Аннотация: Надеюсь, что мой последний гимн смерти.
СНЫ НЕБЕСНЫХ СВЕТИЛ
Что сниться солнцу или луне? Что сниться звёздам? А небу? Не знаю... как ты можешь спрашивать такие вещи? Я много чего не знаю... не знаю. Да.
Зато я точно знаю, что им не сниться...
Глупый день.
Да, да глупый! Потому что всё пошло не так, как должно было пойти. (А как должно?). Не знаю, как... но что уж не так - это точно!
Я тогда, прямо с утра, вооружившись успокоительным, отправилась вести переговоры с этими надоедливыми... как их там? Да какая теперь разница?
Погода, честно говоря, была чудесная. Солнце сияло в голубовато-золотом небе, окрашивая в теплые тона по-прежнему изумрудную траву холмов. Но деверья уже были золотыми и багровыми, и осень висела в воздухе - замерла, выжидая свой час.
Прекрасное это место! Благодатный край! И почему же я не догадалась раньше привезти тебя сюда? Почему? Сообразила только тогда, когда судьба поломала наши с тобой жизни. Только тогда, когда мой "он" вырвал из души моей с корнем всё, что только можно было вырвать. Только тогда, когда твой "он" сделал то же самое...
Сколько же я познала этих "их"! И все, все как один оказались... гнилью, вот чем они оказались.
Благодатный край... в его чистом воздухе наше горе растворилось, как растворяются мрачные тени на восходе. Помню, когда ты увидела холмы, залитые солнечным светом (точно такие, как и сейчас), слёзы твои высохли на щёках. И никогда, я заклинала их, никогда не появлялись более...
Но в этот дрянной день всё было не так.
Когда я завтракала, а его (то есть завтрак) по обыкновению готовила ты, уже тогда в крови моей появилось что-то тёмное и тайное. Разнесясь, словно какой-то яд или зараза, по всему телу оно пробралось ко мне в мозг. Меня, по началу, охватил приступ паники, но потом всё прошло - стоило только выпить сока, выжитого твоими маленькими хрупкими ручками. Осталась какая-то тревога... она частенько у меня бывает. Седьмое чувство. И мы с тобой знаем о его существовании и убедились в том, что оно редко ошибается.
Но, как я и сказала, предчувствие это было жестоко подавлено апельсиновым соком. Из окон на белой кухне, которые начинались у потолка и доходили до пола, лился золотой утренний свет. Где-то за холмами кроваво-багряный лес, и в нём поют птицы, чей голос чудесный я слышу даже сидя за барной стойкой. И всё вроде бы настраивало на работу с этими надоедливыми... ну как же их?
Ты улыбалась своей лучезарной, обольстительной улыбкой. И пусть никто этого не видел, но я-то знаю, что в крови твоей полыхают пожары. Ты горячая, душа твоя пылает, словно Африка, в которой мы так и не побывали...
Из открытого окна на нашу белую кафельную кухню пробрался свежий утренний ветерок. Поначалу он поднял в воздух кисейные занавески, потом же добрался до твоих волос и начал ими играть. Прочь ветер! Этими волосами играть можно только мне! Ну... и ещё кое-кому...
Ты смотришь на часы (ну и дурная же привычка!) и говоришь, так ласково и заботливо, будто моя мама, что пора бы собираться.
Последний раз смотрю на тебя, думаю, но в слух мысли не озвучиваю, что голубой цвет тебе всё-таки чертовски идёт, и ухожу.
Моя славная подружка! Мой металлический конь! Зверюга моя любимая! Дракон чёрный, огнедышащий! Ты имеешь ещё одну дурную и глупую привычку: ревновать меня к моей машине. Что за вздор? Я тебя совсем по-другому люблю... по-другому. Иногда даже думаю: неужели, это и есть любовь? Вечная и преданная?
А зверюгу-то я люблю так же, как любила его. Того, помнишь? У него ещё глаза синие были (зло, зло, зло - ты так сказала), и волосы чёрные. Длинные такие патлы. Но красив, красив, не спорю. А я повелась, как дура, на эти патлы.
