Я зашёл к годулечке в каюту, где он занимался оформлением очередного "Боевого Листка". Понятно, что каюта эта офицерская была, но только тогда, когда замполит "на борту" находился. А во всё остальное время это были апартаменты Шурика Совкова. Первого помощника замполита по оформительской работе. И происходило всё это на корабле, на котором мы с Шуриком срочную служили.
Познакомились мы с ним ещё в Кронштадте.
Здесь мы в электромеханической школе учились и проходили "курс молодого бойца". Правда, на занятиях по специальности, на строевой "муштре" я Шурика видел не часто. Даже наоборот. Он всё в "Ленинской комнате" службу правил. То стенгазету оформлял, то плакаты писал.
Заказчиков у "годулечки" хватало и из других рот, не только из нашей. А всего в школе их девять было. Представляете, сколько на Шурика работы сваливалось? Если срочно что-то написать надо было, то он и ночами работал, недосыпал. Но от исполнения уставов воинских никто его не освобождал.
Так-что доставалось Шурику 'по самое не балуй".
Когда все школу заканчивали, то Александру свидетельство "автоматом" выдали.
И водолазное свидетельство он получил в придачу. Будто он и кингстоны корабельные очищал от тины морской, и гребные винты от тросов намотанных, и поиск затонувших предметов осуществлял на глубине до десяти метров.
И хоть как моторист он из себя ничего не представлял. И знал, что на корабле будет "ноль без палочки", но бежал из Кронштадта быстрее 'чем заяц от орла". А ему и старшинское звание обещали, и освобождение от всех остальных служб. Только рисуй... Видать опостылела ему служба с кисточками да красками.
Так оно и случилось на корабле.
Меня в носовое машинное отделение определили, а его в кормовое. Так я, натаскивая его по материальной части, кормовую машину изучил не хуже чем свою, носовую. А то-бы годуля мой из-под поёл не вылезал отрабатывая наряды вне очереди. Или из камбуза - исполняя обязанности посудомойки.
Вот так мы с ним и подружились. Он, в благодарность об шефстве моём, разрешал мне в каюте замполита посидеть, отдохнуть от службы "ратной". Или на замполитовской постели поваляться не раздеваясь. Но это только тогда, когда точно было известно, что замполит не заявется.
Уже на корабле я узнал, что был мой годулечка ещё и классным фотографом. Все фотки, что у меня до сих пор сохранились, его руками сделаны. А узнал я об этой его "слабости" вот как.
Мы тогда ещё с ним по первому году служили.
И вот выписали нам с ним отпускные свидетельства с выездом в Ленинград. Он, Ленинград, другим гарнизоном числился и "увольнительная" там веса не имела.
От Рамбова до Питера сорок минут на электричке. А электричка у платформы "Дачное" останавливалась. Как раз напротив дома, где Шурик на гражданке проживал. Вот он и пригласил меня к себе в тот раз. С родителями познакомиться и посмотреть как он жил до того, как его на воинскую службу "забрили".
Пришёл я. Квартира шикарная. В новом блочном доме, что сейчас "хрущёвками" зовутся. У Шурика отдельная комната. Вся в классическом стиле шестидесятых годов обставлена: диван на высоких ножках, "шишфанер", кресла козлоногие, стол письменный, одно тумбовый, лакированный... лепота для тех, кто те времена помнит.
А над столом фотопортрет висит с мордой удивительно знакомой. Я поближе зенки придвинул - мама-мия! - Эдита Пьеха во всей красе. Собственной персоной. В платье театральном слегка декольтированном. А справа, внизу надпись:
-"Александру от Э.П." Дата и роспись.
- Саньк, - спрашиваю я годулечку, - она что, у тебя в полюбовницах была?
- Скорее я у неё. Поимела она меня, как хотела.
И рассказал историю этого фотопортрета, как он к нему попал.
Рассказ paparazzo
Я уверен, что и тебе Пьеха не безразлична была год или два тому назад. Она своим пением, почитай, всех с ума сводила. Да и внешность у неё будьте-нате!. Мне же она так в душу засела, аж до болей сердечных.
Не выдержал я мук душевных. Взял "Зенит-зеркалку", объективов к нему набор, я ведь фотиком с измальства увлекаюсь, и охоту на неё начал. Узнал где живёт она и со "сранья", и до поздней ночи в подъезде напротив ошивался. Только она выйдет и я за ней. На расстоянии. Фотоаппарат всегда наготове. Только фокус поймать и кнопкой щёлкнуть. И вот куда она, туда и я. Только, что в гальюн за ней не нырял. И у меня фоток ейных "мульён" накопилось:
- вот она из подъезда выходит; вот в такси садится, вот из театра идёт... А здесь она - в магазине;
- здесь у киоска, здесь газету читает...
В общем, всю подноготную её повседневной жизни на плёнку снял и отпечатал.
А потом купил фото-альбом зашибательский и оформил его в хронологическом порядке: зима, весна, лето, осень. Надписи тушью написал и почтой, заказной бандеролью, отправил.
Через месяц - полтора письмо получаю:
- Многоуважаемый Александр Алексеевич, жду Вас тогда-то, там-то. И адрес приписан.
Я того дня дождаться не мог. Думал - "Всё, лёд тронулся!" и мне представится возможность её за руку подержать хотя бы при встрече, и в глаза её рысьи заглянуть.
В день назначенный обрядилcя , напомадился и, от греха подальше, на такси к ней приехал. Минута в минуту звонок надавил. И цветы, розы, впереди себя выставил. Дверь открывается, а то прислуга еённая. Спросила кто я такой, головкой кивнула, цветы взяла и говорит:
- Проходите. Чувствуйте себя как дома. Я доложу о Вас, - и ушла.
А мне что делать? В прихожей стоять и Эдиту дожидаться? - Вот уж хренушки. Зря я, что ли, на цветы да на такси тратился?...
Пошмыгал для приличия туфлЯми по коврику. B зеркало на себя глянул, галстук поправил и в комнату пошёл, откуда голоса слышны. Захожу, на меня ноль внимания. Разбились на группки человек пятнадцать, разговаривают промеж себя, смеются. Bинцо да шампанское из фужеров цедят. Стола нет. Закуся нет. Только на журнальном столике бутылки отфуфыренные. Фужеры на подносе чистые, и фрукты разные в вазе огромной.
Я взглядом окинул всех по-быстрому, чтобы "сориентироваться по местности", к столу подошёл. Набулькал себе "Алазанской долины" фужер полный. B кресло жопу посадил и делаю вид, что "в упор" никого не вижу.
Но и после третьего фужера Эдитка не показалась. И из присутствующих со мной никто не заговорил. Я и подумал:
- Зачем я здесь? Зачем меня только приглашали? А и пошли они все на фуй. Поднялся и в прихожую подалсЯ.
А там прислуга по телефону разговаривает. Увидала, что я уходить собираюсь, трубку положила не прощаясь, и ко мне:
- Вы уже уходите?
- Да, - говорю, - дела...
- Подождите, я сейчас Эдиту Станиславовну предупрежу.
Секунды не прошло, появилась моя ненаглядная. Ни здрасте, ни ручку не протянула, а так, полупьяным, что ли, голосом говорит:
- Так это Вы - Александр Алексеевич?
Я "в упор" молчу. Слова не говорю. А что с такой разговаривать: - если ты со мной так по-хамски обошлась. У меня ведь тоже гордыня не в заднице сидит.
- Ой, Александр Алексеевич, извините, пожалуйста. Всё дела, дела концертные. Мы там в комнате...
- Пойду я, Эдита Станиславовна. Всего Вам хорошего. Извините за внимание...
Ну, и так дальше
.
Дошло до неё, сучки, что не вправе она так с мужиками обходится? Не знаю. Только потупила она взгляд, будто целочка и говорит:
- Александр Алексеевич, я для Вас подарок приготовила. Ксюша принеси (это она к прислуге обратилась). В память о Вашем внимании ко мне.
И протягивает мне вот этот фотопортрет Ксюхой принесённый.
- Только пообещайте мне, что негативы свои, где меня фотографировали, Вы уничтожите. И больше никогда на меня фотоохоту устраивать не будете.
Взял я портрет еённый. Глянул - профессионально сделано. Заберу, пожалуй. Мне ведь говна тоже не надо. Демонстративно так подмышку его сунул и говорю:
- Я, Эдита Станиславовна, негативы Ваши по почте перешлю. Можете хоть сжечь их. Потому как нет у меня привычки, своими руками рушить то, во что я душу вкладывал. А так это на Вашей совести останется. Честь имею.
Развернулся, руки не подавая и на лестничную площадку вышел. Вот такая история у этого портрета.
Я, когда теперь песни её слушаю по радио, то думаю:
- А душевно она поёт. В груди щемит. Но всё это не откровенно так. Она, певичка нашего поколения, не только на сцене артистка, но и в жизни у неё как на сцене. Как будто играет она роль свою в этой жизни. Только мало кто из слушателей знают это.
После окончания службы, я уже женился тогда, зашли мы как-то с Луизочкой к годулечке в гости. Луизочка весь день, пока мы с Шуриком воспоминаниям предавались, его фотоработы разглядывала. И от каждой работы в восхищении была. Она и меня к искусству приобщала, потому как разбиралась в нём. Я же от её восхищений гордостью наполнялся за Александра, за годулечку своего.
Вот с каким человеком меня судьба на воинской службе свела.
А портрета Пьехинова над письменным столом уже не было.
И нигде не висело. Но спрашивать у Александра я ничего не стал. Зачем старое ворошить?