Аннотация: О том, что сохранилось в памяти на дороге жизни, которая ещё не кончилась
Уже сегодня поколение младое знать не знает о жизни родителей своих. Не интересно ему это. А тем более не интересно знать о тех, кем были, как жили родители родителей.
Чтобы заполнить пробел в памяти своего поколения, и написано это повествование. А дальше уже ваше дело - читать или не читать воспоминания автора. И начнёт он их с воспоминаний о бабушке Екатерине Матвеевне Шитовой.
Здравствуй, бабушка...
Эта осень была для Егора последней осенью на гражданке. Предписание о явке на место встречи призывников 1946-го года рождения было получено. В строиельно-монтажном управлении по этому случаю, он получил полный расчёт и, как бы между прочим, поздравления от начальства. Посиделки с ребятами состоялись в кафе "Молодёжное". Здесь много пили, ели, разговаривали обо всём.
Особенно запомнились слова Валентина Балабина - бригадира монтажников, в коллектив которых Егор влился в начале своей строительной деятельности:
- Не сомневаюсь, Егор, что ты достойно отслужишь положенный срок. Свою добросовестность ты показал на стройке. Не могу забыть каким ты пришёл в бригаду птенчиком - ничего не умеющим, ничего не знающим. Сегодня ты соответствуешь высокому званию монтажника. И, чтобы не случилось с тобой за время службы, прошу тебя - возвращайся.
Потом выпили. Выпили ещё. И как Егор добрался до общежития - не помнил.
Утром, проснувшись и приведя себя в надлежащий вид, пошёл на колхозный рынок. Там, в столовой, сытно кормили. Прихватив по пути "малышку" заказал себе обед с двумя порциями второго. Опохмелившись и проглотив всё, что подала официантка, вышел на уже морозный воздух ноября. Вздохнул глубоко, закурил.
- "Чем же занять три дня, представленные военкоматом? К Верке не пойду. Пускай помучается в одиночестве за то, что гундела весь вечер будто стал много пить. В общежитии скучно - ребята на работе... А не поехать ли мне в Саратов? Десять часов туда, да десять часов обратно. Прекрасно высплюсь на верхней полке вагонного купе. А в Саратове есть кого навестить напоследок. Решено - быть посему!". Остановив молодецким посвистом такси, впрыгнул в салон: - К вокзалу, шеф...
Саратов, несмотря на вечерние сумерки, встретил Егора радушно. Медленно кружились первые снежинки под тёплым светом уличных фонарей. Люди неспешно шли по своим делам. И, главное, воздух, которым хотелось дышать и дышать. Так дышится только на Родине.
Пешком, по памяти, дошёл до Мурманского проезда. Здесь живёт отец со своей семьёй. Как-то они встретят меня? Кто я им - родной или приблудный? Ладно, чего гадать, сейчас увидим. Главное - знают они, что могу жить без их опеки. Вполне самостоятельная, зрелая личность. Мне бы только сестрёнку повидать - Леночку. Вот кто любит меня без претензий к тому, какой я есть.
Дома только старшая сестра и Светка - подружка школьная.
- Ой, Егорка! Откуда? Какими судьбами? А родителей нет. Папа на работе задержался, мама в Бузулук уехала, Ленка в драмкружке. Должна скоро подойти. Раздевайся скоренько. Кушать будешь или папу дождёшься?
- Дождусь, - сказал Егор, снимая светлый плащ и чёрную моднявую шляпу.
- У вас водка есть, или бежать надо?
- Водка? А надо ли?
- Тебя не спрашивают. Если есть - ставь на стол. Если нет - то я мигом.
- Сиди уж. Будет тебе водка.
- Почему только мне? Ты меня, что - за алкоголика числишь? Меня, девки, - сообщил он обоим, - в армию призывают. Во флоте служить буду. Попрощаться приехал. На целых четыре года с гражданской жизнью расстаюсь. Поэтому, Тамара, подсуетись у стола, чтобы и водка, и закусь были. Поняла? Выполняй.
Сестра ойкнула в, сердцах взмахнула руками и, вроде бы всхлипнув, кинулась доставать белую скатерть. Светка, громыхая, доставала из серванта праздничную посуду. Егор, на правах старшего в доме, уселся в отцовом кресле. Положив ногу на ногу, закурил, выпуская струю дыма под потолок, довольный как его встретили.
Только на плите забурлыкало и зашкворчало, как за окном, на крыльце, послышался стук отцовских сапог. Отец всегда предпочитал носить "хромочи" с галифе, хотя мог бы ходить и в ботинках с брюками навыпуск. Дверь скрипнула и из темноты веранды показалась такая знакомая, но, так и не ставшая родной, фигура отца.
Егор не знал, что с ним произошло - вскочил из кресла и плюхнулся в угол дивана. Отец, ничего не подозревая, вошёл в прихожую, снял фуражку, шинель, и, как был в сапогах, оказался в комнате:
- Однако похолодало на улице, - были его первые слова. - Тамара, ты приготовь мне ушанку, а то голова уже стынет. Как там с ужином у тебя. Очень хочется супиком согреться.
- Папа, Егор приехал, - принимая из рук отца китель, сказала сеструха.
- Егор? Когда приехал? Где он? - близоруко щурясь, произнёс отец, оглядываясь по сторонам.
Егор почувствовал, как оцепенение парализовало его, и продолжал сидеть в углу, куда чуть добирался свет от абажура.
За столом он сидел напротив отца. Томка села с родителем потому, как отец никогда не позволял себе что-либо брать со стола, а ждал, когда ему положат, или нальют. Рядом с Егором стоял пустой стул, приготовленный для сестрёнки, которая должна была вот-вот подойти. Светка сидела сама по себе и в разговор не встревала. Время от времени она поднималась, чтобы принести с кухни что-нибудь вкусненькое.