Да чего уж там? Ты тоже повелась... не та этого, чёрно-синего, на другого. Оказался не лучше. "Вот теперь сидим тут с тобой и тухнем", сказала бы я раньше.
Но не скажу. Теперь не скажу.
Я пробралась внутрь своего дракона и ласково провела рукой по его механическим внутренностям. Повернула ключ зажигания, и зверь мой нежно запел в такт моим мыслям.
Там, уже вдалеке, над моим... над нашим с тобой домом растворялось потихоньку сизое марево. И уже виднелась его алюминиевая крыша, мерцающая в лучах свежего, словно ветер, солнца.
Я представила себе, как ты ложишься на свою кровать, на белые шёлковые простыни, пропитанные ванилью... твоим запахом. Наверное, стащила из моей комнаты подушку и уткнулась в неё носом. Сандал. Это не моя кожа деревом пахнет, просто духи...
Будешь ждать меня, даже если переговоры займут всё утро, до обеда. И даже если я не вернусь к четырём. Или к семи... даже если мне стукнет в голову, и я опять побегу на встречу приключениям в ту самую Африку, ничего не сказав тебе об этом. Будешь ждать. Вечно. Я тоже буду, если понадобиться...
Но нет. Не пропаду на этот раз - ведь остался месяц. А может, пара недель? Ни за что не пропаду!
Когда я мчалась на своём металлическом дружке по разгорячённой колесами трассе, то мечтала поскорей оказаться в городе. В этом милом, маленьком городе. Я так хотела снова вздохнуть полной грудью, оказавшись на главной площади. Почувствовать его запах - такой хрупкий и тонкий, запах пыли и мрамора. Я ждала, когда вновь увижу городскую ратушу с часами, которые каждые новые полчаса приветствуют песней и боем. Но...
Но тут я (несмотря на то, что ехала с приличной скоростью) заметила человека на обочине. Он был одет в чёрную кожаную куртку, потрёпанные джинсы. Рядом с ним лежала избитая гитара, которая, вероятно, пела не для одной сотни девушек. В зубах у юноши тлела сигарета. Вид у него был какой-то измученный. Веяло от него несчастьем, бедой.
Я решила остановиться. А почему бы и нет, собственно? Какой вред может принести мне этот несчастный, в то время как в бордачке моей машины покоиться заряженный кольт?
Я притормозила, подъезжая к обочине, и бодрым шагом направилась к человеку. Теперь я могла разглядеть его уже не молодое, небритое лицо...
Пока я шла, о многом успела подумать. Например, о том, что по утрам даже асфальт красивый, такой тёмно-сизый, и что деревья совсем поникли своими жёлтыми листьями. Скоро придёт осень и угостит нас всёх пасмурной погодой и холодными моросящими дождями.
Вот я уже совсем близко. Блин. Кольт забыла... да ладно с ним. Говорю же - всё сегодня не так! У этого человека такие глаза... яркие. Синие-синие...
Когда я спохватилась и бросилась бежать, было уже поздно. Перед глазами замелькали жухлые листья, небо какое-то по-праздничному синие и мои рыжие кудри. Что бы это могло означать?
Помню, когда мы сюда приехали - почти девять месяцев назад - мы с тобой так любили сидеть на резной, белой скамейке. Той, которая стоит под липовым деревом. Я удобно устраивалась в её деревянных объятьях, а ты снимала туфли и залезала на скамью с ногами, сложив голову мне на плечо.
Если подумать, мы ведь идеально подходим друг другу. Только я могу о тебе по-настоящему заботиться, и только ты можешь душить во мне зверя. Того огромного чёрного зверя, что просыпается порой.
Мы часто наблюдали, как солнце, выписав очередную дугу на небе, заходило за зелёный, пушистый от травы горизонт.
Почему я вспоминала всё это, лежа на мокрой и холодной земле, я не знаю. Я изучала маленькие кучевые облака, проплывавшие по лазурному небу. Мне было даже смешно, когда облачка цеплялись за лысые верхушки деревьев.
Знаешь, это не больно. И совсем не страшно. Даже приятно...
