Свернувшись в комок, прижимаясь сам к себе всеми частями своего промёрзшего тела, Ед уже не чувствовал лютого холода. Тело уже само из себя представляло онемевшее ледяное образование и, казалось, что снег сугроба, в котором Еду удалось зарыться на ночёвку, был даже теплей, чем его тело с полуобмороженными конечностями израненными скованными на них кандалами.
Это был не сон. Это был ночной обморок вымороженного сибирским холодом человека, который не понимал, почему смерть не хочет его забрать. Забрать раз и навсегда прекратив его даже не страдания, а мучения. Мучения, которые Ед нёс в себе преданной им любимой когда-то женщиной. Он и в мыслях своих, и в страшном сне не мог предположить, что любовь, которую он испытывал к той, которая сейчас раскинувшись, разметавшись спит на прогретой слугами кровати, может обернуться для него испытанием на выживаемость. Эти испытания преследовали Еда с первого дня, когда он, скованный по рукам и ногам, перешагнул порог дворца Царицы земли Сибирской спроваженный Её властью в царство смерти, царство небытия, через мучения долгого этапа по этой земле.
Верховой ветер раскачивал вековые сосны тайги и они скрипели, стонали под его напором не имея возможности зарыться в снег и пережить, срятаться от всевластия женщины которой было подвластно всё в этом Мире. Временами ветру удавалось прорваться сквозь кроны сосен и тогда лютая позёмка поднимала снег сугробов и засыпала, и засыпала снежную яму в которой из последних сил выживал человек.
Где-то, на пределе слышимости, раздавался волчий вой доносимый до Еда ветром и громогласное "Слуша-а-ай!!" охранников с примкнутыми к мушкетам штыками будоражили замёрзшее сознание готового к смерти человека. Но смерть не шла.
Утром, когда начинавшийся день только угадывался по едва посеревшему небу, отряд кандальников, сгрудившись в кучную массу ещё людей, продолжил свой путь. Впереди у них были вёрсты и вёрсты пути по протоптанному, такими же как и они кучками, тракту. Навстречу восходящему солнцу двигались те, кто так или иначе не сумели в своё время угодить Её Величеству Царице земли Сибирской.
Чу! - вроде бы как бубенцы прозвенели. Значит нарочный догоняет этап. Что-то он везёт в своей сумке?...
Может быть приказ о помиловании... - значит кому-то повезёт и он, спустя некоторое время, будет и обогрет, и накормлен, и лихо помчится к прошлой своей жизни.
А может быть и наоборот... - и тогда, встав в кружок вокруг замшелого пня, кандальники увидят отсечённую голову скатившуюся в снег... И дёргающиеся в последних судоргах ноги обезглавленного тела... И всплески горячей, дымящейся на сибирском холоде, крови из того самого места где ещё секунду назад была голова.
Эх, головушки наши забубённые! Сколько раз закладывали вас на потеху жизни разухабистой. Не считаясь ни с какими последствиями ради некоторого мгновения Любви, Нежности, Страсти с одной только, единственной на всём белом свете, женщиной. Женщиной ради которой не жалко было ни головы, ни жизни, ни самого себя...
Всё ближе и ближе звук бубецов. И вот уже весёлое "Тпру-у-у!" раздалось в конце массы людей у которых уже не было сил оглянуться на гонца из другого мира, из другой жизни.
-Сто-о-ой! - протяжно разнеслась в таёжной глуши команда вахмистра и маленький, кругленький человечек рысцой, придерживая жандармский палаш, обегая кандальников, устремился к курьеру. Знать важную депешу привёз тот из Дворца. Что-то в ней написано? И по чью душу?...
Развернув толпу обречённых к себе лицом вахмистр и, облачённый в соболью шубу, курьер Её величества стали перед скучившимися, из последних сил державшихся на ногах, заключёнными.
-На коле-е-ени! - прозвучала команда вахмистра.
Толпа безропотно подчиниласи и, прозвенев цепями, стала в два раза ниже ростом, склонив непокрытые головы.
-Слушай указ Её Высочайшего Величества Царицы земли Сибирской...
Сим повелеваю объявить никчемушнему отребью Земли наши испаганившие и мною за то приговорёнными, Волю нашу высочайшую...
В богатых розвальнях, в которых ещё ни когда в жизни не приходилась ездить, укутанный в овчинный тулуп, накормленный, напоенный, в цивильное переодетый, ехал Ед на встречу новой своей судьбе. Он ехал, молчал, не смея поверить своему счастью:
-Не уж-то смиловалась над ним его ненаглядная. Не уж-то отошла душой, прекратила злобить своё сердце и всё, что когда-то объединяло их, вернётся на круги своя. Вот уж воистинно не предсказуема ты душа женская. Не предсказуемы мысли твои, Царица души моей. Что-то ждёт нас впереди? Как-то у нас с тобой сложится, Величество ты моё?
От мыслей его сокровенных Еда оторвал курьер, который, как бы очнувшись от дрёмы, спросил:
-А и скажи-ка мне чернокнижник, как случилось, что помиловала тебя Царица земли нашей Сибирской? Чем ты так уж угодил Её Величеству, что она меня грешного за тобой в путь-дороженьку, в канун Рождества католического, послала?...
Чуть помолчав и прикинув - стоит ли отвечать на столь прямой вопрос, Ед пожал плечами и произнёс:
-Сам не ведаю, барин. Мысли, желания Царицыны - не постижимы.
Может дошло до неё послание моё, что отправил я ей по электронной почте в разгар празднования еврейского Нового года? А может ещё чего? - не дано мне этого знать. Приедем, тогда только известно станет о причинах милости Царской.
А про себя Ед подумал:
-Как бы там ни было, чтобы там не сыграло свою роль в его возвращении к жизни, но с ней, с тёткой этой противной, всё-таки лучше, чем без неё. А как уж там сложится - одному Богу известно. Богу и Её Величеству Царице земли Сибирской.