Когда начинается сознательное детство? Для некоторых жизнь начинается с первого услышанного выстрела или первого взрыва бомбы.
Дед, бабушка, мама и тётя почему-то бегали по комнате, плакали и вроде ругались. А чего они плачут? Ведь сегодня воскресенье, в которое на работу не ходят. Об этом он точно знал, потому что сегодня мама обещала поехать с ним в зоопарк. За окном что-то громыхнуло, и бабушка ещё больше заголосила, а дед, закусив ус, сказал:
-Это война, - и стал одеваться.
Куда он хотел идти, ему было непонятно, но что-то делать надо.
Бабушка плакала. Мама тоже. Наконец дед сказал:
- Красная Армия всех сильней.
На что бабушка запальчиво ответила:
-Сиди. Ты ничего не понимаешь.
Потом громыхнуло очень близко, так что задребезжали стёкла.
-О, вейз мир! - запричитала бабушка. - Аня, уложи ребёнка. Он не должен этого слышать.
И он уснул.
Стало совсем светло. Илюша слез с кровати и вышел в столовую. Бабушка раскладывала на столе мешочки.
-Надо ещё мыла купить. Анна пойди с ребёнком. В гражданскую мыло было очень дорогое. Да, и соль.
Мама одела Илюшу, и они спустились с третьего этажа, и вышли на улицу.
У парадного стояли женщины.
-Да что там говорить. Через три месяца война кончится. Они только уборные умеют бомбить.
Мама вышла из двора, сжав Илюшину ладонь.
-Мама, мы идём в зоопарк?
-Нет, Люнечка. Зоопарк сегодня закрыт. Война началась. Немцы напали.
И они пошли по своей улице туда, где находился сквер с детской площадкой. Конечно, это не зоопарк, но там есть мальчики и девочки, с которыми можно поиграть, а то в детском саду одни и те же. Конечно, в их дворе есть дети, но его одного никуда не пускают, потому что бабушка говорит, что есть злые дяди и тёти, крадущие детей, а он не хотел быть украденным.
Они дошли до угла, напротив которого располагался трамвайный парк.
Здесь было много народа. Никогда здесь не было столько людей, даже по утрам, когда мама или бабушка вела его в детский сад. Лица все были знакомые. Это их соседи Межубовские, это Белецкие. Мама часто ходит к ним в гости, беря его с собой. А вот это старая бедная Эстерка, которая живёт на чердаке. А вот идёт стайка детей из соседней квартиры. Они часто ходят без мамы, чему Илюша очень завидовал. Хотя мама говорила, что завидовать очень плохо. На углу стоит дворничиха Василиса. Она живёт в маленьком домике и убирает в их дворе. Все её очень уважают, а мальчишки боятся - она всё время их ругает за то, что они сорят около дома и во дворе. Все здороваются, останавливаются и говорят одно и тоже:
-Вы только подумайте. Ему эшелонами сливочное масло отправляли, а он...
-Ведь договор заключили о ненападении, а он...
-Да победим мы, Можете не сомневаться. Вы на майском параде были?
Ага, не были, - распалялся один дедушка, который тоже водил мальчика в его детский сад. - Так вот у нас такие танки, которых ни у кого нет. А Жукова на коне видели, когда он парад принимал. Это надо видеть. Орёл! Вот попомните мои слова, через три месяца мы победим. Нам поможет рабочий класс Германии. Он восстанет, и Гитлера прибьют как царя.
Опять три месяца. Кто придумал эти три месяца, никто не знал, но все были уверены, что это идёт от самого...
Стоявшая около него старушка, вспомнив лихие времена, стала креститься, но, перехватив удивлённый взгляд Илюши, остановила руку в воздухе, вспомнив, что её зять большевик просил:
-Мама, сколько я вам говорил, да не креститесь вы на улице. Меня из партии выгонят. И вам тоже не сдобровать.
-А чего-то мне станется. Я не большевичка.
