Чёрные петлицы. Чёрные погоны. Чёрные бархатные околышки фуражек. Чёрные, блестящие в лучах заходящего солнца, сапоги. Чёрные шевроны с эмблемой стройбата на левых рукавах парадных костюмов. Тёмно-коричневые ремни из натуральной кожи. На них сияют начищенные бляхи.
Это стоят дембеля Советской Армии. Они ждут посадки на наш самолёт. На тот, - в котором мы прилетели из Оренбурга сюда, в Улан-Батор.
Мы все - в зелёном, как саранча. Серые шинели невероятных размеров, туго перетянутые ремнями, пилотки, как у солдата Чонкина придают нам комичный вид. Страшно мёрзнем, и от этого пританцовываем и приплясываем.
Дембеля не могут сдержать улыбок, глядя на нас. Шутят, подкалывают. Почти все кричат: "Вешайтесь, сыны!".
Это нам. Это мы теперь "сыны". И будем ими самые трудные первые полгода.
И повезли нас в город Баганур. Это - сто пятьдесят километров на юго-восток от столицы Монголии. Но не ищите его на картах. Он ещё очень молод. В 1979-м здесь ещё была пустыня. Сейчас в нём живёт три тысячи человек. И, советские специалисты и монголы. Добывают уголь открытым способом. Рядом с городом - угольный карьер. Наша воинская часть стоит в четырёх километрах от города.
Погода стоит холодная. На майские праздники выпал снег. Говорят, за всю зиму столько не выпадало. Сильный ветер, пурга. В ходу поговорка: "июнь - ещё не лето, июль - уже не лето".
В закутке стоишь - тепло, даже жарко. Выйдешь - ветер пронизывает, продувает тело насквозь. Начинаешь мёрзнуть и лязгать зубами.
Вспоминали старый анекдот.
- Как вас кормят?
- Хорошо, даже остаётся.
- А куда ж остатки деваете?
- Как куда? Съедаем.
Первые письма из дома начали получать месяца через два. Очень долго они шли. Месяц - туда, месяц - назад. Говорят, через Москву. Так, что все новости, практически, прекращали становиться новостями. Но всё равно, каждое полученное письмо было событием. Держишь его в кармане до того момента, пока тебя не оставят в покое, и ты не останешься один, потом читаешь и перечитываешь.
Сами конверты вскрывали при прапорщике. Он изымал советские деньги, анашу - туркменам слали друзья из дома. Про деньги говорил, на дембель пойдёте, верну. Но кто о них потом вспомнил? Да и куда подевался за два года этот прапорщик?
В середине лета стали кровоточить дёсна. Хоть зубы не чисть. Как почистишь, потом всё утро плюёшься, пока кровь не остановится. Это от недостатка витаминов.
Очень любили спать. В любом тёплом уголке можно было обнаружить спящего "сына". "Ничто нас так не приближает к дембелю, как сон", - шутили мы.
Тоска по дому
Третий месяц службы.
Ничего не хочу.
Началось дикое однообразие. Дни стали похожи друг на друга, как две капли воды. Хочется плакать и выть. Но слёз в глазах нет. Вот только сердце плачет не переставая. Как жалко, что не могу зареветь, как девчонка - в три ручья. Ведь потом сразу бы стало легче, я уверен.
Но последний раз я плакал, помню ещё дома, читая "Калину красную" Шукшина. Потом всё. Слёзы высохли на два года.
Плохо и муторно на душе. Будто стальной обруч сдавил сердце.
Безысходность.
Пацаны, восемнадцатилетние мальчишки. Что мы видели в жизни? Что знаем?
Уж лучше бы Афган, думали мы тогда. И, действительно, через год кое-кто из наших, и я в том числе, подали рапорта в штаб отряда с просьбой отправить нас в Афган. Хоть кем, хоть землю копать.
Через несколько дней на утреннем разводе отряда начальник штаба задал вопрос.
- Кто тут из молодых подавал рапорта? В Афган захотели? Три шага вперёд!
Он намеренно назвал нас "молодыми", чтобы оскорбить.
И вот мы, человек десять, и русские, и туркмены, стоим лицом к строю.
- Ишь, в войну решили поиграть, дармоеды, - начал распаляться майор. Да от вас и тут никакого проку нет, а они - в Афган!
Живот колыхался в такт вырывающимся изо рта начштаба словами. Но чувствовалось, что так он долго не протянет. И, действительно, началась отдышка. Майор перешёл на короткие фразы.
- Это право заслужить надо!
Пауза, пыхтенье.
- Вы теперь у меня на заметке!
Пыхтенье, пауза.
- Домой последними поедете!
(Это за два года-то до дембеля такая угроза!)
- По пять нарядов вне очереди! Встать в строй!
- Есть, встать в строй, - эхом отозвалась наша шеренга.
Под занавес
День начинался, как всегда. Обычный дембельский день. 16 апреля 1983 года. Уже вышел приказ Министра обороны о нашем увольнении в запас. Настроение было прекрасным. По слухам, отправка домой начиналась через неделю - другую.
"Подъём", - дневальный прокричал как всегда в полшестого.
- Будто не знает, что мы дембеля, баран! - Илья поднял голову с подушки. - Кто на подъёме?
То есть, кто из офицеров в казарме.
- Пока никого... - сообщил дежурный по роте.
И весь дембельский кубрик потянулся в сладостной истоме. Кто-то уже закурил в постели.
- Кончайте, мужики, - взмолился дежурный. Ему уже давно "улыбалась" "ГУБа" за наше раздолбайство.
Два взвода молодых убежали на зарядку; половина наших пошла умываться, курить, ставить чаёк в ленкомнате. Я натянул штаны, куртку и опять завалился на кровать. Только размечтался о доме, "как меня там встретят, как меня обнимут", раздался вопль дневального:
- Смирно!
Видно от неожиданности он забыл, что надо орать - "Рота, смирно!" Этот клич ничего хорошего нам не предвещал. Значит, явился командир роты или, того хуже, - дежурный по части.
Щёлкнул ключ в двери ленкомнаты: ребята заперлись изнутри. Но запах чифа уже просачивался в казарму. Те, кто курил в умывальнике, с деловым видом перебрались в туалет, и расселись по кабинкам. Отговорка была проста, как туалетная бумага: "Понос, товарищ капитан". Нам, оставшимся в кубрике, ничего не оставалось, как подниматься и застилать кровати. Но капитан не успел добраться до нашего кубрика: влетела рота после зарядки и пришпилила его к тумбочке дневального. После завтрака комвзвода провёл что-то в виде политинформации, и мы двинулись на развод.
День был особенный - суббота. День Ленинского коммунистического субботника. И мы больше всего переживали, что нас оставят "субботничать" в части, на глазах начальства. Повезло. Нас, ОГМщиков, отпустили на субботник в нашу шарагу.
Приехали. Прежде всего - чай. Сидим, курим. Обсуждаем, советуемся, что кому ещё осталось сделать из дембельской экипировки, кому что купить. У меня оставалось тугров 30. Решил их пропить на чае.
