Ему хотелось только одного - увидеть мир черно-белым, каким видят его собаки. За ничтожно короткий срок, буквально за несколько секунд, это желание превратилось в навязчивую идею, взявшую в плен его разум.
Ему с детства нравились старые черно-белые фильмы; и, неважно какими они были - немыми или озвученными, - именно эти фильмы всегда приковывали его внимание, именно их ему всегда хотелось смотреть; но только сейчас он догадался о своей странной любви к старым фильмам. Нет, ему было совершенно наплевать на сюжет, актерский состав и развитие действия, - его завораживало это гармоничное, мистическое сочетание черного с белым и белого с черным.
И он никогда не считал собак ущербными животными из-за того, что они лишены возможности видеть мир во всех его красках, он ничуть не удивлялся такому строению их зрительной системы. Какой кошке прок от того, что она может различать семь оттенков красного? Она не видит самого главного - резкой границы между двумя цветами жизни, в которой нет плавных переходов от черного к белому и наоборот.
Сегодня он бы отдал все на свете только лишь за то, чтобы на минуту увидеть мир разделенным на два противоположных, как день и ночь цвета.
Он спустился в бар: внутри было нестерпимо душно от сигаретного дыма, который синеватой дымкой обволакивал каждую человеческую фигуру, каждый стакан, - все вокруг.
Он решил последовать старой доброй традиции: от меньшего к большему. Его никогда не подводила отработанная годами схема: пиво, водка, коньяк.
Кроме него в баре находились еще двое мужчин, несколько молоденьких пареньков и только одна девушка. Заправившись “горючим” по плану, он встал и начал обходить всех присутствующих, подолгу останавливаясь около каждого, оценивая циничным взглядом его физические данные. Мужской пол проявлял к нему нескрываемый интерес: пареньки неприлично подмигивали ему, иные нетерпеливо облизывали губы, а некоторые даже не упускали возможности ущипнуть его за мягкую часть тела своими остренькими, длинными, ярко накрашенными ноготками.
Он же, в итоге, решительно подошел к девушке, и, не церемонясь, стащил ее со стула, сказав, что хочет, чтобы она пошла с ним, и отказа он не приемлет. Милашка (так назвалась его новая знакомая) сначала визжала и упиралась ногами в пол, не желая идти вместе с ним, и только, когда он шепнул ей что-то на ухо, она заулыбалась, перестала сопротивляться, и взяла его под руку.
Через пять минут он остановил машину на пустыре, в нескольких километрах от города, открыл дверцу и вытолкал из нее Милашку. Она закричала на него и потребовала отдать недопитую бутылку пива. Он тоже вышел из машины, с шумом захлопнул дверцу, и с угрожающе-решительным видом направился к перепуганной Милашке. Она умоляюще скрестила на груди руки и попятилась от него.
Он схватил ее за плечи и принялся трясти, что есть силы, словно апельсиновое дерево. Из ее груди вырвалось что-то похожее на крик, который ему понравился и даже показался мелодичным. Через мгновение он повалил ее на землю, придавив своим телом так, чтобы еще раз услышать этот приятный полухрип, полукрик, доносящийся из ее славного вульгарно накрашенного ротика. Милашка кричала и пыталась вырваться, но, Боже, как жалки были ее попытки.
Она, несомненно, была дешевкой, но, тем не менее, нестандартной, что выгодно выделяло ее из пестрой толпы женщин, которых в обществе называют продажными: у нее была маленькая грудь, длинная шея и ужасно острые коленки, которые впивались ему в бока.
Это стремление к животному, грубому обладанию живым существом всегда дремало в нем; он прежде заглушал его нежными чувствами, моралью и законами общества, бывало, что ему удавалось убедить себя в том, что он не способен на насилие, - но теперь ему не было дела до предрассудков. Он, наконец, добился своего.
Милашка была уже почти без сознания. Она, смирившаяся, в разодранной одежде лежала под ним, редко и тяжело дыша. Перевернув ее на живот, он снова, с нечеловеческой силой набросился на нее.
Внезапно у него обострилось обоняние, обострилось настолько, что он, словно собака, стал воспринимать все запахи в сто раз острее. Особенно силен был пряный запах травы, который мгновенно вскружил ему голову, он был так естественен, так прекрасен, . . . но его сразу же чуть не стошнило от отвратительного запаха дешевой женщины, бросившегося ему в лицо и заглушившего все остальные запахи. Он, не колеблясь ни минуты, протянул руки к ее шее и что есть силы сдавил ей горло. Милашка захрипела, вздрогнула, и через мгновение затихла. Он снова повернул ее к себе лицом и поцеловал. На ее губах оказалась земля.
Он упал на спину и закрыл руками глаза. Когда он, вскоре, раздвинул пальцы и сквозь них посмотрел на небо - он увидел его черно-белым. Весь мир окрасился в два цвета: белые облака, черное небо, черная трава, белое, искаженное судорогой лицо Милашки. Наконец, он увидел мир черно-белым, таким, каким видят его собаки.
Он проснулся в холодном поту, и облегченно вздохнул, услышав посапывание спящей рядом жены. Он, тяжело дыша, утирал обеими руками пот с лица, и снова видел все одно и то же: опротивевшую пяти-рожковую люстру на потолке, надоевшую и растолстевшую жену в одной с ним постели, выцветшие занавески на окнах и старого пса около кровати. Завтра опять на работу.
Он поднялся и подошел к окну, а за ним - мистическое сочетание - белая луна на черном небе. . .