думай о нём, на себе сосредоточься и тогда получиться.
Не до конца поняв, что нужно сделать, я встал в отважную позу всех главных героев приключенческих фильмов. Закатив глаза и широко расставив ноги, моё тело напряглось и осталось только произнести какие-нибудь заветные слова, как я услышал раскатистый смех, переходящий в кваканье.
--Тебе бы ещё пару пистолетов... -- Попытался шутить Трофим, чем окончательно выбил меня из боевого настроя.
--Тебе смешно?
--А я-то тут при чём?
--Специально привёл, чтобы повеселиться? Вишь, как жизнь без меня скучна и однообразна. - Набычился я, отвернувшись от ехидного старика. - Не получиться у меня ничего, радуйся дальше, но без меня.
--Не говори: "Гоп!", пока не попробуешь. Даже у Маринки получилось, а у тебя и подавно должно всё выйти. Думаешь, я тебя не понимаю? Попытаться настроиться на неизвестно что - это очень трудно, но легче всего остановиться и сложить ручки под нытьё - не могу, не знаю. Пройдёт время, и ты себе этого не простишь. - Давил Трофим на любимую мозоль. Проиграть подростку, пусть даже и очень одарённому, было действительно выше моих сил. Ничего лучше не придумав, я попытался мысленно настроиться на оборону от воображаемых подонков, которые должны были на меня не просто напасть, но и если получится, то сильно меня покалечат.
С выдохом, я попытался вытолкнуть из себя всю внутреннюю энергию, которую почувствовал в каждой клеточке своего отдохнувшего тела. Шарообразный клочок зеленоватого света вырвался у меня из груди и тут же рассеялся в спустившихся сумерках.
--Ты не отстреливайся, а защищайся. Строй защиту, но не внутри себя, а снаружи. - Пытался показать правильный путь несуразному ученику мудрый учитель. В груди покалывало, словно от дикой пробежки. Перехватывало горло, и я присел на поваленное дерево. Зажав голову руками, постарался сделать ожидаемое световое поле без подтрунивания Трофима. Желание захватило меня до такой степени, что я отрешился от всего окружающего мира. Голова потяжелела, и я стал слышать почти все шорохи ночного леса. Открыв глаза, я не поверил, что такая красота родилась из меня. Вместо купола, который получился у Трофима, над поляной висел огромный радужный диск, испускающий по краям лучи разных цветов. В ночном лесу это было так красиво и необыкновенно, что учитель на несколько мгновений потерял дар речи. Держать и одновременно рассматривать такую диковину по началу оказалось не так уж и просто. Поэтому, как только я попытался встать и рассмотреть этот радужный шатёр, он сразу исчез.
--Ну, ты и впрямь намешанный. - Отойдя от удивления, произнёс крепкий старик. - Сколько живу, но такое впервые вижу. Сквозь твою защиту никому уже прохода не будет: ни белому, ни чёрному. Даже не знаю, как теперь к этому относиться.
--Я не понял, это хорошо или плохо?
--Сам не пойму, но только ты теперь старайся каждый день этим заниматься, потому, как тебе очень скоро потребуется защита, а меня рядом может и не быть.
В непроглядной тьме добираться до дома среди высоких деревьев для меня представлялось совсем не мыслимым занятием, если бы не Трофим, то я просто-напросто сел тут же, где и стоял, дожидаясь утра. Старик, порывшись у себя в карманах, достал небольшой фонарик и, как ни в чём не бывало, повёл среди кромешной тьмы так уверенно, что мне оставалось только быстрее передвигать ногами. Я пыхтел словно старый паровоз, стараясь лишь не отстать от своего провожатого. Мысли, которые порой не давали покоя, пропали напрочь. Холодный воздух выхолащивал меня уже не столько снаружи, сколько пробирался внутрь, оставляя одно желание - поскорее добраться до заветной избушки и там напиться горячего чая. Быстрая ходьба почему-то тоже не согревала, а по мере приближения к дому, давалась всё трудней и трудней. Тело цепенело и вязло в морозной темноте. Оказавшись около крыльца, я скорее почувствовал, чем увидел тревогу старика. Непривычно тёмный и тихий дом никак не отозвался на наши шаги и хлопанье сначала калиткой, а потом уже и входной дверью. Всё вокруг будто бы погрязло в законсервированном безвременье. В тёмном и настораживающем глухой тишиной доме, никто не отозвался на наши беспокойные окрики. Когда свет маленького фонарика вырвал, будто замороженные фигуры Анюты, Маринки, сгорбленной Агаши, которая тянулась рукой к своей изогнутой палке, да так и осталась в оцепенении сидеть, будто замороженная статуя. Трифон, со страшной гримасой и вытянутыми вперёд руками, сидя на своём излюбленном месте, был похож на прозрачное желе.
Мой учитель отошёл от оцепенения раньше меня и, когда я смог хотя бы моргнуть, на столе стояла зажженная керосинка с мягким рассеивающим светом. Люди, словно мумии с посеревшими лицами никак не реагировали на нас. Трофим, растерянный стал обходить каждого, всматриваясь в стеклянные открытые глаза.
--Что случилось? - Спросил я у как-то неестественно осунувшегося Трофима. Он присел на краешек стула около Агаши, и его большие сильные руки бесполезно перебирали бахрому скатерти. Он был на столько растерян, что даже не потрудился скрыть этого.
--Надо что-то делать. Не уж-то ты так и будешь сидеть? Делай же что-нибудь. - Словно всполошившаяся курица, я стал теребить старика.
--Сам не знаю, но ждать, и впрямь нет времени. Ты здесь останься, а я за ними...
--Нет уж, вместе отправимся, я один на такую картину смотреть, не намерен. Если и тебя так же припечатает, то представь, что мне тогда делать.
--И то верно. Присаживайся рядом с Маринкой и возьми её за руку. На месте разбираться станем, что по чём.
Нервный испуг улетучился, и я полностью доверился видавшему виды старику. В моём понимании не стыковалось то, что такой человек не сможет придумать какой-нибудь способ для спасения близких и по-своему дорогих людей.
Сомкнув холодные руки оцепеневших вместе с нашими, мы полетели блуждать от настоящего к прошлому и обратно. Мои уроки с Трифоном по подглядыванию за прошлым, научили меня настраиваться на силы интересующих людей и мягко перетекать в любую эпоху, любой ситуации. Уже через несколько секунд мы стояли возле огромных ворот чёрного селения, которое ещё совсем недавно было закрыто для моего посещения. А тут они распахнули створки и будто именно нас и поджидали, густая тьма рассевалась прямо на глазах, преображаясь в лёгкий сизый туман.
--Они тут. - Выдохнул Трофим.
--Тогда чего остановился? Пошли. - Непонятная нерешительность сильного старика приводила меня в недоумение, граничащее с возмущением. Он же, переминаясь с ноги на ногу, в своей осторожной нерешительности прислушивался к тому, что находилось за тонким серым туманом. Мне же, в своём незнании было "море по колено", поэтому переступить невидимую черту неизвестного поселения и отправиться навстречу чему бы то ни было, я был готов сделать на раз. Замешкавшегося Трофима мне было не понять, и потому я решил сделать первым шаг в неизвестное, чтобы оно, наконец, объяснило происходящее. Вот на этом моём решении появился, словно вытканный из серого облака, дряхлый Игнат. Он, такой же старый и отвратительный, как в моём сне, появился в проёме ворот вместе с Фёдором, красивым и щеголеватым, каким я его видел в картинках прошлого Трифона.
--Ну, Трофим, такой прыти от тебя не ожидали. Думали, ты подготовишься и только потом заявишься, а ты гляди, прямо очертя голову примчался. - Скрипел, хлюпая подобием смеха, старый колдун.
--Зачем они тебе? Да и сил видно не мало поистратил на такое. Ведь всё одно держать их долго не сможешь, силёнок не хватит. Не пойму я тебя что-то. - Довольно твёрдо и решительно пошёл на колдуна Трофим. Зелёные оборонные искры пробежали по нему словно по новогодней ёлке.
--Да не нужны они мне. Хоть сейчас забирай, только вот его оставь. - Ответил Игнат, указывая на меня своим корявым пальцем.
--Ты как всегда всё исподтишка норовишь сделать. - Покачивая головой, ответил учитель, смотря в глаза своему врагу. - Я и сам заберу всех, пусть и не прямо сейчас.
--Да не бойся, ничего я с ним не сделаю против его воли. Подумай, не ты один право имеешь на свою правду, у меня она тоже водится, так почему же её и не выложить твоему гостю, глядишь, он-то и сможет разобрать её по справедливости. У меня тоже желание есть поделиться с Коленькой кое-чем. - Буравя маленькими глазками Трофима, Игнат в превосходстве своего положения был совершенно спокоен. - Зачем заставлять души друзей томиться, коли, прямо здеся свободными могут стать? А не забыл ли ты о свободе выбора каждого? Ведь это ваш закон, так чего боишься этой свободы ему дать? Сам-то, милок, хочешь поглядеть, как я поживаю, да ещё что-нибудь из моей жизни?
--Можно, тем более, неизвестность всегда заманчива. - Не раздумывая, согласился я. - Только слово дай, что все сию же минуту свободными от твоего колдовства сделаются.
--Вот видишь? Будущее всегда мудрее прошлого, каким бы оно не было - это твои слова, которые ты так любил повторять. - Ехидно растянув змеиную улыбку, лохматый старик гордо посмотрел на Трофима, показывая при этом на меня своим сучковатым пальцем.
--Хорошо, но только уговор: через три дня вернёшь его и отпустишь без твоих излюбленных "подарочков".
--Верну, отчего не вернуть? Он мне бестелесный тоже не к чему. А так у него понятие заимеется как можно сказочками, да разными историями мозги добрым людям поскручивать. - Наслаждаясь словесной перебранкой, просмаковал Игнат.
--Это ещё кто кого очаровывает? И кто кому мозги скручивает, не теперь выяснять станем. - Едва сдержав себя, процедил Трофим.
--Хоть и давнишние мы враги, но за одно будь уверен - говорить только правду буду, потому на поверку бойся сам, как бы лживей меня не оказаться. Хочу ему время дать на раздумье и без твоего очарования любовью. - Огрызнулся Игнат, утомлённый присутствием Благочестивого старика. Фёдор посторонился, приглашая пройти меня внутрь.
--Я не дождался слова, которое должно было гарантировать возвращение моих друзей. - Упёрся я в ритуал обещания.
--Да не переживай ты, Коленька, дома они уже и ждут вас. Но тебе пока моей честности довериться придётся. - Елейным голоском пропел колдун.
--Проходи, Коля, не бойся, ты под его защитой, потому никто тебя тронуть не осмелится. - Добродушно улыбаясь, пригласил меня красавчик переступить границу не рассеивающегося тумана.
--Иди Коля, но не доверяйся ему, обман - это его сущность. - Неожиданно рассердился мой учитель. Я понимал, что эта злость была на его бессилие к самому себе, что даже убедившись в добром здравии остальных, он не перестанет казнить себя за этот проигрыш.
--А ты проверь, тебе пора уже. Только один проверять станешь - уговор с этой минуты вступил в силу. - Погрозил пальцем Игнат Трофиму. - Пошли, Коленька, от тебя здесь никто ничего скрывать не станет. У нас, коли сам чего не пожелаешь, насильно навязывать не станем. Мы только человечьи желания выполняем, на том и держимся, а слово пожелаешь дать, тогда кандалы наденешь, от них никто не избавит - это навсегда. Вот видишь, на аркане к себе не тянем, к нам только по своей воле идут. Ступай Трофимка, молодой девкой занимайся, а то уж больно упряма.
--Запомни, через три дня тело душу не примет. - Не сходя с места, проговорил Трофим, не желающий отпускать меня в темноту загубленных душ. Грустных испытывающих глаз сильного человека было уже невыносимо переносить, потому я решительно переступил черту кислого тумана, скрываясь от необъяснимого чувства вины.
Не успев толком оглядеться, звук захлопывающихся огромных ворот, почему-то прозвучал так громко и неожиданно, что, невольно вздрогнув, ощутил на своём запястье сухую корявую руку Игната. Не уютность от такого надзора привела к ярости. Попытка выдернуть контролируемую руку ни к чему не привела, старик, словно приклеился ко мне, не собираясь отпускать.
--Не пойму я вас всех. Чего вы за мной будто за маленьким приглядываете, или даже за приз какой боретесь? Зачем я вам нужен? Умениями не силён, да и знаниями не блещу, сказать, что сил не меряно было бы, тоже нет такого, тогда чего вы ко мне приклеились, чего никак не угомонитесь. - Стал скорее бубнить, чем высказывать претензии, стараясь при этом получше разглядеть странное село.
Широкая и прямая улица с разными домиками, отличавшимися не только формой, но и сутью строения была вообщем похожа на деревню из дачных домиков. Кидалось в глаза одинаковость крыш - все, как одна, они были соломой. Ограды и заборы около больших и маленьких домов, наверное, зависели так же, как и форма строения, от выдумки строителей и их времени проживания в нормальной, ещё человеческой жизни. Резные наличники на окнах были главным украшением любого дома. Очень пестрая деревушка, даже в самых смелых моих мечтах, не смогла представиться в моём воображении такой разномастевой постройкой и тем более такой петушиной раскраской. Пустые дворы и неживые окна, отчего-то навевали спокойствие, а не тревогу. Со стариком, повиснувшем на моей руке, мы шли медленно, и у меня было время разглядеть подробно чуть ли не каждый двор с его странными одинокими домами без сараев и без ещё чего-то такого знакомого, что никак не могло прийти в голову. Чего-то так не хватало, что это стало главной моей заморочкой. Силясь наложить ранее виденные деревенские дома на эти, я всё равно вставал в тупик: кроме нехватки сараев и сараюшек, ничего не приходило в голову.
--Чего мучаешься? Не сажают здесь ничего. У нас никогда ничего не росло и расти не сможет. - Проскрипел Игнат на мои мысли.
Высящиеся лесные гиганты окружали это поселение, беря его в круг, словно в защиту всего окружающего мира от заразного места, но, не переступая вырытого рва. Они, едва покачиваясь, создавали впечатление угрюмого взгляда на заговорённое место. Семена, разносимые озорным ветерком, соблюдая правила совместного проживания, не попадали на выжженную бесплодьем землю. Отрешенность от природной благодати, объявленной бессловесной растительностью, являлось уделом поселенцев.
--Отчего это? - Поняв, что и здесь я словно открытая книга без заслонки, постарался озвучивать свои недоумения.
--Да от разного, милок. Кто ж теперича это разберёт? - Давая расплывчатый ответ, колдун пронзительно посмотрел мне в глаза и словно кот на завалинке прищурился от какого-то ему одному известного удовольствия.
Старик будто специально давал возможность удовлетворить моё любопытство, позволяя наблюдать за такой загадочной деревней, сохранившей своё существование за старым высоченным забором, веками не допускавшим простых любопытных путников.
Пустынная, как по линейке вытянутая улица, просматривалась от начала до конца. Ни одного колодца, ни одного большого общего дома, где могли бы собираться сразу все жители, не выделялось из общей массы огороженных домиков-крепостей за глухими заборчиками. Словно все жители готовились к обороне даже от окружавших их соседей.
--Налюбовался что ли? - Первым не выдержал Фёдор. - Время бежит, помнишь?
--Веди, если так приспичило. - Спокойно отозвался я. - Это было не моим жгучим желанием среди вас потусоваться.
--Мне ты в одно место не упёрся. Это всё вон папане нашему блажь в голову пришла с вами в стариковские игры поразвлекаться, а то бы тебе давным-давно не поздоровилось. Цени его великодушие. - Красавец произнёс это таким тоном, будто вежливо пригласил на чашку чая, после чего бросил вопросительный взгляд на старика. Игнат, шамкая беззубым ртом, лишь сильнее ухватился за мою руку и зло посмотрел в сторону нагловатого щёголя.
--Пойдём Николка ко мне, а то видишь, как крысятся мои помощники. - Навалившись на меня всем телом, колдун обязал меня стать его поводырем. Отказаться и стряхнуть со своей руки это противное мешковатое тело я не решился, потому молча пришлось принять за должную милость такую бесцеремонность со стороны местного авторитета.
Пропустив ещё несколько домов, наконец, мы оказались около старых, изъеденных временем, но не потерявших своей величественности, когда-то черных ворот. Красные, в некоторых местах облупившиеся огромные птицы, летящие по верху тяжёлых створок, смотрелись насмешкой, нежели уважением к хозяину жилища. Узенькая калитка, обветшавшая за многие годы, легко подалась на нас и я, стараясь пропустить вперёд хозяина, чуть притормозил, надеясь на то, что моя рука окажется на свободе. Не тут-то было, перешагнув через небольшой выступ доски, он с такой силой увлёк меня за собой, что, почти влетая во двор, я чуть не растянулся в полный рост. Его крепкая рука притормозила мой полёт именно в самый решающий момент. Небольшой, чисто выметенный дворик и полнейшая тишина, красноречиво давала намёк на то, что животных, принятых заводить на селе, здесь так же не имелось. На крыльце огромного дома нас встречала чёрная кошка с необыкновенно голубыми глазами, которые были до такой степени по человечески любопытны, что становилось не по себе, когда невольно взгляды перехлёстывались. Поджимая пушистые лапки в довольно большие кулачки, она так резко их разжимала, показывая острые, длинные когти, при этом не мигая смотря мне точно в глаза, как бы испытывая меня на прочность. Это единственное животное угрожало именно мне, при этом жмурясь, то ли от удовольствия, то ли от радости пришедшего хозяина.
--Чего дурачишься? Пошла в дом. Нечего его сейчас испытывать, на то времени нету. - Недовольно заскрипел Игнат, едва покачав головой. - Озорница, чего только не выдумает! Как будто подтверждая слова старика, кошка постаралась прошмыгнуть мимо нас и прямо передо мной оказалась яркая брюнетка, лет около восемнадцати на вид. К такому перевоплощению я как-то не был готов, потому и смог только подбирать едва не совсем вывалившуюся челюсть.
--Это что ещё за наваждение?
--Не наваждение, мастерица она у нас, вот только сильно скучает, потому и развлекается так. - Пояснил горделиво старик.
--Ага, мастерица, только тёмную деревенщину сума сводить. - Огрызнулся я, чем вызвал раскатистый смех девушки.
--Вот и ты испугался, считай, что похвалил её. - Продолжил объяснения Фёдор.
--Да уж, застенчивостью она не страдает. - Подвёл я итог, чем неожиданно развеселил и его. - Откуда у нас смирение? Мы лишь своим желаниям, да порывам послушны. А не как вы, своё тело, да и душу в рамках, словно в несъёмных веригах держите.
--Любимое "я" превыше всего? Эгоизм, как жизненная позиция, которой даже прикрыться нельзя в случае чего? Нормально, но вот одна не состыковочка - правила должны быть в любом обществе, а это значит, что ты всё равно свои желания кое-куда засовываешь, чтобы в определённый момент, склонив голову сказать: "Будет исполнено". - Никак не мог отделаться от приятного чувства хоть как-то ущипнуть этого хлыща.
--Ты же вроде праведником тоже никогда не жил, не только в миру порывами себя тешил, даже в святых местах с собой совладать не особенно-то стремился. А сейчас решил нотации почитать? - Усмехнулся Фёдор.
--Всё в жизни меняется и лучше поздно, чем никогда. Почему думаешь, насмотревшись на вас, не могу тут же покаяния попросить?
--Да хотя бы потому, что покаяние получив, себя-то переделать не осилишь.
--Всё течёт, всё изменяется, потому и я могу остановиться на однажды выбранном.
--Не сможешь, тебя твои же противоречия съедят. Намешанный ты, и знать, всю жизнь метаться обречён.
--Я не знаю, из какого теста меня замесили, но в одном уверен - чувства на добро и зло не раскидаешь.
--Это, какие такие чувства в тебе бушевать стали и с какого времени?
--Хотя бы с самого детства, но тебе не объяснить, для тебя это закрыто, потому как нет в тебе противоречий, да и жизни в тебе тоже нет.
На этих словах, старик буквально затащил меня внутрь просторной горницы, которая из-за закрытых ставен пребывала в тяжёлом полумраке. Обычная, не протопленная изба на начало зимы, выхолащивала все внутренности, а может, мой дух не особенно жаловал это неживое место. Холод и скопище прозрачных чудовищ, вдруг, заполнили всю избу. Они не смели подойти ближе, но их пронзительные глаза зорко следили за каждым моим шагом, хищно скалясь и, стараясь подойти как можно ближе. Они будто трогали моё бешено колотящееся сердце, окутывая безразличием и замораживая все стремления. Окрик Игната не только отогнал уродливые тени, но привёл и меня в обычное чувство, наполняя сознание горячей жизнью и острыми ощущениями.
--Брысь отседова, лентяи. На дорогу идите, не вас тешить привёл, а для дела общего. А ты Николка садись рядышком, да помни, времечко, что водичка утекает. За три денька многое тебе узнать надобно, иначе все мои усердия напрасными окажутся, да и ты, так и останешься однобоким слепцом. - Садясь рядом со мной, бессильно кряхтя, колдун опирался на странный посох, похожий на Агашину палку, но обвитую сеткой из удивительного синего металла с вкраплениями красных камней, очень похожих на рубины, в виде небольших слезинок. В изуродованных руках старика посох был похож на глумление над чистотой камня. Радовало лишь одно, комната стала пустой, без теней и шорохов. Вспыхнувшая свеча вырвала из многослойной темноты небольшой стол с огромной книгой в золотом окладе и жёлтыми от времени страницами.
--Весело тут у вас. - Произнёс я, теперь понимая, почему бестелесный не представлял интереса для колдуна, одержимого неизвестной идеей, в которой моя роль оказалась бы решающей в следующем столкновении идей. - Что для нормального человека означало бы упасть в обморок, то для духа было обретением неожиданной свободы, которая переполнила до краёв новыми ощущениями и другими чувствами.
--Живой сильно привязан к своему телу, потому и дадено только три дня, чтобы ты смог в него снова вернуться. Да не дрожи ты так, никто тебя не съест, да и съесть тебя не под силу, не отсюда ты, только напакостить и смогут, сытости никакой, а через недельку ты опять как новенький.
Трофимова наука невольно стала приносить свои плоды: сожаление за своё безрассудное любопытство стало давить, призывая побыстрее вырваться из этой тёмной давящей пустоты, в которой даже деревце, да что там деревце, травинка малая и то не пыталась прорости. Мысленно построив защиту, я постарался, как можно успешней выпутаться из ситуации, в кою так необдуманно вляпался. Настороженный взгляд Игната, как нельзя лучше продемонстрировал мою непрошибаемость.
--О чём призадумался, добрый молодец? - Проскрипел он, холодно блеснув колючими глазками.
--Да так, моё со мной. Вот жду, чего ты мне поведать в таком-то месте возжелал.
--Чего ждать? Прямо сейчас и начнём во время кунаться. Не только твои Трифоны с Агашками такое могуть, мы тоже кое-что состряпать в силе. Только прежде попросить хочу, не суди спехом. Дай себе время для раздумья.
--Если честно, то не знаю, как поступил бы в другой раз, если бы случай представился к тебе в гости сходить, ну, а раз уж здесь, то нечего сразу всем клейма вешать.
--Вот и хорошо, Николка. - Состряпал старик что-то вроде улыбки и придвинулся ко мне совсем вплотную.
Пустой гулкий дом ответил эхом на последние слова. Рука колдуна по-прежнему цепко держала моё запястье, но казалось, будто он держал не руку, а что-то внутри меня, отчего нудная, тоскливая боль пульсировала по всему телу. Ради того, чтобы хоть немного отвлечься от этого, я стал подгонять старика.
--Чего ты медлишь? Время тикает, скоро назад, а я ещё ничего твоего не видел.
Дед на слова не обратил ровным счётом никакого внимания, только картинки неожиданно поплыли перед глазами, настраиваясь на время и место.



Корни Власа.

Дуня ходила по двору и механически перетаскивала вёдра с водой, а то бралась за вилы и замирала, словно во что-то вслушиваясь. Её пустые глаза, и в то же время растерянность, говорила о серьёзной озабоченности женщины. Её муж Михей, уже не выглядел измождённым и больным. Он латал покосившийся забор, не замечая, а может, делая вид, что не замечает её отрешённого состояния. Хозяин, деловито прилаживал доски, показывая сыну суть работы. Кряжистый и довольно широкий в плечах мужик, никак не походил на того больного и немощного высушенного полу-скелета, лежащего на печи и ожидающего своего последнего часа. Зато Дуня, согнулась и высохла до такой степени, что работа по хозяйству давалась ей с большим трудом. Обострившиеся черты лица сделали из неё не столько неприглядную, сколько даже на первый взгляд злую бабу. Соседи, проходя мимо, старались не встречаться с ней глазами. Они, озираясь на двор этого семейства, шушукались, стараясь, как можно скорее пройти незамеченными хозяйкой. Работа по хозяйству не имела конца и края. Доделав одно, Михей без предисловий брался за другое, давая возможность сыну не только помогать, но и выполнять посильные задания, утверждаясь, всё больше и больше на роль его достойной смены. Переросший своего отца, он учился хозяйским премудростям степенно, стараясь подражать каждым жестом своему родителю.
Длинный, летний день нехотя подходил к концу. Чёрная в больших белых пятнах корова, деловито протолкнувшись через толпу своих подруг, подошла к распахнутой калитке и, осведомив хозяев о своём возвращении громким мычанием, не спеша, прошла к просторному хлеву. Дуня, взяв подойник, медленно поплелась к корове, спотыкаясь на ровном месте.
Порядком утомившись, мужики направились к крыльцу, на котором стояло ведро с водой и деревянным ковшом, который был предусмотрительно оставлен хозяйкой для вечернего умывания.
За столом повторилось то же самое, что и на дворе. Подросток, усевшись по правую руку от отца, будто не замечал недовольство своей матери, которая перекашивалась от каждого жеста своего сына. Он будто специально, чтобы позлить и так уже доведённую до крайности женщину, старался говорить, держать ложку, даже сидеть, как отец, которого она стала не просто презирать, она его отчаянно ненавидела. От бессилия что-либо изменить, от моментально охватившей её досады, она бросила ложку и вышла из-за стола. Тут Михей, пользуясь случаем, присыпал весь чугунок с едой, да наскоро помолившись стал есть как ни в чём не бывало. Глухой стук ложек по дну чугунка выдернул хозяйку из яростной ненависти и заставил приняться к подготовке ко сну. Хищная улыбка лишь на мгновение перекосившая лицо злой ведьмы исчезла, приняв прежнее презрительное выражение. Еда давно уже не приносила удовольствие, потому она только и могла, что пить квас собственного приготовления. Неудовлетворённость, глодавшая её изнутри, гнала куда-то подальше из дома, от людей и от ненавистного мужа. Пострадавшая от собственного упрямства, она так и не хотела признать свою ошибку, даже с собой наедине она пыталась спорить, пресекая всё чаще и чаще возникающие мысли о возвращении к месту, где родилась и росла. Муж с сыном, после того как поели, полезли оба на печь, и почти что сразу оттуда послышался мерный храп. Бросив на столе не прибранные объедки, Дуня резко развернулась к двери и выбежала наружу. Дверь не успела до конца притвориться за ней, как из стены вышел молодой ещё Игнат. Он подошёл к Михею и тихо его позвал.
--Ты? - Удивился хозяин. - У меня в тебе вроде ещё потребностей не возникало.
--Да я за другим. Хочу предупредить тебя. Теперича моя травка тебе без надобности будет.
--Это ещё почему?
--Разгулялась она. А ведьму в таком виде травкой не одолеешь
--Чего же тогда делать?
--Вот за этим и пришёл. Как в церковь пойдёшь, прихвати с собой оттуда как можно больше святой воды, да церковных свечей не забудь. Утром и вечером не забывай сам, да и парня своего умывать, а на ночь не только лампадку, но и свечи с молитвами жги. После того, как ты хоть раз это сделаешь, я не смогу к тебе прийти, но только хоть раз забудешь, я не успею помочь, а она с тобой разделается. Потому, желаю нам с тобой увидеться, когда у тебя последний внук народиться, да подрастать начнёт. Помни, как только потребую, так сразу мне его и отдашь.
--Так тому и быть. - Тихо произнёс Михей, явно сожалея о своём таком опрометчивом обещании.
После разговора с хозяином, он, словно тень просочился на широкий крестьянский двор и, пройдя огородами по довольно утоптанной тропинке, двинулся к выжженному месту на краю густого леса. На поваленном дереве сидела лохматая женщина с заострённым тонким носом и ввалившимися глазами.
--Чего прёшься сюда, злодей? - Зычно произнесла она, несмотря на свой, довольно потрепанный вид.
--Чего рычишь-то? Никто не виноват в твоей твердолобости. - Тихо и спокойно отозвался Игнат.
--Вертаться не зови, поздно. А жить среди людей - тошно. Поначалу думала, что в усладу мне будет ими забавляться, но тут свои неудобства возникли. Да и мужик мой, видно поверил тебе, коли стал твоими наговорами пользоваться. Не поддаётся червяк.
--Посмотри, Дуняша, что ты с перелеском сотворила! Люди ведь не слепые, всем глаза не отведёшь.
--Да чего они мне? - Совершенно спокойно, опустив голову, произнесла уставшая женщина. - Надо было мне с тобою остаться. При твоей-то родовитости, да ещё и моей наследственной силе, могучего колдуна бы вырастили. А то у тебя Лизка с Фёдором - ни то ни сё. На ровном месте спотыкаться горазды. А у меня Семён, так вообще весь в Михея уродился. Пока и передать зерно родовое некому.
--Чего теперь-то про это говорить? Ты вон, какая строптивая уродилась. Чего про тогда вспоминать, ежели ты и сейчас от себя бежать готова, да гордость держит. Пойдём хоть сейчас к нам, как родную все примут.
--Ещё чего! Чтобы я как собака с поджатым хвостом приживалкой приплелась? Не будет такого.
--Ой, не по уму ты живёшь, не по уму. Только по хотениям замашистым.
--Всегда так жила, и пока отец мой меж нами кол не вбил, думала с тобой буду. - На этих словах старая ведьма подняла свою растрёпанную голову и, не меняя тона, с неестественно горящим взглядом продолжила. - А ты бы лучше про бабку свою вспомнил. Она, не тебе в пример, силой могла не дюжей управлять, да и прадедов посох ей дороги чертить помогает. Вот бы его у старухи выманить, тогда не нужно было бы в людях таланты искать ноги топча, да время гробя. Они бы сами к тебе, словно овцы на закланье шли.
--Эвон куда махнула!? - Насторожился Игнат. - А ты с бабкой моей хоть раз разговаривать пробовала? Нет? Тогда нечего и переливать из пустого в порожнее. Сильная она, вот только кто, до сих пор понять не могу. Ты может, о ней только в голове неосторожно повела, а она об этом уже знает. Нет, Дуня, не буду я с ней силами тягаться. Выхолостит она любого, да и оставит пустоцветом. А я ещё пока в жизни не разочаровался. Не хочу видеть себя слабым и беспомощным.
--Знать от трусости своей ты и со мной на узенькой дорожке не сдюжишь. Отыскала я отцовское "наследство". За что, только твою осторожность благодарить и должна. Когда ты Михея от меня отрезвил, то думала высосать его по капле, а потом поняла, что не только тебе, но и мне он кое на что сгодиться сможет. Не ты один моего внучка поджидаешь. Знаешь, слово, данное слабым мужичишкой - это не моё или твоё. С меня-то ты клятв не брал...
--Ты бы про "наследство" поподробнее обсказала. - Ещё больше напрягся потемневший Игнат.
--Я что, так на полную дуру похожа? Вот меньшому из своего рода и откроюсь, а ты тут ни при чём. Чужак ты для меня. Да и всеми тебе, до спокон веку только и остаётся, что дрожащей рукой править.
--Сын у меня есть, забыла? Подрастёт, тогда и станет расколы усмирять. Видел я на стоячей воде, что кровно мне предан будет.
--Зато Лизка, словно шило в одном месте, у тебя вечным наказанием станет. Никогда тебе от неё покоя не знать.
--Дунь, а ты никогда не думала, что может, тебе и легче было бы среди людей - простым человеком жить, а не злобной ведьмой. Радости людской у тебя нет, только мука одна, да злоба ядовитая.
--Это ты по сути своей никчёмный человечишка, потому со мной не путай. Тоску по простоте ты разводишь, а я и тут сил не потеряю.
При свете полной луны могло казаться, что суровая и лохматая мать отчитывает провинившегося великовозрастного сына. Годами женщина была моложе Игната, но мирская жизнь вытянула из ведьмы много сил, а восстанавливать их долго не удавалось. Люди, порою сами того не замечая, оказывая бескорыстную помощь от всего сердца, наносят неизгладимые раны, обезоруживая при этом любую бездушную магию.
--Хоть сейчас-то ты знаешь, где твоя могучая родня себе пристанище нашла?
--Чего удумала? Раз спрашиваешь, то, поди, давно сама отыскала. Только вот в войну с ней вступать не советую, это тебе не со мной разговоры разговаривать...
--А ты заглянуть к ней не желаешь?
--Совсем что ль сбрендила? Не пойду и тебе не посоветую.
--Чем ты только моего отца прельстил, до сих пор не пойму. Да не уж-то я должна эту старую развалюху бояться?! Она, должно быть, уж и имя своё забыла, а ты трясёшься как листик на ветру только при её упоминании. - Со злорадством, подступив совсем близко к колдуну, почти прошипела ведьма. - У меня ещё пуще аппетит разгорелся, особливо после твоих страхов. Аж жить захотелось.
--Давай-давай, дурная баба, токмо на меня, в случае чего, валить не вздумай, не при чём я здесь окажуся. Пойду-ка я лучше отсель вовсе. Летние ночи коротки, да и ноги топтать, нужды нету. Оставайся со своими бреднями, а я уж как-нибудь со своими справлюсь.
--Иди, да помни, сколь долго бы с тобой не свиделись, от своего рода не отступлюсь. Последышка, тебе не отдам, сама хочу в него "нашу" силу вложить. Да и про тебя не забуду напомнить. Из могилы встану, но не дам тебе на роду зарубки делать. Довольно я без роду и племени поскиталась, ежели и придётся возвернуться, то только с наследником своим.
Игнат довольно ухмыльнулся и зашагал прочь от взбалмошной бабы.
--Уклад не тобою придуман, не тебе и рушить устои. Не тем боком из своей норы вылезешь, самой и по шапке получать придётся. - Пробурчал себе под нос сгорбленный чернец, удаляясь в густой и ещё пока тёмный лес. Женщина, обуреваемая диким восторгом мести, бодро зашагала скользящей походкой к своему дому.
Утро озарило небольшую деревушку трусливо дрожащим светом. На небольшом пригорке несколько покосившихся домиков под робкими лучами показались испуганными и будто от какого-то неведомого страха старались как можно ближе прижаться друг к другу, прося защиты у возвышавшейся новенькой церквушки. Первые предрассветные блики, успешно прогнавшие ночные тени, выхватили небольшой мостик, перекинутый через истончавшуюся в этом месте речушку, которая уже в нескольких шагах начинала набирать силу течения, глубину и ширину. Короткое и яркое лето, словно старалось закричать о своей необыкновенной красоте, заставить остановиться в беге саму жизнь и, разинув рот, остановиться, залюбовавшись игрой красок и их диковинным движением.
Растрёпанная Дуня, легонько проскользнула в дом и села на широкую лавку, продолжая загадочно улыбаться, только ей одной понятным планам, которые видно приобретали в её голове всё более и более отчётливые силы. Цель её залихватской жизни, была утрачена с решением отца, отдать в руки чужака то, что принадлежало их роду из века в век. Понять и примериться с такой несправедливостью, было выше её понимания и сил. А теперь, вот прямо перед ней живёт старуха, которая владеет посохом тех же путников и она, не в ком не нуждаясь, может создать свою обитель, со своими законами и своими только ей одной преданными людьми. Достав из спутанных волос гребёнку, она стала расчесывать свою всклокоченную гриву, обдумывая дальнейшие действия. На печи зашевелились и молча стали спускаться отец с сыном.
--Чего сидишь радуешься? Хочешь чтоб мы с пацаном на голодное пузо на сенокос двинулись? - Деловито поинтересовался Михей. Женщина с блуждающей тихой радостью поднялась и пошла прямо на мужа.
--Сейчас накрою, подожди маненько. - Прошептала она, резко развернувшись к печи. Невольно, взрослый кряжистый мужик, удивлённо моргая, присел на то же самое место, на котором ещё так недавно сидела его жена. Его распахнутые от удивления глаза, придали ведьме ещё больше уверенности в правильности своих намерений. Одарив своих домочадцев лучезарной улыбкой, она так деловито и быстро справлялась со своей повседневной работой, что невольно можно было залюбоваться подобной хватке и ловкости. Уже к вечеру от бывшей старухи не осталось и следа. Дуня переродилась на глазах. Озорной и молодой взгляд, румянец во всю щёку не радовал только одного Михея.

