Дуля Сергей Иванович : другие произведения.

Чёрные погоны. часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стройбат. Монголия. Как это было.

Дуля Сергей

ЧЁРНЫЕ ПОГОНЫ

  
   Жёнушке Ирине посвящаю
  

"Проблема "дедовщины" в Армии до сих пор не решена..."

В.В.Путин на ежегодном совещании с руководящим составом Вооружённых сил РФ 09.11.2005 года

Глава из повести опубликована в газете "Орские известия"

N122 (282) от 21.08.1999 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПУГОВИЦА ВСМЯТКУ

   Как-то осенью срочно по делам пришлось выехать в Москву. Стоял мерзкий, слякотный вечер. Погода была явно нелётной, поэтому я уложил свой походный чемоданчик и отправился на вокзал.
   С билетом просто повезло: видимо, кто-то сдал недавно. И уже этой же ночью я входил в купе проходящего через мой город московского поезда.
   С левой стороны в купе спали. С правой - наверху белела постель, и моё место внизу пустовало.
   - Здравствуйте, - услышал я сзади шёпот.
   - Здравствуйте, - ответил я тоже шёпотом, обернувшись.
   Передо мной стоял высокий темноволосый парень.
   - Вы до Москвы? - спросил он.
   - Да.
   - Тогда давайте знакомиться. Алексей, - и он протянул руку.
   Так состоялось моё знакомство с Алексеем В.
   Незаметно пролетели сутки. Мы почти не спали. Рассказывали друг другу интересные, смешные истории, просто говорили о жизни. Он напомнил мне слова Шукшина: "Может быть человек - это неудачная попытка природы познать самою себя". Тут у нас разгорелся жаркий спор. Вгорячах "раздавили" бутылочку и даже не заметили.
   У Алексея что-то случилось в жизни, и он, коренной житель этих мест, навсегда уезжал из своего родного южно-уральского города.
   На второе утро, уже на подходе к Москве, Алексей вдруг вытащил свои два чемодана и что-то начал лихорадочно искать. Результатом поиска были две потрёпанные тетрадки в клеточку. Он протянул их мне.
   - Вот, возьмите на память. Может, пригодится...
   - Что это? - спросил я.
   - Да так, некоторые наброски, - Алексей покраснел. - Вы ж, вроде, пишите.
   За окном уже мелькала Москва. Мы стали собираться.
   Тетради я положил в чемоданчик и вспомнил про них только дома. Записки моего случайного попутчика показались мне интересными. Несколько раз их перечитал, кое-что, совсем не книжное, убрал и теперь предъявляю их на ваш суд.

* * *

Вместо предисловия

   Дорогой читатель! Хочу сразу предупредить, что перед тобой не роман и не повесть о лихих армейских приключениях какого-то парнишки. Скорее всего, получится что-то вроде дневника, быть может, с несвязанными между собой событиями, людьми, фактами...
   Обычно ни один перекур, ни одна мужская компания не обходятся без воспоминаний о срочной службе. И пусть ты после неё некоторую часть времени находишься вдали от дома - это не так запоминается, как - то, что происходило с тобой за два незабываемых года службы в Армии.
   В свои двадцать пять я уже столько наслушался этих рассказов, воспоминаний, что если их записать, то получится, пожалуй, не один том с "Большую Советскую Энциклопедию". Но, насколько мне известно, никто никогда не описывал свою службу, как говорится, от "А" до "Я".
   Может быть, есть и такие места службы, о которой рассказывается в этих повествованиях, но не везде же так! Не приходилось читать, чтобы у кого-то служба была похожа на нашу. Служил я не в Афганистане. У нас не убивали.

* * *

   Чёрт возьми, как быстро летит время! Начал писать "предисловие" через год после Армии, а сейчас скоро будет три года, как вернулся домой. И только теперь вот взялся писать дальше. Вернее, "взялся" - не то слово. Может быть, немного попишу, а потом заброшу эту тетрадь ещё на два года или насовсем. Какой, к свиньям, из меня писатель? Настроение мрачноватое, вот и потянуло к своим записям. Итак, короче. Сейчас покурю, и начнём.
  