Но тут я опомнилась: там же ты! И он идёт туда, где ты! Я встала на ноги, что, поверь, было очень непросто. Сначала принялась отдирать свой тёмно-зелёный шарф от куста. Но куст, по-видимому, совсем не хотел расставаться с новым приобретением. На шарф я плюнула. И побежала к тебе.
Чёрт побери, чёрт побери (хорошо, что чёрт этого не слышал, а то и вправду бы побрал). Я твердила эти два слова. Они у меня заели в мозгах, как старая пластинка. Чёрт побери, вас же там двое!
Молодой человек в чёрной куртке и потрёпанных джинсах постучал в белоснежную дверь. Послышались шаги. Шлёп, шлёп. Кто-то шёл босяком. И пол, видимо, был кафельный. Шлёп, шлёп. Затем раздался мерзкий скрип, и дверь отворилась. Даже не спросили, кто это.
В дверном проёме показалась молодая светловолосая девушка маленького роста (по сравнению с юношей). На ней было надето голубое платьице простого покроя до колен. В руках девушка держала стеклянный кувшин с водой. Солнечные лучи сразу же весело заиграли на нём, бросая светящиеся желтые блики на лицо девушки. И всё бы ничего, только вот девушка была беременна. Месяц восьмой, не меньше.
Это ещё больше обрадовало и без того счастливого юношу.
Лин (так звали девушку) даже показалось, что она слышит, как дико бьётся его взволнованное сердце. Она ожидала вовсе не этого дикого увидеть на пороге.
Похлопав своими чистыми глазами странного цвета, девушка задала простой и обычный вопрос:
--
Вы кто, простите?
Голос её был мелодичен, но немножко детский. Хотя обладательнице его было лет двадцать пять, не меньше.
Юношу вопрос не на шутку разозлил, непонятно почему. Он запихнул девушку в дом и захлопнул за собой дверь.
Лин растерянно посмотрела на него, после чего от злости (на саму себя) и негодования, положила голову на белую стену. Она сверкнула глазами. Если бы только девушка сразу распознала этого названного гостя. Если бы сразу вспомнила его чёрные патлы (правда, уже не такие длинные) и синие пресиние глаза, то может быть, всё бы сложилось иначе. Но солнце ослепило её, там, на пороге, и она была слишком взволнована.
Юноша достал из-за спины огромный нож для резки мяса и повертел им перед глазами девушки. Она подивилась тому, как же красиво играют лучи солнца на отполированной стальной поверхности этого адского предмета.
--
Ты ей всю жизнь поломал... - прошептала Лин.
На это замечание юноша ничего не ответил. Только усмехнулся.
--
Да я... я ненавижу тебя! - прокричала она, сорвавшимся голосом.
Теперь она видела, что с ножа капала ещё свежая кровь. Её кровь! Лин закричала.
Крик, обернувшись волной, прокатился по всему лесу, окатив его беспокойствием. Но солнце по-прежнему освещало молодящиеся зелёные холмы и деревья в янтарных мантиях. Вслед за криком последовал звук бьющегося стекла. Это кувшин выскользнул из рук девушки.
Молодому следователю стало плохо, когда он увидел то, что увидел.
На белом (и дорогом) кафеле, на кухонном полу, лежала беременная девушка в голубом (нет, нет... теперь в бардовом) платье. Волосы её были раскиданы по сторонам, будто это их ветер развевает. Глаза были широко раскрыты и смотрели они в одну точку, где-то на потолке. И кровь, кровь, кровь! Столько крови юноша в своей жизни ещё не видел! По кухни сновали то туда, то сюда криминалисты. Они облепили бедняжку со всех сторон.
Какое же чудовище могло такое сделать? Хоть следователь и был гуманистичен по своей натуре, но об отсутствии смертельной казни, как высшей меры наказания, он пожалел в этот момент.
Тут к нему подошёл какой-то мужчина средних лет в форме и сказал, что нашли ещё одну.
Она лежала на золотых, пурпурных и алых листьях. Глаза также широко раскрыты, как и у первой, и уставлены вверх, на небо. Следователь подметил, что эта гораздо красивее. Волосы её были длинные, рыжие и кудрявые. А глаза ярко-ярко зелёные. Полупрозрачные губы были слегка приоткрыты. И казалось, что она не умерла, а просто замечталась, изучая облака.