**********************************************************************************************

И как обычно, без всяких предупреждений, картины стали мелькать, говоря о завершившемся просмотре данной истории. Здесь командовал Игнат и право выбора, что посмотреть, а на что и глаза прикрыть, было только у него. Как я понимал, теперь мне предстояло познать то, что "он даже своему сыну опасался говорить", иначе, чем ещё можно увлечь такого олуха, навроде меня.
--Это всё? - Не удержался я от возможной паузы, чтобы пообщаться со своим не слишком гостеприимным хозяином.
--Чего пустоту молоть? Сам знаешь, ещё кое-что имею для тебя. - Отмахнувшись от меня как от назойливой мухи, стал Игнат листать свою необыкновенную книгу. Жёлтые, замасленные страницы странного писания невольно приковали всё моё внимание к этому предмету. Просто так, без надобности, он не стал бы при мне лезть в такое сокровище, чтобы лишний раз продемонстрировать свои ценности.
--Что в ней написано? - Любопытство взяло верх.
--А сам почитать не желаешь?
--Да я таких букв отродясь не видал.
--Не хотел и не видал.
--А можешь без заморочек, попросту ответить?
--А как же? Токмо это неинтересно, коли голова, в спячку впадёт. Думать надо, да ты не бойся, сам помню, что времени нам с тобой слишком мало отпущено. Это "КНИГА ЖИЗНИ".
--Может наоборот?
--Про то пусть тебе твои прежние учителя объяснения чинят, а я только одно скажу: каждый в своей жизни может хоть что-то изменить, или проще сказать, сделать необыкновенные вещи. Надо знать, когда и куда идти, что и где делать, вот и всё. А эта книга лишь помогает узнать это.
--Так просто?
--Всё самое необыкновенное, оказывается очень простым на поверку. С тобой же что-то подобное приключилось? Так почему ты думаешь, что с другими не может?
--Почему не может? Просто для этого какие-то предпосылки нужны.
--Нет. Знания нужны, которых всем так не хватает, а если почему-то угадать их, то можно и за знающего себя выдать.
--Что-то темнишь ты всё.
--Жизнь моя такая - тёмная, вот и приходится в тени держать не только самого себя, но даже мысли.
--Если ты хотел на себя загадочности напустить, то можешь порадоваться - удалось.
--Раз так, то смотри дальше.
Хватка на моей руке усилилась, и я продолжил наблюдать за "тягостными" исканиями истины противной стороны.


Лето сменила ветреная и дождливая осень. Потом землю начала покрывать сварливая, бесконечная зима. Огромные сугробы ровняли крыши небольших домиков, которые среди бесконечных метелей терялись из виду не только в ночных сумерках, но даже и днём. Среди людей, летняя суета не оставила о себе даже мечтаний. Полусонные и безразличные ко всему, они неторопливо выполняли небольшие хозяйственные работы и вновь залезали на тёплую печь, греть свои сгорбленные спины.
Постаревший Михей возился у печи с довольно-таки молодой женщиной. Взрослый сын сидел у деревянного, неотесанного гроба, держа большую сальную свечу. Никого кроме домочадцев покойница на поминки не собрала. Сухая, съёжившаяся старуха и в гробу лежала ни как все. В руках она сжимала неровно изогнутую палку, под которую и пришлось родне сбивать домовину.
--Батя, а всё же стоило её попробовать переломить. Ведь курам на смех: без отпевания, да ещё с какой-то странной палкой... Эх, вся жизть не по-людски, даже и смерть приняла не как все.
--Как ей хотелось, так и вышло, а ты лучше не тронь ничего. Я попробовал переломить палку, у меня не вышло, а вырвать, так ещё хуже. Она будто с ней срослась, это ей руку тогда ломать придётся.
--Ну и ляд с ней. - Махнул рукой мужик.
--А чего вы батюшку не попросили придти? Это ведь только старухи отказались. А батюшка добрый, глядишь, и смилостивился бы, пришёл.
--Да рази можно батюшку звать, коли простые старухи, которые её ни один день знали и от простого помина отказались? Да и воля её такова была. Чего теперича об этом... Ты не знаешь, она всю жизнь не жила, а мучалась, и всех кто рядом был изводила. Да и палку эту она у одной почти слепой старухи отняла.
--Да помню я, как три старухи из заброшенного села спустились в нашу деревню. А она будто помешанная, у одной из них подлетела и вырвала клюку, та, аж чуть не упала. На что ей эта палка так спонадобилась? Пришла домой радостная, да и слегла, а после вот и не поднялась, но паку как помешанная, нипочем не отдавала.
--Эх, дурная баба, даже помянуть добрым словом язык не поворачивается.
--Чего уж теперича об этом. Сани готовы. Пошли, проводим в последний путь, да и помянем. - Грустный Михей стал пристраивать непомерно большую крышку к стоящему на лавке гробу.
Три сгорбленные фигуры двинулись за санями, преодолевая непроглядную метель. Неглубокая могила, вырубленная в мёрзлой земле, стала последним пристанищем местной ведьмы. Даже на свои похороны она не собрала никого. Её и при жизни опасались, а после смерти, тем более никто не захотел видеть. Ровно около кладбищенской ограды они встретили тех самых старух, которые молча наблюдали за странными похоронами. На обратном пути молодую женщину поманила к себе одна из них и тихо, почти на самое ухо прохрипела.
--Береги себя, а пуще всего Последышка свово. Не убережёшь, но всё одно, постарайся. Больше молись за него. - На том повернулась и ушла в слепую метель.
После того, при каждых родах появлялась призрачная фигура сгорбленной старухи, которая опиралась на изогнутую клюку и вожделенно наблюдала за появлением новорожденного. Кроме Михея никто не видел неприятную бабку и то, как она через плечи женщин тянулась и тенью ускользала туда, откуда являлась.
Однажды, она потянулась к тому, чтобы как всегда разглядеть ребёнка и, словно ошпаренная, отдёрнулась всем своим сумрачным существом. Она испугалась беззащитного младенца и его матери, которая, крестя малыша, читала молитву. Подобно хищнице, старуха после этого являлась в шумный дом каждые именины малыша. Мать старалась ни на минуту не оставлять своё чадо без присмотра. Черноволосый и черноглазый мальчуган рос озорным и бойким ребёнком. Маленького Власа баловали и оберегали всей семьёй. Начиная от старого, но довольно крепкого деда Михея, до младших детей. В семье он рос в любви и заботе, на которую только была способна крестьянская семья. Всё продолжалось до тех пор, пока одним летним утром все не ушли в поле.
Десятилетний Влас остался под приглядом деда хозяйничать в доме. Не в первый раз они оставались вместе, доглядывать друг за другом. Ровно в полдень, покуда солнце стояло в зените, мальчик накрыл на стол и стал поджидать деда к обеду. Михей, едва-едва шмыгая от своего сундука, обмер, увидев посереди избы гнутую старуху с клюкою. Пройдя мимо старика, она его словно заморозила, оставив беспомощно наблюдать за происходящим. Осторожно приблизившись к внуку, она стала говорить только с ним одним.
--Милок, Власьюшка, возьми у меня "слово наследное", для тебя одного прибережённое. Скорее возьми, пока никто помешать не смог.
Мальчик огромными чёрными глазами смотрел на довольно странную старуху, которая больше походила на явившийся призрак, чем на человека, но он ясно видел её и потому лишь беспомощно хлопал своими детскими глазёнками, не понимая, чего от него хотят. Ведьма протянула к ребёнку полуразложившуюся руку и умоляюще позвала ещё раз. Словно под гипнозом с остекленевшими глазами мальчик протянул в сторону странной гостьи руку, не в силах оторвать от неё взгляда.
--Молодец! - Прошептала она и, схватив детскую ручонку в свою когтистую клешню, что-то прошептала, отчего ребёнок, едва дёрнувшись всем телом, упал в обморок. Уже порядком постаревший, Игнат вышел прямо из стены, встал перед старухой, заслоняя от неё ребёнка.
--Уйди ведьма. Всё что могла уже сотворила. Теперь отступись, не твоё время. - Твёрдо выступил он вперёд.
--Что ты меня мытаришь? Ты же видел, он теперь мой. Нет, тебе его силы уже не отнять. - Стала шипеть нежить, вцепившись одной рукой в ребёнка, а другой, угрожая, приподняла посох. Немного оправившийся Влас, старался освободиться от страшной старухи. Могучая ведьма, собрав все силы, старалась отбить неожиданную атаку Игната. Она пыталась выпрямиться для решительного и сильного удара по своему старому сопернику и врагу, но натолкнулась на неожиданный выбор: либо отпустить посох и не выпускать мальчишку, либо оставить ребёнка и отбиваться посохом. Опустив палку в сторону Игната, она крепко вцепилась во внука. Невольно отпихнув преграду, колдун схватился за чудную палку, выбив её из рук ведьмы, но словно обжёгся, и с силой отбросил её далеко в сторону. От его рук валил дым, нестерпимая боль заставила взвыть словно раненого зверя. Но более всего повергла в шок рана: кожа на ладонях лохмотьями повисла в тех местах, где он невольно ухватился за заветный посох своей бабки. Рефлекторно поджав руки, он упустил момент, когда старуха подняла мальчика, но на этом неожиданности не окончились. Высокая и строгая старуха в меховой душегрейке вошла в дом и, по-хозяйски подобрав посох, повернулась, чтобы выйти. Ведьма, громко взвыв, вновь опустила ребёнка и ринулась на непрошеную гостью.
--Прах к праху, тлен к тлену. Убирайся, откуда пришла. Не ходить тебе нежитью, не смущать живых. Не я заклинаю, не я силой владею, а Создатель запрещает. - Показывая острым концом посоха на ведьму, произнесла спокойная гостья не по-старушечьи моложавым голосом. От чего нежить полыхнула ярким светом, и рассыпалась на несколько неопределённых кусков. Не потерявшись, Игнат схватил ребёнка на руки, и выбежал из избы, не оглядываясь, стараясь как можно надёжнее укрыть свою драгоценную добычу. Михей полыхал вместе с тем, что осталось от его давно умершей жены. Благообразная высокая старушка в белом платке с васильками, преспокойно вышла из дома, запечатав её за собой, странным заклинанием. В избе выло и стонало, просилось наружу, умоляло и чадило без обжигающе горячего пламени.
Народ невольно стал собираться около "нехорошего" дома, но тут же разбегались по своим избам, стараясь спрятаться и не видеть всего последующего ужаса. Все боялись необъяснимого, тем более, что уже целое поколение выросло на сказках про страшную ведьму, когда-то жившую в этом доме. Ни один не постарался хоть что-то предпринять для спасения жителей, люди уподобились трусливым животным, прячущимся по своим норам, не сознавая того, что тем самым запечатывают и себя, в невольной тюрьме непонятно откуда взявшегося ужаса. Двери добровольных заточений, словно по волшебству захлопывались одна за другой. Вся деревня зашлась истошным воем, сменившимся молчаливым созерцанием из окон. Когда вернулись с поля остальные односельчане, то сначала не поняли, почему оставленные домочадцы, запершись изнутри, не пускали их в дом. Несколько мужиков, собравшись вместе, попытались открыть один из домов, но, получив неожиданный удар, отскакивали, теряя чувствительность в руках. Не придумав ничего лучшего, все как один собрали оставшуюся скотину и двинулись, кто в чём был, как можно скорее унося от проклятого места нехитрые пожитки, стараясь запечатать и в памяти, то, что увидели, но не поняли. Чадящий пожар без огня под дикие вопли, выедал душу, оставлял в людях лишь звериное чутьё, которое, оголяя инстинкты, превращал их в безумных животных. Теряя самообладание, они были не способны бороться за жизни своих близких. Потому, просто убегали не оглядываясь. Они старались спасти себя и навсегда забыть о пережитом, ещё не подозревая о том, что и во сне не смогут простить себя за подобное.
Перекошенное от страха лицо Игната, нависшее над испуганным мальчиком, который старался освободиться изо всех сил от незнакомого дядьки, долго маячило передо мной, как будто он рвался именно ко мне. Только далеко в лесу колдун почувствовал себя в безопасности и отпустил ребёнка. Вечерние сумраки в лесной глуши на Власа подействовали успокаивающе. Он, словно ожидавший именно этого момента, встал перед Игнатом как перед равным, давая возможность оправдаться в содеянном. Его, не по-детски глубокий взгляд, заставил поёжиться старого колдуна, хоть и не на словах, но всё же признать за ним право первого в своём мире.
Сухая рука с крючковатыми пальцами, по-прежнему цепко держала мою порядком измученную руку.
--Чего ты в меня так вцепился? Не боись, не убегу. - Хрипло произнёс я, и мой голос, словно в испорченном телефоне, прозвучал как-то ехидненько-подловато в полумраке большого дома старика.
--Недоумок, да я тебе этим милость великую оказываю. Вот как только выпущу, то сразом увидишь, сколь охотников наберётся твоей ворчливой душонкой полакомиться. Сожрать, может и не сожрут, но покуражатся на славу. Не забывай, где находишься. - Также ехидненько передразнил меня колдун.
--Смотрю на тебя и вижу, не на своём ты месте, не для тебя это всё. Почему до сих пор не бросил и не ушёл?
--А ты, на своём? Почему ты сам по собственной воле ничего менять не собирался? Удобно пристроился, да и сколько человеку не дай, всё одно - мало будет. Ты ещё толком о выборе-то не мучился, а туда же, меня учить лезешь. А я тебе больше сказать могу - у каждого рода свои пути есть. И не путай это с тем, что тебе в школе навешивали. Потому и придуманы разные чины и ранги. Для меня это лишняя лазейка, а для тебя это только стена непрошибаемая.
--Толком объяснить можешь, или за много лет темнить в кровь всосалось на столько, что прямо ничего сделать, даже сказать, уже против самой сути будет?
--Ты и понять меня не можешь оттого, что до сих пор не выбрал: чья сторона ближе и, чью правду за свою принять. Потому как понимания в тебе, что у котёнка. - Сверкнув глазами из-под нависших бровей, Игнат стал крутить в руках посох. - Ты особенно не думай сейчас, будет ещё время мозгами пораскинуть. Твой такой правильный Трофим тоже не больно-то свободен. Что вот ты, к примеру, о любви знаешь? А-а-а...то-то. Потом у него, для сверки спроси. Он тебе о том порасскажет, несмотря на то, что сам по-человечески и не может любить, а туда же представлять лезет, как это...
--А ты будто о том всё уже уяснил...
--Правильно, я такое переступлю и глазом не моргну, а ты чего можешь?
--Меня пока больше занимают твои родственники, а не мои возможности. Ведь ты меня оставил, чтобы в твоих интересах покопаться?
--Спрашивай, коль думать начал.
--Неувязочка у меня в голове возникла. Фёдор, кто тебе? Не уж-то сын?
--Сын. От одной деревенской знахарки заимел. Нам без продолжения никак нельзя. Мы не столько в себе, сколько в своих росточках силы имеем. - Толи засмеялся, толи закашлялся старик.
--Тогда он должен быть старше Власа, да и сильней его. Отчего же твой Фёдор у Власа в подмастерьях ходил?
--Ты это всё на мою никчёмность намекаешь?
--Да при чём тут это? Я просто понять пытаюсь: почему старший у младшего в учениках, а не наоборот.
--Влас в самом начале жизни силу всего рода получил. Слово его прадеда, да бабкино упрямство вперемешку с ведьминской хитростью. В него не по желанию, а по бабкиному умыслу таковое наследство влилось, что он бедный не знал, как под такой тяжестью первое время не околеть. А Фёдор не один год бабочкой беззаботной порхал. Печали, да размышления и в вашем миру не красят, а в нашем и подавно - за каждое лишнее познание расплачиваться приходиться. Влас и расплачивался, всей своей сутью расплачивался. Уже в двадцать лет он мог то, чему бы мне сейчас стоило подучиться, а он просто мог. Эх, если бы не Агашка, с её страхами... Но теперича нечего об этом. Потому Фёдор и бегал в мальчишках больше положенного. А Сафрон? Тоже почитай по той же награде старостью раньше времени обзавёлся. Знания знаниям - рознь. А умения свою работу туго знают, раз попробуешь - никогда после не откажешься. Теперь о любви и порассуждай, о вечном выборе, который гнобит некоторых из вас хуже любого наговора. Плохо одно - всё к одному концу кренится. Потому не думай, не радуюсь я потерям с вашей стороны, так же, как и с нашей.
--Это ты загнул. Борьба противоположностей всегда к победе одной из сторон вела.
--Суть не ухватил. Борьба, но не победа. Нельзя никому в победителях ходить. Таково мироустройство. Подправлять выскочек - можно, но не побеждать весь строй вещей. Сам подумай, ежели вы нас одолеете, то в мир можно такую гадость пустить, кояя и во сне не приснится. Так же и мы вас не могём, иначе другую природу вещей запустить заказано. Молодые этого понять не хотят, им победа нужна, не хотят они веками в драчках жить. Вишь, даже меня стараются к ногтю прибрать.
--Что-то непонятно мне, раз ты такой хороший, то прямая дорога тебе в наш лагерь. Бросай ты своих упырей безмозглых, да и перебегай на другую сторону.
--Ты совсем сбрендил или кто по башке ударил? Я же сам упырь! Тебя предупредить, да толком всё обсказать стараюся, а он гляди, ещё и насмехаться удумал. - Сверкнув жёлтыми глазами, колдун так неожиданно дёрнул мою руку, что я невольно охнул.
--Прости, если обидел, но я же не родился с тем, чему ты сейчас меня вздумал учить.
--То-то, думай, а потом и говори. По краю ходишь, а туда же. Язык на привязи держать надобно уметь, не помело же.
--Значит, вы тоже умираете, как и все?
--Для нас это не то, что для вас. Пыль мы на всех людских дорогах. Потому и кончина у каждого своя.
--У тебя, к примеру, какая будет?
--Эко махнул! Тебе это к чему? Умысел имеешь или опять по дури своей?
--Просто интересно стало. Вы все свой уход заранее знаете или как простые люди, живёте пока жизнь не иссякла?
--Не буду я тебе про то рассказывать. Токмо одно знай - всё в жизни поменять можно. Даже свою смерть. Весь упор в цене. Её родимую заплатить за то надобно, ежели поднять осилишь. Каждый день, каждая радость и каждая обида взвешивается, да оценивается. Это не нами придумано, а тем, кто весь этот мир таким выстроил.
--По-моему, смотря с какой стороны посмотреть. Ты за все свои душегубства прямо сейчас платить не начал?
--Не в этом месте и не прямо сейчас. Мне в другом и кое-что другое. Не думай, не кривляюсь я, и тем более, не дурманю тебе мозги. Сам смотри, коли, что могу говорить, то прямо и выкладываю, а нет, то далее и не продолжаю.
--А есть ещё чего выложить?
--Да хотелось бы, но гложет, что спехом всё обсудишь, недодумавши.
--Чего уж там, показывай.


Могучий, полный сил старик стоял у голубого чистого озера и растворялся в осеннем замирании природы. Неподалеку, стоял под стать ему, крепкий мужик и терпеливо ждал, когда старик обратится сам. Солнце, заходящее за край голубой воды, играло яркими красками, будто в напоминание о скорой промозглой и беспробудной серости. Выбеленные седины и этот растворяющийся в воде закат, были очень похожи на прощание. Уже не раз видимая мною в руках Агаши палка, служила старику опорой. Он стоял, навалившись на неё всем телом, и будто всматривался в красно-жёлтые деревья, подёрнутые посеревшей зеленью. Из-за плотно прилегавших к воде деревьев на задних лапах, словно человек, появился бурый медведь. Зверей по лесу в эту пору бродило немало, но вряд ли кто из них отважился подойти, таким образом, и, встав напротив человека, пытливо вглядываться прямо в глаза.
--Деда, хочешь, я его пугану? - Спросил взрослый мужик у старика.
--Не надо Ванюша. Это Игнатка попрощаться пришёл.
--Так, как бы не напакостил, с него станется.
--Сейчас он ничего не сделает. Не сможет. - На этих словах он двинулся в сторону оскалившегося зверя. Через минуту, уже не большой зверь, а небольшой морщинистый старик стоял напротив Митрофана.
--Не уж-то и впрямь решился уйти?
--Не решался я, а время пришло.
--Какое такое время? Сил в тебе не меряно, так знай, продолжай чего начал. - С сожалением произнёс расстроенный, и почему-то несколько помятый Игнат. Митрофан же, с его лучистыми глазами и сеткой морщин, возвышался над братом не только ростом, но и какой-то загадочной решимостью. Под стать старческой седине, белая длинная рубаха ничем не была подпоясана, она колыхалась при порыве ветра, облегая не по-старчески прямую и полную сил фигуру.
--Нет, ухожу. Всему свой час. Мой, вот сейчас пробил, и гневить Бога нечего. Теперь с Ванюшкой силой мериться будешь. Давно со всеми простился, тебя одного и поджидал.
--Что, и у меня прощения просить станешь?
--Стану. Прости коли, что не так было.
--Я на тебя зла не держу, но по делам шиворот-навыворот получается. Это вроде я виниться перед тобой должен, а не ты передо мной.
--Но ты не будешь.
--Не буду. В том, твоя правда. Напоследок попросить у тебя хочу. - Чёрный колдун замер, опустив глаза, будто специально выдерживая затянувшуюся паузу.
--Чего удумал, не тяни время. - Первым прервал молчание Митрофан.
--Отдай ты мне бабкину палку. Сам знаешь, силой взять я её не смогу, но как подарок от тебя приму. Подумай, ведь ты её с благословением от рода всего передать можешь. Мне, может статься, только этого сейчас и не хватает.
--Прав ты, благословение я вместе с ней от нашей старушки получил, но без права передачи кому бы то ни было. Сила в ней немалая, вот она сама и выбирает, кому достаться. Эта сила вроде благословения передаётся от одного к другому, потому у неё и спроси. Пойдёт к тебе, знать так тому и быть, а нет, то не обессудь.
--Ты это напоследок надо мной посмеяться удумал? Я у палки должен дозволения спрашивать? - Горделиво вскинув голову, со смешком, спросил Игнат.
--Сам же сказал, не в палке сила, а в том, что она за эти годы вобрала в себя. Знания глупыми не бывают, они с тобой равными должны быть. Должны понять, чему ты служишь, тогда и подаваться станут. - На этих словах Митрофан воткнул клюку в землю и отошёл от неё ровно на три шага. - Чего смотришь? Бери, коль всё так просто.
Игнат, не веря в свою удачу, стал медленно приближаться к такой знакомой, изогнутой в виде змеи, палке. Но, только протянув в её сторону руку, он сразу же и отдёрнул. Будто множество маленьких игл ударило прямо в его ладонь, пробежав по всей руке.
--Не твоя она, Игнатка, не твоя.
--Одного не пойму, как же Дунька ею владела? Как же она в руки такой ведьмы могла угадить?
--Ну, ты, братец слеп. Она ей не владела, она с ней умерла, вытерпев при этом неимоверную боль. Даже после смерти отцепить не удалось от обгоревших пальцев, пока истинная хозяйка не явилась. Какая бы Дунька сильная не была, супротив знаний не попрёшь. Тем более, что она на старую силу замахнулась, которой и вовсе не ведала.
--Значит, ничего мне от рода своего в наследство и не перешло. Напоследок хоть бы про прадеда растолковал, ведь его все знатным колдуном величали. Я тогда из-за него всю семью и отринул. Хотел его славу затмить. Вот ведь неудача, а посох его и мне в руки не дался.
--Он души людские братушка не пил, да смуты в семьях не чинил. А про гордость и говорить нечего. Его в конце жизни даже дурачком кликали, а с бедами всё одно шли. Эх, что ты сделал со своей душой? Ведь в ней Бог должен жить. А тебя злоба, да гордыня обуяла, потому и мечешься, ищешь себе пристанища, да не находишь.
--Много ты об том понимаешь. Иди себе с миром прорастай корнями, а мы ещё в людском облике походим.
--В людском ли? Не хотел говорить, но скажу. Часто ты у времени вопрошал, потому и мне известно стало, так вот тебе ответ на твой вопрос - нет, не быть тебе тем, кем так упорно стремишься, никогда, что бы для этого не делал.
--Не может такого быть. - Стал задыхаться от гнева Игнат. Сине-красное лицо стало трястись, а изо рта, словно плевки, вылетали слова. - Ты познал, то, чего мне не дано?
--Себя. И побороть сумел только себя самого, потому и ухожу.
--Слова всё это. - Наконец, взяв себя в руки, тихо произнёс чёрный старик. - Глупости безумной бабки.
--Покой. - Улыбнулся ему в ответ Митрофан.
Солнце, почти растворённое в небольшом озерке, отдавало последний светлый луч, даря его высокому седому старцу. Фигура под тенью деревьев стала тянуться вверх и уже вместо головы образовалась раскидистая крона с сухими свёрнутыми листьями. Где ещё минуту назад стоял человек, мирно взирало на суету мира могучее многовековое дерево. Раскидистый дуб в вечерних сумерках походил на сказочного стража, хотя и заснувшего, но всё же оставшегося хранителем этих мест.
--Вань, может, ты посох возьмёшь, а то не спокойно как-то. Такая вещь без догляда остаётся. Стоит себе сиротливо, вроде ненужной никому. - Произнёс тоскливо Игнат.
--Нет, не моё это. Да ты не беспокойся, ему хозяин сам отыщется. Видел уже, хозяина он сам к себе притянет, дай только срок.
--Раз так, то больше мне здесь делать нечего. - Сгорбился колдун и, не дождавшись ответа, пошёл, шаркая опавшей листвой.
Игнат, шёл по тёмному лесу, желая побыть в глубоком одиночестве, вспоминая своё безоблачное детство и сулящий только радость, сладкий голос, который не давал ему покоя до сих пор. Он завораживал своей свободой и могуществом, отчего сердце просто уходило в пятки и множество мелких мурашек играли в чехарду на его детской спине. Нет, никогда бы он не вырвался из власти этой манкой силы. Сколько не прокручивал в голове старик эти посулы, столько и приходил выводу, что другой дороги у него просто не было. Из забытья вырвал смердящий запах тлена, навалившийся не отдалёнными, приносимыми ветром порциями, а окруживший со всех сторон разом. Остановившись, Игнат стал оглядываться по сторонам, ища притаившийся источник такого редкого аромата.
--Выходи, Дунька, не прячься, сама знаешь, что смердишь, аж за версту всё живое подохнуть может.
--Вот ведь пакость, какая прилепилася! Самое досадное в том, что сделать я с этим ничего не могу. От одних холодом веет, от других - серой пахнет, а мне всё ни как у всех - вонь смердящая досталась.
--Да не причитывай, будто не заслужила. Чего ради кости свои сюда притащила?
--У меня всё посох перед глазами маячит. Никакого покою мне от этого нет. Вот думаю его Власьюшке попробовать присоветовать. Сил у него много, может и сдюжит такую махину удержать.
--Ты и его ещё умори. Он от твоих наветов и так на старика походить стал, а ты ещё и это ему навяжи.
--Старость - ерунда. При его умениях, какую хошь личину надеть можно. Главное у него есть, то, чего ни у тебя, ни у меня, ни у маво батюшки не было - это великая мощь.
--Про то ничего не скажу, он даже Федьку моего так приструнил, что сам удивляюсь, а Лизка ему аж в рот глядит. Если бы среди людей росли, то сказал бы, что влюбилась девка, а так понимаю - сильно уважает его, пуще меня слушает. Только не интересно ему у нас. Всегда угрюмый или недовольный ходит. Даже мне, под его взглядом нехорошо делается. Уж больно быстро душа его выхоластилась, память о ней сильно давит и мешает, вот от того и мается. А там, кто его разберёт, пойди пойми его, коли себя по сию пору разобрать не можешь.
--Да где тебе убогому? Ты-то до сих пор родовое благо ищешь. Кому сказать, живот надорвёт.
--Всё сказала? Тогда шлёпай отсюда, а то от твоей вони, сознание потерять можно.
--Да не серчай, я про то, что не туда тебе смотреть надобно. Не туда!
--А ты знаешь куда!
--Кабы не знала, не стала бы к тебе являться.
--Говори, чего попусту костями греметь. Все мысли смрадом своим перебила.
--Бойся, чтоб при жизни таким не стать, какой мне после смерти пришлось. Ну, да ладно собачиться, ты лучше любопытство поимей. Пошли-ка ты Власа по деревням побродить, да послушание наложи при людях силой не бахвалиться, а к кузнецу в подмастерья напроситься. Пусть у него все жители под присмотром окажутся, а он даровитых высматривает. Вот как наткнётся, да узнает, что это такое, тогда должно быть интерес и проснётся.
--Так ведь это только опытным под силу. Как бы сам не сорвался. Не боишься, что его в первой же деревне и забьют камнями?
--Не боюсь. Хочу, что б он время своё на балбесов твоих не тратил, пусть собой занимается.
--Мне, что!? Пошлю, не беспокойся. Может, в нём и впрямь голод проснулся, а я его словно мальчишку держу? Договорились. А теперь двигай к себе восвояси, да не разила б ты понапрасну.
Старуха, многозначительно хмыкнув, пропала на том же месте, где и была. Игнат продолжил свой путь, ища утерянную нить размышлений.
Подойдя к таинственному поселению, ворота сами распахнулись перед ним, пропуская главу общины в серый тягучий туман. Идя по улице, он ощущал на себе завистливые или безразличные взгляды поселян. Были даже те, которые ненавидели его, но почти никого, кто бы им искренне восхищался. Как в таких случаях хотелось разнести всё это сборище, хотя бы пугнуть, но так, чтоб потом не повадно было даже мыли в его сторону пускать.
"Вот и нелюди уже, а из людского не выбрались, вернее сказать притащили, непочтение и сомнение к старейшине. Ко Власу, поди, так внутрь не заглядывают - боятся". - Что-то сродни скуки пробежало в голове старого колдуна. Меняться и менять он ничего не хотел, но его принуждали к переменам, а он не знал к каким. Не поведя и бровью, он мысленно призвал Власа. Вдаваться в подробности и объяснения, почему-то тоже показалось неприятным, и он просто велел ему собраться на поиски, стандартно объявив причину. Да, пока это он ещё мог себе позволить с ним, но вот что будет, когда этот мальчишка полностью осознает своё могущество? Об этом вообще не хотелось и предполагать. Неразговорчивый и угрюмый ученик, ещё пока его ученик, молча собрался и уже через четверть часа стоял около ворот. Вся община почувствовала себя свободней, как только за этим угрюмеем, закрылись охранные врата.
Фёдор, уродившийся вызывающе красивым для такого места, решительно не хотел ничем заниматься. Годы текли, огибая его. На все недовольства и скрежетания отца он легкомысленно отмахивался до появления Власа. Лизка, видя отношения брата ко всему окружавшему их, слизывала лёгкую беззаботность, не давая отцу ни малейшей надежды на собственное утверждение. Только Влас, казалось бы, ровным безразличием ко всем и смог пробудить в беспечных наследниках ревнивые чувства соперничества. Они с таким усердием принялись за пакости по отношению к соседям, что Игнат невольно подивился подобной прыти.
--Пускай тешатся, коли, вы сами ответить не можете. - Отвечал он жалобщикам, одновременно удивляясь изощренности, с которой мог бы поспорить и серьёзный колдун. - Где же им учиться, как не здесь? А если что не по нраву, так сами шуганите, разрешаю. Хорошей поркой шкуру не попортите, только науки больше будет.
Другие дети учились заглядывать в тёмный шар для предсказаний. Учили книжные заклинания и могли владеть собой, готовясь выйти к людям. А дети Игната старались скопировать всё с их общего наставника, который считался ими настоящим олицетворением живущего во всех временах. Именно в собственном доме к Игнату всё чаще и чаще приходили мысли об ограниченности собственных возможностей. Ревнивая зависть не давала покоя, она словно червь точила изнутри. Ему явно не хватало могущества, которое Влас демонстрировал одним полыхнувшим взглядом. Этого молодого выскочку, боялись, но со страхом рождалось и уважение: старики старались не связываться с родовитым наследником, а молодёжь, так вообще, не решалась попадаться и на глаза. Его молчаливая непримиримость со всеми, угнетала и не давала возможности спрятаться от прожигающего взгляда. Такой силы эта община не видела уже много веков, потому, хоть и ненавидела, но признавала.
Войдя в дом, Игнат подошёл к толстенной книге старого наместника. Толком, не понимая, что он хотел в ней найти, стал медленно переворачивать замасленные страницы. Писаная много веков вручную, она сама являлась силой, сравнимой разве что с необыкновенной вещью, но и она работала с Игнатом всё реже и реже. Оставленные именно для него страницы были пусты. Ни одним новым заклинанием или чародейным рецептом он не обогатил эту вещь и она, будто чувствуя такую слабость, старалась запутать старика в своих знаниях, точно начинавшего мальчишку. Всё валилось из рук, не получалось и утекало к его сопернику. Даже выращенное внутри чудовище не требовало от своего хозяина кровавой подкормки. Даже оно притаилось, выжидая каких-нибудь действий. А что он мог? Так же, как и его брат уйти, но распыляться самому не хотелось. Пришло время действенных перемен, а он к ним оказался не готов.
Серо-багровое облако, сгустившееся над домом колдуна, угрожающе росло. Даже в дни безумств не было такого отчаянного желания сравнять с землёй всех этих никчёмных, шкодливых колдунишек, которые только и ждали удобного случая, чтобы побольнее укусить своего хозяина. Будить Спящего не хотелось. Да и что он мог у него спросить, а тем более предложить в замен? Помимо воли, своими метаниями, он заставил зверя зашевелиться. Заполняя всё существо, было приятно вновь оказаться молодым, сильным и необыкновенно голодным. Тяжкий груз наставника и хранителя древнейших тайн, слетел, словно прошлогодняя листва. Людская благообразная личина в несколько минут создала сосуд для охотника за тёплыми и трусливыми душами. Потому, не долго думая, он вызвал двух молчаливых послушников и отправился подальше от своей неуверенности и необъяснимой тоски. Все человеческие страсти он ощущал так остро, что, уподобившись хищнику различал их ещё не видя человека. В первой же попавшейся на пути деревушке, колдун смог выместить свои нерастраченные силы на беззащитной семье.
На краю деревни стоял свежесрубленный дом, в котором проживала молодая семья из трёх человек. Работящий и молчаливый мужик не обращал внимания на свою говорливую и, как ему казалось, бестолковую бабу, которая всегда была в курсе всех деревенских событий и чуть ли не самой первой. Она была неплохой хозяйкой, но хоть и довольно молодой, но неуёмной до чужих тайн. Помимо домашней работы она успевала "промыть косточки" не только своим соседям, но и всей многочисленной родне, которая проживала далеко от этой деревеньки. Слава досужей сплетницы настолько крепко приклеилась к ней, что даже батюшка, поначалу старавшийся напомнить ей о грехе, устал напоминать ей о слабости языка. Да как отговорить человека от хлеба насущного, а именно к этому и приравнивала она свой образ жизни. Воодушевление и радость от пущенной напраслины до такой степени переполняли её незатейливые мозги и радовали глупое сердце, что она ни за какие сокровища не отказалась бы от подобного развлечения. Дочка Глашенька держалась больше отца, чем матери. Она стыдилась, когда, проходя по деревне, на неё показывали пальцем и шептались, стараясь не проронить ни единого лишнего слова. Отцу с дочкой по сердцу больше всего была тихая и скромная незаметность, чего с бесшабашностью лишала их хозяйка.
Вот прямо у этих селян и остановился Игнат в надежде на весёлый перекус, но нашёл больше, чем ожидал. Застоявшиеся страсти получили не только подпитку, он обрёл потерянный интерес, потому, прощаясь с хозяйкой, в награду обучил её нескольким бесхитростным приёмам. Знания - это даже не кошель с сокровищем, который в случае чего можно и в землю зарыть, это такое богатство, которым просто не возможно не пользоваться, тем более, если оно дано в качестве охраны. Кумушки, которые постоянно досаждали, стали неожиданно болеть странными затяжными болезнями, односельчане, которые опрометчиво вступали с ней в различного рода перепалки, становились иссохшими доходягами. С каждым днём хозяйка становилась всё более одержимой своими умениями, а её муж и дочь отрешённей.
Смотря на эту семью, у меня невольно стала срастаться картина жизни несчастной добродушной Глаши. Её мать, словно заигравшийся ребёнок, при недостатке врагов, под страшные опыты стали попадать и друзья. Видя всё это, отец попытался урезонить заигравшуюся жену, но сам поплатился не легче других, а когда, наконец, настало просветление, то Глаша осталась полной сиротой, которую не очень-то жаловали в деревне. Никто не хотел брать в жёны сироту ещё и потому, что после смерти своих родителей она по-прежнему привечала прохожих чернецов, к которым местные относились с недоверием, если не сказать больше - с опаской. Зло, пусть не явное, а прикрытое благочестием, поселилось в несчастном сердце. Она получила от матери злополучные наговоры, которыми поначалу с большой опаской, но пользовалась, а за всё было нужно платить. Вот она и заплатила, самую высокую плату. Любое, самое простенькое обращение к противной стороне, пусть даже для благой цели, принесёт быстрые и долгожданные плоды, но потом, когда человек обо всём забудет, нанесёт свой удар из-за угла. Потому она и осталась с Машенькой. Только в надежде на искупление своих грехов она приветила сироту. Жалость в её сердце жила, но отчаянная вера в несправедливость всего живого, брала верх, порой, не прислушиваясь к добрым намерениям.


