Драгунов Андрей Вячеслвавович :
другие произведения.
Новая семейная хроника
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Оставить комментарий
© Copyright
Драгунов Андрей Вячеслвавович
(
tolika68@mail.ru
)
Размещен: 06/01/2005, изменен: 17/02/2009. 16k.
Статистика.
Стихотворение
:
Поэзия
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Аннотация:
Стихи из новой книги
* * *
Возвращаясь домой, ожидаешь, что кто-нибудь встретит -
на вокзале, в порту, где-нибудь с чемоданом подарков,
но приходит транспорт и видишь, что только дети
встречают соседа... И думаешь: "Ах, как жалко...".
И глядишь, как баран, на ворота в чернеющий город.
Ничего не изменишь - одиночество учит терпенью,
ожиданию смерти, встречи с ангелом, чьим крылом распорот
был Икар. И это не вызывает сомненья.
Меж вокзалом и домом, как между собакой и волком,
спутав место и время, и адрес забыв свой впридачу:
ждешь - когда же откроется дверь и немая двустволка
прогремит в тишине, возвращая приезжему сдачу.
И бредешь с подарками к дому, где только тени
и живут, сохраняя все ранее сказанное тобою,
включая скопление глупых мыслей и дребедени,
но ни тени, ни мысли двери тебе не откроют.
И никто не окликнет тебя на пороге у дома -
твоего ли, чужого. Собака твой спутает запах
за кусок колбасы и признает в тебе знакомого.
И обнимешь ее, согреваясь в мозолистых лапах.
март 26 2004
* * *
Бог не найдет, а ангел не продаст
мое жилище, где-нибудь у Волги,
в глухой степи, похожей так на пласт
земли, в котором погибают волки,
а я живу, иль доживаю век
среди травы и выбоин дорожных,
в которых гибнут: волк и человек.
Пусть даже первый больше осторожен.
Вот новый век, но до конца его
в цветочках полевых мне не укрыться,
как у Христа за пазухой. Всего
от жизни этой - что черней страницы.
И что погода бережет теплом,
и ветер до костей не продирает,
и иногда мне кто-нибудь вином
остатки жизни на день продлевает.
март 2
5 2004
* * *
Ангелы никогда не улетают на юг.
Вообще никуда в этом бездонном небе,
в этом пространстве, в котором Икару каюк,
из-за того, что думает не только о молоке и хлебе.
Потому что подняться выше и есть удел
заглянувшего в облако. Слиться с холодной пеной,
сквозь которую даже и ангел бы не разглядел
окончание жизни, т.е. - всех декораций смену.
Глаз вбивает хрусталь в невозможную глину небес,
где и птичий язык в переводе звучит, как - Спасибо -
за короткую жизнь. Где и голос за краем исчез...
И старик не глядит больше в синь, что угробила сына.
Только что небесам его боль или горечь утрат -
бессловесное облако ангелам лишь помогает
оставаться на месте. И крылья их невпопад
аплодируют жизни, что неразличима за краем.
март 25 2004
ПАМЯТИ У. Х. ОДЕНА
Потому что искусство поэзии требует слов,..
И. Б.
Дверь не скрипнет и мы не услышим, что кто-то ушел...
Это ветер играет замками и в старые окна
нам швыряет созвездья - подачка на хлеб, молоко,
возмещая тем самым убытки - все разом. Всем скопом.
Это он согревается в доме, в котором тепло
не совсем улетучилось после хозяина дома.
Это он божий свет превращает в сплошное окно
с незакрытыми ставнями: во избежаньи урона -
ангел должен лететь, потому что слова о любви
не спасают в плохую погоду и при пожаре.
Потому что закон вычитания неумолим
даже к тем, кто бок о бок с Создателем в самом начале.
Потому-то дудит в свою дудку опальный певец,
потому-то чернее страницы. И лишь на бумаге
все еще продолжается жизнь. И судьба, наконец.
Потому-то чернилам хватает и сил и отваги.
"Потому что искусство поэзии требует слов...",
из которых: и жизнь, и судьба - за чернилами следом
вытекают. И ангел, считая последний улов,
собирается в путь, поспешая успеть до обеда.
август 21 2003
ПАМЯТИ АНТОНИО ГАУДИ (1852 - 1926)
Его называли гением архитектуры,
новым первостроителем, старым пройдохой.
А он строил дома, как лепил с натуры:
с дерева, с облака, с первого и с последнего предсмертного вздоха.
Как одержимый выкладывал из опавших листьев -
толи окна, толи глаза любимой женщины,
как на портрете. Толи пытался "дурные" мысли
передать на хранение грядущей вечности,
но был обманут прорабом и поставщиками -
умер раньше, чем наступила вечность
и теперь неизвестно чьими руками
будут закрыты глаза любимой женщины.
И семья распалась, лишившись "дурного" сына.
Не его часть природы весной по-прежнему расцветает...
И та, которая его так любила,
о нем даже больше не вспоминает -
удел прощания. Глаз не хранит портреты,
как фотопленка - копии дней ушедших.
И Святое Семейство, скрывая свои секреты
от посторонних, его вспоминает все меньше
и меньше. И даже когда созвездья
поздней ночью спускаются в центр зала
им не обжитого, пытаясь услышать - Здесь я ... -
Семейство молчит, как немая фильма с дырявого полотна экрана.
И холодное облако, проплывая сквозь окна дома,
как на память об авторе, чертит на стенах крылья,
чья структура только ему и была знакома,
о которой, как и о нем, все давно забыли.
август 28 2003
* * *
Смерть пахнет молоком. И хлебом - непременно.
Вот все, что жизнь дает в обратную дорогу.
Вот все, что, может быть, касается нетленной -
возможно - части жизни... Вот все - и слава Богу!
И долгие слова - лишь дополненье к жизни -
не лучше и не хуже прощаний и прощений -
лишь часть того, что так не бесконечно длится,
страдая от тоски, но не от запрещений...
... и кто-нибудь чужой, попав вдруг на поминки
с "селедочным борщом" и квашеной капустой,
попросит молока и хлеба - по старинке...
И в доме станет вдруг так тягостно и пусто.
декабрь 13 (пятница) 2002
НОВАЯ СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА
Мне было два года, когда посадили отца.
И все блядовитое всплыло в похабных соседях.
И пара окурков упали в то утро с крыльца.
И мать прокричала во след - Не прощу подлеца!
И был в том году этот день, как сейчас - понедельник.
И холодное лето в тот год проронило слезу
не просто по факту погоды, а как на прощанье.
И то, что еще предстояло изведать отцу,
хранило до срока в тайге гробовое молчанье.
И ангел бумажный
слетел со стены,
что впрочем - не важно,
когда до весны -
под стук топора
и под скрежет пилы
твоя голова
рождает лишь сны...
Я рос какой-то промежуток без него.
Он нам писал, но мать не отвечала,
стараясь позабыть, что самого
она любила, но начать сначала
жизнь заставляла.
И когда возник в квартире нашей химик -
означала такая перемена для меня
и для отца - отсутствие причала.
Мы переехали в куда просторный дом
из нашей комнатушке в коммуналке,
оставив тосковать ее о том,
что новому хозяину не жалко -
ни дома, ни отца, ни долгих лет:
всего того, что оставляло след
в моей душе.
Но он всего лишь химик -
наука точная, лишенная истерик
и представлений точных о душе.
Скорее Н2О в заляпанном стакане
ему милей. Скорей в оконной раме
ему милее вид дымящих труб,
чем облака, что так к себе зовут.
Так шли года -
казалось мне века.
Отец освободился и уехал на крайний север,
к вечной мерзлоте, стараясь заморозить чувства к дому,
к тому, что было так ему знакомо,
но что осталось где-то вдалеке.
И все, что оставалось - деньги слать,
как банковский кредит на возвращенье.
Но слишком часто говорила мать,
что он не помнит дня ее рожденья,
что мог бы иногда он приезжать,
чтобы ее и сына повидать...
Но слишком тягостно к руинам возвращенье.
Она его любила и потом,
мне кажется.
Но жизнь не часть романа
о превращенье рыбки за бортом
в волшебницу для дурака Ивана.
Пока отец скитался - умерла
его мамаша.
Мы похоронили ее на старом кладбище.
Она
так и не дождалась, что он приедет.
И горсть земли - последнюю на гроб
я тоже бросил маленькой ладошкой -
и за себя, и за отца. Я на него
смотрел куда-то в даль,
как в некое окошко, закрытое до времени - а жаль!
Мы встретились, когда мне восемь лет
исполнилось.
Он постарел.
Мать нам не запрещала
с ним видеться.
Но если на обед не успевал я, тихо замечала,
что у меня теперь другой отец
и мне всегда об этом нужно помнить...
Отец опять уехал в те края,
где из друзей медведи и олени,
где кажется, что небо за края
земли цепляется - от невозможной лени
себя держать, но круглая земля.
И угловатость - круга не изменит.
Мне было мало лет и всех причин
его отъезда мне не говорили.
Так видно водится у брошенных мужчин -
что с глаз долой и сердце, как в могиле,
но все же бьется.
Тугоухий мир
едва способен различить созвучья,
как кем-то утром занятый сортир
не примет больше одного - и не конючте.