Войско росов шло на север правым берегом Буга. За рекой виднелись все те же мазанки и землянки под соломенными крышами. Порой какие-то молодцы в рогатых шлемах, на низеньких лохматых лошадках принимались гарцевать, размахивая копьями и мечами, но реки не переходили.
--
Плохие у германцев кони. Мелкие, - пренебрежительно заметил, глядя на них, Инисмей.
--
У гуннов тоже кони мелкие, зато выносливые, - возразила Ларишка.
--
А самих германцев даже римляне считают сильными и храбрыми воинами, - добавил Каллиник.
--
Да разве эти, за рекой, германцы? - хмыкнул Собеслав. - Дружинники вандальские из словен. Немцев тут, на востоке мало. Там, за Вислой, у моря больше.
--
Трудно вам, венедам, с такими воинственными соседями? - спросил царевич.
--
Трудно тем, кто в лесу воевать непривычен, - ответил князь словен. - Хоть бы и римлянам. А нам, словенам, лес - дом родной... Нет, с немцами жить можно, хоть и забияки они, и хвастуны. Ну, ходим в набеги: они на нас, мы на них, кому как боги помогут. А то вместе еще на кого-то: Чернобог на врагов не скупится. Да много ли эти воители великие без нас стоят? Среди вандалов, бургундов, ругов добрая половина родов - словенские.
--
А готы? - полюбопытствовал Каллиник.
--
Нечистый их из пекла выпустил, песью кровь! - выругался Собеслав. - Как пришли они из-за моря на своих ладьях змееголовых - все в лесах кверху дном перевернули. Хлебом их не корми, пивом не пои, - дай только кровь лить. Со всеми воюют, всех грабят, в полон уводят, а работу норовят на холопов переложить - тех же словен. У нас, росов, царь за плугом ходит, а этим, видишь ли, зазорно. Лодыри и разбойники, каких свет не видел!
Каллиник бросил взгляд на Сигвульфа. При готе поносили его племя - не схватился бы за оружие. Но тот заговорил тяжело и глухо.
--
Готы конунга Берига - мои кровные враги. Я из племени конунга Катуальды. Мы издавна жили между низовьями Виадуи и Вислы. Но конунг с лучшими воинами ушел на Дунай, и племя ослабло. Мне было пять лет, когда драккары Берига вошли в устье Вислы. Сначала разбили ругов, потом нас. В тот день воины нашего селения пировали после удачного набега на бургундов. И тут на реке показались драконьи головы... Мужчины, и среди них мой отец, прямо из-за столов бросились с оружием к берегу, но первыми напасть на родичей не смели. С драккаров спрыгнули воины в медвежьих шкурах. С громовым ревом они бросились на наших воинов, и те полегли все до одного. А люди-медведи обрушились на селение. Не искали добычи, не насиловали - только убивали. Женщин, детей, скотину - всех подряд, лишь бы убивать. И при этом ревели, как бешеные звери. Двое превратились в медведей и стали рвать тела и расшвыривать кровавые куски... Одному из них попалась моя мать. Я бросился защищать ее, но тетка схватила меня и силой уволокла в лес. Так я впервые увидел берсерков. Вскоре собралось ополчение племени и вышло на бой с Беригом. И тут между двумя войсками встала их пророчица. С виду девчонка, а волосы седые. Кричала, грозила карами Одина за то, что мы не пришли родичам на помощь против ругов. И обещала, обещала: далекие походы, добычу, великую славу - и все под властью Берига, избранника Одина. И воины польстились на все это, забыли даже о мести за нас. - Сигвульф сжал кулаки. - Так не стало нашего племени. Несогласные ушли к нашим родичам на Дунай, в землю квадов. А к Беригу собираются изо всех племен те, кому война и разбой милее всего - рода, племени, чести. Только меня, Сигвульфа, сына Ульфилы, среди них не было и не будет, клянусь светлым Бальдром-Даждьбогом!
- Отомстил ли ты им? - осторожно спросил Каллиник. Гот сверкнул глазами:
- Отомстить им может только очень сильный конунг. Я был солдатом кесаря, теперь я - дружинник конунга росов. У него и без готов хватает врагов и дел. Почему он должен затевать войну из-за моих старых обид? А легионы я в родные места ни за что не приведу.
- Они и нас, волынских словен, обижают. Приходят на ладьях, грабят, людей уводят. Проучили бы вы их, могучие степные цари, - взглянул на Ардагаста и Инисмея Собеслав. - Защитили бы нас, друзей своих.
- Что же ты, друг, только теперь стал нам дань давать? А прежде пировал то с Ардагастом, то с Беригом, - иронически прищурился Инисмей.
--
Нам, словенам, дороже всего воля, - проворчал в пышные вислые усы Собеслав.
--
Разве мое царство похоже на невольничий базар? - в упор взглянул на него Зореславич. - Или тебе по душе такая воля, как у готов?
--
Забери ее Чернобог в пекло! Чтобы мой сын в нелюди-берсерки подался? Хватит с нас своих волколаков!
--
А вдруг не хватит? - хитро осклабился Волх. - Одно дело - злые ведуны-оборотни. Другое - бедолаги, ими обороченные. А третье - мы, серые воины Ярилы. Волков бояться - в лес не ходить! - он захохотал, блеснув крепкими белыми зубами.
* * *
Следуя вдоль Буга, отряд вошел в земли племени мазовшан. Здешние венеды с опаской поглядывали на хорошо вооруженных пришельцев, но быстро успокаивались. "Раз никого не трогают, значит, и впрямь для святого, благочестивого дела идут". За устьем Нужеца, где Буг уходит на юго-запад, росы собирались повернуть на север и напрямик через леса выйти к Нареву. И тут навстречу им выехал десяток нагловатых молодцов в рогатых шлемах, с серебряными шпорами. Сорочек они не носили, плащи, застегнутые на плече, были на германский лад наброшены прямо на голое тело. Их предводитель, поигрывая секирой, обратился к Ардагасту:
--
Что же это ты, царь росов, по земле нашей едешь, а князя нашего Прибыхвала не уважишь: даров не послал, в гости не приехал? Как раз русальная неделя начинается, набожным людям время русальничать - пить да гулять.
--
С теми, кто готов пропускает наши земли разорять, я не пью, не гуляю, и даров таким не шлю, - отрезал Зореславич. - Да и недосуг мне: в святую ночь Купальскую в святом месте Лады нужно быть, а не у твоего князя на гулянке.
--
Гневишь князя, степняк... и богов. Ты чтишь Солнце, а наш князь - Йешу-Перуна. Видишь герб Прибыхвала? - Молодец постучал секирой по щиту. - В нем два грозовых зверя, две черные тучи. Скроют они твоего бога - кому будешь молиться?
На красных щитах мазовшан мрачно красовались черный медведь с черным вепрем. "Свиньей да медведем нас пугать?" - возмущенно зашумели росы. Инисмей гордо указал на свое знамя:
--
А эту тамгу видели? Солнце и две молнии. Это значит: мне, Инисмею, великому царю аорсов, помогают и Солнце, и Гром. И не я в гости езжу ко всяким лесным князькам, а они ко мне!
Ардагаст примирительно произнес:
--
Мы в вашей земле никого не тронули. А теперь и вовсе уходим. Туда, на север.
--
Через пущу? - рассмеялся ему в лицо мазовшанин. - Кто тебя без нас проведет? Леший да волк?
--
Они самые! - рявкнул Шишок, выпятив косматую бороду. - Леший - вот он я, а вот и песик мой, Серячок!
--
И не он один! - сказал Волх и призывно завыл. Пуща ответила ему воем сразу в нескольких местах. Из зарослей вышли трое крупных волков. Один из них, пристально взглянул на мазовшан и произнес по-человечески:
--
А не много ли скотины у князя вашего? Если надо - убавим.
Наглость враз оставила Прибыхваловых дружинников. Не найдя, что ответить, они развернули коней и ускакали прочь. Три волка перекувыркнулись и поднялись статными молодцами с волчьими шкурами на плечах.
--
Это наши ятвяжские братья. Они нас на север проведут. Ты уж, Шишок, отдохни, - сказал Волх.
* * *
В это время князь Прибыхвал в своем доме на берегу Вислы принимал совсем других гостей. Стол ломился от яств. Были тут и вепрятина, и лосятина, и тушеная капуста с мясом и грибами, и мучная похлебка с колбасой, и громадные калачи с брынзой. Меды, хмельные и простые, яблочные, вишневые - в узорчатых горшках, похожих на римские ведра-ситулы. А привозное вино - в настоящей ситуле, бронзовой, с ручками в виде развеселых сатиров. Все говорило о том, как богат и щедр князь мазовецкий. А оружие, шкуры и рога зверей на стенах - о том, сколь славен он на войне и на охоте. Сам хозяин с важным, самодовольным видом восседал под щитом со своим гербом, держа в одной руке жирную гусиную ножку, в другой - полный меда турий рог в серебряной оковке, с бычьей головой на конце. В его длинные, по грудь, рыжеватые усы были вплетены янтарные бусины и мелкие самоцветы.
Гости собрались подстать хозяину - гордые и важные, в плащах с серебряными застежками, мечи - в вычурных бронзовых ножнах, на сапогах серебряные шпоры. Все - римской работы или хоть от бродячих ремесленников с Дуная. В крепких, привычных к оружию, но не к плугу, руках - турьи рога и кубки финикийского стекла. Это - старейшины, лучшие дружинники, волхвы, все те, кого словене зовут "панами".
Рядом с князем племени - божий князь, верховный жрец Триглава Черноха. Длинные темные волосы падают на черный плащ, на черной же сорочке выделяется серебряный трехглавый идольчик на медной цепи. По худому вытянутому лицу волхва никак не догадаешься, что он - любитель поесть и выпить, не хуже остальных панов.
Но самые почетные сегодня - дальние гости, братья Медведичи и сестра их Лаума. Будто зачарованные, слушают паны о том, как ходили Черные Медведи к горам Уральским, полным сокровищ, как обороняли неведомые племена от хищной орды росов, как загнали ее в холодную северную степь, что зовется "тундра". Да, были когда-то и у словен великие могуты и храбры, от медведей рожденные! На валах городков бились со скифами, а после ели их мясо, пили кровь из черепов. Теперь только в восточных дебрях такие и остались, да и то мало. А степь шлет орду за ордой, и трудно защитникам леса выстоять даже и в родимых пущах. Только не слабеет их гордый дух. Вон как уминает жареное и вареное, круша медвежьими челюстями кости и хвалясь своими подвигами, Бурмила. Шумила же ведет речь степенно, с достоинством:
--
Хоть и тяжко нам, однако, не помощи просить мы пришли, а вам самим помочь. Пришел и к вам окаянный и безбожный Ардагаст, будто бы на богомолье. Не верьте волку степному, хищному! Он для своей орды путь разведывает, а в орде той - бродяги и разбойники изо всех племен и вовсе без роду и племени, и зовутся те бродяги - росы. Думаете, есть еще на востоке венеды? Кто сберег чистую венедскую кровь - тех сарматы в леса загнали. Остались под росами одни ублюдки, которых девки блудливые со скифами да с сарматами приживали. Не ведают ни чести, ни законов дедовских. Самый последний мужик смеет царю на своего пана старейшину жаловаться! В царстве росов все рабы, а пан один - Ардагаст, такой же сарматский ублюдок и раб Инисмея!
--
А кто окаянному не покорится, тех он в рабство продаст, да не грекам, а сииртя - есть у него такие друзья, возле самого Ледяного моря в подземных норах живут, одну сырую рыбу едят, - сказал Бурмила.
Шумила довольно кивнул: хоть соврать сумел братец. Кому тут знать, что у сииртя рабов вовсе нет. А Лаума бойко заговорила, глядя на божьего князя:
--
Ардагаст не только обычаи ваши, и веру прадедовскую порушит: волхвов святых и ведьм изведет, капища разорит. Он, безбожный, Триглава вовсе не чтит: тот-де не владыка над тремя мирами, а сам Чернобог и змей трехглавый, преисподний.
Шумила, упершись руками в стол, обвел взглядом гостей и сказал:
--
Поняли, лучшие люди мазовецкие, какое рабство вас ждет?
Паны возмущенно зашумели, застучали кубками и рогами:
--
Не позволим забрать у нас волю! Не отдадим!
Прибыхвал, подняв палец, изрек:
--
Два сына у Лады: Лель и Полель. Один хранит нашу свободу, другой - отчизну. Так вот, мы, паны, почитаем Леля - Свободу, а поселяне - Полеля.
--
Вот ради вашей и нашей воли, - продолжил Шумила, - и нужно всего-то перехватить Ардагаста с дружиной в лесах и перебить всех. А заодно и Инисмея с его аланами. Правда, потом может орда прийти мстить. Не боитесь ли, паны?
--
Боимся? - воинственно разгладил усы князь. - Вы еще не знаете, куда попали. Нет в лесу народа храбрее словен. По дороге видели хоть один городок? В городках отсиживаются только трусы вроде эстиев или нынешних скифов. А крепости настоящих лесовиков - лес и болото. Немцы как-то в болоте три легиона перебили. А к нам легионы и вовсе приходить не смеют! Сам Александр Македонский дал нам, словенам, за нашу отвагу грамоту на все земли от полуночного моря до Италии. А Юлий Цезарь отдал сестру свою Юлию за нашего князя Лешко. С немцами-то кесари не роднились! Так нам ли сарматов бояться?
Об Александре и Цезаре Шумила кое-что знал и лишь подивился хвастовству князя. Кто-то осторожно заметил:
--
А что скажет великий князь Геберих?
Выпей Прибыхвал поменьше, и сам бы над этим задумался. Но он лишь залпом опорожнил рог и, совсем уж расхрабрившись, заявил:
--
Что нам Геберих? Хотим - ему служим, хотим - нет. Мы люди вольные!
Паны, столь же хмельные, одобрительно зашумели. Черноха наставительно произнес:
--
Богов спросить надо.
--
И спросим! Прошу панов в капище! - взмахнув рогом, Прибыхвал встал и двинулся к дверям. Раб едва успел наполнить рог вином. Следом за князем на улицу вывалило все хмельное сборище. Мазовшане вовсю горланили и хвастали, стараясь показать себя перед пришельцами. Подойдя к капищу, однако, все стихли. Эти люди не боялись никого и ничего, кроме богов. Вот они стоят полукругом на поляне среди священной дубравы. Самый высокий - Триглав, с тремя серебряными головами под одной шапкой, глаза завязаны, на груди серебряный полумесяц. Перун в грозном облике Йеши-Ящера, огненного змея. Даждьбог-Ладо с золотыми лучами вокруг головы, у ног - лев с мечом в лапе. Добрая, пышнотелая Лада с рогом в руке. Дочери ее - светлая Леля и темная Морана. Девана - молодая охотница с тремя псами. Черный, страшный подземный владыка Ный с огненным бичом.
Кто таков Триглав - добрый Род-Белбог или темный брат его? Почему он слеп, а конь его черен? Что за обряды справляют его волхвы темными ночами? Это - великие божественные тайны, и только жрецы в них что-то разумеют, и то между собой спорят. А панам воинам достаточно знать, что Триглав превыше всех богов, а повязку носит потому, что людских грехов не видит и не карает. Карают на этом свете младшие боги - Перун, Даждьбог. А на том - угрюмый Ный. Так для того и добывают богатство мечом, чтобы было чем откупиться от гнева богов.
Младшие жрецы положили на землю девять копий. Потом вывели из сарая, сложенного из потемневших бревен могучего вороного коня. Никто, даже сами жрецы, не смел сесть на него. Только глухими ночами, бывало, конь покидал конюшню и скакал до утра лесами и селами. И лишь наделенные духовным зрением видели на вороном скакуне громадного всадника в черном, то трехликого, то с одним горящим глазом.
Черноха простер руки к трехглавому идолу, возгласил:
--
Боже Триглаве, владыка небесный, земной и подземный! Скажи, угоден ли будет тебе поход на Ардагаста и Инисмея, хищных и нечестивых сарматских царей? Угодно ли тебе, чтобы они оба с дружиной не вышли живыми из наших пущ?
Вороной, как-то зловеще оскалив белые зубы, взглянул на князя, потом, гордо подняв голову, трижды прошел взад и вперед через копья, не задев ни одного. Паны разразились воинственными криками. Торжествующе заревели оба Медведича. Прибыхвал с самодовольным видом подошел к Триглаву, поднес рог к серебряному лику, щедро пролил вино на землю, а остальное отправил себе в глотку. Затем проделал то же перед драконом-Йешей, громогласно пообещав большую жертву. Теперь мазовецкие паны были уверены в победе. Разве боги не помогут тому, с кем пили вместе?
В поход выступили на другой день. Прибыхвал даже не собирал ополчение. Шли только дружинники да всякие отчаянные молодцы, любители при случае подраться и пограбить. Князь не переобременял поселян походами. Пусть лучше кормят панов воинов. Благо те переняли у германцев благородный обычай: в мирное время пить да бездельничать, а работу перекладывать на кого угодно - женщин, стариков, рабов... Протрезвев, князь и паны призадумались: а удастся ли пройти без боя через земли воинственных северных соседей - галиндов и ятвягов? Черноха с Медведичами, однако, заверили, что к галиндам можно идти смело.