Выйдя из такого мутного и вязкого прошлого, я сидел словно побитый. Мне были непонятны старания Игната, которые странным образом не оставляли и тени сомнения в его открытости.
--Почему, почему ты мне всё это показал? Ведь ты же, прежде всего, оголяешь себя. - Тихо вырвалось у меня наружу.
--А ты думал я тебя сказками кормить стану, про то, какой я хороший и какое дело у меня праведное? Ну, уж нет, не для того я тебя именно сюда пригласил. - Тут же ответил с усмешкой Игнат. - Каждый по своим делам ответы держит, так зачем мне чужую судьбу на себя навешивать? Разве ты в своей жизни хоть единый раз встречал чистое зло? А может, добро видел, без единой точки недоверия? Почему же посчитал, что я тебе врать стану? Это тебе голая правда, без россказней, вот такую её попробуй проглотить. Не тобой и не мной придумано, чтобы до седьмого колена род грехи смывал.
--Теперь понятно к чему клонил.
--Да ты не ерепенься, подумай сначала. Крепко подумай, а потом и ярлыки навесишь. Я же не говорю, что вся жизнь совершенно постылая, радости с любой стороны имеются. Думаешь, мы Бога не чтим? Он как для вас, так и для нас - Создатель. Есть единый Закон, а общей Правды - нет. По Закону, ты Трифона оставить должен, а по Правде - все силы приложить для спасения. Вот и думай теперича, вмешиваться тебе или со стороны наблюдать. Простая палка и та два конца имеет, одним пригладит, а другим так шибанёт, что мало не покажется.
--Опять темнить надумал?
--Да уж почитай всё разжевал и в рот положил. Даже к себе не зову, всю как есть подноготную раскладываю. А мог бы и с другого конца подойти - только радости и беззаботности показывать. Но мне это сейчас без надобности.
--Думаю, достиг ты цели. Напустил в голову тумана. Только как ни старайся, до конца поверить не смогу.
--Вот это и правильно. Не верь, но крепко подумай. У тебя ещё один день остался, а у меня последняя история. Думаю, на благодатную почву она ляжет.


Порядком уставшего прогуливаться по тоскливым судьбам, Игнат окунул меня в студёную зиму. Вьюги и метели, конечно, не в новинку, но пурга, швыряющаяся целыми снежными охапками, не предвещала ничего разнообразно-весёлого.
Остекленелый надменный лес, выпуская одинокого человека, идущего по переметённому полю, предоставил его во власть пронизывающего ветра и разбушевавшейся пурги. Он шёл, не обращая внимания на разыгравшуюся непогоду в заметённую почти до самых крыш едва видневшуюся деревушку. Меня словно сверху вниз опустили на этого странника, и я увидел такого же, как это ненастье, холодного и беспощадного Власа. Едва переставляя ноги, с выбившимися из-под шапки белыми сосульками, вместо чёрных волос и обмороженным лицом, он решительно надвигался на тёплые маленькие домики. Дойдя до крайней избы, наследник великой колдовской силы принялся руками разгребать себе проход к спасительному теплу. Едва добравшись до крыльца, он упал и уже ползком постарался открыть покосившуюся дверь. Ещё молодая Глаша, подхватила обессилевшего путника и буквально внесла в разогретую избу.
--Куда ж в такую-то непогоду? - Стараясь снять со странного гостя верхнюю одежду, причитывала она. Женщина хлопотала у печи, стараясь хоть чем-то помочь обмороженному путнику. Полумрак и жаркое тепло жилища стали вползать во Власа и разогревать его окоченевшие тело. Кружка с кипятком ходила ходуном в его бесчувственных руках, выколачивая замысловатую дробь о зубы. Расторопная хозяйка уже принесла с улицы снега и стала безжалостно растирать побелевшее лицо гостя.
Только на третьи сутки после заботливого ухода, гость смог подняться с печи. Глаша ухаживала за ним с таким подобострастием, что невольно пришла мысль о её прежнем с ним знакомстве.
--Зачем звала? - Тихо произнёс Влас. - Не уж-то думала, что не приду?
--Думала. - Согласилась она и пристроилась рядом с гостем.
--Сама же говорила, греховно это, а пользуешься.
--Не думала, что ты так скоро отзовёшься.
--Я слово дал, а разбрасываться ими не привык. Так чего удумала-то?
--Да я из-за мамаши своей теперича никогда замуж не выйду. Вот и решилась за помощью обратиться. - Потупившись, объяснила она.
--Кого задурманить-то решилась? Да, впрочем, мне это без надобности, только предупредить хочу, грех этот с тебя не снимется, даже на исповеди про него не расскажешь. - С ухмылкой произнёс колдун.
--Знаю я. - Махнула Глаша рукой и отвернулась к окну.
--И о расплате знаешь?
--И это тоже. - Выдохнув, послушно кивнула в ответ.
--Ну, раз всё знаешь, тогда на: в одном мешочке, дурман на единую ночь, а в другом, на женитьбу. Которым опаивать станешь, сама решай. Одно скажу, прежде крепко подумай, в какой омут кидаешься.
--Спасибочко, обязательно подумаю.
--Только и я тебя в ответ попрошу. Много лет пройдёт и приблудится к тебе сиротка несмышлёная, так ты её подольше от моих братьев скрывай. Пусть она подольше средь людей поживёт.
--Как хоть звать-то её, что б узнала.
--Про то и мне закрыто. Видел лишь, что спасение её будет средь людей, а больше ничего сказать не могу.
--За кого хоть печёшься?
--Думаю, что за дочь, а там не знаю. Что тебе от этого? Ты только своё обещание выполни.
--Выполню, как сказала, но меня к себе барин в дворовые зовёт.
--Это не так важно. Что должно случиться, то и сбудется. А теперича спать ложись, мне подумать надо.
Глаша ушла за печь, задёрнув за собой полинявший ситцевый покров, а Влас встал в простенок между окон и над дрожащим пламенем лучины стал шептать незнакомые слова, сильно при этом поменявшись в лице. Его и без того крючковатый нос ещё больше заострился, горящие, словно угли глаза ввалились и стали похожи на две тёмные ямы. Шипение, сочетаемое с подвыванием, были похожи на бред сумасшедшего, который в порыве накативших эмоций пытался высказать своё немыслимое состояние в маленькой деревенской избёнке. Тени, которые наполняли жилище, неожиданно ожили, задрожали и стали тянуться к единственной лучине. Они хаотично наползали друг на друга, образовывая непроглядную чёрную дыру, из которой появились силуэты старика и старухи. Постепенно они стали обретать живые очертания и через некоторое время, перед колдуном появились двое дряхлых старых людей, будто сошедших с плохой картины. Изъеденные временем, они с любопытством и недоверием разглядывали молодого человека. Старик, сильно напоминавший самого Власа своим крючковатым носом, проявлял сильное недовольство, зато старуха любовалась им с восхищением.
--Чего звал? - первым прохрипел старик. - Недоучка, будет тебе прежде известно, что нельзя сильнейших по пустякам тревожить.
--Не надо было бы, не позвал. - Кратко прервал Влас.
--Зачем, здесь, этим балуешь?
--Где меньше глаз, там и лучше. Игнат и так весь переворачивается, когда меня видит, а после такого, не знаю, на что решился бы. Зачем общину будоражить, мы уж здесь, по-семейному потолкуем.
--Боишься Игната? - Захлюпал старик.
--Чего ты со своим недоумком ко внуку пристал? - Наконец подала голос и бабка. - Его это наследство, по всем правам его.
--Да не за правами я вас сюда позвал. Хоть сейчас могу всё это наследство прибрать, не сдюжит ваш Игнат против меня.
--А чего тогда надо?
--Хочу, что б советом помогли, может хоть вы, больше моего знаете.
--Эх, Дунька, ты только глянь, кабы ты такой разумной в свои годы была, не передал бы чужаку власть.
--Зацепило меня что-то, никак не могу отойти от одних и тех же людей. С тёткой не получилось, так угораздило меня на племянницу её наскочить. И ведь в чём дело, куда не пойду, везде её вижу, как будто на меня морок наслали. Сила в этом роде есть, я точно знаю, наверняка и в ней она спит. Что подскажите, родственнички?
--Уничтожь её и дело с концом. - Тут же рявкнула старуха.
--В том-то и дело - не могу, как ни старался, не получается.
--Знать на судьбу наступил. - Ещё больше насупившись произнёс старик. - Твоё дело, но пока с ней не расправишься, не будет у тебя полной воли.
--Это как?
--Видать кровь у девки сильная, она защиту держит. Потому ежели не ты её, так она тебя переломит.
--Ага, весь род вытравить надо. - Подхватила сильно смердящая старуха.
--Вот так задача. У неё род расползается по всем деревням. Что же мне, мор поголовный учинить предлагаете? А они плодятся словно кошки.
--Нет только даровитых надо, остальные без надобности. А то, пусть детей тебе рожают, тоже неплохо. - Влезла с советом старуха.
--Да, это куда бы, с таким-то добром. Крепость тогда бы и в тебя без убытку вливалась. Не каждому свою судьбу обскакать удаётся, но если победишь, тогда бояться почитай что вообще нечего. Только на них судьба твоя спотыкаться и неудач ждать.
--Вот и присоветовали. Теперь и у меня цель появилась.
--Тогда прощай внучек. Ежели чего, то я завсегда пожалуйста. - Попыталась ласково проститься старуха, осыпаясь клоками теней. Старик без лишних разговоров, затушив единственную лучину, растворился в полной темноте. Влас, оставшись один, хищно ухмыльнувшись, лёг на приготовленную лавку.



--Вот теперича и всё. Пора тебе, Николка. - Прохрипел Игнат, рука которого, по-прежнему сильно сжимала моё запястье. - Не забудь, подумай вначале, а потом уже решай. А коли захочешь со мной по душам покалякать, то знай, я всегда рядом. Позови меня, я завсегда услышу. И ещё помни, вольному воля, не затаскиваем мы к себе насильно, только по собственному желанию привечаем.
На этих словах моя бедная рука, наконец, оказалась обрела свободу. Колдун легонько подул мне в глаза и в мгновение ока я оказался в лесной сторожке Трифона, на уже своей кровати с перебинтованной рукой именно в том месте, где так упорно держал меня старик.
--Анюта, он вернулся. - Радостно воскликнул сидевший возле меня Трифон. - Всё же отпустил тебя душегуб проклятый.
Дружная и даже дорогая компания оказалась рядом со мной. Каждый постарался убедиться, что со мной всё в порядке, потому, обступив меня со всех сторон, придирчиво оглядывали, стараясь углядеть то, чего другим не удалось. Кто бы мог подумать, что за это время мы станем настолько близки. Трофим не отходил от меня ни на шаг, стараясь предупредить все потребности больного. Это только спустя некоторое время я понял, что он просто бесцеремонно копался у меня в голове, чтобы как всегда быть в полном осведомлении происходящего.


Поиски.


Где-то на далёких задворках своего сознания, я отчётливо понимал, что всего этого необычайного, окружающего меня, в природе вещей не должно существовать. Происходящее, уже не просто ставило меня в известность определённых вещей, но и навязчиво заставляло принимать решения. Оно ждало от меня уготовленных действий. Жизнь, в чудесном мире, однако расчётливо требовала отдачи за полученные знания. Она оказалась так же предприимчива, как и моя реальность, требовательно предъявлявшая претензии на мои последующие действия. Даже сны заставляли постоянно думать и осмысливать чужие поступки, давая им оценки. Постоянный вопрос, почему именно я, проел конкретную дыру в голове, не находя достойного ответа, оставляя за завесой моё по-прежнему пресловутое предназначение. Когда-то услышанная фраза, что без прошлого нет и будущего, всё чаще прокручиваясь в голове, заставляла сосредотачиваться, подчиняя круговороту судеб моё непосредственное касательство к этому непостижимому миру. Оказывалось, что любая жизнь, даже наделённая необыкновенными возможностями, всё равно существовала по законам простого человеческого общества. Если тебе дали что-то, то имели полное право и получить от тебя. Подарок судьбы, который я воспринимал до этого как выигрышный билет, стал выкручивать мои мысли, ставя передо мной вопросы, на которые я просто не мог ответить. Не знаю, куда бы завела меня такая дорога в никуда, если бы не было этого хрупкого конопатого подростка. Единственным человеком, который приводил меня в чувства, будил меня от противоречий и заморочек, была непоседливая Маринка. Именно она невольно придавала сил, и каждый раз вгоняла в надлежащий тонус противоборства, с неожиданно свалившимися испытаниями. Она, словно щебечущий воробей, выводила из отчаянности и принимала происходящее как за само собой разумеющее. Беспрекословно веря в неординарные события, она невольно заставляла и меня поверить в них и не закапываться глубоко в свои же собственные размышления. Но, несмотря ни на что, меня всё больше и больше раздирали сомнения моего участия в замысловатом замысле хранителей.
Грехи и добродетели различных людей живших задолго до меня, старались заставить не только проникнуться участием их судеб, но и принять в них непосредственное участие, а это было пока за пределом моего "нормального" понимания. Чем дольше я над этим задумывался, тем больше ощущал вкус жизни, сращенный со своими далёкими предками и веру в уготованную судьбу для каждого.
Усталость навалилась тоскливой отрешённостью. Внутренний и внешний Я перепутались. Уже и физические недомогания воспринимались не так остро как душевные нестыковки.
На одних из подобных мыслей ко мне примостился грустный Трофим. Чем-то озабоченный, он присел ко мне прямо на кровать и стал внимательно рассматривать, будто заботливый доктор своего тяжелобольного пациента.
--Как ты, Коленька? - После долгой паузы, участливо поинтересовался он.
--Просто сильно устал, а так, ничего.
--Это всё пройдёт. Главное, что ты сейчас здесь, с нами. Как бы только подарочка Игнат тебе не отпустил. Да чего теперь, отдыхай, сынок, потом разберёмся. - На этих словах он подал мне чашку и, приподняв голову, помог выпить уже знакомый чай. Глаза тут же сами собой сомкнулись, и навалившийся сон принял в свои тягучие грёзы.
Другая, скрытая от посторонних глаз моя сущность, живущая отдельной от меня самого жизнью, словно охотница за рассудком, поджидала на пороге сновидений.
Тихий, зимний, морозный вечер, на рубеже двух, не сходящихся между собой лесов, открыл небольшую опушку с прямой и на редкость пушистой сосной. Её огромные иглы, покрытые снегом, делали дерево ещё более объёмным и величественным. Гордая осанка и воздушность на небольшом пригорке, делали дерево выпуклым и завораживающим своей непреклонной красотой. У её подножия, в летний период, видимо, бил расторопный родник, потому как даже в сильный мороз, лёгкий дымок указывал на его бессонницу. Вечерние сумерки наваливались плотно, стараясь уберечь ледяную красоту от лишнего любования. Вот только огромная, нависшая луна, стараясь наперекор всему, вырывала одинокую опушку, изливая холодный жёлтый свет прямо на чётко выделенное дерево.
Именно к этому одинокому изваянию, спешили две, постоянно оглядывающиеся, фигуры людей. Отделившись от леса, они спешили, утопая в сугробах, стараясь укрыться от удивительной погони. Молодая и видимо красивая наездница, гордо восседавшая на вороном жеребце, будто не замечая снежного наста, скакала по пятам беглецов. Ещё немного и она настигнет их, но погоня продолжалась, пока растрепанный Трифон и молоденькая, одетая кое-как Анюта не свалились под ветви одинокой сосны. Гордое дерево, не желая укрывать уставших людей от нависшей опасности, будто нарочно подняло и без того высокое ветви, выставляя их под холодный лунный свет.
Гарцуя на высоком скакуне, возле них остановилась и Мария. Не на шутку испуганные, отец и дочь, стараясь прикрыть собой один другого, забавляли наездницу, которая, уподобляясь хищнице, давала возможность своей добыче повеселить её напоследок.
--Зачем, зачем ты нас мучаешь? - Хрипло дыша, выкрикнула Анюта.
--Как ты могла подумать, моя милая, что я могу причинить тебе хоть какой-нибудь вред? - С милой улыбкой ответила Маша. - Ты совершенно свободна и хоть сейчас можешь отправляться домой. Тебе совершенно ничего не угрожает, а вот он... - Тоненький указательный палец был направлен на Трифона. - Он пусть останется и попробует ответить за мою изломанную судьбу. Сегодня твоё время ползать у меня в ногах, вымаливая прощения, надеясь на самую малость моего сострадания.
--Уходи, Нюрочка, уходи пока отпускает. - Взмолился отец. - Не уж-то не видишь, кем она стала.
Слова, выпущенные без умысла, нашли цель раньше, чем о том догадался несчастный, проронивший их.
--Кем? Может произнесёшь, чтобы я тоже смогла услышать от тебя хоть на сей раз правду? Или ты только с беспомощной, гонимой всеми женщиной способен меряться силой? - Разъярилась Мария. - Почему я стала такой? Я ли не была тебе верной, я ли не старалась тебя полюбить? И это всё из-за тебя.
--Прошу вас, оставьте. Я хочу, чтобы вы оставили нас. - Плача и заламывая руки, кричала девушка.
--Потом, с тобой, потом объяснимся. Ты всё поймёшь, когда узнаешь, какими бывают эти людишки. Я сделаю тебя свободной от них.
--Никогда я буду такой, какой стала ты. Что бы ни сделал мой отец, он уже много раз пожалел об этом. Пожалей и ты, не оставляй меня без отца.
--А что мне до его жалости? Он и тебя не пожалел, решив оставить без матери. Пусть теперь и он останется один, помучается не только при жизни, но и после смерти.
Анюта, на сколько это было возможно, загородила своего отца, в полной решимости защитить от злой ведьмы.
--Только если сможешь перешагнуть через мой холодный труп, только тогда ты доберёшься до него.
--Не-е-ет! - Взвыла женщина. Она соскочила с коня и встала напротив дочери. - Я проклинаю этого человека. Не будет у него ни погребения, ни человеческого облика. Обрекаю его на вечное скитание во времени бестелесым, вечно тоскующим странником. - На этих словах она выпустила пучок красного света, который постаралась остановить Анюта. Её зелёный световой щит осыпался, пропуская мощный напор красного.
--Неужели ты не знаешь, что значит любить? - Взмолилась измученная девушка.
--Я? - Эти слова подкосили Марию, ударив сильнее тысяч молний. - Я? Знаю лучше всякого. Она до сих пор живёт во мне жгучей мучительной болью. Её потеря не даёт мне быть ни свободной, ни живой, ни мёртвой.
Обмякшая, бледная женщина села на снег и, уронив голову, медленно раскачиваясь, стала словно нараспев, для самой себя, тихо причитывая рыдать.
--Я всегда была одна, всю свою горемычную жизнь. Со мной нельзя было оставаться никому, кого я любила. Сначала мама, за ней Сафрон, потом ты, моя милая, а я была готова на любые жертвы. Я верила, что Господь меня не оставит. Даже сейчас, я стараюсь не ради себя. Мне за тебя страшно. Плохо тебе среди людей придётся. - Она подняла глаза в чёрное небо, усыпанное яркими огромными звёздами и прозрачные слёзы, застывшими каплями, остались на вымороженных щеках. - Никому я в этом мире не нужна. Хоть Ты меня прости. Ведь лично мне никогда от Тебя ничего не было нужно. Впервые в жизни я хочу для себя. Если бы только было возможно, то в эту минуту, я превратилась бы в тень, а ещё лучше в птицу, которая вечным странником ни на шаг не отлетала бы от Сафрона.
Моргнув, одна из звёзд, стремительно упала, оставляя за собой жёлтую яркую россыпь. В ту же минуту отец и дочь увидели чудо. Уже большая, неведомая птица, а не хрупкая женщина, сидела перед Анютой. Взмахнув сильными крылами, она набрала высоту и исчезла в усыпанном звёздами небе. Трифон, заворожённый волшебным превращением стоял, не смея сдвинуться с места. Вскрик дочери вывел его из зачарованного оцепенения.
--Папанька, что же это? - Не веря своим глазам, она пыталась рассмотреть следующее зрелище.
Трифон с ног до головы превращался в прозрачное приведение, которое не только не оставляло следов, но и стоять толком не могло. При каждом повороте он взлетал, пытаясь ухватиться за ветви дерева.
--Проклятие, оно и вправду действует. - Шептала Анюта.
Надменный Фёдор, появившийся как всегда не во время, обескуражено хлопая глазами, не знал, на чём в данном случае можно было "погреть руки". Агаша, спешившая на громкий призыв отчаявшихся людей, появилась в след за Фёдором. Она тут же подошла к Анюте, стараясь хотя бы успокоить девушку, обнимая и горячо шепча что-то ей на ухо.
--Жаль. Не тот день она выбрала. - Смакуя каждое слово, подал голос Фёдор. - Равностояние у нас, правда, Агаш?
--Ошибаешься, в великое Рождество - Благодать наступает, потому и бессилен ты в эту ночь.
--А она смогла. Глянь, как муженька своего бывшего припечатала, в обычный день так не сможет получиться, а в этот и подавно никому ещё не удавалось. Сильнейший род - сильнейших потомков выдаёт. Жаль, при жизни отказалась больше иметь детей.
--Уйди отсюда, тебе здесь делать уже нечего. - Рассерженная Агаша, угрожающе надвинулась на колдуна, как на шкодливого подростка.
--А мне ничего теперь и не надо, Трифон со своим проклятием обречён, и никому теперь его не вытащить из вязкого болота зависимости нашей бесконечной над ним власти.
--Это ещё почему? - Насторожилась Анюта.
--Всё призрачное и тем более, проклятое - нам принадлежит. Твой батюшка ни разу не покаялся о содеянном, и в грехах погряз, не веря в возмездие, потому оно его и настигло так беспощадно, что поправить уже невозможно. Пусть теперь трепыхается, а на наши зовы летать станет, потому, как душа у него больше никому не принадлежит, даже ему самому, и теперь никто его дальнейшее назначение разрешить не сможет. На что подвергнет суть самого призрака, тем и станет, ну а мы лишь для себя и используем.
--Спешишь больно. - Пропуская через себя порывы ветра, заметил раздосадованный Трифон. - Пока не твой верх, а её, значит, неизвестно куда вывести её отчаяние может.
--Вона как заговорил! Тогда растолкуй, как среди народу будешь жить, когда корчившимся от голода по ночам к соседям за их жизнями, словно разбойник, ходить станешь? На дочку свою ещё понадейся, так её первую камнями досмерти и забьют, а уж поверь мне, ради такого сам лично расстараюсь.
--Не бывать этому. Не кровопивец я. - Трифон угрожающе повис над Фёдором, но как он ни старался выразить своё возмущение на кулаках, у него ничего не получилось. Прозрачные кулаки пропускали ядовитого колдуна, не причиняя ему ровным счётом никакого урона. Смотря на раздосадованного мужика, он только что не хохотал, открыто ему в лицо.
--Кто тогда ты? У совести своей спроси - почему дочка без материнской ласки выросла, почему от тебя соседи до сих пор отворачиваются. Почему, злоба сердце поедом выела?
На этот вопрос, пылающий гневом Трифон, не успел ответить, словно в жаркий летний день воздух вдруг задрожал, и все увидели надвигающийся ужас.
Из низенького овражка, который очерчивал небольшой пригорок с одинокой сосной, поползли вытянутые непроницаемые тени странных созданий. Возглавлял эту угрожающе-решительную процессию приземистый старикашка, который, не отводя взгляда от Трифона, старался, как будто, загнать его в свои невидимые сети, потому, нашёптывая что-то, монотонно поднимал и опускал руки, продолжая надвигаться на беззащитных, загнанных в угол беглецов. С противоположной стороны, спокойно приближался Трофим. Призрачные тени в белых одеждах за его спиной, сурово взиравшие на не прошенную тёмную орду, навевали не меньшую готовность к странной схватке.
Спорящие, не договариваясь, замолчали, они с любопытством наблюдали за неизвестно откуда взявшимися противниками.
--Что это? - Первой не выдержала Анюта.
--Из огня, да в полымя. - Только и смогла ответить растерянная старушка.
Словно две враждебные стихии, сходились противоположные силы, готовые к уничтожению друг друга.
Небольшая опушка, зажатая между лесов, выглядела маленьким беспомощным островком, на который с двух сторон надвигались армии старых врагов.
С одной стороны, наваждение теней с яростным желанием власти, которое было сравнимо разве только с огромной накатившейся волной бушующего моря. Поглотив разом всё, что попадётся на пути, оно не задумываясь, откатиться, больше не зная для чего себя употребить. Затихнет, любуясь собственной мощью разрушения и тем ужасом, в котором сама же и захлебнётся.
С другой стороны, молчаливая неизбежность непреклонно надвигающейся белой могучей стены, призванной любым путём противостоять безумству и стихийности всё уничтожить. Она подступала не менее уверенно, демонстрируя свою несокрушимую мощь, которая, уподобляясь снежной лавине, готовилась так же к неизбежному уничтожению, не задумываясь о том, что победителей в подобном просто не будет. Во главе с Трофимом шли суровые воины прошлого, готовые схлестнуться в любой момент, грустно принимая неизбежность. Призывы, достигшие цели, откликнулись, и, казалось, уже не было возможности избежать неминуемого столкновения.
Анюта, Трифон, Агаша и даже почему-то растерявшийся Фёдор, были охвачены одинаковым чувством ужасающего трепета. Сближение двух противоречий предвещало не простое противостояние взглядов и убеждений, а, впервые за много веков, открытый бой, накопленных могучих знаний. Желание остановить ещё не разразившееся сражение погибало в накатившем ужасе представляемых последствий. Маленькие и жалкие люди под сосной съёжившись ждали неминуемой гибели.
Агаша, ухватившись за посох, прикрыла глаза и стала отчаянно молиться. Что ещё могла сделать маленькая беспомощная женщина в таком случае? И озарение пришло. Помощь всегда приходит тогда, когда меньше всего её ждёшь, но просто продолжаешь неистово верить и надеяться. Не зря же Господь дал надежду для всех, кто существует на земле.
Посох в руках Агаши засветился голубовато-зелёным свечением, и не на шутку полоснув ей руку, взлетел над опушкой. В руках Игната, произошло почти то же самое, только его посох светился голубовато-красным светом и, украшенный камнями, он изливал кровавый свет, преломляющийся в холоде насыщенной голубизны. Этот завораживающий свет наследных вещей, остановил и, если не сказать больше, заморозил всех, находящихся на удивительной опушке. Две, на вид обычные клюки, преображаясь в ночной темноте, смогли остановить само движение времени. Они уподобились двум жезлам власти, пылающим в руках противостоящих сил, и не найдя себе достойных, сами собой стали вершить исход не начавшихся страшных испытаний. Наконец, закончив волшебный танец света, могущественные предметы, воткнувшись в снег, потухли.
Сходящиеся, не успев толком понять произошедшего, оставались лишь наблюдателями происходящего. Неуловимо быстро они оказались в бушующей стихии вихря, поднявшегося неведомо откуда. Снег, поднимаемый круговоротами ветра, образовал непроглядную пургу. Непогода образовала непроглядную снежную массу, доходившую до макушек деревьев. Она старалась, окунуть разгорячённые головы, чтобы дать время обдумать произошедшее.
Агаша постаралась обнять Анюту и, насколько это было возможно, защитить от колючих брызг колкой пурги. Прозрачного Трифона вдавило в дерево, а Фёдор недолго думая сел тут же где и стоял. Внезапная непогода улеглась так же быстро, как и началась. Перед всеми предстали, будто выросшие прямо из самого жестокого вихря, двое огромных старцев. Взглянув друг другу в глаза, они взяли в руки, ставшие огромными, посохи, которые даже отдалено, не напоминали знакомых старческих помощников. Уже не опушка на стыке двух лесов предстала взорам собравшихся - это был остров среди огромных деревьев-великанов. С высоты не только своего роста, но и прожитых лет, они с нескрываемой укоризной взирали на деяния мелких смертных. Старцы не были известны ни одной из сторон и потому позволяли себе насладиться молчаливым почтением собравшихся.
Какую сторону они занимали в данной ситуации, хоть и, не говоря, но мысленно, одинаково задавали один и тот же вопрос вознамерившиеся уничтожить друг друга.
--Досада, великая досада переполняет наши умы. - Громовым голосом пророкотал один.
--Отпрыски некогда вящих, уподобились поднять руку на Великий Замысел. - Раскатисто, продолжил второй.
--Обладая даром, вам лишь позволено нести его, соблюдая равновесие, а не махать, словно палкой на взбесившегося пса. Каждому из вас дано вершить своё, но не поголовно уничтожать друг друга. И без того жидкая кровь уже отняла у вас право на могущество предков. Так храните то, что осталось.
--Ежели вы, живущие дольше простых человеков не уяснили, что нет белого без чёрного, а ночи без дня, чему можете служить и кого охранять? Как собираетесь хранить сущее?
--Жизнь большого и малого в том и назначена, чтобы каждая букашка могла свою стезю отыскать. У всех живущих свой путь, но и свернуть может любой, пусть даже с вашей помощью. Забыли для чего вам время даровано?
--А, может, решили свой передел учинить? Так пупок надорвёте, или хуже того, двери откроете, которых не под силу закрыть, когда очнётесь.
--Испокон веку хранители сшибка на сшибку гуртом не ходили, потому и явились указать вам место ваше.
--А по сему налагаем на вас послушание, до того момента, как этот призрак свою кончину не узрит.
--Теперича каждый хранитель в силе своей уравнен станет. Продолжателей не возьмёт. Годы ваши замёрзнут. Уничтожить друг друга не сможете, только калечить, да безобразить.
-- А чью сторону спаситель примет, на того верх этого сражения и положим. Выскочек накажет время, незнающих - знание, а умышляющих, сам умысел и побьёт.
--На том мы вам обет накладываем. Под словом нашим вам ходить до назначенного часа. Спастись, убежать не сможете, как бы постыла, да надоедлива, жизнь не оказалась.
--Что первейшими назначено, того никому не избежать.
--Когда бы не нашли избранника, свободу только в этот день получите, да ежели он попросит свободы или полного наказания этому человеку. Желание лишь одно исполнится и от него ваша свобода зависит.
--Вздумает, попросить не за этого грешника - знать тому и быть. Ещё ждать станете, когда людская кровь следующего освободителя выплеснет. Лишь одна ночь в году способна исполнить желание каждого, а ваше, только если попросит заповеданный избранник. Когда правильно посаженное зерно всходы даёт, остальное шелухой оказывается.
На том, огромные одеревенелые исполины расступились, образовав непроглядную аллею в голой толпе живых деревьев. Оба старца, не спеша, воткнув посохи, чинно проследовали вглубь, оставляя за собой онемевших вояк. После того, как последняя тень древних хранителей утонула в сомкнувшихся стражах, только тогда смогли пошевелиться застигнутые врасплох воители. Их посохи приобрели прежний вид небольших старческих опор. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, Игнат и Агаша с лёгкостью вернули себе своё наследие. Так же и остальные, не проронив ни единого слова, расходились в опустошенной задумчивой растерянности. Вековые враги, не только не помышляли о мести, но даже для словесной перебранки ни у кого не блеснуло опрометчивого желания. Понимали не все и не всё из произошедшего. Но каждый задавал единственный вопрос о том, чей гнев заслужили своей горячностью, а потому, перво-наперво было необходимо обдумать и признать произошедшее.
Анюта и Трифон медленно плелись за Агашей с Трофимом. Они из всего поняли только то, что стали зависимыми от какого-то неведомого избранника, которого ещё необходимо было найти.

