Нытиков в России не любят. Иван Петрович не мог отвечать за все мировое человеческое сообщество, но Россию он знал. И нытиком не был. Он тихо сидел между сугробов на швеллере и колдовал над масляным насосом. Насос был изделием чуждого капиталистического разума и сопротивлялся мыслям и действиям российского работяги: чертежа не было, винты под хитрые ключи, а еще насос изредка поплевывал маслом. Иван Петрович произносил колдовские слова разноэтажной замысловатости и хватался за молоток, за зубило, стучал, иногда брал гаечный ключ.
"Вот империалисты несчастные!" - пыхтел он беззлобно, закуривая сигарету. Откладывал в сторону пропитанные маслом рукавицы, дул на руки, согревая прозябшие пальцы своим дыханием и продолжал: "Понаделают хитрых винтов и радуются".
Иван Петрович был не молод, не высок, не красив. Не молод - потому что годы идут. Не высок - потому что работа согнула. Не красив - потому что кислотой в лицо плеснуло. Зато Иван Петрович был не стар, не лилипут, не слишком страшен. А еще он был хорошим специалистом и много чего знал. Знал он, например, что разумно скомпонованное нытье - это юмор. Но неправильно эмоционально приправленный юмор может выглядеть нытьем. На работе его уважали, считали отличным дядькой и даже приглашали выпить на халяву, а не в складчину, как водится. Однако, Иван Петрович учитывал, что в России любят халяву, но не любят халявщиков, и по возможности оплачивал выпитое.
Никотиновая жажда вспыхнула на фильтре сигареты и успокоилась, руки немного согрелись.
"Нужно было все-таки снять насос, отнести в теплый ангар - там хоть ветра нет, - вслух произнес Иван Петрович и снова взялся колдовать. - Ну давай же, милый, поддавайся! Неохота мне тебя с места на место таскать. Пожалуйста, замерз я уже. Слушай, давай, а! Счас, как двину молотком!"
Испугавшись, снимаемая крышка отскочила.
"О, как!" - воскликнул Иван Петрович, рассматривая открывшиеся потроха насоса. "Интересно придумали, молодцы, империалисты," - он умел ценить прекрасное. "Так, подшипничек целый, - произнес Иван Петрович, вглядываясь в механизм. - Колечко на место. Теперь аккуратненько собираем. И пойду начальству доложу. Или попозже? Покурю и пойду".
Фамилия у Ивана Петровича - Золотников. Он был слесарем высочайшей категории наивысшего разряда. Особенно ему импонировали гидравлические системы. И произнося свою фамилию, он не представлял ничего другого, кроме устройства управляющего потоком масла - золотника. Когда ему говорили, что корень его фамилии - золото, а золотник - это русская мера веса, то он отвергал такие утверждения, как еретические.
Иван Петрович закончил сборку, покурил, собрал инструмент, похлопал масляной рукавицей железный бок насоса: "Ну работай, дружок, не хандри".
Кабинет начальника кичился свежим ремонтом. Светлые стены. Новая мебель. Компьютер. Небольшой начальник за огромным столом выглядел очень солидно - начальственно. В чистой робе.
- Ну, Николаич, закончил я, пущай оператор проверит, - сказал Иван Петрович от дверей.
Начальник оторвал взгляд от монитора компьютера.
- И что там звенело?
- Подшипник цел, стопорная шайба слетела, она и позвякивала. На место ее поставил. Винты на нормальные заменил.
- Какие винты?
- Да там все винты под хитрые ключи. Я обычные поставил.
- Чем намерен сейчас заниматься?
- Так домой уже пора.
- Там еще в редуктор нужно залезть.
- Замерз, согреться нужно.
- И сколько стаканов нужно для сугрева?
- Руки замершие. Не успею сегодня в редуктор.
- Значит завтра с утра. Листок свой забери.
Иван Петрович взял из начальственных рук расчетный листок и тут же вскрыл. Начальник укрыл взгляд в монитор.
- Николаич, что-то мало.
- Давай посмотрим, - отозвался Николаич. - Вот смотри. Здесь ты пил.
- Но...
- Пил?
- Ну, пил.
- А здесь пропустил. Я тебя Петрович предупреждал?
- Предупреждал.
- А вот здесь я глаза закрыл.
- Понятно.
Иван Петрович взял листок и пошел к раздевалке. Темные мысли ныли у него под куполом шапки: "Нужно было сначала листок посмотреть, а потом гайки вертеть"
Потом он успокоил себя тем, что только начальству платят рублями, а работягам - звездюлями. И ведь получалось так, что Ивану Петровичу было оказано благодеяние, и заплатили ему больше, чем он заработал.