Забегает Володя - наш механик. Волосы дыбом, линзы сверкают, слюни в разные стороны:
- Вы что же это сидите, а, а?! Почему не работаете, а, а, а?! Почему сидите, а, а, а!?
Это "а, а, а?" было его коронным словом. Раньше мы его пугались, но человек ко всему привыкает. Вот и мы с Ильёй за два года до того привыкли, что нам становилось смешно, когда он так орал. А, он действительно орал. О чём бы он ни говорил, пусть даже спокойным голосом, но через каждое предложение он шокировал собеседника своим "а, а, а?!". Ему, вероятно, казалось, что кто-то хочет его перебить или сказать что-то против. Вот и в этот раз он до того нас рассмешил своим "а, а, а?" - хохочем до слёз. Даже чиф расплескался из кружек на руки.
Володя тупо уставился на нас. А мы не можем удержаться, падаем с Ильёй, глядя друг на друга.
- Вы почему смеётесь, а, а, а?
Володя уже забыл, зачем пришёл. Ему теперь позарез надо было выяснить, почему мы смеёмся. Вот такой был у нас механик.
Из-за его спины подал голос Сеня:
- Володь, чего ты расстраиваешься? Там же "сыны" работают у тебя, ну и мы счас выйдем. Чаёк допьём и выйдем.
Сеня был у нас старшой, под дембель "соплю" получил, ефрейтором стал, нормальный парень, хоть и деревенский.
Володя круто повернулся к Сене, ткнул указательным пальцем очки, медленно, но верно постоянно сползавшие с его носа, и начал переваривать Сенину фразу, пытаясь понять, чего от него добивается сей отрок. Некоторое время в бытовке стояла тишина, нарушаемая только нашими с Ильей всхлипываниями и хрюканьем. Чай в кружке остыл и расплескался, и я встал - долить горяченького. Моё движение встрепенуло и вернуло Володю с небес на землю.
- А, про тебя, Алексей, я позвоню в часть. Ты совсем не работаешь. Ты сделал кожух? А, а, а?!
У меня аж рука, наливавшая чай, дрогнула от счастья: Володя сам себе кидал приманку и сам же ловился на неё. Я подмигнул ребятам и сказал:
- Конечно, сделал. Заварил, зачистил. Вот только об одной штуке хотел с тобой посоветоваться, Володь.
От важности полученного предложения механик приободрился, вследствие чего его верхняя губа стала похожей на козырёк фуражки, а глаза приняли осмысленное выражение. Он хотел уже что-то сказать, но я взял его под локоть и увлёк к выходу, жертвуя своим чаем.
- Пойдём, Володя, он на улице лежит. Пойдём, посмотрим, посоветуемся.
За спиной услышал облегчённый вздох. Ребят оставили в покое.
Минут пятнадцать я морочил Володе голову, предложив трудно разрешимую задачу. С ней мы едва начали справляться, как увидели входившего в ворота базы ОГМа нашего главного механика. Главмех был коренным азербайджанцем из Баку, качал там нефть. А здесь, в Монголии, черти занесли его совсем в другую сферу деятельности. Когда он объяснял нам, что надо сделать, я губы кусал, чтобы не рассмеяться. А говорил он примерно следующее, совсем в духе известного эстрадного анекдота: "Вот эта барабулька должна крутиться, а вот этот писулёк должен в неё входить и вытаскиваться, когда вот эта сиська вот здесь прицеплена". Да всё ещё это с добрым азербайджанским акцентом, сейчас даже и воспроизвести его не могу, надо было записывать. Короче, это был "финиш"!
Главмех на ходу качнул нам головой, напоминавшей давно не чёсаного барашка. Этот кивок означал, что он здоровается с нами и зовёт Володю пройти к нему в кабинет.
Володя оборвал свою речь на полуслове, двинул свои очки на носу и последовал за ним. Я успел заметить, что верхняя губа Володи опять напоминает козырёк, и в глазах его блеснул адский огонёк новой идеи, которую он тут же вывалит главному, не дав тому и рта раскрыть. Надо сказать, что голова Володи была напичкана идеями, как муравейник - муравьями. И все они шевелились и расползались.
Не теряя времени, я отправился допивать чай. Около полудня субботник был окончен, и мы поехали в часть. Мирно рассевшись в бытовке, начали дошивать "парадки" (парадно-выходные костюмы, в которых мы поедем домой). В казарме, кроме дневальных, никого ещё не было. Как теперь кажется - стояла зловещая тишина, как перед грозой, нарушаемая лишь стуком швейной машинки. И гром грянул. Да ещё какой.
Вначале был звонок из штаба: "Есть кто в роте?". Молодой дневальный, конечно же, ответил, что никого нет. Минут через пять к роте подлетел комбатовский "УАЗик". Из него довольно прытко вывалился "колобок" - майор Г. и покатился к входу. Мы отошли от окна. На сердце стало неспокойно. Дневальный заорал:
- Рота, смирно!
- Чего ты орёшь, ведь в роте никого нет?! - спросил комбат.
- В бытовке дембеля готовятся... - дневальный поджал губы.
- Трое суток ареста!
- Есть, трое суток ареста.
"Шаги командора приближались". Лицо комбата было багровым.
- Сидите?! Ушиваетесь? Вы у меня в конце лета домой поедете!!! - он начал на очень высокой ноте, и голос его сорвался. Дальше он просто орал. - На канале бетон принимать некому, а они тут расселись! Марш в машину и на канал! Бегом, я сказал! Твари! Дармоеды!
Пришлось подчиниться. На бегу шепнули дневальному, чтобы закрыл бытовку на ключ.
- Куда?! - взвизгнул комбат, увидев, что мы хотим сесть в его "УАЗик". - Машина на КПП вас ждёт. Бегом!
Трясясь в кузове, и чуть ли не глотая слёзы от незаслуженной обиды, решили, что работать не будем: то же, молодых нашёл! Мало мы на вас ишачили два года?! Салаги в части плац подметают, а мы, дембеля Советской Армии, будем бетон принимать? Фиг вам!! И ведь бывают в жизни такие моменты, когда что-то ты не в праве сделать. Даже дело не в том, что на тебя будут потом косо смотреть ребята, может, и руки не подадут, а вот просто знаешь, что не будешь этого делать и будь, что будет. Иначе не простишь себе малодушие никогда. Вот такой момент и нас накрыл "под занавес", так сказать службы. По всем писанным и не писанным армейским законам не могут дембеля обесчестить себя. "Не по понятиям" - сказали бы бывалые люди. Решили не работать, а это - не выполнение приказа. Даже есть у них такая формулировка, когда на гауптвахту сажают: "Неповиновение". Второе у меня. Первый раз ровно год назад неделю "отмотал" на "ГУБе".
Километрах в двадцати от города Баганура течёт Керулен. Летом речка становится мелководной, на грани высыхания: жара бывает под сорок. И вот, какая-то "светлая" голова придумала перпендикулярно реке проложить канал. Осадки, якобы, будут стекать в канал, а из него - в речку. Всё трапециевидное дно канала выложено мощным слоем бетона. Трудно подсчитать, во сколько тугриков даже при братской помощи "советских друзей" и дармовой рабсиле стройбата обошёлся этот канал Монголии.