**********************************************************************************************

Просыпаться на закате солнца и под сгущающиеся сумерки, слушать о давно минувших годах, было единственным моим занятием. Теперь я ждал только подробных объяснений. Почему-то я знал, что моим опекунам было ясно, с чем меня познакомил такой "лечебный" сон. Оставалось получить лишь некоторые объяснения к нему.
Трофим восседал за столом в гордом одиночестве, явно поджидая моего пробуждения. Он не удивился вопрошающему взгляду, а лишь поближе придвинул чашку с горячим чаем. Молчание повисло в воздухе, требуя хотя бы отстранённо брошенного слова.
--Я расскажу. На сей раз, всё подробно расскажу. - Наконец, как-то виновато, начал ни с того ни с сего ссутулившийся старик.
--Да уж, пожалуйста, сделай милость. Оказывается, я тут у вас главный герой, который ни сном, ни духом о деле. - Пробубнил я, стараясь не обжечься, горячим напитком.
--У всего, Коленька, есть своё начало, и во всяком деле обязательно кто-то был первым. В любом деле существует тот, кто поставит начальную точку всего замысла и поверь, необязательно замысел совпадёт с конечным результатом, ведь сама мысль, материализуясь, вносит на момент строительства свои незапланированные решения. Теперь и сам понял, что не всё говоренное в сказках - выдумка. Есть в них не малая правда. Старые люди не то, что нынешние, богатым воображением не владели. Приукрасить могли, а всё от начала до конца выдумать не хватило бы сил. Потому вы и твердите порой, о том, что воображение сможет подкинуть человеку такое, что имеет право быть в самой природе существования. Это верно, оно не может быть, а именно есть. Когда-то давно, ещё до Христовой веры, все мы верили, по нынешнему утверждению, в других Богов и поклонялись им неправильно. А, как тебе уже известно, Боги живут, как и люди, до тех пор, пока в них верят и отдают им в виде молитв частички своих душевных сил. Одна загвоздка - они вечны. Потому и человек, умирая, остаётся жить в памяти близких или, переходя в другой мир, изменяется, неся на себе бремя следующих задач, лишь оттого, что и сам Бог, осуществляя свой Великий Замысел, меняется, призывая верующих к новому духовному росту. Ничего не стоит на месте, всё движется и всё меняется. Нельзя получать что-то, не жертвуя чем-то пережитым. До сего дня есть молельные места, обладающие великими силами, потому, что им надежды не одного рода в жертву принесены. Православной Русь существует много веков, и если она раньше молилась иначе, то это ещё не значит, что заблуждалась. Одно время - одни стремления, изменилось, то внесло свои исправления в настоящее. Задумайся, неизменно и всегда верили в единого Создателя всего сущего. Называли по-разному, но имели в головах одного, Того - Кто создал этот мир и вдохнул в него жизнь. Земля по ту пору разными диковинами населялась, а главного не было, будоражащей мысли, которая неистово звала, отсюда последовал новый виток перемен. Потому, как человек не только венец природы, но и главное Его творение, отражение своего Создателя. Множились люди, но множились и их разности. Ты и сам понимаешь, не выжил бы человек без помощи Вышнего, потому послал Он на землю хранителей Великого Замысла. А они, бродя по свету, передавали своё мастерство другим. Так и поддерживалось равновесие сил, созданных Богом для проживания каждой минуты человеком в неистовой борьбе за веру и неверие, защищая или предавая Великий Замысел, но всегда ищущим свой путь. Ведь сколько людей, столько и путей, и все они не обязательно к Великому Творцу ведут. Старая вера сильнее на чудеса явные была, потому, как на ведовстве держалась. Вот сейчас, используя не по назначению те могучие знания, можно раскачивать весы, ища корысти, а не намеченного каждому своего пути. Ты только задумайся, ведать, значит знать, а Веды, записанные задолго до нас, не призывали дарами Всевышнего торговать или похлеще того, порчи друг на дружку без разбору насылать. С их помощью предки старались поделиться вековыми знаниями, коими награждались лишь самые достойные из добрых и смиренных родов, чтобы помочь человеку выжить и дальше идти. За многовековые вплетения одного знания о вере в другое, нельзя разрубить их простым наложением запрета, разграничив на язычество прошлого и истинность православия настоящего. Если вера жила много лет, передавалась из поколения в поколение, то на тот момент именно она спасала и направляла заблудших.
Вырос народ, исчерпала себя мудрость пережитого, так уважь, давая место новой, но старого не топчи, ведь не одёжка, просто так не скинешь. Почти любой православный праздник под собой несколько основ имеет и простому смертному того не расчленить, потому, как каждый всё одно ведёт к доброй, единой цели.
Подумай сам, раз ведовские хранители были посланы и их дары не потеряны, а в роде человеческом прорастают, знать, на то Высшая надобность положена. Правота тогда существует, когда на то надобность имеет.
Пусть Игнат тебе своё житьё обсказывал, но его правота в его сути живёт со своими замыслами. Мне завещанная, в моей, а твоя, нынешняя, не потёртая временем, в твоей, ещё жидкой сути зарождается, но должна не только поселиться, а ещё и ростки дать. Война, которая веками двумя лагерями ведётся, не только существует, но и вестись по особым правилам должна. Нарушив правила, все встали перед ответом, вот только выгодно ли ответ держать Игнату?
Даже посохи наследные силами разделены особыми, друг против друга сражаться не будут. Агашин, к примеру, помимо того, что свою хозяйку охраняет, ещё и путь ей помогает выбирать. А когда время придёт уйти, то поможет дверь в межвременье приоткрыть. Его передать или того хуже, отобрать никому не под силу. Следующего хранителя он, уподобляясь живому, тоже сам выберет и будет ему не просто диковинной вещью, а другом, с которым и по душам поговорить не раз придётся, да и от врага верной защитой послужит. А вот Игнатов, по воле первого хранителя из рук в руки заповедно передаётся и всех своих прежних хозяев в себе держит. Видел на нём крупные красные камни? Так вот это они и есть, всегда под рукой у обладателя посоха, а значит и на вечной его службе.
Одно занимает сейчас колдуна, старые силы разбудить ему не под силу. Голубые камешки не всякому хранителю оживлять подвластно - это старые строптивые духи, которые по своим законам жили и не ко всякому хранителю являются. Игнату никогда ещё не удавалось с ними совета держать. Презирают они его, слабым считают. А паутина, которая все камни держит, на вид вроде металлическая, но металл здесь ни при чём, она из того же дерева отполирована. Отсюда и власть в ней великая запрятана. Она всё их племя, словно в сети паучьей держит и от каждого подпитывается, потому верх у Игната над всеми, как у держателя племени. Даже Влас со своей силой к ней прирос, не отдал его посох, в виде одного из камней в себя втянул, а не просто так распылиться позволил. Потому и крутит Игнат. Время тянет.
У меня думка одна на это счёт заимелась, видно нащупал он способ обрести свой верх, потому и хочет его испробовать. Но время подпирает, а тут ты, такой мечущийся, да намешанный воспрепятствовать можешь. Видать и посох ему откликаться стал, раз решился убрать тебя со своего пути, заморочив полуправдой голову. Есть у него ведовская книга, которая тоже мёртвой много веков лежала, а тут, вдруг, из неё туманы потекли, не своим же умом он сумел заморозить всех, что б тебя к себе вызвать. Захотел ещё перед нами похвалиться. Да ты её видел. Так вот и она ему долго не давала желанных знаний, противилась полукровке. А тут на тебе, открылась. Старый хранитель думал, что, назначив усердного Игната вместо себя, этим его с Дунькой хлеще верёвки повяжет, ну да просчитался. Строптивости дочери по ту пору ни какого уёма не было.
На ять, всего вот так прямо враз и не расскажешь, но законы и устройства нашего мира не токмо понять, ещё и пожить в них надобно, чтобы все они смогли тебе раскрыться.
Потому, ты на нас, Коленька, обиды не держи. Мы хотели тебе всё по порядку представить, как и всем, кто до тебя был, но в этот раз Игнат по-другому стал тебя зачаровывать. Правильно ты во снах многое видел, но даже праведное дело по-разному подать можно. А вот дать возможность саму праведность под большой вопрос подвести, да своим умом покумекать, то на поверку, куда интересней окажется.
Скрывать не стану, пора нам с Агашей уходить. Послужили довольно. Интерес в тебе - конкретный имели, но последнее слово, всё одно за тобой. Скоро Великое Рождество, то есть день, когда ты можешь освободить своим словом Трифона от оков проклятия, но и дашь дорогу нам в другой мир, или за Игнатом правоту признаешь, тогда сам к нему перейдёшь, да и его великой магией одаришь. Но есть ещё один путь, можешь и себе каких благ пожелать, тогда для тебя только твоя жизнь переменится, то в твоих руках.
Одно знай, принять для тебя решение за Трифонову свободу - это значит на наше место заступить. Сдюжишь ли такую судьбу? Главное - это твой ответ для всех. Сможешь ли отказаться от мирских друзей, которых не увидишь и переживёшь? Отказаться от родни, которая тебя оплакивать станет покуда жива? Примиришься ли с вечным одиночеством? Ведь никогда и ни для кого ты открыться не сможешь, а зовы о помощи, как свои мысли слышать станешь. Да ещё в наследство тебе изворотливым вечным врагом Федька достанется. С ним и с Лизкой в вечном противоборстве жить уже не в нашем простодушном времени, а в твоём, которое тебе, как не нам знакомо. Подумай, а потом дай ответ. Прямо скажу, не хочу думать о других твоих решениях, потому как не к душе они мне. - Закончив свой длинный рассказ, Трофим, как мне показалось, даже отстранился от меня. Стал серьёзней и холодней.
--Рвался я за ответом, а когда получил, то не рад стал. Почему человек всегда гоняется за тем, что его же потом и огреет? Как выбирать и что? Тем более, никак это со всем тем, что знать мне положено не вяжется. Думаю, есть в рукаве твоём ещё что-то, чем меня дальше вести. - Выдавил я из себя что мог, огорченный недоверием, но тут же вспомнив, оживился. - А Игнату-то, какая с меня польза, кроме как желание у заветной сосны прошептать? Ему я сам, зачем нужен?
--У него свой мудрёный замысел. Из того, что ты знаешь, Фёдор в душе какие чувства вызывает? - Вновь оживился старик.
--Век не встречаться с поганцем. Какие ещё могут быть чувства?
--А сам Игнат?
--Прости, конечно, но чувства довольно-таки противоречивые. Даже не знаю, что и сказать.
--А в том и собака зарыта. Ежели скажем, ты не пожелаешь, к примеру, на себя таковое ярмо вешать, то он, как бы ни бился его сынок, всё одно, по-прежнему у власти остаётся. А это лишнее время в свои силки Трифона заманить. Вот только как он дальше выворачиваться надумал, не знаю, но у него всегда какая-нибудь пакость за пазухой имеется. - Искоса бросив на меня хитроватый взгляд, мой учитель продолжил, при этом, как всегда, оставив место для моего размышления. - Главное теперь только тебе приглянуться, да посильнее с желаниями увязать, а там и раскроется. Трифонов переход ему лишь во вред, потому как с ним и его время истекает, вот он и старается.
--У каждого своя выгода, а я словно призовой шар. Только и у меня могут по ходу свои мысли возникнуть?
--Так всегда и было. Не тебя первого готовили, да к заветной сосне водили. Каждый своё желание и высказывал.
--И, что? Не уж-то и вправду исполнялось?
--А как же?
--Ничто человеческое ведь и мне не чуждо!
--Потому и говорю, подумай сперва, а потом честно скажи, что выбрал. За много лет сюрприза не сделаешь, только разочарование.
--Вам можно, сюрпризы, разочарования, тайны разные иметь, а мне, так сразу только одну правду, как на духу.
--Вижу, мысли заработали, стало быть, науки недаром прошли. Времени мало осталось, ты решай, а мастерство теперь каждый день оттачивать станем.
Моему возмущению не было предела. Я не смог даже высказаться толком, как Трофим, под моё беспомощное бульканье встал и направился к выходу, оставляя мне, мои бушующие эмоции. Наверное, я для такого древнего хранителя и в самом деле был как на ладони. Что по сути меня ждало? На эту тему я уже не раз размышлял и как сейчас видно, очень громко, чтобы он не услышал, а иначе, зачем ему передавать своё умение.
В конце концов, поиски причин были завершены, оставалось лишь принять решение и двигаться дальше по приготовленному пути.
Вот и настал мой звёздный выбор, который свалился на голову подобно мешку с цементом. Давались запредельные возможности, но отнималось простое человеческое счастье. У Трофима хоть Агаша под боком была, а меня оставляли сразу одного на все времена и окружающие несчастья. Недолго думая, я отправился к своему полюбившемуся болоту. Тоскливо захотелось одиночества. Будь что будет, но желание самому покопаться во времени и получить неожиданный совет из прошлого или будущего, привлекал больше, чем пустое восседание за столом и примитивное прокручивание разговора с Трофимом.


Дарислава.


