Аннотация: Есть у Эмильки, знахарки из Орликов, бабка. Вавёрой звать... А была она молодая...
Мрая
***
Вавёрки-стрелы рыжие да шустрые. До верховин сосновых летают, шишки лущат да орешки на зиму назапашивают. Сметливые вавёрки. За то и зовут их гонцами небесными, что ведают в терема Сварожевы да Хорсовы тропки потаённые, да вести к Земле-матушке носят, цокотом звонким по лесам оглашаючи. И поймать вавёрку не всякий ловец может. Тот лишь, что куню-барину подобен, потому как кунь бурый - первый ворог вавёркин. И ловок, и лих: под самыми воротами Сварожьими да Хорсовыми сторожит вавёрку. Да мало таких ловцов средь люда доброго, почитают вавёрку как сестрицу названую и в обиду заезжим не дают.
За то и прозвали ведьмарку молодую Вавёрой, что волосом рудая, норову весёлого да богам люба. Краше нету во всём околотке, чем Вавёрочка-душенька. Завидуют девки, не обзавидуются, а что ж поделать, коль Ляля сама, божуня красы да ласки, колыску Вавёркину колыхала, да песни певала над дитятком выбранным, коль самою Ягиней-праматерью взращена? Вот и выросла ведьмарка на загляденье. И бабе пояс распояшет как срок, дитя примет да злыбеде в обиду не даст, и лихоманку угомонит да шишимор из хаты повыгонит, и приворот да от ворот поворот ведает...
А случилось лихо у Чеславы Первишовны, так прибежал Ярчик, младший Чеславин, посредь ночи к Вавёре, в дверь колотит, к мамке на двор зовёт. Вышла Вавёра и спрашивает:
- Что за лихо, Ярчик Всемилович?
- Тятько хворый. И он, да не он. На двор зашёл, да в хату нейдёт. Вышла мамка привечать, так и не признал. И меня не признал, и Ёршу, и Осьмушку. Ходит вкруг хаты, ходит, да внутрь нейдёт.
Делать нечего. Накинула платок узорчатый на круты плечи Вавёра, взяла суму с леками да зёлками, да вслед за Ярчиком в Чеславин дом пошла.
А как пришла - видит: ходит Всемил вкруг избы, а за им Чеслава семенит, причитаючи. И не хмелен точно, а будто думу думает тяжкую, тяжкую да горючую - и лица на нём нет...
- Здрав будь, Всемил Бурьянович! - Вавёра окликнула, во двор ступаючи. А как ступила - приметила: плетень Чеславин по леву руку проломан. Лез кто-то, хозяев не страшась. - Что ж, хозяин славный, плетень не чинишь?
- Ой, чинил бы он, да не будь хвор! - хозяюшка молвила, руки ломаючи, да слезинки солёные утираючи платка уголком. - Не будь хвор, и не лез бы плетнём! А то бы тать лукавый, бы нечистик!
- Нечистик, молвишь? - нахмурилась ведьмарка. - Может, и так. Веди-ка, Чеслава, мужа в избу.
- Нейдёт! - Ярчик вставил. - Как ни звали, ни кликали, за руку тянули - мычит, бы Бурёнка, да упирается.
- А обериги есть ли в доме?
- Прадед Всемилов, как сруб ставил, в пороге косу зарыл, - припомнила Чеслава. - На дворе - ворота соком-кровицей травы-живушки, что раны исцеляет да лихо гонит, смазаны. Да в сарае - куриный божок.
- Вот оно что! - смекнула Вавёра. - Нечистик во Всемила твоего перекинулся да на двор к тебе пришёл. Да не через ворота, травой-живушкой свячёные, а плетень не свячёный проломал.
- Что ж делать? Куда ж Всемил на ночь глядя сошёл? Ой, лихо, лихо! - запричитала Чеслава Первишовна. - Поможи, ведьмарка, поможи!
Выломала из плетня Вавёра прут, стала супротив Всемила и знай себе говорить-заговаривать:
И давай хозяина Челславина охаживать по бокам да по спине. Всемл на землицу упал, в трясучей забился - так не хотел дух пакостный выходить. А как вышел, так Всемил и стих. Перетащили Вавёра с Чеславой мужика в избу, покуда тот в себя не пришёл, там спать и оставили.
***
Воротилась ведьмарка домой, запалила лучинку, да призадумалась.
- Неспроста нечистик явился, неспроста, - котейке своему дымчатому, молвила. - И ещё явится, мстить будет, что не дала дело завершить. Ты смотри, Котофеич, на двор чужих не пускай, да мышей лови. А я тебе сметанки налью да сыру козьего дам.
Муркнул котейка, да из хаты вон пошёл - службу свою нести, от нечистых, да мышей хату хранить.