Едва мы покинули кузов, машина ушла. Кругом была голая степь. Стояли три ЗИЛа с остывающим бетоном, кран с "бойком" и чуть поодаль - солдатская бытовка. Как из-под земли вынырнул мастер.
- Чё уставились? Двое на машину, один - стропить, трое - грунт готовить! Живо! До ночи хрен успеем...
- Пошёл ты, козёл! - Илья в сердцах сплюнул. Советский специалист, пять лет уже пробывший в Монголии, и, привыкший смотреть на солдат, как на быдло, бесплатную рабочую силу, оторопело посмотрел на нас, как на больных. Мы молча пошли к бытовке. Как и ожидали, она оказалась закрытой. Пошарив за обналичкой, нашли ключ. Опять подлетел мастер:
- Вы что, не пойдёте работать? Я сейчас в часть поеду...
- Пошёл вон, "тугр"! - руки за спиной сжаты в кулаки, лицо перекошено от злости - Олег двинулся на мастера. - Как вы нам осточертели, твари!
Мастер что-то тявкнул и отскочил, потом затрусил к машине.
На душе было скверно. До дембеля - считанные дни, а тут такая история...
Солдатская бытовка. Значит, здесь есть кипятильник, тара, а вот чай или кофе надо поискать. Наконец, нашли тайник с чаем. То, что мы хозяйничали в чужой бытовке, нас не волновало. Простая солдатская солидарность. Тем более, здесь работали молодые ребята из нашей роты. Отдадим им деньги за чай и - всё.
Заварили чифу, сидим, потягиваем. Курим. Мысли, конечно же, о доме. Дело к вечеру. Пора в роту. Пешочком - километров восемь.
Пришли к ужину. В казарму зашли незаметно. Нас тут же окружили ребята: "Конец вам, мужики. Комбат зверствует. Прибегал в роту, дневалу и дежурного посадил на "ГУБу". О вас велел сообщить в штаб, как явитесь..."
Из канцелярии выглянула голова замполита. Увидев нас, скрылась. Сейчас в штаб позвонит. Тут в кубрик вбежал запыхавшийся Серега: "Отправка домой двадцать первого!". Ребята сразу окружили его, забыв про нас.
- Рота, стройся на ужин! - протрубил "оставшийся в живых" дневальный.
Я ещё в дверях заметил приближающийся комбатовский "УАЗик". Сердце ёкнуло. Машина резко затормозила и выплюнула майора ко входу в казарму.
- Рота, смирна-а!
- Где шесть дармоедов с канала? Два шага вперёд! - завизжал, краснея комбат.
Наступившая тишина тут же прервалась топотом ног. Это подбежали два комендача с автоматами за спиной. Прежде, чем выйти из строя, я отдал все свои личные вещи товарищу. То же сделали и другие.
Вышли, встали лицом к строю.
Комбат ещё минут пять брызгал слюной, объявил нам по семь суток ареста, приказал комендачам остричь нас наголо, на что Олег фыркнул: "А вот это видели?..".
Рота стояла, как завороженная. Все уже знали, что отправка домой намечена на двадцать первое. Через пять дней!
Комендач скомандовал: "Нале-во! Бегом марш!" - и мы трусцой, под бряканье автоматов, отправились на "ГУБу".
Настроение - хоть вешайся. Что один из нашего призыва и сделал год назад. Парнишка был забитый какой-то, деревенский. Ни с кем не дружил, не курил, не чиферил. И имел одно ненормальное свойство: часто моргал, причём веки его судорожно сжимались изо всей силы - казалось, что он зажмуривался. Моргал таким образом через каждые 5-10 секунд. За это его вечно шпыняли и прозвали "Моргуном".
Ребят-каменщиков иногда посылали в командировку, куда-нибудь в глубь Монголии на точку, строить барак или домик. Попал в такую "дыру" и Моргун. По возвращении из командировки он со всей ротой пошёл мыться в баню, и там кто-то из ребят увидел не нём вшей. Что тут началось! Дело дошло до командования. Всех побрили наголо. А рота была одного призыва с нами - тоже год отслужила. И вдруг все лысые стали, как салаги. Зло срывали на Моргуне.
И вот как-то в субботу он исчез. Его искала вся рота весь вечер и ночь. С утра в воскресенье в поиски включилась вся часть. Наконец, нашли. В недостроенном здании вокзала, на втором этаже. Дверь в комнату он изнутри придавил радиатором, написал записку: "Прошу никого не винить...". Он висел в центре комнаты, весь в мухах, на простой алюминиевой проволоке, сплетённой в удавку. Не знаю, что сообщили родителям, скорее всего - "погиб при исполнении...", но простой цинковый гроб для него паял наш жестянщик из ОГМа.
На "ГУБе" нас сразу прикладами автоматов уложили "на полы", то есть мы стали мыть полы в караулке и в камерах. Пренеприятнейшее занятие, особенно зная, что через пять дней поехал бы домой. А теперь дом отодвинулся на неопределённое время.
Принесли ужин. Ничего в глотку не лезет. А ведь весь день ничего не ели. Выпили по стакану чаю. В окошке двери показалась морда комендача: "Выходи строиться на плац!". В камере послышались проклятья с упоминанием мамы комендача, комбата, Монголии и всей Армии в целом.
До часу ночи "тянули ножку" на внутреннем плацу "ГУБы". Охота было выть на Луну. Потом нас завели в камеру, закрыли. Комендачи притихли, видя наше состояние обречённых волков, и узнав, что мы дембеля.
От боковой стены откинули на шарнирах лист ДСП. Это наша кровать на семь ночей. Сняли сапоги и легли. Конечно, не до сна. Страшно захотелось курить. Достали из заначек пару сигарет и пустили по кругу. Заначкой служила каждая прошитая строчка на куртке ВСО (военно-строительного отряда). Больше всего сигарет успел на себе спрятать наш "опытный" Олег. На гауптвахте он уже был раз шесть, а мы - по разу или по два.
Кое-как дождались утра. Здесь подъём рано - в пять часов. В двери камеры открылось окно: "Подъём! Приготовиться к построению!". И почти тут же, через несколько секунд, дверь открылась. Если бы мы за это время не успели натянуть сапоги, поднять лист ДСП, застегнуться на все пуговицы и выскочить в дверь, то пришлось бы тренироваться "подъём - отбой" раз десять-пятнадцать. Но все были учёные, не новички в этом заведении и живо выбежали строиться во двор. Комендач по пути зашёл в караулку и получил от дежурного ЦУ. И пошло, поехало, как поёт Макаревич: "Сильней отличается выстрел от выстрела, чем сегодняшний день от прошедшего дня...".
С пяти до семи - плац. Потом - завтрак: кусок хлеба с бурдой под названием "кофе". Масло, мясо, рыба здесь не полагались. Дальше - на работу. Кто куда. Чистить свинарник, грузить стекловату голыми руками, мыть, скоблить "ГУБу" или плац. И всё под дулом автомата, заряженного не холостыми.