* * *
Тройден, князь галиндов, глядел на едущую берегом Нарева мазовецкую дружину. Теплый ветерок колыхал его длинные светлые волосы, ласкал совсем еще молодое лицо. Его лишь недавно избрали князем за отчаянную храбрость, только и спасшую воинов племени в бою с готами после гибели старого князя Тиргайта. Сколько забот и тревог свалилось на молодого вождя! Кто нападет раньше: вильцы, судины, те же готы или мазовшане? Да еще объявились вдруг сарматы во главе с двумя царями... За его спиной стояла конная дружина, в кожаных панцирях, перед ним - пешее ополчение с копьями и луками, в лаптях и безрукавках из медвежьих шкур. У всех на груди была нашита фигура вепря - священного зверя Лады. И только мелкая речка Ожица отделяла рать галиндов от давних и сильных врагов - мазовшан, разоривших немало галиндских городков. Но каких бы врагов ни послали боги, он, Тройден, непоколебимо надеется на духов славных предков и на Каваса, черного всадника, бога войны. Вот его знаки на стяге племени: голова вепря, орел, меч, трезубец, боевой рог.
Но что это за всадники в черных медвежьих шкурах среди мазовшан? Вот трое из них выехали вперед и невозмутимо двинулись навстречу князю. Пешие галинды в удивлении расступились перед ними, и было отчего. У одного пришельца из штанин выглядывали когтистые медвежьи лапы. Другой выше пояса был самым настоящим медведем, но лапы его уверенно держали повод коня и увесистую палицу. Третьей была женщина, красивая и наглая на вид, со множеством амулетов в ожерелье - наверняка колдунья. Медвежьелапый бородач громко произнес по-галиндски:
--
Здравствуйте, галинды. Мы - защитники леса, и среди нас - ваши восточные сородичи.
Юный князь знал, что на востоке, за литвинами, в верховьях Днепра, Десны и Волги, тоже живут галинды, или голядь, как зовут их венеды. Но чтобы там рождались до сих пор люди-медведи, силу и отвагу которых воспевают древние песни... С волнением он спросил:
--
Верно ли, что вы едите человеческое мясо - пищу древних великих воинов?
--
Да, мы блюли этот славный обычай. Но пришел окаянный и безбожный Ардагаст с ордой сарматов-росов. Пал наш отважный князь Гимбут, и деснинские галинды были уведены в рабство, а днепровские склонились перед нечестивцем. Лишь самые отважные воины лесных племен не покорились ему и не отказались от священной пищи. Все они - в нашей дружине. Мы - Шумила и Бурмила Медведичи, а это - наша сестра Лаума.
Слава Черных Медведей, сильно раздутая молвой, доходила и до западных галиндов. Тройден и его воины в восхищении глядели на великих воителей и могучую чародейку. А Шумила продолжал:
--
Мы ищем на западе великих воинов, что не устрашатся ни Ардагаста, ни его волхвов, которые хотят искоренить древние обычаи. Мазовецкие паны уже идут с нами. Уступит ли им в отваге ваше племя?
Галинды зашумели, заспорили. Храбрость всем хотелось выказать. Но помириться с мазовшанами, трусами, что не строят городков и прячутся по лесам, пока горят их села? Помириться, когда за последний набег еще не отплачено? И тут среди воинов появился человек с худым суровым лицом и редкими белесыми волосами, в черном плаще, застегнутом на три петли, с трезубцем в руке. Появился как всегда незаметно, словно был незримым духом и вдруг обрел тело. Все разом стихли. То был жрец Нергес. Не простой жрец, а сигонот, знаток и блюститель отеческих законов и обычаев. Как и все сигоноты, он почитал бога воды Потримпса и подземного бога Поклуса, жил отшельником в чаще у священного озера и не имел семьи. Обведя воинов тяжелым, пристальным взглядом, он заговорил сурово, почти презрительно:
--
Кто тут спорит и о чем? Вы любите, напившись пива и меда, слушать песни о людях-медведях, могучих и безжалостных воинах? Так вот они наяву зовут вас на подвиг! Великий подвиг: одолеть царя росов с его Огненной Чашей. Пламя ее обращает в пепел все - воинов, городки, святыни, обычаи. Сводите счета с мазовшанами? Скоро не будет ни вас, ни их! Будут рабы степняков - без чести, без своей веры и законов. С Ардагастом сейчас только его отборная дружина, но даже в ней таких рабов больше, чем настоящих сарматов. Хотите лакать кумыс, говорить по-сарматски и по-венедски? Идите сейчас в бой - пусть лучшие воины леса истребят друг друга! Это ведь легче, чем одолеть орду.
--
Вот орда и придет мстить за двух царей. Да и на праведное ли дело ты нас зовешь? - с сомнением произнес пожилой пеший копейщик. - У Ардагаста чаша Солнца, а боги ее в злые руки не дадут. Вдруг покарает нас светлый Свайкстикс засухой?
--
Это речь мужика-свинопаса, а не воина, - презрительно бросил сигонот и взглянул на Тройдена. Тот, сверкнув глазами, решительно произнес:
--
А вот речь князя: пусть все пешцы идут по домам. Не вам догнать степняков и победить их. Со мной пойдет только конная дружина. Этот подвиг - для нее. И пусть приходит орда - без своих царей и лучших воинов. Кости ее останутся в наших лесах.
Нергес одобрительно кивнул и сказал:
--
А на силу Солнца есть силы Воды и Тьмы. Я, жрец Потримпса и Поклуса, их силами погашу Огненную Чашу!
--
А если твоих мужских чар не хватит, я добавлю своих, женских, - улыбнулась Лаума. - Моя богиня и Перкунаса, и Поклуса по одному одолела и связала.
Богиня, имя которой носила колдунья, у венедов звалась Ягой. Пешцы довольно засмеялись: мол, где баба есть, там черт не нужен. Кое-кто вспомнил, что победительницу двух богов скрутил-таки кузнец, живший с ними в избушке. Но при виде соблазнительной, пышущей здоровьем ведьмы не хотелось и думать о поражении. Известно: войны и подвиги больше всего любят князья с дружинниками. Ну и пошлите им, боги, славу и победу. И хвала вам за то, что поселяне могут идти домой, к женам, невестам и любовницам. А праведен ли княжеский поход, пусть судят мудрые жрецы.
Пешие ратники, довольные и веселые, стали расходиться. А навстречу дружине галиндов уже спешили паны. Прибыхвал бесцеремонно хлопал Тройдена по плечу, сыпал шутками, угощал вином из бурдюка. Словно сам не жег недавно городки галиндов, не уводил в неволю их жен и детей. Впрочем, и сам Тройден, охваченный мыслями о будущем подвиге, не склонен был припоминать соседу недобрые, но обычные для воинов дела. Два жреца и ведьма переглядывались, довольные собой. Все шло так, как решили они, мудрые и великие.
* * *
Звериными тропами шла дружина росов за серыми проводниками-оборотнями. Чаща была безлюдна, но полна жизни. Щебетали птицы, ревели туры, пробирались сквозь заросли великаны-лоси и могучие зубры, разбегались, почуяв волков, олени и косули. Чем ближе к вечеру, тем чаще из-за деревьев доносились смех, пение. Целыми стайками мелькали в зарослях зеленоволосые красавицы, в одних сорочках, а то и вовсе нагие. Качались на сплетенных ветвях, водили на полянах хороводы. Завидев людей, тут же прятались среди листвы и оттуда смеялись, дразнились, звали к себе. Последнюю неделю озорницы-русалки веселились в лесах перед тем, как вернуться в реки и озера. И люди, как могли, привечали их. Особенно старались амазонки. Оставляли на ветвях полотно, нитки, гребни. Заслышав русалочий хор, тут же подхватывали песню: у кого звонче и стройнее выйдет? Привольно и радостно звенели гусли Пересвета, и сами русалки просили: "Сыграй, гусляр!" Волколаки катали на себе знакомых русалок.
Поздно вечером вышли к берегу Нарева. За рекой горели костры, слышалось пение. Там ятвяги справляли тянувшийся целый месяц, до самой Купальской ночи, праздник Лады. Праздновали и на этом берегу, в большом венедском селе Ломжа. Веселившиеся у костра мазовшане замолкли было, увидев хорошо вооруженных всадников. Но вышли вперед двенадцать русальцев, и Вышата возгласил:
--
Не бойтесь, люди добрые! Не воевать мы пришли - русалок проводить. Не в омут, не в озеро - в рожь да в лен. Пусть поработают озорницы, вырастят хлеба погуще.
