....Не прошло и пяти дней, как тело Бенедикта было обнаружено в соседнем, нежилом помещении, возлежащим на роскошной венской кровати под бархатным балдахином. Все сразу подумали, что оно давно бездыханно, что Бенедикт давно и безвозвратно помер, так как давно не было слышно его мудрых речей с саркастически-едкой приправой. Тут уж и имущество его, состоящее из почти нового кресла и пары хромовых сапог, неизвестные никому ранее, молодые, но почему-то безволосые граждане, демонстративно выставили на дешёвую весеннюю распродажу оптом. Но не тут-то было! Анна, четвёртая жена бывшего философа, являющаяся по совместительству ещё и врачом ветеринарной консультации, вдруг внезапно определила, что тело, которое все считали бездыханным, на самом деле дышит! Это поначалу несказанно поразило всех без исключения проживающих в доме домочадцев. Незамедлительно была создана секретная государственная комиссия по изучению загадочного феномена, куда вошли все Анны под руководством первой жены покойного, успевшей к тому времени съездить за границу и там удачно выскочить замуж за смуглого заграничного начальника, два молодых человека, про которых из компетентных источников было доподлинно известно, что это люди Ивана Семёновича, который ещё со времён застоя что-то постоянно строил и, естественно, имел вполне законное право присутствовать на любых мероприятиях такого масштаба.
Действовать начали издалека - сначала позвонили во входную дверь и прислушались, не спросят ли их: "Кто там?". Не спросили! Тогда начали заходить в помещение по одному, медленно прохаживаться там вдоль кровати с балдахином, покашливать, позёвывать, поплёвывая в потолок, украдкой поглядывая на подозрительно тихого Бенедикта. А некоторые, у которых мозги работали несколько лучше, чем они даже сами об этом догадывались, начали придумывать какие-то отвлечённые, ни о чём, на первый взгляд, не говорящие вопросы и начали как бы исподволь, как бы невзначай, задавать эти каверзные вопросы. Анна, например, вторая жена безвремени-ушедшего, долго и мучительно соображала что-то придумать дельное, да куда ей с её поросячьими мозгами! Она ещё и петь-то, как следует, не умела, а только выла, словно недокормленная корова. И всё же, наконец, придумала и задала такой глубокомысленный вопрос, что смысла его до сих пор не может понять ни один человек на свете: "А скажите, пожалуйста, если вас, конечно, не затруднит, многоуважаемый перипатетик, а существует ли на данный, с исторической точки зрения, момент проблема метохондриальной Евы?... Я в том смысле, сколько ей лет, двести пятьдесят тысяч или всё же шесть?... Я с точки зрения молекулярных часов...." Вот что выдала эта метохондриальная дама! Что придёт в голову, то и говорит, одно слово - дура!
Был бы Бенедикт в своём уме, вопрос, несомненно, не застал бы его врасплох, поэтому он ничего не ответил. Тогда вступили в боевые действия третья и четвёртая жёны одновременно, жёны - мироносицы, как их забавно величали в народе. Они, не особо-то измышляясь, быстро нарядились как публичные или уличные девки в разное заморское тряпьё, да больше для того, чтобы по случаю всем показать свои оголённые нижние конечности и другие выпуклые части тела. Притворились к тому же совершенно пьяными, а может, и не притворились. А, может, для чистоты эксперимента, да для храбрости, дело-то нешуточное, немного где-то там, за углом, в коридоре и приняли граммов по двести на каждую грудь, меньше трудно было сдержаться! И на таких вот основаниях ввалились, как есть вдрызг будто бы действительно проходящие мимо пьяные, и как начали голосить какую-то несуразную залихватскую песню, да такие кренделя как начали вдруг выделывать, то, не то что мёртвые, мумии из мавзолеев поразбежались бы, услышав они такое народное творчество! Бенедикт же, будто пенёк какой неодушевлённый, лежит себе на венской кровати и будто бы ничего не слышит и не видит. Тогда двое лысых молодых людей, взиравших до тех пор на всё с равнодушным презрением, решили тоже показать своё мастерство. Они, не обращая внимания на истошные крики протеста, применили гениальный по своей сути и, к тому же, известный каждому с детства примитивный метод побудки малосознательных ипохондриков - зажгли клочки газеты и давай поджаривать кое-где торчащие из-под одеяла кончики рук и ног философа. Бенедикт и на это никак не отреагировал, только незаметно и как-то уж слишком очень быстро убрал все эти торчащие кончики, чем поставил незадачливых экспериментаторов в весьма глупое и щекотливое положение. Тем более что огонь от газетки, от неумелого с ним обращения, чуть было не спалил весь бенедиктовский дом вместе со всеми прилегающими бенедиктовскими окрестностями.
Тогда члены комиссии вынуждены были решиться на ещё один и, по мнению многих, однозначно решающий эксперимент, а именно - вызвали из Сыктывкара шестую жену неудачливого маньяка-женолюбца, самую молодую из Анн, едва достигшую возраста, чтобы уметь выражаться по взрослому и только-только начавшую курить удлинённые дамские сигаретки и немного выпивать утончённого вкуса лёгкого дамского вина. Это была, несомненно, самая расписная красавица, какую только может себе представить изощрённое человеческое воображение. Таких красавиц рождаются одна на миллион народу. И то лишь в случаях больших континентальных потрясений, как то: глобальное потепление не менее чем на два-три градуса по Цельсию или, напротив, глобальное замораживание земной коры до не менее одного метра глубиной и то лишь на торфянистых и заболоченных местностях. Где подземные воды очень близко подходят к поверхности горизонта и там начинают фонтанировать, продолжая, таким образом, непроизвольно заболачивать данную почву.... И поэтому нужен дренаж, а это будет несколько дороговато для такой бедной страны, как наша, хотя торфу-то не меряно!