Полгода назад был такой случай. Один парень не выдержал и побежал со свинарника. Просто так, в никуда. Не в сторону города и не в сторону части, а в сопки. Может просто, чтобы упасть и полежать, посмотреть на небо, на солнышко. Так эта дрянь нашего призыва, его охраняющий, всё сделал по уставу. Упал, раздвинул ноги на ширину плеч, передёрнул затвор и дал длинную очередь чуть повыше его головы. А потом поехал в отпуск, как отличившийся в задержании "особо опасного преступника". В дальнейшем он имел удовольствие при демобилизации попасть с нами в один самолёт. Взлетели в Улан-Баторе. Первая посадка на дозаправку - в Иркутске. Там мы его и вынесли из самолёта. Бросили прямо на полосе. Крови на нём не было. Но ходить он уже не мог. А мы полетели дальше - домой!
БАНЯ
Ни что так не очищает человека, как баня. И мы, молодые, воспрянули духом при этих словах. Младший лейтенант отважился сводить нас в баню.
- Значит так, - сказал он, - забегаем, раздеёмся, моемся, одеёмся! - Всё ясно? - рявкнул он мальчишеским ломающимся голосом.
- Так точно! - пытаясь быть солдатами, рявкнули мы.
Первые сутки в Монголии. Часов пять тряслись по сопкам и степи в "ПАЗике" из так называемого аэропорта города Баганура по месту службы в воинскую часть N20614 стройбата города Баганура. Аэропорт из фильма "Мимино", откуда главный герой увольнялся в "большую авиацию" - просто шикарный аэродром по сравнению со столичным Монгольским. Там же, в Улан-Баторе, к нам подсадили "наших" сержантов. Они отслужили полгода, прошли "учебку" и будут за нами "бдеть" свои оставшиеся полтора. Они были холёные, привыкшие к Монголии, страшно гордые свежими лычками на погонах, но ужасно голодные. Эти девять "кусков" за пять часов езды от Батора до Баганура сожрали все наши припасы - консервы, галеты, всех тридцати человек. Нам, ещё, как говорится, с мамиными пирожками в животах, это было крайне удивительно и непостижимо! Тогда я увидел, как открыть банку консервы без ножа. Надо просто заточить один уголок бляхи от ремня. Подъехали к нашей части, а сержанты, лоснясь и срыгивая, не переставали вопрошать, доверчиво заглядывая в глаза: "А вы нас не сдадите офицерам, что весь сухпай ваш съели?"
Привели в казарму. У тумбочки дневального (на тумбочке - никого) столпились какие-то обросшие не бритые мужики, все в тапочках, многие в наколках, кто в тельняшке, кто с голым пузом, все в трико, колени пузырями и радостно загалдели. "О! Наконец-то смена прибыла! Вы откуда, сынки?", а говор какой-то не наш. И точно, это - наши дембеля, то есть мы их сменяем, им на днях домой, они все из Сибири. А мы - целый взвод - из Оренбуржья. Сержантов наших они отсеяли в свой кубрик, на особый разговор, а нам дембель-каптёр выдал постельные принадлежности и велел немедленно спать, "Пока не началось!" Была глубокая ночь. А ведь сегодня ещё мы были в Оренбурге.
Под утро какой-то шум. Открываю глаза - кто из наших сидит на постели, смотрит, кто - ещё спит. По нашим тумбочкам шарят какие-то шустрые ребята в стройбатовской форме. По простоте душевной мы выложили в тумбочки всё, что было в заплечных мешках: бритвы электрические, зубные пасты, щетки, домашние новые полотенца и теперь мы смотрели на этот "шмон" и думали, может это так положено? Может это наши дембеля проверяют, что б у нас чего запрещённого не оказалось? И вдруг в освящённом проёме двери со стороны дневального возникает голопузый дембель. За долю секунды он оценивает ситуацию, хватает табурет и швыряет его в голову ближайшему "деду" (как оказалось).
- Вы что же это, крысы, делаете!? Наших сынков воруете!?
Деды от тумбочек выбежали в проход, их было человек пятнадцать. На шум из противоположного кубрика прибежали дембеля, их было человек восемь всего. Но на их стороне была правда. Началось месилово. Нам было приказано лежать.
- Вы что же, суки, наших сынов обдираете!?
Те пытались оправдаться: - Нам тоже через полгода на дембель, надо новые ремни, сапоги...
- Вот идите, крысы, и купите у танкистов, а не своих шмонайте.
Минут через пять всё было кончено.
- Так, сынки, нам до отправки ещё две недели. Никого не бойтесь.
Легко сказать, а потом что? А?
Поправили кровати, унесли сломанные табуреты, но пол в кубрике был в чёрных полосах от сапог и от крови.
- Так дело пойдёт, - мрачно сказал дембель-каптёр, - вот эти две кровати - встать и ко мне! Он показал на нас с Ильёй.
Душа в пятках. Все замерли. Мы быстро оделись и поплелись в каптёрку.
Стол во всю комнату. Как на именинах. Печенье, вафли, пряники, джем какой-то в банках, сгущёнки не меряно.
- Есть хотите? - спросил каптёр.
- Нет, спасибо, - от пережитого мы смотреть не могли на еду.
- До подъёма - больше часа, полы в кубрике надо отмыть от крови. Вот мыло, тряпки, вода, ведра в умывальнике. А сейчас - курс молодого бойца. Вот это, - он налил из чайника тёмно коричневой жидкости, - чиф - крепкий чай, одна заварка. Если чиф со сгущённым молоком - это чифир. Вот это, - он опять налил из другого чайника тёмно коричневой жидкости, - торчок - это крепкий кофе. Если со сгущёнкой - то это кофан. Усвоили?
- Да...
- Тогда, сынки, давайте по кружечке чифа для инерции и на полы.
Такой гадости я в жизни не пил. Хину пробовал, горькие орехи попадались, но это был какой-то ужас для кишок!
Выпив, выпучив глаза, мы пошли в умывальник набирать воду в вёдра. Я первым не выдержал и выбежал в соседний туалет, с меня вылетело всё! Даже мамины пирожки! С сигаретой в зубах в дверях стоял дембель и улыбался, - Ничего, сынки, ничего, привыкнете, а без этого здесь никак. Не выдержите, не перезимуете, уж на что у нас зимы лютые в Сибири, а тут...
Произвести уборку до прихода офицеров мы успели. И вот теперь - баня!
Баня была хорошей. Рассчитана на целую роту. Раздевалка - в кафеле. В помывочном - тоже везде кафель, бетонные тумбы под тазики, деревянные скамейки. Парилка вся отделана деревом. Да и вообще всё, что делал и строил для себя "королевский стройбат" было на высшем уровне.
Наш взвод вошёл в раздевалку. Двадцатитрёхлетний лейтенантик остался на улице. Уже почти все, раздевшись, зашли в помывочную. Только мы с Ильёй, да ещё пара земляков продолжала не спеша стягивать сапоги, оживлённо обсуждая последние события.
