Аннотация: Вот. Написалось в промежутке. Вот такая вот история, идея которой появилась давно, а реализовалась только сейчас. Немного грустная.
Сердце художника (Записи с того света).
У каждого художника есть дар. Или проклятье. Каждый называет это по-разному. У разных творцов разные проклятия и степени их действия. Какой-то художник навечно приговорен на непонимание. Кто-то - на вечную популярность, а кто-то - на вечные тщетные поиски. Был художник, который рисовал таких идеальных людей, что, не выдержав сравнения со своими героями, сошел с ума и застрелился. А еще я знаю того, кто всегда встречал на своем пути только ложь, ненависть, предательство, что и изображал в своих произведениях.
А как насчет тех, кто вкладывает в свои произведения душу? Дар это или проклятье?
Сначала по детскому недоразумению я думала, что это дар. Ведь не каждый художник нарисует так, что любой почувствует именно то, что переживал в момент творения сам создатель картины. И тогда про это произведение говорят, что "в нее вложена частичка души мастера".
Меня учила рисовать моя мать. Она тоже имела дар-проклятье, так как тоже была первоклассным художником. Именно от нее оно перешло ко мне. Я до сих пор считаю, что если бы не, так называемый, дар, мы бы жили намного лучше. И у меня были все основания так думать.
На какое отношение обречен человек, которого не понимают, и который еле-еле сводит концы с концами, зарабатывая на жизнь случайными заработками, если повезет, или продажей собственных картин за бесценок? Жалость. Презрение. Злость. Ненависть. А чем на это можно ответить? Унижением. Обидой. Гневом. И обреченностью.
Еще одни день моей трудной жизни, в которой ничего не изменилось. Ненавистная, но так необходимая в будущем, школа художников, которую я желала во что бы то ни стало закончить, получив диплом. И люди, которых я бы не хотела видеть. Все как всегда.
Зябко укутавшись в дырявое одеяло, я подошла к окну чердака, где я обитала. Март. Морозные мокрые деньки. Тусклые лучи изредка радовали своим появлением в темном помещении. Ветер беспрепятственно гулял здесь, тревожа листы и пыль. Воркование голубей, неизбежных соседей на чердаках. Все как всегда. И никаких чувств по этому поводу я не испытывала.
Колледж находился через дорогу, но я почти силой заставила себя туда пойти. И снова в спину презрительные и злобные взгляды, "нечаянные" толчки, резкий смех и едкие слова. Но все это давно перестало меня задевать. Знакомые, набившие оскомину коридоры голубого цвета, белые двери кабинетов и парты. Как всегда я села на последнюю возле окна. Начались занятия.
- Дартова, к директору, - резкий оклик вернул меня к реальности. Я уже заранее знала, зачем меня зовут. Ничего не менялось.
- Семен Евгеньевич, - поздоровалась я, равнодушно смотря в ожиревшее лицо директора.
- А-а, Верочка, здравствуй-здравствуй. Ты догадываешься, по какой причине я тебя пригласил? - он сложил руки и ехидно посмотрел сквозь дорогие очки.
- Да, Семен Евгеньевич.
- Ну, и ладушки. Нам опять пришел заказ от одного очень влиятельного человека. Так что не подведи, если хочешь учиться в этой школе. Картина должна быть сделана к 8 Марта.
Выходя из кабинета, я чувствовала только гнев, обиду и отвращение, поэтому не заметила притаившихся сокурсников, пока не полетела носом к полу. Я успела выставить руки, но при этом сильно ударилась коленками, а вокруг меня бушевал смех. Наверно, это и правда выглядело смешно.
- Смотри под ноги, чучело! - бросил кто-то из них. С некоторых пор я перестала их различать. Молча встав, я отряхнула колени и начала собирать принадлежности для рисования. Моя рука внезапно замерла над чьей-то ладонью, что подняла мой карандаш. Подняв взгляд, я увидела молодого парня. Новенький, подумала я равнодушно. Он еще не был заражен удушливой, грязной атмосферой этого место. Его надо было пожалеть. Ведь скоро и он перестанет отличаться от других, если, конечно, у него не дара. Забрав из его рук карандаш, я сухо поблагодарила его и отправилась по своим делам.
Картина, заказанная через директора, была готова в срок. Когда я стояла перед завершенным творением, я подумала, чего на этот раз я лишилась? Наверно, гнев, ненависть и обиду.
Настал день 8 Марта. Почти во всех школах парни заранее собираются, чтобы купить подарки своим сокурсницам. Вот и сегодня после пар староста вышел с поздравлениями к доске. После этого парни обошли девушек, одаривая их цветами и рамками для картин. Как обычно, я зря осталась. Встав, я хотел уже покинуть класс, когда меня остановил окрик:
- Подождите, а как же ей? - узнала я новенького. Только он бы совершил такую глупость: заступиться за меня.
- Ей!? - почти правдоподобно удивился староста. - Но это праздник женщин и девушек., а она разве подходит к этим категориям? - этой шутке посмеялись все, кроме меня и новенького. Дурак. Смейся вместе с ними, или скоро ты станешь поводом для злого смеха. Пожав плечами, я вышла.
Жаль, что колледж находился через дорогу от моего дома, иначе можно было бы избежать несчастья. Или будь я чуточку внимательней... Я переходила дорогу через пешеходный переход, почти не поглядывая по сторонам, и не заметила машины. Что ж, стоило сказать водителю спасибо, он попытался затормозить, увы, не успел.
Что чувствует человек, когда просыпается в больничной палате, в кислородной маске, со вставленными в вену иглами? Не знаю. Пищание приборов должно было раздражать, но этого не было. Возможно, я бы почувствовала удивление, когда, открыв глаза, увидела букет цветов и открытку на белой тумбочке. Протянув руку, обмотанную бинтами, я взяла кусочек цветного картона. Красивым витиеватым почерком было написано: "Ника, скорее выздоравливай. Сокурсник Александер". Что ж, теперь я знала имя новичка.
В мою палату изредка заходили медсестра, чтобы проверить показания приборов, и снова уходили. А через два дня пришел врач и сказал, что я не могу здесь больше оставаться, так как у меня нет медицинского полиса. Поэтому оставшиеся дни до выздоровления я провела у себя на чердаке. Боли я не чувствовала, так как ее я отдала одной из первых.
Вернувшись в колледж, директор снова заказал две картины сразу, чтобы я отработала пропуски, а после того, как они были готовы, пригласил меня на выставку-конкурс. Я пошла. Слышала, как расхваливает мои работы директор, и как превозносят их другие. И совершенно не удивилась, когда увидела, что под моими работами стояла совсем другая фамилия.
На следующий день снова был хороший повод для удивления. Новичок при всех подошел ко мне:
- Рад, что ты выздоровела. Вот, возьми, это в честь такого события, - сказал он, протягивая кулончик в виде сердечка. Мило.
- Зачем? - спросила я, не потому, что интересно, а просто, чтобы что-то сказать.
- Подарки делают просто так, - улыбнувшись, он вложил в мою ладонь кулон. Зря он так.
Как я и думала, после пар меня ждали. Эти существа всегда были предсказуемыми.
- Отдай кулон, - сказал один, или одна.
- Отдай по-хорошему, - сказал другой, увидев, что я покачала головой.
- Нет, - произнесла я, считая, что простое покачивание головой они не воспринимают.
После они сразу перешли к активным действиям. Один быстро приблизился и схватил за руки, когда второй сорвал цепочку с шеи, поранив кожу. Он бросил подарок новичка себе под ноги и раздавил сапогом под дружный довольны смех остальных. Меня отпустили, и ушли. Сев на землю, я, с тупой болью в сердце, осторожно подняла погнутый, но не сломанный, кулон и порванную цепочку. Чем я могла ответить Александеру за его бесценный бескорыстный подарок. Прижав ладони к груди, я осознала ответ.
Никогда еще картина не рисовалась так легко и свободно. Кисть порхала по полотну, словно колибри над цветком, не останавливаясь. Казалось, что я могла рисовать картину с закрытыми глазами. Работала я весь вечер, всю ночи и часть утра. Но даже этого не хватило, чтобы закончить картину. Оставались последние, но не менее важные штрихи. И, обязательно, подпись на обратной стороне.
В колледж я пошла с легким сердцем. День выдался чуть лучше, чем обычно, но это не задевало меня. Подойдя к Александеру, я попросила прийти сегодня вечером ко мне.
- Я хочу преподнести тебе ответный подарок, - сказала я, не обращая внимания, собственно, как и новичок, на пошлые шутки со стороны однокурсников.
- Конечно, я приду! - воскликнул он. Ах, как бы я хотела посочувствовать ему. Ему было бы лучше и безопаснее перейти в другой колледж. Пусть и не такой престижный, но он бы сохранил в себе индивидуальность.
Последние штрихи я делала, держа в руках погнутый кулончик. И к вечеру того дня я осознала, что картина закончена. Все. Но я ничего не чувствовала по этому поводу. Аккуратно сложив кисти и краски, я, почувствовав себя уставшей и сонной, легла отдохнуть до прихода Александра.
Он шел по улице в приподнятом настроении. Даже ужасный ливень в тот день не портил настроения, хотя иногда казалось, что небо горько оплакивало свое дитя, не жалея слез. Только слегка тревожно стало, когда увидел открытую дверь чердака. Осторожно войдя, парень увидел девушку, лежащую на старом, продавленном диване, подложив руку под щеку. Во сне она была прекрасна! Ее лицо стало словно мягче, а губы изгибались в той счастливой улыбке, которую никогда он не видел. Тихо, боясь разбудить ее, молодой человек приблизился к ней и, не удержавшись, легко коснулся ее щеки. В тот же миг в ужасе отшатнулся от пронзившего его руку мертвенного холода. Он не сразу поверил, пытаясь нащупать пульс, но... все говорило о том, что девушка мертва. С горьким криком раненного животного парень поднял голову к рыдающему небу:
- Господи, за что?! Зачем ты так?! - но потемневший от времени потолок молчал. Полными боли глазам, парень обвел камору взглядом. Заметив картину, он, ахнув от пронзившей его сердце боли, благоговейно провел пальцами по картине. Краски его не до конца подсохли, поэтому от отдернул руку. Дрожащими руками он перевернул полотно и со сдерживаемыми слезами на глазах прочитал: "В обмен на твое золотое сердце, я отдаю тебе свое. Ника". Александер не видел ничего постыдного в том, чтобы позволить себе оплакивать эту девушку.
На следующий день Веронику Дартову похоронили. На похоронах были все ее сокурсники, директор колледжа и какие-то посторонние люди. Они все в один голос лицемерили, говоря, что она была их лучшей подругой, другом, учеником. Но одну правду они произносили: им было жаль, что она ушла, только каждый жалел по своей причине, одной из которых была та, то больше не над кем было издеваться. А директор думал, что надо найти другого такого же одаренного, чтоб тот продолжал рисовать картины для него.
И только один из всей этой разношерстной толпы был искренен во всем, и чувства его были другими.
Что случится с художником, который отдаст свою душу до конца? Вы скажете, что он просто потеряет способность создавать шедевры мирового масштаба? Нет. Разве может человек жить без души? Особенно, когда отрывал маленькие кусочки от нее, медленно и постепенно опустошая оболочку, тело. Вот и я безвозмездно отдала свое сердце, последний и самый ценный кусочек моей души в надежные руки. Зная, что с ним ничего не случится, мне было легко, и я умирала со счастливой улыбкой на устах. Хотя, нет. Умирала я уже давно. Медленно, постепенно. Мое медленное угасание началось с первой проданной за бесценок картины с частичкой моей души. Если бы я могла, удивилась бы и спросила, как столь хрупкое, нежное и доверчивое сердце смогло остаться таким до самого конца? Может в этом так же состоит наше с мамой дар-проклятье? Что ж, об этом я никогда не узнаю. Или узнаю, но уже там...
Я не знала, что новичок постарался после моих похорон выкупить все нарисованные мной картины. На это он потратил всю свою жизнь. Ему удалось это сделать потому, что он знал мою почти незаметную подпись в самой картине, которую я оставляла в надежде, что когда-нибудь мои картины действительно станут моими и будут выставлены под мои именем. Александеру удалось собрать в своем доме почти всю мою душу. Только единственный кусочек так и остался не найденным, тот, что я вложила в последнюю картину, написанную для директора. Эта была картина, со всем моим гневом и ненавистью на мир и окружающих.
Если бы он мог меня услышать, я бы сказала ему, благодарно и тепло улыбаясь не только губами, но и глазами: "СПАСИБО ТЕБЕ ОГРОМНОЕ! СОХРАНИ, ПОЖАЛУЙСТА, МОЮ ДУШУ. И БУДЬ СЧАСТЛИВ КАК НИКТО ДРУГОЙ!!!"