Аннотация: Наедине с тобою, брат, Хотелось мне побыть.
К написанию этого повествования подвигло меня
знакомство с
Голиковым Александром Викторовичем.
За что ему огромная признательность.
Пензенское братство
(маленькая повесть)
"Если радость на всех одна, то и печаль одна..."
1 Встреча с братом
У каждого из нас есть "Малая Родина". И это не обязательно то место где ты родился. Она, в какой-то период биографии, встретилась на жизненном пути, взбередила душу и осталась в ней навсегда. Вместе с ней в памяти душевной остались и события, и люди. Встреч этих было немало, но то, что произошло тогда... Об этом и будет рассказ.
У моей бабушки, Екатерины Матвеевны, детей было невесть сколько. В живых остались шестеро: два дядьки, три тётки и мать. Слышал я, что были ещё родственники, но кто ещё до войны помер в голодное лихолетье, а кого война прибрала.
Тех кто выжил жизнь разбросала по городам и весям. Так что со своими двоюродными братьями, сёстрами по материнской линии, общаться мне не пришлось. Родители наши жили каждый своей жизнью, и жизни эти не пересекались. Однажды, только, в доме нашем появился долговязый парень с улыбчивым лицом и добрым взглядом. Это был Лёвка - сын тёти Шуры проживающей в Сердобске.
Лёвка вошёл в мою жизнь как "луч света в тёмном царстве". Именно с момента его появления в нашей семье начались свершения в моей жизни, характере, мироощущениях. В сё это происходило на фоне становления страны, жившей по "идиомам" послевоенного времени.
Сегодня невозможно поверить в то, какими методами воспитывались мы, малолетние, в те годы. Про детский садик не скажу - плохо помню, а вот про школу...
Стоять чуть в стороне от классной доски лицом к классу и на коленях - считалось в порядке вещей.
- "За свои проступки надо уметь отвечать перед коллективом!"
А за плохо выученный урок наказание следовало в первую очередь. За время урока Тамара Тимофеевна успевала вызвать до пяти человек. Трое из них, как правило, несли позор до тех пор пока не наступало время что-то записывать в тетрадях.
В послевоенные годы детей, которым подошёл срок учиться грамоте в пятьдесят третьем году, было значительно больше, чем могло поместиться в школах. Кое-как ребятня доучивалась до пятого класса, в который переводили только тех кто проявлял достойную успеваемость. Остальных переводили в ремесленные училища. Считалось, что четыре класса общеобразовательной школы вполне достаточно для того, чтобы работать на заводах, стройках...
Я был "достойно успевающим" и поэтому прошёл общеобразовательный курс до седьмого класса. Именно тогда в нашем доме появился Лёвка . Приехал поступать в ВВМУ - туда, о чём я и мечтать не мог. В высшее мореходное училище, да ещё в военное, могли поступать только отличники - внушали мне и учителя, и родители. Поэтому в школе я просто учился, не задумываясь над тем кем мне предстояло стать. А тут узнаю, что у человека должна быть цель в жизни и что она из себя представляет.
А ещё Лёвка рассказал мне, что "человек создан для счастья, как птица для полёта". И, что в Ленинграде люди живут несчастливо. Почему? - он не знает. Но знает точно, что счастливый человек улыбается, а здесь люди смеются очень редко.
В седьмом классе нас перевели учиться в утреннюю смену. Это была привилегия старших классов, среди которых все были пионеры, а встречались, даже, и комсомольцы. Я же пионером не был и поэтому выделялся среди тех кто степенно, парами и по трое, ходил по коридору во время перемен. Слух о том, что в 7"а" классе учится "не пионер" пронёсся по школе. И ответ на вопрос : - "Почему?", был прост: - Потому, что Женька - "гаванская шпана".
Странное дело, но именно это придало моему авторитету положительный окрас. Я против ничего не имел, хотя к шпане не относился. Слишком затюкан был воспитанием послевоенного времени. Но когда узнал, что "за счастье надо бороться", то это помогло мне стать на "тропу войны" за осознание себя человеком.
Естественно, что свои познания я черпал от двоюродного брата. И это не могло отрицательно сказаться на нашем общении. Нам запретили встречаться. А без брата я оказался в неуправляемом плавании. В результате "тропа войны" чуть не привела меня в ремесленное училище, где обучали на сантехников для Жилищно-Коммунальных Хозяйств (ЖКХ).
Однако, волею судеб, я оказался в посёлке Возрождения, Хвалынского района, Саратовской области. Именно здесь, начиная с июня 1961-го года, началось моё осмысленное становление человеком. Меньше чем за год с меня сошла "шелуха" городского пижонства, которая наросла на мне в отместку всем, кто считал своим долгом вставить меня в рамки советского школьника. Я начал впитывать себя радость труда, по результатам которого ценился человек. Но первые зачатки такого мышления были заложены в меня братом летом 60-го в Ленинграде.