Входная дверь с треском распахнулась. Ручка двери так шарахнула об стену, что кафельная плитка отвалилась и раскололась. В раздевалку ворвалась дюжина грязных, мягко говоря, неопрятных "туземцев". Как потом оказалось, это были узбеки - "помазки", то есть, отслужившие полгода, работавшие в угольной котельной Баганура грузчиками угля. С гиканьем и чингиз-хановским улюлюканьем они оттеснили наши покрытые гусиной кожей тела в угол раздевалки, похватали наши пилотки, форму, сапоги и унеслись вдаль. С улицы заглянул лейтенант, почесал затылок. Это было его первое место службы, и мы у него были первые, и прибыл он в Монголию только неделю назад после училища...
- Кирдык! - сказал Ильюха, - вот тебе и помылись, и попарились...
Лейтенант прошёл через раздевалку, открыл дверь в помывочную: - Взвод! Выходи строиться!
Кое-как построившийся взвод имел жалкое зрелище.
Кто в одном сапоге, кто в подштанниках, кто без куртки, у половины - нет пилоток, почему-то грузчики угля очень уважали новые пилотки. Младший лейтенант мрачно ходил вдоль строя и курил одну сигарету за другой. Сделав три-четыре затяжки, выбрасывал и закуривал новую. Курящие ребята из взвода неодобрительно смотрели на это буйство "бычков" с фильтром на бетонке. В дверях бани появился дедушка-банщик. Прислонился к косяку и тоже закурил. Так мы и стояли какое-то время.
Наконец банщик сказал.
- Товарищ лейтенант, дозвольте помочь вашим ребятам, пусть заходят самые раздетые по одному.
Он скрылся в недрах бани и вынес в раздевалку большую кучу бывшего в употреблении обмундирования. Надо сказать, всё было чистое, выстиранное и пропаренное (в этом же здании находилась прачечная). Вместо сгинувших сапог ребятам пришлось надеть поношенные тапочки.
Лейтенант повёл наш взвод в казарму "огородами". Вдоль забора, мимо каких-то складов. Не дай бог пройти мимо штаба или столовой. Ввек не отмоешься. Добрались до роты скрытно, конечно, без песни. Но перед входом, греясь на весеннем солнышке, с неизменными кружками чая в руках и сигаретами сидел весь выводок наших дембелей. Что тут началось! Мы тоже развеселились, а вот лейтенант - не знал куда себя деть! То краснел, то бледнел, руки дрожали - не мог прикурить. Наконец взмолился и спросил дембелей, что же теперь делать-то? Как вести взвод на строевую и в столовую? Где искать этих отморозков? (В части было два военно-строительных отряда, в каждом - по восемь рот, всего - около двух тысяч солдатиков).
Дембеля подозвали лейтенанта к себе и о чём-то долго торговались. Видимо, выставили цену за возвращение чести и достоинства офицера Советской Армии. Наконец, лейтенант махнул рукой, ладно, мол, даю слово.
На ужин мы не пошли, что было козе понятно. Дембеля веселились и смеялись так, как будто смотрели нескончаемую кинокомедию. Взводный сбегал в столовую и договорился, чтобы на нас не накрывали. Дежурный по столовой заметит, что взвода не было на ужине, учинят дознание. Дембель-каптёр из своих заначек обул, одел более-менее половину наших оборванцев. Но человек пять всё равно были без сапог и новой формы.
Когда солнце скрылось за сопками, в части кое-где зажглись фонари на столбах. У штаба, у столовой, и, конечно же, на плацу - там днём и ночью "тянут ножку" нерадивые взвода и роты. Четыре дембеля-сибиряка с кулаками, как наши головы зашли в кубрик: - Эй, бесштанная команда, выходи строиться на улицу! Пятеро земляков побрели на выход. Мы же не знали, что дальше будет!
Так же, "огородами", они пробрались к какой-то казарме. Самый могучий сибиряк вошёл на разведку. Потом позвал товарищей. Через открытые двери земляки слышали глухие удары и тихое неразборчивое блеяние. В дверях появился дембель и кивнул нашим: - Заходите, быстро! Ребята забежали в полутёмный кубрик. В кубрике была полная тишина, казалось, никого нет, кроме наших сибиряков. А на деле - всех заставили накрыться одеялами с головой, чтобы не видели наших молодых, потом не отомстили, и не дышать и не вякать!
- Ну, голодранцы! - сказал старшой, - забирайте свои вещи и пойдём до дому.
Ребята прошли по проходу, похватали с табуретов одёжку, сапоги, ремни, где уж тут найдёшь своё, и шустро выскочили на улицу. Дембеля ещё задержались минут на пять, видимо, доводили до непонятливых политинформацию - положение дел на текущий момент в международном сообществе. Вернулись в роту благополучно. Потом земляки говорили, что так и не поняли, у кого были в "гостях". То ли у тех с котельной, то ли у каких-то дедов, на которых сибиряки имели зуб, но на дальнейшую службу это приключение не повлияло, никто нам не мстил.
При свете все стали рассматривать своё барахло, чтобы запомнить, что оно моё, и обнаружили в укромных местах одежды по зелёному цвету х/б белые буквы, инициалы, фамилии. Обратились к каптёру. Он улыбнулся и велел взять кусочек хлорки, развести её водой в спичечном коробке и спичкой промаркировать всё своё и даже сапоги внутри на голенище. Что мы и сделали. Потом подшили свежие подворотнички на куртки ВСО, почистили сапоги, помылись, побрились, закусили, чем бог послал (дембеля подкинули), и, наконец-то закончили этот первый свой день настоящей службы в кроватях.
? ? ?
"Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать" - написал в своём дневнике Л.Н.Толстой. Вот и я, ни с того, ни с сего, написал за раз небольшой рассказик. Но в нём так же говорится, как я научился стеклить в Армии. И теперь вырывать этот отрывок только про Армию и вставлять сюда - рука не поднимается. Читайте весь.
? ? ?
На картошку!
Жителям России, которым за сорок, клич на производстве: "Завтра все на картошку!", не надо пояснять. Это - ностальгия. Так же, как выхваченная пол-литра без очереди, по блату и без талона. Так же, как и батон копчёной колбасы, чудом "оторванный" через третьи руки, но, к сожалению, не хранящийся так долго, как водка.
Значит, завтра - на картошку. Скорая летучка среди коллег. Кто - что берёт. Вплоть до того, кто берёт соль в спичечном коробке, чтобы макать редиску, варёную картошку и яйца. Ещё у всех было солёное сало. Всё! Остальные отклонения от этого меню считались страшным деликатесом и сжирались всей группой задолго до второй рюмки.
С утра сбор в семь ноль-ноль на площади у завода.
Пришли. Автобусы уже под парами. Сели. Перекличка. Все на месте? Конечно, все. Ну, что, по чуть-чуть? Можно. И мужчины, и женщины, и ребята и девчата. У кого - что. Наливки, вино, самогон. Приехали.
Весь красный от возложенного на него доверия, от важности, от "вчерашнего", старший от производства, посланный в подшефный совхоз ещё при пахоте зяби, строит всех выбравшихся из автобусов. По цехам, по отделам.
- Первый цех! Во-о-он ваши грядки. Получите тяпки в кладовой и вперёд!