Начало

   В Армию я уходил без традиционных "проводов". Так мы решили на семейном совете: папа, мама и я. Моего брата Анатолия с его женой Людой в городе в то время не было: уехали в Оренбург к родственникам.
   Решили так потому, что, во-первых, проводы уже были. И из этого ничего хорошего не получилось. Меня однажды уже провожали в Армию полугодом раньше, осенью 80-го. Шли в одной команде с Серёжкой Д., моим одноклассником. Команда - ГБ (Государственная безопасность. - Д.С.). Я в Оренбурге не прошёл комиссию по зрению. Три дня там проспал на нарах в областном военкомате, пропил с ребятами имевшиеся деньги и вернулся лысый, зелёный от пьянки и сердитый на всё и на всех.
   Так вот, Серёга уже топтал сапоги где-то на Украине в лесах, охраняя военные объекты, а я снова пошёл работать на свой завод.
   Но 8-го апреля следующего года, как снег на голову - повестка: 10-го уже отправляют. Это была вторая причина не устраивать проводы: маме за какие-то два дня было бы очень трудно готовить, бегать по магазинам, "собирать" гулянку.
   Итак, 8-го апреля мы с другим моим одноклассником получили повестки в военкомате. 10-го отбываем! Сразу - в магазин. Взяли. В башке всё бурлит. Не укладывается в сознании, что послезавтра нас уже здесь не будет.
   Чтобы немного остыть, решили одну бутылку опорожнить сразу. Зашли в кулинарию. Нагло, на глазах у всех взяли стаканы с прилавка и, чуть отойдя, залпом выпили изрядную порцию холодной отравляющей жидкости. Знай, мол, наших. Призывники!
   На улице погода была весенняя. Где снег, где уже вода. Светило, но ещё не грело солнце. Чувствуя, что пьянеем, мы побыстрей пошли на трамвай.
   Приехали к Илье домой, собрали кое-что поесть (у него дома никого не было). Пришёл Сергей Н. Он, оказывается, тоже попал с нами в одну команду. Ещё раз приложились к рюмкам, и я пошёл домой "обрадовать" маму.
   Следующий день, 9-го апреля, у меня не задержался в памяти. Видимо, провёл с друзьями. 10-го проснулся поздно, и сразу стало как-то тревожно на душе. Помню, как сейчас, - открыл глаза, потянулся, и тут что-то ёкнуло в груди. "Что такое? Что случилось? Ах, да! Меня сегодня забирают в солдаты!"
   Подошла мама:
   - Вставай, сынок. Будем собирать рюкзак...
   Было почему-то на всё наплевать: что обуть, что брать с собой из еды, из одежды. Что мама положила, со всем соглашался. Ходил по комнатам, как неприкаянный, гладил Мурзика, включал и выключал магнитофон.
   Пришёл Олег, ещё один одноклассник. Он из-за нас с Ильёй примчался из Челябинска, оставил на время свой институт. Капитально посидели с ним за столом. Потом посидели с папой и мамой. Лёг вздремнуть. Вроде бы глупо, да? последние часы дома, а я спать завалился.
   К вечеру меня разбудили. Приехал Витька Н. И с ним немного посидели за столом, и пошли на автобус Толика: он нас ждал напротив дома.
   Мама не поехала в военкомат: на улице был гололёд, к тому же она боялась сильно там расстроиться. Группу провожающих дополнила моя двоюродная или троюродная сестрёнка Таня.
   Майор построил нас в коридоре второго этажа. Что-то говорил, ругался, наверное, насчёт водки. Потом выдал деньги (что за деньги?! - Д.С.), и мы вывалились из военкомата, и сразу попали в толпу пьяных, орущих идиотов. Вся площадь перед военкоматом была запружена народом. Чуть подальше у обочины, поджидая нас, стоял "Икарус".
   На прощание с родными дали 5 минут. Минуты три я продирался к тому месту, где стояли папа, Витька и Таня. Обнялись, поцеловались. Засигналил автобус. Вой поднялся вообще невообразимый. С трудом стал прорываться к "Икарусу". Путь мне прокладывал Витька. Помогали нам и офицеры, где пинками, где кулаками расталкивая пьяных, невменяемых и орущих идиотов, освобождали нам дорогу.
   Отчётливо помню, как на моём пути к автобусу рухнула какая-то пьяная вдребезги бабка. Я хотел переступить через неё, но толпа колыхнулась, я поскользнулся и наступил на что-то мягкое, податливое. Кто-то ещё придавил её, и откуда-то снизу из-под ног вырвался дикий нечеловеческий крик. Видно, сразу протрезвела старая дура.
   С помощью Витьки взобрался на подножку автобуса, оглянулся последний раз туда, где стояли папа и Таня. С Витькой пожали друг другу руки, и я направился к ребятам. В дверях единственной открытой двери "Икаруса" стояли два лейтенанта и пинками отгоняли лезущих туда, не знаю зачем, людей. А в хвосте автобуса уже тихонько звенели стаканы, пахло водкой и солёными огурцами...
   ...Поезд, гитара, песни о доме, о родном городе, снова водка...
   Только приехали в областной военкомат - сразу на комиссию. Потом забежали в какой-то барак - опохмелились. Орут - строиться на плацу. Неровно выстроилась толпа слегка пьяных, злых и психованных призывников. Для многих за день это было пятое или шестое построение.
   Перед нами - "покупатели". Глашатай выкрикивает фамилии. Парни, кто с матерщинкой, кто с облегчённым вздохом, выбираются из нашей орды. Их строят и сажают в автобусы. Давайте, мужики, счастливо! Оставшихся в строю распустили.
   Наш лейтенант отважился повести нас в столовую, за забор - в город. По дороге - скинулись, сбегали, взяли. Пили прямо в столовой, за столами. Снова привели за забор. Помню, приходили брат с женой. Но, ни меня не выпустили к ним, ни их не впустили. Так, повидались через ворота и всё.
   Снова построение. На душе стало муторно. Лучше б они не приходили.
   Стоим. Кто-то курит, кому ещё лезет - пьёт прямо в строю. Вдруг, слышим, кричат:
   - Из Советского райвоенкомата...
   Это же мы, чёрт возьми! Как сквозь туман слышу:
   - Ну, давай, Алёха! Через два года увидимся!
   Илья вышел на плац. Опять фамилии, фамилии... И вдруг - моя. С радостью расталкиваю ребят и тащусь туда, в кучку оживлённых, своих, родных одно-городских парней.
   Сразу же пошли слухи: кто нас "купил"? Что за эмблемы у них на петлицах? Леший их разберёт. Но один шёпот, как шорох листьев, услышали все: "Загранка..."
   Посадили в автобусы. Везли недолго. Стоп. Что это? Баня! Ещё не вечер. Ещё открыто. Срочно освободили три рюкзака. Местные ребята побежали в магазин. Мы, группа земляков и несколько оренбургских, сидим возле бани. Ребята исступлённо курят. Я всё удивлялся - и как они не одуреют от этого. Я ещё тогда не курил.
   Принесли. Так отметим же последние часы пребывания на родной земле весёлым звоном бутылок!
   Здесь, в бане, мы с Ильёй познакомились с Борей. А, получилось, как. Зашли в баню. Сержант стоит, орёт - раздевайтесь! Смотрю, рядом еле держится на ногах бледный, как полотно, сивый парнишка. Лицо знакомое, наш, вокзальский, - решил я. Но на этом лице было выражение такой муки и страдания, что охота было заплакать. И если б я его не подхватил за руку, он бы, наверное, рухнул и не поднялся до следующего утра. Сержант всё понял. Показал, как выйти во двор. Вытащили мы его с Ильёй, я этому сивому: - Рыгай! - говорю. Он крутит головой - не хочу мол. Я разозлился, взял его руку и с размаху запихал ему в рот... По ходу чуть и нас не стошнило. Короче, затащили мы его в предбанник, разделись. Уже не до мытья, и так - последние. А на выходе - сидит старшина и, презрительно окинув взглядом наши голые голубые тела, командует солдатику - этому 52-й размер, этому - 50-й. Дали портянки, сапоги. Парни мечутся, никто не знает, как наматывать портянки. С улицы уже орут: "Строиться!" Как, строиться-то? Босиком что ли? Мать их...
   Кое-как намотали. Вывалились из бани. Вперёд - на автобусы! Куда везут? Плевать! Мы уже в шинелях, и оказывается - ещё не всё выпито. Пустые бутылки на ходу автобуса летели в окна. Закурили. Офицеры кричат на нас до посинения. Всё по боку! Прощай, гражданка!
   ... Наверное, уснул. Очнулся - стоим. Все выходят. Казармы, много белых кирпичных казарм. Что это за часть? Мы здесь будем служить? Вот тебе и отметили "последние часы пребывания на родной земле"! А служить-то будем возле дома, под Оренбургом!
   Снова - строиться, списки, фамилии. Разбили по взводам, ротам. Мы с Ильёй опять вместе, и этот сивый с нами. Повели в столовую. Наконец-то поняли, куда попали - пересыльный пункт "Павловские лагеря". Отсюда дорога одна - за границу. Только вот куда? В Афганистан или в Европу? Помню, у меня наступил период апатии. Было начихать, куда забросит судьба: хоть в Германию, хоть в Афган, хоть к чёрту на рога.
   Неделю нам пытались привить первые навыки армейской службы - построения, строевая, вечерняя поверка. Зря трудились, уважаемые! У нас ещё остались деньги, и водка продавалась не по бутылке в руки.
   Помню, до чего опошлили вечернюю поверку. Лежим одетыми, в грязных сапогах на кроватях. Кто курит, кто пьёт, кто в карты дуется. Молоденький холёный лейтенантик, бедный, весь в "мыле", не может заставить нас построиться. Потом выходит к дверям и зачитывает список фамилий. Кто в ответ кричит "я", кто - "мы", кто вообще не подаёт признаков жизни.
   Как-то днём прошёл слух, что завтра нас отправляют. Слух слухом, но поверили в него все. А отправляют в Монголию. Теперь уже вся казарма, не делясь на кучки, стала лихорадочно готовиться к "отплытию". После обеда начался запой. Пили весь этот день и всю ночь.
   На следующее утро нас и, правда посадили в автобусы и привезли в оренбургский аэропорт. Местные парни сразу стали звонить домой. Отсюда я послал своё первое письмо родным. Вечером погрузились в самолёт. Посидели в нём с час. Потом - вытурили. И главное, что больше всего бесило, - никто ничего не знает: когда полетим, куда, какого чёрта мы сидим всю ночь на бетонке под открытым небом и лязгаем зубами?
   Наконец-то утро. Опять на этот же самолёт и - вперёд! Вылетели утром, летели часов пять, а прилетели в Улан-Батор вечером. Что за бред? Ах, да! Мы же летели с запада на восток. Значит, если назад мы вылетим отсюда утром, то и прилетим утром. Назад... Боже мой, когда это будет?! Когда ты соблаговолишь отпустить нас, развесёлая страна Монголия? И какими мы вернёмся? Что ты с нами сделаешь?
   Улан-Батор - столица Монголии. Какая же это столица, если даже аэропорта нет? Кусок бетонной полосы и какие-то бараки рядом. Или это не центральный аэропорт? Опять никто ничего не знает. Дует сильный ветер. Песок уже скрипит на зубах. Красное солнце садится за сопки. Где-то там наш дом. Сопки, сопки, кругом одни сопки. Даже травы нигде нет, не то, что кустика. Вспомнились слова Лермонтова: "Придётся ли свидеться? Жизнь наша полна неожиданностями..."
   От ветра уже слёзы катятся из глаз. Быстро темнеет. Начинаем мёрзнуть. Какого дьявола уже целый час стоим строем? Шуток не слышно. Парни молча курят, пряча огонёк в рукав шинели - не так от офицеров, как от ветра.
   Наконец-то, дождались. Подъехал УАЗик. Вышли военные, поздоровались с нашими офицерами, что сопровождали нас от Оренбурга. Началась проверка по списку. Все на месте. Никто не вывалился по дороге и в самолёте не остался.
   Взяли другой список. Набирают в "учебку", в сержанты. Стало ясно: у кого среднетехническое образование, тех и выбирают. Нашего Борю раза три выкрикнули, он наотрез отказался идти в "учебку". Потом предложили - кто хочет по желанию. Человек пять вышло ещё. Лёгкой жизни захотелось? Дёргайте, козлы... И имя тебе будет: "Кусок".
   Наконец-то, поняли, кто мы теперь такие. Бойцы ВСО, военно-строительного отряда. Военные строители. Стройбатовцы.
  

Новый год

   Первый Новый год в Армии почти стёрся в памяти, молодыми были ещё. Скинулись с получки, набрали жратвы в казарму, по телевизору смотрели "Голубой огонёк", вот, пожалуй, и всё. 1-го января с утра - драчиловка на плацу. Офицерьё с похмелья, давай гонять, кто во что горазд. Снежок почистить, песню спеть до хрипоты на морозе и ветру.
   Зато второй Новый год, когда мы встречали наш дембельский, помню хорошо. На работе 31-го декабря с утра оживление. С ребятами загодя припасли "Огни Москвы" (лосьон такой) в умеренном количестве, так, чтобы не до блевотины. Тихо, мирно хрюкнули. А он, гад такой, синего цвета. Невольно передёргиваешься, когда ко рту подносишь, и с мамой прощаешься, когда пьёшь. Ну, да ничего, никто не отравился. Кстати, это последний раз я его пил. До дому-то мало уже оставалось, и подсознание твердило: не пей, приедешь домой больным или придурком! Но сознание упорно стояло на своём - никогда ты домой не попадёшь, никогда!
   И, правда, это было самое тяжёлое время - декабрь 1982-го - январь 1983-го. Глаза б ни на что не глядели. На улице адский холод, свирепый ветер, ноги примерзают к подошвам сапог. Валенок нет, сносили ещё в прошлом году. Да и ненадолго их хватает, если ходить по голой земле. От силы - на месяц. Там зимы не снежные, всё выдувает постоянный ветер. А впереди, до дембеля, ещё долгие, долгие месяцы. Ребята стремились одуреть, с чего бы то ни было, лишь бы забыться хоть на день, хоть на час.
   После Нового года запретили продавать лосьоны "Огни Москвы" и "Огуречный" (зелёного цвета и пахнет огурцом, закусывать не надо, очень ценился среди нас, был, как валюта). В пять раз подорожало кофе. Ребята курили анашу, через санчасть доставали "колёса". Курить я пробовал, приятно, весной пахнет в сорокаградусный мороз, но сильного действия на себе не ощущал, не "торкало", так сказать, и что бы, не переводить добро, редко баловался этим. Слава Богу, чая было навалом любого сорта. После индийского - лёгкое одурение, становится хорошо, как после пива; после краснодарского - неплохо бы курнуть; зато после 36-го - полный мрак, полное одурение и отупение.
   Однажды хотел вспомнить, как зовут мою маму и не смог. Отца вспомнил, а мать не могу, хоть убей. Весь вечер мучался, наутро вспомнил. Но дом и родители представлялись, как что-то нереальное, будто видел давным-давно в кино. И так - каждую ночь в казарме: чифир, торчок, дым коромыслом из всех углов.
   Человек пять из роты постоянно сидят на гауптвахте. Кто - за пьянку, кто - за неповиновение, а то и просто часто стали сажать дневальных и дежурного по роте за бардак в подразделении. Всем стало всё до фени. Если осенью, когда проводили на дембель своих сержантов, появилось оживление (как же! - через полгода и мы уйдём в дембель: все начали готовить себе парадки, сапоги, фураги), то в середине этой лютой зимы на всех навалилась апатия. Помню, я уже чаю накупил, кофе, чтоб домой везти - в декабре всё сожрали! Кто продавал чемодан, кто сапоги дембельские, чтобы чаю купить, да самогона у специалистов...
   Ой, что-то меня сильно увело. Начал про Новый год, а горожу совсем не то.
  

Новый год (продолжение)

   Так вот, про встречу нашего дембельского Нового 1983-го года. Хотя там ничего интересного и не было. Просто, когда пришли с работы, нас кто-то "застучал", что мы пьяненькие. Офицеры вызвали нас в канцелярию, и - давай обнюхивать. А от нас - ну никакого запаха. Мы этот лосьон, чем только не заедали, даже почками от деревьев. Тогда ротный заставил нас приседать. А мы не поймём, приседаем - хихикаем. Вот, думаем, потеха! Да ещё обкуренные так, что от любого слова можем расхохотаться. Поприседали... А он, гад, опять к нам подходит и снова нюхает. Сам, стервец, до вечера сидел в казарме, не выпил ни грамма в предновогодний день - лишь бы нас уличить в выпивке.
   Короче, из всей нашей ОГМовской оравы он унюхал только двоих - меня и Илью. Остальных сразу вышвырнул в коридор. Мы стоим и улыбаемся. Конечно, провести Новогоднюю ночь на ГУБе нам категорически не хотелось. Но не плакать же?
   Допрос и угрозы длились с полчаса. Потом капитан выдохся. А мы всё стоим и улыбаемся. Нам весело от того, что дома у него уже, наверное, стол накрыт, и жена с сыном заждались, а он тут весь день сидит, как сыч, и вылавливает "особо опасных преступников". И, видимо, ещё гордится этим. Может быть, и дырочку сделал себе под майорские звёзды. Дурак ты, товарищ капитан! Пока мы тебя сейчас отвлекаем, там, в роте, ребята гудят по-настоящему - через два часа Новый год! Последняя встреча Нового года в вашем "обществе", товарищ капитан. И вообще, какое ты имеешь право орать на нас и угрожать нам? За полтора года нашей службы ты, капитан, хоть с одним из нас поговорил по душам? Ты спросил, что у нас дома? Это только в кино показывают...
   Наши мысли он, конечно, не уловил, но внезапно заорал:
   - Чего лыбитесь? Катитесь к чёрту! Завтра на ГУБе будете улыбаться!
   Вот так наши улыбки позволили нам встретить Новый год с друзьями, а не с половой тряпкой в обнимку. Ребята, узнав, что 1-го января нам грозит "заточение", начали пичкать нас за праздничным столом:
   - Давайте, набирайтесь силы, а то там не больно-то поешь.
   На ГУБе мы с Ильёй уже бывали, не новички. Весь следующий день были готовы, как пионеры, отдав личные вещи товарищам. Но комендачи за нами не пришли, и было даже стыдно перед парнями, что лишили их такого зрелища: нас под автоматами ведут на ГУБу, а потом, суток через шесть, мы возвращаемся похудевшие, ободранные и злые, как собаки.

Крещение

  
   Лето 1981-го года. Первые месяцы службы. Подъём - в 5-30 утра. Зарядка. Бегать трудно - воздух разрежен, задыхаемся. Умылись - заправка постелей. Как бы хорошо ни заправил, сержант подойдёт и всё снова раскидает. И так пять-шесть раз. Наконец, все заправили на "отлично". Входит прапорщик:
   - Что-то в казарме прохладно стало. Рота, отбой!
   Раза три - отбой, подъём и опять заправка постелей. Потом бегом - строиться на завтрак. Доходим с песней до столовой. Прапору не понравилось, командует сержанту:
   - А, ну, всю роту назад к казарме и оттуда с песней, строевым шагом, чтоб я здесь слышал!
   И сам стоит, курит.
   Проглотили завтрак - и на политзанятия. Потом на плацу - развод по местам работы. Сели в бортовые машины, поехали.
   Приезжаем с Геной к себе на работу в ОГМ (отдел главного механика). Работали мы слесарями по ремонту строительного оборудования. Начинаем копаться на улице с компрессором или насосом. Вдруг один из "этих" как бы ненароком выходит на улицу из бытовки. Посмотрит на солнце, по сторонам - нет ли поблизости гражданских, и говорит нам:
   - А, ну-ка, зайдите к нам в бытовку. Вначале ты, длинный.
   Это меня. Ну что ж, лучше получить свой "паёк" с утра. Генок нервно закуривает. Я ещё тогда не курил - продавал свои сигареты или отдавал Илье или Гене. Я подмигиваю Гене и иду.
   В бытовке сильно накурено и пахнет чифиром. Уже обкурились с утра пораньше, суки! Их у нас было человек шесть. Сидят вдоль стен, курят. Я встаю посередине. Прямо, как в гестапо. Комедия! Рожи у всех лоснятся от пота - чифир выходит через поры. Но рожи-то крестьянские! "Сибирь тупорылая" - мы их звали в то время промеж себя. (Не путать с дембелями-сибиряками, которые нас встречали и оберегали первые дни в МНР, но об этом - позже). Самый мордастый спрашивает:
   - Ну, ты че, курить не начал? А то - на, дедушка Советской Армии угостит тебя.
   - Нет, - говорю, - не курю.
   - А, почему нам сигареты не отдаёшь? (Нам давали по пачке сигарет через день).
   Говорю - "Попа не слипнется?" - или что-то в этом роде и тут же получаю удар в челюсть откуда-то сзади и сбоку. Спереди они никогда не били, бздели, всегда - сзади.
   Пока я встаю с пола, оглядываюсь, уже невозможно определить, кто бил, чтобы потом где-нибудь зажать эту мразь и придушить. Я стою, как затравленный зверь, и несколько секунд тупо соображаю, на кого броситься. С губы на гимнастёрку капает кровь. Кто-то спрашивает:
   - А, когда нам будешь деньги отдавать? (Мы в месяц получали по 40 тугриков - 10 рублей на наши деньги. В первые месяцы службы проедали их в чайной за 2-3 дня).
   Я улыбаюсь дикой улыбкой и говорю: - А, вот это вы не хотите? - и показываю соответствующее место.
   Снова удар сзади. Пинают. По указке мордастого резко прекращают и опять сидят на своих местах.
   Встаю. Мордастый говорит:
   - Иди. На сегодня - всё. А про гимнастёрку, что в крови, скажешь - мясо в столовой рубил...
   - Без сопливых, - говорю, - разберёмся.
   В спину мне летит кружка.
   Подхожу к Гене, спрашиваю закурить, вытираю кровь рукавом. Как тут не начнёшь курить?
   Гена идёт в бытовку. Делаю несколько затяжек и отшвыриваю сигарету. На душе становится легче. Появляется Гена. Он в таком же виде, как и я, только губы сильней разбиты. Они у него большие, мясистые - трубадурные, - он в трубу дует. Музыкант, одно слово. Говорит - одному из них успел по морде съездить. Молодец! - говорю. И принимаемся за работу.
   Так продолжалось несколько месяцев, всё лето. А всё потому, что нашу бедную роту "одного призыва" саму раздирали драки и распри. В роте мы дрались каждый вечер с туркменами, узбеками и даже между собой, пока, наконец, к сентябрю не обессилели. И тогда мы ночью, впервые за всю службу, сварили прямо в казарме три ведра кофе, искурили "трубку мира" и решили все вместе дать отпор дедам. Они нам уже все осточертели до смерти. Нужен был повод собрать их всех вместе и бить, бить, сколько хватит сил.
   Дедов была тоже целая рота. Но это нас уже не пугало. Нас теперь сам чёрт не мог испугать: вся наша рота стала - одно целое. Нужен только повод, и вся рота сбежится на побоище. А там видно будет, чья возьмёт: русские и туркмены или сибиряки.
   Через несколько дней наша рота была дежурной по столовой. В наряде наших было человек пятнадцать. Дед подошёл к мойке и швырнул тарелку в нашего парня:
   - Ты чё, сынок, мне грязную суёшь?
   Ну и началось. Наших - пятнадцать, дедов - вся рота. А мы сидим у себя в казарме, подшиваемся, чистимся и ничего не знаем. Вдруг прибегает наш парнишка - весь разорванный, в крови:
   - Наших бьют!..
   Мы бегом на улицу. Спасибо, сержант нас кое-как остановил, построил, и мы быстрым шагом, с песней идём мимо штаба. И точно - вот он комбат.
   - Куда идёте? - спрашивает у сержанта.
   - В столовую, помогать своему наряду посуду мыть.
   - Молодцы, - говорит, - хорошо поёте!
   И, правда, так мы ещё ни разу не пели.
   Прибегаем в столовую, а там уже всё кончено. Наши парни умываются, стирают куртки, штаны от крови.
   Так наша рота получила первое боевое крещение. Вторая и последняя битва с дедами произошла по нашей с Геной "вине". А прелюдия её была такой.
   В ОГМе в то время нас, молодых, работало пятеро - Фаза, Терентий, Толик, Гена и я. Фазу постоянно посылали на участки по электрической части, он был электриком. Терентий - тракторист, тоже весь день в разъездах. Толик - художник, вечно, то монгольскую школу оформляет, то детский садик. Короче, в ОГМе в основном были только мы с Геной против шести дедов. В день инцидента в столовой нам выдали получку. Деды, конечно, об этом уже узнали, и с утра будут ждать нас в ОГМе. Так дальше продолжаться не могло.
   Вечером мы с Геной этот вопрос обсудили и решили дать бой. Двое против шестерых - жидковато. А проигрывать не хочется: потом вообще заклюют. "Нам с тобой нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!.." Подошли к Толику. Он с одного с нами города. Сразу всё понял и сказал, что с утра поедет не рисовать в школу, а с нами, в ОГМ. Начальнику скажет - за красками приехал. Подошли к Фазе и Терентию. Они вначале замешкались. Мы с Геной давно подозревали, что они отдают дедам деньги и сигареты. Деды их не трогали. И портить с дедами отношения им явно не хотелось. Но потом, видимо, сообразив, что им всё же полтора года жить не с дедами, а с нами - согласились. Согласились, когда я всё понял и пожалел, что мы к ним подошли: ещё испортят завтра всё дело.
   Спал я в эту ночь на редкость спокойно, не чифирил, не курил допоздна. С утра встал со свежими силами, но с каким-то мандражем в душе. Охота было побыстрее сделать то, что задумали, и посмотреть, что получится. Сейчас у меня такое состояние бывает только перед ответственной игрой в волейбол.
   После развода деды раньше нас уезжали на работу в ОГМ. Обычно приезжаем - они уже сидят в нашем маленьком цехе, где-то 3 на 5 метров. Сюда с утра заходит мастер и раздаёт всем работу.
   Наш план был прост, как 3 копейки, и в то же время нагл и неправдоподобен с точки зрения дедов (если бы они заранее узнали его, они именно так и подумали бы о нём). Нам нужно было успеть до 8-ми часов утра прибыть в цех, так как именно в это время появлялся мастер Володя и всех разгонял по работам.
   Мы - я, Гена и Толик (на Фазу и Терентия уже не было надежды) - должны неожиданно залететь в цех и сразу, без разговоров, начать бить дедушек. Бить надо по лицу изо всей силы и постараться с самого начала, благодаря внезапности, "вырубить" хотя бы двух из них. А потом - нас уже трое против четверых, и там видно будет, что делать дальше.
   С машины почти бежали в ОГМ. Было без десяти восемь. Терентий и Фаза тоже были с нами. Наш обозлённый вид прибавил им решимости. Гена выбрал себе "мордастого". Я выбрал помесь "чукчи с корейцем" по имени Роман. Он больше всех меня доставал. Кстати, с тех пор я ненавижу это имя сильней, чем ненавидел этого самого Романа. Толик сказал: - Кто под руку попадёт. Он их ненавидел всех одинаково.
   Влетаем в цех. Кто-то из дедов расплылся в улыбке:
   - Вы, наверное, тугрики принесли?..
   Я краем глаза заметил, что Гена несколько замешкался - не было его противника, "мордастого". Но мой Рома был здесь. Он сидит на столе, остальные на верстаках. Сзади Ромы кипятится чай. Я подлетаю к нему и со всей силы бью по узкоглазой роже. Он падает на спину, опрокидывает чайник. Оборачиваюсь. Гена прекрасным ударом сбивает с верстака улыбчивого дедушку, что спрашивал про тугрики. Толик расквасил нос ещё одному. Терентий сцепился с четвёртым дедом. А вот Фазе туго пришлось. Он опоздал с нападением и теперь вынужден был защищаться: пятый дед соскочил с верстака и теперь зажимал его в дальний от меня угол, у двери.
   А теперь представьте себе наш маленький цех, узкий проход между верстаками и стеллажами, в котором сцепились в свирепой драке десяток парней. Дрались кулаками, били локтями по лицам соседних противников. Но Роман, гад, оказался жилистым, всё пытался обхватить меня и повалить на пол. Там, где-то под ногами уже катался Терентий со своим дедом. Наконец, после моего удачного удара в висок Роман отлетел к столу. Но на меня бросился дед Толика. А Толик в это время несколькими ударами помог Фазе выправить положение. Вижу, ещё доля секунды, и я не досчитаюсь нескольких зубов. Резко наклоняю голову и бью ею Толикова деда в живот. Он охает и оседает. Не успев разогнуться, чувствую тиски на шее. Да! Самые настоящие тиски, только из пальцев. С большим трудом пытаюсь вывернуться. Это на мне повис Роман и, как камикадзе, вцепился в горло. Его тело дёргается. Оказывается, это Гена его бьёт по загривку и оттаскивает от меня за волосы. В глазах у меня темнеет. Потом ребята меня долго подкалывали - расскажи, как тебя "кореец" чуть не задушил. И синяк, как обруч, долго не сходил с шеи.
   Дверь открывается - входит мастер. Очки его лезут на лоб. Он пытается что-то сказать, вот уже открыл рот. Но тут один из дедов говорит, повернувшись к нам:
   - Ладно, сыночки, завтра посмотрим...
   И они выходят, оттолкнув Володю от двери. Нам в пору бы сказать друг другу: "Ну и рожа у тебя, Шарапов...". Но куда там Шарапову до наших мордашек.
   Наконец, Володя обретает дар речи и, как любой нормальный человек, видевший только конец потасовки, спрашивает:
   - Вы, что тут делали - дрались? А-а-а?
   Ответа он не дождался. Все были заняты делом. Терентий стоит на корточках и выуживает из-под верстака всякую дрянь, пытаясь найти пилотку. Я сижу на верстаке и балдею - у меня кружится голова. Фаза скептически рассматривает своё лицо в чудом уцелевшем зеркале с таким видом, будто если уши или нос ему сейчас не понравятся, он заменит их на другие. Гена то и дело прикладывает руку к своим большим трубадурным губам и, глядя на оставляемую на руке кровь, пытается вычислить, сколько он её сегодня потерял. Толика в этот момент интересует лишь его хэбэшная куртка, на которой почему-то не осталось ни одной пуговицы и, в довершение всего, - у ременной бляхи отвалился крючок. Он с надеждой посмотрел на мусор, извлекаемый Терентием из-под верстака: вдруг там окажется и новая бляха.
   Итак, назавтра дедушки пообещали нам что-то интересное. Весь вечер в казарме мы вырабатывали план действия на утро. О многом пришлось передумать. Групповая драка - рота на роту - здесь ГУБой не отделаешься. Зачинщикам определённо грозит что-то покруче. А зачинщики кто? Ясное дело - Гена да я.
   Наконец, все разошлись спать без всяких ночных чаепитий и перекуров, решив, что утром будет видней. Но уже костяк ребят выделился - человек пятьдесят, которые обязательно должны будут сопровождать нас в ОГМ. Остальные, человек шестьдесят, должны наутро идти по рабочим местам и что-нибудь наврать про отсутствующих, чтобы не вызывать подозрений у спецов. (Спецы - Советские специалисты в братской Монголии, приехавшие за "длинным рублём" - Д.С.) И, не дай бог, звонков в часть: куда это, мол запропастились пятьдесят человек из 2-й роты 4-го военно-строительного отряда? А если офицеры дознаются - тогда крышка всему предприятию.
   Утро 14-го сентября. Мамин день рождения - поэтому и запомнил. Ярко светит солнце, но уже довольно прохладно. Изо рта идёт пар, и лужицы в тонком ледке. Незаметно пролетели традиционные утренние процедуры - и подъём, и завтрак, и строевая, и развод на работу.
   Вот и приехали. С Геной первыми спрыгиваем с машины. Молча идём в ОГМ. По дороге закуриваем. Входим в ворота. Толик, Фаза и Терентий чуть отстали. Возле ворот сидит на корточках дед Мустафа (это его настоящее имя). Мы с ним никогда не враждовали, и он нас ни разу не трогал. Поэтому проходим мимо него спокойно. Внезапно он вскакивает и прыгает на нас (вот что значит внезапность и усыплённая бдительность!). Я едва успеваю увернуться, а Гена получает сильнейший пинок под дых. Подбегают наши - Толик, Терентий, Фаза. Мустафа так же резко отпрыгивает от нас с Геной (Генок зажался и присел от боли) и усмехается:
   - Натворили вы вчера дел, ребятки. Сейчас мы вас убивать будем...
   И тут случилось невообразимое: изо всех наших бытовок (а их у нас было штук пять: бытовка жестянщика, бытовка плотника, где мы получали свой "паёк", бытовка художника...), как муравьи перед всемирным потопом, начали выбегать деды, человек сорок. С десяток сразу побежали отрезать нам, пятерым, дорогу к отступлению. Побежали к воротам, бедненькие. Они там больше всех потом и получили.
   Все эти события, начиная с того момента, как мы вошли в ворота, пронеслись за несколько секунд. Поэтому я не успевал додумать, что сталось бы с нами, не будь где-то рядом наших ребят. Или они ещё не успели приехать?
   Вдруг Генка резко разогнулся и заорал:
   - Бей Мустафу!
   Мустафа к нам был ближе всех дедов, которые, видимо, должны были действовать по сценарию, и ждали чьей-то команды, может "мордастого". У меня под ногами валялась ржавая труба метра на полтора. Я живо её схватил и изо всей силы огрел Мустафу. Пока он пытался увернуться от второго удара моего оружия, Генок подскочил к нему и отомстил тем же приёмом под дых. Мустафа сразу упал на колени и скукожился.
   Ещё мгновение - и все деды, все сорок человек, кинулись бы на нас и разорвали б в клочья. Замесили бы ногами. Но вот именно в эту секунду, (вспоминаю фильм "Чапаев"; конница Чапая всегда появлялась в самую критическую минуту...) именно в эту секунду с такими же дикими воплями и молодецким свистом, с которыми татаро-монголы врывались в русские поселения, нервируя противника и сея панику, наша "полусотня" буквально смяла выставленный авангард дедов у ворот и бросилась на остальных. В ход шло всё подряд. Пролетела пара минут, и противник дрогнул. Деды побежали в поле, в сторону города Баганура.
   Что в жизни может быть азартнее погони? Мы понимали: если они успеют добежать до города, то будут спасены. Самые резвые из нас стали схватывать их с флангов и сгонять в кучу. Основная сила бежала по центру, сбивая с ног и затаптывая запыхавшихся дедушек. В принципе, это были самые умные из них (или самые хитрые?), им меньше всего досталось, как и Мустафе.
   Ближе к городу был проложен канал на случай разлива реки Керулен и сбора талых вод (при нас она ни разу не разливалась). Если они успеют перемахнуть через канал, то всё пропало. Поскачут в разные стороны, как блохи.
   Но мы успели.
   На краю канала схватили дедов кольцом, и началось побоище. Весь подручный инструмент пришлось бросить вовремя гонки. Дрались ремнями, кулаками, ногами. Их спасло то, что они слабо сопротивлялись. А лежачих, как известно, не бьют. Они просто обалдели от такого поворота событий. Драма проходила молча. Слышно было лишь учащённое пыхтение, да приглушённые тупые удары. И вдруг "мордастый" взмолился:
   - Хватит! Нас же посадят из-за вас! Нам на дембель через месяц!
   Нам в этот момент было наплевать и на ГУБу, и на трибунал, но в словах "мордастого" прозвучала такая тоска по дому, что мы опустили руки. Этими словами деды признали своё поражение.
   Мы молча наблюдали, как они собирали свои ремни и пилотки, и уходили в сторону города, а в груди у нас трепыхалось, словно воробей, слово "победа!"
   Теперь до самого нашего дембеля - свобода! Никакой дедовщины. Хоть мы и не стали ещё "помазками" (отслужившими полгода), но уже отвоевали себе место под солнцем. Тут же, на поле, придумали заклеймить свои телаги (телогрейки - Д.С.) цифрами на левом рукаве: 2/4 - вторая рота четвёртого военно-строительного отряда. Знай - наших! Чтобы остальные солдатики отличали нас, не строили иллюзий и не искали приключений.
   Прошло всего полчаса рабочего времени. Ребята быстро рассосались по своим участкам. А мы впятером пошли назад, в свой родной ОГМ.
   У ворот стоял мастер Володя. Его очки на солнце сверкали за километр. По пути я сказал ребятам, какими словами он встретит нас, когда мы подойдем.
   - Где вы были? А-а-а? Опять дрались? - спросил Володя.
   Ребята покатились со смеху. Именно эти слова я и ожидал от него услышать. Володя нахмурился и сказал:
   - Ну, вот что... Витя (Терентий) и Саша (Фаза) - ремонтировать САГ, а Алексей с Геной - на двадцатый дом, воду качать.
   - Но ведь там насоса нет, - возразил я.
   - Мустафа сейчас повёз, - ответил Володя.
   Час от часу не легче! Значит, приключения ещё не кончились? Мы с Геной повернулись и пошли назад, в город.
   Гена сильно припадал на левую ногу. Решили посмотреть, что у него там. Весь низ живота был сине-красного цвета. Мы с ним даже вздрогнули - такого увидеть не ожидали. Я скрипнул зубами от злости и прибавил шагу: быстрей в город, отомстить Мустафе. Но Генка начал отставать и жаловаться на боль. Пошли медленнее. Издали увидели, как Мустафа корячится, пытаясь снять с телеги насос. Он тоже заметил нас и стремился скорее освободиться от насоса и дать дёру, как мы поняли.
   Когда мы дотащились до трактора, Мустафа, тоже сильно прихрамывая, вскарабкался в кабину и закрылся изнутри, зорко наблюдая за нами. Трактор с телегой между строительных блоков стоял так, что мог выехать только вперёд. Мы с Геной подошли и сели прямо на его пути. Достали сигареты, закурили. Мустафа завёл трактор, погазовал и резко рванул на нас. Мы сидели на земле, вытянув перед собой ноги, и с меланхолическим видом дымили "Памиром". Так же, как сорвался с места, "Беларусь" резко остановился буквально у наших ног. С минуту помедлив, Мустафа решительно открыл дверцу и спрыгнул на землю, как это он делал сотни раз за свои два года службы. А тут - вдруг тяжело охнул и упал на колени. Мы с безразличным видом наблюдали за ним.
   Постепенно Мустафа сел на корточки, оторвался руками от земли и медленно поднялся на ноги. Шатаясь, подошёл к нам: - Дайте закурить, мужики... (Он не курил). Взял сигарету и сел рядом, на блоки.
   - Извини меня, Гена.
   - И ты меня, - сказал Генка.
   - И меня, - присоединился я.
   Мустафа улыбнулся, потрогал на голове здоровенную шишку. Справа от нас фундамент дома N20 весь был залит водой. Генка щелчком запустил туда свой "бычок" и закурил новую сигарету.
   - А, мы о таком, что вы сегодня совершили, и думать не могли два года назад, - начал Мустафа, - Это вам повезло, что у вас рота одного призыва. А нас, молодых, раскидали тогда человек по двадцать в каждую роту. А там и "помазки" (полугодки), и "черпаки" (год отслужившие), и "деды" (полтора года). Да ещё дембеля не ушли домой. Пока они были в ротах, вроде нас в обиду не давали. Говорили про нас - это наша смена. Поили чаем, кофе. А потом и началось...
   Мустафа снял ремень и задрал на спине куртку х/б. Хорошо загорелую, шоколадного цвета спину пересекали белые, в палец толщиной рубцы.
   - Короче, - внезапно закончил Мустафа, - мы с получки скидываемся по 15 тугров и пьём кофе в ОГМе с утра и вечером...
   Мы с Генкой молча достали по 15 тугриков и протянули деду.
   - В пол шестого, не опаздывайте, - напоследок сказал Мустафа и полез в кабину.
   А нам предстояло разложить шланги, завести движок, закачать помпу и высасывать воду из каждого сектора фундамента, огороженного блоками. Чтобы через пару дней она снова набралась.
  

Пуговица "всмятку"

   Первый день выхода на работу остался незабываемым.
   Прошёл двухнедельный карантин, приняли присягу, отгремели первые драки в роте, и вот теперь предстояла первая встреча с "дедушками".
   Кто, кем и где будет работать, почему-то до последнего момента держалось в секрете. Нас, пятерых новобранцев, привели на "объект". Объект - это строящийся дом, пятиэтажка. Подошёл советский специалист, "тугр" - как мы их потом звали. Это люди, приехавшие в МНР за дефицитом, заработать на машину, имеющие за плечами "каблуху" (ГПТУ), редко встречался интеллигентный высококлассный специалист своего дела. И увидев здесь в лице наших солдатиков бесплатную рабсилу, они оставались очень довольными таким положением. Многие "тугры" были жадными, завистливыми и бессовестными. Любой стропальщик или каменщик автоматически становился, чуть ли не прорабом, имея в подчинении несколько солдатиков и выполняя норму на 150 - 200%. Даже песню такую ребята пели:
   Не работы, а подвига Родина ждёт -
   Две нормы в любую погоду.
   Положим две сотни на дембельский счёт
   И два своих собственных года...
   "Тугр" по списку забрал четверых. Сказав, что теперь они - каменщики. А за мной подошёл другой.
   - Ты что ли слесарем работал? - спросил он.
   - Я, - говорю.
   - Пошли.
   Ни тебе здравствуй, ни познакомился, ни спросил, откуда я, может мы с ним земляки. Обращение, как с военнопленным. А ведь теперь мне с ним работать, быть может, два года ("тугры" вербовались на 3-5 лет) При чём не только "с ним", а именно на него работать. Зарабатывать для него деньги. Мы, солдаты, зарабатывали по 80-90 рублей в месяц. Но мы их не видели. С них вычитали за еду, обмундирование и т.п. Кстати, говорили, что за сутки, проведённые на ГУБе, с нас же ещё удерживали по червонцу. Остаток шёл на "книжку". Домой я привёз 700 рублей. У нас был "Королевский стройбат", как говорили деды, а рядом стояла танковая дивизия и при ней был "Чёрный стройбат". Они строили только военные объекты. Мы их иногда видели. Ужас какой-то. Вечно грязные, вонючие, худющие, голодные - даже их дедушки.
   Завёл он меня в коробку пятиэтажки.
   - Вот тебе подмотка, вот тебе газовый ключ. Пройди по всем стоякам проверь, подмотай, где надо... В конце дня проверю, - и он ушёл.
   Впервые, наверное, за месяц службы я остался один. Никого не было рядом. Ещё было тихо. Рабочий день только начинался.
   И тут появились они. С неизменной улыбкой, пилотки лихо заломлены, руки в карманах. Один из дедушек подошёл ко мне.
   - Чо, сынок, первый день, что ли? - спросил он, разминая кисти.
   Я стоял нахмурясь, молча наблюдал за ним.
   - Ну, тогда с крещением тебя, - быстро сказал он и со всей силы двинул меня кулаком в грудь. Я отлетел к батарее и согнулся от боли.
   - Пока, - сказали они и удалились.
   Вторая, считая сверху, пуговица на моей куртке вмялась звездой внутрь, и дужка согнулась о мои грудные кости. Я с трудом её расстегнул и посмотрел на тело. Синяк растекался в виде какой-то странной звезды Давида.
   Вернувшись в роту, я заметил, что у многих ребят вторые сверху пуговицы были "всмятку". А у некоторых - даже отсутствовали. "Наверное, дужки обломались", - подумал я.
   Один наш Олег не струсил, не дал себя "окрестить" и в первый же день сцепился с дедами. Один против четырёх. Я мысленно очень завидовал ему.
  

Проверка на вшивость

   Отслужили с годик, произошла такая история. Не знаю, с чего даже начать. Начать с конца - будет не интересно. Тогда заинтригую.
   Часов 12 ночи. Я мирно посапываю рядом с Ильёй. Мы с ним два года в Армии проспали рядом на кроватях, да после десяти лет учёбы в одном классе до того обрыдли друг другу, что и поговорить порой было не о чём. Но это другая история.
   А тогда меня разбудили трое ребят из нашего города и говорят:
   - Разговор есть. Пошли в умывальник.
   Ну, пошли. Один встал на шухере, другой - в дверях. А с третьим мы начали беседу.
   - Слышь чо, завтра получка, ты нам должен по червонцу каждому отстегнуть...
   Кошмар какой-то. Как в дурном сне. Только вроде жизнь наладилась, отвоевал себе место под солнцем, а тут вдруг такое... И главное - ребята-то наши, земляки. Честно говоря, я струсил, как никогда. Аж щёки затряслись (или задёргались?).
   - Ничего, - говорю, - я никому не должен.
   - Ну, тогда, - говорит, - мы тебя "опустим".
   - Попробуйте, - выдавил я из себя.
   - Да чего ж пробовать-то? Ты вон уже трясёшься от страха. Ты даже ударить меня не можешь, ты боишься.
   - Почему, - говорю, - не могу. Могу.
   И я стукнул его в лицо. Удар получился слабый, корявый. Вообще я драться, наверное, не умею. Он даже не колыхнулся, а только и ждал этого. В ответ - молниеносный удар правой мне по зубам. Губа лопнула, один зуб вогнулся внутрь, но держался. Я отлетел на рукомойник и стал приходить в себя. Эти трое пошли спать. Я тоже пошёл, разбудил Илью и промычал разбитыми губами:
   - Я по морде получил. Пошли, разберёмся, за что.
   Илья как-то странно посмотрел на меня и сказал: - Ложись спать, - и отвернулся в другую сторону. Я сходил, умылся, застирал рубаху, попробовал закурить - губы сигарету не держали - и лёг спать.
   С неделю я ни с кем не разговаривал. Ходил обозлённый на самого себя, на свою трусость. Зуб я поправил на место, он и сейчас живой, а губы на построениях сжимал, чтобы офицерьё не заметило. Потом затаскают.
   Через неделю Илья сказал мне:
   - Во взводе - "стукач". Чтоб его найти, эти трое решили проверить всех подряд по очереди. Я тоже прошёл эту проверку. Раньше тебя.
   Немного помолчал и добавил:
   - Только в другом варианте.
   Я спросил:
   - Уже нашли?
   - Да, он шёл после тебя, - и он показал глазами на К.
   А шрам на губе от той проверки у меня на всю жизнь остался. Жестокая школа - армия. А с теми, троими, я с полгода не разговаривал. Из вредности, наверное.
  

Вермишель жареная

   Но не всё же было так серо, мрачно, безотрадно. Были и весёлые моменты. Да ещё какие! Один из них до сих пор не могу вспоминать без улыбки.
   Кормили нас отвратительно. Пока были "молодыми", ели в столовой всё подряд, как саранча. Даже не хватало. На первое - так называемый борщ, миска жёлтой воды с плавающим капустным листом. На второе - "клейстер", сваренная сухая картошка в виде манной каши, размазанная по тарелке, и кусочек пережаренной рыбы или мяса. Ставку делали на хлеб. Его пекли в своей, "солдатской" пекарне, которая находилась возле нашего места работы, возле ОГМ.
   В конце первого года службы в нашей роте, именно за нашим столом (за стол умещалось двенадцать воинов), мы обнаружили червей в мясе. Беленькие такие, натуральные опарыши. Миски полетели на пол. С этого дня со столовой было покончено. Приходили только выпить кофе, съесть хлеб с маслом, да ещё и от рыбы не отказывались. Сухую картошку- концентрат и так называемую "сечку" - крупу я стал ненавидеть на всю жизнь.
   Деньги - тугрики - у нас уже водились. То ножи делали и монголам продавали, то плитки электрические, то "козлики" для обогрева. Короче говоря, стали подкрепляться на работе. Благо, пекарня была рядом, а там - такие же солдатики.
   И вот, однажды зимой, наш электрик Фаза приволок откуда-то с помойки нагревательный элемент большой столовской электроплиты. Это такой кусок металла размером сантиметров 50 на 80. Сбоку у него торчали три болта в изоляторах.
   - Трёхфазная! - сияя, пояснил Фаза.
   А мы как раз сварили на ужин полный чайник вермишели. Надо сказать, что к тому времени мы, ОГМщики, научились искусно находить предлоги, чтобы оставаться на работе в "продлёнку". Специалистам - "туграм" это было крайне выгодно. Они писали в часть официальную бумагу: "В связи с производственной необходимостью прошу вашего разрешения выводить на работу во вторую смену (продлёнку) следующих военных строителей..." И вот мы, якобы, всеми вечерами корячимся, ремонтируя компрессора, сварочные агрегаты, насосы и тому подобную технику. На самом деле мы всё это успевали делать, маскируясь, в рабочее время. А вечерами "сходили с ума", кто во что горазд, лишь бы не "топтать плац" в части или не схлопотать пять нарядов вне очереди за курение в не положенном месте.
   Увидев вермишель, Фаза загорелся:
   - Давайте мы её теперь поджарим. Заодно и плиту испытаем.
   Я всегда поражался творческой активности Фазы. Чубчик его всегда был опалён, брови тоже. Ресницы у него не успевали отрастать и обгорали до основания от постоянных экспериментов с электричеством. Тут ещё он взялся усы отпускать. Они висели прогоревшими клочками, придавая лицу вовсе идиотский вид. Его руки, пассатижи и отвёртки были изъедены кратерами и язвами от ежедневных замыканий. От лазания по столбам в "когтях" его штаны и куртка щетинились множеством заноз. Иногда мы просто удивлялись, что он ещё жив. А всё дело в том, что Фаза был непоколебимым оптимистом и всегда стремился куда-то бежать и что-то делать. Несчастный случай просто не мог за ним угнаться.
   Вот и сейчас мы устало расселись в бытовке, а он, плюхнув плиту в центре на деревянный пол, принялся выуживать из своего угла, где валялась разная дрянь, куски проводов. Быстренько подключив их к плите, он "кинул" три конца на рубильник. Автомат тут же "выбило".
   - Всё ясно, - не унывал Фаза, - просто автомат маломощный. Счас мы к нашему центральному щиту присобачим.
   Он бросился к щиту, который находился в другом конце цеха. Измерил расстояние шагами. Секунду он раздумывал, теребя огрызки усов. Потом напялил шапку и метнулся на улицу. Не успели мы обменяться мнениями насчёт готовящейся акции и урчащих желудков, как хлопнула входная дверь, и мы увидели ползущий на нас кабель в руку толщиной. Из него хищно растопырились четыре жилы толщиной с палец. Фаза подключил три конца к плите.
   - Теперь ставьте вермишель, - разрешил он.
   Мы налили в сковороду подсолнечного масла и вывалили туда клубок уже остывшей вареной вермишели. Фаза чертыхался где-то в цехе. Видимо, боролся с замёрзшим, неподъёмным кабелем. Потом на время отключил свет, присоединил концы прямо на центральный рубильник всего ОГМа и ещё чёрт знает, чего и включил его.
   Вначале плита стала подозрительно потрескивать. Потом она стала розовой, потом малиновой, потом ярко красной, потом ослепительно жёлтой. По бытовке пополз ядовито-жжёный запах. Мы увидели, что вермишель за эти несколько секунд превратилась в угли.
   - Ну вот, наелись, - проворчал Гена, вытирая слюну.
   Затем и сама сковорода, сделанная нами из распиленного большого ротного чайника, стала как-то странно кукожиться, сминаться и расползаться по плите. От плиты шёл жар, как от мартена. Мы отступили по углам бытовки, а плита, прожигая деревянный пол, стала погружаться в него, как подводная лодка. Нехотя, с ленцой, но неотвратимо! Все, растерявшись, зачарованно смотрели на это зрелище. Вдруг, кто-то, очнувшись, заорал:
   - Мама родная, мы же сейчас здесь пожару наделаем!
   Фаза понял, что дело худо, надо быстрее отключить центральный рубильник. Но в это время один за другим мощными хлопками отстрелились три жилы кабеля, и обмотка на них загорелась, перекрыв нам выход. Тут же начал тлеть весь толстенный кабель. Кое-где из него выбивалось невысокое голубое пламя. Я взглянул на окна. На них - решётки. "Как на подлодке, - успел я подумать, - сгорим всем отсеком за здорово живёшь..."
   Плита, лишённая энергетической поддержки, прекратила погружение сквозь пол, но остывать и не думала. Фаза бросил чью-то телогрейку на оголённые концы, и по ней мы выскочили в цех.
   Выключить рубильник Фаза не успел. Весь щит озарился вдруг каким-то желтоватым, потусторонним светом и взорвался. Шарахнуло, как из миномёта. Свет померк везде. Мы выбежали на улицу. Близлежащий городок наш Баганур был без света. Нигде не видно было ни одной горящей лампочки. И тут кто-то обратил внимание на провода, что по столбам к нам шли. На них сидела шаровая молния, если то, что мы увидели, можно так назвать. Верхний провод вдруг становился малиновым и начинал провисать, вытягиваясь. Едва он касался нижнего, происходил взрыв и зарождался шар величиной с яблоко. Потом верхний остывал и поднимался. Шар пропадал. И так несколько раз. Затем всё стихло.
   Мы бросились в тёмную бытовку и стали судорожно соображать, как скрыть следы диверсии и побыстрее отсюда убраться. Хорошо ещё, что деревянный пол почему-то не загорелся, а аккуратно прогорел до самой земли и обуглился по краям четырёхугольного отверстия.
   Фаза с кем-то потушил кабель и куда-то его понёс с глаз долой. Мы с Ильёй, зацепив злосчастную плиту крючками, вытащили её из-под пола и поволокли к выходу. Она нам освещала путь. Остальные при факелах стали латать прогоревший пол железом.
   Подтащив плиту к забору, мы решили перебросить её туда и забыть о ней. Да не тут-то было. Она упала в сугроб. Это я точно видел. Раздался треск и страшный грохот. И сугроб, и забор, и мы с Ильёй окутались клубами пара, как в бане. Когда пар развеялся, мы увидели пять или шесть кусков разорвавшейся плиты, а вокруг, не поверите, в радиусе двух - трёх метров весь снег испарился. Была голая земля и даже, наверное, травка. Мы перелезли через забор и отважно атаковали эти обломки, оттащили их в кучу металлолома. Они ещё и там злобно шипели и трещали.
   Потом при свете факелов помылись, почистились и, уставшие и измученные, поплелись в роту. Немножко позубоскалили над Фазой. Оказывается, он всё же свою телогрейку сжёг, бросив её на кабель. Бог шельму метит!
   Вечно голодный Гена уже чем-то хрустел и чмокал своими трубадурными губами.
   По дороге Фаза долго молчал, что-то обдумывая, вырядившись в грязный, рваный и вонючий бушлат. Подходя к городу, мы увидели, что в некоторых домах уже есть свет.
   - Придумал! - вдруг засиял Фаза. - Короче так, мужики, мы здесь ни при чём. Это соседи, они к нам запитаны. Они "козлы" на ночь оставляют, чтобы утром тепло было. Вот у них и замкнуло.
   И, правда, когда с утра в ОГМ приехали энергетики, Фаза всё свалил на соседей, шоферов. А те возили всех "шишек" города. Так истинных виновных и не нашли. Зато в ОГМе ещё неделю не было света, и мы чуть не повымерзли без чая.
  