Вавёра ж посидела-посидела, да спать пошла, так не надумав ничего. Как дрёмушка, бы сова, пучеглазая, в силу вступила, так ведьмарка и приснила сон.
Была она во сне вавёркой рудой, сидела на ладони у Хорса самого, да сказ слушала. Лапти из лыка - лучиков солнечных плёл златобородый Хорс, а лапти тучками Даждю на радость по-над полями пускал, да сказ сказывал:
- Ай, то не ветры поют по-за окраиной, да не волки лютые из леса щерятся - навьи неприкаянные, Можаны холопья, летят да с посвитом, коней плетьми молниевыми погоняючи.
Не помянут их во дни щуровы, ни мёда хмельного, ни хлеба-соли на могилушке не оставят, ни слезинки проронить некому над ними. Уходят они тихутко, да не в Вырай-край и не к щурам да пращурам. Войско навие чёрное: возвернут горюшко своё всем живым сполна.
Закружат, налетев, навьи путника, заберут его душу с собою в поезд. Кто ж тогда воротится в хату, к очагу, к родине да в почёт богов и божунь? Мрая-дух, что войдёт в тебя, подменит то, чем раньше был. И не приметит никто подмены той, и будут мёртвого, аки живого привечать..."
Налетел вдруг вихорь пепельный, закружил вкруг Хорса, лапоть недоделанный из рук выбил. И Вавёру выбил бы, кабы та коготками со всей мочи в рукав узорчатый рубахи Хорсовой не вцепилась.
- Хорсу яркий! Мне, Можане, перечить вздумал? Служек своих на меня науськивать! - из вихря скрежет послышался. - На солнце - ночь, на вавёру - кунь!
Тут и пробудилась ведьмарка с криком. За окошком слепым кочет уж песню горлопанит, а Котофеич дымчатый в ногах Вавёриных сидит, да на хозяйку поглядывает: что кричишь, мол, тут я, котейка твой, в обиду не дам никому.
Супокоилась Вавёра, волосы пригладила, да молвит котейке, усмехаючись:
- Гостей именитых поджидать нам должно теперича.
***
И стала Вавёра ждать. Хату кругом, на земле прочерченным, замкнула да соком травы-живушки, от лета до лета не вянущей, окрапила. Щуров созвала, Белбога помянула, дворовых да домовых хлебушком свежеиспеченным угостила.
А когда солнышко благодатное за лес дремучий скатилось, да день в сумерки перетворился, явился и гость на порог. Девчушка сероокая, на синичку подобная, у калитки встала, да господарыню кличет. Выглянула Вавёра из хаты.
- Чего надобно? - спрашивает.
- Водички испить, - "синичка" ответствует. А сама за спину серп чищенный прячет.
- Так заходи, собак не держу.
Расплакалась девчушка ни с того, ни с сего. Рукавом нос трёт. Ни во двор не идёт, ни прочь.
- Нет у мя деток, Можанушка, не такая ты ко мне пришла, - Вавёра усмехается. - А и молодухой притворишься - травы-живушки не переборешь, не достанешь ведьмарку лапой костлявою.
- Ты почто мраю мою из Всемила прогнала? - грозно Можана рыкает, древней старухой обернувшись. - Не ты селила - и гнать не тебе. Ведала ль ты, рудая, что Всемил этот хмельным по жальнику отплясывал да щуров-пращуров ваших гневил?
- Пьян - что дитя малое. Ни ума, ни сорому: ноги резвые, да язык долгий. Что ж теперь, не жить ему?
- Коль не жить, так и помер бы, - ухмыляется Можана криво, серпом заржавленным помахивая. - А так помыкался б, мрою неприкаянную потешил бы, да отпустила б я его с миром.
- Ладно да складно молвишь, - Вавёра упорствует. - А Чеслава с оравой в чём виновныя?
Храбрится да зубоскалит ведьмарка, а у самой аж дух перехватывает: эдак Можане самой, судьбины да кончины божуне перечить. Век в хате не просидишь, а из хаты вон - тут как тут серп отточенный: обрежет нитинку, что звёздочку Вавёрину на небе держит - и нет ведьмарки.
Почуяла трепет тот Можана, пуще прежнего заулыбалась.
- Страшишься, рудая? Страшись. Бо дорожку мне перебегла, а живою остаться хошь. Покарать бы тебя, как Всемила, да живушкой отгородилась, паскудница эдакая. В вавёрку обернуть бы, так котище твой так и пыхает очами зелёными, в горло и мне вцепится. Навиев напустить, чтоб вусмерть заморочили, так домовики вона как напыжились. Ох, грозна охрана твоя, рудая! Ох, грозна!
А сама от беззвучного смеха так и сотрясается. Отсмеявшись, молвила:
- Живи, Вавёрка, да в дела мои носа свого конопатого не суй боле.
И исчезла.
А ведьмарка спать пошла, счастью своему не веря, что просто так отделалась.