... Бегом, бегом, бегом! Ноги влажно шлепают по лужам, ритмично, громко, дробно. Бегу, бегу, бегу. Туман, заменяющим этим утром свежий воздух, с клекотом входит в нос, застревает там, и легкие горят, просят кислорода. А я бегу. Раз, два, раз, два, раз... споткнулся, сбился с ритма. Легкие взвыли, ударились куда-то в позвоночник и скукожились, свернулись, спрятались во внутреннем огне. Я остановился, лихорадочно глотая клочья белесого тумана, работая грудью как мехами, раздувая их и сжимая. Так же ритмично, как бежал.
Уш-ш-шол, сука! Тьфу! Надо было меньше курить и больше бегать. Фигура того, кого я преследовал, бесследно канула в серость буквально через секунду после моей остановки. Молоко кругом. Куда ни пойди - ничего не видать дальше своего носа. Я отдышался, наконец, потом закурил и уставился вперед, в неизвестность, все равно делать было нечего.
Странное дело, в тумане всегда ясно окружают звуки, их, кажется, можно потрогать. Капля шлепнулась в траву, а будто прямо по темечку! Но звук приглушенный, густой такой, с насыщенно-украденными интонациями. Мне всегда нравилось слушать туман. Особенно тот, который начинается на стыке ночи и утра, в пять часов. Обычно в это время ужасно морит в сон, и в сознание, пытающееся свернуться в сонный комочек, врываются влажные, сырые звуки, плодя картины, ужасные и красивые одновременно.
Щеки горели, сердце стучало, и гуляла кровь, остывая. Становилось все холоднее.
Не догнал. И как я теперь домой-то вернусь? Что скажу? Как в глаза смотреть буду? Я присел на пенек и прислушался. Где-то далеко тихонько ахала, журчала вода, лениво перебирая водами камыши. Сонно ворочался лес вокруг тропинок и дорожек. Шуршал ветками, где-то там, наверху, над туманом, легкий ветерок. Неумолимо заканчивалась сигарета. Что делать? Я встал и пошел обратно. Этого разговора не оттянешь.
Дом смотрел на меня пещерой кривого окна, и приглашающе скрипел давно не мазанными петлями. Обойдя дом, я подошел к нашей памятной горке, где был вкопан стол и две скамейки. За столом, не шевелясь, сидел мой друг, которого я так подвел:
- Ну что?
- Не догнал.
- Как? - Медвежонок смотрел на меня расстроено, - Ежик, как же так? Как мы теперь? И изоленты нету ведь больше?
- Нету, - согласился я.
- Ну, Сова! Ну, сволочь такая, - кипятился Медвежонок, загребая лапой туман, - Я ей устрою.
Я закурил, присаживаясь.
- Да ладно. Сам устрою, если надо будет. Знаешь, а может оно и к лучшему?
- Как к лучшему? Как к лучшему?!! Она водку нашу украла! Да я... да ее... за это...
- Наверное, хватит пить уже. И курить, - сказал я и с отвращением выкинул сигарету, - Знаешь, дружище, я вот что подумал, погоди.
Я полез в узелок, который все так же таскал с собой, и вытряхнул его на стол. Нож, сигареты, высохшую колбасу и пластиковый стаканчик я сразу же выкинул - пора завязывать с прошлым - и достал баночку варенья:
- Вот. Помнишь? Помнишь, как оно раньше-то бывало? Чай... малиновое варенье, дым можжевеловых веток, туман и звезды. Давай, как в старые времена, а? А то устал я. Смертельно, ей богу.
Медвежонок помолчал некоторое время, потом встал:
- Я сейчас.
Через минуту, кряхтя от натуги и прихрамывая на обе лапы, он притащил самовар. И веточек, можжевеловых. Я помог ему разжечь. Мы молча ждали, пока не закипит вода и смотрели друг на друга, пытаясь вспомнить, как оно было, то самое раньше. А потом мы пили чай с восхитительным вареньем и смотрели на бледнеющие поутру звезду, пока рассеивался туман.
Улыбались.
А где-то в лесу раздавались пьяные вопли Совы, наконец-то дорвавшейся. Ну и пусть. А у нас начинается новая старая жизнь.