Он взмахнул жезлом, и заскакали, завертелись, понеслись вихрем русальцы. Между ними отплясывала, щелкая деревянной пастью, "лошадь", которую изображали вдвоем дрегович Всеслав и друг его, кушан Хоршед. А тащил ее за повод кто-то в женской рубахе и поневе, с головой, целиком скрытой под усатой глиняной маской. На спине "лошади" всячески вертелась прикрытая лишь зеленой листвой Меланиппа. А росы шли, растянувшись по лесу цепочкой, шумя, свистя и щелкая плетьми. Впереди с воем и лаем бежали волколаки - нуры и ятвяги. Со смехом и визгом убегали от них лесные красавицы, норовя спрятаться. И мелькал среди деревьев стройный белый конь с зеленой гривой.
Вместе со всеми шел и Каллиник. В лесу было темно, но факелов не жгли: даже сарматы старались показать себя настоящими лесовиками. Не заблудиться помогал звучавший рядом голос Виряны. Вдруг шею царевича сзади обвили холодные руки, а над ухом раздался тихий призывный голос:
--
Пусть они идут, а мы с тобой позабавимся. Хорошо?
Почему-то эти холодные руки не вызывали дрожи, наоборот, были приятны. Каллиник готов был уже обернуться, сжать в объятиях прижавшееся к его спине молодое женское тело. Но тут свистнула плеть, и раздался голос эрзянки:
--
Не нагулялась, бесстыдница? Иди, ищи себе водяных да утопленников!
--
Они холодные, а он такой горячий!
--
Я тебе самой горячих всыплю!
Рядом блеснули волчьи глаза. Русалка проворно вскочила на спину оборотню и поскакала вперед, вдогонку зеленогривому красавцу. Вслед убегавшим разносился по лесу голос Шишка:
--
Бегите, русалочки, не то переловят вас наши парни, в жены возьмут! Будете всю жизнь пшеницу жать, коров доить, а к другому мужику ни-ни, кроме больших праздников!
Добравшись до опушки, русалки устремились было к Нареву, но путь им преградили, выставив озаренные колдовским сиянием жезлы, русальцы. Тогда бросились лесные девы в густую рожь, в шелковистый лен. И заходили, зашумели зеленые волны. Поскакал-поплыл среди них зеленогривый скакун. Откуда-то появились в руках русалок рога, полные росы, и полилась на нивы чудотворная влага. Много хорошего умели зеленоволосые проказницы, только не всегда хотели.
--
Русалочки, как лен? - кричали им поселяне, и русалки показывали руками: мол, вырастет еще выше.
И все это - под гусли и волынку, под веселые песни. Нарезвившись вдоволь в хлебах, русалки гурьбой бросились в реку, и вместе с ними --чудесный конь, такой не похожий на низеньких лесных коньков. Только тогда с отчаянным ржанием упала в рожь "лошадь" с деревянной головой, а глиняная личина ее поводыря разлетелась под мечом Сигвульфа, и показалось смеющееся лицо Хилиарха. Следом из ржи поднялись двое дружинников, а с ними чернокудрая поляница, уже одетая и при оружии.
Долго не смолкало веселье в Ломже. А наутро росы увидели за рекой ощетинившееся копьями войско ятвягов. Инисмей опытным взглядом окинул пешцев с одними рогатинами и щитами, конную дружину, защищенную по большей части не кольчугами, а кожаными панцирями, и небрежно сказал:
--
Ударить по ним нашим конным клином через брод - разбегутся и зарекутся сарматам путь преграждать.
--
Проучите их, разбойников, - поддержал царя ломжинский старейшина. - Эти ятвяги - сущие волки. Если не воюют с нами, то коней или девок крадут.
--
Вы у них, небось, тоже, - хмыкнул Волх. - Волки, говорите? Значит, люди они хорошие.
--
Не на них наш поход, - коротко сказал Ардагаст. - Мы с Вышатой попробуем с ними договориться.
Волх, переглянувшись с предводителем ятвягов-оборотней, сказал:
--
Тогда и мы с вами. Это народ такой - волков скорее послушает, чем людей.
Царь и волхв поехали вброд через Нарев. Следом плыли два волка.
Вот и ятвяги. Темноволосые, длинноусые люди в медвежьих и волчьих безрукавках - такие не всякое железо пробьет. Волосы до бровей, из-под них - угрюмые, недоверчивые взгляды, о таких словене говорят: "смотрит ятвягом". На ногах - лапти да постолы, за плечами - луки. "Разбегутся такие за деревья, - подумал Ардагаст, - и пойдут оттуда стрелами засыпать да рогатинами колоть". Пешцы расступились, открывая путь к всаднику на вороном коне, в добротной кольчуге и красном плаще. Вислые черные усы, глубокий шрам через бровь и щеку - как только глаз уцелел? И тот же недобрый, подозрительный взгляд.
--
Я Скуманд, князь ятвягов и волхв. Что тебе нужно в наших землях, царь росов?
--
Я иду поклониться Ладе и купить янтаря. Путь наш - Путь Солнца, и нельзя на нем творить зло.
--
Слова твои хороши... а оружие и кони еще лучше. Если бы мы, ятвяги, верили словам сильных соседей, нас бы давно не было, как не стало многих сильных народов.
Ардагаст кивнул Вышате. Из неказистой полотняной сумы, которую волхв всегда носил через плечо, он достал и передал царю Огненную Чашу.
--
Видишь, князь: Вот чаша Колаксая-Свайкстикса. Неправедный и недостойный царствовать не может даже взять ее в руки, - сказал Зореславич.
Жаркое золотистое пламя вспыхнуло в чаше перед самым лицом Скуманда, но сумрачное это лицо даже не дрогнуло.
--
Я знаю: этим пламенем ты сжигаешь людей, - сказал князь-чародей. - Но есть сила и на него - сила Воды и Тьмы.
Скуманд что-то прошептал, шевельнул рукой. Большой водяной пузырь возник вдруг в воздухе и устремился сверху на Чашу. Но золотое пламя метнулось к нему навстречу и обратило в облако горячего пара. Князь снова прошептал заклятие, и черный туманный шар окутал пылающую чашу. Миг спустя шар покрылся разрывами, сквозь которые светился золотой огонь, и разлетелся клочьями мрака. Голубые глаза царя встретились с двумя темными колодцами - глазами князя.
--
Это пламя сжигает лишь нечисть и тех, кто сам уподобился ей. Разве ятвяги таковы? - спокойно и дружелюбно произнес Зореславич.
--
Я гадал со жрецами. И по птицам, и по свечам, и по кубку с солью и пивом. И узнал: ты, царь росов, несешь в леса великую войну.
--
Эта война уже идет. Великая война Света и Тьмы, Оккопирмаса и Поклуса. Ты, князь, можешь лишь выбрать: на чьей стороне быть, - тихо, но твердо произнес Вышата.
--
Значит, я должен вести ятвягов воевать туда, куда укажете вы, чужаки? И дать разорить свою землю?
--
Нет. Всего лишь пропустить нас к Янтарному Дому. Этим ты сделаешь свой выбор, - ответил волхв.
--
Гляди, князь: мы, серые воины, выбор уже сделали, - подал вдруг голос волк-ятвяг. - Дашь сейчас бой - мы станем за росов.
Он властно, призывно завыл, и чаща со всех сторон откликнулась воем. Такой же вой вожака издал второй волк, и всадники в волчьих шкурах дружно отозвались из-за реки.
--
Видишь? - продолжал оборотень. - Я просто волчий воевода ятвягов. А это - князь нуров, волчьего племени. Кто с ними бьется, тому все волки враги.
Не только Скуманду стало ясно: отойти в чащу и оттуда разить пришельцев теперь не удастся. Родная пуща вмиг станет враждебной, если за спиной - серые клыкастые тени. Даже пешцы зашумели:
--
С волколаками ссориться? Вмиг без скотины останемся. И кто нас от чертей оборонит? Нечистые бы весь свет заполонили, если бы их Перкунас не бил и волки не поедали.
--
Да что нам плохого росы сделают? - заговорил один из пешцов, немолодой, рассудительный. - У меня зять за рекой, в Ломже. Росы там никого не тронули, еще и помогли: русалок загнали в хлеба, чтобы те лучше выросли. Пусть бы и у нас такое справили. Так с кем ты, княже?
Скуманд знал: род его знатен, однако избрала его князем не только воинственная знать, но и такие вот осторожные и спокойные поселяне. И даже он, князь, не может приказывать тайному братству людей-волков. О том, кто в селе человек, а в лесу - волк, знают разве что соседи, и те помалкивают. Медленно роняя слова, князь ятвягов ответил:
--
Я - со своим племенем и с богами. Идите, росы, только русалок всюду провожайте, как в Ломже. А я с дружиной пойду вместе с вами к Ладе. Чтобы не говорили, будто мы, ятвяги, дики и нечестивы.
* * *
Перейдя Нарев, росская рать двинулась вверх по реке Писе, отделявшей ятвягов от галиндов. Шла русальная неделя, и каждый вечер, а то и днем, росы справляли у больших сел и городков проводы русалок. Мало кто заметил, что в первый же день двое русальцев - Вышата и Хилиарх, а с ними и Каллиник, куда-то пропали и вернулись вечером, как раз к обряду. Где они побывали - о том знали лишь предводители войска.