В раздевалке встретился Васька:
- О, Петрович, мы тебя только ждем!
- Чего ждете-то?
- Как чего? Зарплата.
- Кому зарплату, а кому на рот заплату.
- Тебя, Петрович, обидели?
- Ты мне лучше скажи, ты ключи попер с моего набора?
- Ну я.
- Верни, что я пальцем гайки крутить должен?
- Верну. А ты чего пить не будешь?
- Я и твою долю выпью, чтоб тебе не повадно было ключи таскать.
- Дядь Вань, не надо мою долю, я тебе завтра чекушку поставлю.
Раздевалка была не ухожена. Она стыдилась недавно сделанного ремонта. Просторнее и уютнее здесь не стало. Длинный темный коридор покрашен темной краской, ни полы, ни стены не выровнены. Как всегда: быстрей-быстрей, собственными силами - так дешевле. Коридор распадался на множество уставленных шкафчиками помещений комнатушек-раздевалок, токарной мастерской, закутка-столовой, умывальни в четыре крана, душевой в три соска, туалета на одну персону. Двери не покрасили, сантехнику не поменяли, о мебели не вспомнили. Рабочему люду удобства ни к чему. На работе нужно думать о работе, а не об удобствах. Одной микроволновки на полсотни хватит. Да и зачем микроволновка? Во рту еду согреют.
Ивана Петровича уже ждал стакан. После мороза всегда хорошо.
- В Англии награда - фунты-стерлинги, а в России - бутылка беленькой, - сказал Иван Петрович и заглотил содержимое стакана. Тост был поддержан пьющим трудовым народом. Закусив и закурив, сообщество село за домино (добивать бедного козла), попутно критикуя власть и создавая собственную систему управления производством, городом, страной.
Налили еще. Пришел дурной вестник и сказал, что развозки не будет - у дочери главного инженера свадьба. Вестнику наливать не стали.
Кто-то рассказал какую-то свадебную историю, коснувшись темы одежды. А Иван Петрович сообщил, что в Европе ходят во фраках, а у нас с голой сракой.
Он был прав. Не то что, конечно, из штанов что-то вываливалось, но многие рабочие вид имели неопрятный. Производство. Условия. Спецовку, сапоги, ватник выдавали один раз в год, что-то забывали выдавать, кое-что нужно было и домой утащить. А одежда не выдерживала два-три года носки, тем более, если ее стирать. При еженедельной стирке она расползалась за полгода. Униформа выдерживала дольше, когда покрывалась пылемасляной броней. Иная картина с рукавицами, редкий экземпляр успевал обрасти корочкой - расползался быстрее - в полчаса, вместо положенного месяца.
Ивану Петровичу повезло он был из породы тех людей к которому грязь не липнет. Васька - тот другое дело. Стоило пройти небольшому дождичку, Васька был уже весь мокрый и в грязи - такой человек. Иван Петрович после работы мылся и в конце недели стирал. Иногда здесь же, в умывальниках, иногда домой носил. В стиральную машину не рисковал запихивать - новая, дорогая, так вручную в ванной пожимкает и готово. Сегодня Ивану Петровичу не мыться, не переодеваться не пришлось и домой ехать тоже. Его настолько расслабило сообщение об отмененной развозке, что он изобразил что-то вроде "В Америке работают за долАры, в Мексике за гитары, а мы за даром!", растянулся на скамейке и захрапел.
Утро пришло без головной боли радостной вестью - переодеваться в рабочую одежду не надо - уже облачен. Иван Петрович поискал выпивку, не нашел. Порылся в сумраке воспоминаний - ничего. Снял с языка фразу: "В Японии расплачиваются йенами, в Африке гиенами, а у нас под зад коленом". Долго думал, что бы она могла значить эта фраза, но ничего толкового не придумал. Поразмышлял еще на тему валют: марки, кроны, франки, а нам все равно, мы в танке. Вспомнил, что в Европе теперь евро, но ладной рифмы не придумал и завершил эту мысль просто: и там и здесь стервы. Надо не забыть позвонить жене.
Пришла развозка. Васька привез банку джин-тоника и чекушку. Иван Петрович отхлебнул коктейля и подумал: "Как хорошо, что я все-таки не в Европе". А вслух сказал: "Давай-ка, Васька, налей водочки".