Утопая по колено в снегу, я шёл по зову своего сердца к месту, как казалось, которое приняло меня и было готово если не защитить, то уж наверняка помочь принять решение. Думалось мне там легко, и прятаться от дружной компании там было очень комфортно: с одной стороны не потревожат, а с другой, знают, где искать.
Присыпанные снегом ели и редкие сосны, благодушно расступались, заманивая всё дальше и дальше в лес. Замороченная зимним сном тишина, приводила меня в уверенное состояние покоя. Медленные шаги по глубокому снегу, создавали вид ходьбы на месте. Окутанные белым пухом деревья расступались, не показывая в своей одинаковости хотя бы малейших перемен. Наслаждаться зрелищем прекрасного холодного сна я был не в настроении. Хотелось порывистого ветра и пусть настораживающих, но дальнейших перемен. Ледяное спокойствие, пробиравшееся внутрь убаюкивало, а потому не предвещало ничего опрометчиво-правдивого.
"Рубануть бы сейчас увесистой палкой, по всему этому сонному великолепию", -- вдруг пришло мне в голову. По-мальчишески залихватская мысль придала больше жизни, и жажды привести свои мысли в состояние согласия с самим с собой. От предстоящего поиска требуемых ответов, я ожидал получить не только интересующие меня знания, но ещё найти других таких же избранников, прожитых подобные качания в представляемых выборах. Хотелось посмотреть на то, как другие чувствовали себя в подобных обстоятельствах. Ведь я не был первым, а значит, они принимали решения, которые отодвигали обе силы от окончания давнего спора.
Увлекаясь, я чуть было не пропустил засыпанного снегом, ещё недавно такого зелёного болота. Старый трухлявый пень под слоем белоснежного одеяла, оставался по-прежнему древним уродцем, который и помог узнать мой уединённый уголок под покровом сонной немоты. Первый брошенный взгляд на это место глубокой осенью, почему-то навевал состояние поной уверенности в себе и своих силах, что совершенно противоположно воспринималось теперь, в полной, и почему-то тревожной глухоте этого уголка. Он как будто в тайне от меня ожил и тихонько, исподтишка наблюдал за маленьким запутавшимся человеком, свысока усмехаясь его ничтожным мыслишкам. Моя суть трепыхалась уже не противопоставлению себя всему знакомому и незнакомому окружению, а, как будто заключала помимо меня договор, который навязывал определённые обязательства. Лёгкая враждебность, витавшая над болотными кочками, мягко перетекала на высокомерно сонные, завораживающе-прекрасные деревья. Пень, похожий на гигантский гриб, напоминал спящего лешего, хранящего покой умиротворённого белого царства. Сбивая его большущую, покрытую ледяной коркой шапку, я обнаружил под ней охапку опавшей листвы, на которую и примостился с великим удовольствием.
Взирая на заснеженную пустоту, хотелось, как в первый раз увидеть чудесное облако и, разгребая его плотную пустоту оказаться в том прошлом, которое привело бы к разрешению моего двоякого положения. Я стал представлять молодых людей, оказавшихся подобно мне, в учениках Трофима и Агаши, так же готовившихся к важной ночи перед Великим Рождеством.
Вместо всего этого, неожиданно появилось на месте занесённого снегом болота, голубое чисто озеро. Зиму сменило жаркое лето, в котором престарелые ивы омывали свои густые косы в прозрачной воде и зелёной стеной отгораживали от посторонних глаз ровную чистую гладь воды. Около самого края, на маленьком выступе, почти в шаге от меня, сидела молоденькая девушка и что-то пыталась разглядеть в ровной, словно зеркало поверхности. Моё тело уже не обременяло, оно осталось где-то далеко позади, потому я, уподобляясь маленькой прозрачной дымке, мог передвигаться лишь силой собственной мысли. Зависнув прямо у неё над головой, от неожиданности я резко отпрянул. Она рассматривала в этой чистой воде не собственное отражение, а других людей, которые передвигались и разговаривали.
--Кто тут? - Обернулась зеленоглазая незнакомка и поднялась на ноги. Её густые пшеничные волосы тяжёлой россыпью окутали хрупкую фигуру. Красный длинный сарафан, надетый поверх белой широкой рубахи, не давал иллюзию пышности её сложения, а наоборот подчёркивал детскую изящность. До навязчивости знакомый курносый носик, усыпанный множеством веснушек, и строптивое выражение ещё пока угловатого личика, делали эту девушку похожей на рассерженную Маринку в день нашей первой встречи.
--Тятко, ты что ль со мной забавляться удумал? - Настойчиво выискивая кого-то, она крутила своей птичьей головкой на тонкой шее, в надежде тут же получить ответ.
Как она могла меня почувствовать? Ведь для прошлого я не был ещё рождён, а по науки Трофима, прошлое, если только не заглядывало в данный момент в будущее, не могло ощущать нерожденного тем временем. Интерес разгорался. Куда занесло меня нетерпение в получении новых знаний и подтверждений моих же собственных сомнений?
Сновидения и Трофимовы объяснения толкали на познания себя самого, а тут снова прошлое, да ещё какое!
Если бы ни эта копна волос цвета спелой пшеницы, то девушка была бы просто вылитая Маринка. Думать долго не пришлось, из близкого леса показался могучий старик в красной рубахе и широких штанах с перетянутыми от лаптей бечевками.
--Чего расшумелась? Кто спужал что ль? - По-отечески заботливо спросил он девушку.
--Я зерцало сделала, да решила свою судьбу подглядеть, как тут прямо рядом со мной кто-то пронёсся. Я подумала, что ты проучить удумал, вот и позвала.
--Поглядим, кого это ты сюда притащила.
--Я ж не нарочно... Потом, не думай, сделала всё в точности, как ты и говорил.
--Теперича нечего отвёртываться, главное, что б кому худому ворота не открыла.
--Тять, про то потом скажешь?
--А то как же, пусти козу в огород. - Усмехаясь, старик стал водить руками, словно слепой, который пытался пройти, чтобы ненароком на что-то не натолкнуться. Когда он повернулся в мою сторону, то я почувствовал, как сильное нечто пытается ухватить моё прозрачное существо и притянуть поближе к этому человеку. Хоть и мыслями, но он пытался потрогать меня. Недолго думая я выставил защиту, которая заставила странного кудесника отдёрнуть руки. Его серые маленькие глазки подёрнулись пеленой и уставились прямо на меня, стараясь пробуравить в моей воображаемой стене хотя бы малейшую брешь. От натуги старик покрылся испариной и по его вискам пробились два маленьких ручейка пота. Подобные действия, оказали довольно сложные выкручивающие ощущения, которые были бы сравнимы с болью или точнее сказать, с внезапно накатившим страхом. От подобной неприятности мне, хоть и с большим трудом, всё же удалось вырваться. Из крепких рук старика снова потекла вязкая энергия, которая на этот раз окутала меня с ног до головы. Тут мне пришлось принять меры, щёлкнув его по рукам, я с почти неимоверными усилиями вырвался из плотного кокона, и, отлетев, как мне казалось, на безопасное расстояние, понял, что и моему противнику тоже пришлось несладко. Он, быстро отдёрнув руки, мягко опустился на густую траву и, задумчиво почесав в вихрастом затылке, сдался.
--Не наша то волшба. С такою диковиной ещё не встречался. Могу сказать только то, что это неопасное, а вот что за невидаль - не знаю. Уж больно мудрёно противится.
--Вот так да, а я-то думала, что ты всё на этом свете знаешь.
--То-то и оно, что на этом. А это чудо нетутошнее. Да и боги его мне не ведомы.
--И чего делать станешь?
--Поживём-поглядим, пока дай дух перевести, а там может статься, и поговорим с ним.
--Ты и такое сумеешь?
--Что ты заладила: можешь, не можешь. Настоящий волхв должён мочь головой работать. Вот подумаю, так скажу.
Растянувшись в высокой сочной траве, старик то ли заснул, то ли сделал вид, но с закрытыми глазами он пролежал довольно долго. Девушка, стараясь не мешать отцу, сидела в отдалении и выплетала себе огромный венок из пучков травы и только иногда посматривала в его сторону. Она ждала новых чудес или продолжения науки волхования, а может статься, хотела сама принять участие в поимке нового ведьмака, который забрался к ним в укромное место, чтобы подсмотреть за отцом, потому и не уходила, внимательно следя из-под длинных ресниц за своим наставником.
--Пошли дочка домой, не уйдёт наш гость так скоро. За ответами он пожаловал. - Неожиданно поднявшись на ноги, бросил в её сторону отец, направляясь едва заметной тропинкой по краю озера, огибая плакучие ивы.
--Ты опять меня обманул. Ну, хоть скажи, чего подсмотрел-то. - Раздосадовано стала канючить девушка. Перемявшись с ноги на ногу, она бросилась догонять своего несговорчивого родителя.
--Славуня, ты знаешь, кажному знанию свой черёд. Не лезь поперёк, всякому своё время назначено. - Не останавливаясь, назидательно ответил отец. Мне же, ничего не оставалось делать, как пристроиться рядом с ними и, чтобы не пропустить ни единого слова, находиться к ним, как можно ближе.
Небольшая рубленая изба, словно вросшая в самую что ни на есть серёдку высокого кустарника, была покрыта поверх соломы свежескошенной травой. Она почти сливалась с окружающей зеленью и немного смахивала на крупную нору. Маленькие глазки окошек, затянутые какой-то серой толстой плёнкой, совершенно не пропускали дневного света и находились у самой земли. Зайдя внутрь, хозяева присели около стола, давая мне возможность рассмотреть их убогое жилище. Стол, лавка, да печь, которая явно топилась по-чёрному, составляло всю немудрёную мебель. По стенам пучками развешенные травы, разносили аромат лета и солнца. Он пропитывал моё бестелесное существо целиком, превращая в одурманенный выдох жаркой поры.
--Неси, дочка, корчагу с дождевой водой. Путника с дороги умывать станем. - Прищурив глаз, попросил хозяин. Девушка со странным именем мгновенно бросилась исполнять поручение. Она с придыханием исполняла всё, на что ни указывал ей отец. Усердие было так велико, что казалось, она хотела предвидеть следующую его просьбу. Когда липовая лучина была зажжена во главе стола, а просмоленные, сосновые прутки окружили большую деревянную плошку с водой и стали, издавая смоляной аромат, нещадно чадить, тогда старик начертил прямо на воде какой-то замысловатый знак, отчего вода сама собой стала бурлить. Пар, будто от кипящей жидкости, стал отлетать клоками, смешиваясь со смолянистым дымом и лишь на мгновение, задерживаясь над столом в виде облака, двигался в моём направлении. Он как будто живой, накладывался ровными слоями на моё призрачное существо, окутывая целиком, придавая телесные очертания и делая меня молочно-прозрачным, но довольно хорошо видимым для окружающих.
--Теперь и сам говорить можешь. Зачем пожаловал? - Из-под густых бровей недобро рассматривал меня старик.
--Хочу судьбу свою познать, чтоб не ошибиться, а меня сюда забросило. - Сказал я одними мыслями, потому как тела своего всё рано не чувствовал, но с превеликим любопытством старался рассмотреть свои новые конечности.
--Знать для нас ты не родился ещё!? - Понял меня ведун.
--Для вас нет, но там, где живу, от меня много просят, а я запутался. Кому верить не знаю.
--Так это ж проще простого - тому, кто правду говорит. - Не выдержала девушка.
--Может, научишь, как различить её, если каждый не обманывает, а только всю её не говорит? - Скорее по привычке, попытался я небрежно ответить.
--Видать здорово вас там жизнь заморочила, что кинулся в наше озеро за советами. - Покачивая головой, процедил старик. - Каким богам вы там только служите, что вот так без страха в прошлое соваться удумал?
--Триединому: Богу Отцу, Сыну и Святому Духу.
--Вера вроде наша, а как-то мудрёно. Кто в волхвах наставником у тебя, молодец?
--Нет у нас волхвов, давно уже нет. Мы о них только в сказках слышали.
--А кто же вас уму-разуму учит?
--Многие, не объяснить мне вам сейчас своего уклада, да видно и к вам, угодил просчитавшись.
--Вопрос задавал? - Строго спросил кудесник.
--А как же? Много вопросов в голове вертелось, все разом и не упомнишь.
--Тогда правильно попал. Не могло время с метаниями твоими, куда попало за ответами выплеснуть. Только чего от нас надо, не пойму пока.
--Вы хоть добры люди, сказали мне, кем сами-то будете.
--Я - Виждич, а эта егоза, дочка моя - Дарислава. Мы с ней пока здесь у озерка проживаем, а как время придёт, то к людям подадимся. Не так далече как ты, но тоже в грядущее глядели, оттого и не гоним... Мудро больно устройство жизни. В ней нет места для ошибки. Каждому своя дорога определена, и идти по ней без страха должно. Даже сомнения твои, как видишь, непростыми оказались, раз сюда забросило. Они, по-всему видно, сюда привели за корнем твоим.
--Ты, наверное, прав, но мне никак в голову не идёт, чего такого я от вас узнать должен, чтобы в моём деле пригодилось.
--Не спеши, всё одно пока не поймешь, отсель не выберешься, а значит, времени у тебя много. Поспрошаем у мудрых, да и сами покумекаем. - Сказал старик и жестом велел дочери убирать со стола. Белый дым, придававший мне очертания, испарился, и я снова стал невидимым. Виждич, пригладив свою растрёпанную бороду, подошёл к дочери и попросил её о чём-то лишь одними глазами. Дарислава всё поняла, и по кислой мордашке было видно, что недовольство в данном случае принимались с великим усилием над желанием.
--Ну, пошли гуляка, посмотрим, что ты за загадка такая. - Бросил старик в мою сторону, выходя из тесной избёнки. Дарислава долго смотрела нам в след, сожалея о своей непричастности.
В лесу вечерело быстро. Плотная листва уже почти не пропускала отблески уходящего солнца. Сильной размашистой походкой Виждич уверенно углублялся в лесную чащу. Он шёл по едва заметной просеке, которая уводила нас в почти непроходимые дебри. В кромешных сумерках, я мог различать только огромных великанов с раскидистой кроной, тогда как кустарники сливались с ровной стеной темной ночи.
--Слушай, Виждич, а это ничего, что мы вот так на ночь глядя, в гости заявимся? - Не выдержал я пыхтящего молчания.
--Не боись, тебе здесь ничего не сделают, ты же ещё не родился для нас. Своих бойся, которые твою плоть сейчас охраняют, а то глядишь и вернуться не к чему будет.
--Как это охраняют? Никто меня не охраняет. - Удивился я.
--Ты, это, безо всякого догляду, что ль в такую даль вломился? - Пришёл черёд удивляться моему провожатому.
--А чего доглядывать? Без меня оно, поди, никуда не убежит, сам сказал, бояться нечего, что положено, то и случиться.
--Оно-то, конечно, так, но возле себя, всё одно, верного человека оставить не мешало бы. Тебе же спокойней было.
--Да не нужен я там никому такой раздвоенный, меня целенького беречь взялись и попутно наукам разным обучать. А я в этих науках будто муха в паутине, чем больше барахтаюсь, тем больше запутываюсь. Вот и ты, ведёшь, а сам не говоришь куда, зачем. Может статься и это лишним грузом в моей душе висеть станет.
--К древнему ведуну я тебя провожаю. Он с любым вопросом разобраться способен.
--Выходит, ты не слишком силён в моём деле оказался, или решил, что проще другому меня сбагрить?
--Больно оно меня задевает, дело твоё. Прямо всего себя наизнанку вывернуть надобно, а сила тут вовсе не при чём. Не хочу я знать будущих дорог своих наследников, милее, как простому смертному - на милость богов надеяться. - На этом он остановился, указывая на огромный валун, освещённый лунным светом. - Жди тут, а мне теперича, здесь делать нечего. Не обижай Маринку, помни веточка мово рода она, большая часть Славуни в ней как в нашем озере отразилась. Ну и ладноть, это потом, когда на обратном пути к нам заглянешь, тогда уж и приговорю на дорожку.
Крепкий старик резко развернулся и пропал в лесной кромешной темноте, оставив меня в совершенном одиночестве. Никогда ещё я не оставался так в ночном лесу. Полная луна в окружении ярких низких звёзд, заставляла невольно оглядываться по сторонам. На некоторое время я даже забыл о том, что порхаю по лесной опушке, оставаясь невидимым для всего здешнего мира. Замирание лесных шорохов, образовало глухую пустоту обездвижения, даже бесшабашный летний ветерок притаился подальше от грозного чёрного валуна, стараясь не потревожить его строгого одиночества. Огромный камень, вросший в середину лесной опушки, навевал неимоверную тоску. Незримый холод вливался в меня вместе с жёлтым светом низко нависшей луны, которая высвечивала всю поляну не хуже дневного светила. Будто нарочно испытывая на прочность мою решимость, она старалась не столько запугать меня, сколько внушить трепетное уважение к этому месту. Не отбрасывая тени, камень указывал немой глухотой звёздной ночи, на мою ничтожность в сравнении с ним. Время остановилось, давая мне шанс на удивительную почтительность к глухому лесному уголку. Сколько я прождал, не знаю, потому как, вылетев из своего времени, уже не мог ощущать его реального течения. Но даже не имеющий тела, я всё равно не потерял простых человеческих инстинктов, которые кричали: то об опасности, то обуревали сильнейшей жаждой любопытства, и потому, словно пришитый, я остался наблюдать за происходящим.
Огромное жёлтое светило, нависшее ровно над древним чёрным камнем, отбросило плотный пучок яркого холодного света, тем самым, выдернув его для полного обозрения. Валун, омывшись в столбе холодного луча, словно живой стал раздвигаться. Если бы это было возможно, то я бы просто-напросто покрылся мурашками в жутком оцепенении, но, моё положение позволило лишь наблюдать со стороны за просыпавшейся древней силой. Жёлто-голубые искры, пробегавшие по поверхности камня, растворяли его твердь, выпуская одинокого седого старца в длинном белом балахоне. Огромный посох в крепкой руке, с изогнутым в виде ползущей змеи основанием, немного позволил расслабиться. Лицо старца из-за длинной бороды и усов, почти не давало очертаний, но острые глаза под навесом тяжёлых бровей довольно живо рассматривали меня, словно я стоял перед ним воплоти.
--Здрав будь, мил человек. - Пробасил он мягко, но довольно уверенно для своего возраста.
--И тебе здоровья, дедушка. - Постарался я быть вежливым.
--Чего привело тебя сюда, спрашивать не стану, без того ведаю. Хочу другое спросить: зачем тебе знание спонадобилось?
--Не хочу себя пустой игрушкой чувствовать, пусть даже и в добрых руках. Надо мне, дедушка, самому всем этим проникнуться, а там уж и думать, как поступать.
--Знания я тебе дам, но только для того, чтобы отважиться и избрать свое. Чего тебе на роду начертано, оттого не отвертеться, а остальное сам добывать станешь. У тебя сейчас токмо одна заковыка, даже малую каплю мудрости надо суметь сдюжить, чтоб в голове удержать, да не растеряться, чтоб поверить. А то не ровен час, и воронами добытые мудрёности разлетятся, опустошив не токмо рассудок, но и сердце любопытное.
--Голова моя хоть и далеко от меня, но душа всегда главней считалась, знать, душой принимать стану, а за рассудок и того пуще, беспокоиться нечего, коль он ещё не наполненный. Если до сих пор не свихнулся, значит уже ничего подобного не случиться.
--Молодец, не сплоховал. Твоё решение - твоя награда.
Седой старец поставил посох в край того самого камня, откуда он появился, и, словно тягучее тесто намотал его на самое остриё палки, затем со всего размаху, как малую птаху запустил далеко вверх. Подобной молодецкой силы от древнего старца нельзя было, и предполагать, а он и глазом не моргнув, стоял в кротком ожидании последствия. Тяжёлый посох, коснувшись холодного отражения ночного светила, стал преображаться в рябиновый куст и, мягко опускаясь в середину опушки, прирастать раскидистым деревом.
--Смотри теперича, во все глаза смотри, да не вздумай спрашивать, покуда, само не остановится. - Пророкотал старик, под вихрь меняющегося дерева.
Замелькали в верхушках деревьев солнце с луной, а день с ночью, не касаясь даже тенью самого старца. Время, убыстряясь, отматывало назад, рябя картинами зимы и лета. Молодел и расцветал рябиновый куст, опадала с него листва, до тех пор, пока молодым изогнутым стволом с малыми клейкими листочками не стал. Бушевал лес в солнечном летнем разнотравье. Неугомонные птицы, стараясь выхвалиться одна перед другой, громко распевались звонким щебетом. Жизнь бушевала неуёмной жаждой радости тепла и света. Из плотной зелёной стены деревьев робко вышла на поляну молодая девушка. Медленно, словно плывя поверх сочной травы, прошла она к молодому деревцу. Слёзы обиды душили и, прорываясь, градом, катились из её огромных изумрудных глаз. Печаль, которую испытывала незнакомка, тяжёлым гулом отозвалась у меня внутри. Хотелось подойти и утешить такую тихую и неуёмную печаль. Молоденькое деревце потянулось к ней, стараясь хоть небольшой тенью обласкать безутешную красавицу, когда она присела около гибкого ствола. Её струящиеся волны волос цвета льна были небрежно заплетены в косу и лёгкий, набежавший ветерок, будто играя, старался освободить новую густую прядь из светлых упругих волн.
--Чего, озорник, разыгрался? Не видишь, они меня боятся. Забыли, как не только о смерти лёгкой молили, но и жизнях своих никчемных. - Отмахиваясь от летнего ветерка, словно от человека, вымолвила красавица. - Они ещё увидят, когда я сама, словно простая смертная, им принесу дитя. С обликом человека, оно родит потомство и я, не хуже людей в своих потомках прорастать стану.
День клонился к закату, тенистая зелень листвы становилась темнее и всё более плотной, когда на опушку вышел молодой высокий парень, который сильно удивился, увидев в чаще леса безутешно плачущую девушку. С длинными до плеч чёрными волосами и красной рубахе, он не особенно походил на простого землепашца, но и от охотника у него тоже ничего не было. Постояв в нерешительности, он, наконец, отважился подойти поближе к грустной незнакомке.
--Кто ты, красавица? Кто посмел тебя обидеть? - Осторожно приближаясь, спросил он.
--Тебе-то что? Насмехаться удумал над беззащитной девушкой? - Не оглядываясь, ответила она.
--Что ты, я помочь хочу. Может, чем пригожусь тебе, утешу.
--Утешить вздумал? - Почему-то со злой насмешкой в глазах, она взглянула на молодого человека.
--Что ты, глупая? Я без всякого лиходейского умысла. Просто в такой час в лесу, совсем одна... - Недоумевая, стал он пятиться.
--Ничего. - Вдруг кротко опустив голову, ответила страдалица. - У вас парней только одно в голове и вертится, потому и напугалась.
--Ежели корова забрела, то не думай, найдём твою кормилицу. - Продолжал утешать молодой человек, не осмеливаясь подойти ближе. - А то может статься, я с берегиней разговариваю?
На эти слова грустная девушка поднялась и предстала перед нами в образе прекрасной молодой женщины. У неё и в помине не было наплаканных глаз, а светлые длинные волосы отливали солнечным закатным светом и, уподобляясь живым, стали расплетаться сами собой, струясь по плечам и прикрывая своими волнами хозяйку от любопытных глаз. Трава, на которой, гордо вкинув голову, стояла загадочная незнакомка, не приминалась. Даже малая былинка под ступнёй красавицы, колыхалась от дуновения прохладного ветра, который нет-нет, да набегал на укромный лесной уголок, давала понять о необыкновенности незнакомки.
--Кто же ты? - Поняв, что ввязался во что-то не очень приятное, парень стал пятиться назад.
--Ты же сказал, что готов помочь мне, или решил от своих слов отказаться? - Торжествовала загадочная девица.
--Нет, от своих слов я не откажусь, только просьбу свою обскажи... - Уже пожалев о пророненном обещании, парень отодвинулся от неё на безопасное расстояние.
--Проста моя просьба, но по силам ли тебе? - Дразнила незнакомка.
--Да я вроде парень крепкий. Не томи душу, говори чего надо. - Не унимался на словах молодой человек, но по-всему было видно, что готов был бежать со всех ног как можно дальше от подобных загадок.
--От слова своего не отступись потом. - С едва заметной угрозой произнесла незнакомка.
--Да что ты меня всё пытаешь, да на испуг берёшь!? Не отступлюсь. - Третий раз дал обещание молодой человек впервые увиденной красавице.
--Тайно от всех, я хочу родить ребёнка. Помоги мне. Обещанное трижды должно быть исполнено. - Подходя ближе, вкрадчивым голосом, почти что пропела незнакомка.
--Грех это. Не муж я тебе и не суженый, а ты ко мне с такими речами. Сама подумай, как я потом жить с таким грузом стану? - От неожиданного предложения парень на некоторое время аж остолбенел. С выпученными глазами и, не найдя ничего более разумного, брякнул то, что первое пришло в голову. - Сама же потом ещё пуще прежнего рыдать станешь.
--Не думай об этом, то моя забота, а твоя доля от тебя всё одно не уйдёт. Сын волхва должен свою судьбу распознать. Аль ты слепцом народился, и разглядеть не можешь? - Женщина протянула руки и медленно поплыла поверх травы в направлении обескураженного молодого человека.
Даже мне, стоящему поодаль от неё, были видны её огромные зелёные глаза, которые заставляли забыть весь мир, растворяя в них печали и радости, тревоги и надежды. Сквозь водопад солнечных волос, веяло само желание жизни, подчиняя себе волю и разум человека, будя в нём животную страсть плоти.
Прошло совсем немного времени, когда двое молодых людей откликнулись природному зову мироздания и уже, наслаждаясь друг другом, торжествовали плотью слияние своих сущностей.
Если бы я не видел недавней встречи этих двоих, то вполне мог подумать о них, как о пылких влюблённых, сбежавших от всего мира, для того, чтобы хоть несколько часов побыть вдвоём, насладиться уединением в теплую звездную ночь от посторонних глаз. От былого страха и осторожности не осталось и следа. Природа взяла верх над разумом, когда две противоположные сути оказались в объятиях друг друга. Всё что угодно, но на первую встречу это никак не было похоже. Неуклюжие одеяния, будто по волшебству сами собой сползали, пытаясь освободить тела для великого таинства слияния.
Наблюдать и подмечать подробности такого момента мне не хотелось, и я невольно отвёл глаза в сторону старика, который стоя рядом со мной, что-то нашёптывая, смотрел поверх происходящего. Густые белые брови скрывали его старческие глаза, а лицо оставалось неподвижным без малейшей реакции на происходящее. Словно вырезанный из камня, он был бы похож на музейный экспонат, если бы не едва заметные движения губ, то его никак нельзя было бы считать его живым. Медленно повернув голову в мою сторону, он указал на происходящее, ради чего был потревожен.
Высокая трава покрывала два нагих тела, оплетая их под дуновением мягкого ветерка. Обманчивые вечерние сумерки прикрыли наготу тел, оставив нечёткие очертания под холодным лунным светом.
Сладкий сон сморил крепкого мужчину. Он лежал с блуждающей полуулыбкой, тихо посапывая в полной безмятежности. Его крепкая рука ещё обнимала девушку, под впечатлением такого недавнего блаженства. Соблазнительница поднялась и с грустью посмотрела на него. Она добилась именно того, что не давало ей покоя последние годы существования. Выбрав младшего сына местного волхва, богиня Марана, не задумываясь, решила его судьбу, но в самую последнюю минуту ей вдруг стало жаль незадачливого человека, потому, растворяясь, она ещё раз пристально посмотрела на свою жертву, только на единый миг, но пожалев и о своей нечеловеческой сути.
Прохладное утро, свежестью и влажной росой выпавшей на траве, скорее отрезвило, чем разбудило молодого человека. Одеваясь, он нервно, скорее, от холода, вздрагивал всем телом, пытаясь натянуть взмокшие от утренней влаги штаны.
--Виждич, Ви-жди-ч! - Доносилось со стороны леса. Парень начал метаться. Его бросания в разные стороны, выдавали желание укрыться куда-нибудь от идущего прямо на него человека. Не найдя выхода из создавшегося положения, он просто рухнул на то же самое место, где ещё недавно провёл самую сладкую в своей жизни ночь. Обхватив голову руками, он, не зная как поступить, стал дожидаться того, что будет. Досада и волнение, охватившее его целиком, разрешились только с появлением плотного седого старика, который, подойдя опушку, стал напротив молодого человека и, не говоря ни единого слова, укоризненно уставился на него. В длинной рубахе, босиком, он будто уже знал о происшедшем, потому только нервно поглаживал странный амулет, висевший у него на шее. Огромный медвежий клык в виде орлиной головы, оплетенный разноцветными бечевками и держащий в клюве блестящую металлическую толи палку, толи змею. С того места, где я находился, этого было просто невозможно разобрать.
--Ну, чего вы? Никуда я не девался. Не впервой же мне одному в лесу ночевать? - Суетливо оправдываясь, парень старался растопить льдинки в глазах рассерженного отца.
--Говори, паря, чего выворотить успел. Не то, что от тебя, от самого места нечеловечиной прёт. Меня-то не проведёшь. Каковские игры удумал со мной крутить? - Строго напирал старик на великовозрастного сына, стараясь тем самым не оставить и малейшей лазейки для его оправдания.
Смирившись со своим двояким положением, молодой человек выложил всё как на духу. Вместо ожидаемого громкого назидания, ответом прозвучал безысходный старческий выдох. Видавший немало в своей жизни волхв и представить не мог такой божьей кары. Его младший, ещё не посвященный сын, вляпался в такие переделы, которые и его уму было неподвластно осилить, а не то чтобы достойно противостоять. Не такого он вымаливал у богов для своего наследника. Убеленная сединами голова упала на жилистые ладони. Всегда твёрдый в своих решениях, он боялся показать так не вовремя подкатившую слабость. На подкосившихся ногах он попытался выпрямиться, чтобы и тенью не проскользнула мысль о его человеческой слабости и полном отцовском бессилии. Лихорадочно перебирая в голове всё, что до селе знал о великой богине, которая повелевала сроками жизни каждого смертного, волхв был готов отдать свой остаток жизни Маре, только бы она отпустила неразумного сына. Вызвать её в неурочный час значило не только накликать беду на себя самого, но в гневе она могла забрать и весь его род.
Мысли из головы старика предавались мне вместе с его отчаянием и болью. Он искал ответов на свои вопросы и тут, его осенило хоть и нежеланное, но в данной ситуации, по его мнению, самое трезвое решение.
--Хранителя рода звать станем. Пусть он долюшку твою рассудит. Как скажет, так знать тому и быть. Не властны мы, решения богов менять, мы лишь слуги. Не знаю, чего удумала рассерженная Мара, чего она хотела, но ты ничто в её планах. - На этих словах решимость отца поборола страхи волхва, и старик вновь обрёл строгий вид главы рода.
Очертив целиком всю поляну, он заставил сына присесть в том месте, где случилось такое невиданное соитие между богиней и простым человеком. Сам же, встав около центра круга, стал протяжно напевать старую, почти забытую песню своего рода, при этом в конце каждого куплета уважительно призывая на помощь спящего прародителя. Кланяясь на все стороны света, волхв в своём пении, то переходил на едва различимый шёпот, то, набирая побольше воздуху, голосил что было сил. Казалось, что этой заунывной песни не будет конца, потому что тон исполнения царапал бы даже амёбу с её элементарным устройством. Певун не только упирал на голос, он при этом умудрялся вычерчивать странные символы, меняя место своего давящего вокала. Когда около центра не осталось ни единой травинки, и вся земля была исчерчена незнакомыми мне знаками, прямо из-под оставшихся корней на божий свет стал выползать огромный чёрный валун. Он, словно подталкиваемый из самих недр, медленно изрыгивался, поднимая немалый пласт земли, испещрённый множеством мелких корней. Налипшая желтоватая глина сползала по нему, словно жир со сковородки. Достигнув размеров в два человеческих роста, камень, перестав расти, блеснул своей непроглядной чернотой, стал расползаться надвое. Как и в моём случае, из него вышел древний высохший старик с нависшими бровями и длинной белой бородой.
--За сына не стони. У кажного своя дорога. Его доля - это последнюю радость Маранину нянчить и оберегать придётся. Но и счастье он познает не про то, которое тебе хотелось бы слышать. А раз меня в помощники призвал, то до последнего твоего побега, не оставлю в лютую минуту рода своего. Придут за советом, откликнусь, но не всем подряд, а тем, кто хранителем веры останется.
--Скажи, знать и сыну моему род хранить начертано?
--Ему, по окончанию зимы дитя принять из Марииных рук наречено. Дитя то, силой материнской щедро одарена будет, вот она-то и станет не токмо веру, но и само равновесие этих мест беречь. Люди Создателя по-новому называть станут, новые службы чинить, но сутью одно останется - людям по его законам жить и к нему после смерти на суд являться. Слабы все, а она поддержкой им в смутные времена являться станет. Такой удел мать своему дитю предрекла. Последний это её дар для вас, потому, нареки её Дариславой. Не бойся мытариться с ней, в муках истина родиться. Да, правда, смолоду береги её, слишком хрупкая для злодеев по началу будет, ей дедово учение передавать станешь, пока сама не окрепнет. Как силушка выплёскиваться станет, так приведёшь ко мне, далее пути смотреть негоже.
На этих словах валун поглотил старца и стал посреди поляны единственным напоминанием случившегося.
--Всё сам слышал. Мне тебе, дитятко, прибавить нечего. Жди своё потомство, самой Марой уготованного, а я помогу, чем в силах буду. Знать и впрямь скоро нашей вере конец придёт, раз об том боги забеспокоились. Проходит век древней веры, новая на её камнях уже, видать, зарождается. - Растерянный отец обнял сына, и они отправились прочь от изогнутого рябинового куста.
Вновь над поляной замелькали месяц с солнцем. Вновь деревья меняли цвета, покуда не высветилась красная луна на черном бездонном небе и по белому снегу, отражавшему почти кровавые блики, не подошла к валуну молодая женщина. Словно тень подплыла она по снежному насту к огромному холодному камню. Только по непрерывному клубящемуся дыханию можно было распознать её шелестящий шёпот. В руках она держала свёрток, который время от времени шевелился и попискивал.
--Тише, тише, милая, он сейчас подойдёт. От встречи со мной ещё никто не мог отказаться. - Тихо шептала она в едва отогнутый угол овечий шкуры.
--Здесь я. - Громким эхом проплыло в морозном воздухе над спящей опушкой.
--Бери и уходи. Это мой дар тебе. Покуда будешь заботиться о ней, не знать тебе смерти ни от злодея, ни от болезни, если, сам того не пожелаешь. - Протягивая свёрток, женщина на мгновение отдёрнула руки и в последний раз прижала к себе капризный комок.
--Дарислава... Я назову её Дарислава. - Беря свёрток, произнёс вышедший только что на поляну молодой парень.
--Не уж-то ты думаешь, что я без имени не узнаю собственную дочь? Пусть она плотью и воспитанием твоя, но наследство моё от неё в целый род пойдёт и не одно колено дивиться её силе станет.
--Хочу ещё напоследок сказать, чтобы ты знала: я рад, что ты меня выбрала, она мне по-людски дорога, чего тебе никогда не постичь, а вот она сможет. - Вылилась обида из новоявленного отца.
Долго стояла гордая богиня, наблюдая, как простой смертный уносит её дитя к людям, которые скоро должны стать ей неподвластными, потому как только в их вере в неё и была истинная сила над ними.
Креп и разрастался рябиновый куст. Как ни тянулся он к солнышку, набирая сил, ствол всё равно, оставался изогнутым. Его ветви раскидывались, образовывая замысловатую крону, но они, как будто понимая своё предназначение, не торопились быть похожими на своих сестёр. Его кора становилась шероховатой и уже напоминала змеиную шкуру, замершего между резными листьями гада.
Годы проходили, показывая смену дня и ночи, лета и зимы. Старец стоял, непреклонно вонзившись взглядом в зачарованную поляну. Ещё чего-то осталось в запасе невысказанного, чему должен был оказаться я свидетелем. Огромное ласковое солнце вставало над лесом, оживляя его утренними красками. Птичье звонкоголосое пение радостно приветствовало наступление нового дня. Посеребренная листва от росы, лежащая причудливым узором, делала непроходимую стену из высоких деревьев искусным ковром. Даже чёрный камень, в центре поляны был просто унизан драгоценными переливами утренней влаги.
Невысокая светловолосая девушка появилась в умиротворённом лесном уголке внезапно, отдёрнув сказочный полог нерукотворного ковра, она с опаской приблизилась к холодному валуну. Обойдя камень кругом, будто решаясь на что-то, она стала громко, нараспев произносить какие-то странные слова. Ей не потребовалось, как когда-то её деду чертить на земле причудливые знаки. После недолгого заклинания она просто попросила хранителя выйти к ней, и её призыв был услышан.
Столб слепящего жёлтого света ударил в камень, растопив выход для спящего старца и, когда он выдался вперёд под яркими лучами солнца, то она припала к его ногам.
--Тяжко мне жить стало. Не лажу я с людьми. Да и отец, будто прокажённую, всё по лесам прячет. Помоги роду не сгинуть. У его брата уже внуки на свет родиться стали, а я дитя на руках не держала. - Со слезами умаляла девушка. Без слов старец подошёл к рябиновому кусту, простёр над ним свои иссохшие руки и в мгновение ока перед ним возник незатейливый деревянный посох с изогнутым основанием в виде змеи.
--Возьми посох, вижу, что время твоё пришло. Теперича он твоим хранителем станет, но покудова о внуках заботу не примешь, отец твой держателем его будет. Ко мне больше не приходи, твоя судьба сама тебя поведёт, а посох этот советчиком станет. Он теперича отныне и до веку твоим станет, и потому в ком больше твоей силы почует, к тому и переходить станет. Не будет ни у тебя, ни у кого другого воли передать его, пусть даже в самые лучшие руки. Ему самому хозяина выбирать наречено. Живёт в тебе сила за заблудших молиться, потому, как только нужда случиться, отзываться заместо меня станешь. Силу свою сама познаешь, а я тебе с этих пор не советчик и не защитник. Думай, откликаться заблудшим росткам твоим или нет, а если и откликнешься, то не кажному, только тому, кого сама кровь выберет, тем, кто время превозмочь не испужается. С тем и прощай. - После последних слов, валун легко ушёл в самую глубь земли, будто его никогда там и не было.
Продолжало светить яркое утреннее солнце. Птицы старались перекричать друг друга, словно что-то важное зависело от этого в их хлопотливой жизни. Старик, похожий на приведение, стоял в густой тени единственной липы и пытливо рассматривал меня, будто я стоял перед ним в своём обычном виде.
--Раз время тебя выбрало, то знать многое от тебя сейчас зависит. Выбирать дорогу каждый может, но только не каждому под силу её одолеть. Проклятие никому не по сердцу, а тем более, что впопыхах брошенное. Думаю, что поможешь его снять, если всё увиденное не забудешь. У каждого смертного в роду грехов не один мешок набрать можно, но каждый ли его отмолит? А тебе честь уготована - от томления духа всего твоего рода, избавителем стать. Не важно, что некоторые этого и не заметят, главное, что Он твоё стремление увидит. Правд на грешной земле не перечесть, у каждого своя, но самая достойная та, что Он нам оставил. А теперича дуй отседова, да крепко подумай, прежде, чем дел наворотить. - Усмехнувшись одними бесцветными глазками, которые проникновенно одарили едва уловимым теплом, старик вошёл в камень и исчез.
Состояние невесомости и необыкновенной лёгкости передвижения забавно закручивало лёгким порывом летнего шелеста листвы. Заигравшийся ветерок, решил напоследок пошалить, испытывая мою невероятную лёгкость. Изловчившись, он забрасывал меня на самые высокие макушки деревьев, а потом опрометью опускал вниз и тащил через кустарник. Куражась передо мной, он будто чувствовал, что этим только больше веселит обалдевшего от веселья путника, чем пугает. Даже, когда я скорее по привычке старался зажмуриться, он только что не хохотал, принимаясь подкидывать выше и опускать стремительней.
Наигравшись, словно сбежавший с уроков школьник, я постарался пробиться к землянке Виждича и Дариславы. Поначалу, увлекаемый каждым попутным порывом, я мысленно заставлял себя возвращаться к намеченному пути, но постепенно, привык и уже мог, не обращая ровным счётом никакого внимания на окружение, двигаться довольно быстро именно туда, куда возникало желание.
Около заросшей избушки меня ожидали две одинокие фигуры, пытливо всматривающиеся в ту сторону, откуда я приближался. Видеть они меня не могли, зато чувствовали очень точно.
--Ну, как? Познал того, чего искал? - Первым не выдержал Виждич.
--Сам не знаю: толи этого искал, толи из себя ответы доставать предстоит, но то, что не такого ожидал - это уж точно. Неужели прямого ответа на поставленные вопросы так трудно всегда получить? Одним словом, не обидел меня старик, постарался наставить на правильный путь, за это спасибо, а как дальше поступать - остаётся опять только моим делом. - Прошелестел я, подлетая как можно ближе.
--А ты решил, что вся жизнь это как готовенький пирожок? Рот раскрой, а он сам к тебе и влезет? Нет, мил человек, ты за наставлением пришёл, так будь любезен, внемли и сделай, как на то твоя совесть тебе укажет. - Назидательно проговорил Виждич.
--На что может указать совесть, если про чужие совести и судьбы я знаю уже больше, чем про собственную? - Стал раздражаться я постоянной недосказанностью.
--Ты охолонь вначале, вспомни чему свидетелем сделался, а потом и кричи, словно горластая баба. Не просто так тебе древний старец про Мару показал. Не зря её следы на земле, нос к носу с тобою встречаются. Подумай, а может такое знание ключик к твоим ответам.
--Про меня чего узнал, может поделишься? - Не упустила возможности и девушка полюбопытствовать.
--Говорил, что большой умницей станешь, только сейчас тебе это вовсе ни к чему. Итак, умом Господь не обидел, чтобы жизнью своей по правде распорядиться, да о нас вовремя и позаботиться, ежели, конечно, вспомнить удосужишься. - В тон старцу, постарался я дать совет любопытной девушке.
--Если встретимся, то обязательно вспомню тебя. - Со сморщенным как у Маринки носиком произнесла Дарислава.
--В роде нашем до скончания веков даровитые Маринки рождаться будут. А за тонкой гранью прошлого охранять их Славуня будет. Ты не думай, кто её мать она с рождения почитай что знает. Дары её с благодарностью приняла, но вот судьбы своей пока не ведает. Закрыта она от неё, вот потому и мечется. - Стал откровенничать Виждич, ласково поглядывая в сторону дочери. - Страшно мне делается, когда представлю такую кудесницу в деревне. Люди не простят её способностей, могут и камнями забить: кто от зависти, а кто и от страха, потому и держу её в лесу, подальше от всех. Другая вера скоро наладится. Ты и сам, про неё, поди, сказывать не стал, а с ней другие законы нагрянут. Боюсь, слабовата она ещё пока.
--До каких же пор ты её в этом медвежьем углу держать думаешь? - Любопытство полезло из меня как квашня из бочки. - Проосторожничаешь, да и погубишь дар, такого исхода не боишься?
--Вера всегда одна была и люди от веку до веку не меняются. При любых богах всегда волшбой любую кудесину кликали и хоть боялись её, но при надобности обращались. Уймутся невзгоды, тогда и выйдем. А к дару её, я завсегда сурьёзно относился. Подумай ещё вот об чём, может сменяться не Боги, а имена их. Поменяются молитвы и службы, а суть одна на все времена останется прежней: человек, человеком оставаться должен и стремления не терять к другим, как к себе самому обращаться, смертные грехи на душу не вешать, да перед собой и Богом ответы самые строгие смочь выстоять. Дети разных времён мы с тобой, а страхи и надежды одни имеем, ни это ли и есть корень Создателя в каждом? Лети теперича, да сам думай. Предки тебе наставления дали, за тобой черёд их заветы сполнять. - Виждич легонько подул в мою сторону и я, как свободный осенний листок оказался посреди холодного зимнего леса с напрочь замёрзшими ногами и руками.

**********************************************************************************************
Подтаявший снег уже образовал ледяную корку на моих штанах, а красные холодные руки походили больше на гусиные лапы, чем на привычные ладони.
С неимоверными усилиями мне пришлось добираться до дома в совершенном одиночестве. Меня не то чтобы никто не искал, но как показалось на первый взгляд, даже и не вспомнил о довольно длительном отсутствии. Придвинув хозяйский табурет, я уселся отогреваться у тёплой печки, стараясь не думать о куда-то ушедших хозяевах. Сначала нужно было отогреть свои замороженные кости, а только потом думать о том, что за информацию подкинуло очередное моё увлечение минувшими временами. Анюта вбежала с полными руками наколотых поленьев, и будто не видя меня, стала подкидывать их в разгоряченную печь. Дрова, выпаривая замёрзшую влагу, наполнили комнату ароматом свежей смолы и лёгкостью летнего костерка. Сознание стало уплывать от уюта и спокойствия.
--Не упал ты ещё здесь. Примостился, словно воробей на веточке. Слазь с папаниного табурета, да переоденься, наконец. Целый день без горячего, смотри, как проморозило, аж кости с треском отходят. - Забубнила женщина прямо у меня под ухом. Уставший и размякший я не мог пошевелиться, потому, не переставая давать указания, Анюта сама их и выполняла. Уложив под овчинный тулуп и ватное одеяло, предварительно растерев тело спиртом, она напоила меня горячим чаем, после чего оставила навалившемуся глубокому сну.


Последние наставления.


--Здорово, путешественник! - Прохрипел Трофим, устраиваясь на своё излюбленное место. - Чай не откажешь старому приятелю в компании. Может, вместе чайком кишочки промоем?
--Отчего отказывать хорошему человеку? Можно, если хозяйка позволит, чем и потяжелее кишочки забить. - Прохрипел я со сна, уловив игровое настроение своего учителя.
--Вот это дело! - Привычным движением, поглаживая ухоженную бороду, довольно ответил Трофим.
Анютина стрепня мне всегда была по вкусу, но в этот раз, я не мог оторваться от кислых щей со сметаной, потому даже самые трезвые мысли роились лишь у добавочной порции.
--Не части, а то сплохеет. - С усмешкой пробасил старик.
--От хорошего аппетита ещё никто не умирал. Анют, плесни добавочки, а то не понял, чего ты в эти щи не доложила.
Вместо колкого ответа, женщина безропотно налила следующую тарелку и вышла из дома, оставив нас один на один. Моё удивление скрасилось бодрым настроем Трофима, а потому я не стал заострять на этом особого внимания.
--Уже всего меня просмотрел, или осталось что-то, чего объяснять надо? - Не торопясь, постарался вызвать на откровенность старика.
--Да чего ты мне объяснить-то сможешь? Это скорее я тебе растолковать смогу, почему тебя в такую даль забросило. - Как бы, между прочим, ответил он. - Доедай, а то желудок сейчас больше тебя думает.
--Может, тогда скажешь, чем это хозяйка наша такая с утра пораньше озабоченная?
--Да за отца своего переживает. Худо ему, совсем измаялся. Да, и за себя боится... Ну об этом после.
--Пока меня не было, у вас тут гляжу, своё приключение вышло?
--Такие приключения с Трифоном каждый год происходят. Не забыл - зима в самом разгаре...
--Нет. Одно понять не могу, почему попал не туда, куда сознанием стремился? Ведь хотел посмотреть на таких же, как и я сам.
--А ты их во снах своих ещё не насмотрелся? Сознание стремилось узнать не судьбы молодых людей, прошедших ту же науку что и ты, оно видно алчно желало большего, потому и попал ты в начало хранительское. В самое гнездо, откуда волшба крестьянская милостью Божьей стала.
Видел ли ты на отце Виждича амулет в виде резного медвежьего клыка? - С интересом, посмотрев на меня, продолжил старик свои пояснения. - Вижу, что и твоё внимание он привлёк. Это непростая вещица, она в вашем мире вроде паспорта. Старик не простым служителем-волхвом в роду считался, он был потомком Вирь-авой, потому лес для него, что для тебя родная улица.
Богинь в наших краях было много и все они достойно почитались. Не путай их с ведьмами. Разница меж ними была огромная, хоть взять то, что все богини могли вселяться в тело любого живого существа, а ведьмы только в некоторых животных. Хотя ведьмы и могли иногда разговаривать с животным миром, но не так как богини.
Вирь-авой - лесная покровительница, никогда не показывалась людям в своём истинном обличии. Она, словно платья меняла людские тела и порой ходила между селянами неузнанной, наслаждаясь своим могуществом, творя как добрые дела, так и шалости. Многих парней она сума посводила. Сначала вызнает слабости, а потом и является как горемычная сиротливая красавица, которой после мора родни деваться некуда. Сначала на жалось надавит, а потом глядишь, парень и влюбился... Позабавиться так с год другой и ищи её потом в лесу, а детей в селении оставляет, но своими милостями завсегда одарит, да всех наперечет помнила. Вот и жил целый род лесной богини среди людей. Маялись её дети без матери, да всё норовили в лес уйти, особенно тяжко было тем, от кого скрывали настоящее имя родительницы. Не находили они радостей среди пахарей, да по зову крови и пропадали в лесах. Народ тогда говорил, что родная матушка дитятку приветила, да в своём хозяйстве место неугомоннику нашла.
Хозяйки же других мест, как воды - Видь-авой, полей - Мастор-авой и людей - Азорь-авой, не хотели родниться с низкими по их мнению людьми, потому приходили на помощь и оказывали милости с высока, держа своё высокое положение и размеренную жизнь в тайне. Азорь-авой, хоть и больше к людям приближена, но всё одно, чуралась даже своих плакальщиц. Могла прийти на помощь, а могла и пуще прежнего, мор какой наслать, чтоб по пустякам не беспокоили.
Одна только лесная дева благосклонно смотрела не только на свой лесной народ, но и на всё человечье племя - за своих всех почитала. Так вот людская молва и донесла историю хозяйки леса и, на те времена, сильнейшего кудесника наших мест.
Встретив молодого колдуна, Вирь-авой сама воспылала к нему сильным любопытством. Вновь захотела хоть на немного пожить простой селянкой. Приняв облик заблудившейся простушки, очаровала ведуна, который понял всё, но слишком поздно. Голову она ему сильно задурманила, потому сразу и не распознал игривой шалости богини. Очнулся, только когда оставила она ему плод горячей любви, да также как всегда, ушла неведомо куда, одарив при этом сына странной красотой. До этого случая дети у неё рождались всё больше на людей похожие, а этот, видно от настоящих чувств ни то ни сё получился. Для людей он считался уродом, каких свет не видывал, но для неё он был настоящим совершенством.
Представь себе человека с медвежьей пастью и жуткими бурыми волосами по всему телу? Страшный видом, он имел доброе сердце и часто бегал в лес жаловаться на свои обиды матери. А она жалеючи разным наукам его обучала. Становился он вроде оборотня: мог медведем представиться, а когда и вообще разными животными перекидываться. Сильно его не боялись, потому и ненависти не было.
К тому времени, кудесник постарел, а жил бобылём. Всё не мог забыть свою первую любовь, дурманом она в нём сидела. Но на склоне своих дней к родне прислушался, по их настоянию, взял себе в жёны добрую молчаливую девушку. Она ему тоже сына родила, но в отличие от старшего, хорошим и пригожим, с людской точки зрения. Вот и понеслось - одного холили, другому тумаки раздавали. Отсюда стали две ветви жить. Хоть и некрасив, но куда деваться? Оженили и Медвяка, за ним и меньшой Ждан женился, да вражда не унялась меж братьями. Младший, словно по заговору какому, старшего лютой ненавистью ненавидел. У него всего один сын народился, остальные всё девки, а у старшего - сыны как на подбор, богатырям на зависть. Съедала жуткая завить Ждана, просвета никакого не было от мути против брата. Тогда он и прослышал об могучем Зиждиче.
Колдун хоть и не из этих мест, пришлый, но дурная слава впереди него бежала. Почему он в наших местах осел не знаю, но злодейства от него, словно весенние ручейки по всем сторонам растекались. Разное про него молва доносила: кто говорил, что он когда-то Велесову книгу видел, да свои виды на те знания имел, потому и изгнали его. Кто говорил, что сам её составлять помогал, да и себя не забыв, кое-что присвоить захотел. В общем, во вред применять их стал, потому нажил таких сильных врагов, что пришлось в наших местах спрятаться, чтоб не убили. Кто во что горазд, то и сочиняли люди про него, но одно правда - силой он владел великой и злость в нём жила непонятная. Боялись его сильно, но отчаянней людского желания досадить - ничего нет. Казалось, чего не может выдержать людина? Да всё, что угодно будет нипочём, ежели он во что верит. Но точно также порой кидается утешить своё разбушевавшееся желание сделать гадость близкому, пусть и ценой собственной жизни.
Долго Ждана ненависть к брату точила. Вот однажды и не выдержал. Ничего никому не сказав, отправился к этому лихоимцу за помощью. Уж как принял его страшный колдун не ведомо, больно молчаливым вернулся оттуда. Молва донесла, что пришёл мужик от колдуна весь седой, с потухшим взором и с потерянной радостью к самой жизни. Глаза даже от домочадцев прятал и старался лишний раз на народ не показываться.
После, как возвернулся, не пробыв дома и трёх дней, отправился в лес и явился только через месяц с окровавленным медвежьим зубом. А Медвяк по ту пору из села сгинул. Сколько не искали, так и не нашли. Поговаривали, что брат брата убил, но кто верил, кто нет. Ждан по-прежнему не говорил, да и спрашивать его без толку было, от всего отмалчивался.
Время шло, сын Ждана подрос, да так же, как его дядька, в лесу и сгинул. Слёг тогда и сам Ждан, да не долго мучаясь, и умер. Поговаривали, что как только хозяин слёг, к нему прибегала огромная белая собака с красными глазами. Не обратив внимания на людей, прямо к больному прошла и долго на него в упор глядела, а после лизнула в щёку и ушла, поджав хвост.
--Это ты на Гашку что ль намёк даёшь?
--Я намёков не даю. Говорю, чего самому рассказывали. - Огрызнулся старик.
--А, насчёт зуба медвежьего как? - Не мог удержаться я от нетерпения.
--Ой, да как же это я?! В селе один мастер Ждану из этого зуба диковину вырезал: сверху орлиная голова, которая, если амулет носить, то на каждого встречного хищным клювом повернута, окажется не только под защитой клюва, но и взгляда, а мудрый взгляд, аж в самую душу заглядывает. В клюве, птица змею держала, тонкую и острую с обеих сторон. При желании, даже шкуру проткнуть можно было такою вещицей. Так вот, говорили, что перед смертью к Ждану сама Вирь-авой явилась и тот медвежий клык забрала, но не просто забрала, а что-то приговорила. Ну, вроде того, что весь его род своего покровительства лишает что ли, не помню, мал я был, когда это пересказывали. И как он попал к последнему сыну Медвяка, не скажу. Всю свою жизнь волхв с ним не расставался, даже Виждичу не передал, не отважился. Поговаривали, что за этим зубом к нему сам Зиждич приходил, но старик выстоял, не отдал. Сильно разозлился тогда колдун. Да и проклял последнего из этого рода. Сказал, что именно последыш наследником его дел станет, именно ему все свои знания передаст, а тогда пусть кровь на кровь навалится, а отец полюбуется, да его вспомнит.
Все беспременно на Виждича и подумали, да забыли, что в роду последним народившимся, оказался младенец Межевой. Он народился, когда самому младшему на то время Виждичу, почти пятнадцатый год минул. Так и съехало проклятье с одного сына на другого. Сильно родители берегли малого, но видно чему быть, того не миновать. Ему как двенадцатый годок минул, так и сгинул в лесу. Наматываешь на ус? В каком скиту теперь Игнат со своей стаей обитает? Да, до кого всё докричаться пытается. Вот от этих корней и Влас и Марья получаются. Но и Виждича корни не погибли.
Наверное, не просто так Марана, которую со всех деревень по ту пору выметали и выкликивали, именно ему Дариславу принесла. Знала она о грядущем переделе, вот и захотела свою часть в человечьем роде утопить. А кто лучше всех её дитя сберечь смог бы, как ни наследник её сестры? По Христовой-то вере Марана самая что ни на есть смерть. Как ни назови, дело её для людей постылое. Вот и решила напоследок доброту проявить - Дариславу в защиту не токмо ради людей выродить, но и ради того, чтобы с ней её самая добрая часть средь живых оставалась.
Теперь она в людские платья не рядиться, а всё больше со страшным зловонным оскалом в полной черноте является. Раньше ей как истинной богине жертвы несли, да просьбы чинили, она и цвела, принимая разные прекрасные лики, а когда перелом прошёл, так её в чёрный плащ с капюшоном обрядили и ещё косу в руки дали. Вот она и начала свою жатву собирать, хотя, говорят, что праведникам она нет-нет, да и является в образе прекрасной девы.
--Язычество это всё. Сам же сначала говорил об истинной вере, а теперь в сказки ударился.
--Нету дыму без огня. Без прошлого, нет и будущего. Мы все части былого целого, а раз мы живём, то и они в нас. Не призываю я тебя возрождать старые традиции, ты хоть сущие до конца прими. Вера, которая в тебе прорастать начала и сейчас скажу, самая правая. Но вера вере рознь. Задумайся: сможешь ли ты жизни своей не пожалеть ради её защиты? Вросла ли она в тебя так, что дышать без этого не сможешь? Вот когда скажешь, на это - да, тогда нечего тебе на этом, да и том свете бояться, потому, как Спасителю себя без остатка отдаёшь, выбором своим подтвердишь Его власть и своё полное доверие.
А призываю к одному, не стоит теперь доверять людским обличиям, которые обереги носят из медвежьего зуба выточенного, а пуще того, осторожно относись к оберегу в виде лунного диска с пламеневидным ножом по центру прикреплённом. Этот символ так просто не увидишь, но ежели доведётся, то не вздумай в перетолки вступать. Победителем не выйдешь. Это знак Зиждича, он в любом обличии с ним не расстаётся.
Доброе - годами в человеках копиться, и прорастает, а злому, порой и мига хватит, чтоб силы обрести. О выборе завсегда помни. Как бы тяжко ни стало, помни по краю ходишь, качнись только, и не заметишь, как на другой стороне окажешься.
Дарислава, а потом и Митрофан, колдуну этому, словно кость поперёк глотки были. Подломить не удалось, а какие козни стоил... Ведь это он Игната к себе зазвал, чтоб Дарислава кинулась внучку на выручку. Долго они бились, но видно не того времени схватка была. Сильно потрепав друг дружку, так и разошлись ни с чем. Зиждич с досады Межевому аж свой посох отдал вместе с силой, но и предположить не мог, что ученик учителя обскачет. Межевой его же в собственном посохе и запер, напоследок просчитавшись немного. Заклинание прочитал, а в смысл его не вник. Потому теперича всем его потомкам уготовано, вместе с колдуном после ухода свои силы запирать в этой вековой палке. Когда опомнился, поздно уже было что-то менять. С такими силами обратного пути нет. Вот потому Межевой и не отдал власть своей взбалмошной Дуньке, думал Игнатом от того заговора откупиться, но вышло, что самое ценное семя его, Влас - надежда и опора всего его рода, вперёд в эти силки угодил. Зиждич, конечно буйствовал, но вмешиваться прав не имел, тем более, что Игната достойным своих советов никогда не считал. А когда Зиждич всё сполна получил, времени у него стало предостаточно. Не веря в такой исход, стал поджидать лазейку. Это я уже совсем недавно узнал, что и меньший по знаниям может ему надёжной подмогой стать. Главное, чтоб по уму ему подходила, да природой не была обделёна.
Честно скажу, боюсь, как бы ты этим выходом не оказался, потому и время на тебя здесь трачу. Намешанный ты больно. Но Богу было угодно, чтобы мы тебя раньше Маринки повстречали, и эти силы в тебе открыли, которые тебя сами к выбору приведут.
--Вот ты всё о намешанности моей говоришь, а объяснения стороной обходишь. В чём ты увидел её? В том, что обороняюсь не как вы? А может в том, что на веру мало чего сразу принял? - Стало выплёскиваться у меня накипевшее.
--Это лишь признаки. Ты по времени вольно гуляешь. Порой кажется, что не сегодняшнего парня из реальности выцапали, а воплощение кого-то знакомого и незнакомого одновременно. Будущность любого Божьего творения в поступках его как на ладони, а твоя закрыта. Да и поступки твои, слишком непредсказуемы. Фёдор, помнишь, ребят своих послал тебя прощупать? Так ты их раньше нашего увидел, а никому ничего не сказал. Потом в мешок с отравленной плотью полез и не просто выжил, но ещё сильнее сделался. Мне с моим опытом неделями отмываться пришлось, а с тебя словно с гуся вода. Странно всё это. Из-за тебя и Игнат на нас напал, хотя знал, что, оклемаюсь от первого шока, и в долгу не останусь, да и держать такую махину в своих руках он тоже долго не смог бы. По всему выходит - только ради того, чтобы с тобой наедине остаться, да в таком месте, где ни я, ни Агаша, тебя достать не смогут. Сам-то, что обо всём этом, что думаешь?
--Не знаю, тебе видней. В толк одного взять не могу - если не доверяешь, то чего со мной церемонишься? Взял, да послал бы, куда глаза глядят?
--А ты, чего не ушёл? Ведь поначалу так желал? Вот то-то и оно, замысел не наш с тобой, но хлебать из одного котелка придётся. - Трофим ещё раз погладил свою и без того гладкую бороду и уткнулся рассеянным взглядом в недопитый чай.
--Раз пошла такая откровенность, не уж-то ни один до меня талантливый отпрыск не был в состоянии Трифона от этакого ярма избавить?
--Во-первых, я всегда с тобой откровенен, во-вторых, ну почему не был? Способности были у каждого. Первый, не справился с личными желаниями, потому прямиком от сосны побежал под венец. Второй, не смог и слова вымолвить, до такой степени расчувствовался, в последствии у него всё так в голове перемешалось, что родителям до скончания его дней пришлось взаперти держать. Третий... Тебе всех перечислять, или как?
--Мне главное понять, что от точки до точки я должен сказать или сделать, чтоб потом впросаке не оказаться.
--Тебе уже сказано, но если и не сделаешь, то всё равно, помнить ничего не будешь. Жизнь для тебя продолжится с того момента, откуда тебя Анюта выдернула.
--Это я слышал, но новостью явилось то, что память меня неожиданно подведёт. Вот будет новость! Ведь это уже и не я вовсе стану? Куда все мои чувства, ощущения подеваться смогут?... Жизнь сначала начать - я ещё понимаю, но чтобы продолжить и прожитый отрезок кому-то подарить, увольте, не укладывается! Сам посуди, в самый неожиданный момент уже даже не я сам, а душа моя пережитое вспомнить сподобится, тогда как?
--Вот о чём я тебе и толкую. Не простой ты человек, память родовая тебя сюда привела, а значит, она и дальше повести может. Одного не пойму - кого в тебе больше?
--Человека. Не переживай, душа и тело моё, а стало быть, и поступки моими будут, чьи бы части и родовитости во мне не жили. Раз Господь дал людям свободу выбора, то уж у меня-то, она тоже в наличии имеется. Просто странно как-то, готовлюсь к тому, что потом меня и шарахнуть сможет. Ведь ещё никому не удавалось правильно, нужное желание сформулировать.
--То-то и оно, желание это от самого сердца идти должно, потому и знакомим тебя со всеми подробностями. Если бы всё просто было... Ну, поставили бы тогда кого-то из избранников, да в нужный час научили, что сказать, и дело с концом. А тут именно прожить с участниками все события, проникнуться к ним чувствами, наконец, понять их человеческие слабости необходимо. Что ты думаешь, к примеру, о Трифоне? Целый час сидит и сопит, с угрюмым видом, только и знает, что себя жалеть. А никому в голову не пришло, что он уже всякую надежду потерял. - Трофим игриво подмигнул приведению. - Двигай свой любимый табурет, да присоединяйся. И впрямь, чего отмалчиваться вздумал?
--Анютка вся извелась, а помочь ей мне не чем. - Проскрипело приведение.
За разговором темнота заполнила всю горницу, а лампу зажечь никто не догадался, потому уличные сумерки, пробравшись в дом, сделали людей похожими на неопределённые силуэты.
--Вот ты ему старую сказку рассказывал, а я вспомнил. Видел я этот амулет вроде полной луны с прицепленным кривым ножом. - Продолжил, как бы между прочим, скрипеть Трифон. - С его помощью Лизка нас в полон к Игнату уволокла. Подробностей не скажу, если бы сразу... Да ты Агашу поспрошай, она может чего больше мово сподобилась разглядеть.
--Почему сразу-то не сказал? - Раздосадовано покачал головой Трофим.
--Да не обратил я внимания на него, к тому же, и разговору опосля не вели. - Виновато защитился лохматый дед.
--Вот ведь, новость, какая!? Не уж-то Лизка наперекор отцу с братом лазейку углядела. Покамест те за власть борьбу чинят, она тихонечко к старому колдуну дорожку вымостила? - Утопая в раздумьях, Трофим снова принялся оглаживать любимую бороду.
--И что из этого следует? - Постарался я вернуть своего учителя на землю.
--Надо подумать. Крепко подумать надо. - Слабо отреагировав на мой вызов, продолжал проседать в мысли Трофим.
--Вот так всегда, опять к своей ненаглядной с докладом побежал. - Прохрипел Трифон. - Ты не смотри, что он здесь с нами сидит, мыслями он уже далеко отседова.
--Бывает же такое? - Удивился я и постарался перевести разговор на другую тему. - А что, дочку твою в это время всегда так крутит?
--Почитай что всегда. В ней вообще временами так дурная кровь взыграет, что сама себе места не находит, никакому уёму не поддаётся. Раз даже с Агашей вязать взялись, чтобы ни себе, ни другим какой вред не учинила.
--Отчего это? Плохая наследственность так себя проявляет что ли? - Изумился я, готовый поверить уже во что угодно.
--Да и это тоже. Дедова кровь нет-нет, да и окликнет бедняжку. Вот она от зовов разных и мучается. Ни спать, ни есть не может. С невидимкой, вроде меня, войну ведёт. - Почти шёпотом Трифон продолжил. - Думаю, что это Влас её в такую пору достаёт. Мы ведь ей почти никогда своих талантов проявлять не давали. Под разными предлогами от собственной силы отгораживали. Да видно зов крови не простые сказки. Есть он и, когда вопить начинает, то ладить с ним никаких сил не хватает.
--Так чего же ты смотришь? Сказал бы этим умельцам, что б помогли, отчитали бедолагу, может, какими молитвами отмолили бы? - Невольно выплеснулось моё возмущение.
--Эк, ты вострый какой! А то я не говорил? Не один десяток лет бились, да только сама она с ним борьбу вести должна, другим он не даётся. Не видят они возле неё никого. Не бери в голову, укладывайся. Сама она его переборет, не в первый же раз. Ну, а я, как водится, за дочкой пригляжу. Коли чего странное будет, так дам знать.
--Где она сейчас-то? Не думаешь, что прямо в эту минуту ей хуже всего? - Продолжал я возмущаться.
--Не лезь, тебе говорят. Я своё исполняю. А ты знай, своё - укладывайся. - Зло процедил на меня мой родственник и исчез со своего потрёпанного табурета, как будто его там и вовсе не было.
После полученной информации, в которую я верил и не верил одновременно, всю ночь я проворочался, не сомкнув глаз. И лишь под первый рассветный туман, любовно окутав меня ласковой защитной пеленой, спокойствие взяло верх над удивлением, под покровом которого я и провалился в беспамятство, съевшее не только мысли, но и ночные страхи.


Ночь перед Рождеством.