В тот день волхв сказал царевичу:
--
Мы отправимся к Либону. Тебя, эллина, он скорее послушает. Спешивайся, кони нам не понадобятся.
Втроем они углубились в лес и вскоре вышли на небольшую поляну. Тут Вышата развел костер и принялся плясать вокруг него, высоко поднимая секиру, обильно украшенную знаками Солнца и Грома, и напевая по-скифски. Каллиник уже слышал от Хилиарха, что это - бывшая Секира Богов, некогда разрубившая Колаксаеву Чашу. Сила священного оружия ослабла, но и теперь с его помощью можно разить духов или вызывать богов. Вдруг в небе появилась яркая точка, - словно от солнца отделилось маленькое солнышко и понеслось к земле, увеличиваясь в размерах. И вот уже на поляну опустился озаренный золотистым сиянием крылатый лев с гордо поднятой орлиной головой. Каллиник много раз видел грифонов на рельефах храмов и гробниц, на вазах и монетах, и все же был поражен красотой и мощью солнечного диво-зверя. А Вышата, как ни в чем не бывало, потрепал грифона по увенчанной гребнем шее, взобрался ему на спину и сделал царевичу знак садиться сзади. Третьим уселся Хилиарх, и сияющий зверь в несколько взмахов крыльев вознесся над лесом.
Царевичу уже приходилось летать на драконе вместе с братом и Валентом. Но то происходило ночью, над безлюдными горами. Черные крылатые демоны с горящими глазами носились вокруг, и Каллинику порой казалось, что они трое, летящие на мерзкой черной твари, сами обратились в ночных демонов. Прилетели они тогда к разоренной гробнице-пещере. Некромант разжился в ней черепами и костями для своих опытов, а заодно поучил братьев, как вызывать духов мертвых и подчинять их себе. Теперь же вверху раскинулся голубой купол неба, тонувший краями в зеленом море лесов, пронизанном серебряными жилками рек, и златокудрый солнечный бог царил в этом добром и полном жизни мире, щедро заливая его своим светом. Царевич и сам себе казался Аполлоном, летящим на грифоне в Гиперборею.
Они пролетели над большой рекой Преголой и вскоре достигли Немана. Широкий и величаво-спокойный, он все же уступал Днепру. Тут начинались владения князя Палемона, и Вышата велел грифону лететь пониже. Обитатели городков и сел выбегали из мазанок, воздевали руки, кланялись небесным гостям. Вдруг грифон заволновался, заклекотал и, не слушая волхва, понесся вниз. Там, на поляне у подножия холма, металась с громким шипением зеленовато-черная чешуйчатая тварь с нетопырьими крыльями, волчьей головой и острым гребнем вдоль хребта. Размахивая мощным хвостом и изрыгая пламя, тварь бросалась на прижатого к густым деревьям человека в кольчуге, с мечом в руке. Клекот грифона перерос в громовое рычание. Змей успел ударом лапы повалить человека наземь, когда на спину твари обрушился диво-зверь. Седоки посыпались со спины грифона, а тот вцепился всеми четырьмя лапами в тело змея, разрывая толстые чешуи, будто жабью кожу. Дракон обернул голову, дохнул огнем, но тяжелый клюв уже ударил ему в шею, ломая позвонки. А драконье пламя на солнечного зверя и вовсе не действовало. Однако лишь после нескольких ударов лапами и клювом живучее чудовище перестало дергаться.
Человек с мечом вытер пот и произнес по-литвински:
--
Ну и чешуя! Рунный меч, и тот не берет.
Человек обладал сильным и стройным телом воина, носил вислые усы, но волосы его были длинны, как у волхва. Черным цветом волос, угрюмым и недоверчивым взглядом он напоминал ятвяга. Однако в этом взгляде, цепком и проницательном, светился большой ум. Неприязненно оглядев пришельцев, незнакомец сказал уже по-венедски:
--
Я вроде не звал на помощь? Или решили, что я с этой ящерицей один не справлюсь?
--
Известно, Витол, воин-чародей, все любит делать в одиночку. А грифон на змея бросился сам: солнечные звери пекельных терпеть не могут, - ответил волхв.
--
Так меня знают и в степи? - усмехнулся Витол. - А ты не иначе, как Вышата, великий солнечный волхв? Верный слуга царя росов?
--
Мы оба с ним служим Солнцу. И эти два грека тоже.
--
А я служу всем и никому - значит, самому себе. Я не ищу службы у князей - они ищут моей помощи. Моих советов, моих чар, моего меча. - Он зажег факел, махнул в сторону дыры, черневшей в склоне холма. - Раз уж вы мне помогли, пошли делить добычу. Эти твари, как сороки, тащат к себе все блестящее.
--
Всей их породе хочется утащить Солнце в нижний мир. Только ростом не вышли, вот и тянут в пещеры что-то похожее, - заметил Вышата.
--
Драконы хотя бы не умножают зла в мире с помощью золота. Здесь им далеко до людей, - с горькой иронией добавил Каллиник.
--
Но человек способен освободиться от алчности, а вот дракон - нет, возразил Хилиарх.
В пещере было смрадно и полно обглоданных костей. В самой глубине аккуратной кучкой лежали, переливаясь в свете факела, золотые монеты, самородки, куски янтаря, самоцветы. Вышата с интересом взялся их рассматривать, приговаривая:
--
Монеты римские. На купца, что ли, напал? Золота, вроде, ближе Карпат нет. А эти камешки на уральские похожи...
Витол деловито выбрал из кучи несколько черных, матово блестящих камней и сказал:
--
Гагат, черный янтарь. Его я весь заберу себе - проучить одного князя-колдуна. Ну, еще немного золота, монет: Аттилий продает хорошие амулеты. Остальное берите себе. Я в драконьих логовах находил и побольше.
Вышата взял лишь несколько самоцветов, остаток без споров поделили два эллина. Когда люди вышли из пещеры, грифон уже наелся драконьего мяса и, довольно урча, растянулся в тени. Витол, прищурившись, спросил:
--
И что же у вас, на юге, думают о том, откуда взялся янтарь?
--
Ученейший господин Гай Плиний Секунд, мой добрый знакомый, считал его застывшей сосновой смолой, - сказал Хилиарх.
--
Пусть найдет в наших лесах сосну, с которой падает янтарь, - усмехнулся Витол.
--
Поэты говорят, что это - застывшие слезы дочерей Солнца. Их брат Фаэтон посмел править колесницей отца, чуть не сжег мир и был сражен молнией Зевса, - сказал Каллиник.
--
Это похоже на предания Янтарного Дома, - кивнул литвин. - В янтарном дворце жила морская богиня Юрата. Она полюбила простого рыбака Каститиса. Прогневался Перкунас, поразил громом рыбака и разрушил дворец. И поныне Юрата на дне моря плачет над телом возлюбленного. Эта богиня - сама Лада... Любовь и гнев, любовь земной воды и гнев небесного огня - вот что такое янтарь.
--
Мы зовем янтарь алатырем, а Венедское море - Алатырским, - сказал Вышата. - Есть далеко, в середине мира, остров Буян. Там растет Мировой Дуб. У подножия его - белый горючий камень Алатырь, всем камням отец. На нем сидит сама Лада, Мать Мира.
--
В Янтарном Доме есть глыба белого янтаря, а на ней - следы Лады, - снова кивнул Витол с видом учителя, снисходительного к ученикам. - Венеды зовут этот камень Алатырем.
--
Это значит: Янтарный Дом - подобие середины мира. И если кто-то задумает в этом месте столкнуть мировые силы, что скрыты в янтаре... - Вышата взглянул на коммагенца. - Каллиник, расскажи литвинскому магу, что затевает Валент.
Витол внимательно слушал, и лицо его быстро менялось: любознательный и чуть высокомерный мудрец превратился в воина, готового к схватке.
- Сами боги послали тебя, Вышата! Мы вместе нападем на этого негодяя Палемона и уничтожим его проклятый амулет. Нет у меня врага хуже его, клянусь Перкунасом! Был у меня конь, - голос литвина дрогнул. - Йодз, Черный, звал я его. Что за конь! Любого зверя и птицу, любой ветер обгонял я на нем, мчался от края до края света. И твоего грифона обогнал бы! Когда изнемогал я от усталости, то входил в его голову через одно ухо, а через другое выходил вдвое сильнее. Ни людей, ни богов, ни бесов не боялся я на нем, и сам был, словно бог. Если был у меня друг в этом мире, то это Йодз!
В глазах Витола блеснули слезы. Он опустил голову, потом резко вскинул ее и продолжил:
--
Я приехал к Палемону в гости. Он хорошо принял меня, а Йодза пустил к своим кобылицам. Вышел я с пира, а конюхи кричат: "Чудо великое! Взлез конь чародея на кобылу, и окаменел вместе с ней". А Палемон ведь и в камень, и в янтарь зверей обращать умеет - сам мне показывал. В ярости вернулся я в терем. Хотел огнем испепелить его, а подлого князя самого окаменить. Но только увидел оберег со стрекозой... Словно дитя глупое сделался. Всем его лживым отговоркам поверил: будто боги погубили моего коня, а не он. Еще и прощения у него просил - я, Витол, что никому из князей не кланялся! Вот так он и морочит князей, старейшин, жрецов, и прибирает к рукам племя за племенем. Только я нашел способ против его стрекозы. Окунуть черный янтарь в драконью кровь - и никакие янтарные чары не страшны. Теперь от Палемонова городка одни уголья останутся, а княжество его рассыплется, как гнилой сруб!
И он принялся с заговорами погружать черные камни в лужу темной крови. "Каким же одиноким, без роду и племени, нужно быть, чтобы из-за коня губить целое царство!" - подумал Вышата, а вслух осторожно сказал:
--
Мы полетим к Палемону вместе. Только сначала я хочу взглянуть на окаменевших коней.
--
Пошли. Это рядом, - махнул рукой литвин.
Каллиник подивился силе чувств варвара. На юге могли разрушить царство ради денег, но из-за коня! Кесарь, сделавший коня сенатором, прослыл безумцем.
Сквозь чащу они вышли на луг к Неману. Посреди луга возвышался черный гранитный валун необычной формы: будто в незапамятные времена скульптор изваял жеребца, взобравшегося на кобылу, но за много веков ветер и вода сгладили их черты. Все же был ясно виден крутой изгиб шеи скакуна, чувствовалась дикая, неукротимая мощь обеих лошадей. Заметив черневшее у валуна кострище, Витол рассмеялся:
--
Тебе, Йодз, глупые мужики уже приносят жертвы? Подожди, будет тебе жертва - не всякий бог такую получает!
Вышата простер руки к валуну, постоял, будто прислушиваясь, потом взобрался на камень, достал пучок травы и сказал:
--
Разрыв-трава, и не простая: собрана в Перунов день на Перун-острове в Днепровских порогах.
Волхв приложил траву к спине каменного коня, поводил руками, извлек что-то, выступившее из гранита. Потом слез и сказал, протягивая литвину кремневый наконечник стрелы:
--
Видишь, Палемон ни при чем. Это стрела Громовника. Как ты, опытный волхв, не почуял: здесь сила богов, а не людские чары. Я так сразу...
--
Перкунас! За что? - поднял кулаки к небу Витол. - Я ведь не служил Поклусу, не наводил ни порчи, ни бездождия, не водился с бесами... А конь мой, друг мой единственный, чем перед тобой согрешил?!
Вышата положил ему на плечо руку и тихо заговорил:
--
Не простых кровей у тебя был конь. Я слышал об одном таком, тоже черном. Поймал его Железный Сак, первый царь саков. И стал с тех пор царь дерзок и жесток без меры, разорил даже храм Митры-Солнца. А по смерти выходил безлунными ночами из гробницы, садился на того коня-беса, носился по пустыне и убивал всякого встречного. Так было, пока мой предок, великий волхв Огнеслав-Атарфарн, и шаман Леджяу-бий не убили тело черного коня и не изгнали его дух в полуночные дебри. А Герай Кадфиз, царь тохар, после того сразил неупокоенного царя в поединке. И сказал Железный Сак перед последней своей смертью: "Мой конь... Не знаю: я ли владел им или он владел моей душой?" Не для того ли поразил Перун твоего Черного, чтобы не родилось от него такое же чудовище? Видно, и кобылица та была не простая...
--
Разве был мой Йодз бесом? Разве творили мы с ним зло?
--
А старался ли ты творить добро? Хоть для своего рода и племени?
--
Рода моего давно нет. Его истребили людоеды - восточные галинды. А племя... Не много я добра от него видел. Как и от других племен. Был я и рабом, и дружинником, и учеником жреца, да не одного... Сам всего добился, сам! Кто помнит мой род? А Витола знают все!
--
Боги не прощают смертным дерзости, - вмешался Хилиарх. - Сам ты возомнил себя чуть ли не богом или конь помог?
--
А разве мы, великие волхвы и воины, не бываем сильнее богов? - с вызовом бросил литвин.
--
Вот потому с нас и особый спрос, - сурово произнес Вышата. - Ты вот во гневе своем неправедном хотел погубить достойного мужа и царство его - на радость Нерону, Валенту и всему Братству Тьмы. А дальше что? Кому послужит твоя сила? Великая битва будет в Купальскую ночь у Янтарного Дома. Выбирай в ней свое место. Или в стороне отсидишься, лишь бы волю свою показать?
Тяжело роняя слова, Витол проговорил:
--
Не дело воина - отсиживаться в ночь великой битвы. А дом Лады я буду защищать хоть с вами, хоть без вас. Только пусть меня не гонят туда ни молнией, ни стрекозой! За кого мне биться - один я решаю... Как ваш грифон, четверых вынесет?
* * *
На холме при впадении Дубисы в Неман стоял городок Палемона, а вокруг него - несколько сел. Поселяне с удивлением глядели на низко летящего дивного зверя-птицу и его всадников. Гадали, уж не сам ли Свайкстикс прилетел в их край. И то ведь, народ здесь работящий, благочестивый, и князь добр и справедлив, а на войне отважен. Не тот ли молодой светловолосый воин --сам солнечный бог? Только почем он сидит не впереди? И почему с ним Витол? Еще и кричит: "Скажите князю - хозяин Йодза летит к нему в гости!" Все знают: воин-чародей почитает Перкунаса да ночные светила, все звезды ведает, с Месяцем говорит, а вот с Солнцем не водится.
Грифон неторопливо описал несколько широких кругов вокруг городка и опустился прямо перед княжьим теремом. Бревенчатый терем спереди украшал портик с простыми деревянными колоннами, а на фронтоне был рукой эллина или римлянина искусно вырезан Зевс с молниями в руках, восседавший, однако, не на троне, а подобно Перкунасу, на орле. У колонн стояли восемь человек: один седовласый, четверо средних лет и трое юношей. Все они были одеты, как знатные литвины, некоторые носили вислые усы. Тем не менее, Каллиник сразу признал в них римлян, и не простых. Такими суровыми, сдержанными лицами отличались римляне из старинных семей, в которых, если и не мечтали уже о республике, то хотя бы хранили чистоту республиканских нравов. Этим одним они раздражали всех выскочек, уверенных, что нет пороков, а есть удовольствия, ради которых и стоит жить.
Особой непреклонностью отличалось тщательно выбритое лицо седовласого. Только он вместо заколотого под горлом плаща носил белую с пурпурной каймой сенаторскую тогу, аккуратно, по всем правилам обернутую вокруг тела. Но взгляд его серых глаз светился не чопорным упрямством, а умом и доброжелательностью. На белизне тоги выделялся янтарный амулет - тот самый, со стрекозой. Примечателен был и стоявший рядом крепко сложенный человек. Курчавой русой бородой и звериной шкурой на плечах он напоминал Геракла, только шкура была не львиная, а волчья, и лицо - не добродушное, а настороженное, даже хищное. Все восемь были при мечах, а вдоль стен городка стояли дружинники с копьями.
Витол первым соскочил с грифона и бесцеремонно обратился к человеку в тоге:
--
Здравствуй, Палемон! Я прилетел сказать тебе, что был не прав: Йодза убил Перкунас. Ты для такого слаб.
--
Ты уже говорил это.
--
Из-за твоей стрекозы. А теперь говорю сам. - Литвин достал из-за пазухи гагат. - Видишь? Теперь твой оберег - простая побрякушка. Для меня и для этих посланцев царя росов. Вот Вышата, великий солнечный волхв. А это твои соплеменники: Хилиарх, царский казначей, и Каллиник, коммагенский царевич.
--
Привет тебе, сенатор Публий Либон, достойный муж! - горячо сказал молодой коммагенец.
--
Да, так меня звали там, куда я уже не вернусь, - сдержанно кивнул Палемон. - А вот те, кто разделил со мной добровольное изгнание: Проспер Цезарин, Урсин Юлиан, Гектор и Юлиан, прозванный здесь Дорспрунг. Эти юноши - мои сыновья. Порций - его тут зовут Боркус - родился еще в Риме, а Кунас и Спера - уже здесь, от Пояты, княжны племени самбов. Но идите же в мой дворец, уважаемые послы! Мое племя следует обычаю литвинов: сначала накормить гостя. Мои рабыни готовят неплохо, хоть и не сравнятся с покойной Поятой.
Гости и хозяева вместе направились в терем. Дорспрунг - бородач в волчьей шкуре - подмигнул Хилиарху так, что грек сразу понял: его узнали. И узнал тот, с кем ему меньше всего хотелось встретиться: знаменитый разбойник Кентавр. Восемнадцать лет назад Хилиарх взялся сбыть его добычу - индийские рубины и резную слоновую кость - и скрылся с вырученными деньгами. А вскоре Кентавр исчез со всей шайкой, потом вроде бы объявился в Британии и там погиб... Или то был другой Кентавр? Прежде пройдоха Хилиарх подумал бы, как сбежать или выгородить себя враньем. Теперь же грек готов был подставить горло под нож грозного разбойника, лишь бы не сорвалось посольство росов к князю-сенатору.
Дворец Палемона мало напоминал жилье римлянина, тем более знатного. Длинный стол, вместо пиршественных лож - лавки. На полу - медвежьи шкуры, на стенах - головы зубров и туров, лосиные рога, всевозможное оружие - рогатины, мечи, секиры, щиты, кольчуги. Все сурово и просто, даже вместо печи - открытый очаг. На столе глиняные миски и горшки соседствовали со стеклянными и серебряными кубками. Простыми были и кушанья: мясо лосей и вепрей, жареное или запеченное в тесте, пироги с сушеными ягодами, рыба. Пиво и мед - в изобилии, но вино, похоже, держали только для гостей.
И все же в углу, над домашним алтарем, стояли на полках бюсты предков Либона, а подлокотники его кресла были выточены в виде сфинксов. Среди охотничьих трофеев висела большая картина, изображавшая убийство Цезаря, а рядом - вычерченная на коже тура карта Янтарного берега и соседних земель. Над бюстами стояла небольшая статуя из позолоченной бронзы: богиня на троне, с рогом изобилия и змеей в руках. Оба эллина сразу признали в ней римскую Добрую Богиню.
Пока гости насыщались, сенатор рассказывал:
--
Как я здесь оказался, вы, видно, уже знаете. Не думайте только, что я спасался от позора или от выходок кесаря. Нет, я замыслил большее: в далекой варварской земле возродить Рим - тот, о добродетелях которого в нынешнем Риме вздыхают все, кто еще не потерял всякую добродетель. Вздыхают и поносят чужеземцев, развративших Вечный Город. (При этих словах Кентавр хмыкнул, в упор взглянув на Хилиарха). Но разве не мы, сыны Ромула, веками только и делали, что покоряли, грабили, обращали в рабство? Мы свозили отовсюду добычу и рабов, а вместе с ними - все пороки, все извращенные учения и мерзкие культы, до каких способен опуститься смертный.
--
Но останься Рим городком на Тибре или даже небольшим царством, его бы покорили, как мою Коммагену, - заметил Каллиник.
--
Вот я и решил создать царство, вернее, республику, без покорителей и покоренных. Для этого я выбрал эстиев: они не так воинственны, как германцы, и не так дики и слабы, как финны. Я не стал соваться в устье Хрона-Преголы - туда и так устремляются все, желающие обогатиться на янтаре, - а поселился здесь, на Рудоне-Немане, между землями пруссов, литвинов и ятвягов. Тогда эти берега были почти безлюдны, но сюда стекались поселенцы изо всех этих племен, и даже из более далеких. Храбрые, трудолюбивые, упорные люди... И сюда же приходили любители набегов и грабежей - тоже изо всех племен. Особенно усердствовали готы на своих драккарах. Я поставил этот городок и взял под защиту всех поселенцев. Много пришлось выдержать битв, но чаще я старался решать дело миром. Князья и старейшины сами не любят всех этих воителей-грабителей и их разбойные дружины.
--
Иные князья сами таковы. До таких, как Радвила Рыжий Медведь, что-то доходит, лишь когда сожжешь его берлогу или разобьешь дружину, - вмешался княжич Порций.
--
Вот после этого, сынок, и нужно говорить с ними о мире. Хуже те, кто одержим войной, как Бериг... Так вот, поселенцев стекалось все больше, и я поставил еще два городка вверх по Дубисе, один - в устье Юры, два - на Нерисе. В городке на Юре уже правит Порций, а городки по Нерису я назвал в честь Кунаса и Сперы - пусть готовятся в князья. Самый далекий городок - Вилькомир на Святой реке - держит Дорспрунг. А все наше племя зовется жемайты - "народ земли".
--
Что-то все это мало похоже на республику, - заметил Хилиарх. - Скорее на Парфию, где великий царь раздает подручные царства сыновьям и братьям.
--
У нас не монархия, - горячо возразил Порций. - Князей избирает народное собрание. Просто наш род жемайты уважают больше всех. И не только за храбрость. Это отец научил здешних оставлять часть поля под паром и делать железные наральники для сох.
--
Да, - кивнул князь. - Наши предки были не только воинами. Плохо обрабатывать землю у них считалось позором. Мы чтим Юпитера-Перкунаса, небесного воителя. Но еще больше - Добрую Богиню, Мать Мира, Ладу, покровительницу мирных хлебопашцев. Разве не лучше нести народам мир, а не меч?
--
Один иудейский пророк считал иначе, - улыбнулся Хилиарх. - Правда, он не сумел защитить мечом даже себя... Но скажи, почтенный Либон, почему ты даже не подашь вести о себе в Рим? Разве ты не знаешь: Нерон давно низвергнут, и сейчас правит кроткий и добродетельный Тит, сын Флавия Веспасиана?
--
Надолго ли хватит его добродетели? И кто его сменит? Его порочный братец Домициан? Или тот шут-горшечник, что изображает Нерона? Видите, я слежу за тем, что творится на юге. Там сгнило все: сенат, народ... Рим уже не исправить. Это говорю вам я, римский сенатор и патриций! Можно лишь начать заново здесь, на краю Скифии.
--
От зла ты не спрячешься и на краю света, - резко сказал Вышата. - Рука Нерона, рука Братства Тьмы уже тянется к тебе. Расскажи ему, Каллиник.
Либон выслушал рассказ царевича все с тем же невозмутимым видом. Затем сказал:
--
И чего же вы ждете от меня? Чтобы я отдал вам янтарный амулет? Или бросил все и отправился на юг воевать с воскресшим Нероном?
--
Нет. Амулет нужно сжечь в пламени Колаксаевой Чаши. Тогда сгорит и другая его половина - та, что у Нерона, - ответил волхв.
--
Да вы понимаете, что значит мой янтарь в этом краю? Всех этих варваров склонить к миру во много раз труднее, чем к войне. Если не подчинить их волю с помощью амулета. Потом они сами жалеют о клятвах, данных мне, но блюдут их, чтобы не опозорить себя. Этот амулет хранит край от войн, спасает сотни, тысячи жизней!
--
Так что мы, по-твоему, зверье неразумное или дети малые? - сжал кулаки Витол.
--
Жестокостью вы порой превосходите зверей, а неразумием - детей, - спокойно ответил Либон. - Но вы чище и добрее моих развращенных соотечественников. Поэтому я и несу вам добро и мир. Хотя иной раз хочется и впрямь вернуться в Рим, неприметно жить на своей вилле в Кампании, читать самые новые книги... - сенатор усталым жестом разгладил седые волосы.
--
Значит, мы тебе еще и кланяться должны за то, что нас чарами морочишь? - сверкнул черными глазами литвин. - Да так ли ты добр, как прикидываешься? Не того ли хочешь, что и Бериг? Только он - медведь, а ты - лиса: слаб, зато хитер.
Лицо сенатора на миг покраснело от обиды. Не удостаивая ответом Витола, он обратился к Вышате:
--
А чего хотите вы сами? Какое дело вашему сарматскому царьку до Рима, Нерона, Братства Тьмы? Вы, варвары, лезете в такие дела, только если кто-то на юге вам хорошо заплатит.
--
Мы как раз из тех варваров, которых купить вовсе нельзя. Не видел таких или не замечал? И не только варвары есть среди нас, росов, - с достоинством ответил волхв.
--
Вот как! - Дорспрунг, зловеще ухмыляясь, взглянул на Хилиарха. - А скажи-ка, кизикинец, сколько выручил за мои рубины и слоновую кость? И куда деньги дел?
--
И сколько ты получил за лжесвидетельство в суде, когда Исаак Юлий пытался получить с меня деньги по фальшивой расписке? - спокойно осведомился молчавший до сих пор Проспер Цезарин.
Глаза всех устремились на Хилиарха. Тот побледнел, но ответил спокойно, не пряча глаз:
--
Исаак не дал мне ничего - ведь процесс он проиграл. Еще и заставил вернуть полсотни сестерций задатка. А за твою добычу, Кентавр, я выручил всего пять сотен - вещи были слишком приметные. Двумя сотнями откупился от эдила, остальное потратил на врачей для матери. Сестренка, которой я торговал, нашла себе сводника получше и не желала больше помогать маме. Таким порочным я был тогда. Хотя учился у философов и знал, что творю. Наша мерзкая жизнь сделала из меня лису. А из тебя, Кентавр, - волка. Но даже тогда мы с тобой не грабили бедняков.
--
И царь росов доверил тебе казну? Ну и простак же он! - расхохотался юный Кунас.
--
Да, доверил! После того, как я вместе с ним добывал Огненную Чашу, сражался с упырями и колдунами и понял, наконец, что есть вещи сильнее и важнее денег. Вы, добродетельные господа, бежали из Империи. Я, признаться, тоже. Но кто-то ведь должен разгребать тамошнюю мерзость, чтобы она не затопила весь мир!
--
И этим занимаемся мы, Братья Солнца. Ты, Либон, маг, и знаешь о нас. Так вот, Братство Солнца ручается: Хилиарх из Кизика стал другим человеком, - твердо произнес Вышата.
--
Знаю, - махнул рукой сенатор. - Пытаетесь превратить тот гнилой мир в Царство Солнца. Лучше бегите для этого сюда, в Скифию. И меньше верьте таким вот пройдохам.
--
С корабля первыми бегут крысы... и знатные пассажиры, - неожиданно дерзко произнес Хилиарх.
Дорспрунг поднялся и, поигрывая кинжалом, подошел к греку. Хищная ухмылка так и сияла на лице разбойника.
--
Это ты хорошо сказал. И насчет лисы и волка тоже. Я, знаешь ли, волкам верю больше, чем людям. Особенно здесь, в лесах. - Он вдруг хлопнул Хилиарха по плечу могучей рукой и громко рассмеялся. - Да проверял я тебя, гречишка! Если уж ты не изворачиваешься и не боишься ни Кентавра, ни сенатора... А что вам, росам, верить можно, я уже знаю. От наших серых братьев, - он обернулся к Палемону. - Слышишь, князь? Росы тебя не обманут. Даже этот кизикинец. Это говорю я, волчий воевода!
Сенатор облегченно улыбнулся и развел руками:
--
В дебрях - хоть лесных, хоть городских - я, изнеженный патриций, могу только полагаться на тебя, Кентавр. Если бы не ты, с твоим звериным чутьем и отвагой, мне не помог бы и амулет. - Он поднял кубок синего стекла. - За доверие, друзья!
Все почувствовали себя легко и непринужденно: честные люди, даже самые тертые жизнью, меньше всего любят подозревать кого-либо. Дорспрунг поднес Хилиарху кубок меда, настоянного на травах. Либон поднялся и сказал:
--
Я еще подумаю, стоит ли уничтожать амулет. Но защитить Янтарный Дом мы обязаны. Уважаемые маги, пойдемте в мой кабинет.
За ним последовали не только Вышата и Витол, но и оба эллина, кое-что смыслившие в магии. В кабинете, как и всюду в этом доме, эллинское переплелось с варварским. Полки были уставлены книгами - свитками в медных футлярах и тетрадями. Изящные фигурки эллинских и египетских богов соседствовали с эстийскими и венедскими деревянными идолами. В одних ящичках лежали пантакли на серебре и пергаменте, с греческими и еврейскими надписями, рунные дощечки и обереги из звериных клыков и когтей. Особенно много было амулетов из янтаря всех цветов и сортов. Чертежи звездного неба лежали на столе. На стене висели каменные топоры и бронзовые мечи: древнее оружие, забытое воинами, охотно употреблялось чародеями.
Все сгрудились вокруг хозяина, принявшегося высчитывать и чертить на покрытой воском дощечке расположение звезд в Купальскую ночь. Витол порой горячо спорил, хотя явно уступал римлянину в астрологических познаниях. Расчеты, однако, были неутешительны: именно эта ночь благоприятствовала созданию из огня и воды дракона, способного испепелить Янтарный Дом и смести с лица земли священный городок Лады. А чтобы одолеть чудовище, надо было убить не только его тело, но и управляющий бездушной тварью дух ее создателя. Витол, опытный змееборец, посоветовал изготовить два копья: одно - наделенное силой Солнца и Грома, другое - Луны и Грома.
Вышата потер лоб и сказал:
--
Чтобы копья убили змея наверняка, надо бы в них души вселить. И не простые. Скажем, великого храбра и его коня. Словом, копья беру на себя. Есть одна задумка.
--
Но это все для тела змея. А для души? Пока она в его теле - любые раны могут исцелиться. А заклятия, уничтожающие душу, длинны и сложны, их трудно применять в разгаре боя, - сказал Либон.
--
И это возьму на себя, - ответил Вышата. - Вот прежняя Секира Богов. В обычном бою она - простой топор, а в духовном - убьет любого злого духа. А еще есть оберег, - такими владеем только мы, Братья Солнца, - что может сжечь нечистую душу.
Либон встал, свернул чертежи.
--
Хорошо. Я поведу к Янтарному Дому свою конную дружину. Это будет быстрее, чем добираться по морю. Да и флоту моему трудно тягаться с готскими драккарами. Старая бирема, которой я приплыл сюда, и небольшие ладьи. Вы сильнее готов в коннице, и лучше усилить ее моими всадниками. Ну, а Дорспрунг и его серое войско доберутся сами через леса, и еще быстрее нас.
Теперь в патриции-изгнаннике чувствовался не только ученый маг, но и военный - бывший трибун Валериева Победоносного легиона и участник покорения Британии.
* * *
Войско росов и ятвягов шло на север. Пришельцев встречали хорошо: добрая слава русальцев летела впереди них. Да и сами ятвяги не казались теперь такими уж мрачными и дикими. Пели, правда, будто волки выли, зато плясали весело и неутомимо. И принарядиться ятвяжки умели получше венедок: у тех бусы да пара застежек, а у этих - и гривны, и браслеты, и цепи, и пояса наборные. Заглядывались чернявые красавицы на черноусых аланов и росов, а то и убегали с ними в ночную чащу. Иные оказывались русалками, норовили заманить к себе в тихие омуты, но дружинники давно научились таких распознавать и привечать полынью и чертополохом. А вот Андака, красивого и наглого, русалки не только любили, но и не пытались защекотать или утопить. По крайней мере, так он сам похвалялся у костров.
Каллиник давно не чувствовал себя так хорошо. Теперь он был не римским офицером среди варваров, а одним из этих веселых и бесхитростных людей, так напоминавших ему коммагенских поселян. Только в дебрях Скифии даже самые мирные пахари всегда были готовы с оружием защитить себя и не стали бы, подобно его соотечественникам, сдаваться после удачного боя с римлянами из-за того, что сдался царь. Да и не было тут таких слабых духом царей, как его отец Антиох. Среди предводителей росов царевич стал своим. К его удивлению, никто здесь не интриговал, не наушничал, не стремился оттеснить других от царя. Самого Солнце-Царя уважали, но не угодничали, не льстили и не боялись спорить с ним.
Привязались к царевичу-эллину две амазонки - Меланиппа и Виряна. Первая, сама полугречанка, очень любила рассказы Каллиника о жизни на юге. Почему-то эти рассказы не меньше интересовали эрзянку, выросшую в глухих лесах и меньше года назад вовсе не слышавшую о каменных городах. Нравилось молодым женщинам и то, что коммагенец был красив, хорошо танцевал, а мечом и акинаком владел так, что две воительницы со своими секирами даже вместе не могли его одолеть. И все же сердца их были заняты. Меланиппа не изменяла своему мужу-гусляру даже в священную ночь, а Виряна как-то нарочито усердно хвалила своего жениха. Впрочем, Каллиник и не позволил бы себе здесь соблазнить чужую жену или даже невесту. Слишком дорого стало ему уважение росов.
А вожди росов готовились к битве - страшной, подобной сражениям богов. В первую же ночь после возвращения троих посланцев от Палемона, когда у ржаного поля еще вовсю шло веселье, воеводы и волхвы собрались в кузнице на окраине села. Кузнец, хитроватый венед с шапкой русых кудрей, был изрядным чародеем и не стал жрецом только из любви к своему ремеслу. Разжигая горн, он приговаривал:
--
Духа в оружие вселить? Знакомое дело. Немцы в нем толк знают. У знатного немца меч или копье непременно со своим именем, с рунами, со знаками. В ином мече, правда, такой бес сидит - хуже самого хозяина.
Темную кузницу освещало лишь пламя горна. В этом неровном, колеблющемся свете выделялось скуластое чернобородое лицо погруженного в раздумья Инисмея.
--
Великий царь! - обратился к нему Вышата. - Я хочу вселить в копья души великого воина Грома и его коня. Таким воином был твой отец Фарзой. Он почитал Ортагна-Громовника...