В то лето, лето 1962-го года, отец заказал три машины брёвен на дрова для растопки.
Печи в посёлке топили углём, а берёзовые полешки для растопки было самое то. Дом у офицеров ИТУ, в котором отец служил на должности начальника отряда, был большой - на две печки, а поэтому дров надо было заготовить целый сарай и ещё чуть-чуточку.
Лето ещё только начиналось. Впереди у нас, поселковой пацанвы, были и уборочная на полях совхоза, и заготовка на зиму овощей, корнеплодов, солений, варений и прочего, на что способна была фантазия сельского жителя. И, конечно же, развлечения на Волге - рыбалка, маёвки с водочкой и девчатами, проводы пароходов шествующих в сиянии огней по ночной реке.
Брёвна на полешки мы с Вовкой, другом и соседом по парте, раскромсали в один день. Бывает так, что нагрянет упоение трудом и ты отдаёшься ему весь без остатка, до победного конца. Так получилось и в этот раз.
Вечером, за семейным чаем, отец, не скрывая удовлетворённой улыбки, сказал:
- Молодцы! Проси, чего хочешь.
- Мне бы в Саратов съездить.
- Езжай. Только остановишься у наших. К бабушке не ходи.
Я не стал спрашивать: - Почему? Изначально это было неинтересно. А было интересно встретиться с Джоном, Вовкой-длинным, с девчатами из железнодорожного посёлка покуролесить. И я не виноват, что именно в этом посёлке и проживала моя бабушка Екатерина Матвеевна.
Завидев меня, бабуля заулыбалась:
- Как же вовремя ты приехал, внучек. А мне к Шурке съездить надо на тройку дней. Вот ты за квартирой и приглядишь. А то соседи съехавши, одна я тут проживаю... Как бы не забрался кто.
- Бабуль, не беспокойся. Езжай, отдыхай, всё будет абдельмахт.
Бабуля уехала со спокойной душой. А я остался.
Остался без денег даже на еду. Отец полагал, что меня накормят его родственники и никак не думал, что я прямо с вокзала подамся к бабуле - той, от которой я ни разу не слышал слов нарекания.
А брать деньги у бабушки - западло. Пенсия у неё меньше меньшего.
Только бабушка уехала, как появились друзья.
Пива, в трёх литровую банку, купили в складчину - сколько у кого было. А закусь - две банки рыбных консервов, украли в магазине с выставочного прилавка. И понеслась душа в рай. Свобода принимала нас "радостно у входа" всякий раз, когда мы выходили из подъезда дома.
Три дня пролетели как один. Набедокурить я ещё не успел, так что в квартире был порядок. Зайдя в квартиру, бабушка уселась в прихожей на табуретку и, обмахиваясь платком, сообщила о том, что Лёва приехал домой на побывку по случаю каникул в училище.
Внутри меня как будто что взорвалось: - Лёвка в Сердобске! Это же совсем рядом.
Пулей к Джону:
- Выручай, срочно в Сердобск надо. Дорога в пять рублей обойдётся.
Почесав в затылке, Джон произнёс позёвывая:
- А где их взять - пять рублей. Три рубля ещё могу украсть у матки... Но больше - заметит.
- А у Длинного спросить? Три рубля это только до Пензы...
- Хватился. Длинного в милицию забрали когда он окно в трамвае разбил. Раньше, чем завтра к обеду не отпустят. Так что бери три рубля и ехай. А в Пензе придумаешь что-нибудь. В крайнем случае на крыше поезда доберёшься или товарником.
Бабушка, выделив мне два огурца и горбушку чёрного хлеба, научала:
- Сядешь на поезд до Пензы. Да смотри не проспи - в Пензу среди ночи приедешь, и жди подкидыша до Сердобска. А в Сердобске прямо от вокзала по улице вверх поднимешься до тех пор пока не упрёшься. Это и будет улица Островского. По ней налево, до дома номер три. Запомнил? А там и Лёвку во дворе увидишь. Он никуда не ходит. Если только пива попить в ларьке на перекрёстке. Отдыхает он после службы ратной. У него теперь три лычки на погоне. Скоро офицером станет. Про тебя спрашивал, так что поспешай - неделя у него от отпуска осталась. Потом, говорит, в Ленинград вернётся и в поход морской отправится. Так что самый раз вам повидаться.
Всё так и было, как бабушка сказала. Только не обошлось без приключений.
3. Новые встречи
Прогремев сцепками состав состоящий сплошь из деревянных, продуваемых насквозь, вагонов тронулся в сторону Пензы. Сюда я должен прибыть сразу после полуночи. А в пять часов, в Сердобск отправлялся рабочий поезд, исполняющий роль сегодняшней электрички: рабочий, значит местного сообщения. Только ходили эти поезда два раза - рано утром и поздно вечером. Ещё между Пензой и Сердобском ходил автобус с открытым верхом, но об этом мне было не ведомо.