Кто бы мог подумать, что утро следующего дня явится кануном Светлого праздника. Не уж-то так много времени прошло с того летнего дня, когда манящая красавица заставила меня кинуться в омут опрометчивых поступков, принудив тем самым, не только круто изменить неприметную жизнь, но и по-другому начать мыслить? Не верилось и в то, что я оказался в центре событий, которые раньше посчитал бы просто плодом больного воображения. Где теперь мой незадачливый друг Санька, который с расширенными глазами рассказывал про цвет папоротника и на пьяную голову был готов поверить во что угодно? Как бы он отреагировал на подобные изменения в своей судьбе? Наверное, радовался бы своей причастности к чему-то сверхординарному. Узнаю ли я об этом когда-нибудь?
Утренняя тишина в доме посреди леса на кануне Рождества уже не казалась спокойной и умиротворяющей, после столь ностальгических мыслей о своей усреднённой жизни и привычных предсказуемых друзьях. Она призывно выдернула меня с постели на поиски своих наставников, чтобы в последний раз получить от них ценные нравоучения к применению полученных знаний. Нервное ощущение чего-то неприятно надвигающегося, в совершенно пустом доме, с доселе наполненными запахами сытной еды, оказалось более невыносимым, чем я мог себе представить. Прохладный и тонущий в глухой тишине, этот лесной домик больше не внушал чувства уверенной защищённости. Мучимое ранее желание, остаться наедине с самим собой, теперь внушало неприятное чувство беспомощного одиночества.
Хозяйка, не протопив печь, не приготовив никакой еды, просто исчезла куда-то, прихватив с собой остальных домочадцев.
Что могло произойти такого важного, чтобы накануне уготованного действия меня так вдруг предоставили самому себе, не дав при этом ни малейшего намёка о причинах подобного поступка?
Потеплее одевшись, я вышел на заметенный белоснежный двор и зажмурился, от ударивших по глазам ярких солнечных лучей. Когда-то аккуратно прочищенная тропинка к дому, была мягко переметена пушистой снежной насыпью, скрывая ночные следы проходивших по ней людей. Всё указывало на тревожные перемены в нашей компании. От растерянности и незнания, что дальше предпринять, я стоял, переминаясь с ноги на ногу, в полной нерешительности.
Мёртвая ажурная красота молчаливого леса, будто взяла в плен приземистое жильё, выглядевшее сереньким неказистым творением рук человека, над которым возвышалась ледяная нерукотворная стать самой природы. Её царственность кричала в каждом махровом кустарнике, в каждом величественно украшенном дереве. Они, будто сговорились в своём высокомерии ко мне и, потому, стараясь как можно определённее дать понять моё истинное место, сонно взирали на маленького потерявшегося человечка, сравнивая мою незначительность со своей первозданной ослепительностью. Падающие косые лучи холодного солнца, играли красочными переливами на поверхности обледенелого наста, будто специально подтверждая моё невольное заточение в замеревшем уголке зимнего леса.
Любоваться и наслаждаться красотами природы можно только тогда, когда ты сам, по своей воле, хочешь уединиться от суеты повседневности, но сейчас, я просто трясся от возмущения, рвущегося на волю в самых нелицеприятных выражениях.
--Как они могли? Я, что им, подопытный кролик? То всем миром наваливаются на меня со своими рассуждениями, то каждый норовит в душу влезть со сказочными историями, стараясь уверить в их правдивости. И только стоило мне как последнему идиоту поверить, они бросают всё и просто исчезают. Где вы все, когда так нужны мне? Что? Нету никого? - Смачно сплюнув, я снова отправился в остывший дом, чтобы, спокойно сосредоточившись, наконец, принять хоть мало-мальски приемлемое решение. Вопрос интеллигентности времён Чернышевского не оставлял меня ни на секунду: Что делать? Что же делать в таком положении?
Усевшись за пустым столом, я попытался унять лихорадочно растущее чувство паники. Успокоить и привести меня в норму могли лишь спланированные действия. Потому, я решил выработать план, которому без всяких раздумий собирался посвятить свою, так неожиданно свалившуюся свободу.
Во-первых, сначала я попытался оживить огонь в почти остывшей печи. Во-вторых, на скорую руку состряпать хотя бы пресловутую яичницу, которая выходила у меня лучше всего. В-третьих, ведь немало я уже и сам могу. Не зря ведь Трофим столько времени потратил на оживление моих возможностей?
От поднявшегося аппетита, вернулось спокойствие и трезвый взгляд на быт, который привёл мысли, относительно данной ситуации, в маломальский порядок. Где-то, я даже постыдился своей по-детски вспыхнувшей панике.
Утолив первоначальный голод, меня, наконец, осенила более-менее реальная идея поискать всех с помощью своего проснувшегося сознания. На что от неожиданности, я буквально инстинктивно, подключил защиту.
Открыв себя для поиска, в меня стала вламываться доселе неизвестная грубая масса. Неопределяемая мною бездна хаотично менявшихся лиц с её мощным напором так по-хозяйски постаралась подмять всего меня целиком, что ещё мгновение, и я бы сдался такому резкому натиску. Защита, натренированная Трофимом, как нельзя вовремя оказала услугу, но оставила меня в полном недоумении.
--Надо, наверное, пробовать концентрироваться только на одном объекте. А не вызывать всех разом. - Вслух, для ободрения самого себя, я попытался отогнать следующую волну отчаяния. - Кого же мне вызвать?
Решение пришло неожиданно, и не от меня.
"Слушай и не пытайся со мной разговаривать - затрепетал слабый отголосок Трофима. - Только зря время потратим. Я скоро буду, не впускай к себе никого, даже если это буду я сам. Ты не сможешь отличить иллюзию от реальности. Когда приду, то найду способ тебя в этом убедить. Ежели чего не так выйдет, то держись до первой звезды".
--Так, во что-то наверняка вляпались, а на меня, значит, никакой надежды. Ну и разгребайте сами как хотите свои трудности, мне легче. - Махнув рукой, с досады завалившись на постель, я попытался заснуть. Сон в состоянии дикой обиды бежал от меня неуловимой тенью. Досада и оскорбленное самолюбие скакали рядом со мной, словно противные детские насмешницы, подсовывая каждая свою больно бьющую версию. Накручивая себя любимого в своей никчемной намешанности, я доходил, то до огромной жалости к самому себе, то до глубокого разочарования в своих неожиданно обретённых друзьях.
Кружась в собственных эгоистических мыслях, мне и в голову не могло придти, что, наслаждаясь жалостью к самому себе, одновременно впадая в полное бессилие обстоятельств, приоткрывал дверь тому грубому созданию, которое не хотело оставлять возможности влезть в меня. Получив достойный отпор, оно на мягких лапках, пробуя прочность хрупкого уныния, постаралось пролезть в эту небольшую лазейку, пытаясь не задеть спящей настороженности. Убаюкивая одной рукой трезвость мысли, а другой, щекоча моё тщеславие, подсовывая горделивые размышления о незаменимости и огромной своей значимости, это нечто, наконец, позволило себе обратиться ко мне напрямую. Оно просило выйти к нему, или впустить ласковое понимание моей отверженности внутрь себя.
Как нельзя лучше, мне представился шанс прочувствовать на собственной шкуре, что такое человеческое уныние. Оно уподоблялось нежной сестре, которая, не думая больше ни о чём, кроме больного, старается угодить и, тем самым, притупляет элементарную бдительность, развивая при этом постоянную потребность в её присутствии. Если бы не подготовка, данная Трофимом, то я бы не задумываясь, потянулся к этому существу. Отдался на её милость и поплёлся за ней хоть на край света, полагаясь только на посторонние решения. Присев на кровати, я обнял голову руками и подумал о Маринке, которая, наверняка, довольно хлёстко привела бы такую вялость в прежний вид своей маленькой, но довольно сильной ручкой. Так ярко вспомнив о недавно звонко отвешенных её пощёчинах, я встал и прошёлся по комнате.
День стоял в полном разгаре. Солнце пускало лучи через оконное стекло, вычерчивая замысловатые радуги на дощатом полу. Белизна, окружавшего безмолвия не располагала к прогулке. Подойдя к умывальнику, я стал разглядывать себя в маленькое зеркало, из которого на меня с любопытством взглянули чужие глаза. Прямо из моего лица пролился холодный любопытный взгляд, изучающего меня самого не где-то со стороны, а прямо изнутри. Невольно отдёрнувшись и толком не придя в себя, мне послышалось, как будто в дверь кто-то тихо поскребся.
--Кто там? - Стараясь не выказать недоумения, спросил я. Некоторое время продлилась полная тишина, за которой последовало новое скрежетание по двери. Приоткрыв дверь в узкий коридор, мне послышалось кошачье мяуканье и новый скрежет лапой по двери. Наскучавшись в одиночестве, очень хотелось позвать в дом заблудившуюся гостью.
--Ну, что такого мне может сделать маленькая кошка, кроме того, что хоть на немного скрасить время ожидания? - Раздумывая вслух, я пытался побороть лёгкое чувство опасения. Всё решило жалостливое мурлыканье в небольшую щель входной двери.
--Заходи милая, поди, намёрзлась за целый день. - Распахивая дверь и стараясь рассмотреть нежданную гостью, я постарался стать гостеприимным хозяином. Чёрная, без единого белого пятнышка кошка важно прошла мимо меня, тут же преображаясь в молодую черноглазую девушку. Она с нескрываемым весельем деловито прошла в комнату и, не спрося разрешения, уселась прямо за стол.
--Намёрзлась, это ничего не сказать. - Продолжала веселиться девушка, лукаво глядя на меня.
--Ты кто? - Стоя посреди комнаты, стараясь взять себя в руки от такого обмана, я не оставлял надежды выпроводить незнакомку.
--Напрасный труд. Не для того я так долго ждала, когда ты дверь откроешь, чтоб вот так сразу отсюда уйти. Садись, разговор есть, а ещё лучше, если чаю с дороги предложишь. Сам ведь видишь, умаялась, замёрзла, а ты сразу выгнать хочешь. - Продолжала насмехаться веселящаяся гостья. Она вся светилась от самодовольства, которое дрожало смехом в каждом её слове.
--Тебя прямо аж всю пучит от радости, поделилась бы, так глядишь и вместе повеселились. - Ворчливо заметил я, и не думая поить нахалку чаем.
--А чего предлагаешь, плакать что ли? Это тебе не до веселья, а мне в самый раз, потому как у меня всегда получается то, чего хочу и, чем больше препятствий, тем забавней верх одержать.
--Выходит, очень хотела сюда прорваться?
--Хотела!
--Прорвалась, дальше что?
--Разве так грубо встречают старую знакомую?
--А мы с тобой знакомы? - Удивился я, стараясь припомнить, где мне удалось приобрести такое знакомство.
--Не мучайся, я Игнатова дочь - Лиза. Вот по пути домой, к тебе в гости заглянула, думала, обрадуешься, а ты злой какой-то.
--Не вижу причины для зубоскальства. - Постарался надеть на себя маску безразличия, при этом, оперевшись взглядом в окно, стал терпеливо дожидаться дальнейших объяснений гостьи.
--Вот так избранник у Трифона? Никогда ещё такого простака на этом месте не встречала. Ты либо очень недалёкий человек, либо не понимаешь, что твоё сражение уже проиграно. Я здесь, а значит, ты в моей власти. Ты можешь уже никуда не собираться, все усилия, на тебя потраченные, были пустым занятием.
--Раз ты здесь сидишь и к тому же без умолку щебечешь, то не всё так отчаянно плохо, как ты хочешь меня в этом убедить.
--Не зли меня, уже не удастся отыграться. Зачем попусту тратить силы на такого муравья вроде тебя?
--Да хотя бы за тем, что я могу напоследок сильно подпортить твоё ликование.
--Чем это?
--Хотя бы тем, что сообщу твоему папочке о твоей нечестной игре. О том, что ты, его славная дочурка, свой ход во всём плане отца с братом предусмотрительно провернула. Ведь, он ещё не в курсе нового участника, который с твоими родственниками по какой-то там причине отказался сотрудничать, зато ты нашла подход к древнему старику, наобещав ему того, чем сама задумала поживиться, использовав его власть и познания?
--Заткнись, пиявка. Что ты можешь? - Вдруг взвилась с места красавица, оголив при этом свои истинные намеренья. - Кто тебя в это посвятил, недоумок?
--Ты! Только что подтвердила лишь зыбкие догадки и, спасибо за любезно предоставленный выход из такого невыгодного положения, в которое так неразумно попал. - Уже с большим интересом посмотрел я на девушку. Лиза, прикусив нижнюю губку, наверняка, лихорадочно составляла следующий выход из создавшегося положения, заложником которого уже являлась она, а не я, потому, бестолково буравя сосредоточенным взглядом, обычный узор на скатерти, даже не заметила появления призрачного Трифона. Как ни в чём не бывало, он уселся на свой табурет в углу и, подавая мне, знаки одними глазами, исчез, обернувшись невидимкой.
--Что надумала, красавица? - Не удержавшись от того, чтобы полностью овладеть вниманием девушки и этим обезопасить положение своего древнего предка.
--Ладно, давай и с тобой договор составим: ты до поры не лезешь в мои дела, а я устрою так, что тебя все оставят в покое. Идёт? - Хитро прищурившись, наконец, овладела собой непрошеная гостья.
--Не пойдёт. Думаешь, одна такая умная? Смыслом сказанного мне тоже овладеть нетрудно.
--Я ничего зловещего не имела в виду. - Невинно опустив чёрные глаза, смиренно произнесла дочь колдуна.
Как же невнимателен и слеп порой бывает человек завидя яркую красавицу. И не только оттого, что я считал себя мужчиной, а она была очень красивой девушкой. Красота всегда притупляла внимание. Я, заглядывая в непроглядную ночь её глаз, пропустил самое главное, на что невидимый Трифон, лишённый всяческого чувства любования, дал возможность вовремя отреагировать. У моей прекрасной гостьи прямо на шее висел странный невзрачный амулет. Голова орла, пристально просматривала меня насквозь, а вместо продолжавшегося туловища, птичья голова находилась на грубой поверхности звериного зуба. Заканчивалось это самобытное украшение едва уловимой, тонко заточенной до игольной остроты клыка, в основании поделки. Толстый кожаный шнурок крепко облегал девичью шею, прячась в складках её одежды.
Такой грубой и вместе с тем будоражащей воображение вещи, я не видел никогда в своей жизни. Амулет в точности совпадал с описаниями Трофима об амулете Ждана.
--Откуда у тебя столь интересная вещица? - Попытал я счастья в вопросе.
--А тебе-то что до него? - Не пошла на контакт Лиза. - Лучше мои условия прими, а то хуже будет. - Полностью овладев своим временным смятением начала напирать она.
--Отдай его мне и иди с миром отсюда. - Сделал я довольно дерзкое предложение ведьме, которая при всей своей видимости полного спокойствия, начинала нервно теребить толстую, наполовину расплетенную косу.
--Может ещё и как им пользоваться научить? - Ехидно процедила она в порыве захлестнувшего раздражения.
--Я бы не отказался, а то пыхтеть над ним времени совсем не остаётся. - Простодушно кивнув ей в ответ, я интуитивно желал вывести из себя. Призрачный Трифон что-то пытался мне в это время сказать, или ему не нравился ход нашего разговора, но он отчаянно стал махать руками, при этом резко дёргая головой в разные стороны. Попробуй тут, разберись, когда прижал ведьму самой её сутью. Голова, опьянённая лёгкой, почти, победой, продолжала лихорадочно подсовывать варианты по завладению таинственного амулета.
--Зачем он тебе сдался, глупый человек? Ты же его полной власти не знаешь. Не боишься в его сетях застрять? - Ехидно сузив свои чёрные глаза, искоса поглядывала на меня восхитительно прекрасная Лиза, подзадоривая к дальнейшему торгу.
--Да как-нибудь на досуге уж постараюсь разобраться. Не уж-то не отдашь?
--Отдам, ежели слово дашь, что вмешиваться в Трифоновы дела не станешь.
--Такого слова не дам, но могу пообещать, что твоему отцу до поры, до времени, ничего про тебя не выложу. В этом можешь быть уверена. - Страдальчески перекошенное личико девушки дополнилось увлажнёнными и, без того, прекрасными бархатно-чёрными глазами.
--Ладно, чего уж там. - Вздохнула Лиза, развязывая толстый шнурок на шее. - Раз проиграла бой, то это ещё не сражение, правда Коленька?
Наблюдая за ней, я почти забыл о присутствующем своём невидимом предке. Невольно подумав, что он наверняка должен мной гордиться, я подошёл ближе для принятия столь ценного подарка.
На бледной ладошке с длинными белыми ногтями амулет казался тяжёлым и довольно объёмным для зуба лесного медведя. Строгий птичий взгляд казалось, не выпускал меня из поля своего зрения. Он пробуравливал меня насквозь, будто отрезая от остального мира.
--Бери же, чего оторопел? Иль испугался напоследок? - Игриво подзадоривала ведьма, почему-то становясь на глазах неуклюжей гнутой рохлей с жиденькой косичкой, собранной из нескольких прядей на почти лысой голове.
--Давай, но с тобой-то что приключилось? Ты на себя в зеркало глянь, как тебя бедную скрючило. - Внутренне немного оторопев, протянул я руку для того, чтобы взять магическую вещь.
Такой молниеносной расторопности я не мог ожидать и от молоденькой девушки, а тут гнутая старуха. Она подскочила, словно ею выстрелили из пушки, мгновенно проколола мой палец острым концом амулета, при этом быстро бормоча что-то себе под нос вроде того:
"Очнись, отоснись Вирь-авой величавая,
Сын твой нашёлся, пришёл, просит славы.
Прежде защитой его одари,
Шкурой звериной его огради.
Много вражинов по свету рыщут,
Только с тобой уж никто твово сына не сыщет..."
Глаза орла ожили и засияли зелёным светом. Старуха опустила его клюв в мою кровь, и как мне показалось, он постарался её проглотить. По крайней мере, какое-то движение было с его стороны это точно. Затем уже чинно она завязала у меня на шее этот амулет, который рядом с крестиком начал почему-то душить и тяжелеть.
--Придётся крест-то твой снять милок, а то и задушиться можно. - Процедила старуха, любуясь моим удушливым состоянием или ещё чем-то, что я видеть не мог, но ощущал в себе несравнимо страшную боль в костях.
--Подохну, а крест не сниму. - Только и смог я едва прошелестеть губами.
--Нельзя так. - Покачала ведьма головой, и быстро сняв амулет с шеи, перевязала его мне на пояс. - Ну, так-то лучше будет. А теперь, даже если и захочешь чего сказать против меня, мало кто поймёт. А, вдруг, поймёт, то долго маяться придётся, потому, как обратное слово только мы двое и помним. Так что, побежишь ты к сосне на четырёх лапах, да одно только желание и прокричишь там своим собачьим воем.
Встав в дверном проёме, старая уродливая бабка вынула из потаенного кармана своего старого поношенного платья большую бронзовую бляшку с пламеневидным небольшим кинжальчиком и повесила себе вместо того, что подарила мне. Что на сей раз она шептала я не слышал, зато Трифон, приблизившийся прямо под самый нос, наверняка постарался разобрать каждое её слово.
Тут же обернувшись в молоденькую прелестницу, Лизка увидела призрачного деда, но нисколько не стушевалась, а лишь озорно погрозила ему пальчиком. Новые способности ведьмы, питающейся другим, не менее сильным талисманом древних заклятий, позволили без труда вернуть молодость и красоту, видеть невидимое и ещё что-то такое, от чего просто кровь стыла в жилах. Чёрные глаза излучали уже не бархатную влажность, а струили холодное пламя ненависти, которое обдавало леденящим ужасом незнакомой мощи. Она ликовала, пробуя свои силы, упивалась властью, и так как ей больше нечего было делать в нашей убогой избушке, то, провернувшись у порога, она бросила на прощание последнее заклинание, обращённое в сторону Трифона.
--"Ты хоть и видел, но не обидел, раз не обидел, то не поймал.
С веку до веку мне процветанья, с веку до веку, ты мне - не враг."
Ничегошеньки у вас не выйдет теперича. Под мою дудку вам плясать уготовано. На том и прощайте. - Весело хохотнув, она громко хлопнула дверью, и только мы её и видели.
--Я ж тебе показывал - не соглашайся мол, не надо, а ты?... Эх! Я теперича приведением шастать стану, ну а ты псом шелудивым так и останешься. - Горько произнес Трифон, приводя меня к мысли о том, что у меня что-то завиляло в области таза.
--Разве такое бывает? - Хотел высказаться я, но вместо этого, получился лишь жалостливый скулёж.
--Бывает и не такое. - Почему-то поняв мой лай, ответил старик.
Неужели это правда? Я получил от неё амулет оборотня и, не зная как им пользоваться, теперь буду проводить оставшуюся жизнь в шкуре блохастой собаки. Мои руки приобрели вид огромных лап с неубирающимися когтями, которые клацали по деревянному полу при малейшем моём передвижении. Лохматая пегая шкура грела лучше любой шубы и, поэтому, я уже ощущал жаркое тепло от натопленной печи. Огромная пасть сама собой открылась, и мои слюни водопадом потекли из неё мешая привычному для размеренности дыханию. Наскоро, и честно говоря, не без отвращения, я попытался осмотреть своё новое тело и пришёл к выводу, что я уже не просто средний человек, а пегая, довольно большая, лохматая собака с могучими лапами и огромной пастью.
--Думай шибче, а то животное, начнёт брать верх над человеком, и уже скоро ты будешь мечтать о миске с мясом намного сильнее, чем снова стать самим собой. - Почти в самое ухо пророкотал Трифон. - На меня она наложила запрет на зовы. Я не смогу никому ничего рассказать из того, что здесь произошло, но ты ещё способен мысленно кликнуть хотя бы кого-то на помощь.
Ну, что за собачья жизнь! Пришла ведьма, обвела вокруг пальца, а я, словно последний болван кинулся договариваться за побрякушку и, договорился... Кого теперь я должен к себе позвать, чтобы вот на такого красавца полюбовались. И, кстати говоря, почему я до сих пор не спросил, куда все подевались? Раньше, боясь и на несколько минут меня оставить в полном одиночестве, вдруг, прямо перед моим решающим выходом оставили совсем одного.
--Где все? - Попытался я мысленно обратиться к Трифону, пока ещё сознание не изменило мне как человеку.
--Да тебе же говорили, ты видно и внимания не обратил, что Анютка себя плохо почувствовала, вот все и направились её усмирять, а тебе сказано было, никого не впускать. Не трать времени понапрасну, зови до кого докличешься. - Тут же ответил старик, зябко ёжась на своём табурете.
Ничего не оставалось делать, как позвать на помощь. Вопрос встал: кого! Подобным геройством делиться не очень-то хотелось. Но одно не давало покоя, что без посторонней помощи я всё равно не выберусь. Кто же может, не читая нотаций, помочь вновь стать тем, кем был до ведьминого обмана? Решение не приходило, часы между тем неумолимо отсчитывали время моей уже реально собачей жизни. А тут, как нарочно Трифон ещё со своими укорами не давал сосредоточиться, подгоняя и монотонно "капая" на нервы. Вдруг, неожиданно захотелось просто улечься и поспать, понадеясь на всесильный авось. А может, само собой глядишь и рассосётся. Когда проснусь, снова буду самим собой, и всё это, окажется лишь странным сном, каких в этом месте у меня было предостаточно.
"Игнат, ты всегда говорил, что я могу к тебе обратиться за помощью. Пришло время, помоги, если конечно сил у тебя хватит". - Мысленно я стал звать колдуна, сочтя, что подобное, подобным и лечиться. Кто без лишних упрёков войдёт в положение, да ещё постарается, пусть даже для своей выгоды, помочь мне? Да и шанс насолить бессовестной обманщице перевешивает все разумные доводы. С диким отчаяньем стал звать Игната, несмотря на выпученные глаза Трифона.
Желание человека имеет под собой не менее сильную магию, чем заговоры и умелые, различные по своей породе, заклинания. Игнат уже через несколько минут стоял передо мной, в ореоле чадящей свечи. Видение было настолько реальным, что я невольно откачнулся, словно увидел не посланный образ, а настоящего колдуна. Передвигаться быстро на такие расстояния реально он не мог, но зато откликнулся сразу, как только меня услышал.
--Здрав будь, Коленька. Чего это ты решился в эдакое время на разговор со мной. - Проскрипел старик, озираясь по сторонам. Его блуждающий взгляд, закрепившись на мне, стал пристальным, а могучие нависшие брови поползли вверх. - Эко тебя угораздило! - Не смог сдержать удивления Игнат.
--Помочь сможешь? Я тебе за твою помощь такую услугу смогу предоставить, что моё вызволение пустячным делом покажется, если, конечно, не опоздал уже... Но всё равно, от услышанного ты точно в восторге не будешь. - Стараясь зацепиться глазами за Игната, я почему-то усиленно вилял огромным мохнатым хвостом.
--Что ты, со мной, милок, торговаться удумал что ли? Ты можешь за такую малость лишь пообещать на великий совет со мной явиться, и всё. Видишь, я даже не настаиваю на моей правоте, потому, как любое решение приму, но только твоё, а не тебе другими в ухо вложенное.
--Идет, только про умелицу твою, в любом случае, расскажу. - Проговаривая каждое слово, сознание выдавало картины запахов, наваливавшиеся с каждым мгновением всё отчетливее, при этом путая желания и мысли.
--Вижу, крест на тебе надет, а на пузе ведовская игрушка моей Лизки болтается. Так вот, это очень старая вещица и ею старые силы власть над тобою держат. По-хорошему, дык, тебе лучше всего было бы, снять такую оказию и дело с концом, но вижу новую заковырку, с заклятием она на тебя надета и непросто на спящего или на невольного. Ты по желанию своему в такую кабалу залез. Сам захотел оборотной силой воспользоваться. А это, милок, другой расклад и другая воля нужна. Ты случаем не запомнил, чего тебе ведьма моя при этом наговорила, когда на шею его повесила?
--Она Вирь-авой упомянула, да сказала, что я якобы у неё защиту прошу. Про шкуру упомянула, которой та должна меня от кого-то прикрыть. Больше ничего не помню. - Попытался я слабо восстановить текст заговора.
--Прости Коленька, но моя рука в таком деле бессильна. Теперича надо к ней же с обратными словами обращаться, а я в этом слаб. Почти от любого проклятия освободить смог бы, но только не могу в борьбу со старыми богами вступать. Не дано мне с ними не то что воевать или дружбу водить, но даже к капищу старому приблизиться не могу. Лизка в этом здорово преуспела. Мать её ведуньей была и от нашего учения мало что пиявка противная переняла, зато старых богов сильно чтила и силы в них черпала, да и дочь с ними обращаться научила. Так что не серчай, не моя это наука, а потому, ничего с этим поделать не в состоянии. - С досадой проскрипел колдун, превращаясь в растерянного старика, которого уличили в бессилии.
--Значит, ты знаешь, что Лиза твоя нашла амулет Зиждича и хочет выпустить старого колдуна, чтоб потом твоё место занять? - Раздосадовано пробубнил я лишь у себя в голове, стараясь привыкнуть к мысли о собачьей доле в прямом понимании этого слова.
--Не новость, но предупреждение лишним не бывает. А тебе как всегда два пути: либо у сосны от заклятия освободиться и навек потерять дар, который в тебе только начал "голову" приподнимать, либо вступить в новую жизнь собакой, а потом обратное заклинание найти. Думай, чего тебе совесть предложит, то и сделаешь. Прости, но одному в этом деле я всё же рад, теперь никто на тебя не повлияет. Всё только сам решать станешь. - Закашлявшись или рассмеявшись, старик исчез, оставляя меня ни с чем.
Сумерки зимнего дня сгущались с оглушительной быстротой. Дом, наполняясь непроницаемой темнотой, погружался в холодную плотную густоту. Мои лапы были не в состоянии зажечь свечу или хотя бы как-то помочь осветить помещение, да и рост не позволил бы осуществить задуманного. Видение мира глазами животного довольно-таки отличалось от привычного человеческого ощущения реальности. При полном душевном трепете, я всё же начал испытывать некоторое наслаждение внезапно свалившейся доли. Пусть и не разноцветно-яркое восприятие действительности окружало меня со всех сторон, но точность ощущений, с которой передавались предметы, их местоположение, размер и запах, даже незначительный шорох за пределами дома, передавались очень точно. Собачья жизнь начала свой отсчёт, не обращая внимания на мои интересы.
Трифон, перевоплотившись в состояние прозрачного очертания, по-прежнему сидел на своём табурете и не подавал никаких признаков, доселе своего обычного ворчливого состояния. Чужая и непонятная суть другой личности постепенно, но довольно настойчиво старалась заставить меня забыть кто и что я в этом мире. "Не противься, ты всего лишь маленькая оболочка, которая скоро всё позабудет" - тихо и методично пело в голове это нечто.
Ещё путаясь в происходящем, моё тело напряглось, невольно отзываясь на чужую волю, и я сам, не желая этого, стал потихоньку рычать на того, кто шёл от калитки к дому. Запах тут же обрисовал предмет моего переживания - это был высокий немолодой человек, который спешил ко мне. Ему был необходим именно я. Слух, зрение и обоняние слились в единое целое. Человек и собака стали понемногу сливаться во мне. Несмотря ни на что, я старался удержать ниточку самого себя, потому, в вошедшем сразу же узнал долгожданного Трофима, но за его плечами стоял призрак старого злого незнакомца. Именно он пытался пролезть в моё тело, подавляя мою слабую волю. Его суть была тоньше и злее призрачного Трифона. Он будто недавно перешагнул незримую грань прошлого и настоящего, потому, даже для видавшего виды Трофима, был не осязаем.
--Чего это вы в полной темноте сидите? - Забеспокоился мой учитель, когда я с радостным визгом бросился облизывать его лицо. - Вот так перемены?! Как же это тебя так угораздило-то? Эх, Коля-Коля... -- Раздосадовано покачав головой, он, наконец, зажёг керосинку. Внимательно осмотрев меня, и, не переставая качать головой, он стал осматривать моего родственника. Мысли рвались наружу нескончаемым водопадом. Хотелось рассказать подробности того, что так неожиданно повлияли на нас с Трифоном, но ещё больше хотелось поделиться теми возможностями, которые неожиданно открылись в новом положении.
Призрачная тень не решилась последовать за могучим стариком, она будто в раздумии покачалась у порога и медленно растаяла, оставив неприятное чувство враждебности. Подбежав к порогу, я, как истинный пёс, залаял во всю глотку.
--Не тужься, пока я тебя понимаю, но что будет потом? - Грузно осев на лавку, Трофим погладил свою и без того безукоризненную бороду.
Виляние хвостом и обескураживающая собачья радость захватывали меня всё же больше, чем досада Трофима. Моё нынешнее состояние, позволившее видеть недоступное моему учителю, внушало ответственность и обескураживающее довольство своим превосходством. Восторженно виляя хвостом, я был готов к любому испытанию со своим немолодым другом. Собачья преданность просто распирала уверенностью в новых силах, она рвалась на защиту чего угодно, лишь бы не оставляли в одиночестве.
--Ладно, теперича будь что будет. Раз так случилось, то придётся обращаться за помощью. Нету времени загадки разгадывать. Что за напасти в этот раз? Анюта сама не своя, да тебя ещё угораздило вляпаться так некстати, правду говорят, одна беда не приходит, обязательно за собой подружек тянет. Вот, что мне с тобой прикажешь делать? - Бухтел старик, рассматривая амулет у меня где-то посередине тела. - Ну что ж, поведу тебя к твоей старой знакомой. Только она сможет быстро либо удалить такое измывательство, либо чего дельного присоветует. Подойди ко мне как можно ближе и не вздумай хоть на шаг от меня отстать, чего бы ни увидел. - Потрепав меня по загривку, учитель этим принёс мне огромное наслаждение.
Выйдя из дома, мы направились по тропинке вглубь леса. По нехоженым сугробам и человеком мне было бы тяжело шагать рядом со своим учителем, бороздя глубокие заносы, а тут короткие лапы, проваливаясь, с большим трудом таранили жёсткий наст, ломавшийся под моим весом и, принимая всё моё теперешнее тело целиком. В какой момент Трофим подвёл нас к переходу, я просто физически не смог заметить, но и то, что успел углядеть, было достаточно, чтобы вновь поразиться необъяснимым возможностям человеческих знаний. Лесная стена из махровых гордецов в белых причудливых шапках, раскинувших свои ветви, словно в пленительном танце стала дрожать, образовывая длинный коридор из зелёных, пышущих летним зноем, а потому выглядевших устало, берёз. Не дав даже нескольких секунд на удивление, Трофим схватил меня за холку и бесцеремонно втолкнул в знойное безветренное лето. После белого снега оказаться под знойным солнцем - это мечта детства любого уставшего от холода и однообразия человека.
Одно дело слышать о диковинах, но другое почувствовать на собственной шкуре смыкание прошлого и настоящего. Дорога на ширину тележного проезда была полузаросшей и почти едва различимой. Поразил вид открывшейся заброшенной деревни. Косые не только изгороди, но и вросшие в выпаленную землю домишки, отбрасывающие неимоверно длинные тени, подрагивающие при каждом нашем шаге. Запах страха, который навис над моим сознанием не отпугивал, а увлекал к живым наползающим теням. Желание посмотреть поближе на выжженные изнутри когда-то шумные избы до такой степени опьянило, что Трофиму пришлось схватить меня и вести как неразумного щенка. Виденный лишь во сне чахлый мост, показался сразу, только мы успели пройти последнее изуродованное жилище. На другой стороне нас поджидала высокая старуха в длинном белом платье, поверх которого была надета длинная душегрейка подбитая зайцем. Она стояла прямо на краешке мосточка и выжидательно подносила руку ко лбу, будто пытаясь рассмотреть кого-то вдалеке. Когда мы подошли уже совсем близко, то увидели, как она, покачивая головой, молчаливо укоряла нас за что-то, оголяя бессчетное количество морщин, и при этом только одними глазами, выражала своё недовольство нашим появлением.
--Из-за такой-то ерунды тревожить удумал, Трофимка? Сам ужо и подумать не захотел?! - Моложавым голосом, который так не вязался с её возрастом, старушка первая начала разговор.
--Ежели смог бы додуматься, то наверняка бы это сделал. А тут такая заковырка, что ну просто ничего в голову не идёт. - Виновато склонив голову, стал оправдываться мой учитель.
--А-а-а! - Протянула старушка, внимательно рассматривая меня. - Старый знакомый. Это как же ты свои трудности решаешь? Говорила, что вспомню тебя, так, смотри, не забыла!
Хоть и собачьими мозгами, но я всё же понял, что это та самая любопытная девчонка, которую я встретил у озера. Дарислава смотрела на меня теми же молодыми любознательными глазами, которые даже среди глубоких морщин, остро подмечали всё, на что падал её взгляд. Собачья радость не преминула проявить себя и на этот раз. Мой хвост без удержу рассекал воздух, выражая неподдельный восторг от встречи.
--Пошли теперича вместе кумекать, коли, своей голове не доверяете. - Старушка бодро направилась к новенькой избушке, которая пахла свежесрубленным деревом. Мы пришли именно в то время, когда Митрофан со своими сподвижниками обустраивался на выбранном месте. Летний зной после холодной зимы и нещадного снега воспринимался как благодать. Разомлев от тепла и какого-то родного чувства полной защищённости, я лёг в ногах перед усевшимися на лавке Дариславы и Трофима.
--Теперича нам никто не помешает. Давай, выкладывай, как дело было. - Пропела старушка.
--Это ты не у меня спрашивай, у него пытай, как дело было. - Постарался отлынуть от объяснений Трофим. Тяжёлая и горячая рука легла мне на голову. Воспоминания поплыли яркими вспышками пережитых событий. На том месте, где Лизка надела на меня амулет, старушка отдёрнула руку.
--Ясно теперича кто с вами поиграться удумал. Тебе ли такого хода не знать Трофимка. Ты, почитай не первый век эту землю топчешь, людей наскрозь видеть обязан, а уж вражин разных и тому боле...
--А то я не видел...
--Раз видел, чего сюда попёр?
--Да того, что не знаю, как это с него снять. - Обиделся мой наставник.
--Кто одел, тот только своим путём парня заморочил, значит, этим путём и снимать личину надобно. - Махнув рукой на Трофима, Дарислава приподняла мою голову и уставилась на меня таким проникновенным взглядом, который заставил отрезвить человеческую суть и полностью забыть о животной личине.
--Кем пришёл ты в этот мир? Отвечай не мыслями, а тем языком, которому тебя родная мамка учила.
Слова складывались в голове, но никак не выходили наружу в виде нормальной речи.
--Пробуй давай, не отлынивай. - Продолжала настаивать Дарислава. Что-то едва уловимое на речь у меня всё же получилось, но после этого старая ведунья ухватившись за амулет повторила нараспев одну и ту же фразу, которая почему-то прошла мимо моего сознания. Услышав её, я не мог бы ни за что её повторить. Амулет словно живой сам сполз в её руку, а я по-прежнему оставался в собачей шкуре. Что-то необъяснимо крепко держало меня в этой сущности и я не мог ей сопротивляться.
--Чего уставился? Теперь дело только за тобой. Подумай, кем ты на самом деле являешься, человеком или животным, тем и оставайся до скончания дней своих. - Немного оттолкнув меня от себя, небрежно произнесла старуха. Остаться до скончания века животным мне никак не хотелось, потому я изо всех сил попытался представить себя тем, кем был до злополучного Лизкиного розыгрыша. Хоть Божьи твари и все равны перед Создателем, но мне был отпущен век человеческий, а потому, менять его на собачий я никак не хотел. Желание вернуть всё назад выплеснулось вместе с диким криком, который вырвался из пасти животного, а остановился выплёскиваться во мне. Стоя на четвереньках, я увидел по-прежнему свои руки, своё, с детства знакомое тело, которое хотелось прикрыть. Нагота вселяла крайнее чувство незащищённости и неудобной стыдливости.
--Трофим, видишь, как парнишка мучается? Принеси ему парты с рубахой, а то совсем от стыда сгорит.
Быстро, не свойственно расторопности моего наставника, у меня оказались незамысловатые вещи. Только под защитой пусть и простенькой суконки, я, наконец, ощутил себя более или менее комфортно.
--Скажи нам теперь: что это было? - Не удержался я от искушения узнать неизвестную для меня доселе силу, которая против собственной воли превратила меня в животное.
--Ничего сложного. Пробуя свои знания, ты убедился, что они не настолько крепки, чтобы справляться с могуществом, которое может предстать перед тобой в любой час. Вот потому и принял на себя другой облик, да ещё умудрился и всех убедить, что тебе его надели. А, как только встал перед выбором, навсегда остаться в нём, так сразу его и опрокинул.
--Это выходит, что я всегда оставался тем, кем был, а личину, на себя из страха напялил что ль?
--Вроде того. - Не моргнув глазом, отчеканила бабка.
--Да разве такое бывает, Трофим? - В сердцах воскликнул я, цепляясь за своего учителя.
--Колдовство, сынок, это не токмо сладкая месть, но, прежде всего, обман самого себя. Тот, кто хлипок духом, завсегда в сети попадётся, порой даже и никакого заговора не понадобиться для противной стороны. Только и нужно, что убедить в своей могучей силе. - Поникнув головой, постарался смягчить удар Трофим.
--А амулет? Чего ж тогда он не снимался? - Постарался я поймать "сговорившихся" стариков.
--В амулете и правда древняя сила теплится, но ты её не принял, а отдать не додумался, вот я его от тебя и освободила. Желания твои - вот всему причина, смог себя уверить в немощи, с тем и смирился, а бороться не хотел, потому и пришлось перед выбором ставить. Вся жизнь твоя от рождения до её конца один только выбор и есть. Сегодня выбрал, а завтра получил из выбранного ещё, опять выбрал, снова получил - на том круг жизни и держится.
Не верилось, скорее не хотелось верить в то, что это я сам себя закабалил в собачью шкуру и от собственного страха, даже пожелать не соизволил прежнего облика, а к тому же всех переполошил и уверил в обречённости своего положения.
--Чего засмущался? Многие на этот крючок попадались, да так на нём и оставались. - Продолжала "добивать" меня старуха. - Смотря все глубже и глубже любого учения, порой всякий попадается на простом, пройдя при этом мимо самых, что ни на есть мудрёных козней. А все от того, что легче оказывается в сложном ковыряться, чем видеть то, что на поверхности лежит. Вот отсюда и выборы неразумные случаются.
Сжалившись надо мною, Трофим постарался как можно быстрее откланяться. Он, наскоро поблагодарив Дариславу, вытолкал меня взашей, и уже через несколько минут мы шагали по заснеженному лесу дрожа от холода. Почти в полной темноте после жаркого летнего солнца тело тряслось как холодец без миски.
--Куда мы? - Выпихнул я едва различимые слова между зубной дробью.
--Настало время тебе новый выбор делать - не надо его упускать. - Серьёзно ответил Трофим.
--Это понятно, но теперь и подумать страшно, чего от самого себя ожидать.
--Из пустого в порожнее не переливай, тогда и страшиться нечего будет.
Трофим шёл впереди, и его большие плечи едва покачивались от ходьбы, будто и не было снежного наста вовсе. Лёгкий дымок пара прерывался не окутывая его голову целиком, как у меня. Я же, стараясь идти за ним след в след, едва поспевал вытаскивать ноги из снега, как тут же проваливался по колено в следующий след, пыхтя и сопя при этом с неимоверным усердием поддерживая темп. Собственное дыхание отличалось такой активностью, что оно окутывало не только лицо, но и всю голову целиком. Волосы и брови стали постепенно покрываться ледяным инеем, превращая меня тем самым в настоящего Деда Мороза. Сумерки быстро превратились в непроглядную ночь. Сияния далёких звёзд не хватало для того, чтобы чётко различать путь, по которому мы двигались. Тени от деревьев переплетались с нашими, и, медленно переползая по ровной белой поверхности, усиливали чувство настороженности. Звенящая тишина доносила лёгкий скрип шагов, заставляя нас постоянно оглядываться по сторонам. Наконец Трофим остановился.
--Ты слышишь? - Настороженно произнёс он.
--Кто-то идёт за нами? - Поддавшись его тону, спросил я.
--Думаю, что это Агаша пытается нас нагнать.
Свернув немного с невидимого пути, мы стали забирать вправо, откуда наиболее определённей раздавались шаги. Уже совсем скоро, мы и впрямь встретили угрюмую цепочку, которая вот-вот должна была соединиться с нами. Агаша, опираясь на свой посох, шла впереди и выглядела довольно уставшей. Маринка замыкала всю процессию, стараясь не сводить глаз с растрёпанной Анюты и взъерошенного Трифона. Встреча оказалась довольно безрадостной, несмотря на то, что мне всё же удалось принять своё нормальное состояние. Хлопоты с бедной Анютой до такой степени вымотали всех, что дорога показалась отдыхом, потому без лишних разговоров мы слились в единый маленький отряд, которым и продолжили свой дальнейший путь.
Выбор.


Утопая в снегу по калено, мы шли ровной вереницей друг за другом, оставляя за собой последний перелесок перед заветной опушкой. Взявшийся ниоткуда сильный ветер, принёс порывистую метель, которая будто нарочно испытывала наши последние силы. Липкие снежные хлопья заметали наши следы, как только мы успевали выдернуть ногу из рыхлого снежного наста. Ледяной ветер продувал насквозь, выхолащивая, казалось бы, саму душу из задубевшего тела. Огромные снежинки, наслаиваясь одна на другую, замуровывали лицо, и чтобы не потерять впереди идущего, приходилось постоянно смахивать целые комья липкой мокрой массы.
--Пришли. - Выдохнул Трофим, обхватывая спасительное дерево, чтобы устоять на ногах.
Старая сосна собрала вокруг себя давних знакомых и молчаливо выдерживала достойную паузу непричастности, будто стараясь преподать урок суетливым людям своим вековым безразличием к их страданиям. Ветер, стараясь не отстать от неё, продолжал свои старания по испытанию на прочность последних сил. Всё было как будто заодно, хотело только того, чтобы мы сдались и ушли, оставив последние надежды на потом.
Агаша с Маринкой стояли опершись друг на друга, силясь хоть как-то согреться.
--Ну и погодка. Самое забавное то, что если выйти за пределы этого перелеска, то от непогоды не будет и следа. - Почти прокричала девочка.
--Так всегда было, потерпи ещё немного. - Буквально отклеиваясь от дерева, постарался утешить Трофим.
Анюта меня беспокоила всё больше и больше. Она была похожа на мумию, до которой даже непогода была не в состоянии докричаться. Её безразличие к происходящему пугало и настораживало. Кому было необходимо безвольное присутствие бездушного существа? А она выглядела именно такой, если не сказать сильнее. Трифон не сводил глаз с оцепеневшей дочери. Он как-то неуклюже старался окружить её своей заботой, что от этого тягостное бессилие горько висело над всеми. Его тяжёлый взгляд из-под нависших призрачных бровей отражал сильнейшее отчаяние. Безысходное родительское бессилие, не находя выхода из создавшегося положения, старалось зацепиться хотя бы глазами за кого-то из нас. Переминаясь с ноги на ногу, пытаясь хоть как-то согреться, я постоянно натыкался глазами на вымученного старика. При такой непогоде его отчаяние не стиралось, а усугублялось неподвижностью Анюты. Обледенелые, неубранные волосы заслонили всё лицо, опущенная голова и какая-то неестественная своей обездвиженностью осанка, притягивали взгляды всех собравшихся. Вскоре, я поймал себя на мысли, что отделаться и просто не думать о ней, заслонившись предстоящими событиями мне не под силу. Трифон, найдя во мне молчаливую поддержку, буравил взглядом, стараясь увериться в моём участии, к его главной заботе.
--Кто может ей помочь? - Наконец не выдержал я тягостного молчания. - Неужели никто не в состоянии разобраться в этом?
--Уже разобрались. Потерпи, скачет к нам её защитница. - Махнул рукой Трофим в сторону бьющего ветра.
Свистящие порывы, словно по волшебству прекратились. На черном небе выступила целая россыпь ярких холодных звёзд, которые, ещё недавно прячась, теперь усердно старались растопить непроглядную темноту и, при этом, оставаться такими же далёкими, несмотря на наши переживания. Это могло означать лишь одно: время неумолимо приближало всех к намеченному исходу. Звёздное небо, будто нарочно выпятило огромную жёлтую луну, повисшую прямо над нами в знак своей полной благосклонности и милости за терпение. Все ждали дальнейших событий, которые из века в век преследовали участников.
С высокого холма от стены непроглядного леса отделилась небольшая фигурка всадника, которая по мере своего приближения становилась всё более различимой. На чёрном как сама ночь скакуне показалась хрупкая женщина, умело правя своим необыкновенным конём, она лихо пустила его в галоп. Её гордая осанка, развевающиеся волосы, будто были продолжением резвого животного, которое, стараясь понравиться своей хозяйке, норовил уверить её в своей силе, но при этом выказывал и полное почтение такой маленькой и властной ручке своей наездницы. Животное передвигалось по насту, даже не приминая верхней его корки, оно неслось прямо на нас, широко раздвигая ноздри, из которых не валил пар, несмотря на мороз. Глаза скакуна не мигая, были устремлены лишь в одну точку, напоминая музейные чучела, и только резкое передвижение ног, говорило о нём как о живом.
Призрачное прошлое надвигалось для решения давнего спора. С каждым очередным выбросом передних копыт, лицо наездницы надвигалось к собравшимся своим холодным безразличием и суровым недовольством. Вся природа постаралась преклониться перед красотой этой женщины. Луна, вырывая бледное лицо из темноты, ярко очертила бездонные глаза, устремлённые на единственно дорогого человека среди нас - на Анюту. Стать животного усиливала красоту и величавость женщины, преобразовывая обоих в единое целое - в холодную и одновременно прекрасную нежить. Подъехав к нам вплотную, совершенно бледная и измождённая, она будто специально медлила, чтобы мы смогли рассмотреть вороное благородство животного и сравнить с её отчаянным намерением мести. Наконец, соскочив с коня, который тут же растаял, всем удалось разглядеть Марию, которая бросилась к дочери, стоящей с безразличным видом. Длинные чёрные волосы, перетекая с плеч на лицо, ещё более выделили неестественную бледность безутешной матери, которая на вид была едва моложе своей дочери.
--Аннушка, милая моя, посмотри на меня. Что с тобой сделали? Кто тебя обидел? Кто посмел? - Она пыталась ощупать женщину, как маленького ребёнка.
--Пока ещё не пришло твоё время. Оно теперь всегда за моим будет. - Резко оттолкнув мать, Анюта подняла голову с искажённым, словно от боли лицом и буквально прошипела. Её глаза горели красноватым светом, невидящий взгляд прожигал всякого, кто хотел подойти ближе.
--Что ты с ней сделал? Не уж-то моей исковерканной жизни тебе не хватило? - Набросилась Маша на окаменевшего Трифона. Слова, произнесённые не с ненавистью, а с огромной болью, вывели его из ступора. Трифон упал перед ней на колени и стал со слезами вымаливать прощения.
--Зачем явилась? - Низким голосом прохрипела Анюта. - От всех ты отступилась, никого не признала за собой, а теперь призываешь на помощь? Не будет тебе никогда покоя, и места тебе покойного не будет.
--О чём ты, милая? Ты ли это? - Затрепетала мать.
Оторопевший Трифон, не переставая лепетать слова прощения, попытался ухватиться за полы одежды дочери, которая настойчиво не замечала отца. Нечто, которое не отпускало её душу, старалось не видеть растерянного призрака, который, сливаясь со снежной белизной, терял человеческие очертания.
--Очнись, очнись милая! Что ты?! - Лопотал Трифон.
--Не она это, видишь же, что не она. Не тронь её пока, не пришло для того время. - Ответил Трофим.
--Уйди, старый червяк. Ты здесь и вовсе лишний. - Подняв голову и, сверкнув глазами, прошипела женщина надломленным хриплым голосом. Разметавшиеся волосы открыли для общего обозрения непонятное украшение, которого у Анюты до сего дня никто не видел. Это по всем описанием было похоже на тот самый амулет, про который рассказывал Трофим. Чем дольше я на него смотрел, тем больше и больше убеждался в его подлинности. Полная луна с изогнутым маленьким кинжальчиком угрожающе светились на груди женщины, наполняясь не только холодным жёлтым светом, но в то же самое время становились сутью живого человека. От увиденного я не мог оторвать взгляда. Он зачаровывал своей необыкновенностью и тайной силой, которая оживала и притягивала к нему.
--Агаша, может сорвать с неё этот антиквариат? - Постарался я сделать предположение. - Уж больно он ей не к лицу.
--Только она сама, да ещё тот, кто одел его, могут сделать это, другим не под силу будет. - Почти механически ответила старушка, при этом, даже не взглянув в мою сторону.
--Марин, ты хоть знаешь, кто нацепил на неё эту диковину? - Не мог я смириться с видимым равнодушием.
--Лизка, Игнатова дочка. Кошкой к Анюте примазалась, а когда та её на руки взяла, то и нацепила ей на шею эту радость. Что мы только не испробовали - ничего не помогло. Одно и сумели - сюда привести. - Выпалила Маринка громким шёпотом мне на ухо. От неуёмного старания подростка всё как можно подробно и быстро передать, пришлось её выслушать всем, потому что вновь поднявшийся ветер приобрёл роль рупора.
Мария остолбенела около своей дочери и не могла сдвинуться с места, рассматривая своего несчастного ребёнка. Бессилие настолько сковало расстроенную женщину, что и выражение её лица замерло словно замороженное. Взгляд застыл на амулете, только губы отдельно от неё сами собой лихорадочно шептали что-то. Ветер нет-нет, да и доносил отдельные фразы.
--Возьми меня... Она не может... я больше знаю...
--Зачем ты мне бестелесная? - С усмешкой, глядя на мать, откликнулось какое-то странное существо, засевшее в Анюте. - Мне живая плоть нужна.
--Нет, не живая это плоть, загляни в неё поглубже и увидишь, что лишь благодаря моему проклятию до сих пор она жива, потому как не выполнила ещё до конца своего предназначения. Сейчас прощу отца её, и рассыплется она, а вместе с ней и ты. Никто и никогда тебе после не поверит, а так, я у тебя буду. Со мной много чего достичь сможешь, даже другое тело выбрать. - Старалась убедить мать оставить в покое своего единственного ребёнка.
Анюта опустила голову, её руки потянулись к амулету, она словно робот, под влиянием чужой воли медленно выполняла посторонние приказы.
--Кому ты веришь? Ты, могучий хозяин многих знаний, размяк от простой отступницы? Она не раз отрекалась от того, во что верила, не уж то ты думаешь, что сейчас она выполнит то, что тебе здесь обещает? - Резко выкрикнула не вовремя подоспевшая Лизка. От её смазливого личика не осталось и следа. Ещё немного и горечь её яда стала бы капать прямо изо рта от такого усердного старания. Её пронзительный окрик на всех подействовал ошеломляюще. Все будто оттаяли от своих мест и стали оглядываться по сторонам.
Густая тёмная масса из силуэтов уже почти взяла в кольцо старую сосну с полузамёрзшими людьми. Маленький, но довольно кряжистый Игнат со своим посохом под руку с Фёдором выступали чуть впереди замыкающегося кольца. Они будто наползали на нас, а не шагали по глубокому зимнему насту.
--Уж если и впрямь переселяться удумал, то выбери кого понадёжней, а я тому смотрящим стану. - Не унималась злобная колдунья и, подойдя ко мне почти вплотную, стала тыкать в меня своим корявым пальцем. - Вот хоть на него посмотри, чем для тебя не вместилище?
--А тебе так и неймётся меня хоть в какое-нибудь чудище обратить!? Чего на сей раз запихать в меня удумала? - От души стал я возмущаться, но невольно брошенный взгляд в сторону Трофима отрезвил моё возмущение лучше ушата ледяной воды. Я мгновенно понял смысл недавно услышанного у Дариславы, но вовремя никак не мог остановиться.
--Что за фрукт такой покорил твоё сердце, что ты его со мной вместе в одном флаконе получить намерена?
--Хочешь помочь своим друзьям? - Приблизившись ко мне совсем близко, спросило нечто из Анюты, обдав меня почти могильным дыханием.
--Не знаю, что-то мне не больно светит в себе эдакого паразита таскать... -- Стал я было продолжать отказываться, но слишком понятный взгляд Трофима остановил меня прямо на полуслове. Соглашаться не очень-то хотелось, но я слишком доверял своему учителю, чтобы показаться простым трусом. Потому стал просто тянуть время, чтобы не только достойно выйти из этой ситуации, но и как можно надёжней от неё же и защититься. Первый экзамен по полученным знаниям я должен был сдать, прежде всего, для самого себя.
--А что мне от этого будет? Ведь не просто так ты хочешь занять мое тело? - Язык торговли, понятный для каждого времени, как нельзя, кстати, пришёл на выручку.
--Знания, сопляк, могучие знания! - После нечленораздельного клокотания послышалось довольное торжество.
Вымучив на лице гримасу раздумья, я постарался, как можно неохотнее согласиться, потому что резкое кивание головой, тоже могло бы навести на излишнюю ко мне подозрительность. Под властными взглядами своего учителя, лихорадочное составление плана по спасению себя любимого у меня уже стало понемногу складываться.
Немного, лишь для порядка, поломавшись, я произнёс сакраментальное "да" и то, только под предлогом глубочайшей жалости к бедной женщине и необыкновенной тяги к знаниям, после чего лёгкая испарина покрыла всё моё тело. Где-то далеко, почти на подсознательном уровне я постарался спрятаться сам и отгородиться от чужой сути, которая претендовала лишь на моё тело. Оставив видимость пустотелой оболочки, я постарался, как можно надёжней укрыть свой разум, на который потратили столько сил в обучении и подготовки к чему-то непонятному, и на который, как ни странно оно вовсе не претендовало. Именно таким я и предстал перед радостным завоевателем - совершенно пустым и удручённым собственной участью. Быстрая и довольная Лизка в мгновение сняла амулет с шеи размякшей женщины и так же проворно одела на меня. Пока Анюта приходила в себя, я постарался ещё раз взглянуть на своего учителя. Его отчуждённость вызвала сначала испуг, который перешёл в уверенность того, что это мой, может быть самый ответственный бой, к которому и готовили меня всё это время. Ведь не зря же столько разговоров провели о выборе и предназначении каждого из нас.
--Рождённый этим временем оказался глуп как пробка. Не пойму я тебя Игнат, чего это ты сподобился на такого дурня своё время тратить? - Захохотало во мне располагавшееся чудовище. Холодная, парализующая ненависть по-хозяйски стала опробовать моё тело. Игнат злорадно подкравшись почти под руку, выдавил из себя подобие шипения, и уже обратившись ко всем, постарался взять себя в руки, натянув милостивую маску доброжелательности и полной покорности случившегося.
--Трофимушка, время пришло. Посмотри, как сосна начала цвести. - Игнат, не обращая внимания на меня, указал на дерево, которое и впрямь стало озаряться немыслимым светом. Переползая от макушки, он медленно надвигался на нижние ветви, превращая дерево в световое изваяние.
--Вижу, не слепой пока. Но на этот раз изменения у нас будут. Не один избранник сегодня явился для разрешения давнего спора, а двое. Потому, как только луч укажет, так оба они выйдут для определения нашего будущего. - Холодно произнёс старик, не смотря в сторону своего давнего врага.
Чудесное дерево приковало внимание всех. Но новость, хоть и сказанная как само собой разумеющееся, возымела предполагаемую реакцию. Тени колыхнулись. Лизкина довольная физиономия вытянулась, и она лихорадочно стала осматривать собравшихся. Игнат с Фёдором недоумевающе уставились на Маринку. Час торжества подростка настал. Она, правильно оценив ситуацию, гордо взяла меня под локоть и разве только не показала язык всем присутствующим, тем самым, разоблачив и меня. Выдержать её полного довольства я был не в состоянии. Неожиданно на помощь пришла Игнатова "надежда".
--Не уж-то вы стали детей к такому делу допускать? А ещё на нас лицемеры кричали, что в нас ничего от людей не осталось. - Возмутилась растерянная Лизка. Быстро подскочив ко мне, она, не задумываясь, стала что-то спрашивать у того, кто так бесцеремонно занял моё тело. Язык, на котором общались эти двое, мне был не доступен и потому, я принял решение, пока не объявляя себя, выжидать удобного момента, когда неожиданное проявление окажет половину успеха в уничтожении этого ожившего Кощея. Терпеть в себе это нечто и не пытаться ему хоть как-то ответить, оказалось самым трудным занятием. Оно по хозяйски отдернуло мою руку от подростка и, ухмыльнувшись, постаралось что-то прорычать в её сторону. Маринка, не растерявшись, осталась стоять там, где была, не придав этому ровно никакого значения.
Два старика: Агаша и Игнат подошли к уже почти прозрачному стволу, состоящему из яркого, но не слепящего света. Подступив с разных сторон, они одновременно ударили по нему три раза. Первое впечатление было таковым, что они пробили брешь в оболочке дерева. Мощный световой поток ринулся наружу, деля собравшихся на две половины. Не успев отскочить, мы с Маринкой оказались прямо по центру этого широкого луча. Паразит, который залез в моё тело, ликовал, не скрывая своего восторга. Он выл и захлёбывался от близкой победы, напоминая мне о том, что ещё не время расслабляться и обнаруживать себя. Маринка, раскрыв рот и так же широко распахнув глаза, старалась не пропустить ничего из происходящего. Её детское личико кроме напряженного любопытства ничего не показывало. Два огромных, совершенно белых старика, один за другим вышли нам на встречу. После недолгого изучения, не открывая рта, они дали нам разрешение на высказывание своих намерений. Колдун подался всем моим телом вперёд к этими старцами, он стал высказывать им просьбу освободить его от заговора и дать волю среди людей. Он распластал моё тело перед их стопами. Все эти конвульсии никак не вязались с моим пониманием просьбы, а потому, я решил, что пришло именно моё время. Разрушив стену, которой было отгорожено моё Я, от наглого захватчика, мне пришлось немалыми усилиями подавить чужую волю. Обескураженный колдун и впрямь спасовал от неожиданного натиска. Именно этого времени мне хватило для выражения своих желаний, которые как горох высыпались из прохудившегося мешка. Оказалось, что формулировать и чего-то выжимать из себя мне не пришлось. Я твёрдо заявил, что хочу навсегда избавиться от засевшего в меня колдуна и, наконец, чтобы покой пришёл к Марье и Трифону, потому как они своими мытарствами заслужили этого освобождения. Девочка, собравшаяся за это время, схватила меня за руку и подтвердила мою просьбу как свою. На мечущегося колдуна, который, опомнившись, старался вновь завладеть ситуацией, никто не обратил внимание. Моё не только тело, но и сознание, стало разъедать его ослабевшую сущность. Он метался во мне, ища хоть малейшую лазейку для выхода и не найдя таковой, вновь начинал стенать и выть. Огромные старцы не проронили ни единого слова, они растаяли как предрассветный туман, оставив нас всех около старой сосны.
Новый день зарождался тихо и безмятежно. Маленькое зимнее солнце неохотно поднималось на своё положенное место, и весь мир просыпался в этот день, скинув с себя прежние заботы и горести, предоставив себя для новых и более чистых помыслов и поступков. Маленькая хрупкая Маша обняла свою дочь и, попросив прощения у Трифона, улетела большой диковинной птицей. Все смотрели на неё до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом. Трифон, грустно обвёл глазами нас всех, но, отдельно остановив глаза на Анюте, растаял, поднимаясь над кронами деревьев к самым облакам. Его радужные очертания таяли очень медленно, и это можно было сравнить разве что с зеркальным отражением кусочка маленькой радуги, которая, исчезая, оставляет в душе след необычной красоты и гармонии.
Амулет сам собой сорвался с моей шеи и растаял, шипя и отплевываясь, подобно его хозяину, под первыми лучами сонно поднимавшегося солнца. Лизка корчилась от ненависти и обуявшей злобы. Игнат грустно передал свой посох Фёдору.
--Возьми сынок, твоё время пришло. Об одном прошу, никогда не слушай эту злыдню. Что бы она тебе ни говорила, не слушай её. - Грустно взглянув в мою сторону, он покачал головой и, словно под действием мощной неведомой силы стал преображаться в непроницаемую тень, которую очень быстро засосало в посох.
Фёдор, без капли сожаления, горделиво окинул всех присутствующих победным взглядом, торжественно удалился с поляны, при этом, не удостоив никого ни единым словом. Силуэты из теней потянулись гуськом за своим новым хозяином. По его виду стало понятно, что действительно наступает время перемен, которое ни сколько не уступит старому по своей изворотливости и жестокости.
Неожиданно, меня стало толкать из стороны в сторону. До тех пор, пока эти толкания были безболезненны, они ничего не приносили, разве что, кроме неудобств, но от нарастающей пронзительной боли и я стал выть не хуже запертого в моём теле древнего колдуна. Меня проще сказать выворачивало наизнанку, ломало кости, выкручивало. Не на шутку испуганный Трофим подбежал ко мне и пытался хоть чем-то облегчить мои страдания.
--Отпусти его, эта схватка не для тебя. - Холодно отстранила его Агаша, оставив меня наедине с чудовищем, которое очень не хотело вылезать из меня. - Только ты его сможешь вытолкнуть из себя, потому как это тело было дано именно тебе при рождении и никому больше.
Всё, что было мной узнано за последнее время, пронеслось в голове. Я как будто листал учебник, пытаясь возобновить ранее изученное. Колдун цепляясь за меня, старался парализовать мою волю и сознание. Он уже понял, что почти проиграл, а потому желал, как можно сильней покалечить, чем просто бороться за тело. Зиждич, упираясь сулил мне все блага, которые только могли прийти ему на ум, а когда посулы были исчерпаны, стал хвататься за раздвоенность моего сознания, стараясь хоть малую часть забрать с собой. Не позволяя себе расслабиться, и отвлечься на физическую боль, я постарался удержаться за мыль.
Сказанное Дариславой звенело набатом в моей голове, кем пришёл в этот мир и, кем хочу в нём остаться, удерживало наплаву и давало возможность постепенно карабкаться в этом направлении. Повернув поток мыслей в это русло, я представил себя ладьёй, гребущей против течения к тому острову, который выбрал именно я, а не причаливать к иллюзиям прошлого или будущего, навязчиво подсунутыми "захватчиком". Увлечённый своими размышлениями, понимание самого себя стало приходить ко мне тем же уютным спокойствием, которое само собой вытолкнуло всё чужеродное моему ощущению. Зиждич отринулся от меня так легко и незаметно, что только после нескольких мгновений, я сам смог понять это. Трофим смотрел на меня отеческим взглядом, как мне показалось, не до конца веря в такой исход дела. Маринка сидела рядом, нежно поддерживая мою голову и, наверняка, готовая оказать первую помощь в виде залихватской пощёчины. Анюта, бледная, но улыбающаяся, старалась хоть чем-то помочь мне вновь обрести себя и, не найдя ничего подходящего, просто поглаживала мою руку. Полная идиллия и согласие трогательно умиротворяло, вселяя уверенность в своей значимости для внимательных сиделок. Не знаю, сколько бы это продлилось, если бы не Агашина суетливость.
--Чего разлёгся? Простудиться удумал? Вставай, давай. Нам давно уж двигать пора, да и вы, как клуши возле него расселись. Чай не лето, зима на дворе.
--Как я понимаю, это ещё не окончание истории. Правда, бабушка? - Не удержался я от вопроса.
--Правда-неправда, теперича всё дома. - Проскрипела она напоследок, давая понять, что больше говорить не будет, пока не дойдём до дома.
Путь домой всегда короче и приятней любой другой дороги. Мы шли быстро, и каждый надеялся на что-то своё.
Уютный и уже родной лесной домик встретил нас заметенной тропинкой и холодным, непротопленным дыханием давно покинутого жилья. Хотя и оставили мы его всего несколько часов назад. Без мерно потрескивающей и пышущей жаром печки, без запаха готовящейся еды, дом всё же успел обиженно выхолостить запахи недавнего людского пребывания. Даже вода в рукомойнике успела покрыться маленькой корочкой льда и после трудной дороги была почти не пригодна для умывания.
--Сейчас всё поправим. - Весело подмигнув Маринке, пропела Анюта, бросившись первым делом растапливать печь.
--Может чем тебе помочь? - Не удержался я от энергии хозяйки, да и самому хотелось вновь ощутить тепло и тихую радость почти семейного вечера.
--Ага, чисть картошку, да пихай в печку. Ужинать даже на поминках положено, а мы как никак двоих в иной мир проводили. - Уже тише откликнулась неугомонная хозяйка.
--Кого в иной мир, а кого в этом попридержали. - Проскрипела грустная Агаша.
--Это как? - Как можно ближе прижавшись к старушке, подала голос напрочь вымерзшая Маринка.
--Ну, вот что, сначала дело, а потом и рассказы рассказывать станете. - Осекла сразу все разговоры Анюта.
"Двое-трое не один". Работа закипела дружно и споро, так что уже вскорости мы разрумяненные сидели за столом в ожидании ужина. Чай хоть и не картошка, но всё одно - помощь великая. Тепло, да стол, пусть накрытый одним чаем с баранками, тоже смогли сделать своё дело. Печка весело потрескивала, пожирая запас дровяных заготовок, лампадка освещала иконы в переднем углу избы и жизнь понемногу приходила в прежнее русло. Я сам от себя не ожидал того, что одинокий табурет Трифона станет навевать грусть и даст почувствовать нехватку его вечно недовольного старика. Разговор сам собой вернулся туда, откуда и был прерван.
--Агаш, это про что ты там давеча имела в виду, когда сказала, что кого-то придержали? - Стал я приставать к старушке с расспросами.
--А про того! Про Машу, которая хоть и птицей, но полетела не к престолу Господнему, а к Сафрону своему. Видишь ли, нежитью она давно стала, но довольно упорно старалась исправить то, чего в жизни лишена была. Когда на Сафроновом дубе она появилась, я аж глазам своим не поверила. Это ж какое терпение надо было иметь, чтоб для нежити такую защиту преодолеть? Гашка, и та её не стала прогонять, вот я и смекнула, что не просто так она была допущена до схоронного места без приглашения. Знать, сам Сафрон допустил и под свою защиту взял. Вот теперича и покумекай над присказкой, что браки совершаются на небесах. Истинная любовь завсегда себе дорогу найдёт, хоть мешай ей, хоть не мешай. Вместе они теперича одну службу нести будут, на то не нами позволение было дадено.
--Баб Агаш, а как папанька мой? - Смахнув слезу, не удержалась и Анюта.
--Ты за него не тревожься, хорошо теперича ему. К чему стремился, того и добился. - Утешила добрая старушка. - Про то теперича един Господь ведать может. Вы лучше про себя спросите. Чего теперича вам уготовано в этой жизни.
Невольно переглянувшись, мы уставились на Агашу во все глаза. Загадками говорить она, конечно, была большая любительница, но при чём сейчас были мы?
--У каждого из вас своя дорога, а по сему снова выбор представляется. Хоть и мала ты Марина, но уже сейчас должна понять, чего по жизни добиваться станешь, да и тебе, паря не грех задуматься, какая судьба ближе пришлась. Лишь Анюте всё ясно должно быть, она ничего не поменяла, окромя того, что время для неё теперь быстрым зайцем поскачет.
Словно вновь Маринка отвесила мне хорошую пощёчину, как я разом пришёл в себя от своего непомерного любопытства. Моя миссия на этом закончилась, и я думал, что было уже пора возвращаться домой. Туда, где я вырос и где ждали меня две самые родные и близкие на всём белом свете женщины. Жизнь не стояла на месте, а продолжала свой бурный поток между моими желаниями и потребностями выбора. Да и что я мог выбрать в данный момент, кроме того, чтобы вернуться к себе домой и снова окунуться в реальный мир с реальными проблемами и такими же реальными людьми, которым до недавнего времени был и я сам.
--Раздвоиться и жить одновременно там и здесь, я не могу. Значит, по всему выходит, что придётся возвращаться туда, откуда так внезапно мне пришлось уйти. Не могу же я для всех просто так пропасть! - Часть рассуждений сама собой вырвалась наружу с каким-то горьким сожалением.
--Почему пропасть? Ты для всех там умрёшь, для того, чтобы здесь обрести отдельную от них жизнь. Даже иногда, встречаясь с ними по необходимости, ты никогда не будешь ими узнан. Сам посуди, нельзя жить в твоём мире и просто так сказать, что ты борешься с нечестью, и мало того, видишь и слышишь её. Не всякому будет под силу тебя понять. В наше-то время люди с большой опаской относились к таким людям, а в ваше, и тому подавно... Кроме больничной палаты, после подобного заявления, я тебе ничего гарантировать не могу. Вот и выходит: для того чтобы жить новой жизнью, ты должен умереть для старой. Вспомни хоть монахов, которые приходят в монастырь для служения Богу: они отрекаются от мирского, ради духовного. Для тебя это тоже явится подобным шагом, только ещё жёстче. - Попытался внести свои объяснения Трофим.
Горячая картошка прямо в чугунке стояла на столе, разнося аромат и призывно пуская лёгкий дымок пара. Квашеная капуста, огурцы и маленькие, один к одному грибочки уже не вызывали желания проглотить всё разом. Маринкин аппетит то ли от молодости, то ли от непонимания, нисколько не потерял своей актуальности после подобных разъяснений. Она уминала за обе щёки, стараясь не упустить ни единого слова.
--Агаш, а этой девице то же самое грозит, что и мне? - Любуясь её беспечностью, поинтересовался я.
--Вроде того. Понимаешь, у неё гораздо серьёзней, чем у тебя милок замешано. Она носителем посоха быть предназначена. Он сам её выбрал, а потому и выбора ей почти не остаётся. - Потупившись в пол, едва слышно произнесла старушка.
--А мне нравится. Прикинь, я как баба Агаша по деревням с такими прибамбасами ходить буду. От меня не то что кошки с собаками, но и люди шарахаться станут. - С набитым ртом, довольно констатировала Маринка.
--Чему радуешься, глупенькая? Твои родители сума сойдут, когда про такое узнают. - Не выдержал я.
--Так ведь это не прямо сейчас же будет!? - Продолжая жевать, спокойно парировала девчонка.
--Коленька, это тебе выбор предстоит делать прямо сейчас, а у неё в запасе ещё годков пяток наберётся. - Отодвинув от себя тарелку, произнёс Трофим и почему-то очень пристально, при этом, посмотрел мне в глаза.
Душа рвалась и металась. Я не знал, какой сделать выбор. Да разве это выбор? Мне не хотелось потерять семью, но и здесь меня что-то несказанно сильно держало.
--Ну, могу я вас попросить хотя бы не за этим столом от меня ответа требовать? - Выдавив из себя последнее, я уже не был уверен ни в чём. - С любой проблемой хоть переночевать надо.
--Так это завсегда пожалуйста. - Почти в один голос ответили наши наставники.
Ужин для меня не удался. Я едва его выдержал, чтобы остаться наедине с самим с собой. Улёгшись поудобнее на своей кровати, мысли ворвались в меня бушующим потоком. Множество "за" и "против" наслаивались на две чаши весов, были не в силах до конца привести к окончательному решению. Совершенно вымучив себя бесплодными размышлениями, я поддался на яркие воспоминания пережитого дня.
Помимо собственных не решённых вопросов, для меня осталось под завесой будущее Марии, которая не исчезла и не испарилась, а полетела всё той же птицей в уходящую даль начинающегося дня. Пока я ещё находился в домике лесника и мог себе позволить подсмотреть за исходом этой грустной истории. Закрыв глаза, мне пришлось сосредоточиться на том, как она последний раз оглянулась на Анюту и уже большой птицей с тоскливым криком покидала маленькую опушку, спрятанную за перелесками и лесами от сторонних глаз. Она, набирая высоту, летела освобождённая к тому единственному, которому всегда стремилась и не могла пробиться. Под её огромными крыльями деревья и заснеженные пустоты мелькали с оглушительной скоростью. Её душа, постоянно ищущая приют и надёжное укрытие, наконец, обретала свободу. Прощение и прощание с прошлым, давало надежду на желаемое будущее. В предвкушении о том, что теперь она сможет разделить одну судьбу на двоих со своим, таким дорогим человеком, гнало её всё быстрее и быстрее.
Купол из едва различимого зелёного свечения надвигался, стремительно увеличиваясь, и превращаясь в полупрозрачного живого стражника. Переливаясь на солнце радужным сиянием, он то уплотнялся, то становился совсем прозрачным. Невидимая сила уже на расстоянии была готова для приёма такого необычного гостя. Птица закричала и стала резко спускаться. Глядя на всё это как бы со стороны, я на долю секунды подумал, что она может разбиться об эту зачарованную стену, но вместо этого, маленький островок принял её мягко, смягчив крутое падение. Это место пропустило нового жильца, как долгожданного обитателя. Гашка настороженней отнеслась ко мне, чем к той, которую называли нежитью. Опустившись возле одного из дубов, она обрела свои прежние черты человека. Трудно было представить её такое всегда угрюмое и безрадостное лицо, в озарении полной благодати и радости. Обняв дерево, ей удалось увидеть того, к кому она так долго стремилась. Всего несколько секунд судьба им позволила посмотреть друг другу в глаза, после чего около стройного крепкого дуба оказалась хрупкая и нежная берёзка. Переплетённые ветви деревьев напоминали руки, а два ствола, стоявшие совсем близко друг от друга, казалось даже в древесной оболочке, перенесли на себя образы этих людей.
Получив полное умиротворение от увиденного, я попытался проснуться. Вздымаясь словно на крыльях от агашиного островка, я постарался просто открыть глаза, но этого у меня почему-то не выходило. Что-то большое и тёмное держало меня и не пускало обратно.
По тому, как бесцеремонно со мной обращались я понял, что Фёдор, довольный своим продвижением, наверное, захотел, таким образом, меня отблагодарить. Только стоило мысли пронестись в голове, как и впрямь, двое хорошо одетых молодых человека, улыбаясь старались приобнять меня с двух сторон. Лизка и Фёдор в современной одежде выглядели очень даже респектабельно. Маска была подобрана на столько точно, что в первую минуту и меня сбила с толку их выхоленность вперемешку с манерами моего времени. Если до сих пор я и представить себе не смог бы их на улицах современного города, то теперь понял, что, такие как они, всегда будут там, где можно комфортно наслаждаться жизнью.
--Что ж ты Федька отца-то не послушал? С такой змеёй связываться самому-то не противно? Ведь продаст она тебя на первой же выгодной сделке.
--Не твоего ума дело, сопляк. - Довольно улыбаясь, процедил новый наместник, покручивая в руках дорогую трость, набалдашником которой был огромный кроваво-красный рубин, обрамлённый мелкими красными вперемешку с голубыми и зелёными камнями. Мелкая россыпь драгоценных камней, скорее напоминали женское украшение или отживший антиквариат, чем бывший посох могучих колдунов. Такая демонстрация трости была не просто мальчишеской похвальбой, она скорее выглядела угрозой для моих опрометчивых поступков.
--Смотри, как бы ненароком из рук не выпала, а то подхватить завсегда есть кому, тем более, что Лизка теперь завсегда строго за этим следить будет.
--Пусть играется, Фёдор, что ему ещё остаётся? Ведь почти никогда богатство духа не приносило богатства в кармане. Так что придётся тебе, кретин, довольствоваться только чувством выполненного долга, а нам пожинать плоды твоих же поступков. Да и про папеньку нашего ты зря так, он знал, на что шёл, стараясь объяснить тебе тугоухому о границах правости и неправия. А мы при любом раскладе в выигрыше оставались.
--Чего ж тогда меня, такого никчемного, удостоили своим посещением?
--Да вот хотели в последний раз предупредить, чтоб не лез, куда не положено.
--Вот и предупредили, а теперь, прямо скажем, избавьте от своего присутствия.
Милые улыбки "родственников" расплылись и я, наконец, смог очнуться от ночных грёз. Морозное солнце ослепительно било в небольшие оконца домика, который стоял по прежнему далеко в лесу от привычного для меня мира, и был пропитан приятными заботами Анюты у тёплой и уютной печи. Сколько не бейся в своём решении, всё одно выходит, что я снова должен побывать в привычном для меня доме и заглянуть в глаза своим дорогим людям. Без этого, ответ никак не приходил в голову. Высказав решение Трофиму, я получил полное на то благословение. Вскорости, уже по только ему, да ещё Агаше, ведомым дорожкам я оказался под тем же самым фонарём, откуда и был начат мой такой необычный поход. Опять лето, и я снова держу свой мобильник, который напрочь разрядился и не хотел показывать даже время. Ноги сами собой понесли к уже показавшемуся дому и к тому самому подъезду, от которого каждое утро уже несколько лет я пулей летел на работу, боясь пропустить свой автобус. Машинально брошенный взгляд на окна, до царапинки знакомая дверь и снова дома...
Заспанная жена вышла на звук открывавшейся двери и со знакомыми нотками обиды стала причитывать о моей безответственности и безразличии, прежде всего к ней. Стандартное переругивание, которое я мог бы озвучить сразу за двоих, не отозвалось в сердце восторгом встречи с горячо любимым человеком. Заунывность будней нахлынула прочно закупоренными рамками прежней жизни.
Вот и всё! Хоть разворачивайся и беги назад. В голову пришла только одна мысль, что с каждой навалившейся проблемой надо хотя бы переночевать, для того, чтобы принять окончательно верное решение, что я и сделал.
Короткая летняя ночь показалась мне тягостнее самой заунывной работы. Взгляд, брошенный на тёплую и знакомую Ленку, не принёс никакого шевеления внутри. В моём сердце не отозвались ни жалость, ни любовь, только одна сплошная скука. А мама, да если бы ей всё это можно было бы рассказать... Наверняка она бы поняла... Эгоизм с великой жалостью к самому себе, погнали меня собирать свои вещи, которые по моему мнению были мне "там" необходимы.
Собрав свои нехитрые пожитки, я оглянулся на мирно спящую женщину, которая, за время, проведённое мной в лесном походе, стала почему-то далёкой и чужой. Тихо, стараясь не потревожить её сон, я прошёл на кухню. Отпечаток пережитого накладывал невыносимость моего теперешнего положения. Где-то, совсем рядом бушевала зачарованная жизнь, участником которой я уже не просто желал стать, а это являлось моей потребностью, как есть и дышать.
Вера в то, что я не только маленькая частичка всего существующего на земле, но и могу что-то повернуть к лучшему, исправить чужую грубую погрешность, уже никогда бы не оставила меня в покое. Влачить дальнейшие серенькие будни, после таких ярких событий, было не по мне. Зашумевший чайник прозвучал призывом к действию. Закинув старый рюкзак за плечи, я вышел из подъезда.
Утренняя влага асфальта и серое нависшее небо над головой среди кучки пятиэтажек, развеяли последние щемящие угрызения, которые слабо, но ещё покачивали чаши весов выбора. Нет, я никогда не отвергну шанс, который дал мне Господь, я не променяю, пусть даже неудачи действий, на мирное и никчёмное бездействие будней. Значимый, единственный выбор в моей жизни был уже сделан, и потому, ноги сами понесли меня в сторону поднимающегося солнца, туда, где могло осуществиться моё истинное предназначение, и уже был готов к тому, чтобы не только учиться, но и решительно выбирать милостиво предоставляемые пути.
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"