Иногда Егор ловил на себе её пристальный взгляд и это стало ему надоедать.
- Ты сказать что-то хочешь? - спросил он.
- Как ты себя чувствуешь? - озадачила она ответом.
- Нормально. А что, у тебя есть какие-то подозрения?
- Когда дядя Коля вошёл, то у тебя с лицом что-то сделалось. Мне показалось с тобой приступ случился.
- Креститься надо, когда кажется, - ответил Егор на её опасения и, достав очередную папиросу, закурил.
- Ты много куришь, - как бы между прочим заметил отец. - Бросать надо это пагубное занятие. Я вот бросил и прекрасно себя чувствую.
- А ты когда курить начал?
- На фронте. В сорок первом. Тогда табачок выручал в минуты роковые.
- Вот и я, когда вернусь с флота, может быть брошу. А пока мне предстоит пройти что-то похожее на твою молодость.
- Не дай Бог тебе что-то похожее испытать. По моим прикидкам войны в ближайшее время не будет. А ты как думаешь?
- Вот давай за это, и выпьем, - предложил Егор отцу, наполняя рюмки, не желая продолжать размышления на тему о войне. - Я вообще запретил себе о чём-то задумываться. Жить как живётся представляется самым правильным в этом мире. Давно уже понял, что где бы не находился, чем бы ни занимался, в жизни этой от меня ничего не зависит. Так зачем, спрашивается, голову ломать?
Что-то заставило Егора обернуться и посмотреть в окно, за которым сумерки превратились в непроглядную темень. На улице, прижавшись носиком к стеклу, стояла сестрёнка Леночка и улыбалась открытой улыбкой. Вскочив, поставив на место чуть не упавший стул, он кинулся на крыльцо. Сграбастал тоненькое тельце и внёс сестрёнку в дом. Если бы было можно, то он бы так и держал её на руках всё отпущенное ему жизнью, время. Но Ленка, дрыгая ногами, старалась вырваться и, оказавшись на полу, сказала:
- Дай хоть раздеться, сумасшедший. Надолго к нам?
Егор помог ей скинуть пальтишко, вязаную шапочку и она стояла перед ним вся такая смеющаяся, розовощёкая, единственная на свете, которая запала ему в душу. Взявшись за руки, они прошли в комнату. Сев за стол Егор положил в тарелку сестрёнке закуску и налив себе рюмку до краёв сказал:
- Как хорошо, что ты у меня есть. За тебя, дорогая!
В темноте большой комнаты они сидели рядом, держась за руки. Томка со Светкой убрали со стола и, помыв посуду, отправились в девчачью комнату. Некоторое время оттуда ещё раздавались голоса, однако ночь взяла своё, и они уснули. У отца была своя спальня, а Егору постелили на диване.
В окна пробивался свет луны. В доме было таинственно, тепло, уютно. Спать не хотелось, и он наслаждался присутствием рядом той, ради которой и приехал к отцу. Им было радостно чувствовать друг друга, и они больше молчали, нежели разговаривали о жизни. Уже тогда он понимал, что у каждого из них она своя.
Увидев, что сон вот-вот заберёт у него дорогое создание, отправил Ленку спать. Оставшись один он, уже в который раз, ощутил, что ему хорошо и тревожно в этом доме. Доме, из которого его никто не гнал и, в то же время, в котором он не мог жить. Что-то, посягающее на его свободу, его самостоятельность витало в нём. Он сидел в ночной тишине и, не переставая, вспоминал и вспоминал обо всём, что связывало его с этой семьёй. Их первую встречу, бескорыстное знакомство, прогулки по городу, катания по Волге, школу, друзей, с памятью о которых до сего времени не расстался.
Чуть слышно отворилась дверь родительской спальни, и в комнату вошёл отец.
- Ты, что - так и не ложился? Почему?
- Не хотел спать. Сидел и думал о том, когда снова увижусь с тобой и по какому поводу. Вчера ты так и не рассказал, как у тебя на службе складывается. Может, сейчас расскажешь?
- Нет, Егор. Времени совсем не осталось. Поставь чайник и приготовь чаю. Мне ещё побриться надо. Завтракать буду в управлении. А ты чем хочешь заняться?
- Поеду к бабушке, Екатерине Матвеевне. Надо повидаться с ней. Дождётся ли она меня со службы.
Ближе к обеду, распрощавшись с девчонками, Егор вышел на улицу и побрёл к железнодорожному вокзалу. Там, в стареньком бревенчатом доме, с довоенных времён, проживала когда-то та, которая помнила его грудным ребёнком. В послевоенное время, когда, как ему рассказывала бабушка, жить было голодно, она подкармливала внука овощами со своего огородика, когда заканчивались привезённые матерью продукты.
Мать, как помнится, постоянно находилась в отлучке, работая в передвижном госпитале. Инвалидов с фронта вернулось больше, чем здоровых солдат. Но не каждый из них мог доехать до Саратова. Вот и моталась она по деревням и посёлкам, оказывая помощь покорёженным войной. В этих отлучках познакомилась она с отчимом Егора и, на какое-то время, уехала в Ленинград. Потом там оказался и он.
И вот он снова в Саратове, идёт к бабушке, с которой они выживали в давно промелькнувшие годы. Какая она сейчас? Помнит ли его?
Они сидели с бабушкой за кухонным столом и пили чай. Она с фруктовой карамелью, вприкуску, время от времени макая в стакан ванильный пряник. Егор, маленькими глоточками отпивал из чашки варёную водичку, решив про себя не прикасаться к сладостям, купленным им в магазине напротив. Бабушка была рада приходу внука, посетовав на то, что все её позабыли. А Егору хотелось просто побыть с ней наедине и переворошить в памяти годы детства, которые никогда не вернуться.
- Как живёшь-то, внучек?