-А того уважаемая мамаша, что вам жрать будет нечего. Меня и дочку вашу, загонят туда, где Макар телят не пас. Забыли что ли? Если уж очень надо-идите в кладовку к вашей иконе.
Но замершая напротив груди рука вздрогнула, коснулась плеча и снова замелькала в воздухе.
-Господи, помоги,- и старушка заплакала, утирая концом чёрного платка слёзы.
-Мама, а почему бабушка плачет?- спросил Илюша, когда они двинулись дальше.
-Она часто плачет. У неё немцы на войне мужа убили.
-Так война только началась.
-Была уже война с немцами до революции. Вот тогда его и убили.
-Ну и что, что убили. Ведь убивают понарошку. Ты сама мне говорила после кино, что всё это понарошку. Потом они встают и идут домой.
-В кино это понарошку, а в жизни всё по правде.
Для Илюши это было непонятно. Так значит в кино одно, а в за правду всё другое. Как же это так? Он хотел спросить, но мама потянула его за руку. Они пересекли Деловую, выложенную булыжником, и подошли к дому, около которого толпились люди. Некоторые женщины плакали.
-Это же надо так угораздить. Прямо в очко гад попал. Как теперь стенку- то обмывать озабоченно произносил немолодой мужчина.
Боковая стена шестиэтажного дома дореволюционной постройки была запачкана фекалиями, начиная со второго этажа до самой крыши. Дом возвышался над окружившими его одноэтажными и двухэтажными домиками как большой корабль, окружённый лодками. К одноэтажным домикам примыкали дворы с непременными деревянными туалетами, к которым прижимались такие же деревянные мусорные ящики. Так вот к одному из таких туалетов, вернее, к месту, где он стоял, и было приковано внимание. Огромная яма вплотную подходила к завалинке дома, в стенах которого вместо окон были провалы.
Хозяйка дома, то рассказывала меняющимся слушателям,
как настоящий экскурсовод, то причитала:
-Да спали мы как все. Вдруг меня как подбросит. Я и муж подхватились, думали землетрясение. Окон нет, всё в стекле. О, господи, куда же мы теперь ко двору ходить будем? Значит, выскочили мы, а уборной нет. Куда ж мы теперь ходить будем,- и залилась слезами.
Хозяин дома, старик, то подходил к воронке, оценивающе осматривая, как строитель, планирующий восстановление, то поднимал руку и вяло, безнадёжно бросал её вниз, и молча отходил, потупя грустные глаза.
-Не грусти, Михайло, отстроим. Я помогу,- успокаивал его другой старик.- А вот они гады,- и он указал пальцем в небо,- в этом дерьме и захлебнутся,- и протянул руку в сторону запачканной стены дома.- Под завязку наглотаются.
Мама подошла к яме, ещё крепче сжав руку Илюши.
-Ой, какая она огромная. Можно я туда прыгну?
Мама дёрнула его за руку и, пятясь, вышла из двора.
-Мама, а куда они теперь в уборную ходить будут?
-К соседям.
-А если соседей дома не будет? Пусть к нам ходят.
-Не говори глупости. До нас далеко.
Они пришли домой, и мама рассказывала бабушке и дедушке про эту огромную яму, которую они видели, и про разбитые стёкла окон.
Бабушка пошла в кладовку, откуда вышла с мотками бумажной ленты,
котoрые она успела нарезать по весне, готовясь к предстоящей зиме.
-Будем наклеивать на стёкла,- сказала она и пошла на кухню.
-Бабушка, а зачем заклеивать окна, на улице не зима ещё? - спросил Илюша.
-Война хуже зимы, внучек. От зимы спрятаться в доме можно, а от войны никуда не спрячешься. Вот сейчас крахмал заварю, крестики налепим, чтобы от бомбы стёкла не вылетели. А ты мне помогать будешь.
На следующий день все окна во дворе ощетинились бумажными крестами. Город обозначил начало обороны. Бабушка, дедушка, мама и тётя после очередной бомбёжки решали:
-Чего мы будем уезжать из своего родного дома? - задавал вопрос дедушка.
-Потому что Абраша командир, и нас первых заберут.
-Я останусь с железнодорожниками. Нам сказали, что мы мобилизовны, - сказала тётя Нина, которая работала в Управлении Юго-Западной железной дороги.
-Везде есть железные дороги. Никуда от них не убежишь. Надо собирать вещи. Берём самое необходимое-одеяла, тёплые вещи и всё что носим. Скоро зима.
-Мама, - сказала мама бабушке.- О чём ты говоришь? Все говорят, что через три месяца война закончится.
-Когда. Первая мировая началась, тоже говорили, что вот-вот кончится. А когда закончилась, страшно вспомнить.
-Меир, - сказала бабушка дедушке, - попридержи язык. Здесь ребёнок. Скажи спасибо богу, что жив остался. Собирайте вещи и не болтайте лишнее.
***
А завтра приехал папа.
Квартира наполнилась непривычно приятным запахом кожаного офицерского ремня и чем-то мужественным. Илюша перемерил всё и твёрдо решил:
-Я буду командиром.
Папа был несколько дней. Катал Илюшу на большом грузовике, которым управлял боец. Но вот наступил день, когда мама плача сказала, что папа уезжает. Он подъехал к дому, всех обнял, и все почему-то плакали. Все спустились вниз и всё время плакали. Кроме папы. Командирам плакать не положено.
Он спросил:
-Покататься хочешь?
Они сели в кабину и поехали по их улице Горького, повернули по Полицейской на Красноармейскую, свернули на Деловую.
-Остановись, - скомандовал папа на углу улицы Горького.
-Будь здоров, сынок, расти большой, - и он втиснул Илюшу в себя.
Потом расстегнул ремень с большой звездой на пряжке, стянул жёлтую кобуру, вынул из неё револьвер, положив на сиденье, и протянул Илюше.
-Держи, для карандашей.
Он поставил Илюшу на землю, и машина, гружённая зелёными ящиками, потряслась по улице мимо трамвайного парка, и исчезла за углом, увозя папу. Как оказалось, навсегда...
Спустя шестьдесят лет вдали от земли великорусской, сын, пройдя дорогой отца, прочёл его письмо, написанное перед этой встречей
" 22-6-41г
Дорогие мои!
Продолжайте пока писать по старому адресу.
Завтра, если удастся, вышлю лишние вещи. Когда наладится переписка, не знаю.
Может переписываться нельзя будет.
Пусть мама не волнуется.
Ведь войну мы ожидали уже не один год, и неожиданностью она для нас не является. Враг получит по заслугам.
Прощайте. Простите, если когда-либо провинился.
Люнаке скажите, что его папа будет воевать за его светлое будущее.
Крепко, крепко целую
Абраша "
Не знаю, когда было лучше прочесть это письмо - в начале жизни, или в конце. Наверное, в начале - для тех, кто колеблется с выбором пути. Для нашего малого героя в конце. Как свидетельство признания избранного и пройденного. Да чтимы будут предки, незримо благословившие и направившие на путь праведный.
***
В один из июльских дней киевляне штурмовали поезд, уходящий на восток. Крики, шум, плач, всё перемешалось с толпой, бравшей штурмом пассажирские вагоны. Все были с билетами, но проводники их не проверяли. И вообще они затерялись в толпе, которая, казалось, хочет столкнуть вагоны с путей.
В окна вагонов втискивали тюки, чемоданы, мешки.
-Катю давай, - кричал мужчина, только что втянувший в окно маленькую старушку.
Здоровый мужик поднял девочку и, как мяч, вбросил её в руки высунувшегося в окно мужчины. Затем он поднял молодую женщину, которая ухватилась за кромку опущенного стекла, и тут же была втянута в вагон, показав стоящим на перроне все прелести своего нижнего белья.
-Всё,- радостно отрапортовал, стоящий на перроне.
-Спасибо, Мотя. Дай тебе, бог здоровья, - сказал разгорячённый мужчина в окне. Его оттолкнули, и в окне появился старик. И опять окно поглощало тюки, мешки и людей. В двери вагона протискивалось по два человека сразу. Одни сталкивались спинами, другие носами. Над их головами мелькали чемоданы, дети, ночные горшки в авоськах.
-Какие носильщики, мама. Откуда они сейчас возьмутся? Будем передвигаться постепенно.
Мама схватила чемодан и, подхватив Илюшу другой рукой, отнесла его недалеко, и, усадив на чемодан, строго сказала
-Сиди, и никому не отдавай. И не бойся.
Впервые Илюше дали поручение "стеречь и не бояться'"
"Значит я уже большой", - подумал он.
Так, в несколько заходов они дотянулись до выхода из вокзала, и вышли на привокзальную площадь.
Извозчик, который подвозил их к вокзалу, бросив на дорогу недокуренную самокрутку, побежал к ним. Обратных седоков у него не было, и по улыбающему лицу было видно, что он очень доволен. Кому горе, кому радость.
-Ну, нехай. А вон мабуть, и мои клиенты идуть, бедолажные, - и пошёл на перехват к плачущих, но тянувших свои пожитки, которые только и остались от прошлой мирной жизни.
-Чекайте менi, шановни. За своим гнедым тiльки збiгаю,- и побежал к своей телеге.
"Конечно, плохо, что мы не поехали на поезде", - Илюша видел поезд только в книжках и то один раз, когда встречали маму из дома отдыха. - "Но покататься на лошадке тоже хорошо".
Нехотя, важно подкатила телега. Рядом шагал извозчик, державший вожжи.
-Тпру, родимая, - осадил извозчик, и телега остановилась.
Илюша посмотрел на лошадь с улыбкой, и ему показалось, что лошадка узнала его и даже подмигнула.
"А старый знакомый. Ну, что ж садись. Покатаю тебя ещё разок".
-Мама, можно я рядом с извозчиком сяду? - спросил Илюша.
-Садись внучек. Будем вместе править. Быстрее доедем, - и, подхватив Илюшу, усадил его на передок телеги.
Бабушка с дедушкой сели с одной стороны подводы, мама с тётей с другой.
-Пошла родимая, - сказал извозчик, и слегка тряхнул вожжи.
Повозка тронулась, и возница обернулся, посмотрел на приунывших неудавшихся беженцев
-Да вы не журитесь, всё буде як треба. Сейчас не уехали, потом уедете.
-Когда потом?
-Вот народ немножко разбежится, и уедете. Вам надо уезжать. Немец злой сейчас. Не то, что в прошлую мировую. Ему этот Гитлер мозги запудрил, чтобы он слишком не думал. Скипидар в ...,-тут возница посмотрел на Илюшу, и продолжил,-...в одно место. Вот евойный немец и прёт. Взять соседку мою, покупает пудру то белую, то красную. Что водка, что вино. Всё голову дурманит. Пудра она и есть пудра. Хоть белая, хоть красная. Любое лицо покроет, а как его не прячь, всё равно сволочную натуру не спрячешь. Так что по мне, чёрт знает куда, ехать не за чем. А вам надо, - закончил он той фразой, с которой начал. - Эх, жизнь наша бекова.... А ну, милая давай направо, - сказал он, натягивая правую вожжу, увидев длинную колонну красноармейцев, поворачивающую справа на улицу, идущую к вокзалу, по которой двигалась повозка.
Это были не те красноармейцы, которых Илюша видел на первомайском параде на Крещатике.
На параде они были красивыми и шли быстро и легко.
-Мама,- обернулся Илюша к матери. - А почему красноармейцы ноги так тяжело поднимают. Они что не ели?
Возница рассмеялся.
-Да, мама мне всегда говорит, не волочи ноги, будто бы ты не ел.
-Нет, малыш. Они на фронт идут. На войну тяжело идти. Война не мать родна. Не приголубит и не согреет.
Так и ехали они по родному городу, свесив ноги с подводы, поглядывая на небо, увешенное аэростатами, напоминающими акул, и ничего не сулящего хорошего, кроме появления противно жужжащих, как жалящие осы, самолётов.