Этот текст я начал писать ещё вчера, поздним вечером, а закончил уже сегодня в ночи. За окном шёл дождь, а я только что вернулся в свою квартиру, и волосы были ещё мокрые. И это несмотря на то, что почти час я просидел за чаем с другом, который внезапно заболел, а я бегал ему в магазин за сигаретами.
Странная такая вещь: вот выходишь на улицу под дождь - в руках зонта, конечно, нету, - шагаешь быстро и, обходя постоянные лужи, будто бы пританцовываешь, тело при этом пытается сжаться, а голова немного опущена и глаза прищурены. А дождь сильный и ослабевать вовсе не собирается. Но со временем спина начинает постепенно выпрямляться, а глаза раскрыты уже широко-широко. Вот идёшь ты и мокнешь. Подходишь к подъезду, нога касается первой ступени перед входной дверью, поднимаешь глаза кверху, и тут до тебя доходит: а дождь-то кончился! Так и входишь в подъезд весь промокший, а дождя и нет. Ну что, раньше он закончиться как будто не мог?
Поднялся я к другу, он дверь открыл, а сам отошёл - дистанцию соблюдает, не заразит чтобы. Я ему сигареты мокрыми руками протянул, а он мне и говорит: "Спасибо... Ты это, может, зайдёшь, чайку попьём?" Я и зашёл.
По телевизору у него как раз фильм про войну шёл. Старый, советский, с кинохроникой. А там как на войне: о дожде, наверное, и не думают, там заботы другие? Там даже простудиться нельзя. А я тут весь мокрый сижу, чай пью. Сам главное: на войне бояться нельзя. Хотя может, у них там и времени на это не было. Да и говоря по правде, люди, они чище становятся, чем к смерти ближе.
Шестьдесят два года. Это же сколько времени с той войны прошло! Да за это время можно жизнь прожить целую. А можно и не одну. Вот я, например, живу всего-то во втором поколении, которое войны этой не видело.
Шестьдесят два года. Это подумать только: сколько всего можно успеть за это время. А ведь не всех пропавших без вести нашли до сих пор, не всех погибших земле предали, как полагается - по-человечески. Это же люди! Только животные своих братьев не хоронят. А сколько уже смогли найти, но разграбить, а кости так и оставить в который раз травой и мхом порастать. Что же это получается: война-то не кончилась ещё?
Промокший я тут сижу, а войне-то толком и не знаю. И что такое голод, я тоже не знаю. И друзья у меня не погибали. Да может, оно и к лучшему? Вот только благодарность этим людям за то, что живу, словно с материнским молоком впитал. И не могу я никак понять, как возможно такое, что людей этих, чьи ненайденные могилы в берёзовых рощах от мира скрылись, убийцами называют и пьяницами. Это там их называют так и памятники им сносят. Что это такое? Это ведь тоже невоенное поколение, как и моё. Но вот что же они впитывали с молоком матери? Неужели это и есть тот самый - обыкновенный фашизм?
Шестьдесят два года. Не закончилась война. А у нас что? Все георгиевские ленточки вешают куда ни попадя. Это ведь хорошо, наверное? Да только откуда у меня такое ощущение, что так мало людей понимают, какую они на себя при этом ответственность берут? Может быть, именно поэтому мы и слышим иногда в поле, будто снаряд невдалеке разорвался, а по лесу когда идём, далёкую солдатскую песню, а в деревне, когда по вечерам возвращаемся, видим, как промелькнёт где-нибудь огонь-папироса.
Шестьдесят два года. Какие они молодые тогда были! Но и сейчас, если присмотреться, можно увидеть у них ту молодость - в глазах она. А кто-то так и остался навсегда молодым - кто умер тогда лет в 20, или 17, или...
Мне вот тоже скоро ещё один год жизни прибавится. День рожденья послезавтра будет. А если честно, то я не знаю, что и через пять минут будет и будет ли вообще это "через пять минут". Хотя, что же это я? Завтра же - День Победы.
* * *
Шестьдесят два года. Я, кстати, всегда с трудом слёзы сдерживаю, когда фильмы о войне смотрю - Великой Отечественной. И песни всегда военные любил. Люблю.