Был у Миши Максакова сосед, звали его Владимир Петрович. Осилив за более чем восемь десятков лет войну, разруху и перестройку, доживал он теперь тихо-мирно с сыном Виктором, врачом "скорой помощи", и снохой Дашей, бухгалтершей какой-то задрипанной фирмы, чьи дети, а его, стало быть, внуки, тоже давно уже выросли, выучились всяким премудростям и разъехались по городам и весям нашего бывшего великого Отечества.
Зимой Владимир Петрович почти что и не выходил на улицу. Только поздней весной, когда солнце успевало уже изрядно прогреть иззябшую землю, а деревья пышно зеленели листвой, он аккуратно сползал со второго этажа по узенькой заплеванной лестнице в старых валенках с обрезанными халявами, просторном солдатском бушлате, в котором еще Виктор когда-то вернулся домой горластым "дембелем", и натянутой на уши лыжной шапочке, щеголевато изукрашенной всевозможными иноземными надписями. Отворял расхлябанную дверь подъезда, выбирался наружу, неторопливо озирался, удовлетворенно кивал головой - мол, все в порядке, ребята! - и осторожно усаживался на потемневшую от времени, отполированную многими поколениями старушек и влюбленных парочек скамейку, где и дремал под разноголосицу озорующей детворы и монотонное жужжание бабьих сплетен.
К Мише старик был определенно неравнодушен. Завидя его, он непременно махал рукой и приглашал:
- Борисыч! Садись посиди со старым пнем, не побрезгуй...
Делать нечего, Миша деликатно пристраивался на краешек скамьи и в тысячный раз выслушивал, как распрекрасно жилось в стародавние времена и какими новыми хворями и напастями наградила судьба Владимира Петровича за прошедшую зиму. При этом морщинистые, покрытые старческими светло-коричневыми пятнами щеки соседа заметно розовели, а в блекло-синих прищуренных его глазах под седыми, похожими на истертые зубные щетки бровями загорались то ли слезы, то ли искры былого огня.
И вот однажды майским вечером, когда измочаленный за день Миша добирался домой, мечтая поскорее поужинать и залечь на диван, Владимир Петрович как-то особенно живо окликнул его со скамейки.
- Борисыч! Глянь, какую книгу мне подарили!
Миша, тяжело вздохнув, взял в руки толстенький томик в ярко-зеленой бумажной обложке и вслух прочел:
- "Помоги себе сам, Целительные настрои".
- Слышь, Борисыч! - продолжал между тем восторгаться старик. - Этот мужик, что книгу-то написал, - почитай мой ровесник. Тоже воевал, имеет ранения и контузию. А потом, значится, на врача выучился, уже после армии. Как мой Витька. И стал лечить от всех болячек добрым словом... А первым делом он эту свою методу проверил на себе. И теперь организм у него фун... функци-они-рует, как у тридцатилетнего! Ей-богу! Его даже академики проверяли и официально это удостоверили!
- Так чем он лечит-то? - устало поинтересовался Миша.
- Так я ж тебе говорю - добрым словом! Он составил такие настрои... Это - ну как тебе сказать - что-то вроде молитвы... Или заклинания. Надо их каждый день по многу раз читать вслух. И организм под их воздействием начинает выправляться и молодеть!
- Ну, что ж, дядя Володя, лечись, - отдавая книгу, сказал Миша. Бог тебе в помощь! Только когда помолодеешь, гляди - на девок-то сразу не кидайся, пообвыкни сперва.
Владимир Петрович игриво хохотнул и подмигнул левым глазом.
- Мне бы годков хоть десять сбросить! Тогда бы я еще ого-го!
И энергично потер сухие, сморщенные ладошки...
Прошел май, накатила середина июня. Лето радовало жаркими днями, светлыми вечерами, молодым лучком да картошечкой. Владимир Петрович все так же сидел у подъезда на лавочке в тех же валенках и лыжной шапочке, но вместо бушлата надевал теперь толстый-претолстый свитер домашней вязки.
- Ну, что, дядя Володя, все молодеешь? - вместо приветствия кидал ему на ходу Миша.
- Стараюсь! - откликался старик, ощеривая в улыбке беззубый рот.
И вдруг он пропал...
Сперва Миша не обратил на это внимания. Ну, нет и нет, может, приболел или еще чего. А когда начался июль, слегка обеспокоился: не помирает ли дед? Столкнувшись с вечно спешащим на подработки Виктором, полюбопытствовал насчет его отца, но тот лишь отмахнулся и пробурчал что-то невнятное, но успокоительное.
А как-то субботним вечером Мишу окликнул на улице у пивной будки крепкий мужик лет шестидесяти с пышной шевелюрой, кустистыми бровями, белозубой улыбкой и весе-лым взглядом светло-серых глаз. Ростом он вымахал на полголовы выше Михаила. Обтерханные джинсы индийского пошива едва прикрывали ему щиколотки, полосатая "бобочка" с застежкой "молния", какую Миша и сам носил в молодости, лет двадцать назад, туго обтягивала плечи и бицепсы.
- А кто же еще! - Владимир Петрович раскатился заливистым смехом. - Что? Здорово я подлечился?
- Невероятно! - растерянно пробормотал Миша. Если бы я не видел твои старые фотографии, ей-богу, не узнал бы! Это что же, все те твои настрои? Из книги?
- А что же еще?.. Да ты бери, пей на здоровье! - он всучил Мише крышку от бидона, щедро налил туда пива. Они присели тут же, у будки, на брошенных бетонных балках. - Сперва-то, знаешь ли, никакого эффекта. Читаю , читаю целыми днями - и хоть бы хны. Но я особо и не расстраивался: делать-то мне все равно нечего было, а так все занятие... А потом вдруг как прорвало!
- Прямо как в сказке! - сдувая пену, пробормотал Миша. - И как ты себя теперь чувствуешь?
- Не поверишь - лучше, чем в молодые годы! - Владимир Петрович провел ладонью по шее и груди. - Вот знаешь, как будто тащил на горбу пудов пять-шесть груза - и вдруг разом сбросил. Легко так, весело! Сердце тикает, как часы, сплю как убитый. Только вот под утро... - он огляделся по сторонам, понизил голос. - Под утро сны срамные стали сниться... Ну, с бабами... В общем, думаю присмотреть себе какую-нибудь вдовушку.
Распрощавшись с соседом, Миша еще долго хмыкал на ходу, пожимал недоуменно плечами и кривил губы: бывает же!
В конце июля Миша на пару недель съездил к матери в деревню, потрудился там по хозяйству, а в начале августа, загоревший и посвежевший, вернулся в город. В первый же день встретил Виктора.
- Привет! Как отец? - окликнул он соседа.
Против обыкновения Виктор не промчался метеором, а остановился, взял Мишу за локоток и отвел в сторонку.
- Слушай, с дедом черт-те что происходит! - громким шепотом сообщил он.
- Что? - засмеялся Миша. - Все молодеет?
- Увидишь - не узнаешь! - развел руками Виктор. - Я его таким и не помню. На вид - моложе нас с тобой. Ну, просто парень лет тридцати, не больше!
- Гуляет?
- Не то слово! Ну, ты же знаешь мужскую эволюцию: сперва бабы, потом бабы и водка, потом водка и бабы и наконец одна только водка. А у него все в обратном порядке. Сейчас он уже почти не пьет, зато ни одной юбки не пропустит!
- Так это же хорошо, - заметил Миша. - Разве плохо, что он здоров и полон сил?
- Да ты не понимаешь! - Виктор сморщился, обреченно махнул рукой. - Он же продолжает молодеть! И чем дальше - тем быстрее! Так чем это кончится?..
- Да, это философский вопрос, - рассудительно отозвался Миша. - Камо грядеши? В смысле - куда идешь. Мы все к старости, а он, выходит, в обратную сторону? К молодости?
- Да уже и не к молодости, а к детству!
- Откуда вышел - туда и возвращается? - посерьезнел Миша. - Да-а, проблема... Кто-то, кажется, Вольтер, говорил: мол, если хотите узнать, что вас ждет после смерти, вспомните, что с вами было до рождения. И там, и там - одно и то же: тьма кромешная...
- Я просил его сходить к геронтологу, - уныло заговорил Виктор. - Есть у меня знакомый парень, вместе учились. Он здорово во всех этих вопросах разбирается, кандидатскую пишет. Может, что-то посоветовал бы. Ни в какую! Даже слушать не хочет!.. Кстати, тебя он вроде уважает. Поговори с ним, а? Убеди врачу показаться.
- Ладно, при случае попробую...
Но Владимир Петрович на глаза Мише больше не попадался. Только уже в начале октября, тоскливым вечером, когда по роняющим листья деревьям мерно долбил беспросветный дождь, Миша, зайдя в мрачный, пропахший всяческой мерзостью подъезд, вдруг услышал поскуливающий детский плач. Какой-то пацан тулился в закутке рядом с лестницей, у двери, ведущей в подвал, и, уткнувшись лицом в ладони, тихо и безутешно всхлипывал.
- Эй, парень! - нарочито бодрым голосом окликнул его Миша. - Ты чей? Чего ревешь?
Пацан поднял голову.
- Борисыч, ты, что ли? - тоненьким дискантом отозвался он.
Миша ощутил, как желудок стремительно ринулся к горлу, а сердце, наоборот, камнем ухнуло вниз. Он схватился дрожащей рукой за перила и сипло спросил:
- Эй, ты кто?
- Дед Пихто! - угрюмо ответил пацан. - Не узнаешь? Сосед я твой, Владимир Петрович... Дядя Володя... Хотя теперь впору уже Вовиком звать.
Все еще не веря глазам и ушам, Миша с трудом зашевелил губами:
- А чего ты здесь-то? Чего домой не идешь?
- А-а, - махнул рукой пацан. Его неустоявшийся голос то и дело срывался на фальцет. - Чего мне там делать? Тоска! - он снова спрятал лицо в ладони. - И ругаются...
- Да ладно, дядя... - Миша запнулся. - Да брось ты, Петрович. Пошли! - он взял пацана за хлипкое плечико.- Что ж ты будешь тут шастать, как беспризорник?
Владимир Петрович тяжело вздохнул и выпрямился. Ростом он оказался Мише едва по грудь.
- Ладно, пошли, - еле слышно выговорил он. - И в самом деле - куда же мне деваться-то? От себя, Борисыч, не убежишь!..
Больше Миша Владимира Петровича не встречал. Только из-за стенки от соседей все чаще доносился заливистый детский плач. А однажды навстречу Мише попалась Даша, жена Виктора, с позвякивающей сумкой в руке.
- Вот, - сказала она, поздоровавшись, - видишь, чего теперь покупаем отцу?
Она раскрыла сумку: там громоздились бутылочки с детским питанием.
А в середине ноября зябким и хмурым полднем к Мише постучался Виктор.
- Давай к нам, - пригласил он. И уточнил: - Отца помянем.
- Помер?! - ахнул Миша.
- Да нет, хуже, - сморщился Виктор.
- Что уж может быть хуже?
- А вот то! Продал я его...
- Да ты что говоришь!
- Да! Да! Да! - Виктор закрыл глаза и, схватив Мишу за грудки, затряс его изо всей силы. - Ты понял? Продал! Родного отца!..
- Тихо...Тихо... - умиротворяюще проговорил Миша, прикусив себе от тряски язык. - Остынь!
Виктор бессильно уронил руки, скрежетнул зубами.
- Извини, тошно мне... Я ведь не вру. Я и в самом деле его продал... Американцам... Сперва-то хотел его пристроить в нашем мединституте. Куда там! Денег нет, условий нет, то-се, пятое-десятое. А ведь жалко отца-то! Он уже стал совсем, как младенец. Месяцев пяти-шести. Целыми днями, если не спит, то гугукает и пузыри пускает... А что дальше? До чего он докатится? До яйцеклетки?.. Ну, и позвонил одному знакомому мужику в Штаты. Мы вместе учились, а он теперь там устроился очень даже прилично. Так американцы мигом ухватились! И знаешь, сколько мне отвалили? Сто тысяч! Баксов, естественно. Так что я теперь богатей! Вот, брат, какие пироги... - Виктор отвернулся, вытер глаза ладонью. - Пойдем, Миша, помянем отца моего родного, которого я, поганец, заживо продал за сто тысяч сребреников!
- Ладно, Витя, - растерянно отозвался Миша. - Я только рубашку другую надену...