&;nbsp;Она прилетела почти сразу же, не взирая на гололёд и низкостелящейся туман по низинам у дорог. Её как всегда сопровождали два низкорослых любовника подозрительной наружности, но любовниками её они назывались заглаза, официально же оба состояли с ней в негражданском браке. Что комиссия намеревалась получить от этой особы, какие такие приёмы чудесного воздействия на, в неопределённом состоянии находящееся тело, она от неё ждала, было весьма и весьма проблематично понять, потому что такая красавица, как говорится, на дороге не валяется. Вместо того чтобы сразу же приступить к исполнению своего гражданского долга по восстановлению дееспособности и, разумеется, налогоплатёжности подответственного субъекта, данная красавица первым делом устроила нескончаемое шоу под названием "на кого была похожа, наша маленькая рожа" или что-то в этом духе. Короче, пока весь свой гардероб не перемерила, причём, после каждой обновки непременно удалялась с одним из сопровождающих её типов то в туалет, то в ванную комнату, где почему-то сразу же начинал раздаваться грохот проходящего мимо поезда, пока всем бельмо на глазу не натёрла своей маниакально - мелькающей распрекрасной физиономией, никто действительно понять не мог, что от неё следует ожидать. Странной оказалась особа и с весьма загадочными наклонностями. Все они, красавицы, кстати, такие, нечего было связываться! Вот куда потом исчезла, никто так и не узнал. Видели будто бы её в бане на прошлой неделе и почему-то в мужском отделении, но, вероятнее всего, врут, из зависти, потому что в бане таких красавиц всегда показывают за очень большие деньги.
А что же наш Бенедикт? Неужто и впрямь решил покинуть этот пресловутый мир, так и не оказав ему никакой надлежащей услуги? Не будем забывать о неограниченных знаниях и невероятных возможностях, временно лежащего в неподвижности философа. Ну, сами посудите, не может так просто находиться в прострации человек, досконально и доподлинно изучивший кодекс чести бушидо по трактатам макимоно. А если предположить, что в тисках бренного тела не мог бесконечно содержаться его мятежный дух и он вознамерился погрузиться в состояние самати, чтобы пополнить своей особой непреходящий генофонд человечества? И, разумеется, не умер, а возымел намерение продержаться в таком состоянии миллионы лет, как древнейшие монахи в горах Тибета - одежда давно истлела, а они сидят! Хорошо, отряд партизан случайно забрёл в пещеру и увидел такой непорядок - сидят ещё со времён первых цивилизаций, потопа ждут, а сами - в чём мать родила! Голые, срам-то какой! Пришлось командиру принимать поистине ортодоксальное решение - просто расстреляли генофонд, и всё. Да, случались в истории современного человечества и такие досадные казусы, не скрою! Не будем также игнорировать предположение некоторых учёных философов, к которым, кстати, и сам Бенедикт относился, что человеческий мозг на самом деле есть ни что иное, как обычный электронный препарат, называемый ныне компьютером и все процессы, происходящие в этом пластмассовом ящике аналогичны процессам, происходящим в черепной коробке философа. И там так же может начаться сбой, перегрузка, потеря памяти и заражение вирусом. Нужен специалист, чтобы восстановить работу препарата, а иначе принтер выдаёт вместо букв и цифр какие-то замысловатые иероглифы инопланетного происхождения. Значит, кто-то руководит сверху, копается в твоей коробке, настраивает на то или иное настроение и вообще, в конце концов, выводит из строя и нужно время, чтобы всё исправить. Так что Бенедикт, всё же, будем надеяться, недуг свой победит и к нам вернётся....
"Лишь мудрых и достойных время лечит
А дураков безжалостно калечит!"
Позвольте, однако, на этих стихотворных словах сказание о неизвестном доныне учёном философе Бенедикте де Занозе в этой части повествования с честью завершить!
Часть третья
(монологи)
- Обычно начинаешь задумчиво рассуждать, как только пробудишься от очередного сна, - тоскливо произнёс Бенедикт, обращаясь то ли к пришедшему невесть откуда малолетнему ребёнку, то ли к самому себе. - Так как навидишься там обычно такого, что точно уж не увидишь ни в каком кино или ни с какой сцены модного ныне театра с голыми голубыми мужиками, отплясывающими кордебалет! А на самом деле всё проще!
Бенедикт на время задумался, вспоминая вчерашний день - что-то неприятное, должно быть, случилось, раз так болит голова. "И откуда этот ребёнок? Неужели родственник?"
- Просто нечего было жрать на ночь куриных каклет сомнительного срока давности! - воскликнул он, внимательно рассматривая пришельца и, одновременно, теряя самообладание, - Зато они птичьим гриппом не болели, эти курицы! Потому что тогда про него ещё ничего не придумали, когда они были ещё живыми, а только ещё решали на международном уровне, как ещё получше это придумать....
Ребёнок смотрел на Бенедикта нагло и никак не реагировал. "В кого он, пошёл, интересно бы знать, уж не в Таньку ли с парохода?" - подумал Бенедикт и самозабвенно продолжил:
- О! Там дураков, конечно, не держат! Там такие умные рожи, что страх! Недаром кажется ещё Гёте, когда случайно просыпался по утрам в своей постели, будучи уже умудрённым жизненным опытом, всегда первым делом благодарил Бога за то, что он не император! Это на старости, а по молодости, естественным образом, хотел наоборот, потому что был ещё глуп. Потому что императорам самый тяжело жить на белом свете! Им же до всего должно быть дело и обо всём они должны были постоянно думать и занимать свои головы не только размышлениями, скажем, о рыбалке или личном подсобном огороде, а об употреблении на душу государственного населения мыла, табака, стеклянной посуды и другого, легко бьющегося, теряющегося и так необходимого народу товара!
Ребёнок продолжал ехидно молчать, будто и не к нему обращался престарелый философ, а смотрел так, словно чего-то ждал. "Наверно, денег", - догадался Бенедикт и постарался говорить уже несколько добрее:
- Вот я и подумал - ну хорошо, императором нельзя, а, например, деньги большие иметь и от того безмерно радоваться жизни, почему нельзя? В том смысле, почему я их-то не имею? Про них-то никакой Гёте на старости лет ничего не говорил, их то почему игнорирую? Не с ума ли я сошёл, Господи?
Ребёнок насторожился. Философ заметил это и продолжил чуть спокойнее:
- А потом всё же рассуждать начал и догадался - надо поосторожней! Раз Гёте про деньги по утрам ничего не сказал, а у меня самого опыта общения с ними, то есть с крупными конечно суммами, вообще никогда не было, то об этом не надо и думать ничего и в голову брать даже такие мысли не следует. Так как наукой сей феномен, видимо, до конца ещё не изучен! Ведь посудите сами, как люди странно ведут себя, имея эти самые большие деньги. Иной столько накопит, столько наворует, что из дома боится выйти - страшно по улицам ходить! Ведь у других людей денег нет, а им тоже надо! Ведь толпы народу ничего не делают, а только ходят по улицам и ищут, у кого деньги взять. И богатому приходится оберегаться. Окружит жилище пятиметровой оградой, навешает стальные кованые решётки на окна и двери, наймет дорогущую охрану и сидит в этой крепости, как в тюрьме! А я свободный человек, зачем мне тюрьма, у меня денег нет!