- Хорошо живу, бабушка. Работаю в Куйбышеве на стройке. А сейчас в армию собираюсь. Приехал тебя проведать и попрощаться.
- Это хорошо, что приехал. А много ли зарабатываешь? На жизнь хватает?
- Хватает. Хватает, бабушка. Даже на водку остаётся.
- Это хорошо, когда хватает. А у меня, вот, не хватает. Ты бы поделился со мной, если действительно остаётся. Водку, ведь, всю не выпьешь.
Достав из кармана всю наличность, Егор отсчитал, сколько нужно на обратный билет, а остальное положил перед бабушкой.
- Вот, возьми, пожалуйста. Купи себе что-нибудь.
В тот же день, ночным поездом, Егор уезжал обратно. Стоя у окна купейного вагона, вглядывался в исчезающие огни Саратова, и ему казалось, что прощается с ним навсегда. Больше, таким как сейчас, город он не увидит. Так оно и случилось.
Находясь на корабле, время от времени он писал в Саратов:
- "Здравствуй, бабушка, Екатерина
Матвеевна. Пишет тебе внук с Балтийского флота..."
Плоды несправедливости
"Где нет справедливости, там нет счастья"
(ЕвГений)
Антонина Семёновна, лейтенант медицинской службы, закончила войну в Австрии.
Было ей от роду двадцать пять лет, четыре года из которых она проколесила в эшелонах эвакогоспиталя. И вот настал день, когда прибыв в разрушенный Дорнбирн, земли Фо́рарльберг, за которой находилась ещё более разрушенная Германия, вывозить было некого. Эшелон был передан в одну из воинских частей Четвёртого Украинского фронта под вывод войск с нетерпением ждавших возвращение домой. Нужно было только закрасить красные кресты на вагонах и в путь.
Но Антонине Семёновне возвращаться было некуда. В провинциальном Саратове её не ждали. У матери, Екатерины Матвеевны, и без неё было "семеро по лавкам" - три сестры, брат малолетка и, вернувшийся в сорок четвёртом, по случаю очередного ранения, отец. Отец, как отписала старшая сестра Шурка, "камнем повис на всех нас - дойти до отхожего ведра и то не может".
"Зачем я им", - решила про себя Антонина и, с рапортом в кармане гимнастёрки, отправилась в комендатуру.
"Прошу оставить меня на службе в комендатуре гор. Дорбирн." - без объяснения причин написала она на имя начальника, старшего лейтенанта - стройного, высокого, с шикарной шевелюрой и зовущими в неизведанные дали, глазами.
Работы в покорённом городе было много:
- провести медицинский осмотр всех зарегистрированных, находившихся на его территории;
- отобрать и госпитализировать больных и немощных;
- организовать медицинский надзор в приютах для обездоленных пожилых людей и оставшихся без родителей ребятишек;
- проследить за санитарной обработкой подвалов домов, где во множестве расплодилось крыс и кровососущих паразитов. Да, мало ли ещё чего надо было переделать в перенаселённом беженцами городе, где напрочь отсутствовали места для проживания. Руины, руины, руины - куда не бросишь взгляд.
Но наступала ночь, чарующая первой, в жизни Тоси, любовью. Рядом был самый дорогой, самый любимый человек на свете. Тот, с которым забывались неимоверная усталость и, страшная своей неопределённостью, будущность. Саратов, мать, отец инвалид, сёстры, которым самим пристало время обзаводиться семьями, брат пацанёнок - всё это ушло из жизни военврача. Забылось, казалось, безвозвратно.
Егорка родился осенью сорок шестого. Родился на Украине освобождённой от оккупации три года назад. Николай, пользуясь полномочиями коменданта города в далёкой Австрии, отправил названную жену в Россию в купейном вагоне сборного эшелона, вывозившего из Германии контрибуцию железнодорожными составами. Но за Житомиром полномочия любимого человека кончались. Дальше надо было добираться самой. Из пустынного украинского городишки на Волгу, в город, в котором прошли детство и юность девчонки, на гимнастёрку которой теперь были прикреплены боевые медали и орден. Что-то ждёт её после пяти лет разлуки в бревенчатой сторожке в две комнаты, разделённых русской печкой с полатями под потолком. Этот дом, числящийся как "служебное строение", мать Антонины получила незадолго до войны. Получила после того, как была принята на работу сторожем на ипподром, которым так гордился город Саратов.
Егорка жил в сторожке, стоящей за огроменным забором с такими же, огроменными, воротами. И забор и ворота отделяли его от внешнего мира. Бабушка - это все, кто у него был. Иногда приходил дядя Юра в новенькой форме суворовца, и Егорка, из-за дверного проёма наблюдал, как бабушка поила сына чаем.
Ещё реже в доме появлялась тётенька, от которой противно пахло лекарствами. Она торопливо чмокала Егорку в щёку, выкладывала на стол продукты и также торопливо рассказывала бабушке о том, куда ездила с санитарным поездом и куда поедут в этот раз. Когда тётенька уходила, целуя Егорку на прощание, то бабушка говорила, что это приходила его мама. Но он не знал кто такая "мама". Она, давным-давно, оставив их наедине, стала ездить в другие города, чтобы лечить больных людей. В тех городах ещё не было докторов, а больные были. Вот тётенька и ездила к ним. О том, что у Егорки должен быть ещё и папа он тоже не знал. Даже слово такое - "папа" - ему было незнакомо.
Друзей у Егорки также не было. Всё это - и мама, и папа, и друзья - оставались по ту сторону забора и были ему неизвестны. А выходить за него Егорка боялся. Он только с бабушкой ничего не боялся. С ней было всегда хорошо, спокойно, радостно.
Но однажды вечером дверь отворилась, и в комнату вошёл человек в военной форме. Егорка в то время палочку строгал у печки. А поднял головку и увидел вошедшего дяденьку. Военный тот у дверей стоял. Фуражку снял и смотрел на Егорку пристально, молчаливо, чуть улыбаясь.
Глянул Егорка в глаза дяденьки недоумённо и... как будто взорвалось в нём что-то:
- Папа! Папочка! Папулечка! - вырвалось у него. И кинулся Егорка ему на шею.
Обнял военный Егорку. Крепко прижал к себе. И запомнилось Егору на всю жизнь, что вкусно пахло от папулечки одеколоном и папиросами. Больше ничего Егор не помнил. Только обрывками из детской памяти приходили к нему видения пыхтящего паровоза везущего его с тётенькой в неведомые края. Теперь он знал, что у всех мальчиков бывают мамы и что тётенька эта и есть его мама.
Потом был огромный автомобиль ЗиМ с откидными сидениями в салоне. И маленькая-маленькая комнатка в большом, не виданном Егоркой ранее, доме на проспекте Сталина. Так Егор начал жить в Ленинграде. И было это в далёком 1951 году.
Квартира, в которой поселился Егор с родителями, была огроменной, как поле вокруг бабушкиной избушки. Там была и кухня с тремя печками. Ванная комната с титаном, где грелась от огня горячая вода. И, даже, туалет, где постоянно журчала водичка. Только пить эту водичку было нельзя. Почему? - это Егорке было непонятно.
А ещё в квартире был длинный-предлинный коридор с множеством дверей. И за каждой из дверей жили тётеньки и дяди со своими детишками. Только ходить к ним было нельзя - считалось неприличным.
В тот день мама ещё с утра сказала, что сегодня будет банный день. В этот день можно будет купаться в ванной, в горячей воде. Для этого она куда-то сходила и принесла охапку дров. Затопила титан и, пока вода согревалась, сказала:
- Если хочешь, то можешь пойти погулять во дворе, Егор. Только далеко не уходи. Когда я тебя позову, ты придёшь, и мы будем мыться. Всё понял?
Егор радостно кивнул, надел пальтишко, тюбетейку и стремглав побежал на улицу. Там было весело среди таких же, как он, мальчиков и девочек. Они, завидев Егорку, дружно позвали его играть в прятки. Эту игру он любил. Ему всегда удавалось спрятаться так, что его никто не находил. Вот и в этот раз...
- Егор, Его-орка-а-а! - дружно, хором кричали ребятишки, отчаявшись найти последнего из своей компании.
Егорка-а-а, тебя мама зовё-ё-ёт!
Услышав об этом, он сразу вспомнил про "банный день" и быстро, соскочив с крыши дровяного сарая, побежал домой.
Дома, в маленькой комнатушке, за столом сидела мама и горько плакала. Оказывается, их время мыться кончилось, и в ванной мылись соседи. Но Егорка этого не знал. Он подошёл к маме, чтобы узнать, почему она плачет. Но в этот миг боль ожгла его лицо и тётенька прокричала:
- Все беды мои от тебя. Уж лучше бы я ещё грудным придушила тебя подушкой...
Егор, стиснув зубы от нестерпимой боли, протиснулся в угол, где стоял чёрный чемодан. Сел на него и подумал:
- "Наверное, так было бы лучше."
Шли годы. Егор взрослел и с нетерпением ждал, когда наступит время, и он пойдёт в школу. А пока жизнь шла своим чередом. У него появился братик, но был он таким маленьким, что играть с ним было нельзя. И ещё папулечка, на работе, получил новую комнату, где они, всей семьёй, встретили Новый год. Комната была большая, почти огроменная и с балконом. Здесь Егорка любил сидеть на приступочке и наблюдать за проезжающими машинами. Наблюдая за ними, он мысленно представлял себя шофёром огромного грузовика.
Незаметно подошло время и наступило первое сентября. Егорка пошёл в школу. В первый класс. Все ребята шли в школу в форме. У Егорки же был зелёный вельветовый костюм с короткими штанишками. Егорке формы просто не хватило. Он всё лето строил дачу, землю под которую папе дали на заводе.
Утром Егорка просыпался под весёлые звуки цоканья топора, стук молотка или вжиканье пилы. Егорка знал, что это работает его папа. Ему было очень неловко от того, что папа работает без его помощи. Он вскакивал с лежанки в оборудованной землянке и босиком, в одних трусиках, выбегал на улицу, сжимая в руке топорик.
И папа сразу находил ему работу: собрать в кучку щепки, убрать в сторону ветки, сбегать к ручью за водой с двумя бутылками. Но самое любимое занятие для Егорки было выпрямлять ранее вытащенные из старых досок кривые ржавые гвозди. Эти гвозди папа забивал в доски, брусья, брёвна и посередине лужайки, между воронками от бомб, постепенно появлялся их дом. Дом, в котором, совсем скоро, они будут жить.
Но лето кончилось. И в последний выходной августа месяца они с папой отправились в город. Через лес, по тропинке вышли к железнодорожной станции и долго ехали в прокуренном вагоне, где ездили только настоящие дяденьки-мужики.
От первого сентября в памяти Егорки сохранилось то, что после четвёртого урока, когда все первоклассники высыпали на школьный двор, его никто не встретил. Всех встречали мамы, бабушки или папы, а его никто. И он пошёл домой слегка огорчённый этим.
Дома он спросил маму: - Почему его не встретили? И мама сказала, что считает Егорку уже взрослым и самостоятельным, способным прийти домой без провожатых. А те, кого сегодня встречали - "мамочкины детки".
Гордый таким объяснением Егорка взялся сам помыть посуду. Посуду мыли на кухне, в общей раковине. Он усердно намыливал тряпочку мылом, тёр тарелку и ополаскивал всё водой из-под крана.
В это время две соседки готовили еду и о чём-то разговаривали. Егорка прислушался. Прислушался, может быть, впервые в своей жизни. То, что он услышал, повергло его в смятение. Оказывается, его папа строит дачу на Егоркиных костях - "вон у них сын худющий какой".
И, что форму ему не купили потому, что у его родителей денег нет. А вельветовые костюмы, в которых ещё год назад все ходили в школу, продавались "задаром".
И что эти вкусные котлеты, которые он разогрел себе на обед, у соседки даже кошка не ест потому, что они магазинные.
Сложив вымытую посуду стопочкой на столе, Егорка вошёл в комнату. Мама занималась братиком, который ползая по оттоманке, норовил соскользнуть на пол и убежать в дальний угол, смешно взмахивая ручонками. Егорка застелил обеденный стол газетой. Разложил тетради и учебники и стал старательно выписывать палочки и крючочки. Это было его домашним заданием.
Закончив делать уроки и прибрав на столе, он подошёл к маме. Облокотившись на её колени спросил, глядя в лицо:
- А это правда, что мы бедные?
Мама помолчала немного и, погладив Егорку по голове, сказала:
- Ничего, сынок. Скоро я пойду работать, и всё образуется. Но ты должен будешь мне помочь. В садике нет места для твоего братика и тебе придётся с ним посидеть. Я буду уходить на работу после того, как ты вернёшься из школы. А там и папа скоро придёт.
К новогоднему празднику Егорке купили школьную форму и новые ботинки. Теперь он будет ходить в школу в гимнастёрке с подшитым белым воротничком. Чёрным ремнём с жёлтой пряжкой, на которой красовалась буква "Ш", и в брюках. Теперь никто не посмеет назвать Егора бедным. Жаль, что начались каникулы.
Читать Егор научился быстро. Он, почти каждую неделю приходил в школьную библиотеку и, задрав голову, смотрел на тётю, которая выдавала книги из-за высокой перегородки. Когда она обращала на него внимание он просил почитать что-нибудь интересное.
Однажды ему досталась книга - "Сказки" Шарля Перро. Там было много разных сказок, но особенно ему запомнилась "Мальчик с пальчик". Из неё он узнал, что не только его родители живут бедно. И что из этой бедности можно выбраться. Нужно только уйти из дома. Ещё можно забрать с собой братишку. Тогда родителям станет жить хорошо. Им всегда будет хватать денег. Даже на строительство дачи останется.
А жить можно будет в лесу. Там, Егор сам это видел, ещё с войны осталось множество землянок, оборудованных и столами, и скамейками. А в некоторых, из железных бочек, были сделаны печки. Питаться можно грибами, ягодами, орехами. В сосновом бору шишек было видимо-невидимо. Но, что-то удерживало Егора от исполнения принятого решения. Что? - этого он не знал, а догадаться не мог. Помог случай.
Костя Филатов жил в соседнем подъезде. Был он мальчиком аккуратным. Ходил в школьной форме потому, что его папа был начальником на заводе. А ещё у него было кино. Это такой аппарат, куда заправлялась лента с картинками. Картинка высвечивалась на простынь, которую вешали вместо экрана. Оставалось крутить колёсико и картинки на простыне менялись. Под ними были написаны слова и всегда было понятно что происходило в кинофильме. Это было так здорово!
В тот день, после школы, Костя позвал Егора посмотреть фильмы. Егор с радостью согласился, забыв о том, что маме надо идти на работу. За просмотром они и не заметили, что на улице стало темно и что Егору давным-давно надо быть дома. Напомнили ему об этом Костины родители, которые с работы уже пришли. С радостными ощущениями он ворвался в комнату желая рассказать и маме и папе о том, какие фильмы он видел...
Сильные руки скрутили Егора, и тот оказался скрюченным между ног папы. Мама, торопясь, протянула ему верёвку и...
Егорка не плакал - нет! Он только подвывал, когда боль в спине была совсем нестерпимой. В конце концов, ему на глаза наваливалась темнота, и Егор не чувствовал ничего.
- Хватит! Достаточно, Гриша! - издалека услышал он голос тётеньки, которую звал мамой.
Папа ослабил ноги и Егор рухнул на пол не в силах пошевелиться.
- Чего застыл? - раздалось сверху. - Марш в угол и на колени, щенок! Жрать сегодня не получишь.
Перед сном папа всегда слушал по радио "Последние известия". Потом звучал Гимн Советского Союза, после которого строгий женский голос говорил: - Спокойной ночи, товарищи!
Егор, стоя в углу на коленях, из последних сил старался не застонать. Боль в коленках, пальцах ног была настолько нестерпимой, что не было сил ждать, когда потушат свет и можно будет присесть, чтобы дать ногам отдохнуть.
Разбудила его мама. Разбудила со словами: - Просыпайся, Егор. Пора собираться в школу.
Превозмогая боль во всём теле он поднялся с паркета и, не имея сил разогнуться, проковылял в туалет и ванную комнату умываться.
На завтрак была жидкая геркулесовая каша на сухом молоке, которое называли американским. Егор, не чувствуя вкуса, заглатывал её ложка за ложкой и всё никак не мог понять: - "Почему так болит голова? Вроде бы он нигде ею не ударялся".
Провожая сына мама, свесившись над лестничным пролётом, сказала наставительно: - Веди себя хорошо. И не вздумай получить двойку. Получишь - домой можешь не возвращаться.
Ну, а как же её можно было не получить, когда у него не было времени выполнить домашнее задание. В результате не одна, а две двойки появились у Егора в дневнике за невыполненные письменные работы по русскому языку и арифметике. Правда, среди них стояла пятёрка по чтению. Но, что делать с двойками?! Решено, пора уходить из дома. "Вот только схожу во двор, посмотрю, как играют ребята, и поеду в лес, в землянку". Только спичками Егор не запасся - как растопить печь? Но, подумав хорошенько, Егор решил, что особой беды в этом нет. Сейчас в лесу много снега навалило. Значит и землянку завалило большим сугробом. А в книжке он читал, что медведь потому не замерзает в любую стужу, потому как берлогу его снег утепляет. "Вот и в моей землянке будет тепло", - решил Егор и прибавил шагу, чтобы поиграть напоследок и попрощаться с товарищами.
О том, что Егора выгнали из дома, было известно всем - и ребятам, и дворничихе. Весть о том, что Егор получил две двойки за один день, распространилась раньше, чем он оказался во дворе. Но тот, как ни в чём не бывало, подобрав на помойке подходящую палку, принялся играть в хоккей, гоняя консервную банку от ворот до ворот. Он даже не видел в кухонном окне своей квартиры лица матери, время от времени выглядывающей во двор.
Всё кончилось в одночасье. Егор, решив просочиться к хоккейным воротам противника вдоль стены дома, в котором проживал, оказался загнанным в угол между деревянным гаражом и подъездом. В этот момент дворничиха тётя Нина накинулась на него, схватила, оторвала от асфальта и, подхватив другой рукой портфель, потащила, болтающего ногами Егора домой. Напрасно он вырывался и кричал, что мама сама его выгнала, что он "законно" теперь свободный от дома. Запыхавшаяся дворничиха, с трудом преодолевая последние ступени лестничного марша, кричала осипшим от перенапряжения голосом:
- Тося, помогай, он сейчас вырвется!
Вдвоём, за руки и за ноги, тётки втащили Егора в коридор квартиры, и тот рухнул на пол, со слезами на глазах, наблюдая, как закрывается дверь, за которой оставалась мечта, сделать свою семью обеспеченной.
Шли годы. Егорка давно вышел из детского возраста. Превратился в статного симпатичного пацана. На него уже поглядывали девчонки и во дворе, и в школе. Но дружбы ни с кем не было. С ним запрещали дружить. Сгусток озлобленности и недоверия ко всему происходящему в жизни вселились в него, и он не желал с ним расставаться. Тяжёлый взгляд исподлобья, готовность ударить всякого вставшего на его пути, облить самыми грязными словами любого из взрослых были его защитной реакцией на всё окружающее.
Откуда в нём это появилось - Егор не знал. Даже не задумывался над этим. От такого поведения он чувствовал себя свободным. А, именно этого чувства, ему не хватало.
Закончилось всё судебным заседанием, невнятным последним словом Егора и короткой фразой народной судьи: - Приговор окончательный. После чего последовал отъезд в Саратов, Затерянный в саратовской степи лагерь для заключённых, где служил начальником отряда отец отторгнутого всеми четырнадцатилетнего пацана.
Последняя встреча
Так Егор снова оказался в Саратове. И вновь он вспомнил о бабушке, с которой ему всегда было хорошо, спокойно, умиротворённо.
Тот, кто хоть однажды приезжал в Саратов поездом, должен помнить, что, выйдя из здания вокзала, перед ним открывается большая круглая площадь. Наверное, все города России начинаются с привокзальных площадей. Саратов не стал исключением.
Шумной, дымной, пронизанной сигналами машин и паровозных гудков запомнилась Егору эта площадь июня 1961 года. Года, когда он оказался в Саратове второй раз. Как он оказался в Саратове в первый раз Егор не помнил. Мать привезла его ещё малолеткой и в памяти ничего не сохранилось. Обрывками вспоминается и сейчас, что жили они в непосредственной близости от этой площади, на ипподроме. Это там, где сейчас стадион. А на ипподроме том, сторожем, служила его бабушка. И жили они в служебном, бревенчатом доме, которого уже тогда, в шестьдесят первом, и в помине не было.
Но память о бабушке остаётся живой. Егор всегда видел её добрый, ласковый взгляд наполненный теплотой. К ней можно было подойти, уткнуться личиком ей в колени и тихо поплакать от нежданной тоски и беспричинного ощущения одиночества. Бабушка гладила внука по головке, говорила слова с умиротворяющими интонациями и он успокаивался. Плач затихал сам собой. Тяжело вздохнув, он утирал слёзы и видел её всегда доброе, улыбчивое лицо. И Егору было хорошо от того, что они были рядом.
Помнил Егор и себя семенящего, ухватившегося за бабушкину широкую юбку. Они шли в самый конец ипподромного поля, где у бабушки был небольшой огород. Бабушка поливала грядки ковшиком из огромной бочки, где, почему-то, всегда была вода. Потом бабушка вырывала из грядки либо морковку, либо свёколку и они шли домой. Дома бабушка натирала овощ на тёрке, посыпала толчёным сахаром, и Егор ел эту вкуснятину, с благодарностью глядя на бабушку.
Начиная с шестьдесят первого года, он часто навещал бабушку. И всегда она встречала его с любовью. Егор не помнил, чтобы кто-то из родственников отзывался о ней по-доброму. Но в её любви к себе он не сомневался. Уже тогда ему казалось, что он был для неё самым дорогим, самым желанным.
А будучи взрослым, будучи отцом, он заехал к бабушке с сыном.
Сколько же радости увидел тогда в её лице при встрече. Как же она была благодарна за то, что Егор привёз к ней правнука.
Тот, как и отец в детстве, облокотился бабушке на колени и играл с машинкой. Бабушка, не переставая гладить его по головке, расспрашивала внука о житье-бытье.
Егору тоже было интересно расспросить бабушку о многом, хотя и думать не думал, что видится с бабушкой в последний раз.
Рассказ бабушки
- Отец мой, как и мать, всю жизнь промыслом на Волге занимался. И летом и зимой сетями рыбу тягали. Жили мы безбедно. Имели свою коптильню на берегу Волги. Этим и жили.
После революции, в гражданскую, отец в отряд атамана Антонова подался, где и сгинул на веки вечные. Больше я его не видала. Мать моя от тифа померла в гражданскую. Сестёр братьев раскидало по всей России-матушке. Кто, где? - я уже тогда не знала. Так и остались мы вдвоём - я и коптильня, которая уже тогда регулярно не работала. Но я жила при ней. Топила, когда у соседей улов был. Тем и кормилась, пока ко мне Семён не посватался.
А Семён кормчим был на промысле. По тем временам главным человеком в артели. Вот мы и стали с ним жить. И всё у нас хорошо было. Пока советская власть к своим рукам не прибрала и промысел, и коптильню. А у Семёна, у дедушки твоего, артель уже под тысячу человек была. Они и ловили рыбу, и коптили, и вялили, и солили. К нам из загот-контор со всего края люди приезжали. И окромя него, да без его ведома, никто в наших краях промыслом рыбным заниматься не мог. А тут и ему власти запретили этим заниматься. Дед твой в охотничье хозяйство тогда подался. Дело не такое прибыльное, как рыба, но на прожитиё хватало.
Потом война началась. С фронта Семён весь поранетый пришёл. Места на нём живого не было. Как будто его собаки на куски рвали. В сорок шестом он от ран и помер.
Потом мать твоя с войны вернулась. Уж что она там, в Австрии, столько времени делала - я не ведаю. Но вернулась с тобой в подолЕ. Вот и стали мы жить втроём.
Всё ничего, да вот пенсия у меня шибко маленькая была. Я ж на государевой службе и не состояла пока мне люди добрые не подмогли на ипподром сторожем устроиться. Туда-то вы с матерью и приехали. Я ведь всю войну так при ипподроме и прожила.
- Бабушка, бабушка - прервал рассказ сынишка. - А ты и моя бабушка, и папина тоже?
- Конечно же, правнучек. Конечно же, ягодка моя. И твоя бабушка тоже, - улыбнулась она своей обворожительной, доброй улыбкой и погладила сына по голове.
- Интересно-то как получается, - рассмеялся сын и продолжил свои игры с машинкой.
Егор, слегка тронув бабушку за руку, спросил: - А как же ты, бабушка, войну то пережила? Одна, без посторонней помощи?
- Ой, внучек, - взмахнула рукой бабушка. - Это история и интересная, и тревожная. Видать сам Господь Бог подмогнул.
- Как война началась, лошадей всех с ипподрома забрали. Пусто в конюшнях стало. Я уже тогда голодом страдала. Есть совсем нечего было. Решила по лошадиным стойлам пройтись. Овса да пшеницы насобирать, что в яслях, в щелях оставались. Пошла. И уже с кастрюлю насобирала зерна всякого. Дома, думаю, переберу. И вдруг вижу, у ветеринарного закутка бочонок стоит железный. Я его раньше и не видела никогда. Потому, что в конюшнях мне делать было нечего. Подошла. Толкнула. А он полный чем-то. Понюхала пробку, а от неё вином пахнет. Железкой какой-то пробку ту скрутила. А там спирт. Вот этим спиртом всю войну и прожила. И еду на него меняла, и дрова мне привозили - всё за спирт. Мне того бочонка как раз хватило до тех пор, как жизнь в Саратове налаживаться стала.
Откуда тот бочонок появился, мне и сейчас неведомо. Но страх надо мной долго висел: - А вдруг кто спохватится, и придут за бочонком... Нет, не пришёл никто. А мне он жизнь спас. Такие вот дела, внучек.
А тебе, зачем о том знать хочется? Уж не книгу решил написать? Не надо. Не пиши. Мы люди маленькие. Незачем про наше житьё-бытьё народу знать. Давай я лучше вас чаем напою. А торт свой ты назад забери. Нельзя мне сладкого. Диабет у меня.
Егор ещё посидели у бабушки. Поговорил с ней о том, о сём и, спустя некоторое время, расстался. И в памяти его она осталась с добрым лицом и ласковым взглядом. Он, когда сыну сказки читал, всегда её, Екатерину Матвеевну, себе представлял. Всё казалось, что в жизнь его бабушка пришла как из сказки.
Егоровы воспоминания
"Все мы родом из детства"
(Г.Д. Головина)
В год, когда Егорке исполнилось шесть лет, папулечка сказал: -Ты уже большой, Егор и я тебе верю. Побудь недолго дома один, а я за мамой съезжу. Если будешь себя хорошо вести, то мы привезём тебе братика. Договорились?
У Егорки аж дыхание перехватило. О таком подарке он и мечтать не мог. Это надо же - у него будет братик! Его собственный, родной. Егорка зашёлся в благодарной улыбке и, глянув на папулечку, закивал головой. - Да! Конечно же! Он будет вести себя очень, очень хорошо! Он уже давно мечтает о братике.
Папулечка ушёл, а Егорка залез под стол и стал перебирать игрушки.
- Вот приедет братик, а у него все игрушки в полном порядке. И броневичок, и машинка, и крейсер "Аврора". Правда у мотоцикла колёсико болтается, но он скажет братику, чтобы тот поаккуратней его катал и тогда мотоциклом ещё можно будет поиграть.
Покончив с игрушками, Егорка взобрался на стул и в раздумьях облокотился на стол. - А где же братик будет спать?
Комната, в которой они жили, была совсем маленькой. Даже Егорка это понимал. Понимал потому, что возле кровати, где спали папа с мамой, стоял стол и два стула поставленные почти вплотную. В комнате оставался свободным только один угол, в котором, прямо на полу, расстилали постель для Егорки.
- Ну, ничего. Егорка ляжет с краю, а братика положит к стенке. Тогда братик и не скатиться на пол, как это часто происходило с самим Егоркой. Потому, что во сне он всегда куда-то бежал, бежал или летал высоко, высоко.
В коридоре послышались шаги. Так шагал только папулечка. Егорка всегда узнавал его шаги потому, что шаги эти сопровождались скрипом блестящих сапог, которых в их квартире никто из соседей больше не носил. Не успел Егорка выбраться из-за стола, как дверь отворилась, и в комнату вошли и мама, и папа. В руках у папулечки был какой-то свёрток.
Егорка протиснулся между ног родителей и выглянул в коридор. В коридоре больше никого не было. -А где же братик? - с обидой подумалось Егорке. - Нету! Неужто я плохо себя вёл? Егор с обидой посмотрел на папулечку. Но и он, и мама, склонившись над кроватью, разворачивали непонятный свёрток, принесённый ими с улицы. Егор прислонился к дверному косяку и готов был заплакать от обиды. И тут... Сперва Егор ничего не понял - откуда это раздался ребятёночий плач? А плач раздавался из их комнаты, с кровати, вокруг которой стояли родители, не подпуская Егорку.
Он сперва опешил: - Это что? Это новая игрушка такая? Но тут мама чуть отодвинулась и, глянув на Егорку, подпустила его к себе. - Вот, Егорушка, твой братик. Папа сказал, что ты хорошо себя вёл, пока меня не было, и мы купили тебе братика. Ведь ты же хотел иметь братика, правда? Егор посмотрел на розовенького человечка, задравшего ножки и кричащего широко открывая рот.
- Какой же он маленький. Как же я с ним играть буду? У него даже глаза не открываются.
- Он вырастет, Егор. Вырастет, и вот тогда вы будете вместе играть. Это он пока маленький.
- А когда он вырастет? К завтрашнему дню, да?
- Нет. К завтрашнему дню ещё нет. Вот пройдёт годик, или два - тогда и вырастет.
Так у Егорки появился братик. Но появился как будто понарошку. Играть с ним было нельзя, и Егорка продолжал играть сам с собой, забравшись под стол, где у него хранились игрушки. Когда мама разворачивала братика, Егорка вылезал из-под стола чтобы посмотреть - вырос ли братик и на сколько. Братик же рос очень медленно, совсем незаметно. И Егорка, тяжело вздохнув, залезал под стол и снова играл в одиночестве.
В тяжких ожиданиях тянулось время. И вот однажды Егорка увидел, что братик, заливаясь смехом, прыгает у мамы на коленках поддерживаемый руками с обеих сторон.
- Тру-татушки, тру-тата, - смешно распевала мама. А братик под эти тру-татушки прыгал и смеялся так заразительно, что Егорке тоже стало весело.
- Ну, что - он уже вырос? - спросил Егорка. - С ним уже можно играть?
Егорка достал из-под стола свой любимый крейсер "Аврора" и показал его братику. Показывая он рассказывал, где у крейсера трубы, пушки, мачты. Но братик только бестолково протягивал ручонки, стараясь засунуть игрушку в рот, и пускал пузыри. - Нет, не вырос ещё братик, - догадался Егорка и мучительно продолжал ждать дальше.
И вот, как-то вернувшись со двора, где Егорка вдоволь наигрался в пятнашки, он увидел братишку, идущего по полу судорожно уцепившись за мамины пальцы.
- Мама, мама - братик уже вырос. - Он уже ножками идёт. Можно я его с собой под стол возьму?
- Хорошо, возьми. Только смотри, чтобы он ничего в рот не тащил. А то братик заболеть может.
Мама отпустила братика, и тот тут же шлёпнулся на попку, с любопытством уставившись на Егорку. Егорка лёг на пол рядом с братиком и потихоньку потянул его за ножки в своё подстольное царство. Скатерть, свисавшая со стола, затеняла Егоркину игровую. От этого под столом было и уютно, и таинственно. Егор очень любил проводить время в этой таинственности. А теперь, когда их стало двое, Егорка чувствовал себя еще счастливее.
Так, незаметно кончилось лето.
С приходом осени папулечка стал уезжать в лес за ягодами и грибами. Приезжал он вечером, когда на улице зажигались огни и во дворе уже никто не играл. Егорка всегда старался дождаться папу, хотя мама заставляла его укладываться спать. Но как только дверь открывалась и папа входил в комнату, Егорка выскакивал из-под одеяла и оказывался рядом с ним. От него всегда так вкусно пахло лесом, дымом от костра и папиросами. Папа доставал из кармана галифе скомканный свёрток, разворачивал его и протягивал Егорке кусочек булки с маслом и колбасой.
- Это тебе лисичка прислала, - говорил папа улыбаясь.
И Егорка верил, что в дремучем-дремучем лесу папуля встречался с лисичкой. Они садились на пенёк и долго разговаривали. А напоследок лисичка доставала из корзинки кусочек булочки и просила папу передать его для Егорки. За что Егорка был лисичке очень благодарен.
Потом и мама, и папа до поздней ночи перебирали грибы, и комната наполнялась сказочным запахом леса. Егорка засыпал и ему снилось, что он тоже ходит по лесу. Встречает лисичку и та расспрашивает Егорку о братике. А напоследок достаёт из корзиночки кусочек булочки с маслом и колбасой и велит передать гостинец братику.
Егоркин Новый год
Папулечка и в Ленинграде продолжал ходить в военной форме. Уходил он рано - Егорка ещё спал. Приходил поздно - Егорка уже спал. И хоть спал Егор на полу, но приходило воскресенье, и он радостный взбирался к родителям на кровать. Забирался в серединку, обнимая сразу обоих родных ему людей. В августе 1953-го папулечка "купил" Егорке братика, чтобы их было двое. И Егорка был несказанно рад этому подарку. Он настолько старался оберегать братика от всяческих возможных невзгод, что никогда не отходил от него. Видя это, Егоркина мама позволяла себе отлучаться по магазинам и по другим делам. И всегда она была уверенна, что с маленьким ничего не случится. Потому, что с ним всегда был Егорка, не оставлявший братика ни на миг.