Гул продолжал нарастать, становясь душераздирающим. И еще яркие всполохи света. Даже не открывая глаза, он видел их. Они ослепляли. Вспышки, лязганье, скрежет, тарахтение моторов - все это будоражило его, пробивалось в сознание, выводя из состояния сна.
Он лежал в темной душной комнате, заполненной диким грохотом и непонятным светом. Лежал один, голый, под влажной простыней... Что-то странное творилось на улице. Он встал с кровати и, не нашарив тапочек, босиком прошлепал к окну.
Под тяжелым черным небом, стиснутая с двух сторон домами, которые то озарялись яркими вспышками, то мгновенно тускнели, лежала улица, а посредине ее громоздилась грохочущая конструкция. На крыше кабины крутилась мигалка, разбрасывая желтые пучки света, и в этом слепящем сиянии махина с воем и грохотом, медленно ползла вперед, оставляя за собой черную полосу, - она вгрызалась в асфальт, и его куски по транспортеру ссыпались в кузов самосвала.
"Зимой так убирают снег. Но снег белый, а здесь чернота. Среди черной ночи. Чего это они надумали ночью асфальт долбить?" - он усмехнулся и посмотрел на себя, тоже то и дело высвечиваемого этим желтым светом. "А'ля "Дюрер, выходящий из спальни", - снова усмехнулся он и вернулся к кровати. - Надо досыпать. Смертельно хочется спать!" Он вполз под простыню. "Но разве заснешь под эту свистопляску. Шабаш какой-то! Шабашники! Мать вашу!.. - неожиданно выругался он. - И раньше укладывали асфальт, но без такого грохота, а главное, не ночью же. Раньше. Раньше... Это когда же раньше?.. Боже мой!"
Он вдруг словно увидел свою улицу, не эту, за окном - грохочущую и ночную, а солнечную и просторную - улицу своего детства. Она была булыжной, и как на ней трясло, когда они гоняли на велосипедах! У него велосипеда не было, и приходилось ждать, пока кто-нибудь разрешит прокатиться на своем. Но ему обещали купить. И даже накопили денег, только, конечно, не на новый. Поэтому пошли в комиссионку, но там оказался всего один, какой-то огромный. И ему никак не удавалось с сиденья дотянуться до педалей. Решили в выходные дни сходить на барахолку к вокзалу, но что-то там не получилось, а потом в их дом пришло такое, что было уже не до велосипеда... Но та езда по булыжникам осталась в памяти.
Иногда на улице слышался цокот копыт и перестук колес. Тогда они всей дворовой командой бежали за телегой, упрашивая возчика прокатить их, и, бывало, катили на ней до конца улицы. А вот однажды они вскарабкались на телегу, вцепились в ее края, чтобы не слететь при тряске, и... поехали. Возчик сидел, не обращая на них внимания. Он уже свернул с улицы на проспект, потом переехал мост и двинулся по набережной. Раньше так далеко они никогда не уезжали... Только потом, на самосвалах, которые привозили асфальт...
Они появились жарким летом - самосвалы, асфальтоукладчик, тяжелые катки - и улицу начали асфальтировать. Повсюду стоял запах асфальта. Этот запах тогда был каким-то особенным. А сам асфальт - вязкий, жирный. Руки после него долго не отмывались. Он вспомнил, как они пытались отпечатать на нем свои ладони... А больше всего им нравилось кататься с водителями самосвалов, когда они ездили за новой порцией асфальта. Куда-то за канал, через поле. Это было уже далеко-далеко за городом... А улица постепенно становилась гладкой и черной, нет, темно-серой, но это уже потом. Сначала черной. Лето тогда стояло знойное - асфальт долго не застывал. Да, было очень жарко. Старший брат с друзьями загорал на крышах сараев. Сараи находились на пустыре. Туда выходило окно их кухни, и из него можно было выбраться на ближайший сарай и загорать на его раскаленной железной крыше. Или просто носиться друг за другом, перепрыгивая с крыши на крышу. Правда, их за это гоняли владельцы сараев. Поэтому брат его с собой загорать не брал, да и родители не разрешали. А когда он сам стал постарше, сараи снесли и там построили дом. Что-то тогда очень современное... из белого кирпича... с большими окнами... Школу? Нет, не школу... А что же тогда?.. Никак не вспомнить. Надо как-нибудь собраться, съездить и посмотреть... У брата была своя компания, ведь он был гораздо старше. Но иногда он водил его в солдатские казармы. Смотреть фильмы. Казармы были на их улице и еще за проспектом. Там он увидел "Нильса с дикими гусями", правда, черно-белого. А еще запомнился замечательный фильм - они его смотрели несколько раз - цветной, про войну в Албании. И поражающая концовка фильма - с моря виден длинный-длинный обрывистый берег, и на всей его кромке стоят победившие бойцы... А потом вдруг его перестали показывать... А как-то брат взял его с собой купаться. Надо было ехать на пригородном поезде. Кажется, в Дачное. За окном показались длинные водоемы-каналы, зеленые берега которых были усыпаны загорающими. "Вот и приехали", - услышал он. И тут раздался громкий крик: "Контролеры!" И они все бросились бежать по вагонам. Уже начался перрон. Они столпились в тамбуре, открыли наружную дверь и ждали, когда же поезд замедлит ход. Брат предупредил его, что скажет, когда прыгать, но он спрыгнул раньше - ему показалось, что уже можно. Его мотануло, бросило вниз, и он на четвереньках побежал по перрону, а из вагонов быстро выскакивали остальные. Он вспомнил, как так же, на четвереньках, бежал его друг. Это было как раз тогда, когда они уехали на телеге далеко от дома и катили вдоль Обводного канала все дальше и дальше. И один за другим спрыгивали друзья, кто удерживаясь на ногах, кто падая, а кто вот так, на четвереньках, продолжая бежать за телегой. И те уходили к дому, а они, несколько человек, все ехали и ехали. До самой базы. И очень долго потом возвращались назад. Какими-то улицами, переулками. Вышли в незнакомый сад. Там был дом. Старый, заброшенный. Заколоченные окна. Вовка-Китаец предложил туда забраться. Но было уже сумрачно, и им не захотелось. Хотя Вовка и уговаривал. Почему у него была такая странная кличка? Ведь он был абсолютно не похож на китайца. Высокий, поджарый... Не помню... Но почему же его так звали?.. Почему?.. Он улыбнулся.
Он спал. А на губах у него все еще оставалась та улыбка - спокойная, добрая, безмятежная, какой она бывает только в детстве.
В сумерках
"Может быть, "Таинство первой любви"? - он задумался. - Нет, абсолютно не то! Он назовет свой рассказ как-то по-другому. Необычно, завораживающе... А может, все-таки, как у Цвейга, - "В сумерках"? Это сразу создаст настроение. Ведь Цвейг так необыкновенно описал это первое чувство, вернее, смешенье всех чувств юноши на пороге мира любви. Мира, где столько таинственного, волнующего, притягательного, прекрасного и возвышенного. Правда, потом мы узнаем, что там ровно столько же запретного, чувственного и страшного - планета, где "могут водиться тигры". Но это потом. А сначала?.."
Он вспомнил себя в 13 лет, и как он тогда слился с героем Цвейга - с тем мальчиком в сумеречном парке. Ведь этот фантастический и прекрасный мир был миром его тайн и переживаний. Но как это было давно...
В то лето родители отправили его к сестре матери, у которой тоже был сын, его ровесник. Жили они в пригороде Москвы. Его двоюродного брата было не загнать с улицы домой, а он, наоборот, больше любил забиться куда-нибудь в угол с книжкой. Он любил читать, читал взахлеб, и тех книг, которые были в доме, хватило ему всего на несколько дней. Тогда его отвели к соседям. Книги у них почему-то хранились в диване. Диван открыли, и он лихорадочно отобрал целую стопку, и еще ему дали ворох повестей и романов, вырванных из журналов. Они оказались или без начала, или без конца, и он их не запомнил, кроме одной вещи. Там была девушка с резким крякающим голосом. Она вернулась с войны в Испании, оглохшая от близкого взрыва снаряда. И ему запомнилось, как она неожиданно громко говорит этим крякающим голосом: "Вы всегда можете со мной переспать", - повергая долгие годы влюбленного в нее Юриста в шок... А вот Цвейг его околдовал: Мария Стюарт; Веспуччи, подаривший свое имя Америке; Гений одной ночи... Но особенно новеллы - "Письма незнакомки", "Женщина и природа" и потрясшая его "В сумерках". Там был он, это были его переживания, о которых узнал еще кто-то и рассказал всем...
В середине лета за ним приехал отец и повез на свою родину, в село под Воронежем. Село было большое. Местные ребята там ходили несколькими компаниями, и он никак не мог с ними сойтись. Вскоре к соседям приехали на каникулы, тоже откуда-то издалека, две девочки - одна его возраста, а другая помладше. Они подружились и целыми днями гуляли, играли, гонялись друг за другом по садам и улицам.
Темнело там рано, но играть в темноте было еще интереснее. В тот раз он искал девочек и, заметив старшую, бросился ее догонять. Они неслись через канавы и изгороди, внезапно перед ними возникла стена сарая, она оттолкнулась от нее, развернулась, но убежать не успела - он уже крепко схватил ее. Они стояли, тяжело дыша, он прижимал к себе девушку и чувствовал, как безумно колотится его сердце. Он не понимал, что случилось. Его лицо было около ее лица. "Ну же", - услышал он взволнованный шепот. А он стоял, оцепенев и ничего не соображая. Громыхнуло. Начал накрапывать дождь. Она сбросила с плеч его руки и побежала к дому. Он медленно побрел к себе. Весь промокший, он забрался на сеновал, где им так хорошо спалось с отцом все это время. Но наступившая ночь была беспокойной. Полыхали молнии, грохотал гром, хлестал ливень. Соломенная крыша, как решето, пропускала воду, и они чуть ли не полночи переползали из угла в угол, ища место, где бы капало не так сильно. Потом солома набухла, капать перестало, но все равно они еще долго ворочались на мокрых простынях, а он все думал, что вот настанет новый день и он снова обязательно догонит ее.
Но такого уже не повторилось. Теперь они все время были только втроем...
То лето постепенно забылось, как и многое другое.
И вот уже в институте, как-то в сентябре, он с товарищами по горящей путевке уехал отдыхать в Комарово. Две недели сна, отдыха, вкуснейшей еды в таких количествах, что после обеда они могли только доползти до своей комнаты и рухнуть на постели, прихватив какую-нибудь книжку. Он тогда читал Фолкнера. Был ошеломлен и очарован его "Деревушкой", а с собой взял "Город". Он начал читать и вскоре хохотал на всю комнату. Друзья попросили читать вслух. Сначала они просто смеялись. Но когда он дошел до того места, где один перепуганный негр с длинным ножом в руке резво скакал на другом, более хлипком, по темному лесу, - в комнате царило полное сумасшествие. Друзья сползли с кроватей на пол и корчились там от безумного хохота, а он, сам уже не видя ничего от слез и задыхаясь от смеха, прекратил чтение. Это и спасло - еще чуть-чуть и им просто не хватило бы воздуха...
Последнюю книгу трилогии - "Особняк" - он дочитывал уже в Ленинграде. И вот на страницах "Особняка" он снова встретил девушку - ее звали Линда и у нее был резкий крякающий голос, которым она, думая, что говорит тихо, смущала своих друзей излишней прямотой высказываний.
И тогда он вспомнил те разрозненные журналы, то лето и Цвейга, и его новеллу, ту, где первый поцелуй, который заполняет тебя всего, и ты весь - это ожидание нового вечера и еще одного поцелуя.
Тогда он и задумал рассказ о юноше, который дерзок и независим, и о девушке - веселой и бесшабашной, но и у него и у нее есть тайна - эта новелла. Но рассказ так и не написал. Потом эта мысль периодически приходила к нему. Один раз даже родилось начало рассказа. Там был пляж, заполненный отдыхающими, и вдоль кромки моря идут двое. Она в бикини - верхняя полоска красная, нижняя синяя - идет под мужскими взглядами, а следом в брюках и футболке идет он. Идет молча, не глядя на нее, с резиновым мячом в руках. И мнет, мнет, мнет этот мяч. И одна половина мяча красная, а другая - синяя... Но на этом рассказ и закончился. Дальше ничего не получалось.
А потом ему подарили Цвейга, все шесть томов. И снова появилось желание заняться рассказом, и снова он так и не собрался его написать.
Шло время...
И вот однажды он читал сборник Трифонова. Рассказ "Фальшивые зайцы" внушил ему какое-то беспокойство. Он подошел к книжному шкафу, достал Цвейга и сел за письменный стол. Потом положил перед собой чистый лист бумаги, взял ручку и вывел название рассказа - "В сумерках". Открыв книгу, он стал перечитывать новеллу.
"Но что это? - удивился он. - Как же так? Здесь же все совсем по-другому! Какой первый поцелуй? "Судорожные вздохи и всхлипывания всевластной страсти...", "...он прижимает к себе ее тело, пьет желанье с ее губ, бросается очертя голову в тайный омут безмолвного вожделения..." Но ведь ничего этого раньше не было. НЕ БЫЛО! Может, другое издание? Нет, те же тома 1963-го года..." И вдруг он все понял. Тогда эту новеллу читали не его глаза, читало его сердце. А сердце увидело только одно - поцелуй прекрасной и таинственной незнакомки.
Правы были мудрые, заказывающие возвращаться туда, где было прекрасно и необыкновенно. Не надо, нельзя этого делать...
Он посмотрел на лист бумаги с выведенным заголовком и задумался:
- Да! Видит только сердце!.. Правда, только тогда, когда оно распахнуто настежь в "таинственной и неизведанной стране".
Денежная реформа
Господи, не дай нам столько,
сколько мы сможем вынести.
Старинная французская поговорка
...Вынес достаточно русский народ...
...Вынесет все, что господь не пошлет,
Вынесет все и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе...
Н. А. Некрасов
На улице его остановили вопросом: "Как вы относитесь к денежной реформе?" "Никак!" - отмахнулся он и побежал дальше. Он спешил в издательство. Надо было сдать оригинал-макет книги "Тайна рождения" и забрать материалы для следующей.
- Вот и еще одна реформа, - проносилось в сознании. - Последний раз даже делали отметку в паспорте. Надо будет посмотреть, что же они там тогда записали? Какую сумму? А до этого записей не делали. Павловская реформа была, кажется, зимой. Конечно же, зимой. Он тогда еще приболел. Почему-то из-за этого обмена купюр занял деньги. Или кто-то дал ему деньги для обмена. Все равно был долг. И этот долг его тревожил, так как он чувствовал себя на редкость скверно, а кроме того, ему почему-то тогда не сказали результаты флюорографии, а, пригласив в кабинет врача, долго беседовали. "Как он себя чувствует? Много ли курит?"
Он вообще не курил, и этот вопрос ему не понравился. Да и заболел он, похоже, серьезно. Слабость. Бросало то в жар, то в холод. Пока он добирался до санчасти - рубашка стала мокрой от пота, хоть выжимай. "Средне я себя чувствую, - сказал он врачам. - А что?" - голос предательски дрогнул.
Его успокоили, что все в порядке и что ему надо немного подлечиться и через несколько дней просто повторить снимок. Он вышел из кабинета и направился к дому. Вернее, побрел к дому. "Неужели что-то опасное? - подумал он. - Ведь отец тоже никогда не курил, а..." Он тут же погнал от себя эту чудовищную мысль. "Как обидно... А еще этот долг... Надо как-то отдать... Не перепоручать же родным. Просто чепуха какая-то..." Хотя однажды у него уже был похожий случай. Еще на прежней работе.
Тогда при испытаниях их "красавица" улетела куда-то в сторону и тихо пропала: значит, почему-то не сработал самоликвидатор. Начался привычный "разбор полетов". Пока наземка во всем обвиняла изготовителей, а разработчики лихорадочно рылись в кипе документации, позвонили с одной из соседних площадок. Они видели, как что-то упало в степь, и обзванивали все пусковые.
Неудачу пытались свалить на их фирму - якобы при подготовке не были подстыкованы несколько разъемов. Это грозило большими неприятностями, тем более, что на испытаниях присутствовало высокое начальство. И вот по ровной, выжженной солнцем степи они вместе с саперами неслись в "газоне" к месту падения.
Их раскуроченное детище лежало километрах в двух от ограждений той площадки. "Совсем немного не дотянула", - усмехнулся командир саперов. От удара об землю корпус развалился на несколько частей, и хорошо была видна боевая часть с предохранительным механизмом и кусками кабеля, подстыкованными к нему. Саперы взяли запалы и направились к обломкам. Они было двинулись следом, но их остановила резкая команда старшего: "Назад!" Они попытались объяснить, что надо снять прибор, чтобы доказать, что все было подстыковано и их вины нет. "Ничего не трогать!" -старший был непреклонен. Но они продолжали упрашивать. В конце концов он махнул рукой: "Пишите расписки". - "Какие?" - "Что вы это делаете по своей воле и что в случае гибели... и так далее". Кто-то достал из кармана листок в клетку, разорвал его на несколько частей. "Расписка", - начал писать он на своем клочке и задумался. Он вспомнил, что должен напарнику, оставшемуся на базе, 70 рублей. Может, приписать в записке, чтобы мать отдала?.. Слава богу, хватило ума не приписывать. Это он уже потом понял, в Ленинграде, когда расписка случайно попалась ему на глаза и он перечитал написанное. Наверно, она и сейчас лежит где-то среди разных документов.
А тогда они осторожно сняли ПИМ с боевой части и отнесли в машину. Ее дверцы были широко открыты, а двигатель продолжал молотить на холостых оборотах. Они поняли почему так, когда саперы, обложив боевую часть кусками от развалившегося заряда и установив запалы, подожгли шнур, влетели в машину и она тут же сорвалась с места и понеслась по степи. Вскоре "газик" остановился. Они выбрались из него. Старший взглянул на часы и сказал: "Уже сейчас". Громыхнуло. Воздух дернулся. "Даже взрывная волна", - удивился он.
Они вернулись назад. Ни-че-го! Никаких следов. И только воронка на том месте. "Вот так-то, ребята!" - усмехнулся старший, возвращая им расписки. Они тоже заулыбались в ответ. Они были веселы и довольны, тем более что ПИМ сработал, и, значит, честь фирмы была спасена. И только когда они приехали в гостиницу, где у накрытого стола их дожидались остальные члены бригады, он, взяв стакан, увидел, как тот мелко-мелко дрожит в руке, и понял, что и расписка, и воронка в степи - все это не так просто и легко...
"Все не так легко и просто, - думал он и сейчас, бредя по заснеженным улицам. - Что же такое они увидели на снимке? Да... Наверно, стакан и сегодня тоже задрожал бы в его руке мелко-мелко, вот только пить не хотелось. Надо как-то с этим бороться. Надо бороться, но как? Надо успокоиться. Это главное. Внушить себе, что все хорошо. Что все будет хорошо! У Леви была статья в "Юности" об аутогенной тренировке, давно, еще когда он учился в школе. Сразу же стало модным сидеть в "позе кучера" и заниматься самовнушением. Надо внушить себе, что все будет хорошо. Прийти домой и тут же заняться внушением. Вот скорей бы дойти".
Стянув куртку, он вошел в комнату и сел на стул - локти на коленях, голова слегка опущена. "Моя правая рука становится теплой и наливается тяжестью... Моя левая рука становится теплой и наливается тяжестью... Мне хорошо и спокойно. Я абсолютно спокоен. Я уверен в себе. У меня все будет хорошо... Все будет замечательно..." Сидеть было тяжело, он прилег на диван. "Этот мир прекрасен. В нем все прекрасно и у меня будет все хорошо и прекрасно. Все должно быть в гармонии с миром. В мире все должно быть совершенно. Он существует во Вселенной среди Космоса, где Солнце дарит ему свою энергию. Космос дарит миру свою энергию. Я - его частица. Я тоже могу получать эту силу. Мне нужна энергия Космоса... Там есть Млечный путь. Это энергетическая река. Она течет по Вселенной. Откуда она течет? Значит, есть источник!"
И вдруг он увидел этот источник. Около воды сидел Старец в белоснежных одеждах, в руках у него были звезды. Он бросал звезды в волны, и они плыли, как осенью плывут желтые, багряные листья. Только звезды при этом лучились и постепенно растворялись в воде, наполняя ее таинственным светом. Вода мерцала, в ней вспыхивали энергетические разряды. Поток становится все больше и больше. Он течет по Вселенной, омывая космические миры. "Это Река Жизни, и мне надо подойти к ней, броситься в нее. Но как? Я должен подняться туда". Он увидел земной шар сверху, из Космоса. И увидел себя, поднимающегося от Земли, становящегося огромным, соизмеримым со Вселенной. Он идет сквозь пространство. Берег реки. Он ступает в воду и чувствует, как вода обволакивает его ноги. Дно полого уходит вниз. Вот он уже по пояс в воде. И вот бросается в струящийся поток. Вода пульсирует, омывая его тело. Он почувствовал, как сквозь него проходят энергетические поля. Они становились все сильней. Его корежило и изгибало. Он чувствовал приток жизненных сил. "Мои руки наполняются животворящей энергией. Они возрождаются, омолаживаются и уносится прочь старое и больное. Мои ноги... мое тело... голова... мозг... все наполняется жизненной энергией. Сердце... легкие... как я свободно дышу... печень... почки... все, все во мне возрождается. Еще энергии, еще!.. И вот я выхожу. Как молодой бог. Я иду, я плыву по Вселенной. Моя Земля. Мой дом. Я возвращаюсь..."
И так несколько ночей он поднимался к той реке и его тело кружило, корежило, мотало в энергетических вихрях, заряжая все новой и новой жизненной силой...
Рентген показал, что все нормально, а уточнять что-либо у врачей он не стал. Было не до этого. Да, долг он тогда отдал. А еще попросил товарища, который очень хорошо рисовал, изобразить Вселенную с Первоисточником, и как Всевышний сидит около него и бросает в воду звезды, и они плывут и светятся, и течет эта река и несет свою живую воду всем мирам. Но то ли он плохо объяснил, то ли товарищу было тогда не до картины, только рисовать тот не стал. А жаль...
Он уже подходил к издательству. Быстро поднялся на второй этаж, но Галины еще не было. Он присел на диван и стал снова перелистывать макет "Тайны рождения". Ему показалось, что это очень похоже на лотерею. День и год рождения - серия и номер лотерейного билета, а книга - таблица розыгрышей, только проверять ее можно всю жизнь, определяя, что тебе из положенных призов выдали, а что не додали. Ему казалось все это несерьезным, хотя Галина занималась астрологией с большим интересом и, похоже, во многое верила, вернее, не верила, а просто много об этом знала. Он же знал другое - что все эти астрологические, магические, колдовские и прочие заморочки буйно расцветают только во времена перемен, предсказанные еще в Библии: "Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных... Ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: "я Христос", и многих прельстят".
Да и все эти гадалки, колдуны и новоявленные мессии могут утешить только слабых или невнимательно читающих людей, ведь не зря же было написано для каждого: "...Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя, ни такой красоты, ни такой доброты, какие есть у тебя, ни дерзанья такого, ни терпенья такого, какие есть у тебя". "Солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи!"
Правда, он с Галиной не спорил - каждый имеет право на свое мнение, тем более что имена Вернадского, Чижевского, Гумилева и других, на которые она ссылалась, вызывали его полное доверие.
Как-то раз они заговорили о болезнях, и он рассказал ей о животворящей реке. Как это было. Как потом он несколько раз пытался повторить то состояние, подняться во Вселенную, но не получалось. "Значит, не всегда это возможно", - понял он. Но был случай, как раз не так давно, он замотался, было много работы. Вечером вдруг резко подскочила температура, где-то за 40 градусов. Народные средства не помогали, а с утра были очень важные встречи. И тогда у него снова получилось. Он поднялся к потоку. И бросился в воду. И снова его кружило и мотало в энергетических вихрях, а он, как зачарованный, твердил: "Мои руки... мое тело... голова... мозг... сердце... легкие... все-все во мне наполняется животворящей силой..." И когда он вышел на берег и возвращался к Земле, то обернулся и увидел, что от потока отделился маленький ручеек и следует за ним... Утром он был здоров, правда, слегка покачивало.
Галина тогда смотрела на него и веря и не веря: "У меня такого еще никогда не было. Просто восхищаюсь тобой!"...
- А вот и я, - услышал он знакомый голос. - Наша следующая книга будет на тему, волнующую всех, - "Деньги и судьба"!
- Кругом деньги, - рассмеялся он. - Меня даже по дороге спросили о денежной реформе.
- И что же ты им сказал?
- Не успел. Но мне кажется, что все это ерунда. Самое главное, что жить прекрасно! И жизнь - прекрасна! И, кстати, ведь именно так назывался один наш замечательный фильм.