Ребёнок продолжительно зевнул и злорадно оскалил гнилые молочные зубы. Бенедикта это насторожило. Чтобы успокоить несчастного малыша, он постарался сменить тему.
- И о чём же думать тогда по утрам остаётся? Ума не приложу! Вот Ломброзо пишет, будто "Глезес утверждал, что тело атеистично, а Фузи (теолог) - что менструальная кровь обладает свойством тушить пожары". Может об этом порассуждать? Всё какое-то разнообразие....
Ребёнок прищурил один глаз и почесал за ухом. Было видно, что новая тема каким-то образом задела его за живое. Тогда Бенедикт продолжил уже более раскованно:
- Хотя мне читать Ломброзо противопоказано, особенно про маттоидов-графоманов. Я, видите ли, страдаю, как давно заметили друзья и недалёкие недруги, уникальной способностью составлять при письме некоторым образом странные и излишне удлинённые предложения, от которых у многих пациентов начинает кружиться голова, видимо, от закупорки мозговых сосудов. Хотя науке этот феномен тоже пока не известен, так как очень, видимо, редок... А испытуемые скрывают, по неизвестным пока причинам, такое своё интересное состояние и наука бессильна по этой причине, что-либо определить. А если эти предложения составлены ещё с каким-то далёким намёком и некоторым чуть уловимым смыслом! Тут уж и сам я ничего решительно понять в этой писанине не могу и стараюсь только сохранить учёный вид, будто и действительно сотворяю какое-то из ряда вон выходящее произведение современного прозаического искусства.
Глаза ребёнка начали медленно сужаться и скоро сузились до такого предела, после которого готовы были вот-вот закрыться. Но ещё непонятно было, что после этого события произойдёт - или он сейчас же заснёт, прямо вот так, стоя, и рухнет на пол, обязательно повредив что-нибудь из мебели, или, чего доброго, непременно расплачется навзрыд, причиняя тем самым невероятную боль неокрепшей ещё после недолгой болезни, неустойчивой психике задумчивого профессора. Пришлось срочно разряжать обстановку:
- Но, к счастью, парадоксы такого порядка случаются исключительно редко, - заявил Бенедикт, простирая руку к несчастному, - А уж названия данным произведениям я вообще присваиваю всегда по возможности резко укороченными, чтобы не получилось, как обычно это у дураков бывает, что заголовок такой же по длительности пишется, как и основная часть сочинённого сочинения! Ночами бессонными сокращаю, не покладая рук, и иногда доходит до того, стыдно сказать - всего два слова от названия остаётся, и весь смысл задуманного незаметно, но безвозвратно пропадает. А без смысла, друг мой, читать вас уже никто никогда не будет, если только выгоды какой не увидит в этом своём бессмысленном времяпровождении. А какой там может быть смысл? Срам один! Но совсем уж коротко нельзя, потому что психолог предупреждал, что когда молодые люди начинают пользоваться "лишь остротами, как будто заимствованными из дома умалишённых, и пишут коротенькими, отрывистыми фразами библейских изречений, я начинаю бояться за судьбу грядущих поколений".
"Но всё равно мракобесие победит! - закричала вдруг молоденькая девушка в телевизоре, перепугав до смерти Бенедикта, который чуть не упал с дивана - надо же было с утра телевизор включить! А там спор идёт о теории происхождения человека - от кого он произошёл: от обезьяны, от НЛО или всё же от Бога? Спорят до слёз! А что спорить? Ясно как белый день, что многие произошли от инопланетян, многие - от обезьян, а многие - от неизвестно кого...
Ребёнок тоже повернул свою огромную шишкообразную голову к экрану. Но было заметно даже невооружённым глазом, что происхождение человека его интересует не столь значительно, как того требует современное цивилизованное общество от молодого подрастающего поколения, где каждый намерен отстаивать только свою точку зрения и очень многое в таком случае зависит именно от того, кто из них от кого произошёл. Бенедикту такая постановка вопроса не нравилась в принципе, и ему тут же пришла в голову мысль ознакомить юного гения с основами элементарной философии:
- Так вот, - заявил он многозначительно, - Диоген Лаэртский (Лаэрций) пишет, что Пифагор советует "от бобов воздерживаться, ибо от них в животе сильный дух, а стало быть, они более всего причастны душе; и утроба наша без них действует порядочнее, а оттого и сновидения приходят лёгкие и бестревожные". Вот этим девочкам я бы посоветовал не в телевизоре сидеть и пугать мирных граждан, а постараться в свободное от плясок и прогулок по паркам время читать и перечитывать великих и незаслуженно всеми забытых ныне легендарных философов и поэтов прошлого, одним из которых, кстати, был некий господин Камю. Который раз и навсегда доказал, что мир, постоянно нас окружающий, и который мы имеем удовольствие постоянно вокруг себя наблюдать, представляет из себя ни что иное, как некую необъяснимую систему абсурда - так мне это померещилось на первый мой непросвещённый взгляд. Не знаю, может быть, кто-то иначе это себе представляет и никакого абсурда в том, что всё абсурдно не видит. Бог ему судья! Я же, если честно, тоже ничего поучительного и занимательного в этой научной философии не нахожу, хотя и произвожу иногда попытки ей заниматься на досуге, но всё больше от скуки и нервных болей в поясничной области тела. Потому что основную часть своей сознательной жизни предпочитаю проводить на вот этом старинном диване и всякая философская наука в таком случае, разумеется, никакого должного воздействия на благоразумно рассуждающего человека произвести не может!
Малыш зевнул.