Следователь даже почувствовал тягу приблизиться к этой девушке и поцеловать её. Может, он бы даже и сделал что-то подобное, но что бы о нём подумали люди?
Весь день был убит - пришлось проводить всякие допросы (соседи жили в доме, который находился за пару километров от нужного; ну что они могли слышать?!), поиски улик и прочие.
Вечером, когда из кухонных окон лился алый свет, следователь заполнял протокол. Ставя заключительную точку, он уже знал судьбу этого протокола - будет долго-долго пылиться на полках, пока его не уберут в архив за ненадобностью. Этого убийцу никогда не найдут. Где ж его искать, спрашивается? Никто ничего не видел, никто ничего не знает. В доме отпечатков пальцев нет ничьих, кроме хозяйских (той рыжей) и её подруги (беременной). Зацепиться не за что.
Следователь устало положил локти на стол и громко выдохнул. Несправедливая жизнь.
Он оглянулся вокруг. Тело уже увезли, и напоминала о нём только кровь на полу. Юноша долго думал, зачем же он остался в этом проклятом доме один? Неужели нет лучших мест для заполнения протокола? Всё же... он надеялся, что преступник сам объявится.
Я бежала так быстро, как могла. Но лес не хотел выпускать меня из своих объятий. Он хватал меня то за волосы, то за полы бежевого пальто. Острыми ветками царапал мне лицо и руки. Но я всё же вырвалась.
Дверь была заперта. Но я без труда проникла в дом. В коридоре я увидела осколки кувшина и пролитую воду. Моё сердце замерло при виде этих прозрачных кусочков стела. Они словно сахарные, словно липкие. На острой и ровной поверхности стекла играли золотисто-медные тёплые лучики. Никогда, никогда больше не услышу я, как бьётся моё сердце. Теперь я знала, что уже поздно.
Слишком тихо было. Слишком. И шторы нависали над окнами, только в некоторых местах пробивался сквозь плотную ткань дневной свет. Я прошла на кухню.
Долго стояла, опершись на стену, и смотрела, как солнце ласкает твоё тело. Твоё мертвое тело.
Как я его ненавижу! Как я его ненавижу! И тут меня настиг. Сломал, разбил, уничтожил последнюю надежду. Последний лучик света. Последнее, из-за чего я жила, что держало меня в этом мире. Ты и твой ребенок. Ваши сердца тоже замерли. Навсегда.
"НА-ВСЕ-ГДА", повторила я по слогам. Страшное слово.
А потом солнце начало собираться ко сну, и окрасило кухню в цвет крови. Хороший цвет, этот белый - всю дрянь впитывает в себя. За столом, за тем самым... за которым мы проводили наши ночи, сидел теперь странный человек и что-то писал. Он не смел поднять глаз на меня. На твоё тело он тоже не смотрел. Мне было жаль его... он испортит себе всю жизнь, гоняясь за этим сине-чёрным, что убил тебя. Откуда я это знаю? Я усмехнулась.
Солнце село. Человек ушел. На кухне воцарила тьма, и только волшебница луна своим холодным светом окрашивала потускневшие тона в серебряные и голубые. На щеках твоих светились слёзы. Я тоже плакала, уже давно, да ты этого не видела - искала что-то на потолке.
--
Почему ты плачешь? - спросила я.
Слова мои, вероятно, должны были утонуть в тишине, но ты ответила.
--
Я боюсь... я одна...
Лин, но это же совсем не страшно. Даже приятно...
--
Я с тобой...
--
Эми... - прошептала ты.
Мы замолчали. Я видела, как за стеклом на чёрном небе зажигались звёзды.
Тоска моя прошла, а слёзы высохли. Так же, как высохли твои, когда оказались мы среди зелёных холмов и золотого леса. Я оторвала взгляд от стекла, за которым таилось небо, и посмотрела туда, где лежало твое тело. Но его там уже не было. Я успела подумать, что Бог забрал тебя в свои призрачные и холодные объятья, но ты коснулась моего плеча.
Слёз не было и на твоих щеках.
Своим сладким, мелодичным голосом, но по-прежнему детским ты спросила: