Правда ли все это было, или бабий вздор, сказать не берусь. Слухам верить - быстро одуреешь. Но молва по селу идет, из хаты в хату. То бывает забудется все, а то опять где-нибудь за столом кто вспомнит. За себя скажу одно - сам не видел, потому и утверждать не буду.
А дело было так. У Игната Коломина, старого нашего тракториста, и жены его Тоси готовилась бурена к отелу. Пришел к ним Никифор, ветеринар, что за бутыль все сельские зверинные роды обслуживал по дворам. Помог он бурене коломинской, и вдруг запил после того. Да не просто запил, а страсть как запил. И через неделю его в райцентр свезли с белогорячечным диагнозом. Кто рядом с ним в тот момент был, говорят, что ругался Никифор неистово, то вдруг плакал не к месту. И твердил все: "Чур меня! Чур меня!". Дело бы вроде нехитрое, с кем, как говорится, не бывает. Да только пошел тогда слух гулять, мол, коровка у Коломиных хлопца родила. Бабы-дуры ходят, шепчутся.
А тут еще Шурка Рябинина, стерва болтливая, маслу в огонь подлила. Встретила, говорит, старуху Коломину, и как бы невзначай спрашивает:
- Слышь-ка, Тось, а иде ж телок ваш?
- Издох, зарыли ужо, - сурово как-то ответила Тося, а сама быстрее уходит.
Ну, Шурка туточки весть по всему селу и разнесла: "Прячут дедовья хлопца своего!". И пошел сыр-бор. Как дети малые, ей Богу! Работать некогда - весь колхоз, понимаешь, версии строит.
А Коломины и впрямь чудить стали. В хату никого не пускают, сами в гости не ходят, людей чураются. Мальчишки к ним любопытные во двор полезли, так Игнат их едва поленом не угробил. Неужто правда прячут кого?
- Прячут! - кричит один из мальчишек, - Парень с рожками у окна затаился, когда мы через ограду лезли! Сам видел!
Совсем переполошились люди. Кто-то с дуру журналистам позвонил. Тех целый "пазик" примчался. Игнат их гонит, а они, заразы, все фотографируют, то через забор, то на березу рядом стоящую влезут. И щелкают, и щелкают.
А через пару дней мне Васька, шофер с коровника, приносит газетку. Говорит:
- Гляди, Григорьич, какую хреновину про нас напечатали!
Взял я газету. А там, прям на первой полосе, под крупным заголовком "Чудо в селе Коммунарское", фотография, от которой у меня волосы на всех частях тела дыбом встали!
- Да, он. Я жена его, Темрюкова Валентина Сергеевна, - ответила плохо одетая, усталая женщина.
- Подождите минутку, я сейчас приглашу лечащего врача, - сказала медсестра и засеменила по коридору.
Валя присела на стульчик. В ее душе творились ужасные вещи. С тех пор как муж тронулся умом, ей ходу в селе не было. Одни выпытывали, что же Никифор такое увидал у Коломиных, другие тыкали пальцами, мол, жена сумасшедшего ханыги, а третьи неумело, да и не искренне пытались пожалеть односельчанку. А из больницы меж тем шли дурные вести, и Валя Темрюкова, отпросившись с работы, бросилась к болезному.
По больничному зеленовато-серому полу застучали шаги. К Вале шел элегантного вида доктор лет пятидесяти, с бородой и в очках.
Доктор Роса присел на стульчик рядом с Валей, и внимательно посмотрел ей в глаза. Валя явственно уловила что-то беспокойное во взгляде Росы, и приготовилась услышать самое плохое.
- Буду с вами откровенен, Валентина Сергеевна, - начал Семен Павлович, и Валина душа сжалась в комок, - Случай тяжелый, и мало понятный. Никифор Савельевич по прибытию в наш диспансер совсем одичал, и нам пришлось его даже запереть, чтобы он никому не нанес увечий. Он впадает в истерику от каждого шороха, забивается в угол, кричит. Но самое удивительное то, что ему совершенно не помогают никакие успокаивающие средства! Поим, колем испытанными лекарствами, ничего не берет мужа Вашего! Просто поразительно!
Валя совсем по детски захныкала, и попросила Росу показать ей Никифора. Они поднялись на второй этаж, и доктор ключом открыл дверь палаты.
- Прошу вас, не входите! - предупредил доктор Валю, - Останьтесь в коридоре.
Сам он вошел в палату, а Валя села на стул. Дверь палаты отворилась и вышел Никифор. Он был мало похож на себя самого. В нелепой бежевой пижаме, с глазами на выкат, и с очень бледным лицом, он создавал впечатление ожившего мертвеца. Роса осторожно держал Никифора за рукав пижамы, а Никифор блуждающим взглядом обводил коридор. И вдруг он увидел Валю, и остановился. Валя плакала. Темрюков резко рванулся вперед, выскользнув из рук врача, подскочил к сидящей Вале и упал перед ней на колени. Теперь рыдали оба. Никифор положил Вале голову на ноги и застонал.
- Никиша, дорогой мой, родненький! - плакала Валентина Сергеевна, - Да что ж с тобой, милый?
- Валя, я больше не могу, - плакал Никифор.
- Что же ты увидал у Коломиных, скажи?
- Нет! Не надо об этом! Не хочу, - всхлипнул Темрюков. Валя гладила его волосы и слезы капали на нездоровую голову Никиши.
- Поразительно! - произнес Роса, внимательно наблюдавший за этой сценой, - Он еще ни разу не сказал ничего вразумительного за эти дни, только выл как зверь!
Доктор присел на корточки к Никифору и спросил:
- Никифор Савельевич, как вы себя чувствуете?
- Хорошо, - опять всхлипнул Темрюков.
- Поразительно! - повторил Роса.
Валя осталась в больнице и три дня не отходила от Никифора, который в присутствии жены стал приходить в норму.
А на четвертый день она села в рейсовый автобус, и отправилась домой в Коммунарское, твердо решив требовать от председателя Петра Григорьича Соколика немедленного расследования происшествия в доме Коломиных. Валя не знала, что в это время в селе разворачивались события, близкие к боевым.
***
Удивительные пейзажи в нашей местности. Поговаривают, что какой-то известный художник здесь бывало писал свои полотна. Шилов, что ли? Я бы и сам взялся рисовать, да рука не под то заточена.
Коммунарское выросло на берегу реки. На противоположном берегу - кедрач, со зверем и грибами. До советской власти здесь жили одни охотники. Но с коллективизацией пришли земледельцы и животноводы, и из охотничьей заимки поселение превратилось в колхоз. Я же сюда из города попал. Старого председателя в лесу медведь задрал, и меня, как перспективного специалиста-руководителя, отправили в Коммунарское опыта набираться. Но увидев эти живописные места, я влюбился, и остался здесь насовсем, в тиши и покое.
Треклятый коломинский телок изменил все. После публикации в газете сюда понаехали толпы журналистов, какие-то научно-исследовательские институты, просто любопытные бездельники. Полянка возле дома Игната Коломина запестрела палатками и кострами. Селяне не решались выходить из дома, так как это грозило попаданием в окружение приезжих, пытавшихся у каждого выведать о теленке. Игнат же по прежнему держал жестокую оборону, и сдаваться не собирался.
Ночью кто-то тихо постучал в мое окно. На всякий случай взяв в руки топорик, я приоткрыл дверь.
- Это я, Петро, Коломин. Пущай, поговорить надо.
Игнат, с очень усталым видом, прошел в дом и сел за стол. Я достал из шкафа початую бутылочку водки, и кой-какой зелени.
- Как пробрался-то? - спросил старика.
- Да спят они, падлы.
Выпили. Игнат сидел, грустно опустив глаза, и периодически глубоко и горько вздыхал.
- Петро, - вновь вздохнув заговорил Коломин, - Гони ты их в шею. Жизни никакой нет.
- Пока твоего новорожденного не увидят, гнать бесполезно, сам знаешь.
Старик усмехнулся в ответ и покачал головой:
- Нет никакого новорожденного. Брехня.
Я положил перед Коломиным газету с фотографией. На ней был изображен полуголый мужчина, очень крепкого телосложения с... рогатой бычьей головой.
- Между прочим, в твоем саду сфотографировали.
Игнат в гневе бросил газету на стол, и резко встал.
- Ну и дурак же ты, Петро, хоть и председатель! - зло сказал он, и пошел на выход.
- Сядь на место! - не менее зло вскрикнул я. - Рассказывай все, от начала и до конца!
Игнат вернулся за стол. Выпив и закусив, он начал:
- А что рассказывать-то? Корова отелилась. Теленок сдох через пару часов. Вот и все.
- Чего тогда с Никифором случилось?
- Мне-то почем знать? Врачам виднее.
- А почему разговаривать перестали с людьми?
- Да потому что свихнулись все! Нам с бабкой проходу не давали! Шурка, дура, чтоб у нее язык отсох, насвистела по дворам, так нам житья ж никакого не стало!
Немного помолчав, я продолжил допрос:
- Почему в дом никого не пускаешь? Проверили бы и все ясно стало.
- Хрена с маслом! - крикнул Игнат, - По какому такому праву я должен кого попало к себе в дом пускать? Чтобы вся эта орава по комнатам топтаться стала?
- Не врешь?
- Да иди ты, Петр Григорьич! Каким-то газетам веришь, а мне, всю жизнь тут прожившему, не веришь!
Рано утром я и участковый Бобиков нагрянули в палаточный лагерь. Нашли репортера, что фотографию злосчастную опубликовал, который перед всем лагерем и перед селянами признался: фотомонтаж! Участковый заявил, что составит протокол на каждого приезжего по основаниям вторжения в частную жизнь гражданина Коломина. После этого заявления палаточный лагерь испарился.
А следующим утром в Коммунарском произошло страшнейшее событие.
***
Утренний автобус остановился у сельской остановки, и Валя Темрюкова сошла на пыльную траву. Что-то было не так. Из всех дворов выходили люди и спешили куда-то в глубь Коммунарского. Озабоченные лица односельчан красноречиво говорили: что-то серьезное.
Вдруг около Вали затормозил грузовик, из кабины которого показалась голова Васьки:
- Валь, садись подвезу!
Валя залезла в кабину, и продолжала беспокойно смотреть на спешащих людей.
- К Никифору что ль ездила? - спросил Васька.
- Ага.
- Ну как он там, поправляется?
- Поправляется. Вась, случилось что?
- Случилось, - тихо произнес шофер.
Светало. Я всю ночь крутился на своей скрипучей одинокой кровати, то ли от духоты, то ли чего-то предчувствовал. Раз десять вставал покурить. Хоть ты глаз выколи, етишкин дед! И так устал за эту бессонную ночь, как днем не уставал. Все тело коробило острое нытье, про голову уж и умолчу, дабы никого не пугать. Стук в дверь и крики этим ранним утром были просто следствием дурной ночи, поэтому я и не удивился им.
- Петр Григорьич, беда! - кричал чей-то бабий голос.
Поднявшись, и натянув брюки, отворил дверь. Совершенно бледная старушка Марфа Ильинична морщила подбородок, давая понять, что сей момент готова разрыдаться.
- Что такое? - хмуро спросил я.
- Ой, батюшки мои! - наконец залилась слезами Ильинична, - Коломины того, Петр Григорьич!
- Чего это "того"?
- Убииилииии! - завыла старушка.
Быстро натянув сапоги и рубаху, я бегом бросился к дому Коломиных. Создавалось впечатление, что Марфа Ильинична всю ночь бегала по селу и будила народ, так как около забора уже толпилась масса людей. Участковый Бобиков, с серьезным деловым лицом (наконец-то дождался настоящего происшествия на своем участке!) никого не пускал в коломинский двор. Протиснувшись сквозь толпу опухших и заспанных односельчан, я прошел во двор. Бобиков отправился в дом со мной.
- Петр Григорьевич, чертовщина какая-то, ей Богу! - таинственно прознес участковый.
Войдя в дом, я оторопел.
- Е...биться сердце перестало! - само собой вылетело из меня.
Все было разгромлено! Все! А на полу лежали растерзанные старик со старухой Коломины.
- Я посмотрел, - сказал Бобиков, - Хотите верьте, хотите - нет, но тела рогами распороты. Посмотрите на раны, будто бычара какой их на рога наматывал!
Пересилив себя, я наклонился и осмотрел трупы. Но тут же почувствовал себя прескверно и выскочил на улицу. Вволю наблевавшись, я присел на скамеечку, и так просидел до приезда милиции, следователей, врачей и прочей нечисти. Следователь стал опрашивать людей, и по их показаниям казалось, будто все село в эту ночь дежурило у окошек. На радость журналистам, которые появились не менее оперативно, чем милиция, жители Коммунарского твердили всякую ересь. Одни говорили, мол видели мужика с бычьей головой, бегущего в ночи, другие видели существо, который по пояс мужик, а ниже - коровье тело, третьи видели теленка о трех головах, и так далее.
Криминалисты действительно зафиксировали то, что вероятней всего дедовья были заколоты бычьими рогами. Все сельские мужики бросились по окрестностям ловить нашего неведомого тельца, но того и след простыл.
А через два дня пришла весть из райцентра. Во время прогулки по больничному саду, был зверски убит Никифор Темрюков. Тоже на рога намотали. Свидетелей не нашлось.
Черт его знает, что за хреновина приключилась. В газетах писали... Хотя газеты много чего пишут. Сам не видел - не знаю.