"Почему завтрак не несут? - подумал вслух измученный наглостью ребёнка философ, - Оборзели совсем! Говорят, без пищи человек неделю может прожить. И неделю не кормят! Говорят, терпи безбожник проклятый, потому что - пост! У них пост, а мне - терпеть! А того не понимают, малообразованные ничтожества, что ко всякой религии я всегда был совершенно лоялен!" И чтобы продолжить прерванный процесс индивидуального обучения молчаливого отпрыска, профессор не без пафоса заявил:
- Ведь ещё Спиноза допускал, что в священном писании некоторые истории не выдерживают критики разума, этого светоча жизни, но, вместе с тем, не находиться ни одного положения, противного стремлению к нравственному совершенствованию человека. А это никак не противоречит стремлению разума и, если при всём том просто поверить рассказам пророков и посланников, а почему бы и нет, то получается, что священные книги писаны не зря! Следственно, это уже я выводы делаю - и религии придуманы не зря!
Ребёнок бросил на профессора взгляд, полный непреодолимого желания сделать какую-нибудь пакость, но опять промолчал.
"А должен был что-то сказать!" - заметил про себя Бенедикт, - "Говорить то, небось, умеет?"
- Я уверен, - злорадно продолжил он, - Что наступит время, когда найдут научный способ определять при рождении ребёнка, заражён тот какой либо идеологической болезнью или чист, и если заражён, то сразу прививку делать! Чтобы потом человечество не мучилось. Иначе от таких феноменов никак не избавишься! Потому что мёдом их не корми, дай попроповедовать что-нибудь! И всё от неспособности человеческого разума понять природу бесконечности времени и пространства!
Ребёнок неуклюже повернул тяжелую голову на тонкой шее и устремил взгляд своих бесцветных глаз куда-то вверх, видимо, во Вселенную.
"Видимо, будущий мудрец!" - с содроганием сердца подумал профессор и принялся в уме подбирать нужные для такой обстановки слова, чтобы сказать хвалебную речь и тем самым одобрить нужные просвещённому человечеству начинания, но внезапно принесли завтрак - молодая Анна постаралась. И, к великому сожалению, почему-то опять бобы!
- Это неслыханное издевательство! - обращаясь уже к Анне, самозабвенно начал Бенедикт, - Не зря Олимпиодор пишет в своей книге по философии, будто и Аристид говорил, что "никто бы не знал об Анникериде, если бы он не выкупил Платона". Имеется в виду, из рабства, в котором на тот момент Платон находился у Поллида, когда его встретил Анникерид. А Поллиду Платона продал Дионисий за подозрение в измене и когда Поллид плыл на состязание колесниц в Элиду, там его Анникерид и повстречал. И выкупил. И только тем и прославился на все времена. Я это к тому, что тот самый Поллид возможно тоже бобами кормил подневольного ему человека. А потом спрашивают, откуда философы берутся? От голода и нужды! Как и писатели, которых всегда было много, но сейчас, кстати, появились "новые". От голода и нужды они вам всё опишут.
- Что-то я давно писателей не встречала в наших палестинах! - простодушно заметила Анна, явно не намереваясь такой несуразной выходкой кого-то злонамеренно оскорбить или, хуже того, унизить.
Но, к великому сожалению, так и произошло - именно унизила и, что примечательно, до самой глубины бездонной профессорской души. Лицо которого сначала сделалось неприлично багровым, затем на нём проявились признаки невыносимого страдания и наконец ярко обозначилась печать близко стоящей смерти.
- И что удивительно! - продолжил как ни в чём не бывало утомлённый затянувшейся беседой профессор, - Раньше писатели показывали, как всё хорошо было у нас и плохо у них, а теперь наоборот, каждый норовит показать, как всё хорошо было у них и плохо у нас, и какие мы все были мерзопакостные. Просто оторопь иногда берёт - как мы все умудрялись жить, да и просто существовать в той огромной, дикой, одурманенной, как теперь оказалось, наркотиками, пропитанной самогонным перегаром, сидящей в тюрьме стране! Он, писатель, видите ли, конечно испытывал тогда в душе омерзение к тому государству, где, как он пишет, буквально каждую секунду за ним кто-то следил. И особенно, если вдруг собирались люди в группу, тут уж, пишет, обязательно нужно было нести похабщину, "старательно подражать самому похабному из её членов". Не повезло голубчику, угораздило не там родиться! Однако, почему-то выжил, и не плохо, кажется, живёт. Несчастные эти писатели люди - где бы они ни родились, всё им плохо! Всё им чего-то не хватает! Может и их как-нибудь кастрировать в детстве, чтобы не плодились как тараканы, ведь такого туману напустят, а народ потом чешется и страдает! А им что, нажрутся бобов и лежат....
- Это точная правда! - продолжала бубнить малограмотная Анна, - Старые писатели умерли, а новые не народились. Вот похабщину и строчат!
- Старые конечно были попроще, без всяких премудростей, - согласился, прокашлявшись, бородатый бездельник, - Вот у одного писателя в известном романе герой интересуется, а можно ли Советскую власть объявить на открытом месте, то есть, например, в пустыне какой-нибудь, где нет ни людей, ни жилья? И думающие собеседники, особенно не задумываясь, отвечают ему: - Конечно можно, "лишь бы бедность поблизости была, а где-нибудь подальше - белая гвардия".
- Да! Белая Гвардия - это хорошо! - промямлила недоразвитая Анна, - Вся власть Советам! Я мужиков всегда любила!
- Какая-то ты недоразвитая! - голосом охрипшего проповедника мечтательно заметил философ, - Кто мог предвидеть, что всё так получится? Вот, например, профессор из Парижа нашёл в Китае рукопись, которой две тысячи лет и там предсказано, что в 2004 году "таинственно исчезнуть все формы жизни в морях и океанах"! Вот как бы проверить сейчас эти доводы, исчезли эти формы или нет? Просто очень интересно было бы знать! Ведь какой был мудрец, за две тысячи лет предсказал! А тут не знаешь, что завтра произойдёт! Хотя, если рассуждать философически, то всё то, что случилось и как оно случилось, так и должно было случиться! Ведь даже если бы мы хотели, чтобы какое-нибудь событие случилось иначе, чем оно случилось, мы всё равно уже не могли бы изменить того, что случилось. Значит, случилось то, что должно было случиться, раз оно случилось и изменить уже ничего нельзя!
Ребёнок начал всхлипывать, намереваясь видимо зарыдать. Анна успокоила его, с размаху ударив по шее. Бенедикт остервенело задёргался всем телом, ожидая, должно быть, такого же воспитательного отношения и к себе, но на этот раз пронесло.