Пензу я проспал. Проснулся когда состав к Кузнецку подходил. Это следующий город после Пензы. Вышел, присел на ступеньке деревянной платформы, достал огурец, отломал краюху от горбушки черняшки, перекусил и сам с собой думаю:
- "Поезд до Пензы только в шесть отправится. А за это время, если "клювом не щёлкать", то можно больше двадцати километров пройти. Глядишь и успею в Пензу к сердобскому подкидышу".
Сказано - сделано. Соскочил на железнодорожные пути и "по шпалам блядь, по шпалам блядь, по шпалам" - как в песне поётся, припустил в сторону стольного града пензенской губернии.
Идти было интересно. Вдоль путей стояли пикетажные столбики, по которым легко отсчитывались километры пройденного пути. Когда взгляд задержался на двенадцатом километре, то, с полной уверенностью, что прошёл половину пути, спустился по откосу к полустанку. На крыльце, щурясь от едкого дыма, стоял пожилой дядька и курил самокрутку.
Подойдя поздоровался и, облокотившись рядом на перила, спросил:
- Дедусь, а далеко до Пензы?
- А ты никак в неё родимую собрался?
- Ага.
- К вечеру дойдёшь. Километров сорок осталось.
- Так я уже двенадцать отшагал?
- Вот я и говорю, что сорок километров осталось. От Кузнецка до Пензы пятьдесят вёрст спокон веков было. От моего поста до Кузнецка - десять вёрст. Следовательно, в обратную сторону сорок осталось. Ты считать обучен?
Я почесал в затылке от недоумения: - "А что же теперь делать?"
- Дедусь, а здесь поезд рабочий останавливается?
- Нет, внучок - сквозняком проходит. Так что если тебе в Пензу надо, то поспешай до Кузнецка - как раз к подкидышу поспеешь.
- А по-другому никак?
- По-другому, ежели, то залазь на стог и спи, - вне всякой логики, покашливая от едкого махорочного дыма, произнёс дядька и собрался уже тушить самокрутку.
- Не гаси, - обратился я к нему. - Дай докурю.
- Кури коли не брезгуешь.
Дважды затянувшись крепчайшим дымом, не показывая вида, что готов взорваться от ядрёного самосада, попрощался с обходчиком и поднялся по откосу к железнодорожному полотну.
Минут через пятнадцать пронзительный свисток попутного поезда согнал меня на откос железнодорожной насыпи. Мимо, обдавая жаром локомотива и пылью из-под колёс вагонов, промчался скорый на Казань. Света в окнах вагонов не было. Люди, которым не пристало болтаться среди ночи, спали глубоким сном.
Некоторая дрожь от перестука колёс ещё передавалась ногам шагающим вдоль щебёночной отсыпки, но красные огни последнего вагона уже скрылись в предрассветных сумерках. Занимался день. Как всегда тёплый, солнечный, обнадёживающий. Такие дни ощущаешь только на Волге. Именно здесь я почувствовал себя человеком для счастья, о котором два года назад говорил Лев. И, что удивительно, за него не надо было сражаться, оно само шло навстречу, широко и радостно улыбаясь всем, кого встречало на своём пути.
Когда идёшь быстро и на большие расстояния то не следует пристально смотреть под ноги. Может голова закружиться. Или, когда остановишься, то дорога ещё долго будет мельтешить перед глазами мешая сосредоточиться над насущным. Но с железной дорогой такое не проходит. Здесь всякое может лежать и вдоль рельс, и вдоль щебёночной отсыпки. А вдоль полотна, каких только вещиц не натыкано: светофоры, семафоры, ящики всякие разные с подводящими кабелями, стрелочные переводы... всего хватает. Вглядываться во всё это не обязательно, но "ловить краем глаза" следует - целее будешь. Целее и богаче если повезёт как мне в этот раз.
Я сперва и не зафиксировал в голове эту бумажку - красную, но особенного окраса. "Такой только "стольник" может быть" - подумал я, когда на автопилоте отшагал шагов пять от того места где взгляд зацепился за потревоженный лёгким ветерком клочок бумаги.
Остановился. Мысли гнали вперёд из-за боязни опоздать на поезд. Но кто-то подтолкнул меня к пройденному месту и в моих руках оказался портрет Ильича стоимостью в 100(сто) рублей.
Вы не знаете, что значили сто рублей в 1962 году? Мне вас жаль.
Если одному то на сто рублей можно прожить три месяца. А если семьёй в три человека то полтора, а то и два месяца. А тут такая сумма и мне одному. Значит есть Боженька на свете если такие подарки в "руки падают" да посреди чистого поля. Теперь мне "сам чёрт не брат".
