Друзья, этим рассказом хочу начать воспоминания о человеке,
который встретился на моём жизненном пути.
Встретился, оставив в памяти неизгладимые ощущения светлого чувства.
Я училась у него музыке. И, одновременно с этим, познала мир прекрасного,
которым хочется поделиться со всеми.
Ваша Ольга Головина.
Застольная
Странным показался мне этот человек в кругу таких же, как он мужчин и немногочисленных женщин. Всё в нём было, как и во всех, но что-то неуловимое разделяло с собравшимися за дружественным столом.
Был он невысок ростом, широкоплеч, с иссиня чёрной шевелюрой свойственной скорее мужчинам из-за Закарпатья, нежели Одесситам. Его светлый костюм подчёркивал загорелость кожи лица и рук на фоне манишек белоснежной рубашки. В Одессе было по-летнему жарко, но мужчина этот, словно не замечая городской духоты, пришёл на встречу с друзьями словно на приём к английской королеве. Только ворот рубахи был широко расстегнут, оголяя поросшую жёсткими волосами загорелую грудь и мускулистую шею.
Сказать, что он был красив, не берусь, но было в нём что-то притягивающее мой взгляд и взгляд присутствующих женщин. С таким мужчиной не страшно стоять на краю горной кручи, прижавшись к нему всем телом, чувствуя объятие крепких рук и тепло пастушьей бурки, которую, поделившись, щедро накинули тебе на плечи.
Было во всём существе этого человека что-то от гуцулов, людей с заснеженных склонов далёкого Закарпатья. И, несмотря на то, что в Одессе он преподавал музыку, городского в нём не чувствовалось. Скорее широта характерная для болгар доброжелательности к каждому встреченному на жизненном пути. Доброта свойственная людям, проживающим в безбрежных горных долинах, которых хватало всем и во все времена.
Постепенно, под гомонящий гул радостных приветствий, люди рассаживались за выставленными на улице столами. Лёгкое янтарное вино было разлито каждому из присутствующих и все замерли в ожидании чего-то, что должно было непременно произойти.
Кто-то, с моего места было не видно, сказал, нарушив минутное молчание:
- Иван, скажи слово. От него на душе становится теплей и радостней.
Меня несколько удивило, что имя этого человека было произнесено с ударением на первую букву, а не так как принято в России. Но, вглядевшись в поднявшегося за столом человека, мои удивления улетучились сами собой. Именно так, и никак иначе можно было назвать этого мужчину. И не потому, что родом он происходил из Болгарии, а потому, что в нём и в помине не было от былинного Иванушки. Было то, что звало ввысь, к небесным просторам, вместе клином журавлей вольно летящих по своим делам.
Подняв бокал вверх Иван, как бы приглашая всех к застолью, повёл рукой и над каждым из нас полились слова, которые сближали присутствующих в братском союзе:
Ей, миряне за столом
Давайте нынче песню вместе запоем.
Да не ту, что сердце гложет словно нож
Я еще поверьте, хоть на что-то гож.
Спойте мне такую, чтобы сердце в жар
Песню молодую, про любовь - пожар.
Чтобы сердце в сплаве, с чистою душой.
Жизнь могло исправить от беды большой.
Ну, так спойте братцы, спойте, чтоб не жаль
Только чтобы вкратце. Только чтоб не в даль.
Я люблю попроще, так оно верней,
Я не жду по почте белых "журавлей".
Пойте братцы, пойте. Чтобы сердцу в блажь
В нынешней попойке, я, на веки, ваш.
Сдержанный гул застолья набирал обороты обещая превратиться в шумное веселье. Я наблюдала за человеком, который шутками веселил всех его окружающих и не могла предположить, что спустя некоторое время случайная встреча с ним перерастёт во взаимную симпатию и между нами завяжутся доверительные отношения.
Cоловьиные трели
Одесса родилась у моря, которое "выплеснулось" в названии отдельных районов, где жили и живут люди разных национальностей. И название районов в Одессе, отображается их расселением. Принадлежность одесситов к различным религиям тоже сыграло роль на названии городских районов.
Как мы с папой появились в Одессе не помню. Не помню и почему стали жить на Пересыпи, районе между двумя лиманами - Хаджибейскии и Куяльницким. Но помню, как детвора соседских дворов, заполняя узкие улочки гвалтом, устремлялась к песчаному берегу, встречать рыбацкие баркасы. А потом по двое, по трое возвращались домой, таща огромных рыбин, хвосты которых волочились по земле.
Была и я среди этих компании. Но нашу рыбину, вернувшись с путины, нёс папа приобняв меня одной рукой за плечи. Путь наш проходил мимо дома, во дворе которого часто звучали звуки музыки, а иногда и песня в исполнении красивого мужского голоса.
- Иван Павлович поёт, - говорил папа, и мы останавливались, вслушиваясь в звуки. - Надо тебе, дочка, с ним подружиться. Он и человек хороший и музыке обучишься.
Раньше я считала, что играть на пианино, петь песни - это удел артистов. Но Иван Павлович к ним не относился. Всё, за что его обожали соседи, было в нём от природы. Или, как он сам говорил:
- Это единственное, что удалось увезти с собой из Болгарии.
Да, Иван Павлович родился в Бессарабии, в селе Чийшия, что в перевод означает - Росистая долина. Покинул он свои края ещё юношей в апреле 1944 года. Того года, в котором фашисты, отступая под напором Красной армии, вывозили в рабство плененные народы. Иван Петровичу удалось избежать этой участи и, после длительного скитания, он оказался нашим соседом. Так мы познакомились.
В тот вечер дядя Ваня, сидел на ступеньке широкого крыльца и, вглядываясь в огни центрального района Одессы, вслушиваясь в переливы соловьиных трелей, вполголоса читал:
Лунной ночью соловей
Подруге преданной своей,
Выводит трели до утра
Не зная отдыха и сна.
Радости мои,
У меня свои заботы
У меня мечты свои -
В час свободной от работы
Я пишу свои стихи.
Боб всему, что наболело
И о радости порой
Да о том, что снова дело
Увлекло меня собой.
И нет времени для скуки
Занят делом каждый час.
От работы ноют руки
И грубеет вдруг матрац.
А на утро снова дело
И другой уж интерес
И дела, дела всецело
Получают перевес.
И урывками, пожалуй,
Я пишу свои стихи,
От стиха, до строчки малой
Это радости мои.
Сегодня, когда дети мои выросли настолько, что у меня появилось время для воспоминаний, я благодарю Провидение, которое помогло сохранить чуть наивные, но душевные стихи замечательного человека.
Человека, которого больше нет.
В томительный знойный полдень
В тот день, отобедав, папа ушёл по своим делам. А я, прибрав на кухне, выглянула в окно. На улице стояла изнурительная жара, которая, наверное, бывает только в Одессе. В такую погоду хорошо валяться на диване накрывшись простынёй и всем телом ощущать сквозняк, метавшийся по комнатам. Только он спасал от гнетущих ощущений.
И каково было моё удивление, когда увидала на крыльце соседнего дома Ивана Павловича. Он сидел, прижавшись спиной к стене дома и, казалось бы, спал. Но приглядевшись, я увидала улыбку на его лице и глаза, хоть и прикрытые, но устремлённые в небо. Тело его было словно устремлено ввысь. Так смотрят вверх журавли, перед тем как расправив крылья взмыть в голубой простор.
Тихонько, чтобы не потревожить тишину улицы, придержав калитку, вошла на соседское подворье. Взгляд человека сидящего на крыльце всё также был устремлён в небо.
- Здравствуйте, дядя Иван, - произнесла полушёпотом и сама испугалась своего голоса. Так он был не к месту в тиши полуденного зноя.
- Доброго дня, девочка, - прозвучало мне ответом. - Почему не спишь? В такую жару отдыхать нужно.
- А вы почему не ложитесь?
- Не могу. Бессарабия не отпускает. Эх, взглянуть хоть глазочком
на места, в которых детство прошло. Удастся ли?
Я вгляделось в ещё молодое лицо дяди Ивана и мне показалось, что глаза его повлажнели от слёз готовых прямо сейчас скатиться по щекам.
- Грустно вам?
- Очень грустно, девочка моя. Так грустно, что сердце щемит.
И дядя Иван, не отрывая взгляда от голубизны небесного простора, неожиданно для меня и, как мне показалось, для себя, стал произносить словно молитву:
О Бессарабия, мне снились
Твои сады, твои поля...
Когда черты родные скрылись
За горизонтом... И грустя
Я много лет в краю далеком
Мечтал увидеть отчий дом
Хоть на секунду, грустным оком,
Спросить хотел о том, о сем...
Акаций белых снился запах,
Садов сиреневый туман,
Поля, украшенные в маках
И в сизой дымке караван...
Идущий к солнцу по полям,
Прохладой утренней вдыхая,
Сердечно кланяясь лугам
И птицам крыльями махая.
Мне снилась ты, земля моя
Природы чудное творенье.
Судьба не легкая твоя
Моею стала с дня рожденья.
И где б я ни был, я твое
Могу, с чуть смуглыми чертами,
Простое, доброе лицо,
Узнать с закрытыми глазами.
Удачам радуясь твоим,
Я горд, что мы с тобой
В предверьи нового стоим
Единой связаны судьбой.
Я сидела затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово из покаянной молитвы вливавшейся в меня. И виделось мне, что стою среди долинной равнины, окружённой белоснежными вершинами гор. А среди разнотравья росло, радуя взгляд, множество полевых маков. И всё это была Бессарабия. Страна мною никогда не виданная, но близкая по духу, который вселил в меня дядя Иван.
Дела минувших дней
'Нет ничего плоше не выполненных обещаний.'
Его звали Иван Павлович Буюкли - мой преподаватель по фортепиано.
Пять лет назад, приехав в места своего детства на встречу одноклассников, мне непременно захотелось встретиться с ним.
Сколько же я его не видела? Прикинула - похоже, двадцать семь лет! Узнает ли?
Но, отбросив сомнения, я была полна решимости. В последнее время, преодолев возрастной барьер, похоронив отца, мне стало необходимо общение с людьми, которых мы с ним знали.
Правда, точный адрес мне был неизвестен. Где искать? В музыкальной школе бесполезно, сейчас каникулы. Пришлось идти в собес, плакаться, что ищу своего учителя...
И о, чудо!
Служащая говорит:
- Это, что - тот болгарин? Который машины ремонтирует?
- Видимо, да, - отвечаю ей, вспоминая, что именно на этой почве и были знакомы дорогие мне люди.
- Так идите по этой улице, - она указала направление. - Дом на двоих хозяев. Вы его сразу узнаете, там машина во дворе стоит.
Довольная побежала искать дом Ивана Павловича.
Стоял жаркий августовский день. Я хоть и была в бейсболке, но все равно приходилось прятаться в тени домов и посадок. Ведь после долгой разлуки, не смотря на жару, хотелось предстать перед преподавателем в потребном виде, а не 'утомлённой солнцем'.
Довольно быстро пробежала квартал за кварталом, но ничего похожего на глаза не попалось. Сообразив, что меня занесло не туда, повернула обратно. Навстречу, тяжелой походкой, шел грузный мужчина. Притормозив, спросила, не знает ли он, где живет Иван Буюкли. Он и указал мне на недалеко находившийся дом, который я уже пробегала, но, так как машины во дворе не было, не обратила на него внимания
С нескрываемым волнением подошла к калитке и нажала на звонок.
- Стучите в окно, - подсказал еще не далеко отошедший толстячок.
Прислушавшись к совету, настойчиво постучала по стеклу. Через минуту раздалось бряканье открывающихся дверей и ко мне, со второго этажа, неспешным шагом спустился он.
Я его сразу узнала. Поджарый, загорелый, с приличным остатком волос на голове, чуть поддернутыми сединой, в свои шестьдесят три он выглядел очень хорошо. Черные брови вразлет, а под ними те же большие черные глаза с удивлением глядели на меня.
- Вы ко мне?
- Да, Иван Павлович, здравствуйте! - улыбаясь я сняла бейсболку и очки.
Он с минуту изучал меня, потом улыбнулся в ответ.
- Ольга, - обняв меня от избытка чувств, воскликнул: - Неужели ты? Как я рад нашей встрече!
- Да, я.
- Видел минут десять назад, как ты пробежала. Еще подумал, как со вкусом одета девушка. Не узнал поначалу. Симпатичной ты стала, красавицей.
Приятно было слышать комплимент. И, правда, белая бейсболка, белые летние кружевные сапожки, и шоколадного цвета разлетайка, подвязанная пояском и с сумочкой на плече, на фоне загорелой кожи смотрелись эффектно. Надо же, подумала, мужчине за шестьдесят, а он все еще обращает внимание на девушек. Хотя чего я удивлялась? Он всегда симпатизировал женщинам, а они отвечали ему взаимностью.
- Ну, проходи, проходи, - широко расставив руки, пригласил меня в дом.
Он провел меня по лестнице на второй этаж, где находилась кухня. Помещение сразу выдавало своего хозяина. По всему было понятно, что здесь живет холостяк. Слой пыли, смешанный с жиром, ровно покрывал находившийся там скарб. Вещи и книги не имели своих мест. Потолок от табачного дыма приобрел серо-желтый оттенок. Но меня это не смутило. Я была рада видеть, как засветились глаза от радостного события у моего учителя. Как спешно собирал на стол все, что было у него в холодильнике.
Я достала приготовленную бутылочку коньяка. Иван Павлович налил по рюмочке и пошел неспешный разговор.
Вкратце рассказала, как жила все эти годы. Рассказала про работу, семью, детей. О том, что последним днем, когда я прикасалась к клавишам, был день получения диплома об окончании музыкальной школы. Дальше поведала о своем не долгом приезде и, конечно, о смерти папы.
Иван Павлович погрустнел. Мы помянули отца, вспомнили их молодость, и разговор плавно перешел на жизнь учителя. Он тоже посетовал, что играет на инструменте крайне редко. Не до этого.
- Пойдем, - он встал.
Мы вышли во двор и Иван Павлович провел меня в большую мастерскую, где и пряталась очередная 'ласточка', ожидавшая ремонта.
- Вот это и занимает сейчас мое время. Этим на жизнь зарабатываю. Не жалуюсь, да и соседи ко мне уважительно относятся - не шумят когда железом грохочу.
Он как будто оправдывался.
- А вот посмотри туда, - он указал за огород.
Огород был небольшой, но все что нужно: томаты, лук, зелень, все вмещалось. Чуть дальше находился небольшой виноградник. Ровными рядами красовались кустарники с наполненными солнцем гроздьями. А за ним располагалось большое озеро. В безоблачный день водная гладь играла солнечными бликами, создавая волшебную искрящуюся массу, за которой по другую сторону водоёма, находилось село. Вид как на ладони. Издалека оно казалось совсем игрушечным, почти сказочным.
Красотища необыкновенная! Все бы стояла и любовалась.
А воздух! Воздух - не надышаться! Сладко-горьковатый на вкус, густой, обволакивающий... Хоть на хлеб намазывай!
Ностальгия кольнула острой болью в сердце. Как же я люблю эти края!
- Вот это меня и греет, - сказал Иван Павлович, будто прочитал мои мысли.
Вернулись к столу, выпили по рюмашке. Немного расслабившись, он вспомнил прошлое, которое я не могла знать. Рассказал, о том, что после нашего отъезда в музыкальную школу пришла работать молодая, красивая женщина. Супруга своего она только что проводила в Афганистан. Детей у них не было. Иван Павлович рассказывал не только сухие факты, он погрузил меня в свои воспоминания, словно прошлое вернулось, и он заново проживал свои чувства.
Он вспомнил, как впервые увидел ее.
Как восхищался ее глазами, волосами.
Говорил, как пленил ее запах.
На какое-то время мне даже стало неуютно слушать эти откровения, но потом я поняла, человек музыкальный, творческий, чувствовал красоту и тогда, и сейчас. Вспоминая ее, не мог не донести до меня пришедшей к нему любви. Именно так он говорил об этих отношениях. Страсть, любовь, которую он пронес через всю жизнь.
Чуть помолчав, он достал брошюрку - "Псковские зарисовки. Лирика" со стихами.
- Мои. Два года назад издали.
С интересом пролистала несколько страниц, но понятное дело, что прочесть все в этой ситуации никак не могла.
- А хочешь, подарю тебе книжицу? - оживился учитель. - Правда она у меня одна осталась.
Я глянула на тираж - двести экземпляров. Не густо. Но дело не в количестве. Видимо это всё, чем мог меня одарить. Остальное разошлось по друзьям.
- А если позволишь, то найду еще одну, и вышлю тебе, - загорелся он.
- Хорошо Иван Павлович, - я оставила адрес. - А не думали выложить стихи в интернет?
Он задумался и произнёс:
- Да, было бы не плохо.
- Ну, так давайте я вам помогу. Мне не составит большого труда перепечатать стихи и выложить на творческом сайте. Вот люди и увидят.
На том и порешили.
Через полтора года получила почтовое отправление. Почему-то без обратного адреса, и долго думала, кто же это мне прислал бандероль. Потом получила с брошюркой. А в ней стихи с личной записью:
- "Ольге К. на память от Ивана Б. Я счастлив, что ты меня помнишь... И я тебя
тоже, ты была не похожа на других детей, ... конечно, жаль, что твоя своенравная
натура решила вопрос так, как... решила. Я всегда рад тебя видеть у себя дома."
Тут я вспомнила о своем обещании и приступила к его исполнению.
Я славлю мир. Сей мир безбрежный
Словами доброго певца.
И в дар певцу, как было прежде,
Несут лаврового венца.
Но нет, не надо венца мне славы
Я лучше выйду на простор.
И шум лесов, и шум дубравы
В тиши прочтут мне приговор.
И сей закон, законов выше -
Его придумала Земля.
А человек?! Он мог не слышать
Как звали доброго певца.
И презирая неудачи
Иду я гордо по Земле.
Пускай там сплетники судачат
Что надо мне висеть в петле!!!
Я человек. И все законы
Смогу постичь своим умом.
И даже сплетников знакомых
Я отправил бы в дурдом.
Чтоб было чище во вселенной,
Чтоб мир искрился синевой,
И чтоб улыбкой той надменной,
Не повстречал бы люд земной...
И жизнь тогда, конечно краше,
Собой заполнит каждый дом.
И человек планеты нашей,
Вас встретит радостью, добром.
Уже тогда Иван Павлович чувствовал необходимость любви и понимания среди людей. Он призывал к этому в своих стихах. Верил, что будет понят. И странно почему в обществе нашем ещё не наблюдается терпимости к рядом идущему. Может быть потому, что не все ещё прочитали его стихи.
А вдруг это я виновата, что задержалась с публикацией их в интернете?
Псковские воспоминания
Кругом поля, поля заснежены
И всё Россия без конца.
Стоят березоньки изнежены
Босые в мерзлые снега.
Им сказки снятся не рассказаны,
И песни дивные весны.
К весне им платьица заказаны,
на их нагие белизны.
А в зимний день, у колыбели
Поет им вьюга песнь свою
Слова той песни у-ле-те-ли
На крыльях вьюги, в синеву.
Наше знакомство с Иваном Павловичем нельзя было назвать объемлющим. Разница в возрасте с учителем, не позволяло заглянуть в прошлое этого человека. И только тогда, когда в моих руках оказалась книга с его стихами я узнала, что часть своей жизни он провёл в Пскове.
Раскинувшемся по берегам реки Великой городе, форпостом вставшем на северо-западе Руси. В советские времена его называли 'Солнечный скобаристан'. Это прозвище закрепилось за городом с Петровских времён - псковичи делали скобы для строительства кораблей возрождающегося флота России.
Но было здесь и музыкальное училище им. Н. А. Римского-Корсакова. Оно словно заглядывает в реку Великую с одного из берегов. Иван Павлович учился в этом музыкальном заведении. И этот город, и это училище, где прошли студенческие годы, яркой нитью вплелись во всю его жизнь.
Скрючившись, съежившись,
Идут по городу студенты,
Брючки где широки, где узки, а толку?
Зима знай донимает
Им бы студентам, да на колбасную полку!!!
Да потеплее чего?! Ох бы!
Тогда бы молодежь бы, пошла бы.
А пока поплясывай да посасывай едкую махру.
Толку - то от этого, под ребром сосет,
И метель по улице жалобно поет.
Не кручинься папенька, велика ль беда,
Что на нервы действует, то мы опровергнем
И гораздо счастливей кажется судьба.
В этом городе Иван Павлович встретил свою любовь, о которой поведал в своих стихах.
Искорежили, измяли,
Весь в подтеках, в синяках
Не пора ли, не пора ли,
Плыть к могиле на руках.
Но еще, еще так рано!!!
Я не видел белый свет
На душе большая рана
И увядший белый цвет...
Разорвется грудь от боли
Научил бы кто рыдать.
Видно мне от злой той доли
Век бедняги не удрать.
Раз прожили, только что нам
Надо три, а там свалить...
По неписанным законам
Продолжаю мертвым жить.
"Я люблю тебя"... и станет
Весь мой внутренний тот строй.
Напевать тебе, что стонет
Парень, с взорванной душой.
Но с последним, с поддыханьем
Я спешу к тебе, спешу
И взволнованный свиданьем,
Посмотрю и... промолчу.
Много встреч было у Ивана Павловича с женщинами, но не встретил он ту, которая восприняла его таким, как он есть. Женщины уходили, а он не мог их удержать. Не мог потому, что был настолько многогранен в ощущениях окружающего мира, что в них не оставалось места для возлюбленных. Ему было необходимо идти по жизни, воспевать эту жизнь, а не слоняться ежедневно по проторённому пути: дом - работа, работа - дом.
Не берусь осуждать учителя за это. Каждый выбирает свой путь. А путь его, если вчитаться в стихи, не знал конца. Может быть потому, что человек этот ходил по кругу, который был дорог ему?
Я расписываюсь по всей стране
От Балтийского до Черного, как по стене
Черкнем длиной в сутки и точка...
А там выскочим да и потянем
Хвостик росписи той прямой в Дунай голубой.
Не то "мир", но то "пир", не то пыль столбом.
Поезд твой царапнет да и ткнется лбом
О платформу Одессы - матери.
Стоп! Приехали! А теперь на пальчиках - ножках
Пущай тянет хвостик росписи той
В этот самый Дунай - голубой.
Поезд встать как супостат, тупее некуда.
А мне куда? Молчит тупорылое чудо,
Хоть ты ему в рыло, хоть ты ему блюдо!..
Он и глазом не моргнет...
Ну что ж, придется мне как скомороху
Подтянуть брючину, ибо живот пучит,
От дальнего пути!
Ударить пяткой об асфальт площадки,
И в зубы окурок из пыли.
Здравствуй, "матка моя - Бессарабская",
Принимай своего псковича - болгарина.
Не зря мою подпись на всю страну
Выписал карандаш - поезд.
Это я к тебе кормилица - мать
Спешу... сквозь годы, сквозь века!
Так здравствуй же,
Здравствуй мать моя.
История жизни учителя
В Одессе, разговоре, который состоялся после длительной разлуки, , Иван Павлович сказал:
- Я счастлив от того, что жил при социализме. Когда получали бесплатное образование, стипендию. Это была наша страна, наша Родина - СССР. Страна, отрывшая нам возможности видеть каждый день плоды своего труда. Труда во имя процветания страны, в которой мы жили.
На вокзалах нам не спится,
На вокзалах не видится,
И не любим долго ждать,
Хоть мы вынуждены,
Хоть мы высажены,
Но ведь нас не обуздать.
Все равно где мы сидим
Дно ли это, иль Одесса,
Видим мы в мечтах "Экспрессы"
И удобны и просты...
Ведь о нас кричат газеты - "энтузиасты"!
Кто мы толком? Энтузиасты?!
Видно сразу не поймем...
Если вы довольно крепки,
Не сотрут вас в порошок...
Это видно чудо... только пуговицам будет худо.
Да уж вы, не огорчайтесь,
И толкайтесь не стесняйтесь,
Ибо вам придется сутки,
А вполне возможно двое
Быть в мечтах на "Экспрессе"...
Не во всём могла согласиться с учителем. Но перечить ему не стала. Годы военные и послевоенные ушли в прошлое до моего рождения, а Иван Павлович жил в них. Возможно, что выживал, но выжил, получил образование, работал. Ему было с чем сравнивать времена минувшие и сегодняшние. Из минувших приведу лишь одно стихотворение, которое родилось во времена, не сохранившиеся в моей памяти.
За круглой датой кипит в мартенах сталь
Снуют машины, крутятся турбины сотен ГЭС
Нам не до кручины, мы в самой пучине.
Выводим в ширь небе "Даешь прогресс!"
Разинув рты глядят словно в облако из червона золота...
Бьют в набат Америка и прочие штаты,
А иные политики вместо блина жуют цитаты,
От света красного жмурится прочая дрянь,
Которой снится колосистая Кубань.
Россия!!! Родина!!! Возраст в шестьдесят...
Молодость твою нельзя измерить и объять,
Эту Родину как гром весенний
В октябре провозгласил товарищ Ленин.
По поводу какой 'круглой даты' написан стих могу только предположить. Скорее всего, к шестидесятилетию Октября, который 'провозгласил товарищ Ленин' в 1917 году.
С того времени прошло сорок лет. И сталь, которая 'кипит в мартенах' плавится для зарубежных фирм.
'Турбины сотен ГЭС' останавливаются ввиду остановки заводов по всей стране.
'Даёшь прогресс' - лозунг уже не актуальный. 'Прогресс' давно раздружился со страной именуемой некогда СССР.
А сам 'товарищ Ленин' ждёт заветного часа, когда его вынесут из мавзолея и похоронят по-человечески, по-христиански.
Как хорошо, что Иван Павлович не дожил до этого времени.
Разговаривая с учителем, не переставала удивляться его эрудиции, способности разговаривать на всевозможные темы, собранности мыслей, сосредоточенности в делах. Эти качества были 'на поверхности' всей его сущности.
- Откуда в вас это? - спросила его в тот жаркий полдень, когда мы сидели у него на кухне и не могли наговориться. - Жизнь научила?
- Жизнь подтвердила необходимость сохранить то, что было заложено в меня с детства, - сказал Иван Павлович и взгляд его устремился в воспоминания далёкого, никому не известного, секретного.
На нашей встрече он поделился одним своим секретом, секретом своего рождения.
Иван никогда не знал своего отца. Но даже на смертном одре мать не призналась Ивану, что отец его и был одним из немецких офицеров, оккупировавших тогда Болгарию. Он догадывался об этом по слухам, сопровождавшим его детство.
Будучи человеком верящим гороскопам сказал со всей серьёзностью:
- Звезда Марс встретилась на моём пути и вдохнула в меня упрямство и волю. Две семьи немцев жили в нашем доме, они причастны к моему крещению. Видимо общение с ними вдохнуло в меня дисциплинированность и трудолюбие... Мы дети войны, карабкались, как могли через голод, холод, вопреки завистникам и ненавистникам.
Вот и я вспоминаю учителя педантичным, пунктуальным, дисциплинированным человеком.
Как он сам говорил, что это стандартный набор характеристик настоящих арийцев. Не то что бы он гордился этим. Просто констатировал факт.
А вот чем он гордился по-настоящему:
Когда приехал в Псков, он стал мне родным и близким. Что-то перекликалось с пионерской организацией, с той чистотой и искренностью. Я попал в среду, где стал "наш Ваня", наш "болгарин". В меня верили, и я не подводил.
Фортепиано, теория, гармония, история музыки - это для меня неубранное поле, куда я зарылся с головой. Я старался не подвести.
Хоть я и приехал, чтобы поступить в институт им. Кирова, но меня перехватили учителя Псковского музыкального училища. И закружилась в карусели жизнь младая...
Мне бы выспаться, мне бы высмеяться
Над всеми штучками, который зовутся шуточками
Как тебя не брани, как тебя не кори
Все без толку, ходят кривотолки в твоем мозгу.
Мне бы книжки с полок
В кучу сбросить бы в одну
Да покопаться! Наверно долог
Путь в прекрасную страну?
Какова она на самом деле?
И была ли на Земле доселе?
Эта самая счастливая любовь?
Нет. Подожди, постой...
Зачем на самой деле мне кипа книг?
Мне кажется, твой взор немного сник...
Твои глаза синее синих рек,
И неба синевы...
И хоть нужны они,
Но ты нужнее с синевою, со своею...
Мне бы выспаться, мне бы высмеяться...
Но только не до сна мне.
Синева твоя надо мною высмеялась
Может быть простая,
Может быть такая,
Может быть бывает первая любовь.
После учебы Иван вернулся в свой городок, где работал в музыкальной школе.
Возвращаясь домой и никак не могла вспомнить наше с Иваном Павловичем знакомство. И почему память такая избирательная?
Скорее всего, это было в музыкальном классе. В то время он казался зрелым мужчиной, и от него всегда пахло чесноком. Но меня это не раздражало. Помню, что он очень любил детей, да и ко мне всегда был учтив, терпелив и добр.
- Белград... Музыкальная школа - теория - фортепиано - теория - закружилась жизни карусель на долгие годы.
Дети - это моя радость, это мое счастье, это движущая сила, которая помогла мне выстоять, выжить, - говорил он восхищённо, когда мы сидели на кухне и смаковали коньяк из плоской бутылочки по истечению многих лет.
Звенит звонок, звонок веселый,
Сей дивный, тенор - соловей,
Над нашей милой, доброй школой
Сентябрь встречая у дверей.
Улыбкой радостной на лицах
Запрыгал он у малышей,
И будто сон им добрый снится
Под песни милых матерей.
Загадкой радостной им школа
Пожалуй кажется сейчас,
И сей звонок, звонок веселый
Искрится радостью в глазах.
И первый час за школьной партой
Звонок веселый у двери
Для них послужит первым стартом
В познаньи тайн родной земли.
Нет сомнений, этот человек был истинным учителем.
Немного из личной жизни учителя
Мой милый сын, в твои пять лет,
Что мог сказать тебе отец.
Его, не зная за отца
Нужна ль тебе его рука?
Но что задумчивы глаза, так вопросительно глядят
В себе тревогу затаив, стоишь, задумчив, нелюдим
Сурово губы прикусив???
Могло ль сознание твое, начало детства вспомнить вдруг.
И обстоятельство одно, что было музыкой вокруг,
Но нет, напрасно я пытаюсь вдруг
В чертах твоих найти ответ.
Как видно снова от меня судьба упрятала секрет.
Прости мой сын, когда-нибудь поймешь и ты,
Что все не так... не так чуть-чуть
Не все сбываются мечты.
Вернусь в тот жаркий вечер. Иван Павлович страстно рассказывал о любовных встречах с молодой женщиной, которая была согласна на всё, чтобы быть рядом. О том, что в один прегрустный момент он понял, что нужно было этой красавице. Понял, но было поздно что-либо изменить.
Женщина хотела от него ребёнка. А почему нет? Статный, молодой, здоровый, с иссиня черными волосами и черными глазами, как бы сейчас сказали, 'настоящий полковник'. Правда, на болгарский манер.
Потом говорили, что родился мальчик. Вроде бы назвали Сашей. Муж женщины принял ребенка, как своего и, через время, они переехали в Псков.
Как же Иван Павлович хотел видеть своего сына! Это было его самой заветной мечтой, которой так и не довелось сбыться. На тот момент парню должно было исполниться двадцать пять.
Удивительно, но Иван Павлович гордился им. Любил, как может любить отец, не по своей воле расставшись с ребенком и его матерью.
Сколько перенесла его душа за время разлуки. Сколько молитв произнёс он в надежде на встречу. Одну из них я нашла в сборнике стихов.
Есенин, милый мой,
Ты прав! Судьба - паскуда
Игру затеяла со мной,
Но я держусь покуда.
Надолго ль хватит сил?
Откуда знать мне это.
Давно б тебя спросил
Да ты все бродишь где-то.
И может быть давно
Я б смог угомониться
И до меня б дошло
Что мне пора напиться.
О! Многое спросить,
Понять тебя хочу я,
Как мог ты так рубить
Рифмуя "алли-луя".
Но нет и нет тебя
Не уж то, ты простился
С сей жизнью навсегда?
Или другой польстился?
В минуту острой боли
Я тороплюсь к тебе...
Но мне от злой той доли
Не спрятаться нигде.
Мне жаль, что нет тебя.
Ты, знаю, парень славный,
Как жить? Ответь, любя...
Вопрос сей самый важный.
Листая дальше страницы сборника, вчитываясь в стихи с болгарским акцентом, чувствую израненную душу учителя. Стоны, запертые в груди. Рвущимися через тысячи километров на встречу с единственной и неповторимой. К той, которая пренебрегла чувствами человека отдавшего ей всего себя без остатка.
Я говорю тебе: "Здравствуй..." на расстоянии в тысячи.
Я говорю тебе: "Здравствуй..." и ты близка.
Разве могут тысяча километров удержать мысль?
Разве могут тысяча километров удержать желания? Нет
И опять живая в мыслях, а ведь до тебя тысячи...
Но мысль пронзает столетия...
Тысяча километров это лишь шаг...
Когда бурля, сквозь дали вонзает мысль в твой взгляд,
А что такое тысяча километров?
Это свежий след, последних встреч.
А что такое тысяча?
Это ничего, коль в памяти твое лицо.
Я кричу сквозь тысячи: "Здравствуй, здравствуй!"
Не ищи меня взглядом рядом
А сквозь тысячи, тысячи...
Во имя счастья пройденных верст.
Зачем учитель мне все это рассказывал? Видимо устал выплескивать свою боль на бумагу, перебирать свою жизнь и искать ошибки, устал ждать чуда. Вот и нашел 'свободную жилетку'. Но я рада, что узнала его с другой стороны.
Почему-то я всегда вспоминаю его одиноким, и грустным. Или его большие черные глаза с поволокой мне тогда казались такими. Сейчас я понимаю, что он всегда стремился к гармонии, к любви, к творчеству.
В тот день последней нашей встречи он, вскользь, коснулся истории своего влечения к музыке:
-В музыкальном и художественном плане моим учителем была бабушка, прекрасный исполнитель песен разных народов, особенно болгарских, русских.
Да и село наше отличалось высокой художественной культурой... И жизнь продолжается...