- Приведу пример, - заговорил он тогда быстро, чтобы как-то развлечь Анну, - Сократ выпил вина с ядом и умер. Это случилось и редкий человек теперь может отрицать, что Сократ выпил вина и умер. Значит он должен был выбрать именно этот вид казни и никакой другой. Значит, то, что он сделал, он сделал правильно! Единственный недостаток такой философии в том, что теперь каждый захочет делать всё, что ему заблагорассудиться, потому что, то, что он сделает и таким образом это уже случиться, и изменить уже ничего будет нельзя, значит то и должно было бы случиться.... Потому что раз это случилось, значит не случиться не могло. Поэтому он должен был делать именно то, что он делал!
На этот раз все глубокомысленно промолчали.
- Никак не могу вспомнить, откуда такая галиматья появилась в моей голове, - стыдливо признался честный философ, - Обычно я сам в такие пространные и самому себе малопонятные рассуждения вступать опасаюсь. Но если просто поверить сказанному, то выходит, что, например, можно давать любые советы и делать любые обещания - всё равно сбудется только то, чему положено сбыться и никто в этом виноват не будет. А, кстати, по поводу советов. В порядке исключения могу озвучить здесь мнение одного деревенского старца, с которым имел честь беседовать много лет назад при весьма странных и загадочных обстоятельствах, и который проповедовал свою, довольно таки уникальную, если можно так выразиться, методику поведения в любых жизненных ситуациях.
- Достал ты своими методиками! - недовольно прошипела себе под нос маловоспитанная Анна, вырывая горсть бобов из цепких рук маленького негодяя, который успел набить ими полный рот и готов был вот-вот задохнуться, - Не жри эту гадость, выкидыш! Подохнешь! Или сойдешь с ума, как наш одичавший старец! И будут возить тебя по зарубежным странам, экспонируя, как редкий экспонат!
- Отрадно слышать из ваших уст зачатки светлых свежих мыслей! - весело пропел Бенедикт, (как не странно, он умел ещё и петь), - Вот и крестьянин деревенский предлагал больше посещать зарубежные страны, но для этого надо изучать языки и знать повадки диких аборигенов запада! И, кстати, кто вас научил так замысловато выражаться? Я вас что-то не узнаю, вы ли это?
Анна вместо ответа показала ему длинный язык.
- И что за ребёнок? - не унимался Бенедикт, - Почему не говорит? И, кстати, какого он пола?
- Говорить тебе он ещё ничего не обязан! Ему год всего! - отчеканила языкастая Анна, - А какого он пола, можно увидеть невооружённым глазом, если конечно не забыл, как это определяется!
- Ну хорошо, хорошо! - пытаясь изобразить искреннюю радость, согласился Бенедикт. До него наконец дошло, что пока он рассуждал о закономерностях бытия, Анна каким-то непостижимым образом переменилась, будто вместо одной подсунули другую, что вполне могло произойти, так как все Анны для него были на одно лицо. - Спутал немного в годах.... - начал он извиняться, заикаясь, - От избытка информации.... Я ведь не просто так спросил, я, видите ли, решил посвятить свою оставшуюся жизнь воспитанию молодого подрастающего поколения! И больше того, меня заинтересовал вопрос именно религиозного воспитания, потому что все сейчас об этом говорят, но никто не занимается - малоизученная тема....
- Это точно! - не без ехидства уточнила Анна, - Только этой темой ты ещё не догадался заниматься! Представляю, что станет с бедными детишками, когда Ваша Светлость начнет проповедовать им прелести Вашего Божества!
- А чем вам не любо моё божество? - обиделся начинающий богослов, - У каждого народа своё божество и каждый выбор надо уважать! Вот, например, у некоторых кроме Высшего Божества есть Брахмы, которые как бы правят каждый своей Вселенной и живёт Брахма сто лет, но это по ихнему, а по нашему.... - Бенедикт извлёк из потайного карманчика какую-то жёлтенькую бумажечку, прочитал там что-то и продолжил, - А по нашему эти сто годов равняются триста одиннадцати триллионам и сорока биллионам земных лет! Потом Брахма умирает и наступает ночь, когда всё исчезает, то есть переходит в непроявленное состояние, потом снова наступает день и так всё длится бесконечно долго.... И весь смысл происходящего в этой бесконечной длительности! А уж смысл отдельной человеческой жизни вообще не просматривается....
- Господи! Нашёл на помойке какую-то вонючую записочку и по ней теперь собирается всех учить! Тебя и в туалет выпускать нельзя! Ты и там найдёшь какую-нибудь информацию для своих нуднейших проповедей!
- Всё возможно! - задумчиво согласился Бенедикт, - Просто мне пока трудно понять, какой смысл для человека служить этому Брахме или Высшему Божеству? Ведь в четвёртом периоде - Кали-юге, который, кстати, длится четыреста тридцать тысяч лет, подлинная добродетель практически отсутствует, а дальше настолько разрастается порок, что в конце её появляется Сам Всевышний Господь в образе Калки-аватары, уничтожает демонов, спасает своих бхакт и начинает новую Сатья-югу. Которая, кстати, длится один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет. И всё повторяется сначала.... Как лыко да мочало.... Просто дух захватывает, как всё это умудрились подсчитать! Ведь компьютеров тогда не было! Кто-то ведь сидел и считал эти триллионы....
- Дураков всегда хватало! Можешь не беспокоиться !
- Нет, с вами на философские темы разговаривать не получается! - печально, с нескрываемой досадой продолжил Бенедикт, - Вы всему перечите! А сказать что-нибудь значимое, что-нибудь достойное внимания, указать реально какой-нибудь путь, у вас не хватает, видимо, ни желания, ни, извините меня, ума! Вот как вы будете воспитывать вашу подрастающую молодежь? В какой религиозной традиции? Вы ведь не соображаете, какая религиозная традиция истинная, а какая, может быть, ложная!!
- А вы конечно, соображаете!
- Я может быть, ещё меньше соображаю, но я соображаю! То есть, думаю об этой проблеме. А вы даже и не думаете!
- А что мне думать! Люди поумнее есть, которые должны думать! А моё дело ходить в церковь да молиться там за тебя, несчастного! Чтобы Бог простил тебя за твои грехи, за твои похабные речи, за твои псевдонаучные рассуждения! Потому как ты давно уже выжил из ума и несёшь всякую чушь!