Все стояли и завидовали первому цеху. Во-первых, потому что они выберут лучшие тяпки, раньше начнут, раньше закончат. Больше времени будет на пикник и на купание в речке, которая еле виднеется за полем.
Ну, наконец, все с тяпками. Старшего группы по съестным припасам (обычно беременную тётку) отправляют вперёд, до конца грядок, всю обвешанную сумками и пакетами. Было время, оставляли припасы без присмотра. Но хитроумные вороны и сороки превращали провиант в непотребное месиво.
Начали! Весь смысл был в том, чтобы всей группе, без отстающих и без брака выполнить свою работу к обеду. К часу дня, ну, хотя бы к двум. Без перекуров. Дошли до конца поля. Всё! Баста! Сначала купаются. Все, кто могут. Потом пикник. Потом купаются уже абсолютно все. Потому что я не припомню, чтобы кто-то вообще не пил, даже из беременных. Потом все разбредаются по интересам. Кто песни поёт, кто в карты садится играть, кто зубоскалит или сплетничает. И с великой радостью и превосходством все приветствуют соседний цех "хлюпиков и маломощных", которые только что закончили окучивать соседний участок.
Ну вот, и рабочий день прошёл. Скоро четыре. Все тянутся к автобусам.
Наш старший, уже не красный, а просто вишнёвый от натуги и от "сегодняшнего", кричит у кладовой.
- Где тяпки? Первый цех? Тяпки где, я вас спрашиваю?!
Да кто ж их знает, где они? Может в речке, может черенки в костре пожгли, чтоб колбасу по 90 копеек на талине поджарить. Это, как говорится сейчас, не наши проблемы, а твои, старший ты наш, любимый термист цеха термообработки. Нагнавший перед командировкой в совхоз 400 рублей средней зарплаты и уже много месяцев получающий её здесь, на природе. А ведь это были огромные деньги в советское время. И к тому же, завтра не мы сюда приедем тяпать грядки. А другие цеха и отделы.
Но, кстати, помню и такой случай. Не дало производство нужное количество людей. Ну не было. План "горел" на заводе. Приехало половина. Автобусы полупустые. А норма та же. Поле, от края - до края. Распределились, пошли. Время - час дня, а конца-края ещё не видно. Молодой сбегал, прикинул расстояние, и всем объявил. "Да там ещё столько же осталось, если не больше". Вся цепь, всё поле тут же село. Кучками. Всё, кабздец. Не видать нам речки голубой, не видать пикника с ветчиной. Из-за горизонта показались навьюченные беременные тётки, почуяв неладное. Уже второй час дня, а коллег так и нет, в одиночку же не сядешь есть, а охота. Все начали обедать прямо в поле. И тут, как Чапай, в развевающейся не застёгнутой алой рубахе появился "старшой". Он долго оглашал всё поле воплями, перебегая от кучки людей к кучке:
- Встали на хер!
Но никто с ним не спорил, не ссорился. Все пили, ели и молчали. Очень устали. Это вам не у станка стоять. Станок-то хоть сам крутится-вертится.
В конце концов он закричал:
- Я иду звонить директору! - и скрылся за ботвой.
С этого дня он был уже не "старшой", а "всталинахер".
Бывало и под проливным дождём копали картошку. И капусту рубили в совхозах в ноябре, когда руки и ноги отмерзали. Всякое бывало. Но все эти люди до сих пор с упоением вспоминают лозунг: "На картошку!". И то, как хранили дома в кладовках резиновые сапоги, старые штаны, свитера, дождевики. А вдруг пошлют на картошку! А все домашние с этим мирились. Не поедешь же в платьишке и сандалиях в поле.
Еще посылали на стройку, мясокомбинат, в колхоз на уборку зерновых, да и мало ли куда посылали!
Обычно все шли безропотно, как овцы. Потому что всем что-то было нужно. Повысить разряд, ребёнка устроить в садик, квартиру получить.
И эта глупость, когда станочник шестого разряда или ведущий инженер-конструктор завода тяпает сорняки пополам с картофельной ботвой, эта глупость развитого социализма нас объединяла!
Мясокомбинат.
Вроде бы сладкое слово - копчёная колбаса, сосиски, тушёнка... В конце-то 80-х, а?! Но это - если ты был там "свой" во времена советские. Меня первый раз загнали туда, когда я перевёлся из инструментальщиков (белая кость завода, зарплата 250 - 300 рублей!) в отдел, конструктором, потому что заканчивал уже 4-й курс политеха заочно. На ставку 120 р.
Взял направление и пришёл в отдел кадров мясокомбината. По слухам, было - не дай-то бог попасть в убойный цех. Кишки, шкуры, вонь, кровь, - ужас. Покрутился в отделе кадров, вроде бы просто так зашёл. Вдруг слышу, одна женщина за перегородкой другой говорит: "Звонили с цеха приёма скота, люди нужны". Ну, думаю, то, что нужно. Лишь бы не в убойный. Боже мой, как я плохо знал технологию мясокомбината!
Попал я в цех приёма свиней. Работа - чистить карды из-под их свиного опорожнения. Карда - это загон на 10 - 20 хрюшек. Перед убоем они уделываются на нет. Видимо чувствуют близкий конец. Потом два-три раза за смену их надо было гнать по винтовой лестнице в убойный цех. Кнутами, пинками. Впереди шёл старый козёл. Натуральный седой бородатый козёл, которого любили, кормили и он изо дня в день был вожаком стаи свиней, гонимой на убой. Обычно одна или две хрюшки что-то подозревали и никак не хотели идти в стаде за козлом. Таких мы "пеленали", грузили на лифт и доставляли в убойный цех. А через неделю я уже завидовал чувакам, работающим в убойном. В белых халатах, в тепле, и вонь там была гораздо меньше, чем у нас в свинарнике. В общем, пролетел я в первый раз с распределением на мясокомбинат. А уж о том, что я в их столовую ходить от запаха своих свиней не мог, и дома, практически месяц не ел, не терпел запаха мясного, постился на хлебе, грибах и огурцах, и говорить не чего.
По истечении месяца, после последней смены, собственноручно отнёс в "помойку" ещё хорошую кроличью шапку, вязаный шарф, свитер, куртку и штаны. Отстирать и избавиться от запаха этих вещей, в которых я только доходил до места работы - цеха приёма скота, не было ни каких сил. Там-то я переодевался в то, что выдали. И в душ ходил после смены. Пожалел я только финские сапожки. Да и то, через неделю унёс их в гараж. Что-то от них всё равно чем-то несло.
Следующий раз послали на мясокомбинат, когда я получал квартиру. Вот-вот ордер дадут, хоть плачь, а надо идти по разнарядке на отдел. Ну, всё, думаю! Костьми лягу, но попаду в такой цех, чтоб и "нос в табаке" и хоть продукцию-то комбината увидеть и попробовать.
Опять ошиваюсь в отделе кадров комбината, подслушиваю их разговоры. Наконец-то, через какое-то время, одна кричит в окошко:
- Нужен хороший стекольщик в консервный цех.
- Я, я стекольщик! - отпихиваю какого-то мужичка от амбразуры, - чего ты прёшь?! Какой из тебя стекольщик? Ты алмазный стеклорез видел хоть раз?
Мужик отступил, но, видимо затаил обиду. Да фиг с ним.
Это был мой звёздный час.
Стеклить я не умел до службы в Армии, когда в очередной раз попав на ГУБу и по разнарядке: на бетон, на стекловату, на уборку свинарника, было предложение - кто умеет стеклить теплицу? Вызвался я. До того уже всё обрыдло за трое суток, хоть вешайся. Ни спать, ни есть толком не давали, муштра, издевательство, и это с "дедушкой" Советской Армии!
Прибыл на теплицу. Страна Монголия. Апрель месяц. Изо рта пар, руки, ноги мёрзнут, на дворе минус десять. Высота крыши теплицы - метров пять. Внизу лежит стекло. Как туда с ним лезть, как стеклить, понятия не имею. Меня привёл разводящий с ГУБы. "Орёл" комендантского взвода в красных погонах и с автоматом наперевес. Это чтобы я не дурил и не жаловался на службу.
- Ну, давай, хлопец, стекли теплицу, как обещал, иначе счас тебя в карцер определим, - это он мне, поводя дулом автомата по моей груди.
Это чистая правда! Это стройбат, Монголия, 1983 год! Это он меня, как душмана в Афгане в этот же период времени держал на мушке. Вот такие были дела. Вот такие и у нас остались воспоминания о нашей великой Армии, роли офицеров, всей этой безумной "драчиловке" в стройбате, чем-то напоминающей места не столь отдалённые.
Выручил меня молодой солдатик, вынырнувший из недр теплицы.
- А?! Стекольщик пришёл!
Он подошёл к разводящему и сказал:
- Всё, я работника принял, отвечаю за него, в обед можете приходить за ним.
"ГУБарь" некоторое время переваривал его речь, потом повернулся и ушёл.
Парнишка был молодой, только что призвавшийся, но сразу всё понял. Что я - "дед", трое суток не брился, не мылся, почти не спал, не ел и самое главное - не было курева и крепкого чая. Через пять минут я уже весело мурлыкал какую-то песенку, намыливая щёки для бритья, докуривая вторую сигарету и отхлёбывая крепкий чай. Потом познакомились. Он спрашивает, стеклить-то хоть немножко умеешь? Я честно отвечаю. Ни в жизнь. Но я инструментальщик, могу микроны ловить на металле, расскажи, что и как, сейчас подучусь!
Он мне и пояснил всё. Стёклышки нарезаются внизу, на столе. Но с запасом по ширине и длине. Потому что ячейки теплицы, конечно же, разные. А потом, залезаешь наверх, накладываешь стекло на ячейку, и по месту стеклорезом отрезаешь в размер. Откалываешь излишки и стекло по габаритам входит на своё место. Всё гениальное - просто! Сразу берёшь с собой гвоздики, молоточек, чтобы закрепить стекло, и всё. Я всё уразумел и уже через час, удобно устроившись на крыше теплицы, оглядывал окрестности.
Так. Вон маршируют по плацу ГУБы те, кому не досталось работы; вон мужики свинарник чистят; вон комендачи кого-то избивают за забором своего КПП. Так я и "досидел" свой "дембельский аккорд".
Ну, вернёмся к мясокомбинату.
Самое главное то, что у меня не было страха резки стекла и его ломки. Я уже его чувствовал, если можно так выразиться. К тому же я ещё и подрабатывал в заводской дискотеке. Резал там цветное стекло на фонари цветомузыки. И круглое, и овальное, и любой формы, подложив под него трафарет из ватмана.
Короче говоря, прошёл в цех консервов. Надо стеклить там и там, подлатать вентиляцию, вставить замок и так далее и тому подобное. Вот это дело по мне! Без копоти и пыли, и главное - без вони! Ну, сколько тушёнки я тогда поел и всяких разных деликатесов, в жизни не забуду. Дома практически ничего не ел. Только чай пил. Не работа была, а рай. И начальник цеха уважала меня, потому что всё умел. Очень уговаривала остаться ещё на месяц. Но у меня, во-первых, средний заработок был маленький - 120 рублей, во-вторых, надо было непременно быть на заводе, а то, не дай бог, с квартирой пролетишь. А если бы не это, не знаю ещё, как и судьба бы сложилась.
Вот вам и "на картошку!".
На все руки...
Октябрь, холодно ужасно, молодой призыв - осенники - все работают на улице. Каменщики, бетонщики, стропальщики. Я обслуживал передвижной компрессор, подающий сжатый воздух на отбойные молотки. Помните, крокодил Гена такой во двор прикатил. Я периодически бегал в бытовку погреться чаем, бегал по этажам стройки, смотрел, как долбают отбойные молотки, хватает ли давления, а молодые стоят на морозе, скукожились, ждут, пока бетон подвезут. Подхожу к одному - стоит на полусогнутых, еле живой.
- Как дела, земляк? - из Союза, значит "земляк".
- Но-но-нормально, - говорит, а у самого зуб на зуб не попадает, - только жрать охота.
- На, закури.
- Спасибо, не курю.
- Ну, как знаешь...
Тоска им сейчас смертная, а не служба. Хорошо, хоть мы - весенники. За полгода пообвыклись, огрубели душой и телом, и входим в первую лютую монгольскую зиму не "с корабля на бал".
Каждый день в Армии - первый и последний. Лежишь после отбоя в койке и вспоминаешь. Правильно ли там поступил, не дал ли тут слабину? Ведь здесь всё на виду. На каждое действие надо отвечать противодействием. Иначе заклюют. Ребята, что отслужили, говорили мне дома: "Главное, прослужить первые полгода, они самые трудные, а там - легче будет". Может быть, это было бы и так, если б я попал в смешанную роту, с дедами, черпаками. Погоняли бы полгода хорошо, а потом - новые сыны пришли бы. Конечно, сразу бы легче стало. А тут - мы все одного призыва, всем вместе домой ехать. Каждый день одни и те же лица. И, чем больше служишь, тем, кажется, дом отодвигается всё дальше и дальше. Мы сейчас как бы поднимаемся в гору. Чем выше забираешься - тем тяжелее идти. Через пять месяцев, наконец-то, заберёмся на макушку. И покатится наша служба вниз. "Дембель неизбежен, как крах империализма" - сказал салага и вытер слёзы половой тряпкой. Так мы шутили.