Оглядевшись, для успокоения души, понял, что никто претендовать на мою находку не будет. А если так, то главным сейчас является сберечь деньги. А вот как когда кошелька у меня и в помине не было? Объясняю: - Самым надёжным местом является носок с внутренней стороны ноги, под резинкой. Не помню такого случая, чтобы оттуда деньги теряли.
Потопав, для надёжности, самой дорогой для меня ногой, вприпрыжку припустился вдоль путей на Кузнецк, будь он не ладен:
- "Вместо того, чтобы в пензенском скверочке кемарить под трель соловьиную, приходится ноги стаптывать не весть где. А ведь если опоздаю, ваще день пропадёт...
Только вперёд. Только бегом. Только бы не опоздать".
- Мужики, а где здесь билетами торгуют? - обратился я к первой группке парней скучковавшихся на перроне. Парни были в явно крестьянской одёжке - керзачах в "гармошку", шароварах заправленных в голенища, куртках "москвичках" одетых поверх разноцветных маек. На головах, поверх кудрей выгоревшие на солнцепёке, кепки-восьмиклинки.
- Сидай так, здесь сроду билетов не требовалось.
По мне так лучше всего на задней тормозной площадке ездить. И ты никому не мешаешь, и тебе никого расталкивать не надо. И можно сидеть, свесив ноги на ступеньки, любоваться просторами открытыми перед тобой. Красота-а-а!
Так я и ехал любуясь окружающим миром. Миром для меня новым, непознанным, интересным и, чего я никак не ожидал, добрым. В Ленинграде доброта рядом со мной никак не задерживалась. Если только она была эта доброта? И до сего времени о Ленинграде у меня сохранились ощущения города злого, мрачного, нелюдимого.
Поля сменялись перелесками. Перелески сменялись деревеньками. От деревенек в разные стороны, тонкими ниточками, прослеживались дороги. Один раз на такой дороге увидал большое стадо коров, овец, коз - это, скорее всего, стадо деревенское. Колхозные стада однородные и, как правило, в полях ночуют. Там их и поят, и доят, и за здоровьем блюдут - это мне известно.
Поезд, мирным перестуком колёс, успокаивал, убаюкивал. Душа наполнялась песнопением из чисто русского, где-то слышанного, но до конца ещё не впитанного. Ей ещё предстояло наполниться одухотворённостью окружающего мира настолько, что когда Ленинград поглотит меня целиком, - душа будет метаться как в застенках, просясь на волю, на простор полей, лугов и лесов.
Через час с небольшим поезд подкатил к перрону и, последний раз клацнув сцепками, остановился напротив грязно-жёлтого, одноэтажного здания с каланчой посередине. Вот и Пенза - город мечты не покидавшей меня последние сутки.
Остановившись в некоторой нерешительности, огляделся. Закопчённые здания, заборы... и люди какие-то как будто неумытые, в сером и ходят понуро, словно беда у них приключилась.
Ладно, мне надо узнать как отсюда до Сердобска добраться. Не уж-то до вечера придётся на вокзале колотиться. Запах не потушенного шлака, разгорячённого чугуна рельс, мазута и масел преследовал мне всюду. Но больше всего докучали пронзительные своей неожиданностью свистки паровозов. Резкие, на высокой ноте, они заставляли вздрагивать всякий раз и, непроизвольно, втягивать голову в плечи.
Как люди на железной дороге работают целую жизнь? - не представляю.
Огромный проходной зал посредине привокзального здания устремился своим потолком ввысь каланчи. Там, в верхотуре, немытые окна наверное со времени строительства, усажены голубями. Тишина, покой нарушаются только вскрикивающими свистками паровозов на привокзальных путях.
Налево зал ожидания. Направо кассы на все направления. Мне, кажется, туда.
Странно, народу никого. Справочное окошко закрыто. Из дюжины окошек под общим названием "Кассы" открыто только одно.
- Тётенька, а как в Сердобск попасть? - наклоняясь перед окошком в три погибели, спрашиваю пышную причёску " Бабетта едет на войну".
Да, это были времена, когда слово "мода" не спешила в обиход провинциальных россиян. Всё, что не вписывалось в общепризнанные нормы морали, считалось космополитизмом и яростно пресекалось на корню. Но кинематограф, каким-то образом, доносил до людей не купированные ленты и кое-что, но перенималось прогрессивной молодёжью и привносилось в жизнь.
В то время на экране появился кинофильм "Бабетта едет на войну". Фильм поставлен в несколько комедийном стиле и никак не вязался с нашими понятиями о войне - кровавой, жестокой, беспощадной. А здесь молодая, симпатичная девчоночка Бабетта отправляется за своим любимым на фронт как будто это в порядке вещей - в ЦПКиО прогуляться решила. Так вот у этой девчонки была шикарная, по тем временам, причёска, которая моментально сошла с экранов и поселилась в наших городах и весях заменив собой косички, чёлочки, накрученные на раскалённые вставочки, "шестимесячные" завивки.
Улыбчивая мордашка совсем юной кассирши, приподнявшись над столом, очаровав меня взглядом, произнесла:
- Вечером поезд на Сердобск пойдёт, дяденька. Погуляй пока. Билеты за час до отправления буду продавать.
- "Эх, поговорил бы я с тобой, симпапулька, если бы мы после работы встретились. А сейчас - извини. Надо оглядеться - что из себя Пенза представляет. Может и здесь мне удача улыбнётся".
Привокзальная площадь как и многие, которые я уже повидал в своей жизни: латанный-перелатанный асфальт вокруг дохленького скверика с вечной головой Ленина устремившего свой взгляд на приезжающих. Ларьки по периметру площади. Почта, справочное бюро под общим для всех названием "ГорСправка"...
А это что такое? Никак автовокзал? Точно он. Надо разведать.
- Дяденька, а до Сердобска автобусы ходят?
- Ходят, пацан. Сейчас отправляемся. Сигай в салон пока я добрый.
Миг и я в салоне. Но как же с билетом? Не светиться же с найденным стольником.
4. В Сердобске
- Всё, граждане, поехали. Кто не успел, тот опоздал, - говорливый шофёр подмигнул мне в салонном зеркале и, со скрежетом включив вторую скорость, яростно под-газовывая, тронул с места автобус, которых я в жизни не видал - автобус и без крыши.
Во всём остальном он был автобус как автобус на базе грузовика ЗиС-5 - тупорылый, с литыми колёсами, с одной дверью управляемой водителем "кочергой". Но у него не было крыши. И окон не было. Были ветровые стёкла перед шофёром и больше ничего.
Меня это устраивало. Жуть как не люблю когда в салоне душно и бензином воняет. Хотя - лучше плохо ехать, чем хорошо не ехать.
- Малец, а ты за проезд платить собираешься. Тридцать копеек с тебя.
- Дяденька, простите, но не успел вам сказать, что денег у меня нетути. Как прознал, что брат на побывку с армии приехал, то про всё на свете забыл и рванул к нему. Вы уж меня не гоните, дяденька.
- А кто брат твой? Говори, только не ври. Я в Сердобске всех знаю.
- Лёвка Бочкарёв, может, слыхали о таком.
- Что же ты брешешь, что он из армии. Не из армии он, а из училища морского. Мы с ним в одной школе учились. Так что его личность мне хорошо знакома. Отличный парень. Главное, что - умный. На всё у него ответ есть, как жизнь прожить и человеком остаться.
Сидай, вон, на ступеньку. У нас с тобой путь не близкий. Два часа будем как на волнах качатся. Ничего не поделаешь - дороги такие.
Вот и Сердобск с пустынными улицами, редкими магазинами, бродячими козами и овцами.
- Павел, а как на улицу Островского попасть? - спросил у водителя, выйдя из автобуса.
- Прямо иди - не ошибёшься, - показывая направо, сказал водитель. - Я сейчас налево, к вокзалу, а тебе, следовательно, направо и пока не упрёшься. Не боись, не заплутаешь. Лёвке скажи, что приду нынче, по случаю твоего приезда.
В воздухе ещё долго висел сизый смрад бензинового выхлопа скрывший автобус с новым знакомым. Оказывается он служил во флоте. Зимой демобилизовался и вот теперь шоферит на автобазе. И зовут его - Павел.
- Только скучно здесь. Хочу в Египет завербоваться. Асуанскую ГЭС строить. Не слыхал про такую? - рассказывал он мне о своём житье-бытье когда мы уже познакомились и пока добирались до Сердобска.
Про Асуанскую ГЭС я не слыхал. И, конечно же, не предполагал, что Египет отложит в моей жизни неизгладимый след в самом ближайшем будущем.
Дом N3 по улице Островского выходил фасадом на небольшой тротуар, обрамляющий булыжную мостовую. Движение по улице было крайне редкое, отчего я никак не мог взять в толк, зачем нужна такая широкая улица. Единственной достопримечательностью ближайшей окрестности был пивной ларёк стоящий напротив дома. Народа у ларька не было.
Подошёл, полагая, что ларёк закрыт, но оконце с трёхэтажным нагромождением кружек было открыто. И ценники были на виду у всех желающих:
- Пиво жигулёвское: 0,5л - 22 коп; 0,25л - 11коп.
Ноги не несли меня в заветный двор. Что-то удерживало здесь у пивного ларька. Пройти осталось совсем немного - торец пятиэтажного дома и я окажусь там где Лёвка прожил всю жизнь. Как-то произойдёт наша встреча?
Столько времени прошло как он поступил в ВВМУ им. Фрунзе. Сколько времени прошло с того дня, когда мы с ним гуляли по сумрачным, заснеженным улицам Ленинграда и нам казалось, что роднее чем мы нет никого на свете. Лев учился и жил при училище, находясь на казарменном положении. Поэтому встречаться мы могли только в дни его увольнения и то на пять, шесть часов. Но мы ждали наших встреч. Очень ждали!
Как-то всё сложится сегодня?
-Ну, здравствуй, брат! - тиская меня в объятиях, с трудом сдерживая слёзы радости, говорил Лев. - Как же ты отважился приехать с Хвалынского края. Это же почти тысяча вёрст. А ты добрался... Молодец! Вовек этого не забуду. Молодчина!
Ну, рассказывай, как живёшь? Нашёл ли цель в жизни? Обзавёлся друзьями на всю жизнь?
Разговора не получалось. Мне большую радость доставляло видеть Лёвкино лицо, ощущать его присутствие рядом. А то, что было когда-то, как я оказался в посёлке Возрождение, - для меня носило второстепенный характер.
- Лёва, а тётя Шура где?
- На работе, скоро обедать придёт. Надо бы сварганить что-то к её приходу, да деньгами она в семье распоряжается. Не дай Бог купишь что-нибудь не то - скандалу не оберёшься.
- Пошли в магазин. Сегодня я угощаю.
- Никак дядюшка из Америки наследство прислал?
- Не дядюшка, а Божий дар сегодня снизошёл на меня, - сказал я, доставая из носка аккуратно сложенную сторублёвку. - Пятьдесят рублей отдай тёте Шуре, пускай купит себе что-нибудь. А пятьдесят рублей нам с тобой на пропой. Не возражаешь?
- Замётано, братан. Это ты здорово придумал насчёт подарка матери. А то она совсем у меня как нищенка - зарплата упала за последний год. Не слыхал, что в Новочеркасске произошло? Говорят свои же солдаты мирное население постреляло за то, что те взбунтовались против повышения цен. Вот такие дела, братишка.
Ну, айда в магазин. Сейчас мамке колбасы купим к обеду. И себя, конечно же, не забудем - надобно, по случаю твоего приезда, маленькую купить.
Тётя Шура встретила меня с нескрываемым неудовольствием:
- Явился, не запылился. А ты денег привёз с собой на прожитиё? Или думаешь у нас подхарчиться? Не получится. Я вон сына встретить по-людски не смогла - денег нет.
- Мать, успокойся. Вот тебе деньги. Это Женя заработал. Так что не тушуйся, не без денег он.
Тётя Шура опешила от такого подарка и, смахнув слезу, промолвила:
- Господи, как жить? Как жить - не представляю. За что в войну жизни клали, фашиста победили, а свою нищету победить не можем.
Ладно, Женька, не серчай на меня. Живи. Но чтобы через три дня духа твоего не было - мне ещё сына собирать, провожать надо будет.
Собрав немудрённый закусь - хлеб, картошка варёная, огурцы и четверть круга колбасы, отправились со Львом в сарай. Там и прохладней, и тише, и не докучает никто. А нам о многом надо было поговорить.
5. "Наедине с тобою, брат, мне хочется побыть"
- Это хорошо, что ты теперь с матерью не живёшь. Мы как-то привыкли к тому, что мать это святое в жизни человека, но на поверку оно не всегда так получается. Тебе, я полагаю, это объяснять не надо, на своей шкуре испытал. Но и кроме тебя примеров в жизни предостаточно. Возьми, хотя бы, сказку про "мальчика с пальчика". Сколько раз мать с отцом отводили детей в лес. Хорошо, что всё хорошо заканчивалось. А случилось что с детьми - тогда как? Вот то-то!
А за учёбу ты не беспокойся. Ты парень сообразительный.
В тебе базы учебной нет. Но это, если учёбой по-серьёзному заинтересуешься, то вмиг освоишь. Учиться просто так, ради того, чтобы учиться, чтобы тебя взрослые хвалили - это пустое дело. Учёба только тогда на пользу идёт, когда у тебя есть желание специалистом стать. Тогда будешь знать, что тебе от учёбы нужно. А у станка стоять, или за швейной машинкой сидеть, так здесь достаточно простой грамотности - читать, писать, складывать и отнимать.
Возьми мою мать: всю жизнь, и в войну тоже, на Сердобском часовом заводе отработала. Так что, она с молодых лет грамотней стала? - Нет! И не потому, что она этого не хотела, а потому, что в её профессии, на её уровне этого не требовалось. Ни тогда, ни сегодня. И я тебе с опаской хочу сказать, что в дальнейшем нас всех ждёт повальная безграмотность. Потому, что по-настоящему грамотные люди Советскому Союзу будут не нужны. Нужны будут по-настоящему партийные люди, коммунистически настроенные. Но, как ты понимаешь, коммунист это не профессия, а тем более не специальность.
И начнётся деградация советской промышленности. А если дальше заглянуть, то и деградация коммунистической идеи. Но об этом я говорить не хочу. Слава Богу, в армии нет тех наклонностей, что на гражданке пребывают. Сильна ещё фронтовая закваска среди офицеров. Закваска, которая не допускает до военного дела тех, кто в нём ничего не смыслит...
Условный стук в дверь прервал наш разговор.
- Кто это? - спросил я у брата.
- Пашка, который тебя в Сердобск доставил. Сейчас открою.
Пашка ввалился шумный, весёлый, как будто и не он отмотал за рулём, да по просёлочной дороге, две ходки до Пензы и обратно.
- Вот это по-нашему, по-флотски. Я сразу признал в твоём родственнике, Лёвк, настоящего моремана. Наш хлопец, достойный уважения, коль ради тебя за столько вёрст прикатил.
А вы где это разговеться сумели? Смотрите только: и колбаса, и водочка. Жаль что мало. И по глотку на брата не достанется.
- А что, Лёва, может, усугубим встречу? Когда ещё свидится удастся?
- У тебя, что, Лев, брательник - "богатенький Буратино"? Если так, то я "кот Базилио" - вмиг разыщу, где находится харчевня "Трёх пискарей".
- Про пискарей это ты здорово ввернул, Пашка. Вот что делаем: Женька, сворачивай всё в авоську и айда в магазин. Там затаримся и на Сердобу - есть у меня желание раков половить. Годиться?
- Принято, - ещё ничего не понимая, промолвил Павел. - Против Сердобы кто бы возражал. А деньги откель, если затариться решили?
- Ты, что не видишь, что ко мне брат приехал? А он такой, что из нечего сделает всё, что душе угодно. Веришь? Сейчас убедишься.
Река Сердоба не далеко протекала от города, километров десять что ли. Но и эти десять километров мы промчались с ветерком. Паша тормознул кого-то с автобазы и мы домчались до лесочка, который так заманчиво маячил вдалеке, когда я впервые подъезжал к Сердобску.
У лесочка остановились, попрыгали из кузова самосвала, налили водителю стакан водки за проезд и распрощались с хорошим человеком.
- Лев, а ты и вправду гарантируешь раков? Я их с роду не ловил. Да и не пробовал даже. Говорят, что их к пиву хорошо.
- Вот сейчас и попробуешь. Главное это наживку словить и правильно приготовить. Тогда раки будут с гарантией.
- А что раки предпочитают? Я слышал, что мясо тухлое, а где мы его возьмём?
- Не боись, будет мясо. И не тухлое, а самый свежак. Вот до пруда дойдём, там этой приманки... только не ленись доставать.
У заболоченного берега пруда пришлось разуться и, проваливаясь в тёплую болотную жижу до колен, наловили с десяток крупных, зелёно-коричневых лягушек. Я ещё не понимал того процесса, который предстоит нам совершить, чтобы побаловать себя варёными раками. А всё оказалось очень просто и до отвращения омерзительно.
Развели костёр, сделали по паре бутербродов, выпили по половинке стакана чуть тепловатой водки. Причём не "Московской", не "Столичной", а просто водки на этикетке которой так и было написано - "Водка". 0,5л, креп. 40%, цена 2р. 60 коп., производство "ГлавСпирт", г.Пенза.
Интересно, а сегодня в Пензе водку выпускают?
Потом очередь дошла до лягушек.
- Паша, возьми Женьку и прошвырнитесь вдоль берега, пошукайте "морды". Должны в кустах остаться. Ведь не тягают их каждый раз домой. И ведро, или банку сыщите, чтобы раков варить. А я лягушками займусь, чтобы брательник не видел. А то насмотрится и никаких раков не захочет.
Понукаемый Павлом пошёл по ветвистой, вдоль речки, тропинке.
- Паша, а что такое надо с лягушками сделать, чтобы они приманкой для рака сделались?
- Что, что - пожарить их надо.
- Как пожарить? На сковороде что ли?
- Ты совсем глупенький или как? На прут её, чтобы не убежала, и над пламенем, пока шкура не лопнет. Потом в "морду" кидаешь, а "морды" вдоль берега забрасываешь. Часа через два, три можешь вытаскивать и собирать на варёху. И так пока не надоест. Раки до жареных лягух - сами не свои. Лучшая для них еда. А они для нас едой приходятся. Едал когда-то? Нет? Попробуешь - на всю жизнь запомнишь.
Вторая бутылка была уже наполовину выпита, когда Лёвка скомандовал:
- Пора дичь выуживать, а то раки наши передерутся друг с другом и будем тогда инвалидами кормиться.
Я сидел возле тлеющего костерка и мне было хорошо как никогда в жизни. Лёгкий хмель в голове, тёплый вечер, ласковое потрескивание головешек в костре, ощущение родства с людьми которые находились рядом.
- Поднимайся, братишка. Нас ждут великие дела.
С явной ленцой я встал, потянулся до хруста в суставах и:
- Хорошо-то как, Лёва! - только и сумел промолвить.
- Сейчас будет ещё лучше. Варёные раки, на природе, под водочку, в кругу хороших людей...
Раков было больше трёх десятков. Сваленные в кучу они расползались не желая ждать когда закипит вода в жестяной банке. Время от времени я возвращал их прутиком на место и смотрел, смотрел на огонь костра зачарованный его великолепием.
- Лёва, а соль, лук, перец, лаврушку? Мы же ничего не взяли.
- А зачем. Вон вдоль берега сколько черемши растёт. А вместо лаврушки крапива сгодится. Не слышал разве?
Я промолчал, удивляясь способности брата выживать в походных условиях.
6. Расставание
Домой возвращались далеко за полночь. Светила луна, мерцали звёзды, повсеместно раздавались трели лягушек. И где-то далеко, далеко, на пределе слышимости, время от времени раздавался свисток паровоза. Раздавался как напоминание о том, что всех нас ждут изменения в жизни.
Пашка поедет строить Асуанскую ГЭС, Лев доучиваться на командира корабля, а я вернусь в свою обитель - в посёлок Возрождение, неведомо за какой надобностью раскинувшийся в Саратовских степях.
Властный стук в сарайную дверь разбудил нас, только что закимаривших после нескончаемого ночного разговора.
- Бочкарёв, просыпайся! Повестка тебе из комендатуры.
Ничего не понимая Лев поднялся и, как был в трусах и майке, прошлёпал по земляному полу.
- Что за повестка? Какая повестка? Каникулы у меня.
- Не волновайся. Времячко ещё есть, - промолвил лейтенант с красной повязкой на левом предплечье. - В Ленинград тебя вызывают. Место в поезде уже забронировано. Выезжаешь ночью, в два часа, прямо до Питера, на Астраханском. Всё понял? - Тогда распишись. Можешь дальше спать. Пока.
Я сидел на топчане, подобрав ноги:
- Лева, с чего бы это тебя с каникул дёрнули?
- А я знаю? Когда отпускное свидетельство получал, то велели местоположение не менять, якобы понадобиться могу. Но я значение этому не придал. У нас в армии любят "тень на плетень" наводить и стращать разными ЧПэшными ситуациями. А какие могут быть ситуации, когда "мир во всём мире".
Не знаю, брательник, чем всё это вызвано, но ехать придётся - я же человек военный, хоть и курсант. Давай так поступим: сейчас спать, а потом думать будем. Хорошо, что мать на работу ушла. А то сейчас слёз - море пролилось.
Засыпал я с мыслью: - "Как же хорошо, что мы встретились".
На Лёвкиных проводах я не остался - ушёл к Пашке. С ним и выпили за скоропостижный вызов хорошего человека в ряды ВМФ. Можно подумать, что на нашем Льве "свет клином сошёлся". Отдыхал себе парень, никого не трогал. И вдруг...
Это "вдруг" обернулось тем, что в десять вечера, дождавшись Лёвку, я ехал в Пензу. Вёз нас Пашка, взяв "на прокат" автобус на автобазе. На вокзале, в кассе для военнослужащих, Лев купил мне билет до Саратова и получил свой, бронированный сутки назад. Билет был в купейный вагон, что понудило меня ещё больше возгордиться братом. Сам я ехал в жёстком, общем, без каких либо намёков на сервиз для пассажиров. Если не считать незакрывающегося туалета. Но мы не гордые, можем и на сквозняке похезать.
Пашка, по каким-то своим надобностям, пропал в чреве вокзального здания, а мы с Лёвкой, стояли друг против друга и молчали. Всё уже было переговорено. Повторяться не имело смысла. А загадывать что-либо на будущее нам не хотелось. Мы были уверены в своей дружбе и знали, что наступит день и мы снова встретимся. И не было никакой разницы в том где это произойдёт, в каком городе.
Поезд, как будто ему не хотелось уезжать от пензенской платформы, как-то враздрай задёргал сцепками вагонов и, чуть помедлив, дёрнулся в последний раз плавно набирая скорость. Лев шёл следом за вагоном на ступеньке которого стоял я до боли стиснув зубы, чтобы задавить в себе ту, которая с криком рвалась из груди. Он шёл такой стройный, подтянутый, в форме военно-морского курсанта, держась за поручень и казалось, что сейчас он вспрыгнет, и мы уже никогда не расстанемся.
Но платформа кончилась и, не в силах сдерживать боль рвавшуюся из груди, помимо своей воли, я прокричал в ночную темень в которой пропала Пенза: - Лё-о-ва-а-а-а!!
7. Эпилог
Ближе к зиме 1962 года из приёмника раздалась песня в исполнении Марка Бернеса: