Темные, вересковые заросли впитывали в себя свет от желтых ламп и чуть слышно шелестели под легким бризом. Ночь обволакивала беседку тенями, пыталась зайти в гости, но не могла переступить через порог.
За ней бледно колыхалась гладь моря и таинственный, серебряный полумесяц то и дело выглядывал из-за невидимых туч, высвечивая путь, ведущий к горизонту.
Отдохнувшая от зноя солнца зелень торопилась жить, а море поило пространство мягкой свежестью, разрезало опадающую духоту ароматами волн, соленым запахом пены, влажной резью выброшенных на берег водорослей, расплывшихся медуз, кусочков дерева из неизведанных, далеких стран.
Кабачок 'У Холостяка' был почти пуст. Но уютный мирок света еще хранил хоровод смешанных запахов безбрежного пространства, дешевых вин, острых закусок, дымящегося шашлыка, пряных нитей от переспелого винограда, душистых груш, сладких, насыщенных медом яблок.
Трое посетителей за круглым, дубовым столом почти дремали, лишь по необходимости, вяло поддерживая путаный шаг досужего разговора. Трое были рыбаками и деланная рубленость фраз, гармонировала с их резкими, грубыми лицами, заскорузлыми руками и простой одеждой.
Бутыль опустела. Вышедшей из-за стойки хозяин, сменил емкость на очередную за счет заведения и уселся на свободном стуле.
- Дела идут? - спросил мощный, плечистый, знающий море и сушу Толин. В ответ на широкий жест владельца кабачка, он изобразил губами намек на двусмысленную улыбку.
Бронзовое лицо морехода усеивала замысловатая вязь морщин, недельная, седая щетина, усталость от прошедших и грядущих дней. Его бывшие голубыми глаза выгорели на солнце и стали беловато - мутными от долгой прожитой жизни.
- Твой 'Холостяк' забирается скачками в гору, а мы с дедовскими баркасами и драными сетями идем ко дну. Когда ты выстроил свой кабачок, на берегу, вдали от поселка, от желающих не было отбоя. Их просто не было. А теперь отдыхающие тяжелые кошельки осаждают его весь сезон с апреля и до ноября. Как ты угадал? Подержал за перышки птичку удачи?
- Ты ведь знаешь, - тяжело вздохнув, ответил хозяин. - Это она. Она так хотела, и я здесь.
Улыбка Толина стала еще шире и злее. Казалось с его уст вот-вот сорвутся бранные слова. Но он удержался.
- Утопил в море свою сучку. А теперь замаливаешь грехи в одиночестве. Так нам жены шептали? Все еще поминаешь ее, и это твой крест. Уж сорок лет, как волочится по земле, от совести твоей не отставая. Значит, случайности не было.
- Зачем ты? - привычно поморщился холостяк. - Двое детей искупались в море ночью. Волна унесла ее вникуда, а я навсегда остался у берега. Это жизнь, в ней случается многое...
- Случается. Но замнем... Если бы не твой отменный вкус на вино, в твой кабак из поселка никто ни ногой. А сейчас, тебе живется даже лучше, чем любому рабочему дому. Море оскудело. Проклятые кооператоры выловили всю рыбу.
- Море не скудеет никогда. Скудеют души. Их настигает старость.
Еще раз взглянув вслед уходящим к черноте друзьям, холостяк прикрыл калитку на засов и подался к одинокому дому. Его обиталищем был маленький четырехугольник свежевыбеленных стен, дверь, огромное окно к морю и надежде.
Холостяк подошел к широкой кровати, сел, с кряхтением стянул с грузного тела потные одежды. Потом он протянул руку к простенькой тумбочке, достал бутылку старого, сладкого вина, налил в стакан и медленно, смакуя выпил.
Свет электрической лампочки канул в ночи. Старик перевернулся на бок и широко открытыми глазами уставился в бледный провал широкого окна. Освободившийся от облаков месяц входил в него осторожно, самым краешком. Но и этого маленького, но сверкающего треугольника, было достаточно, чтобы ночь задышала жизнью.
Она сидела на краю окна в своей любимой позе, поджав ноги к подбородку и облокотившись спиной на правую сторону. Лина не выносила одежд и даже в самые холодные ночи приходила обнаженной.
Ее сверкающее юностью тело обрамляли блестки лунного, серебряного света. Она оставалась столь же привлекательной и желанной, как и сорок лет назад.
Маленькие груди с выпуклыми сосками и темной ложбинкой посередине, длинные, стройные ноги, тонкая талия нимфы, спадающие ниже плеч, льняные покровы длинных волос. Задорное, веснушчатое лицо, со слегка вздернутым маленьким носиком и огромными, бездонными глазами. Она улыбалась.
- Ты опять? Ну признайся, опять стакан вина того самого года? Пьяница, я так тебя люблю. Мой пьяница.
Лина бабочкой спорхнула вниз и оказалась рядом с ним под одеялом. Ее руки быстро оплели мужское тело, ноги обхватили бедра. Она прижалась, обволокла теплом и уютом, надвинулась близко-близко лицом, смеющимся, свежим.
- Когда ты перестанешь быть мальчиком и станешь мужчиной? Только юность пытается объяснить необъяснимое. Твои друзья живут так, как хотят понимать свой мир. Они не ущербны и не злы, просто не видят раскрытыми глазами. Они устали. И нечего на них злиться!
- Я знаю Лина. Но печаль не мешает мне любить собственных друзей. Этот дом мне помогал строить Толин, и они помогали. А без тебя, он был бы пуст.
Нимфа заглянула в его молодые, удивленные миру глаза. Она проникала в них глубже и глубже. Закружила карусель грез. Море дышало вечной свежестью и новизной. Неуловимым ароматом сладкого, пьянящего потока жизни, неделимой голубизны дали, трепетом ресниц под радужкой солнца.
Капельками океана, стекающего через край по гладкой, бронзовой коже любимой. Запахом разбуженной во тьме розы, цветущего сладострастием шиповника. Желанием, сводящим тебя в ком, бушующем в тесной грудной клетке юным, горячим сердцем. Это и был аромат южной ночи.