Работал я до Армии на заводе слесарем-инструментальщиком. Не долго, с год всего. То на сессии, учился заочно. То в совхоз пошлют. То в отпуске. И, к своему стыду, не научился затачивать свёрла. А для инструментальщика - это его хлеб. Вернее, я затачивал, но моему наставнику не нравилось, как. То угол заточки не тот, то не так затыловал, и он всё время ходил, подправлял после меня, а потом отдавал мне для сверления. А здесь, в ОГМе, оказалось, что свёрла затачивать вообще никто не умеет. Даже теоретически не знают, как это делать. Пока сверло новое - сверлят до синевы, пока не посинеет и не затупится. Потом всё, в лучшем случае заточат, как гвоздик, фаски везде наложат, попробуют и закинут за верстак. Ещё обратил внимание, у деда-токаря не было большого пальца на правой руке. Об этом нам позже рассказали, работал на наждаке в рукавицах, рукавицу засосало в зазор между камнем и направляющей, щёлк - и пальца нет, мог и руки лишиться. Но, это же первейшая техника безопасности! Зазор должен постоянно убираться, в рукавицах работать запрещено, от искр и осколков должен быть защитный пластиковый экран, когда круг начинает бить - его надо шарошить, выправлять специальной шарошкой, иначе наждачный круг диаметром полметра, шириной сантиметров пять разлетится к чёртовой бабушке и поубивает всех в округе! Всё это я выложил в первые дни работы в ОГМе главному механику, за что и был тут же назначен ответственным за наждачный станок. Сделал защитный экран, изготовил шарошку из подручных средств, постоянно убирал зазор. И, как результат - стал единственным заточником свёрл, набил руку буквально за неделю. Наставник мною будет гордиться! И вот, досталось мне как-то посиневшее сверло. Начинаю затачивать - что-то не то. А оно оказалось левое, с левым витком. И затачивается, конечно, наоборот. Зачем уж их делают и как оно попало в Монголию, я не знаю. Но будучи практичным стройбатовцем, я его заточил и припрятал в дальний ящик верстака. Как оно пригодилось через год!
Работая на наждаке, я набил руку и глаз. Ножи я стал делать только на нём, так как шлифовального станка у нас не было. Особенно трудно было вывести лезвие. Полировал ножи на сверлильном станке при помощи пасты Гойя и специального круга из валенка. Остальное - ручку, ножны - делали другие ребята. Делали и продавали монголам. Жить то на что-то надо было. Делали обогреватели - "козлики". Асбестовая труба, на ней спираль, всё это на красивой подставке, покрыто оцинкованной сеткой, выведен качественный кабель, вилка. Просто загляденье! За то у самих кипятильник был с потрескавшимися проводами, оголёнными концами, постоянно бил током, как только не убил за два года никого. Илья стал токарем, после ушедшего на дембель деда без пальца. Постоянно "калымил". Гена починял двигатели. Терентий на тракторе с тележкой подрабатывал иногда извозом. Продаём всё! Меняем всё что угодно, на всё что хотите! Неунывающий Фаза собрал однажды со всех углов ОГМа запчасти от электродрелей у себя на верстаке и заявил, что побьёт все рекорды наших "мелочных заработков". Забыл сказать, все заработанные от продаж тугрики шли в общий котёл - на чай, кофе, курево и провиант. Через несколько дней родилась красавица дрель. Правда, вся она была разноцветная. Левая половинка ручки - синяя, правая - красная, тело -зелёно-жёлтое, но на одном конце её красовался новый патрон (как от сердца у меня оторванный), а на другом - новенький кабель с вилкой, не установленный Фазой в какой-нибудь электроустановке.
- Ну, ищите покупателей, - весело сказал Фаза, воткнул вилку в розетку, нажал кнопку и, о чудо! Патрон закрутился, дрель весело заверещала.
- Так, теперь чего-нибудь посверлим! - он вставил сверло в патрон и приложился к железному верстаку. Дрель утробно замурлыкала, но сверло по металлу крутилось вхолостую.
- Алексей! - Блеснул глазами Фаза. - Опять свёрла не точены?
Я промолчал.
Фаза подошёл к деревянному ящику, приложился к нему дрелью изо всех сил. Дерево начало тлеть - вот-вот загорится, как у папуасов Новой Гвинеи, из дрели тоже пошёл дымок, но дырка в дереве не делалась! Не хотела и всё тут!
Когда Фаза снял палец с кнопки, патрон стал замедляться и останавливаться, я вдруг заметил, что он вращается не в ту сторону, не по часовой стрелке, как положено для правых свёрл. На это моё замечание и предложение выдать ему левое сверло, Фаза покраснел, всё же хороший он был человек, совестливый, но твердо сказал "Нет!".
- Это позор для электрика с моим-то стажем, разрядом и багажом знаний! Я завтра же перекину фазы, и она закрутится, куда надо, а теперь давайте пить чай.
На что мы сразу же согласились.
Дрель легла на верстак. На другой день переехала на полку. Потом вообще куда то пропала и о ней все забыли. У Фазы были другие, неотложные дела.
Я стою за станком, что-то сверлю. У станка на станине свёрла, на верстаке тоже. В цех забегает воспалённый Фаза. Как будто, шлейф дыма за ним, как метеор, успел подумать я. Фаза начал яростно собирать все видимые свёрла и засовывать себе в карманы.
- Лёха! - воскликнул он, - прячь все правые свёрла! Нет у нас больше свёрл, понятно тебе? Нету!
- Да что случилось то? - спрашиваю.
- Тут проездом в Батор один монгол, ему срочно нужна дрель. Я ему сейчас втюхаю ТУ дрель, помнишь? Давай скорей своё левое сверло!
Зашёл интеллигентный монгол, в пиджаке, в рубашке с галстуком, и Фаза таки "втюхал" ему ту дрель, едва успев протереть её о свои штаны. Показал в действии с моим сверлом, правда, по дереву, а то, как бы дым не пошёл с двигателя. Сказал, что это последний писк моды в Союзе - делать разноцветные дрели. Завернули мы её в рогожку, что бы спецы не увидели, и выпроводили монгола. Стали пересчитывать тугрики. Столько за год службы мы ещё в руках не держали. Фаза сиял, как кило ваттная лампа, висящая у нас над верстаком и для обогрева, и для света. Гена уж больно её любил и уважал - отогревал после мороза свои губы и уши, почти прильнув к ней. И негодовал, когда она не была включена или перегорала.
Ах, Гена, Гена, анаша тебе даром не прошла. Дома - наркотики, и всё, несколько лет и нет Гены. Первым погиб Боря - повесился. Илья так и не вышел из запоя. Тоже погиб. Ещё одного зарезала ночью шпана - за водкой пошёл...
Какое применение найти неудачному ножу? Который маленько с браком, на продажу не пойдёт. А очень простое! В стенку втыкать! Но стены все были металлические, кирпичные и только ворота в цеху изнутри были деревянными. Ох уж мы потренировались в этот день! Раньше почему-то не додумались, а в этот день - выходной, спецов нет, мы - на "продлёнке", по приказу. Достали все ножи, и хорошие и с браком. Кидали, пока ручки не по откалывались. Дверь открывается, заходит Боря, в гости к нам пришёл. И тут же над его головой со свистом втыкается пяток ножей. Ну и весело нам было глядеть на его побледневшую физиономию.
- Вы что, - говорит, - охренели, обкурились, бараны?!
Видно было, что он жутко обиделся такому приёму у земляков.
- Да ладно тебе, Боря, пойдём курнём, чифирнём!
Короче, замяли. Сидим, разговариваем, и тут на пороге появляется наш взводный, лейтенант. Взводных за два года у нас сменилось много. Этот был не женатый, вечно под "мухой", сосланный сюда за какую-то провинность и нам казалось, что он даже не стройбатовец, а может даже бывший десантник.
- Так, ребята, чем занимаетесь? Я приехал вас проверить.