- Вот! - радостно воскликнул Бенедикт. - Того-то я и ждал! А если я решил разобраться, кому я должен поклоняться и кому верить? А если я решил выбрать какой-нибудь свой новый путь? Что мне прикажешь, делать? Молчать?
- А по моим подсчётам тебе уже всё равно кому поклоняться, кому верить и по какому пути идти! В рай ты при любом раскладе не попадёшь!
- Ха! А что мне там делать? В раю? Миллионы лет сидеть и цветочки нюхать! И при чём тут рай? Я о сейчас думаю, а потом, буду думать о потом.... Просто, в отличие от вас, я обладаю уникальной способностью увидеть мир в ином ракурсе, так сказать, с другой позиции точки зрения, так сказать! Я могу, в отличие от вас, вынырнуть внезапно из мутного потока повседневного существования, так сказать, и посмотреть на мир как бы со стороны! Как бы отвлечённо! Как бы это и не я смотрю, а кто-то другой.... Как бы...
- Жаль, нет инквизиции у нас! - сокрушённо вздохнула Анна, - Поджарить бы тебя на костре для профилактики! И посмотреть, как ты тогда запоёшь! "Как бы, как бы!" Да ещё язык для верности вырвать, что б вообще только мыкал! Вот радости было бы!
Ребёнок заплакал. Напоминание об инквизиции явилось последней каплей, расстроившей его неокрепшую психику. Должно быть, в прошлой жизни, он действительно был неисправимым грешником и теперь это сказывалось на его неадекватном поведении. Анна тут же мгновенно успокоила паникёра, на этот раз ударом в ухо, и в зале на какое-то время воцарилась одухотворённая тишина. Воспользовавшись передышкой, Бенедикт, так и не докушав украденного малышом завтрака, мирно задремал....
часть четвёртая
(переправа)
"Переправа, переправа
Берег левый, берег правый
А средь них - вода..."
(малоизвестный поэт)
Однажды весной нашему философу пришлось переправляться через бурную и довольно таки широкую в тех местах речку Волгу. Лёд только что сошёл, правда некоторые, перепрыгивая по редким льдинкам, как- то ещё ухитрялись доскочить до другого берега, но далеко, конечно, не все! Да почти никто уже и не доскакивал - одну две льдинки проскочат, а там, глядишь, и на дно... Любящие развлечения жители близлежащих поселений специально приходят в такие времена полюбоваться незабываемым зрелищем и целыми днями сидят на берегу, тщательно записывая число потерь. Потом все эти потери передаются на телевидение чтобы показать о них зрителям, потом передаются в архив для статистики и потом статистика существует сама по себе, а зрители и утопающие, не нарушая статистики, сами по себе. А малолитражные пароходики ещё не плавают - боятся повредиться о льдинки. Плавают только самодельные лодки со старыми, тоже, видимо, самодельными моторами, которые постоянно глохнут в неподходящих местах. Конечно и эти лодки редко добираются до противоположного берега, потому что кроме огромных льдин, их подстерегают ещё и страшные водовороты, которые, как говорят, могут смело затянуть под воду любого человека и даже лошадь. Правда, на лошадях в это время уже ни кто почти не переправляется и откуда распространяются такие нелепые слухи, мне не известно. А богатых клиентов перевозят на стареньких, давно списанных вертолётах, которые, кстати, тоже иногда не долетают до противоположного берега, но это случается до того редко, что и говорить об этом не стоит, а то люди станут пугаться и совсем перестанут переправляться. Вот и наш мудрец вдруг вздумал переправиться на тот берег, хотя, почему на этом ему не сиделось, объяснить совершенно невозможно. Может пищи другой захотелось, может славы Ливингстона, чтобы потом какой-нибудь город его именем назывался, определить теперь не предоставляется вероятным. А переправа начиналась так. За маленькую бутылочку спирта "Боярд" два неизвестных никому бомжа приволокли бедного Бенедикта на берег бурной реки и бросили там на попечение одинокой старушки, торгующей тыквенными семечками и жвачкой. Старушка сначала вынудила купить у неё карман семечек и две пачки жвачки, потом силой, как Бенедикт не сопротивлялся, усадила философа в маленькую лодку, наполовину уже заполненную разного рода путешественниками. Управлял судном худой мужчина без фуражки, но в кирзовых, начищенных до блеска сапогах, отчего казался очень солидным и внушающим доверие, однако Бенедикту в нём что-то сразу не понравилось. Бенедикт не любил людей без фуражки и в кирзовых сапогах, потому что однажды, в далёком детстве, некий участковый милиционер бежал за ним в такой одежде целых полкилометра. Но деваться некуда, других лодок вокруг не наблюдалось, да и за эту уже были заплачены бешеные деньги.
Сразу не поплыли, ждали полного наполнения. Когда мест сидячих не осталось, три старушки с тремя корзинами яиц разместились в центре на корточках и одной из них была вручена большая чашка с ручкой. Для чего нужна была эта чашка стало понятно, как только лодка отчалила от берега - вода сразу же начала просачиваться через днище и немощной женщине сразу же пришлось вычерпывать её, что она делала с весьма завидным проворством. Должно быть, женщина не первый раз занималась таким спасением утопающих, потому что, как потом выяснилось, ввиду такого занятия она не платила за проезд. Человек в сапогах сразу же принялся заводить грязный моторчик, прикреплённый сзади к лодке каким-то непонятным Бенедикту способом, но моторчик вот так сразу заводиться не захотел. Может в нём даже и бензина не было, потому что когда он вроде бы начинал заводиться, то сразу же начинал громко чихать, как будто ему чего-то внутри не хватало. Такое поведение моторчика обеспокоило Бенедикта не на шутку, потому что, во-первых, лодку уже отнесло от берега довольно далеко, а, во-вторых, она так глубоко и опасно погрузилась, что вот-вот, казалось, была способна хлебнуть забортной воды, а Бенедикт, как назло, совершенно позабыл, умеет он плавать или нет. Наконец моторчик неохотно затарахтел, выпуская облако чёрного дыма, потом, чихнув последний раз, заработал веселее и лодка медленно начала разворачиваться в нужном для водителя направлении. "Поплыли с Богом!" - перекрестилась немощная старушка со спасательной чашкой и переправа началась.
Тут нам стоит, видимо, поподробнее ознакомиться с невольными попутчиками странствующего философа, потому что потом, когда лодка будет постоянно тонуть, не останется свободного времени этим заниматься. Напротив Бенедикта сидел человек с большим квадратным зеркалом, которое бережно держал на коленях и потому Бенедикт, глядя прямо перед собой, этого человека не видел, а постоянно видел свою скучную физиономию с постоянно слезящимися глазами. Человек молчал и потому через какое-то время философу вдруг показалось, что это он сам сидит напротив себя и куда-то вместе с самим собой плывёт. Дальше, установив тоже на коленях большую папку с документами, восседала огромных размеров женщина, ехавшая на другой берег реки, чтобы приватизировать огород. Она сразу же, невзирая на неловкие обстоятельства, начала всем о своём огороде рассказывать, не забыв упомянуть многочисленных родственников, претендующих на это добро, и какого-то племянника, обещавшего похоронить её на этом огороде. Дальше сидело много старушек разного возраста, у которых на коленях стояли корзины с яйцами, но у многих старушек никаких корзин на коленях не было и почему в таком случае они куда-то плыли, догадаться не предоставлялось возможным. Дальше сидело три человека, один из которых был без одной ноги, видимо отрезали когда-то раньше, а двое других о чём-то мирно беседовали, стараясь показать народу, что они совсем не боятся путешествовать. Все эти люди сидели вдоль бортов, а в центре лодки, как я уже описывал ранее, находились на корточках первые три старушки с корзинами, в которых, как вы помните, были яйца. Куда и для каких целей столько яиц все зачем-то везли, опять же, оставалось непонятным. Очень многое, кстати, в этом Бенедиктовом путешествии до сих пор так и осталось совершенно необъяснимым.
Лодка, в очередной раз удачно увернувшись от огромной льдины, опасно накренилась на левый борт и чуть не зацепила воды, но лодочник невозмутимо продолжал свой путь и в этот момент походил на отчаянного старинного викинга, хотя был без фуражки. Со всех концов раздались возгласы изумления и только человек с зеркалом продолжал молчать, видимо боялся что кто-то может подслушать, о чём он будет говорить. Ведь недаром сказано умными людьми, что человек три года учиться говорить, а потом шестьдесят лет учиться молчать! А, с другой стороны, всё сказанное - есть всего лишь звук, исходящий из уст человека, и никакого физического вреда живому организму этот звук не приносит. А всё, что приносит вред - есть только собственная глупость! Вот он и сидел, молчал. Но одноногий разговаривал. Он рассказывал какую-то длинную историю про каких-то мужиков, которые пили воду вместо водки. А история была такой. В одной деревне два мужика после сильной попойки решили похмелиться и договорились, что один придёт к другому как бы в гости, иначе жена первого водки не даст. Гость пришёл, а хозяйка всё равно не даёт. Мужики начали ругаться. Тогда женщина говорит: "Была у меня водка, но я её нечаянно разбила!" "Это ты брешешь!" - не поверили мужики. "Брешут собаки!" - почему-то сказала им женщина, - "Я две бутылки в холодную воду в погребе сунула, они и разбились!" И для пущей убедительности показывает два горлышка от разбитых бутылок. Мужики опять не поверили и полезли в погреб. Там они нашли большой чугун с холодной водой. Не долго думая, вытащили его, с трудом водрузили на стол и принялись высчитывать, сколько градусов имеет теперь находящаяся в чугуне водка, если она разбавлена в десяти литрах воды. И у них каким-то образом на кружку воды получался целый стакан водки и оказывалось, что эта вода имела теперь почти такой же градус, как и вино. Радость была неописуемая. Вместо двух бутылок водки они получили десять литров белого вина. Лодка тем временем начала резко забирать влево, огибая огромную неподвижную льдину, а, возможно, это был остров, не обозначенный ни на одной карте мира. Чеплыжка в руках старушки замелькала с поразительной быстротой, но вода прибывала ещё быстрее и вот уже ноги путешественников оказались в ней. Под днищем что-то заскрипело и люди с испугом прислушались к этому скрипу, подумав видимо, что лодка напоролась на подводную часть айсберга. "Не может быть, чтобы остался такой градус!" - проговорил один из сидящих с одноногим, он был глухим, - "На пол-литровую бутылку достанется пятьдесят грамм!" Все сразу начали подсчитывать в уме, сколько достанется грамм на пол-литровую бутылку, а одноногий продолжил рассказ, предусмотрительно приподняв свою единственную ногу. Мужики в рассказе потребовали у хозяйки две железные кружки и закуску, зачерпнули воды, стали пробовать её на запах и вкус. Но так как ни один из них благодаря вчерашнему застолью запаха и вкуса совершенно не различал, то стали ждать, как выпитое подействует на голову. "Кажется, берёт!" - решили через какое-то время и принялись закусывать и черпать ещё. А когда в чугуне осталось меньше половины, запели. Хозяйка конечно соврала, что разбила бутылки, но теперь сказать об этом боялась - такого изощрённого издевательства над мужским человеческим достоинством ей никогда бы не простили. Тем временем лодка уже несколько раз черпнула левым бортом, потому что он был ниже построен и только теперь это можно было заметить. Берега, меж тем, исчезли из вида окончательно и направление движения лодки определить мог лишь опытный лоцман, которым наш лодочник несомненно являлся. А Бенедикту стало казаться, что лодка развернулась и плывёт по течению, потому что ход её заметно увеличился, отчего маленькие льдинки начали проплывать мимо борта заметно быстрее, хотя, с другой стороны, он прекрасно понимал - плыви они по течению - льдинки плыли бы вместе с ними. Внезапно небо затянулась странными продолговатыми тучами, а может и не странными, просто Бенедикт, ввиду постоянного занятия философией, давно не имел возможности наблюдать каких либо туч вообще. Заморосил мелкий противный дождь, вся одежда сразу промокла и стало холодно. Лодка принялась круто забирать вправо, потому что впереди опять появилась льдина, но размеры её при наступившей непогоде, определить было невозможно.
- Куда прёте!! - заорали вдруг с этой льдины какие-то люди, одетые в шубы, - Всю рыбу распугаете!!
Моторчик затарахтел во всю мощь, потому что с льдины в направлении лодки полетели какие-то палки и даже одна маленькая рыбка, должно быть, не нужная.
- На чё ловите? - попыталась крикнуть большая женщина с папкой, но очертания мечущихся на льдине людей уже скрылись в тумане.
- Везёт же мужикам! - сокрушённо подумала вслух женщина и все сразу поняли - если бы не проклятый огород, точно сидела бы она сейчас на какой-нибудь дальней льдине и также кидалась бы палками и ненужной рыбой в проходящие мимо корабли и пароходы. Чтобы ни кому не повадно было покушаться на её независимость и покой. Меж тем, как-то незаметно стемнело. Дождь то усиливался, то прекращался. Куда не глянь - везде вода. Бенедикт невольно подумал, что не мешало бы скинуть парочку человек за борт, не ровён час, лодка и вовсе скроется под воду - как тогда плыть? Но сразу отбросил такие нехорошие мысли, потому что сразу догадался - если будут выбрасывать парочку, то первым выбросят именно его, а вторым, без сомнения, молчуна с зеркалом. Потому что оба они сразу пойдут ко дну и некому будет жаловаться. Бенедикт утонет из-за старческой дряхлости, а молчун - из-за зеркала - вряд ли он выпустит его из рук. А вот Аристипп из Кирены, когда узнал, что находится на корабле с разбойниками, сразу своё золото выбросил! И при этом заявил: "Пусть лучше золото потонет из-за Аристиппа, чем Аристипп - из-за золота!" Бенедикт пошарил в карманах, но, к великому сожалению, не нашёл там ни золота, ни даже маленького завалящего зеркальца. Стало очевидно - тонуть придётся самому... "А раз так, раз смерть неминуемо настигнет его, - запоздало подумал странник, - надо было заблаговременно, ещё при жизни, отдать своё тело в какой-нибудь медицинский центр для научных опытов с последующей передачей в анатомический музей! Теперь поздно, теперь даже подготовиться как следует к столь ответственному моменту жизни времени не остаётся". Бенедикт напряг остатки памяти, чтобы вспомнить хотя бы часть этой прошедшей жизни, как это обычно происходит в романтических повествованиях, но в голову почему-то лезли только какие-то отрывки из пошлых песенок. Что-то вроде: "раз мы шли на дело, выпить захотелось..." Дальше слов он не знал и поэтому начал рассуждать о том, что же случилось с этими людьми, которые шли на дело? Дошли они до своего дела или не дошли? Однако вода тем временем дошла уже до колен. И тут, казалось бы, не до пошлых песенок, ан нет! Лезет в голову всякая чушь, аж неудобно становится - так и подохнешь, не осознав до конца значимости и, я даже бы сказал, торжественности момента! Бросил Бенедикт тогда все свои мысли и задумался о другом. Вот сейчас он уйдёт из этой жизни и останется в памяти многочисленных родственников и почитателей простым Бенедиктом Занозой. И никто уже через год о нём не вспомнит. И ни кого уже через год не будет интересовать ни его философия, ни жизнеописание. А если бы он ушёл не "простым"? А если бы, "великим"? Каким-нибудь Спинозой? Про которого ещё тысячу лет каждый дурак будет знать, что жил когда-то такой человек! Есть разница, или нет? Лично для него и именно сейчас? Поможет эта слава каким-то образом смириться с мыслью, что вечно будешь пребывать в неизвестном состоянии? Ведь какой бы эта слава не была, через двести лет останется только имя... Бенедикт мысленно перенёсся на двести лет вперёд и снова задумался. А тем временем одноногий, который задрал свою ногу уже выше головы, опять начал рассказывать про любопытный случай, произошедший ещё во времена известного указа о борьбе с пьянством. А случилось там следующее: один дедушка похоронил бабушку и ввиду такого горя крепко загулял. Соседи, очень недовольные тем, что дедушка день и ночь пьёт, а в гости не приглашает, доложили участковому, мол, самогон гонит. Участковый явился не один, взял в помощь свояка, который к милиции ни какого отношения не имел, потому что работал на молокозаводе шофёром. Вот они и приехали к этому дедушке на молоковозе. Дедушка сидел на тот момент в бане и, естественно, никого не принимал, и на все вопросы, касающиеся наличия в доме самогона, сначала отвечать отказывался. Нет и всё!
- А что ж ты пьёшь?
- Ничего я не пью! Это я кажусь пьяным, потому что всегда такой!
Тогда милиционер, заявив, что санкция прокурора у него есть, только он в конторе забыл, начал производить обыск. Дом обыскали тщательно, потом сарай, потом курятник, с пристрастием облазили погреб и чердак - нет самогона! А дедушка из бани даже не выглянул, отдыхает-сидит и в ус не дует, будто и действительно нет у него ничего. Пришли обыскивать баню и сразу обнаружили под лавкой большую, литров на десять, запечатанную самодельной пробкой бутыль с какой-то жидкостью.
- Ага! Попался! Что в бутылке?
- Вода!
- Зачем тебе в бане вода в бутылке? Вон бочка, полная холодной воды, вон горячая в баке, зачем ещё в бутылке?
- Это, - говорит дедушка, - традиция такая, обычай! Так в старые времена делали...
- Не знаю, - говорит милиционер, - как там в старые времена делали, а в наши времена мы бутылочку эту конфискуем, а на тебя протокольчик составим!
- Забирайте, мне не жалко! - говорит дед, - Только там вода!
- А это мы сейчас проверим!
Распечатали бутылку, тут же нашли стакан и полный налили. Милиционер, как должностное лицо, покушал первым. Вода! Попробовал ещё раз - точно, вода. Передал свояку, тот отпил пол стакана - вода! С недоумением смотрят на деда. Не соврал.
- Первый раз, - говорит свояк, - вижу, чтобы простую воду в запечатанной бутылке под лавкой в бане держали!
- Да и я, - говорит дед, - первый раз бабку похоронил! А это вода, которой её обмывали! Сорок дней после похорон положено держать! Скоро уж будет...
- Ты представляешь, - рассказывал одноногий, - как они бежали из дедушкиного дома, даже молоковоз забыли! Потом не могли вспомнить, где оставили!
- Не может быть, чтобы такой градус получился! - сказал глухой. Он видимо спал и только что проснулся. - Пятьдесят грамм на кружку, не больше!
- Да! Пятьдесят грамм не мешало бы! - поддержала его женщина с папкой. - Пятьдесят, не больше!
- Можно и больше! - промямлил кто-то чуть слышно.
Меж тем стемнело уже так, что не видно было лиц говорящих людей, начиналась ночь. И Бенедикта временами начинало клонить ко сну.