Он стоял в четырех шагах от меня - толстый, неуклюжий, с бородавкой под широким приплюснутым носом на флегматичном сонном лице. В настоящий момент ему больше подошла бы ночная рубаха с кружевами и рюшечками. Неплохо смотрелся бы также и колпак с кисточкой. На худой конец, сгодилась бы и пижама. Но, в любом случае, не заляпанная раствором роба - одежда, как всем известно, более подходящая для активного бодрствования, чем для безмятежного мирного сна.
Я еще разок окинул взглядом это пугало и, стараясь не выдавать раздражения, вежливо произнес:
- Борис Петрович. Будьте добры, подойдите, пожалуйста, сюда.
Он не шелохнулся - словно и впрямь спал наяву.
- Борис Петрович,- повторил я, не сводя глаз с угрюмого лица штукатура. - Я вас настоятельно прошу, подойдите сюда, вот к этой стене.
Как ни старался я держать себя в руках, но все же произнес эти слова немного резче, чем мне бы этого хотелось. Он вздохнул - так глубоко, как будто собирался нырнуть в воду. И с таким видом, как будто уже не собирался оттуда выплывать.
Я чувствовал, что начинаю заводиться.
Вообще-то говоря, общение с подобными типами - великолепный тренинг для выработки в себе таких ценных качеств, как хладнокровие и выдержка. Правда, сейчас мне было не до тренинга.
- Борис Петрович! - звенящим от раздражения голосом, сказал я. - Вам что, неясна моя просьба?
Он переступил с ноги на ногу и (наконец-то!) стронулся с места!
Пробираясь ко мне со скоростью улитки, Борис Петрович не отрывал хмурого взгляда от пола и, разумеется, был абсолютно прав: если уж он брался за дело - вокруг оказывалось столько хлама, что немудрено и ноги поломать. Поэтому передвигаться следовало с чрезвычайной осторожностью.
Я терпеливо наблюдал, как мой подчиненный лавирует среди разбросанных ведер, кельм, строительных козлов, корыт и бочек. За то время, что он покрывал расстояние в четыре метра, спринтер средней руки мог бы легко пробежать стометровку. Я не заметил, чтобы при этом подошвы его рваных сандалий отрывались от пола. Подобным образом перемещаются по сцене русские красавицы, исполняя народные танцы. Невольно возникало желание запеть, прихлопывая в ладоши:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла.
Поджидая мастера, я еще раз "стрельнул глазом" по поверхности оштукатуренного им участка кирпичной кладки, хотя особой необходимости в этом и не было. Полоса штукатурки с рваными краями неправильной формы проходила на уровне моей груди и вызывала ассоциации с неспокойным морем в ветреную погоду. Причем гребни "волн" располагались, таким образом, как если бы ветер дул сразу со всех сторон.
- Ну? И как вы оцениваете свою работу? - спросил я, когда мастер, наконец, добрел до финиша.
Его физиономия как-то кисло перекосилось, и это явилось единственным признаком того, что передо мной стоял не глухонемой. Я мысленно призвал себя к спокойствию.
- Борис Петрович, вы что, не поняли вопроса?
- А шо робота? - глухо проронил мастер, сдвигая плечами. - Робота як робота...
- То есть, вы хотите сказать, что вполне удовлетворены творением своих рук?
Он кивнул утвердительно.
- Так-с... Хорошо... Выходит, вы считаете, что это - нормальная работа высокооплачиваемого специалиста?
- Му-гу...
- Понятно. Ну, а теперь покажите мне, пожалуйста, что вы сделали за сегодняшний день.
Борис Петрович протянул руку к стене, как художник к своему бессмертному творению:
- Вот. Вы же видите.
- Да, вижу! - из моей груди черными змеями поползло раздражение. - Вижу! Полтора квадратных метра отвратительной халтуры вместо десяти - качественной штукатурки. То есть в шесть раз меньше нормы. И я хотел бы знать, почему?
Тяжкий, очень тяжкий вздох.
- Так что же, все-таки, вам помешало выполнить норму? И почему такое отвратительное качество?
- Не було... цементу... - промычал мастер, внимательно рассматривая сандалии на своих ногах.
- И куда же он подевался? - поинтересовался я. - Ведь только сегодня утром я завез вам пять мешков?
Борис Петрович вздохнул, и уже собирался поведать мне историю о том, куда подевался цемент, но тут на лестнице раздались тяжелые шаги, и в помещение спустился Анатолий Сергеевич Белоусов.
- О, Николай Иванович! - радостно воскликнул Белоусов. - Рад тебя видеть! Привет!
Это был рослый сорокалетний мужчина со смуглым смешливым лицом. Одет он был в бежевые шорты и майку. Головной убор Анатолия Сергеевича напоминал шлемы, в которых щеголяли английские колонизаторы в Индии.
Мы обменялись крепким рукопожатием. На лице моего заказчика сияла веселая весенняя улыбка.
- Послушай, Николай Иванович, ты кого ко мне прислал? - спросил Белоусов. - Я же просил тебя направить простого штукатура, а ты поставил настоящего художника!
Под его насмешливым взглядом, я потупил очи.
- Это что? - спросил Анатолий Сергеевич, указывая на стену. - Сюрреализм? Авангард? Или Поп-арт? Объясните мне, мужики. А то я в этих вопросах не сведущ.
Мой мастер скромно промолчал, и я последовал его примеру.
- Не, мужики, серьезно,- потешался Белоусов. - Вы только не смейтесь надо мной. Я вам честно признаюсь: я в искусстве - баран. Но я думаю так: если это поп-арт - то надо поставить у этой стены обнаженную женщину и рядом - создателя этого интригующего панно с кельмой в руке. А? Нет? Так я не угадал? Это не поп-арт?
- Борис Петрович,- сказал я. - Объясни заказчику, что ты тут наваял.
- А шо я наваяв?- сказал Борис Петрович, с милым простодушием сдвигая плечами. - Робота как робота...
- Ну, ну, не надо скромничать, Борис Петрович! - ободряюще улыбнулся Белоусов. - Не надо! Мы хоть и не знатоки, но все же видим: это - произведение кельмы великого мастера!
Борис Петрович вновь скромно опустил очи, и Белоусов с иронической улыбочкой обратился ко мне:
- Николай Иванович, я вижу, что ты - из лучших побуждений, конечно - привлек сюда незаурядного экспрессиониста... или абстракциониста... ты извини, я в этих тонкостях не секу. Но, тем не менее, я вижу, что перед нами - большой художник. Возможно, даже гений. И, в каком-нибудь музее - там, в Эрмитаже, или в Третьяковке, например - это произведение принесло бы ему большой успех. Но ты ведь знал, что тут не Третьяковская галерея и не Лувр? Конечно, знал! Я объяснял тебе, что это - подсобное помещение для продовольственного магазина? И что тут требуется простая, ровная, непритязательная штукатурка под побелку? И все! Без всяких поползновений на Авангард и Сюрреализм. А тем более - Поп-арт? Знал ты об этом? Прекрасно знал! К тому же смета у нас с тобой уже оговорена, и у меня нет ни возможности, ни - говоря откровенно - слишком большого желания делать финансовые вливания в произведения искусства. Пусть даже когда-то они и принесут мне баснословный доход. А посему, сии художества - со-драть! Сделать скромно, простенько, без всякого авангардизма. Ясно?
- Ясно.
- И помни о сроках!
Разделавшись, таким образом, со мной, Белоусов вновь принялся за сюрреалиста.
- Борис Петрович, я, конечно, понимаю, что у вас, как и любого крупного художника, есть свои профессиональные секреты. И я на них не претендую - боже упаси! Тем более, что я в вашем деле дилетант. Но, тем не менее, не могли бы вы все-таки слегка, так сказать, приоткрыть завесу? Вот я заметил, что простые мастера почему-то всегда начинают штукатурить стены от потолка. Или, случается, от пола. А вы начали прямо с центра. Это что - ваш творческий метод? Или вы действуете по наитию? Сперва наносите тут и там несколько бесформенных пятен, а затем уже начинаете компоновать вокруг все остальное пространство? По-моему, я где-то читал о такой школе. Постойте, постойте, сейчас вспомню... Кажется, в такой манере работают то ли китайские, то ли японские мастера, и эта техника у них передается из поколения в поколение от отца к сыну. Вы знаете, мужики, я хоть и далек от мира искусства,- щебетал Белоусов,- но, тем не менее, меня всегда интересовало, как рождаются шедевры. Что переживает автор, когда он, казалось бы, без всякой системы, кидает раствор то туда, то сюда? Почему в одном месте у него получаются корявые бугры, а в другом - гадкие поносные потеки? Борис Петрович, поправьте меня, пожалуйста, если я ошибусь, но, по-моему, первым начал работать такими широкими, крупными мазками Рембрандт? А вы, как я вижу, пошли еще дальше: взяли на вооружение мастерок?
И тут Борис Петрович, несмотря на всю свою твердолобость, не выдердал натиска и нервно огрызнулся:
- А потому, шо я говорил Николаю Ивановичу, шо я - не штукатур! Я - мастер по каменным работам. А он взял - и кинул меня на штукатурку!
- Ого! - брови Белоусова удивленно поползли вверх. - Так вы, оказывается, работаете сразу в нескольких направлениях?! Ага... И где же можно увидеть ваши каменные работы?
- У Леонида Павловича,-- подсказал я. - Видел забор у его дома?
- Еще бы!
- Бориса Петровича творение!
Белоусов рассмеялся тихим веселым смехом.
- А я-то думаю, кто же соорудил этот шедевр! Так, оказывается, это вы, Борис Петрович! Ну, поздравляю! Поздравляю! Это, конечно, суперкласс! Кстати, у этого забора уже несколько экскурсий побывало, говорят, скоро начнут билеты продавать. А Леонид Павлович, баран, еще и возникает! Ну, ни фига не шарит человек в искусстве - а еще берется судить. Вот взять, к примеру, Пизанскую башню! Уже сколько веков стоит - и не падает. А какой приток туристов!
- Тоже сравнил! - не согласился я. - Там высота - ого какая!
- А угол наклона? - заспорил Белоусов.- Я тебе так скажу: Пизанской башне еще умыться надо до этого забора! Борис Петрович, под каким углом построен Ваш забор? Я думаю, градусов 75, не меньше? А в отдельных местах и покруче будет, верно? Мне кажется, его можно смело заносить в книгу рекордов Гиннеса. А что? На островах Пасхи есть гигантские статуи, в Индии, железный нержавеющий столб, а у нас - забор Бориса Петровича!
- Между прочим,- заметил я,- это сооружение уже подвигло одного местного поэта на такие стихи:
У забора, кривого и пьяного,
Мы стояли, как в призрачном сне.
Твои губы тянулись ко мне.
Ах, любовь ты моя, окаянная!
- Потому что там земля просела! - выкрикнул мастер. - Вот он и покосился! Я говорил Леониду Павловичу, что там надо было капитальный фундамент делать - так он меня и слушать не хотел!
Я смерил толстяка насмешливым взглядом. Его облик носил на себе следы бесконечных пьянок.
- Ну, хорошо. С забором ясно,- сказал я. - Там земля просела. А как вы покрасили кабинет Ольги Анатольевны?
- А как я покрасил? - сюрреалист сдвинул плечами.- Нормально покрасил...
- Так он еще и маляр? - подивился Белоусов.
- И маляр, и сварщик, и сантехник-краснодеревщик,- сказал я. - На все руки мастер... Ну, так рассказать Анатолию Сергеевичу?
Мастер погрустнел.
- В общем, история вышла такая,- сказал я. - Борис Петрович вызвался покрасить кабинет директору музучилища, а она, как раз в это время, сломала себе ногу и попала в больницу. Я смотался к ней, принес гостинец и, заверив, что работы выполнены на пять с плюсом,- подсунул ей акт выполненных работ. Ну, женщина растаяла и подписала. А через недельку эта славная дама выписалась из больницы, вошла, на костылях, в свой кабинет и... снова попала в больницу. На этот раз, правда, с сердечным приступом. Так было дело, Борис Петрович?
- Ну, так и что с того? - буркнул мастер. - Если у человека давление подпрыгнуло - я тут при чем?
- А чего же оно подпрыгнуло?- заинтересовался Белоусов.
- Ну, представь себе,- сказал я,- ты входишь, после болезни, к себе в кабинет - и что же видишь? Стены - в мерзких разводах ядовито-зеленого тона. Потолок выдержан в строгих казематно-сиреневых тонах - как для заключенных строго режима. А горчичного цвета филенка, по всей видимости, проведена какой-то пьяной обезьяной.
- А я вам что говорил? - ответил на это сюррелалист. - Надо было брать краски у бабок на базаре! А вы допустили промашку и купили в магазине!
- Промашку я допустил, когда принял вас на работу. А потом столько времени канителился с вами. Но сейчас я намерен ее исправить. Борис Петрович, вы уволены.
- Как! - вскричал Белоусов, округляя глаза. - Терять такого специалиста? А ты не боишься, что его перехватят конкуренты?
- Ну, что ж. Пускай теперь поработает и на их имидж.
Мастер на все руки ухмыльнулся:
- А вы думаете, меня нигде не возьмут? Меня, между прочим, уже в несколько мест приглашали.
Белоусов счел нужным уточнить:
- Так приглашали - или посылали?
- Приглашали,- сказал сюрреалист.
- Ну вот,- сказал я. - Теперь вы можете идти во все эти места.
Мастер призадумался. Он уже сменил множество работ, и когда я впервые взял в руки его трудовую книжку, от всевозможных записей у меня зарябило в глазах.
"Так что же помешало вам пустить корни на каком-то одном предприятии?" - спросил я тогда Бориса Петровича.
И тут выяснилось, что в одном месте была маленькая зарплата, и он перешел туда, где больше платят. Но там работа оказалась с вредными условиями, и Борис Петрович подыскал место, где и условия были нормальные, и зарплата приемлемая. Правда, там приходилось вкалывать посменно и, ввиду того, что ему был необходим полноценный здоровый сон, он бросил якорь на новом месте. Работенка там была не бей лежачего, причем на берегу моря! Да и деньги платили неплохие. Одна беда: приходилось мотаться по командировкам. Лето мастер еще кое-как продержался у синего моря, а к зиме поднял якорь. Подыскал себе работу спокойную, тихую. И все вроде теперь шло нормально. Кроме одного: слишком неудобный троллейбусный маршрут от его дома до проходной...
- Ладно! Так и быть! - махнул рукой сюрреалист. - Я согласен!
- На что? - уточнил я.
- Переделать.
- Что именно?
- Эту стену.
- Не надо,- сказал я.
- Как это не надо? Как не надо? - у Бориса Петровича, похоже, внезапно проснулась рабочая совесть. - Я напортачил? Я! Значит, я должен и исправить!
- Не надо ничего исправлять,- сказал я.- Пусть все так и останется.
- И что же это получится? Я нахалтурил - а вы понесете убытки?
- Да.
- И будете искать других людей, платить им дополнительную зарплату?
- Совершенно верно.
- Ну, нет, вы как хотите, а я не могу так поступить! Сейчас же засучу рукава, и сдеру всю эту ахинею. А потом оштукатурю все по новой, да так, что все только ахнут!
- Все и так уже ахнули...
- Нет, вы только взгляните на эту порнографию! - не унимался мастер. - Да мне же самому на нее обидно, противно и больно смотреть!
- Так отвернитесь, и не смотрите.
- Даже и не знаю, что это на меня нашло? - сюрреалист недоуменно сдвинул плечами. - И вроде же был трезв, как стеклышко! Вы верите мне?
- Нет.
- А я вам докажу.
- Что именно?
- Как я могу работать.
- Мы это знаем. Так что доказывайте где-нибудь другом месте.
- Да вы хоть понимаете, что режете меня без ножа? - воззвал к моей совести сюрреалист. - Что я скажу жене, когда приду домой? Что Николай Иванович попер меня с работы? Тот самый Николай Иванович, которого я так уважал!
- Борис Петрович, и вам еще не надоело?
- Что?
- Ломать эту комедию. Вы помните, как в прошлый раз прогуляли пять дней? А потом явились на работу,- жалкий, опухший, с трясущимися руками? И клялись здоровьем своих детей, что это - в последний раз? Ведь было?
- Не отрицаю. Было,- Борис Петрович приложил ладонь к груди.- Но так, чтобы по крупному - я вас еще ни разу не подводил.
Заказчик посмотрел на моего работника с любопытством.
- Борис Петрович, а давайте поговорим с вами на чистоту, а? Вам сколько лет?
Сюрреалист насторожился:
- Тридцать четыре. А что?
- Вы женаты?
- Ну.
- И сколько же у вас детей?
- Всего? - уточнил штукатур.
- Да.
- Трое.
Насколько было мне известно, от каждой супруги - по ребенку. В сумме, действительно, выходило трое. Причем, все девочки.
- Так что же вы, батенька, до сих пор дурью маетесь, а? - ласковом тоном осведомился Белоусов.
Авангардист нахмурился.
- А ведь пора бы уже, кажется, взяться и за ум. Или все, поезд ушел?
Борис Петрович помрачнел. Видно было, что этот разговор не приносит ему большого удовольствия.
- А хотите, я расскажу вам всю вашу биографию? - сказал Анатолий Сергеевич с насмешливой улыбкой. - И причем, даже не глядя на вашу трудовую ладонь?
Мастер тупо уставился в стену.
- В школе вы постоянно плелись в хвосте, верно? - сказал Белоусов. - И уже тогда были толстым и ленивым. После восьмилетки, не желая учиться, пошли работать. Ну, до армии с вами еще панькались, а после армии лафа окончилась. Так? И покатились вы, как перекати-поле, из одного места в другое. Кстати, каково ваше наивысшее достижение?
- В смысле? - Борис Петрович недоуменно приподнял бровь.
- Ну, сколько вы продержались на одном месте больше всего? Год? Полтора?
- Семь месяцев,- сказал я. - Это его личный рекорд.
- И где он был установлен?
- На винзаводе,- сказал я, поскольку Борис Петрович хранил угрюмое молчание.
- А что он там делал? Дегустировал вина?
- По совместительству. За что и был уволен.
- А потому что там...
Белоусов поднял руку:
- Знаю, батенька! Все знаю! И даже не глядя на вашу ладонь. Потому что там собрались жулики и проходимцы. Вы-то честно вкалывали, верно? А начальство к вам все время придиралось. Вот вы и ушли оттуда. Так?
Борис Петрович снова потускнел. На его лице появилось враждебное выражение.
- Вот видите? Я же экстрасенс! - беззаботно щебетал Белоусов.- Мне только стоит взглянуть на вашу одухотворенную физиономию - и сразу же все становится ясным. У Николая Ивановича вы продержались так долго лишь потому, что он человек мягкий, доверчивый - и вы сели ему на шею. И вот вы халтурили, крали у него материалы - но, в конце концов, он вас попер. И теперь вы пойдете в другую фирму, и станете рассказывать там, что вы - герой труда. А Николай Иванович - негодяй, что он вас притеснял, дурил, и не платил заплату. Так? Так... По глазам вижу, что так! Но очень скоро вас и там раскусят и тоже попрут. И покатитесь вы дальше. Все дальше и дальше.... А годы летят, все лучшие годы... Так как, продолжать?
И тут Борис Петрович горделиво распрямил плечи. Он смело поднял голову. Лицо его затвердело.
- Смеетесь, да? - злобно сказал он, обводя нас тягучим угрюмым взглядом. - Над трудовым человеком смеетесь, гады? Ну, ничего, смейтесь, смейтесь! Будет еще и на нашей улице праздник.
- Уже не будет,- сказал Белоусов. - Можете мне поверить. Ведь я же - экстрасенс. На вашей улице уже никогда никакого праздника больше не будет.
- А это мы еще поглядим,- пообещал мастер, глядя на нас из-под лобья. - Вот скоро к власти придут наши - и тогда мы покажем.
- Что покажете?
- Да уж покажем,- пообещал Борис Петрович с жестокой усмешкой. - Мало не будет...
- И что же вы сделаете? - сросил я.
- А то! - выдохнул Борис Петрович, меряя меня пустым мертвящим взглядом. - Вот возьму в руки шмайссер - и разряжу тебе в живот всю обойму.