Медицина бессильна

   Самое страшное, что, на мой взгляд, может произойти с человеком - это стать вдруг беспомощным инвалидом. Чурбаком с глазами, не способным добраться до туалета и поднести ко рту стакан воды.
   Именно это и случилось со мной на третий месяц службы.
   Климат в Монголии отвратительный. Высота над уровнем моря - 1200 метров, постоянный, сильный ветер, песок. Зелени практически нет. Даже летом - плюс двадцать-тридцать, а ночью температура воздуха опускается чуть ли не до нуля.
   Болели наши оренбургские ребята часто и сильно. У некоторых гноились царапины, было плохо с сердцем, с легкими. У одного парня воспалялись ногти на руках. Из-под них сочилась вначале кровь, а потом - гной. Жалко и больно было смотреть. Работал он каменщиком, но освобождения от работы ему не давали. И, вообще, побывавшие в нашей санчасти, советовали туда не попадать.
   Лечение было почти как в детской сказке про Незнайку. Помните, доктор Пилюлькин всех ото всего лечил касторкой?
   Приём больных обычно вёл майор медицинской службы. Это был толстенький, кругленький, лысеющий коротышка. Ввиду какой-то провинности он был на три года припечатан служить в нашей части. (Неженатые офицеры служили в Монголии три года, а семейные почему-то пять лет.) Под стать ему, на плечах майора сияли "малиновые" погоны. В чёрных погонах, как весь стройбат, я его не представлял.
   От однообразия, скуки и, видимо, частых возлияний, майор постоянно находился в состоянии депрессии. Ненавидел солдат, не подчинялся комбату, так как был с ним в одном звании. Мог на неделю-другую бросить санчасть без элементарной медицинской помощи, закрыть сейф с лекарствами и умчаться в Улан-Батор или ещё куда-нибудь.
   Меня особенно потрясла такая вещь. Перед отправкой на гауптвахту комендач (воин комендантского взвода, ярко-красные общевойсковые погоны - Д.С.) обязательно приводил арестованных в санчасть, чтобы получить письменное подтверждение о нормальном состоянии здоровья будущих "губарей". Майор никогда не "унижался" до осмотра арестованных. И даже придумал способ, чтобы его не беспокоили в любое время суток и не искали, когда он отсутствует. На чистых листках бумаги он ставил свою подпись, а его помощник, солдат-фельдшер, вписывал потом фамилии ребят, годных к экзекуции на ГУБе.
   Однажды он чуть не попался. Солдатик - туркмен, доведённый каким-то беспределом до полного умопомрачения, проглотил горсть гвоздей и корчился в умывальнике. Над ним сгрудились ребята, не зная, как помочь. Вдруг туда заглянул капитан, командир роты.
   - Что с ним? - спросил он.
   Кто-то ляпнул: "Гвоздей наглотался..."
   - Так...
   Капитан пошёл в канцелярию и позвонил на гауптвахту. Явились два комендача с автоматами и утащили парня сначала в санчасть. А там, как повелось, не глядя, выдали справку - здоров, мол. И дальше - на ГУБу.
   Там сразу его бросили "на полы". Дали тряпку, пнули пару раз по почкам, вылили несколько ведер воды в камеру и - вперёд! Чтобы через пятнадцать минут всё было чисто!
   Парень скрючился в углу, его тошнило и рвало с кровью. Комендачи почуяли неладное и потащили его опять в санчасть. Оттуда сразу увезли в госпиталь, благо подвернулся комбатовский "УАЗик".
   Из госпиталя он возвратился через месяц, худой и мрачный, и всё это нам рассказал.
   - Зачем же ты гвозди глотал, дурья твоя башка? - допытывались мы у него.
   - Не знаю, сам не пойму. Просто помутнение какое-то нашло, жить не хотелось.
   - А теперь-то хочешь жить?
   - У-у, ещё как!
   Наш эскулап с погонами майора разыгрывал с солдатами одну и ту же комедию. Во-первых, он не верил, что солдат может заболеть. Ясное дело - не хочет работать, отлынивает от строевой подготовки. Во-вторых, его девизом и поговоркой были слова: "Медицина бессильна..." И, руководствуясь этими последними веяниями науки, он врачевал в нашей "дыре" второй или третий год.
   Приходилось наблюдать такую сцену. С утра в санчасти - очередь на приём к майору. В основном - все "молодые". "Старики" уже научились лечиться подручными средствами.
   - Рядовой военный строитель Петров...
   - Ну, чё у тебя? - майор поднимает тяжёлые веки и ведёт мутным взглядом в сторону двери.
   - Желудок, товарищ майор, - парень стоит, скрючившись.
   - Ну, показывай.
   Солдат раздевается по пояс и подходит к майору, сгорбившись, держась за живот руками.
   - Желудок, говоришь?! - майор внезапно свирепеет, - А сам за пупок вцепился? Вот иди и выясни, где желудок, потом придёшь. Свободен! Следующий!
   Парень хватает своё барахло и побыстрей уносит ноги, чувствуя, что легко отделался. Теперь, даже если и палец себе оттяпает на стройке, навряд ли пойдёт в санчасть. Сам перевяжет.
   Следующим ковыляет солдатик, свалившийся с машины при разгрузке кирпича.
   - Военный строитель рядовой Нечаев, - представляется он.
   - Что у тебя?
   - Что-то с ногой, упал с бортовой машины...
   - "Что-то с ногой", - передразнивает майор гнусавым голосом. - Шею б себе ещё сломал. Сам дошёл до санчасти?
   - Сам.
   - Эй, Прошкин! - майор зовёт своего помощника - санитара.
   Вваливается розовощёкий детина - сержант, давно понявший смысл своей службы.
   - Посмотри его ногу, - продолжает майор, - и если ничего серьёзного, отправим его суточек на пять на ГУБу. В другой раз будет знать, как падать. Свободен! Следующий!
   Следующим "вплывает" совсем молодой солдатик. Очевидно - у него жар. Щёки и уши пылают малиновым цветом. Его качает из стороны в сторону.
   - Анаша, чифир, торчок (крепчайший кофе без сахара)? - подозрительно спрашивает майор.
   Солдат отрицательно качает головой.
   - Эй, Прошкин! - майор кричит в соседний кабинет, - Переодень этого, дай аспирин и срочно на мытьё полов! Пусть пропотеет.
   Майор подходит к умывальнику. С удовольствием выпивает стакан воды, удовлетворенно крякает и опять садится за стол. Он уже совсем проснулся и готов принять хоть сотню "пациентов".
   Но тут раздаётся телефонный звонок. Майора приглашают в столовую завтракать. Он запирает кабинет. Очередь больных замирает.
   - Совсем сдыхающих нет? - Весело спрашивает майор. - Ну, вот и хорошо. А для остальных - медицина бессильна. Впрочем, кто уверен в себе, может подождать. Я буду через час - полтора.
   Таковых не находится, и ребята разбредаются на рабочие места. Чтобы ещё и там получить 2-3 наряда за опоздание на работу.
   Развитию моей болезни, думал я вначале, послужили прыжки с высоты двух - трёх метров. К тому времени я работал уже не слесарем- сантехником, а слесарем - вентиляционщиком. Приходилось нагружать вентиляционными трубами бортовые машины "под завязку", а потом прыгать сверху на землю.
   И вот, как-то вечером, лёжа на кровати, я почувствовал странную боль в ступнях. Будто бы судорогой сводит. Попробовал расслабиться, потянуться - боль ещё сильнее вцепилась. Я вспомнил про свои прыжки с высоты и подумал: наверное, отбил ноги. А может - подвернул. Прыгать приходилось и на битый кирпич. А слезать потихоньку с горы труб было ещё опаснее.
   Размышляя, таким образом, я задремал. Среди ночи проснулся от боли. Болели ноги и кисти рук. Я решил сходить в туалет, посмотреть на свету, что творится с ногами. Привычным движением сбросил одеяло, ноги - в тапочки, встал и чуть не закричал от боли. С трудом, держась за стены, доковылял до умывальника. Благо, не надо было идти мимо тумбочки дневального. Там бы сержант ещё начал нервы трепать - пьяный, что ли, чифирить надо меньше и т.п.
   На свету встал поверх тапочек и принялся рассматривать ступни. Они были нежно-розового цвета и странно выпуклыми. Как надутые резиновые перчатки. Будто в них ввели несколько "кубиков" парафина. Стало ясно, что это опухоль. Она уже охватила и пальцы на руках. В каждой паре их сочленений вздулась шарами розовая кожа. Шевелить большими пальцами обоих рук я уже не мог. Вот это да! Если ноги отбил, то руки при чём?
   Осторожно, на пятках, добрался до кровати. Уснуть больше и не пытался. Лежал и чувствовал, как наливаются, словно свинцом, мои остальные пальцы на руках. Господи, что это? Паралич такой формы? Гангрена? Это же поседеть можно до утра!
   К утру всё было кончено. Рук и ног я не чувствовал. Вернее, они отзывались жгучей, адской болью, если я пытался ими пошевелить. Мог вертеть головой и, напрягаясь, мог заставить себя сесть.
   Дикость и безысходность были в моём состоянии. Я не знал, что "это". Поползёт ли "оно" дальше, к другим мышцам такими же темпами? Или всё остановится? Конечности стали похожими на надутые резиновые шарики, готовые вот-вот лопнуть или взмыть в небо.
   Прозвучал "подъём". Своему другу, Илье, я всё рассказал и показал. Он спросил, - помочь добраться до санчасти? Я мрачно усмехнулся: "Медицина бессильна...". Илья убежал на зарядку, пообещав принести после завтрака кусок хлеба с маслом и сахаром. Но мне было не до еды.
   Рота ушла на работу. Офицеры в наш кубрик не заглядывали. Тогда мы ещё были "молодыми", и невозможно было представить, чтобы кто-то из "сынов" не встал утром на зарядку, не пошёл на работу, а валялся в постели. Поэтому обнаружили меня только к вечеру. Лежал я тихо, наблюдал за своим организмом. "Гангрена" дальше не поползла, но руки и ноги раздулись до чудовищных размеров. Лучше уж лежать здесь, думал я, чем у этого придурка в санчасти.
   Командир роты зашёл в кубрик, с довольным видом оглядывая "гробики" аккуратно заправленных постелей. И чуть не лопнул от злости, увидев меня в одной из них. Подскочил ко мне:
   - Эт-т-то что ещё такое, товарищ солдат?! Встать, когда перед вами офицер!
   Своего первого командира роты мы даже любили. Он был справедлив, никогда не издевался. Действовал по уставу, но не унижал. (Пока я болел - его перевели в другую часть).
   Я посмотрел ему в глаза, с трудом сел на кровати и показал свои руки и ноги.
   - Вот, товарищ капитан, что-то со мной случилось...
   Он долго смотрел на мои конечности. Глаза его потеплели.
   - Что ж ты, а в санчасть? Я бы приказал, солдаты б тебя отнесли.
   - Да что от неё толку, товарищ капитан? Разрешите, я лучше здесь отлежусь...
   - Да, это верно... К тому же майора третьи сутки найти не могут. Но я это так не оставлю. До утра потерпишь? Утром отправим в госпиталь. Скажи ребятам, чтобы ужин тебе принесли. Я разрешаю.
   - Спасибо, товарищ капитан.
   Кошмарные вечер и ночь были самыми долгими в моей жизни. Чего я только не передумал. А ну, как привезут в госпиталь и сразу - на операционный стол? Оттяпают руки и ноги.
   Боль становилась нестерпимо нудной и резкой. Будто стоял на четвереньках в раскалённом свинце. Скорее бы ночь прошла. Мысли скакали с одной на другую, но ежесекундно прерывались резкими болевыми импульсами. Я то потел, то замерзал. Наконец, дневальный включил звонок и закричал: "Подъём!"
   Всё утро Илья помогал мне одеваться. Чтоб сапоги одеть - нечего было и думать. Разрезали тапочки и привязали к ступням. Кисти не лезли в куртку, разрезали рукава. Подъехал "УАЗик". Меня донесли и посадили в него. Сопровождал сержант-фельдшер.
   В госпитале старичок-доктор долго осматривал, простукивал, ощупывал мои конечности. Спрашивал: - Больно? А так? Я морщился от боли и кивал головой. Доктор как бы удовлетворительно чмокал губами и несколько раз сказал: - Поразительный случай! И вы утверждаете, что позавчера были абсолютно здоровы? Оптимизма его слова мне не придали, но я боялся спросить напрямую, что со мной. Наконец, доктор окончил осмотр и спросил у сержанта: - Кто вы?
   Тот встрепенулся, как воробей. Втянул живот, поправил ремень и ответил: - Фельдшер санчасти военно-строительного отряда Прошкин!
   - Унесите больного и возвращайтесь. Мне надо с вами поговорить.
   Детина-сержант взял меня, как женщину, на руки и отнёс в коридор на стул, а сам вернулся в кабинет. Я весь извёлся от неизвестности. Наконец, вышел сержант. В руках у него были какие-то бумаги и несколько коробок с ампулами.
   - Ну, поехали, - весело сказал он.
   У меня немножко отлегло от сердца.
   По дороге в часть я изнывал от желания узнать, что за болезнь у меня. Но из принципа решил - первым не буду спрашивать. Тут и водитель - солдат не выдержал.
   - Ну, что с ним? - спросил он у фельдшера, обернувшись. Тот важно надул щёки в предвкушении сообщения и изрёк:
   - Комиссовать будем!
   - Как комиссовать? - у меня отвисла челюсть. Отслужил три месяца и - домой? С другой стороны - это здорово! Но как я доеду в таком состоянии? Я ж ничего не могу сам сделать. Даже воды попить.
   - У тебя острая форма ревматоидного артрита. Поколем эти уколы, - сержант похлопал рукой по коробкам с ампулами, - как станет немножко лучше, покатим с тобой в Союз. Я буду тебе сопровождающим, - и он сомкнул белесые ресницы в предвкушении нежданного отпуска. "Гробы тоже сопровождают", - не к месту вспомнил я.
   Санчасть. Душная комнатушка на четверых. Засиженное мухами окно. Два "деда" в палате с какими-то ушибами (земляки фельдшера) и один, как и я "молодой" с ангиной. Пил он с неделю только бульон от супа. Сильно прихватило парня. Но, боже, как я ему завидовал! Он ходил в столовую за обедами, мог посидеть на улице, пока про него забывали деды и фельдшер. Мыл полы, заправлял кровати за всех, кормил и поил меня с ложечки. Я готов был всё это делать и даже больше, лишь бы заработали руки и ноги. Но чудес не бывает. Шли дни за днями. Мне делали по 6-8 уколов в сутки. А сдвигов будто бы и не было.
   Пришёл мой день рождения. Один из самых грустных в моей жизни. Весь день я лежал и молчал, уставившись в одну точку. Лишь к вечеру проговорился дедам об именинах.
   - Что ж ты молчал, дурья башка? - спросили они. Принесли свежего чая, сунули в рот хорошую сигарету с фильтром.
   - Я ж не курю, - пытался возразить я.
   - Ничего, покури, легче станет.
   - Дым папиросы - веселее думы, - процитировал Высоцкого другой.
   Прошёл месяц, меня по-прежнему кололи. И как-то привыкли ко мне. Лежит там что-то в углу, ну и пусть лежит. Но я почувствовал, что сдвиги есть. Адские дозы лекарства дают о себе знать. Начали действовать пальцы рук. Все, кроме большого. Вобщем, процесс пошёл в обратном порядке. Ещё через недельку прошла опухоль и боль в больших пальцах. Через несколько дней я встал на ноги и начал учиться ходить.
   - Ну, всё, орёл, - сказал фельдшер, - теперь займёмся трудотерапией.
   Мытьё полов, стен, окон, покраска, ремонт крыши. Как это здорово - можно двигать руками, ногами! И они тебя слушаются и не болят! Про то, чтобы комиссовать, уже и речи не было.
   Правда, говорят, звонил старичок - доктор из госпиталя. Интересовался. Ему сказали, что дело пошло на поправку. "Ну, что ж, и такое бывает, - согласился он. - Акклиматизировался парень. Но непременно передайте ему: движение, физкультура, спорт и баня должны быть теперь его лучшими друзьями, иначе всё повторится ещё в более острой форме. И тогда - конец...".
   ...Полтора месяца я провалялся в санчасти, как умирающий лебедь. Вернулся в роту восторженным и счастливым, как птенец, только что вылупившимся из яйца. Я был бесконечно рад, что всё так благополучно закончилось, что не комиссовали. Не пришлось ехать домой круглым инвалидом. Перепугать насмерть всех родных и близких. А так - дома ничего не узнали. В начале болезни немеющими пальцами я успел нацарапать письмо родителям. В командировку, мол, посылают. В глубь Монголии. Оттуда почта не ходит. Ждите, вернусь - сразу напишу.
   После таких встрясок, что нам подкидывает судьба, особенно хочется жить. На всё уже смотришь по-другому. Меняется мировоззрение, восприятие, оценка окружающих тебя людей. Человек поднимается ещё на одну ступеньку своего развития. Отец, участник Великой Отечественной войны, рассказывал, что именно с таким мироощущением солдаты на фронте выходили из ожесточённого кровопролитного боя, из-под продолжительного изнуряющего артобстрела или бомбёжки, избегнув смертельной опасности.
  

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"