Грошев-Дворкин Евгений Николаевич : другие произведения.

Отец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта моя первая и, наверное, последняя попытка написать объёмное повествование. Скорее всего - это повесть. Повесть о парне, который всю жизнь преследует меня, как тень.
  
  
  Великой реке Волге посвящается всё,
  что Вы, дорогой читатель, прочитаете сейчас.
  Людям, проживающим на её берегах и встреченным мною.
  Низкий им всем поклон.
  ________________________________________
  
  
   Часть 1. Ленинград - Саратов
  
   "О, как бы я хотел начать всё снова.
   Перечеркнуть всю жизнь и возродиться вновь.
   Не зная бед, пороков, унижений
   Прийти из юности, мечтая про любовь".
  
   Глава 1. Приговор
  
   - Именем Российской Советской Федеративной Социа-а-а ... Слова доносились глухо, будто с улицы. Женька стоял мокрый как мышь. Стоял и дрожал всем телом. Как будто его окатили из ведра мёрзлой водой. Дрожал так, что ему приходилось, до боли в висках стискивать зубы. Что бы никто ни слышал, как они лязгают. Ведь это ему читали. Ведь это его жизнь сейчас перейдёт в другое измерение со словами:
   - Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
  
   Гробовая тишина повисла над залом, в котором едва различалось тёмное пятно толпы.
   "Зачем здесь эти люди? Зачем пришли? Что бы узнать, какое горе навалилось на Женьку? Узнать, услышать и рассказать всем, что Женька вор и будет сидеть в тюрьме?"
   Его, как малолетку, судили отдельно от кодлы, которая последнее время заменяла ему всё: и школу, и мать, и младшего брата Лёху. Всё кроме Нинки - единственного человека, которая дружила с ним, несмотря на запреты.
  
   Тишина вернула Женьку в сознание. В зале никого не было. Сквозь открытую настежь дверь доносился гул коридора. И вдруг шаги! Это за ним. Сейчас прозвучит команда: - Руки за спину! - и его поведут в тюрьму...
   Капитан милиции подошёл к Женьке и, тяжело вздохнув, опустился на крашеную скамью подсудимых.
   - Меня куда теперь - в "Кресты" или на Литейный? - спросил Женька, сам испугавшись своего голоса.
   - На Литейный? Мал ты ещё для Литейного-то. А вот если не прекратишь свою жизнь приблатнённую, если со школой не подружишься - "Крестов" тебе не миновать.
  
   Так Женька познакомился со своим участковым. Теперь он обязан каждый вечер, в 20.00, ходить к нему отмечаться. А после этого идти домой и сидеть там безотлучно. После 21.00 находиться на улице ему было запрещено.
  
   Придя домой, Женька сел в дальний угол оттоманки, стоявшей в конце комнаты, и только здесь почувствовал себя в безопасности.
   Мать большую часть времени проводила на кухне, изредка заходя в комнату, что-то взять или положить.
   Отчим читал газету. Младший брат рисовал что-то в тетради.
   Женька любил рисовать. Ещё совсем недавно они с Лёхой вместе рисовали пушки, танки, строчащие красными чёрточками пулемёты. Наших солдат, бегущих в атаку и мёртвых фрицев валяющихся на поле боя. Теперь Лёхе запретили общаться с Женькой.
   Женька - вор! Женька - бяка!
  
   Спал Женька на раскладушке, за трёхстворчатым шкафом. Ночь для него была лучшим временем суток. Накрывшись с головой тяжёлым ватным одеялом и стараясь не думать о своей распроклятой жизни, он стремился поскорее окунуться в сновидения. Во сне Женьке было хорошо, радостно, счастливо. Он куда-то ехал в открытом кузове грузовика. Яркое солнце наполняло окружающий мир. Тёплый ветер развевал Женькины кудри и наполнял сознание радостным ощущением чего-то хорошего, которое вот-вот должно произойти.
   Сон прервался на самом интересном месте. Грузовик с Женькой мчался по крутой дороге к широкой-широкой реке, переливающейся голубым в ярких бликах солнца. Кто-то стоял у самой кромки воды и призывно махал ему руками. И он уже видел радостное, зовущее лицо какого-то дяденьки... Но глаза открылись, и Женька ощутил непроглядную темень ночи и звенящую, устрашающую тишину.
  
   Хотелось писать. Осторожно, чтобы не скрипнула раскладушка, Женька встал и прошлёпал в коридор коммунальной квартиры. "Странно - на кухне свет горит."
   Завернув за угол, Женька увидел мать, тихо плачущую за кухонным столом. Не обращая на неё внимания, он зашёл в туалет, справил нужду и, не спуская за собой воду, чтобы ни будить соседей, вышел.
   - Женя, сынок, подойди ко мне, - со слезами в голосе произнесла мать.
   - Чего тебе? Не пойду. Я спать хочу.
   - Женя, письмо тебе пришло. Тебе, на наш адрес. Из Саратова.
  
   Женька сроду писем не получал. Если не считать девчоночьих записок, тайно переброшенных через весь класс на уроке. Поёживаясь от холода открытой форточки, он подошёл к матери, взял в руки конверт. На нём красивым каллиграфическим почерком было написано: 'Ленинград, В-106, ул. Гаванская'...
   Что такое красивый почерк Женька знал. Недаром у него была пятёрка по чистописанию. Дальше шли его фамилия, имя, отчество. Впервые в жизни Женька видел эти слова на конверте.
   "Значит это ему письмо? Да, точно. И не распечатанное ещё."
  
   Достав из кухонного стола нож, он аккуратно вскрыл конверт. Два листа писчей бумаги с таким же красивым почерком. Отойдя от матери, он стал читать, стараясь вникнуть в написанное:
   ' Женя, сынок, здравствуй! Пишет тебе твой папа из далёкого города Саратова. Нам стало известно... Все мы ждём тебя... Мы начнём новую жизнь... Приезжай... С твоей мамой мы всё обговорили. Обнимаю тебя как мужчина мужчину. Жду - твой... твои... твоя...'.
   "Что это? Наваждение какое-то. 'Обо всём договорились'... Значит, что - ехать надо? А-а-а! Пропади всё пропадом..."
   - Так мне, что - ехать надо? - спросил Женька у матери.
   - Езжай, сынок. Езжай. Не сумела я тебя воспитать, как хотелось бы. Может у отца получится. Ты уж постарайся его полюбить. Он...
   - Там видно будет, - прервал Женька материнские причитания и отправился к себе на раскладушку.
  
   Накрывшись с головой одеялом, Женька вдруг ощутил такую горькую обиду. Такое одиночество, окружавшее его все эти годы, что слёзы сами, не спросясь, полились из глаз.
   "Где же ты, папа, был всё это время?
   Где ты был, когда я дрался смертным боем с Колькой Рябининым?
   Когда географичка влепила мне кол за то, что я ошибся, показывая на карте границу РСФСР?
   Когда отчим, загнув "салазки", порол меня нещадно за этот кол. Порол с удовольствием, с улыбкой на лице.
   Где ты, папа, был, когда мать, покупая Лёшке и леденцы, и пирожное, увещевала меня: - Ты уже большой, Женя!
   Тебя не было рядом, когда ты был так нужен! А теперь зовёшь?
   Хорошо! Я приеду. Но любить, ни тебя, ни твоих дочек не обещаю. Пускай сперва они меня полюбят. Полюбят таким, какой я есть..."
  
   Глава 2. В Саратове
  
   г. Саратов. Основан в 1590 году.
   Областной центр с 1780 года.
   Порт на Волге. Жел.дор. вокзал.
   До революции центр купечества
   и торговли. Промышленный центр.
   873 тысячи жителей.
  
   Оказывается, Саратов не был конечным пристанищем для Женьки. Отец, которого Женька с неожиданной для себя лёгкостью сразу назвал "папой", сдавал экзамены в юридическом институте. Шла весенняя сессия, и папе было не до сына. Женька проводил дни со старшей сестрой Томкой, которая была младше его.
   Они целыми днями бродили по Саратову, по магазинам, Сытному рынку, улицам города и Женька не переставал удивляться, с какой лёгкостью, не считая, Томка расходовала деньги, покупая себе всякую дребедень. У Женьки денег не было. И однажды, набравшись смелости, он попросил у Томки пятнадцать копеек на сигареты.
   - Так ты ещё и куришь? - округлив глаза, произнесла Томка.
   Глядя на нее, Женька всё понял. Понял, что Томка знает о его прошлом. Озлобившись её возмущением, он с наглой усмешкой, чтобы разозлить сеструху, соврал:
   - Я ещё и водку пью. А таких сикарах, как ты, уже давно на улицах щупал. Так что держись от меня подальше.
   Томка, раскрыв рот от ужаса, сделала шаг назад.
   - Так ты дашь денег?! Или я воровать пойду!
   Дрожащей от страха рукой Томка протянула брату пятнадцать копеек.
   - Мало, - забрав монету, произнёс Женька. - Я "Казбек" курю. И на спички тоже гони.
   Томка протянула брату рубль и, приотстав немного, поплелась сзади.
  
   Глава 3. Новые знакомства
  
   "Итак, она звалась Еленой.
   И всех красивее была.
   Носила серьги, бусы, кольца
   И одевалася в шелкА."
  
   Вернулись домой. В маленькую, серую до черноты, обожжённую солнцем, избёнку. Женька сел на крыльце, не желая находиться с Томкой внутри дома. Слышно было как она, гремя ковшиком, набрала воды и пила. Пила большими глотками, громко квокая. Женька тоже хотел пить. Но войти в дом, где была сеструха? - Ни за что!
   Неожиданно скрипнула калитка. И кто-то, не отец это точно, вошёл в палисадник. Женька поднялся и, обойдя дом, столкнулся с женщиной. Она несла чемодан и другой рукой держала светловолосую соплюшку в розовеньком платьице. Поставив чемодан на тропинку, женщина протянула ему руку и сказала:
   - Здравствуй, Женя! Меня зовут Мария Георгиевна. Можно просто - тётя Маруся.
   И слегка наклонившись к соплюшке, спрятавшейся за подол матери, добавила:
   - Ну, чего спряталась? Это Женя. Я тебе про него рассказывала...
   То, что произошло в следующий миг, перевернуло в Женькином сознании всё ранее пережитое. Соплюшка выскочила из-за матери и с визгом кинулась к Женьке. Не ожидая, даже не осознавая, что делает, он подставил к ней руки и та, со щенячьими воплями, вскинулась к Женьке на грудь, обнимая его за шею и осыпая Женькино лицо поцелуями. Женька ошалел от такого восторга в свою честь. И уже стал задыхаться в объятиях сестрёнки, которая сжимала и сжимала его шею от избытка радости.
   Потом, отстранившись от его лица, строго спросила:
   - А ты, правда, мой брат?
   - Правда! Правда, пигалица ты моя.
   - Ой, как я рада! Мама, мамочка! - повернувшись к матери, прокричала дочка. - Я так рада, так рада! Спасибо тебе, мамочка!
   Пропустив мачеху вперёд, подхватив чемодан и не выпуская сестрёнку, они вошли в дом. Томка спрыгнула с кровати и, поправляя на ходу юбку, бросилась матери на шею.
   - Тома! Тома, - закричала та, которая вцепилась в Женьку обеими ручонками, не переставая обнимать его за шею. - Тома, посмотри скорей. У меня братик есть! Посмотри!
   Томка глянула на Женьку чуть тревожно и, приведя лицо в порядок, сказала:
   - А мы уже знакомы. Смотри не задуши его.
   - Нет. Я его не задушу. Он знаешь, какой сильный, - и прижалась к Женьке всем тельцем.
  
   Почему-то Женька почувствовал себя неловко среди людей, которые обещали стать ему родными. Он наклонился к ушку своей неразлучницы и шёпотом спросил:
   - Хочешь мороженного? Пойдём?
   Радостный визг был ему ответом.
   - Мамочка, мама. Можно мы с Женей за мороженным сходим?
   - Конечно можно, - сказала тётя Маруся и, вопросительно глядя на Женьку, спросила:
   - А у тебя деньги есть?
   - Есть. На мороженное хватит, - ответил тот, вспомнив о мелочи, оставшейся от Томкиного рубля.
  
   Глава 4. В начале нового пути
  
   Вернулись они через час. Сестрёнка, так и не слезая с Женькиных рук, долизывала второй вафельный стаканчик, извазюкав и нос, и щёки сливочным пломбиром.
   Отец уже вернулся. Семейство сидело на крыльце, о чём-то разговаривая. Увидев отца пигалица спрыгнула с Женькиных рук и, измазав того мороженным, чмокнула в щёку. И тут же вернулась обратно, обняв Женьку одной рукой.
   - Вот мы и собрались все вместе, - сказал отец, обнимая жену. - Два дня тебе, Муся, на все дела аптечные и пора домой собираться. Поедем на пароходе. Пусть Женя посмотрит Волгу. Пусть увидит во всей красе края, в которых мы живём. И я вместе с ним порадуюсь. А то за этой службой не помню когда и на Волге был. А сейчас давайте спать ложиться. Что-то устал я с этими экзаменами.
  
   В доме всем места не хватило и Женьке постелили на улице, под яблоней, на топчане. Засыпая под шелест листьев, он думал:
   - "А всё-таки жизнь замечательная штука.
   Замечательно, что у него есть такая славная сестрёнка.
   Замечательно, что у неё такое красивое имя - Лена.
   Замечательно, что они поплывут на пароходе.
   И, наверное, замечательно, что он будет жить в посёлке с таким многообещающим названием - Возрождение."
  
  
   Часть 2. Возрождение
  
  
   Глава 1. На Волге
  
   Только сейчас Женька понял, что ничего не знает о Волге. Он поклялся самой суровой клятвой никогда не учить географию в отместку за кол, который ему вкатила училка. А вот сейчас, когда плыл на пароходе по реке, затихавшей в вечерних сумерках, он невольно залюбовался её величием.
   Его отравленное безразличием, цинизмом, хамством, как защитной реакцией на окружающее сознание не в силах было устоять перед великолепием водной глади. Перекличка пароходов величаво следовавших навстречу, разноцветье створных огней и маяков, шлёпанье пароходных колёс, пурпурный отблеск вечерней зари сливавшейся с водной гладью реки, наваливались на Женьку очарованием. Он не мог оторвать взгляда от окружающего мира. Этот мир одухотворял его.
   Обрывки воспоминаний о грязном прошлом были чудовищны. Он не хотел думать о них. Но "Именем Российской Советской..." было за плечами как клеймо, которое он обязан носить теперь всю жизнь...
  
   "О, Волга!" - хотелось прокричать ему.
   Где же ты была все эти годы? Почему тебя не было со мной в моём одиночестве там, в Ленинграде? В этом проклятом городе, переломавшем мою судьбу?"
   Только крики чаек были Женьке ответом. И он молчал, всматриваясь вдаль, будто хотел увидеть, чем же закончится это его путешествие. Ведь, по сути, он оставался "за статьёй". Следовательно, ответственности за содеянное с него никто не снимал.
  
   Глава 2. В Хвалынске
  
   "Хвалынских улиц сладостная лень
   Затянет в омут дорогих воспоминаний.
   И буду, как чумной, бродить я целый день
   На встречу с прошлым не бывает опозданий".
  
   Ранним утром "А.П.Чехов" пришлёпал к Хвалынску.
   Женька держал чемодан, отец - сумку. Ленка спала на руках у матери, Томка зевала, широко раскрывая рот, никак не могла проснуться. Пароход медленно подходил к пристани.
   Откуда-то сверху раздавались команды, усиленные рупором:
   - Стоп, машины! Правая - на ход, левая - табань! Одерживай!
   Kто-то спрыгнул на палубу пристани и закрепил канат на кнехте.
   - Машины, стоп! Крепить концы!...
   Смялись в лепёшку автомобильные покрышки кранцев, и пароход замер, устало пыхтя трубой.
  
   Отец первый, а за ним и все остальные сошли на пристань. День ещё только занимался, и утренняя прохлада бодрила Женьку, вызывая во всём теле лёгкий озноб. Не сходя с пристани, расположились тут же на скамейке. Поставив сумку на палубу, отец принял Ленку от тёти Маруси и сел. Томка тут же приткнулась к нему и, положив голову на колени, продолжала спать. Тётя Маруся, достав из сумки ридикюль, обернулась к Женьке и спросила:
   - Пойдёшь со мной на базар?
   Сам не зная, почему Женька кивнул головой.
  
   Базар был тут же на пристанской площади. Торговок было мало, но то, зачем его привели, уже стояло на грубо сколоченных прилавках.
   - Женя, хочешь топлёного молока? - спросила тётя Маруся.
   Женька хотел сказать, что молоко у них в доме было всегда. Но не потому, что его любили, а потому, что на мясо, порой, не хватало денег. Но промолчал. Он вдруг явственно увидел пришедшую из магазина мать с кошёлкой, в которой были извечная молочная бутылка и кулёк развесной вермишели. И ему стало стыдно. Он отвернулся в сторону от запотевших глиняных крынок и молчал, не желая показать, как ему хочется топлёного молока. Хотя бы попробовать.
   Но тётя Маруся уже рассчиталась с торговкой и, держа крынку обеими руками, протянула её Женьке. Тот смущённо принял крынку и, сам того не желая, протянул её тёте Марусе, предлагая ей попробовать первой. Мачеха с улыбкой закачала головой:
   - Пей, Женя, пей. Очень вкусное молоко. Деревенское...
   Женька уже много лет прожил на свете. Целых четырнадцать. Но такой вкуснятины он сроду не едал.
   Божественный напиток, с восхитительным сливочным вкусом, сам вливался в него. Так же проскакивала и ароматная, тёмно-коричневая пенка в палец толщиной. Её даже глотать не надо было.
   Потом они купили тыквенных семечек - толстых, пузатых, с лопнувшими носиками, и пошли на пристань. Женька молчал, глядя себе под ноги, и чувствовал себя очень неловко от благодарности к женщине, шедшей рядом. Но никакая сила не заставила бы его произнести хотя бы слово. Просто не знал, что надо говорить.
  
   Глава 3. Вверх по Волге
  
   Дальше они плыли на речном "трамвайчике" - однопалубном судёнышке с небольшой рубкой на носу.
   Народу было много. Даже очень много, и мест на всех не хватало. Люди расположились, кто где мог - на кнехтах, смотанных в бухты канатах, а то и просто на палубе сидя "по-турецки".
   Отец предъявил капитану какую-то красную книжицу.
   Капитан подозвал кого-то и подбежавший матрос, подхватив у Женьки чемодан и сумку, скрылся в рубке. Оказывается, в ней была каюта, но такая маленькая, что Женька смог заглянуть в неё только тогда, когда тетя Маруся уложила всё ещё не проснувшуюся Ленку на нижний ярус двухъярусной койки. Томка же, как будто ей не впервой, забралась на второй ярус. Тетя Маруся присела за крошечным столом. Но места всё равно не хватало и они с отцом вышли на палубу. Сели на скамейку перед рубкой, куда "Посторонним вход запрещён".
  
   Отец обнял Женьку за плечи и как-то безучастно спросил: - Ну, как?..
   Женька помолчал немного, ожидая, что он ещё что-то скажет, но, не дождавшись, спросил:
   - Почему так много народу? Куда они едут?
   - Кто на работу, а кто с работы, - ответил отец. - На Волге, Женя, летом каждый час дорог. Много что сделать надо. Народ этот зимой отдыхать будет. Да и то не все.
   - А ты кем работаешь?
   - Я, сынок, не работаю. Я служу уже скоро тридцать лет. В тридцать седьмом меня комсомол направил в органы служить. Родину охранять от всяких смрадных гадов. Думаю, что и дальше пригожусь...
   А ты комсомолец? Нет? Надо, Женя, в комсомол вступать. А потом и в партию. Без партии мы ничто. На партии в нашей стране всё держится. Да! Всё держится, пока Коммунистическая партия жива. И я хочу, чтобы ты вырос настоящим коммунистом. Я, сынок, тебе в этом помогу.
  
   Отец коротко говорить не умел. Но видно, что дорога утомила его, и он замолчал, прикрыв глаза. Женька уже подумал, что тот заснул, но, вздрогнув, отец продолжал:
   - Мы, Женя, сейчас приедем на постоянное место жительства. Это посёлок, растянувшийся на двенадцать километров. От Волги и до железнодорожной станции "Возрождение". Отсюда и посёлок так называется.
   История у этого посёлка сложная. И богатая, и трагичная. Но лучше тебе её не знать. Мал ты ещё. А вот историю своей жизни ты можешь начать здесь заново. Постарайся оправдать наши надежды. Не посрами мои офицерские погоны.
   В нём, в посёлке, скрыть ничего нельзя. Каждый твой шаг всегда и всем будет известен. Помни это. Веди себя скромно, но с достоинством. На провокации не поддавайся. Помни, что от твоего поведения и моя служба зависеть будет...
   Отец ещё что-то говорил, говорил. Но Женька уже устал слушать. Глаза сами закрылись, и он стал клевать носом.
  
   Глава 4. Дорога домой
  
   Проснулся Женька от толчка. Открыв глаза, он увидел, что "трамвайчик" упёрся носом в берег, подрабатывая винтом создавая прижимное усилие. Тетя Маруся, девчонки, отец - все приготовились сходить на берег. Женька, подхватив чемодан и сумку, первым сбежал по сходням на берег. Поставил вещи и бросился назад. Отец передал ему Ленку, а сам осторожно, поддерживая жену и Томку, приставляя ногу к ноге, спустился следом.
  
   - Вот мы и дома - сказал отец, оказавшись рядом.
   Женька огляделся. Невдалеке стояли избы какого-то посёлка.
   - Это и есть Возрождение? - спросил он.
   - Нет, Женя. Это деревня Воробьёвка. А нам ещё восемь километров с песнями шагать, - смеясь, сказала тётя Маруся.
   - "Интересная она тётка, - подумал Женька. - Что ни скажет - всё для неё легко и весело. Томка не такая. Вон, какое лицо недовольное. А Ленка, смотри-ка - совсем проснулась. Ишь ты - кузнечиков ловит".
   - Ну, что? Пошли, команда, - сказал отец и взял сумку. - Лена! Леночка, возьми маму за ручку.
   - Нет. Я с Женей хочу. Папочка, можно я с Женей пойду? Я так давно его не видела. Целую ночь.
   - Ну, иди пока не устанешь, - разрешил отец.
   - А если устану, то Женя меня на ручки возьмёт. Правда Женя? - и подскакивая на одной ножке, направилась к брату.
  
   Устала она быстро. Женька это скоро почувствовал сам.
   Оборачиваясь на родителей, Ленка зашептала таинственным шёпотом:
   - Женечка, возьми меня на ручки. А то моим ножкам идти тяжело.
   Женька остановился, поставил чемодан и, подхватив сестрёнку как пушинку, усадил себе на плечи.
   - Тебе хорошо? - спросил он.
   Ленка завизжала от восторга.
   - Тогда держись и ногами не дрыгай. Мне ещё чемодан нести.
   - А за что держаться-то? - смеясь, спросила Ленка.
   - Держись за уши.
   - Как у ослика, что ли?
   - Как у ослика, как у ослика, - сказал Женька и, подхватив чемодан, широко зашагал по дороге.
   - "Самое главное - создать правильный темп, - вспомнил он. И мать права - песня тоже не помешает. Но чего спеть-то? Не "Гоп-со-смыком" же? А, вот", - вспомнил Женька из своего детства:
   - Лена, повторяй за мной и будет нам обоим весело:
  
   Десять негритят пошли купаться в море.
   Десять негритят резвились на просторе.
   Один из них утоп. Ему купили гроб.
   И вот вам результат - девять негритят.
  
   На пятом негритёнке Ленка сообразила, что к чему и уже во всё горло распевала вместе с братом:
  
   Пять негритят пошли купаться в море.
   Пять негритят резвились на просторе...
  
   Идти под эту нескладушку было легче. И всё же Женька чувствовал, что выдыхается. Но никакая сила не заставила бы его остановиться. И, стиснув зубы, он шагал и шагал вперёд. Должна же эта дорога когда-то кончиться.
   Ленка, обняв его за лоб, выкрикивала нескладушку, в такт ударяя кулачком Женьку по голове.
   - "Ещё немного! Ещё чуть-чуть. Шире шаг, - сам себе командовал Женька.
   - Так. Дорога поворачивает и..." - Женька понял, что победил.
   - Что это там беленькое чернеется? - спросил Женька сестрёнку.
   Ленка замолчала на миг и вдруг зашлась хохотом:
   - Ой, не могу... Беленькое чернеется. Ой, мамочки, - задрыгала она ногами. Но Женька уже понял, что они достигли вершины берега. И он имеет право передохнуть.
  
   Поставив чемодан и сняв Ленку с плеч, Женька оглянулся на пройденный путь. Боже! Как красиво!
   Волга, играя солнечными бликами, несла свои воды в необъятную ширь горизонта.
   Где-то далеко-далеко темнела полоска противоположного берега.
   По неохватной ширине реки плыли пароходы, дымя трубами. Плыли величаво, гордые своим назначением и, как будто, хвастаясь грузом палуб.
   Внизу сновали моторные баркасы, которые здесь называли "гулянками".
   Кто-то шёл под вёслами, еле передвигаясь вниз по течению.
   Летали редкие чайки. И всё это было из другого, не ведомого ранее, мира.
  
   Родители появились минут через пятнадцать. Женька успел выкурить сигарету и сидел, жуя стебелёк незнакомой ему травы. Отец поставил сумку на землю и зачем-то внимательно посмотрел на сына, не произнося ни слова. Ленка бросилась к матери и, покатываясь от хохота, защебетала:
   - Мама, мамочка, он такой чудной... Знаешь, что он сказал? - Беленькое чернеется. Разве такое возможно? Тогда что же получается - чёрненькое белеется, да? Ой, ха-ха-ха! Ой, не могу! Сил моих нет больше его слушать. А знаешь, какую он считалочку мне рассказал, - не останавливаясь, тараторила сестрёнка. Вот послушай:
   - Десять негритят пошли купаться в море...
   Ленка говорила, говорила, а мать смотрела на дочь и улыбалась по-доброму, сердечно - так, как могут улыбаться только любящие матери. А этого Женька никогда в своей жизни не видел.
  
   Глава 5. Непрошенные воспоминания
  
   Женька смотрел на радостных сестрёнку и мать, и от всей души завидовал Ленкиному счастью. Счастью, которое, незнамо почему, обошло его детство стороной.
  
   Родился он осенью сорок шестого. Родился на Украине, освобождённой от войны три года назад. Из пустынного Житомира на Волгу, в город в котором на ипподроме жила бабушка Екатерина Матвеевна, добирались 'на перекладных'. Но этого, как он не силился, Женька не помнил. Жила бабушка в доме, где было две комнаты разделённые русской печкой с полатями под потолком.
   Этот дом, числился как "служебное строение". Бабушка получила его незадолго до войны. Получила после того, как была принята на работу сторожем на ипподром, которым так гордился город Саратов.
  
   Сторожка стояла за огроменным забором с такими же, огроменными, воротами. И забор, и ворота отделяли его от внешнего мира. Бабушка - это всё, кто у Женьки был.
   Иногда приходил дядя Юра в новенькой форме суворовца, и Женька, из-за дверного проёма, наблюдал, как бабушка поила сына чаем. Ещё реже в доме появлялась тётенька, от которой противно пахло лекарствами. Она торопливо чмокала Женю в щёку, выкладывала на стол продукты и также торопливо рассказывала бабушке о том, куда ездила с санитарным поездом и куда поедут в этот раз.
   Когда тётенька уходила, целуя их на прощание, то бабушка говорила, что это приходила его мама. Но он не знал кто такая "мама". Она, давным-давно, оставив их наедине, стала ездить в другие города, чтобы лечить больных людей. В тех городах ещё не было больниц, а больные были. Вот тётенька и ездила.
   О том, что у Жени должен быть ещё и папа он тоже не знал. Даже слово такое - "папа" ему было незнакомо. Друзей у него также не было. Всё это - и мама, и папа, и друзья - оставались по ту сторону забора и были ему неизвестны. А выходить за забор Женя боялся. Он только с бабушкой ничего не боялся. С ней было всегда хорошо, спокойно, радостно.
  
   Но однажды вечером дверь отворилась и в комнату вошёл человек в военной форме. Женя в то время палочку строгал у печки. А поднял головку и увидел вошедшего дяденьку. Военный тот у дверей стоял. Фуражку снял и смотрел на Женьку пристально, молча, чуть улыбаясь.
   Глянул он в глаза дяденьки недоуменно и... как будто взорвалось в нём что-то:
   - Папа! Папочка! Папулечка! - вырвалось из него. И кинулся Женька военному на шею. Тот обнял Женьку крепко. Прижал к себе. И запомнился ему на всю жизнь, что вкусно пахло от папулечки одеколоном и папиросами. Больше он ничего не помнил.
   Только обрывками из детской памяти приходили к нему видения пыхтящего паровоза везущего его с тётенькой в неведомые края. Теперь он знал, что у всех мальчиков бывают мамы и что тётенька эта и есть его мама.
   Потом был огромный автомобиль ЗиМ с откидными сидениями в салоне. И маленькая-маленькая комнатка в большом, не виданном Женькой ранее, доме на проспекте Сталина.
   Так начал он жить в Ленинграде. И было это в далёком 1951 году.
  
   Квартира, в которой поселился Женька со своими родителями, была огроменной, как поле вокруг бабушкиной избушки. Там была и кухня с тремя печками, и ванная комната с титаном, где грелась от огня горячая вода, и, даже, туалет, где постоянно журчала водичка. Только пить эту водичку было нельзя. Почему? - это было непонятно.
   А ещё в квартире был длинный-предлинный коридор с множеством дверей. И за каждой из дверей жили тётеньки и дяди со своими детишками. Только ходить к ним было нельзя - считалось неприличным.
  
   В тот день мама ещё с утра сказала, что сегодня будет 'банный день'. В этот день можно будет купаться в ванной, в горячей воде. Для этого она куда-то сходила и принесла охапку дров. Затопила титан и, пока вода согревалась, сказала:
   - Если хочешь, то можешь пойти погулять во дворе. Только далеко не уходи. Когда я тебя позову ты придёшь и мы будем купаться. Всё понял?
   Женька радостно кивнул, надел пальтишко, тюбетейку и стремглав побежал на улицу. Там было весело среди таких же, как он, мальчиков и девочек. Они, завидев товарища, дружно позвали его играть в прятки. Эту игру он любил. Ему всегда удавалось спрятаться так, что его никто не находил. Вот и в этот раз...
   - Же-е-ня-а-а!! - дружно, хором кричали ребятишки, отчаявшись найти последнего из своей компании. - Же-е-ня-а-а, тебя мама зовё-ё-ёт!
   Услышав об этом, он сразу вспомнил про "банный день" и, быстро соскочив с крыши дровяного сарая, побежал домой. Дома в маленькой комнатушке за столом сидела мама и горько плакала. Оказывается, ихнее время мыться кончилось, и в ванной мылись соседи. Но Женя этого не знал. Он подошёл к маме, чтобы узнать, почему она плачет. Но в этот миг боль ожгла его лицо и тётенька прокричала:
   - Все беды мои от тебя. Уж лучше бы я ещё грудным придушила тебя подушкой...
   Женька, стиснув от нестерпимой боли зубы, протиснулся в угол, где стоял чёрный чемодан. Сел на него и подумал:
   - "Наверное, так было бы лучше".
  
   Шли годы. Женя взрослел и с нетерпением ждал, когда наступит время, и он пойдёт в школу. А пока жизнь шла своим чередом. У него появился братик, но был он таким маленьким, что играть с ним было нельзя. И ещё папулечка, на работе, получил новую комнату, где они, всей семьёй, встретили Новый год. Комната была большая, почти огроменная и с балконом. Здесь он любил сидеть на приступочке и наблюдать за проезжающими машинами. Наблюдая за ними мысленно представлял себя шофёром огромного грузовика.
   Незаметно подошло время и наступило первое сентября. Женька пошёл в школу. В первый класс. Все ребята шли в школу в форме. У Жени же был зелёный вельветовый костюмчик с короткими штанишками. Ему формы просто не хватило. Он всё лето строил дачу, землю под которую папе дали на заводе.
   Утром Женя просыпался под весёлые звуки цоканья топора, стук молотка или вжиканье пилы. Он знал, что это работает его папа. Ему было очень неловко от того, что папа работает без его помощи. Вскакивал с лежанки в оборудованной землянке и босиком, в одних трусиках, выбегал на улицу, сжимая в руке топорик.
   И папа сразу находил ему работу: собрать в кучку щепки, убрать в сторону ветки, сбегать к ручью за водой с двумя бутылками. Но самое интересное занятие для Жени было выпрямлять ранее вытащенные из старых досок кривые ржавые гвозди. Эти гвозди папа забивал в доски, брусья, брёвна и посередине лужайки, между воронками от бомб, постепенно появлялся их дом. Дом, в котором совсем скоро они будут жить.
   Но лето кончилось. И в последний выходной августа месяца они с папой отправились в город. Через лес, по тропинке вышли к железнодорожной станции и долго ехали в прокуренном вагоне, где ездили только настоящие дяденьки-мужики.
  
   От первого сентября в памяти Жени сохранилось только то, что после четвёртого урока, когда все первоклассники высыпали на школьный двор, его никто не встретил. Всех встречали мамы, бабушки или папы, а его никто. И он пошёл домой слегка огорчённый.
   Дома он спросил маму: - Почему его не встретили? И мама сказала, что считает сына уже взрослым и самостоятельным, способным прийти домой без провожатых. А те, кого сегодня встречали - "мамочкины детки".
   Гордый таким объяснением Женя взялся помыть посуду. Посуду мыли на кухне, в общей раковине. Он усердно намыливал тряпочку мылом, тёр тарелку и ополаскивал всё водой из-под крана.
   На кухне две соседки готовили еду и о чём-то разговаривали. Женя прислушался. Прислушался, может быть, впервые в своей жизни. То, что он услышал, повергло его в смятение.
   Оказывается, его папа строит дачу на его костях - "вон у них сын худющий какой". И, что форму ему не купили потому, что у его родителей денег нет. А вельветовые костюмы, в которых ещё год назад все ходили в школу, продавались "задаром". И что эти вкуснейшие котлеты, которые он разогрел себе на обед, у соседки даже кошка не ест потому, что они магазинные.
   Сложив вымытую посуду стопочкой на столе, Женя вошёл комнату. Мама занималась братиком, который ползая по оттоманке, норовил соскользнуть на пол и убежать в дальний угол, смешно взмахивая ручонками.
   Женя застелил обеденный стол газетой. Разложил тетради и учебники, и стал старательно выписывать палочки и крючочки. Это было его домашним заданием. Закончив делать уроки и прибрав на столе, он подошёл к маме. Облокотился на её колени, и спросил, глядя в лицо:
   - А это правда, что мы бедные?
   Мама помолчала немного и, погладив Женю по голове, сказала:
   - Ничего, сынок. Скоро я пойду работать, и всё образуется. Но ты должен будешь мне помочь. В садике нет места для твоего братика, и тебе придётся с ним посидеть. Я буду уходить на работу после того, как ты вернёшься из школы. А там и папа скоро придёт...
  
   К новогоднему празднику Жене купили школьную форму и новые ботинки. Он будет ходить в школу в гимнастёрке с подшитым белым воротничком. Чёрным ремнём с жёлтой пряжкой, на которой была буква "Ш". И в брюках. Теперь никто не посмеет назвать его бедным. Жаль, что начались каникулы.
  
   Читать Женя научился быстро. Он, почти каждую неделю приходил в школьную библиотеку и, задрав голову, смотрел на тётю, которая выдавала книги из-за высокой перегородки, просил почитать что-нибудь интересное.
   Однажды ему досталась книга - "Сказки" Шарля Перро. Там было много разных сказок, но особенно ему запомнилась "Мальчик с пальчик". Из неё он узнал, что не только его родители живут бедно. И что из этой бедности можно выбраться. Нужно только уйти из дома. Ещё можно забрать с собой братишку. Тогда родителям совсем станет жить хорошо. Им всегда будет хватать денег. Даже на строительство дачи останется.
   А жить можно в лесу. Там, Женя сам это видел, ещё с войны осталось множество землянок оборудованных и столами, и скамейками. А в некоторых даже печки были сделанные из железных бочек. Питаться можно грибами, ягодами, орехами. В сосновом бору шишек было видимо-невидимо.
   Но что-то удерживало Женю от исполнения этого решения. Что? - этого он не знал, а догадаться никак не мог. Помог случай.
  
   Костя Филатов жил в соседнем подъезде. Был он мальчиком аккуратным. Ходил в школьной форме потому, что его папа был начальником на заводе. А ещё у него было кино. Это такой аппарат, куда заправлялась лента с картинками и картинки эта высвечивалась на простынь, которую вешали вместо экрана. Оставалось крутить колёсико и картинки на простыне менялись. Под ними было что-то написано и всегда было понятно о происходившем в кинофильме. Это было так здорово!
   В тот день, после школы, Костя позвал Женю посмотреть фильмы. И он с радостью согласился. За просмотром они и не заметили, что на улице стало темно и что давным-давно пора было быть дома. Напомнили ему об этом Костины родители, которые уже пришли с работы.
   С радостными впечатлениями он ворвался в комнату желая рассказать и маме, и папе о том, какие фильмы он видел...
   Сильные отцовские руки скрутили Женьку, и тот оказался скрюченным между ног папы.
   Мама, торопясь, протянула отчиму верёвку и...
   Женька не плакал - нет! Он только подвывал, когда боль в пояснице была совсем нестерпимой. В конце концов, ему на глаза наваливалась темнота, и он не чувствовал ничего.
   - Хватит! Достаточно, Гриша! - услышал он издалека голос тётеньки, которую звал мамой.
   Папа ослабил ноги, и Женька рухнул на пол не в силах пошевелиться.
   - Чего застыл? - раздалось откуда-то сверху. - Марш в угол и на колени, щенок!
   Жрать сегодня не получишь...
  
   Перед сном папа всегда слушал "Последние известия" по радио. Потом звучал Гимн Советского Союза, после которого строгий женский голос говорил:
   - Спокойной ночи, товарищи!
   Женька, стоя в углу на коленях, из последних сил старался не застонать. Боль в коленках, пальцах ног была настолько нестерпимой, что не было сил ждать, когда потушат свет, и можно будет присесть, чтобы дать ногам отдохнуть.
  
   Разбудила его мама. Разбудила словами:
   - Просыпайся. Пора собираться в школу.
   Превозмогая боль во всём теле, он поднялся с паркета и, не имея сил разогнуться, проковылял в туалет и ванную комнату умываться. На завтрак была геркулесовая каша на разведённом сухом молоке, которое называли 'американским'. Женька, не чувствуя вкуса, заглатывал её ложка за ложкой и всё никак не мог понять: - "Почему так болит голова? Вроде бы он нигде ею не ударялся".
   Провожая сына мама, свесившись над лестничным пролётом, сказала наставительно:
   - Веди себя хорошо. И не вздумай получить двойку. Получишь - домой можешь не приходить.
   Ну, а как же её можно было не получить, когда у него не было времени выполнить домашнее задание. В результате не одна, а две двойки появились у Женьки в дневнике - за невыполненные письменные работы по русскому языку и арифметике. Правда, среди них стояла пятёрка по чтению. Но, что делать с двойками?!
   Решено - пора уходить.
   - "Вот только схожу во двор, посмотрю, как играют ребята, и поеду в лес, в землянку".
   Правда, спичками Женька не запасся - как растопить печь? Но, подумав хорошенько, он решил, что особой беды в этом нет. Сейчас в лесу много снега навалило. Значит и землянку завалило большим сугробом. А в книжке писали, что звери не замерзаем в любую стужу потому, как их снег утепляет. Нужно только закопаться в него поглубже.
   - "Вот и в моей землянке будет тепло", - решил Женька и прибавил шагу, чтобы поиграть напоследок и попрощаться с товарищами.
  
   О том, что Женьку выгнали из дома, было известно всем - и ребятам и дворничихе тёте Нине. Весть о том, что он получил две двойки за один день, распространилась раньше, чем тот оказался во дворе. Но Женька, как ни в чём не бывало, подобрав на помойке подходящую палку, принялся играть в хоккей, гоняя консервную банку от ворот до ворот. Он даже не видел в кухонном окне своей квартиры лица матери время от времени выглядывающей во двор.
   Всё кончилось в одночасье. Женька, решив просочиться к хоккейным воротам противника вдоль стены дома, в котором проживал, оказался загнанным в угол между домом и деревянным гаражом. В этот момент дворничиха тётя Нина накинулась на него, схватила, оторвала от асфальта и, подхватив другой рукой портфель, потащила, болтающего ногами Женьку домой. Напрасно он вырывался и кричал, что мама сама его выгнала, что он "законно" теперь свободный. Запыхавшаяся дворничиха, с трудом преодолевая последние ступени лестничного марша, кричала осипшим от перенапряжения голосом:
   - Тося, помогай, он сейчас вырвется!
   Вдвоём, за руки и за ноги, тётки втащили Женьку в коридор квартиры, и тот рухнул на пол, со слезами на глазах, видя, как закрывается дверь, за которой оставалась мечта сделать семью обеспеченной, а себя свободным.
  
   Шли годы. Женька давно вышел из детского возраста. Превратился в статного симпатичного парня. На него уже поглядывали девчонки и во дворе, и в школе. Но дружбы ни с кем не было. С ним запрещали дружить. Сгусток озлобленности и недоверия ко всему происходящему в жизни вселились в него, и он не желал с ним расставаться. Тяжёлый взгляд исподлобья, готовность ударить всякого вставшего на пути, облить самыми грязными словами любого из взрослых - были его защитной реакцией на всё окружающее.
   Откуда в нём это появилось - Женька не знал. Даже не задумывался над этим. От такого поведения он чувствовал себя свободным. А именно этого ему не хватало.
  
   Закончилось всё словами тётки в чёрном пиджаке и со значком на лацкане:
   - Именем Российской Советской Федеративной Социа-а-а ...
  
   Глава 6. Дома
  
   Вдали показались какие-то строения. Увидев их, Женька невольно замедлил шаг. Он понял - там его ждёт неизвестность.
  
   - Вот мы и дома, - сказал отец, догоняя его.
   - Фигушки. До этого дома ещё километра два топать, - промолвила Томка.
   Женька остановился. Его охватила тревога. Он ещё не знал что это. Но такое наваливалось на него всегда, когда вот-вот должна разразиться беда.
   - Устал? - спросил отец.
   - Нет. Почему устал? Всё нормально, папа, - и зачем-то отвёл взгляд.
   Они поменялись местами. Теперь Женька шёл позади всех. Ленка всё так же сидела у него на плечах. Уснула, положив головку на руку, которой обнимала брата.
   Через полчаса они подходили к побелённому бараку с шиферной крышей. Квартира, в которой Женьке предстояло жить, имела отдельный вход. Сени, кладовка, большая комната, комната поменьше. Воздух свежий, не спёртый. Окна помытые. На столе белая скатерть. Диван. Слоники. Трюмо с огромным зеркалом...
   - 'Значит, это - их дом, - подумалось Женьке. - Не похоже на деревенское жильё'.
  
   Ленка прыгала по комнате. Томка сидела на крыльце, подперев голову руками. Отец, сняв фуражку, китель, галстук, сидел на диване, разглядывая запылённые хромочи. Тетя Маруся распаковывала чемодан и сумку, доставая вещи и продукты.
   - Женя - позвала мачеха. - Там в сенях вёдра стоят. Принеси воды. Колодец за бараком. Не далеко.
   Ни слова не говоря, он взял вёдра и, оглядываясь по сторонам, пошёл к колодцу. С другой стороны барака, на крыльце, сидели трое мужиков и о чём-то разговаривали.
   Женька, проходя мимо, поздоровался. Те не ответили.
  
   Переливая воду из колодезного ведра в свои, Женька вдруг услышал:
   - Хозяин приехал. А это сын его. То ли из Москвы, то ли ещё откуда. Говорят, он там милиционера зарезал. Так его отец от расстрела сюда привёз. Теперь держитесь, шавки. Он вам здесь всех девок перепортит.
   Отставив ведро в сторону, Женька, стремительно наливаясь гневом, медленно подходил к говорившему. Тот поднялся и оказался на голову выше него. Отступать было нельзя. Женька это твёрдо знал. И бить надо первому. Это он давно усвоил. И вот, когда до говорившего остался ещё шаг, громогласный голос разорвал деревенскую тишину:
   - Женя! Назад! Не сметь!
   Женька оглянулся. Отец стоял посередине улицы в расстёгнутой рубахе.
   - Марш домой!..
   Женька повернулся и пошёл за вёдрами. А за спиной:
   - Никодимов, ко мне!
   - Слушаюсь, гражданин начальник.
   - Марш в зону. Надзирателю доложите, что я сделал вам замечание, - и ушёл, чеканя шаг, гордо подняв голову.
  
   Вечером отец рано лёг спать. Оказывается, его работа начинается в пять часов утра. Женька ещё два раза сходил за водой. (Мужиков уже не было.) Тётя Маруся помыла Ленку в тазике и уложила её в постель на диване. Томка тоже должна спать на диване. А Женьке постелили в кладовке.
   Спать не хотелось. Он подошёл к мачехе и спросил:
   - А что здесь раньше было, тётя Маруся?
   - Тюрьма, Женя, была. Большая, большая тюрьма. А сейчас от неё только лагерь остался. Где твой отец работает. Ты пройдись по дороге вниз. Увидишь слева. Только далеко не ходи. Поздно уже. Вернёшься, дверь на крючок закрой. Мы уже спать будем.
   Женька опешил от такого доверия. Он уже привык, что по вечерам ему гулять запрещено. Но тётя Маруся поняла его замешательство по-своему:
   - Иди, Женя. И ничего не бойся. Теперь тебя никто не обидит. Ты сам им себя показал.
  
   Женька вышел на улицу. Обошёл барак и оказался на дороге, уходящей в сумерки вечера. Где-то недалеко небо было освещено заревом света. Он пошёл на этот свет и увидел ряды колючей проволоки, деревянный забор с козырьками в обе стороны, из той же колючки, и сторожевые вышки. Всё это было освещено прожекторами и гирляндами фонарей. Он подошёл ближе. Раздался лязг железной цепи и злое урчание овчарки. Женька непроизвольно отпрянул на дорогу и повернул назад, к дому.
   Но тут весёлые переборы гармошки и чей-то молодой смех донёсся до его слуха. Он пошёл на звук веселья и оказался у барака без окон, с широкой, распахнутой настежь, дверью, из которой струился свет. Женька вошёл и попал в длинное помещение, где лихо отплясывали девчонки школьного возраста и пацаны-малолетки. Гармошка разрывалась аккордами.
   И вдруг всё смолкло. Женька увидел, что присутствующие недоуменно смотрят на него, разглядывая.
   - Ну, что замолчали? - сказал он громко, широко улыбаясь. - Танцуйте. Я посмотреть зашёл.
   Гармонист, парень лет пятнадцати, сперва медленно, потом всё быстрее и громче начал выводить: - "Ой, полным полна моя коробочка..." Девчонки стали отбивать такт мелодии каблуками, дружно взвизгивая при переходах в другую тональность. Женька стоял, прислонившись к столбу, и улыбался. Так хорошо ему давно не было.
  
   И тут к нему подошла одна. Белобрысая, две косички на плечах, в нежно-голубом платье. Как-то виновато глянув в пол, она протянула Женьке руку и, тряхнув косичками, сказала:
   - Пойдём?..
   Женька понял, что давно хочет, чтобы его пригласили. Их ладони встретились в полумраке барачного зала , и Женька без смущения вошёл в круг отплясывающих ребят.
  
   Танцевать Женька любил. Правда, его никто этому не учил. Это дарование было в нём всегда. Откуда? Он и сам не знал.
   Буквально через минуту он понял, что места ему мало. Ребята всё расступались и расступались пред его натиском. А он с радостной лихостью шёл вприсядку, кружился вслед за белобрысой, и яростно шёл "мельницей", то обгоняя свою напарницу, то догоняя её в ритме пляски.
   Женька давно не чувствовал в своём теле такого юного задора, сумасшедшего ритма, этой страстной удали. Ему хотелось плясать и плясать назло всем невзгодам постигшим его в Питере...
  
   Свет потух мгновенно. Женька, потеряв всякую ориентацию, остановился как вкопанный. Кто-то засвистел, кто-то заулюлюкал, завизжали девчонки. Куда идти Женька не знал. И тут рядом раздался голос белобрысой:
   - У нас всегда в одиннадцать свет выключают. Давай руку. Я тебя выведу.
   Через десяток шагов Женька оказался на улице. Полноликая луна повисла над землёй и была такой близкой, что, казалось, до неё можно было добежать. Глянув вверх, Женька ахнул: огромные звёзды висели над ним, освещая ночную темень небосвода и тишина. Звенящая тишина и покой наполнили Женькино сознание.
  
   Глава 7. Семья
  
   Проснулся он поздно. Проснулся оттого, что засвербило в носу. Но прежде чем чихнуть, он увидел Ленку. Она стояла рядом с пёрышком в руке и, увидев, что Женька открыл глаза, ойкнула спрятав руки за спину. Женька улыбнулся и с наслаждением потянулся.
   - Женя. Ну, вставай. Мне без тебя плохо. Вставай, давай. А то дома никого нет, и мне скучно.
   Женька вскочил с постели, натянул брюки и вышел в сени где висел рукомойник. Умывшись, причесавшись, он обнял сестрёнку, чмокнул её в щёку и сказал:
   - Чуть-чуть подожди. Я сейчас за водой сбегаю.
   Когда он вернулся, Ленка, пригорюнившись, сидела за столом:
   - Тома к Свете побежала. А тебе записку оставила. Вот.
   - "Обед в двенадцать. Будь дома." - прочитал Женька. - А сейчас сколько? Ого, скоро одиннадцать.
  
   - Лена, а Лен, - обратился Женька к сестре. - Скоро родители придут. Давай им стол накроем. Ты знаешь, где что лежит? Они придут, а у нас всё готово. Кушайте, пожалуйста.
   - Где лежит, я знаю - сказала Ленка, выходя из-за стола. - Только кушать нечего. Мама ничего не приготовила. Её на работу срочно вызвали. Там заболел кто-то. Вот она и побежала.
   - 'Нечего' - говоришь, - в задумчивости произнёс Женька и тут же, улыбнувшись сестрёнке, сказал: - А мы сами приготовим.
   - Приготовим, приготовим... А продукты где? Продукты мама носит. А она ещё не пришла.
   - Так мы картошки нажарим. Я в сенях целое ведро видел. А на подоконнике вон лук лежит. Соль то, я надеюсь, есть?
   - Соль есть. Только масла нет. Мама ещё не принесла.
   - А мы картошку на воде пожарим. Знаешь, как вкусно будет.
   - На воде? Ха-ха-ха! Кто же на воде жарит? На воде картошку варят. Ты что, не знаешь?
   - Ленк, хватит болтать. Давай за дело приниматься. Сейчас родители придут, а у нас ещё "конь не валялся".
   - Конь не валялся? Какой конь? Из лагеря что ли? Мы что, коня будем кушать? Нам же его не съесть...
   Ничего не ответив, Женька расстелил газету и принялся чистить картошку.
   - Эх, нам бы укропчику для неё - мечтательно произнёс Женька. - Да, где его взять?
   - Укроп это просто. Вон на грядке растёт. Видишь? У нас огород там. Там и морковка и лук зелёный...
   - Так что же ты сидишь? Марш за укропом. И морковки надёргай. Салат будем делать.
  
   Так за разговорами они готовили обед.
   Жарить картошку на воде он научился у матери. И у него самого сейчас получалось неплохо. К приходу Тамары стол у них был накрыт. На плитке дозревала картошка. В миске лежала с горкой натёртая морковка, перемешанная с сахаром. Лежал свежий пучок лука. Хлеб принесла Тамара, который Женька нарезал тонкими ровными кусками, уложив его на тарелку. К приходу родителей все чинно сидели за столом.
   Женька поставил в центр стола сковородку и снял крышку. Сразу по комнате разнёсся такой картофельный аромат сдобренный запахом жареного лука и свежезарезанного укропа, что у самого Женьки слюнки потекли.
   Обедали весело, с разговорами, прямо со сковороды, отодвинув тарелки в сторону. Ели ложками.
   - Так вкуснее, - сказал Женька и все c ним согласились.
   В конце обеда отец, ковыряя спичкой во рту, пристально глядя Женьке в глаза, непонятно спросил:
   - Кто же ты есть на самом деле, сын?
   И тут же, перебив самого себя, обратился к жене:
   - А ты знаешь, Муся, что наш Женя танцор отменный?
   - Да, уже слышала. Весь посёлок только о том и говорит, как они вчера с Люськой Токаревой отплясывали.
   Женька смутился. Он уже и не помнил, когда его последний раз хвалили. Он даже не придал значения тому, что информация о проведённом Женькой вчерашнем вечере была известна родителям.
  
   Глава 8. Новые друзья
  
   После обеда тётя Маруся осталась дома. Занялась готовкой.
   Отец ушёл на службу, пообещав вернуться пораньше. Томка убежала к Светке Непомнящей. Ленку уложили спать. Женька, ещё раньше заметив книжный стеллаж, рассматривал корешки книг. "Толстой, Горький, Чернышевский, Радищев... Это всё не интересно.
   Ага, вот "История Великой Отечественной войны". Пять томов.
   А это что такое? - БСЭ. Что бы это значило?
   Женька снял с полки толстенную книгу и прочитал - "Большая Советская Энциклопедия".
   Энциклопедия - это что такое? Такого слова Женька в своей жизни не встречал. Он раскрыл книгу посередине.
   Слова какие-то. И против каждого слова объяснение, что слово означает. Интересно! Это же можно и без школы все науки изучить, - подумал Женька.
  
   - Женя, к тебе пришли, - раздался из большой комнаты голос мачехи. Женька, поставив энциклопедию на место, вышел из родительской спальни. В дверях стояли двое пацанов, удивительно похожих друг на друга. Были они вихрастые, светловолосые, с облупленными от солнца носами. Один из них держал в руках футбольный мяч.
   - Пойдём в футбол играть? У нас нападающего не хватает. Мы сегодня с ИТР играем.
   Футбол Женька не любил. Но быть нападающим согласился. Он вопросительно посмотрел на тётю Марусю.
   - Иди, Женя. Иди, раз тебя ребята зовут. Только сними светлую рубашку. И вообще иди в майке. На улице жарко.
   Женька скинул рубашку и выскочил на улицу.
   - Меня Сашкой звать, а это Витька. Мы братья, если заметил. Фамилия наша - Таюшевы. А живём вон в том бараке.
   - А меня Женькой кличут.
   - Это мы уже знаем. Ты откуда? Говорят из Москвы?
   - Нет. Я из Питера. Из Ленинграда, то есть.
   - Ух, ты! Из Ленинграда, - восхищённо произнёс Витька, глядя на Женьку широко открытыми голубыми-голубыми глазами.
   - ЗдОрово! А мы сегодня с ИТРовцами играем. Они в прошлый раз у нас выиграли, а сегодня мы им накостыляем. Мы на тебя играть будем. У тебя какая нога ударная - левая или правая?
   Женька не знал что такое "ударная нога". А чтобы не показать своего незнания сказал: - А мне без разницы.
   И замолчал, краснея.
  
   Футбольное поле представляло собой вытоптанную площадку с одними воротами. На ней уже собралась ребятня, сидевшая кучкой и о чём-то яростно споря. Витька, Сашка и Женька подошли и все поднялись, не обращая на новенького никакого внимания. Разбились на две группы поровну. На ворота поставили лишнего - кто без пары остался.
   Встреча началась. Играли в одни ворота. И Женька сразу понял, что тут главное - гол забить, а кто забил и от какой команды - не важно.
   Женька носился как угорелый. Обходя и своих и ИТРовцев. Он просто не знал никого в лицо. Отзывался только на клич: - Женька,пас!
   Несколько раз он летел кувырком от столкновения с кем-то. Один раз получил под-дых от нескладного, выше его на полголовы, очкарика. На удары по ногам он не обращал внимания... И его рвение увенчалось успехом. Он забил всё-таки гол. И этот гол был победным. Потому, что играли до трёх голов.
   Запыхавшись, ошалев от футбольной битвы, все тут же повалились на землю. Рядом с Женькой лежал Витька Таюшев и прерывисто, от сбитого дыхания, произнёс:
   - А ты не соврал. У тебя и правда обе ноги ударные. Я ведь сперва не поверил.
   И тут же, глядя в небо, запел. Запел тихо, мелодично:
  
   Надо мной - небо синее, голубой простор.
   Облака лебединые...
   Через все расстояния, через все ожидания
   Я пройду, но найду путь к тебе одной.
  
   Женька посмотрел ввысь, и в который раз поразился синеве неба и ажурной красоте плывущих облаков. Это вам не в Питере с его постоянно холодным небом и свинцовыми облаками, изрыгающими вечный дождь.
   Витька повернулся на живот и тут же толкнул Женьку в бок:
   - Глянь. Твоя Томка идёт. Наверное, за тобой.
   Повернув голову, Женька увидел сестру.
   Не доходя до мальчишек, она остановилась и прокричала:
   - Женя, иди домой. Папа пришёл. Пора ужинать.
   Женька, не без сожаления, поднялся и пошёл к ней навстречу.
   - Эй, Питерский, - услыхал он вослед:
   - Приходи вечером. Мы у клуба собираемся.
   - Хорошо. Приду, - прокричал Женька и, прощаясь, помахал рукой.
  
   Глава 9. Приближение беды
  
   Подойдя к Тамаре, Женька спросил: - Томк, а что такое ИТР?
   - А я знаю? Посёлок так называется.
   - А где он? Далеко?
   - Да, сразу за зоной. Здесь много посёлков. Мы во Втором городке живём. Потом зона. За зоной ИТР. А вон там, видишь вдалеке, - показала Томка оборачиваясь, - Рабочий посёлок. За ним Первый городок. А уже потом станция железнодорожная. "Возрождение" называется. Её не видно отсюда. И всё это вокруг дороги, по которой мы идём. Она раньше чьим-то именем называлась. Но я не помню - до нас это было. Он потом шпионом оказался. А дорогу эту теперь улицей Ленина зовут.
   - А ещё здесь есть посёлки?
   - Есть, конечно. На берегу Волги. Там деревни разные. Воробьёвку ты знаешь - мы туда на "трамвайчике" приплыли. Потом Михайлёвка идёт. За ней Чёрный затон... А ещё совхоз есть. Его "Номер 58" зовут. Почему? Не знаю. Совхоз и совхоз. Ведь это он всю округу пшеницей да кукурузой засевает...
   Слушай, а извозился ты - страшно смотреть на тебя. Пойдём-ка к колонке, обмоешься. Я тебе воду подержу. А то тебя в дом страшно пускать.
   Они подошли к какой-то металлической тумбе с торчащими в разные стороны железяками. Томка всем телом навалилась на одну из них, а из другой хлынула упругая струя воды, окатив Женькины ноги холоднючими брызгами. Он поднырнул под ледяную струю и, сдерживая дыхание, с подвываниями, стал смывать с себя пот и пыль футбольной баталии.
   Томка сама остановила воду:
   - Хватит. А то застудишься ещё.
   По дороге Женька обсох и согрелся. Только подмышками чувствовалась приятная прохлада.
  
   Дома Женька ещё раз вымыл руки с мылом и вошёл в комнату. Вся семья уже сидела за столом.
   Отец ел медленно, с расстановкой. Всякий раз, опустив ложку в тарелку, смотрел в неё, как бы раздумывая - хочет ли он ещё. Томка ела лениво, не отрывая взгляда от окна даже тогда, когда черпала из тарелки. Ленка полоскала ложку в щах в ожидании, когда ей намажут булку маслом. Тётя Маруся сидела рядом и не ела ничего. У неё даже тарелки не было. Она намазывала маслом Ленке кусок булки и что-то говорила отцу о работе. Рядом с отцом стояла тарелка для Женьки.
   Только сейчас он почувствовал насколько голоден. Схватив два куска булки в одну руку, он накинулся на щи как на врага и вмиг сметал содержимое. Приятная сытость разливалась по всему телу. Женька отложил ложку, когда отец ещё только доедал щи, низко наклонив голову почему-то давясь от смеха. Томка тоже, широко распахнув гляделки, уставилась на брата. А Ленка глядела не на него, а в Женькину тарелку и с недоверием спросила:
   - Что, уже всё съел?..
   Отец не выдержал и, смеясь, сказал:
   - Вот, дочки, учитесь, как кушать надо.
   Ленка тут же быстро, быстро заработала ложкой, расплёскивая щи и на себя и на скатерть. Отец уже хохотал вовсю. Тётя Маруся смотрела растерянно то на Ленку, то на Томку, то на отца, порываясь что-то сказать. В это время раздался голос Ленки:
   - Нет. Я так не могу. У меня в рот не попадает.
   Женька, смущённый своим голодным азартом, смотрел под стол, всё больше и больше краснея.
   - Может тебе ещё налить, Женя? - спросила тётя Маруся.
   - Нет. Спасибо. Я уже сыт. Можно мне выйти из-за стола? - ответил Женька.
   - Иди, Женя, иди. А то ты нас на завтра без еды оставишь, - всё так же смеясь, сказал отец.
   Женька поднялся и, набравшись решимости, спросил:
   - А можно мне в клуб пойти? Меня ребята приглашали.
   - Иди, если хочешь. Только давай договоримся, чтобы в одиннадцать быть дома. Запомнил? - сказал отец.
   - Запомнил, запомнил - прокричал Женька уже из сеней и, спрыгнув с крыльца, помчался навстречу с новыми друзьями.
  
   Глава 10. Сорвался
  
   Свет в клубе так и не дали. Да и Юрка Морев, гармонист, не пришёл.
   Пацанва разбрелась по баракам. Девчонки, взявшись за руки, запели незнакомую жалостливую песню и растворились в сумерках наступившего вечера. Остались человек десять Женькиных сверстников. Кто-то предложил:
   - Айда в 'Рабочий'? Там сегодня кино крутят. Может, успеем.
   - Не успеем, - сказал нескладный очкарик, который днём играл за ИТР. - Оно уже началось. Пока дойдём - уже кончится. Лучше пошли на пруд. Искупаемся. Вода сейчас теплющая... Все согласились.
  
   Вышли на большак (улицу Ленина) и плотной толпой, мимо зоны, оказались в поле на еле различимой грунтовой дороге. Витька и Сашка Таюшевы загорланили во всё горло:
  
   Виновата ли я, виновата ли я,
   Виновата ли я, что люблю?
   Виновата ли я, что мой голос дрожал,
   Когда пела я песню ему...
  
   И все хором подхватывали:
  
   Виновата ли я, что мой голос дрожал...
  
   Допев со всеми эту лирическую песню в залихватском исполнении, Женька считал себя уже своим среди окружавших его ребят. В нём проснулись приблатнённые мотивчики питерского репертуара и он, с подвыванием, гнусаво затянул:
  
   Вспомним за мировую.
   Вспомним за жизнь блатную.
   Карты, рестораны и вино.
   Вспомним Демьяна-яна,
   Карманника Ивана,
   Как ходили вместе воровать.
  
   Из местных эту песню никто не знал. Никто Женьке не подпевал. Но, судя по тому, как дружно все подсвистывали в конце каждого куплета - песня нравилась...
  
   С пруда возвращались за полночь. Женька уже давно забыл, что обещал быть дома "не позже одиннадцати". Он шёл впереди ватаги и горланил, слыханную некоторыми из новых братков, песню:
  
   Граждане, послушайте меня,
   Гоп-со-смыком это буду я,
   Десять лет сидел за кражу,
   Из тюрьмы я не вылажу
   И тюрьма скучает без меня.
  
   Снова собрались у клуба. Ночь уже вступила в свои права. Но луна, поднявшись высоко в небо, освещала окрестности, очертив тени от бараков как в рисованном мультфильме. Делать было нечего. Весь Женькин репертуар был спет. Расходиться не хотелось. Женька уже жил в азарте атаманства и знал, что для закрепления авторитета нужно ещё что-нибудь придумать.
   - Айда бомбить огороды - предложил он.
   - А зачем? - спросил Витька Непочатых, тот, что носил очки.
   - Морковки надёргаем. Арбузов нарвём, чтобы буржуям не досталось - сказал Женька.
   - Буржуев здесь нет, - ответил Непочатых. - А морковки у меня самого в огороде полно. Арбузы ещё не вызрели. Их в рот не возьмёшь. И вообще поздно уже. По домам пора.
   Парни поднялись и, по-мужски попрощавшись за руку, разошлись каждый в свою сторону. С Женькой остались только братья Таюшевы и Сашка Маркелов.
   - Ну, что, шантрапа. Рванули по огородам? - не переставал подначивать Женька...
  
   Вернулись они через час.
   Усевшись на завалинке клуба, разложили морковку и три маленьких арбуза. Морковку надо было мыть, но воды не было. Арбузы разломали руками. Но они оказались такими неспелыми и невкусными, что их бросили тут же, рядом с морковкой. Решили идти по домам.
   Завернув за угол своего барака, Женька столкнулся с отцом. Держа фуражку в руке, одетый по форме он шёл на службу. Женька остановился, опустив голову.
   - Из дома ни на шаг. Только если мать куда пошлёт. Ждать меня. Вечером говорить с тобой буду, - произнёс отец и пошёл в сторону зоны, как всегда гордо держа голову.
   Женька подошёл к крыльцу, сел и задумался:
   - "Всё! Хана! Допелся чёрт на колокольне. Теперь - после двадцати одного "Запрещено!" И что же это за жизнь такая распроклятая?! Эх, ма-а".
   Он достал сигарету и закурил. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо вышла тётя Маруся в накинутом поверх ночной сорочки платке:
   - Кури, Женя. Кури - чего уж там. Всё-таки сорвался. Я чувствовала, что ты сорвёшься. А ведь хороший ты парень - добрый, ласковый... Кто же тебе заразу эту привил?..
   - Я знаю кто. Это город тебя искалечил. Не нашёл ты себя в Ленинграде. А душа у тебя хрупкая. Вот и дала трещину.
   - И чего тебе далась эта морковка? Вон у нас её огород целый. Зачем же на чужое-то зариться ?
   Женька поднял голову и с удивлением спросил:
   - Да откуда вы про морковку-то прознали? Это было-то час назад.
   - Э, Женя. Да у отца на триста вёрст в округе глаза и уши есть. Вот ты в Ленинграде "на стрёме" стоял, когда бандиты универмаг грабили, а отцу уже днём всё известно было. Жалко письмо его запоздало, а то бы без суда обошлось. Выслали бы тебя к нам в Возрождение по воле отца. Посидел бы полгодика в зоне. Там бы из тебя дурь-то выбили. Только после зоны я за тебя и гроша ломанного не дам...
   - Ты вот что, Женя - берись за ум скорей. От отца тебе всё равно не укрыться. И он от своего не отступится, если решил из тебя человека сделать... И Лену пожалей. Она вчера изревелась вся - без тебя спать не ложилась. Подумай о сёстрах. Тебе с ними ещё жить и жить. Вам дружить надо...
   - Ладно, докуривай и спать ложись. Я утром тебя будить не буду. А к отцову приходу чтобы как 'огурчик' был.
   Женька, сделав две последние затяжки, затушил о каблук сандалеты окурок, щёлкнул им в предрассветное утро и пошёл в свою кладовку.
  
   Через закрытую дверь кладовки Женька слышал, как пришёл отец. Через минуту дверь открылась, и Томка позвала его обедать.
   - Я не буду - сказал Женька.
   - Иди, Женя. Папа зовёт. И не серди его, очень тебя прошу.
   Женька встал и вошёл в комнату.
   - Вы меня звали? - спросил он, ни к кому не обращаясь.
   - Садись обедать, - сказал отец, не смотря на сына.
   - Я не хочу.
   - А я тебя не спрашиваю, хочешь ты или не хочешь. Я тебе приказываю: - Садись обедать!
   И столько в его голосе было калёного железа, что Женька не посмел ослушаться.
   Он подошёл к столу, сел, взял ложку и понял, что не может есть. Кусок не шёл ему в глотку. Кое-как, с большими усилиями он выхлебал вчерашние щи и, молча, положил ложку. Никто не проронил, ни слова.
   Отец уже давно закончил с обедом и, по привычке ковыряя спичкой во рту, смотрел в окно.
   - Да-а-а! Натворил ты делов , сынок. Но это я виноват. Надо было с тобой раньше разговоры разговаривать. Обнадёжил ты меня своим поведением с первого дня. Теперь умней буду.
   - С тобой мать разговаривала?
   Женька кивнул.
   - Всё понял?
   Женька снова кивнул.
   - Ну, если понял, то гуляй пока. Ещё раз сорвёшься - пощады не жди. Кто бы ни заступился за тебя, а я из тебя дурь выжгу.
   Встал, взял фуражку с дивана и ушёл.
  
   Женька поднял голову и огляделся.
   Тётя Маруся сидела, задумавшись, сложив руки на коленях. Томка по обычаю глядела в окно. Ленка набухшими от слёз глазами смотрела на брата.
  
   Глава 11. Беда
  
   Колька-рыжий был сирота. Подкидыш. Никто не помнил, когда он оказался в посёлке. Никто не знал, сколько Кольке лет. На вид ему было восемнадцать, но разум его оставался детским.
   Был он безграмотен. Кормился у всех по очереди. Одевали его в складчину. А он отрабатывал тем, что пас местное стадо. Это летом. А зимой работал истопником в местной столовой и бане.
   Женька знаком с ним не был. Но от ребят прознал, что Кольке выплатили летний аванс. Как пастуху. Аж, сто рублей. С этого и началось.
  
   Днём Кольку было не сыскать - поди, узнай, куда он погнал скотину в этот день. Но вечером, после шести, он непременно возвращался. Так случилось и в этот раз.
   Женька ждал его у посёлка уже давно. Но подошёл к Кольке только тогда, когда он остался один. Ещё через полчаса оба они задворками пробрались в ближайший овраг, затаренные бутылками с водкой и всякими разными консервами.
   Пили всю ночь. С первыми лучами солнца Женька уснул тут же в овраге. Колька же, как ни в чём не бывало, поднялся и пошёл в посёлок собирать скотину. Вернулся он часов в девять, неся ещё водки и рыбные консервы. Коровы да овцы привычно шли за ним следом, срывая на ходу, начавшую уже выгорать траву.
   Колька растолкал Женьку, и они снова начали пить, рассказывая друг другу были и небылицы. Так продолжалось трое суток. Потом Женьке стало плохо от выпитого, и он пошёл домой. До дома добрался к ночи. Все уже спали, но дверь была не заперта.
   Женька крадучись пробрался в кладовку. Только он положил голову на подушку, как ощутил, что стал стремительно куда-то падать. Падал долго. Целую вечность. Пока не заснул.
  
   Проснулся он от грубого удара в бок.
   С трудом разомкнув веки, увидел стоящего у кровати Мунтяна - солдата ВОХРовца.
   - Чего тебе? - промычал спросонья Женька.
   - Вставай! Ты арестован. Велено тебя в зону доставить.
   Ещё ничего не осознав, Женька перевернулся на живот, мыча что-то в ответ. Обжигающий удар заставил его прогнуться в позвоночнике.
   - Вставай! - рявкнул Мунтян. - А то волоком потащу.
   Ничего не понимая, Женька соскочил с кровати. Оказывается, он так и не разделся.
   Мунтян, захватив его голову подмышку, вытащил Женьку на улицу и сбросил с крыльца. Больно ударившись головой, тот окончательно пришёл в себя и понял что это конец. Пощады не будет. Ждать помощи, защиты неоткуда. С трудом поднявшись на ноги, покачиваясь, смотрел, как Мунтян пристёгивает к карабину штык.
   Взяв винтовку наперевес, солдат скомандовал:
   - Руки назад. Шагай вперёд. Не разговаривай. Шаг в сторону - буду стрелять.
  
   Женька шёл по Второму городку, по улице Ленина, мимо бараков, мимо колючего забора зоны, покачиваясь, спотыкаясь, с руками за спиной. Позади, молча подталкивая Женьку штыком, шёл Мунтян. Тот самый Мунтян с которым Женька подружился ещё две недели назад. Который, по-дружески, дал ему попробовать анаши. Который хвалил его отца - честный офицер. Который...
   Теперь этот самый Мунтян вёл Женьку в тюрьму.
  
   Глава 12. На зоне
  
   Вот и КПП. Деревянная дверь, за которой каждый день исчезал отец, уходя, как будто, в другой мир.
   Мунтян нажал кнопку звонка. Дверь открылась. Женька вошёл. Никого не было. Только железная решётка от пола до потолка впереди.
   Дверь закрылась. Оглянувшись, Женька увидел, что он один. Что-то щёлкнуло в помещении, зажужжало. Открылась решётка. Раздался металлический голос репродуктора исходивший отовсюду:
   - Проходи по одному.
   Женька был один. Он сделал шаг за порог решётки и остановился. Справа была металлическая дверь с глазком и закрытым "скворечником". Женька явственно чувствовал, что его кто-то рассматривает.
   Дверь открылась. За дверью стоял дядя Коля Назаров. Но уже не "дядя Коля" и даже не "старшина Назаров", а теперь - гражданин надзиратель. В руках у него была дубинка. Чёрная, увесистая.
   - Проходи - сказал гражданин надзиратель.
   Женька вошёл, держа руки всё также за спиной.
   - Лицом к стене. Руки на стену. Шаг назад. Ноги шире.
   Женька беспрекословно подчинялся, оказавшись в ужасно неудобной позе. Казалось - ещё чуть и он упадёт.
   Его стали обыскивать. Обыскивать всего, бесцеремонно, ощупывая как скотину. Непонятно почему брюки сами расстегнулись и упали вниз, застряв на коленях. Грубая, мужская ладонь ощупывала Женьке промежность и больно ковырялась в заднем проходе. Женькиному возмущению не было предела. Однако эта затянувшаяся процедура была закончена. Последовала команда:
   - Стоять смирно.
  
   Женька выпрямился, и брюки тут же упали на пол.
   - Руки назад. Вперёд марш!
   - А брюки? - проблеял Женька.
   - Скинь. Они тебе больше не понадобятся.
   Женька освободил ноги из брюк и пошёл к указанной деревянной двери. За дверью оказалась маленькая комнатка. Вдоль стенки стоял сколоченный из досок топчан, покрашенный красным суриком. Посреди комнаты стояла такая же ядовито-красная табуретка.
   Не входя в комнату, надзиратель скомандовал:
   - Раздеться. Снять с себя всё. Что не ясно?!! Одежду - в угол! - и сильно ударил дубинкой по двери.
   Вздрогнув, Женька стал скидывать с себя рубашку, майку, носки и остался в одних трусах.
   - Тебе что, сучонок, повторить надо?! Трусы долой!
   Женька повиновался. Дверь громко захлопнулась, и он остался один, дрожа от непонятного озноба. Но не с похмелья. Хмель давно прошёл.
  
   Откуда-то ни откуда появился старичок. Горбатенький, в сером застиранном халате с завязанными со спины тесёмками. Ни слова не говоря, он указал Женьке на топчан. Женька понял, что ему надо лечь. Старичок достал из кармана халата машинку для стрижки волос и, яростно щёлкая, стал выстригать Женькины волосы подмышками и внизу живота.
   Потом шершавой ладонью начал натирать стриженые места холодной, вонючей, пахнущей скипидаром мазью. Женька мгновенно стиснул зубы от беспощадной жгучей боли.
   Потом он сидел на табурете, прикрученном к полу и старик, той же машинкой, стриг его замечательную причёску, которой он всегда гордился. Сделав своё дело старик так же незаметно исчез.
   В растерянности Женька встал, потрогал себя за стриженую голову (зеркала не было) и понял, что постригли его не "налысо", что-то оставили.
  
   Так же неслышно и незаметно в комнате появился гражданин надзиратель Назаров. Но уже без дубинки.
   - Следуй за мной, - произнёс он без всяких интонаций.
   И Женька увидел сливающуюся с тёмно-синим цветом стен нишу. За ней была комната так же без окон, как и предыдущие. Вдоль стен стояли низкие, как в физкультурном зале школы, скамейки. На краю одной из них лежала стопка белья. Рядом стояли брезентовые тапки с подмётками из транспортёрной ленты, какие носили все заключённые.
   - Одевайся, - сказал надзиратель.
   Трусов, майки не было. Носки тоже не полагались. Женька надел на себя чуть великоватую робу - застиранную, с залатанными прорехами, с нечитаемым номером на левом кармане куртки и левой штанине чуть выше колена. Он стоял перед надзирателем и смотрел на него в упор. Надзиратель смотрел на Женьку чуть ухмыляясь.
   - Последнее желание есть?..
   - Я осУжденный? - спросил Женька.
   - Дальше, - услышал он ухмылку в голосе.
   - Я имею право ознакомиться с приговором...
  Договорить Женьке не дали. Сильный удар в ухо свалил его с ног.
   - Что ещё?
   - Я имею право на последнее свидание...
  Удар в ухо с другой стороны последовал за его словами. Но его Женька ожидал и на ногах удержался. В голове звенело, а вся комната кружилась в сумасшедшем темпе. Сквозь звон в ушах Женька услышал далёкий голос:
   - Запомни, сучонок. Здесь у тебя прав нет. И папы тоже нет. Я твой папа. Что захочу, то с тобой и сделаю. Марш в барак!
  
   Что было потом, Женька не любил ни вспоминать, ни, тем более, рассказывать. Он был "шнырь" - уборщик по бараку, дворовой территории, общего для всех заключённых лагеря туалета.
   Однажды, утром, вынося парашу из барака, вдалеке, около медсанчасти, он увидел тётю Марусю. Женька спрятался за дверью и смотрел ей вслед.
   "Теперь она и ломаного гроша за меня не даст", - вспомнился ему ночной разговор.
  
   Глава 13. На свободу с чистой совестью
  
  
   В тот день, как и во все предыдущие, он чистил выгребную яму, сливая вёдра в стоящую на хозплощадке цистерну.
   Ближе к обеду, когда Женька уже заканчивал своё грязное дело, появился гражданин надзиратель Назаров. Он стоял поодаль, заложив руки за спину, и смотрел в Женькину сторону, как будто чего-то ждал. Во время работы, Женька уже это знал, не надо было подбегать к нему и представляться. Он делал своё дело и старался не смотреть по сторонам.
   После того, как яма была вычищена, Женька поставил вёдра в ящик, врытый в землю тут же, за туалетом, и закрыл крышку.
   "Теперь можно и покурить", - подумал Женька, и пошёл было в курилку, но голос надзирателя остановил его:
   - Грошев, ко мне!
   Женька рысью подбежал, заметив, что в обращении к нему не было уже привычного слова "заключённый".
   - Следуй за мной, - не дав ему возможности представиться, с непонятной улыбкой, произнёс старшина Назаров.
  
   В помещении дежурного по КПП, на диване, лежала Женькина цивильная одежда: отутюженные брюки, тщательно выглаженная рубашка, майка, трусы, любимые Женькой красные носки и сандалеты.
   - Одевайся. Свободен.
   Сперва Женька ничего не понял. А когда до него дошло, что он свободен, что срок его заключения истёк, слёзы сами хлынули у него из глаз. Он стоял и плакал. Плакал молча, размазывая слёзы по щекам, и не мог, и не хотел остановиться. Надзиратель подошёл к нему сзади, обнял за плечи, прижал к себе и сказал:
   - Ну, чего же ты плачешь, дурашка. Радоваться должен. Сейчас домой пойдёшь. Тебя уже ждут. А на отца не обижайся. Он у тебя правильный человек. А что здесь оказался, так сам виноват... Ну, ну - успокойся.
   - Дядя Коля, - пролепетал Женька сквозь слёзы. - А можно, я помоюсь? От меня, наверное, пахнет нехорошо. Можно?
   - Ну, пойдём, покажу тебе, где душ. Только поспеши, а то к обеду опоздаешь.
  
   Через полчаса Женька сошёл со ступенек КПП и увидел Тамару.
   Услышав стук хлопнувшей двери, она оглянулась и бросилась к Женьке с невиданной им ранее радостью.
   - Ой, Женьк, как же давно я тебя не видела. Пошли скорей домой. Мы же переехали. У нас теперь отдельный большой дом. В ИТР. Там три комнаты, кухня, коридор,
   веранда, сарай... И участок огромный... Теперь ты в отдельной комнате жить будешь. В большой, просторной. Мы всей семьёй решили, что это твоя комната будет. Родители её уже обставили.
   Томка говорила, говорила что-то, но Женька её не слышал. Он только понял, что начинает новую жизнь. И начинает он эту жизнь в новом доме.
  
   Глава 14. Десять лет спустя
  
   Прошло десять лет.
   Oн сразу узнал это двухэтажное здание. И эту лестницу, и этот зал, и эту скамью, где когда то они сидели с участковым. И, кажется, судья была та же самая.
   И слова - 'Именем Российской Советской...'
  
   Лёхе дали один год лишения свободы. Но, учитывая его малолетство, сочли возможным отложить срок условно на год.
   Женька стоял в зале, в стороне от толпы и смотрел, как хмурится отчим, сдерживая слёзы на краешках век. Как нервозно улыбается Лёха, высоко задрав голову, как будто рассматривая собравшихся. Матери не было. Она не пришла, сославшись на здоровье.
  
   Женька уже отслужил во флоте, окончил школу и учился на втором курсе института. Он возвращался домой. Домой к своей жене, к своему сыну. Он шёл и думал о том, как хорошо, что у него есть такой отец. Отец, который столько труда положил, чтобы сделать из него человека.
   А прожили они вместе полтора года.
  
   Часть 3. Школа
  
   Глава 1. Встреча с сестрёнкой
  
   Идти было недалеко. Третий дом от зоны. Каких-то сто пятьдесят-двести метров отделяло Женьку от нормальной, человеческой жизни. Но ещё сегодня утром он этого не знал. Как и не знал, что именно сегодня будет обедать дома.
  
   Почему дома? Что есть дом, о котором бы Женька мечтал? Раньше он никогда не задумывался над этим. В Ленинграде, ему постоянно внушали, что он чужой, он из другого "племени". Что он не вправе делить радости с семьёй, в которой проживал... Нет, ему этого не говорили. Он это чувствовал.
   А сейчас? Сейчас здесь, за тысячи километров от Ленинграда? - Домашние хотят, чтобы их дом стал и Женькиным домом. Для этого надо было сделать совсем немного - жить по правилам этой семьи, этого дома, который должен быть домом и для Женьки.
   Какой-то бес противоречия вселился в Женьку. Умом, сознанием своим, мозгами он понимал, что все хотят ему только добра. Но он не готов был принять эту доброту. Эта доброта была чужда ему. И он бы с лёгкостью, с удовлетворением воспринял бы ложь, предательство, унижение... Но только не доброту.
  
   Томка свернула с дороги на тропинку и, открыв калитку, остановилась в ожидании Женьки:
   - Давай скорее. Наверное, папа уже пришёл. Только нас ждут.
   Женька подошёл к калитке, остановился и оглянулся назад. Оглянулся на зону, из дверей которой он чистый, опрятный, причёсанный вышел десять минут назад.
   Ему вдруг захотелось обратно. В зоне не было так страшно как сейчас. Не было страха неизвестности того, что будет через минуту, через миг.
  
   Бетонный приступок перед дверью с обязательным, в этих краях, вделанным у порога скребком для чистки обуви.
   Деревянная дверь, которая почему-то открывается вовнутрь веранды. Отчим, когда строил дачу, учил, что двери дома должны всегда открываться наружу. Для беспрепятственной эвакуации из помещения здания. Кто прав? - Непонятно.
   Веранда. Широкие окна с застеклёнными мелкими квадратиками переплётом. Классно сделано. Всё точно подогнано. По периметру веранды - лавка в две доски, приколоченная и к стене, и к полу. Здесь вёдра с водой можно держать. Вёдра и бачок под воду, в котором тётя Маруся бельё кипятит.
  
   Женька оттягивал и оттягивал миг прикосновения к ручке двери, ведущей в дом. Но его никто не торопил, не звал заходить. Он сам должен был сделать это - войти и поздороваться. Как же это было тяжело. Женьке казалось, что было бы легче вбежать на КПП зоны и попроситься обратно. В барак, на кичу. Забиться в углу и чтобы его не трогали, никуда не звали, оставили в покое.
   Набрав воздуха, как перед прыжком на глубину, Женька резко открыл дверь и сделал шаг вперёд.
  
   Первое, что он ощутил, оказавшись в сумеречном коридоре, был невероятно вкусный запах мясных щей. Этот запах одурманил Женьку. У него даже закружилась голова, и он почувствовал, что рот мгновенно наполняется слюной. Сглотнув, Женька сделал шаг, ещё - и оказался перед открытой дверью на кухню.
   Стол был уже накрыт. Томка, как всегда, сидела перед окном и, вертя ложку в руке, смотрела в пустоту заоконной степи. Тётя Маруся сидела напротив и, по-женски сложив руки на коленях, вся в ожидании, смотрела на Женьку. Тот молчал. И, не в силах снести ожидающий взгляд мачехи, опустив голову, уставился в пол. Отца ещё не было. Ленки тоже не было слышно.
   - Ну, здравствуй, Женя, - сказала тётя Маруся. - Сейчас папа придёт, и будем обедать. А ты, если тебе не трудно, сходи за Леной. Она у Наташи Щегольковой. Знаешь где это? Сразу за домом Кудряшовых, у которых отец - начальник отряда. Заигралась что-то твоя сестрёнка. Зови её обедать.
   Ни слова не говоря, не поднимая головы, Женька развернулся и вышел из дома.
  
   Вот дом Непомнящих. Это - Кудряшовых. Значит следующий - Щегольковых. Точно. Сидят две пигалицы верхом на скамейке. Вырезают что-то из журнала.
   Женька подошёл к калитке и, не заходя в палисадник, окликнул сестру: - Лена! - и ком в горле страшной болью перехватил дыхание.
   Ленка повернула головёнку, замерла на миг и с истеричным криком бросилась к брату:
   -А-а-а! - разнеслось над степью. И неслось до тех пор, пока сестрёнка не уткнулась своим зарёванным личиком ему в плечо.
   Повиснув у Женьки на руках, Ленка, не переставая надрывно всхлипывать, порывалась что-то сказать, но не могла. Женька удобней взял её на руки и, прижав тонкое тельце к груди, целовал и целовал её мокрое от слёз личико:
   - Лена, Леночка, роднулька моя. Ну, успокойся... Успокойся, пожалуйста. Я с тобой, с тобой моя дорогая. Я теперь никуда от тебя не уйду. Я теперь всегда с тобой буду. Успокойся, золотце моё.
   А Ленка всхлипывала и всхлипывала, обняв брата и, чуть успокоившись, с надрывом произнесла:
   - Женечка, миленький, ну куда же ты пропал? Я так ждала тебя. Так ждала. А ты уехал и ничего не сказал. Не делай так больше. Мне так плохо без тебя.
   - Не уеду, родимая. Не уеду. Мы теперь всегда вместе будем. Успокойся... Мама зовёт. Сейчас папа придёт. Обедать пора.
   Ленка ещё раз всхлипнула тяжело и горько. Отодвинувшись слегка от лица брата, улыбнувшись сквозь слёзы, ударила Женьку по плечу:
   - У-у-у, нехороший. Уехал так надолго и не сказал ничего, - и, ящеркой выскользнув из Женькиных рук, спрыгнула на землю.
   Держась за руки, они пошли домой.
  
   Глава 2. Переэкзаменовка
  
   Приближался вечер. Ленка весь день не отходила от брата. Вот и теперь они сидели в Женькиной комнате, и он рисовал сестрёнке объёмные картинки. Это было просто. Тетрадочный листок складывался пополам. На фасаде изображалась изба с большим окном во всю стену. Окно разрезалось на две створки и оставалось только нарисовать в окне "Жили-были старик со старухой". А на подоконнике тарелку и в ней колобка с точками вместо глаз и носа, и кривулькой улыбающегося рта.
   Ленка хохотала вовсю. Она раньше никогда не видела таких картинок и просила брата нарисовать ещё и ещё что-нибудь. Женьке это было нетрудно. Такими картинками он в Ленинграде развлекал Лёху. Но Ленка ничего не знала ни про Лёху, ни про Женькины похождения в Ленинграде, ни про зону, где Женька провёл полтора месяца.
   И ему было радостно от того, что ничего этого Ленка не знала. И что родители ничего не сказали ей про зону. И за что Женька в ней оказался.
  
   Пришёл отец.
   Женька почувствовал это кожей, прежде чем услышал скрип его сапог. Отец прошёл на кухню, и они о чём-то долго разговаривали с тётей Марусей.
   Женька не слышал, о чём. Но он был уверен, что о нём. О его дальнейшей судьбе. Значит не всё так хорошо, как уже представлялось. Какое-то ещё испытание готовит ему судьба.
  
   - Лена, выйди. Мне поговорить с Женей надо, - сказал отец, войдя в комнату. Женька пересел на Ленкин стул, предоставив отцу место в центре стола.
   - Во-первых, встань и не имей привычки сидеть, когда я с тобой разговариваю.
   Женька встал, отвернув лицо в сторону.
   - И смотри на меня, чтобы я видел - слушаешь ты меня, и доходят ли до тебя мои слова. И руки за спиной не держи. Не с девушкой в парке находишься.
   Женька выполнил все требования отца и замер по стойке "смирно". Как ещё утром стоял перед гражданином надзирателем.
   - Ты учиться в школе собираешься? И в какой?
   - А что, у меня есть выбор? - удивился Женька. - В школу придётся идти, а она у нас одна - в Рабочем посёлке.
   - Для того, чтобы учится в той школе, тебе ещё заслужить надо. У тебя три двойки за седьмой класс. За это тебя и до экзаменов не допустили. Но одна из двоек у тебя по английскому. А в Рабочем посёлке немецкий изучают. Значит, остаются у тебя две двойки. А по двум предметам можно переэкзаменовку сдать. Сдашь успешно - будешь учиться в Рабочем посёлке. А не сдашь, то другая школа у нас на зоне есть. В ней будешь учиться. Но и жить будешь на зоне. Зона, не проходной двор. И мне временные посетители там не нужны. Уяснил?
   - Ага.
   - Не "ага", а "так точно". Повтори.
   - Так точно, гражданин начальник, - невольно вырвалось у Женьки.
   - Дурак! - рявкнул отец, глядя на Женьку в упор. И, поднявшись со стула, сказал уже нормальным голосом:
   - Завтра, в 9.00, чтобы в школе был. Посмотрим, какой ты умник.
   Помолчал и добавил:
   - Всё понял?
   - Так точно, - пролепетал Женька и опустил голову.
  
   У Женьки действительно было три двойки в табеле.
   Табель ему выдали вместо свидетельства об окончании седьмого класса, не допустив до экзаменов. Одна двойка была по географии, которую он не учил назло географичке. Вторая по тригонометрии, потому что против трех двоек за четверть, у него стояло две тройки. И по английскому, будь он неладен. Но Женька легко перенёс свою неуспеваемость, решив поступать в ремесленное училище на сантехника. Туда брали всех и с любыми отметками. И не его вина, что он оказался в Возрождении и вынужден снова садиться за парту. Но и эту школу, как сказал отец, надо было ещё заслужить.
   С наступлением ночи, когда в доме уже все спали, Женька вышел в сарай, выкурил последнюю на сегодня сигарету и пошёл укладываться. Ночь была безлунная. Тёмная, тёмная. Однако звёзды полтинниками висели на непроглядном небосводе.
   Время от времени темноту прожигала падающая звезда. Был август 1961 года. Пора звездопада. Но, ни одна из звёзд не принесёт Женьке счастье. Это он знал уже точно. Всего в этой жизни надо будет добиваться самому. Эх, ма-а-а!
  
   В девять часов Женька был в школе, прихватив с собой, на всякий случай, блокнот и карандаш.
   Школа представляла собой такой же, как и все дома в посёлке, барак с глинобитными стенами и облезлой побелкой. Может, только чуть подлиннее. Что ещё отличало её от жилых бараков - это обилие печных труб. Сколько классов, столько и труб. И входов было только два - по центру и с левого торца.
   Женька зашёл в сумеречный коридор, освещаемый через открытую дверь. Тишина. Никого. Дверь в учительскую закрыта. В кабинет к директору - тоже.
   "Что же делать? Пройтись по классам?.." Женька открыл ближайшую дверь. За партой сидела тёханка.
   Глянув на Женьку, спросила:
   - Грошев?
   - Ага.
   - Ну, проходи, если "ага". Меня зовут Ася Михайловна. Вообще-то я преподаю географию. Но Игорь Анатольевич, математик ваш, сейчас в отъезде. И мне поручено принять у тебя зачёт по тригонометрии. Пока всё ясно?
   - Ага, - ответил Женька.
   - Так с чего начнём, Ага, - спросила Женьку училка.
   - А мне всё равно.
   - Если тебе всё равно, то давай с географии.
   Расскажи мне, как проплыть из Москвы в Белое море. Знаешь? Только честно.
   - Не-а, - Женька явно "косил" под дурачка. Так удобнее, когда тебя дураком считают.
   - Ну, тогда подойди к карте и почитай по ней. Надеюсь, русский язык тебе знаком, Не-а?
   Женька подошёл к карте и стал вчитываться в мелкий шрифт.
   - Читай вслух, - раздалось сзади.
   - Ну, так вот. По Москве реке... Вот сюда. Потом сюда. И вот сюда. Здесь по реке Свирь. Через этот канал - и сюда.
   - Как канал называется?
   Женька задумался: - "А чёрт его знает, как он называется".
   И тут его осенило:
   - Беломорканал?
   - Беломорканал только папиросы бывают. А канал называется - Беломоро-Балтийским. Запомни это.
  
   - Ну, с географией всё ясно. Твоё счастье, что физическая география в седьмом классе остаётся. А в восьмом экономическую географию изучать будем. И изучать ты её будешь. Это я тебе говорю... Переходим к тригонометрии:
   - Чем синус от косинуса отличается?
   - Синус от косинуса?... А-а-а, - радостно вспомнил Женька. - Пишутся по-разному. Синус пишется с английской "Сы", а косинус с русской "Сы". Написать?
   - Да-а-а! - с трудом удерживая улыбку, произнесла географичка. - А определения синуса и косинуса тебе известны?
   - Определения?... Синуса и косинуса?... А-а-а, это отношения у них разные.
   - Какие отношения? Любовные, что ли?
   - Почему любовные? Синус - это гипотенуза к катету. А косинус..., а косинус - катет к гипотенузе?
   - Всё ясно с тобой. А вообще, как у тебя с арифметикой?
   - Арифметику мы ещё до пятого класса изучали. Сложить, отнять. Помножить, разделить. А что?
   - Сколько будет два плюс два умножить на два?
   Женька задумался ненадолго:
   "Подумаешь, задачка для второклассника... Конечно же, восемь".
   - Восемь, - сказал Женька с уверенностью.
   - Ты откуда к нам залетел, голубь? Говорят, из Ленинграда. Там что - все такие тупые? Или только ты?... Не восемь, а шесть. А вот почему - подумай и ответь мне.
   Женька подошёл к доске и стал пальцем изображать написание арифметического примера: 2+2х2.
   - Почему шесть? Два и два четыре. И помножить на два - восемь. Почему же шесть?
   И тут он вспомнил. Вспомнил и, обрадовано повернувшись к училке, сказал:
   - Потому, что сперва помножить надо, это действие первой степени - умножение и деление. А потом прибавить, это действие второй степени - прибавление и отнимание. Правильно?
   - Ага, - сказала училка. - Вспомнил, уже хорошо. Но тупой ты, как "сибирский валенок". Тупее, чем наш Быня. Как ты только до седьмого класса дотянул?
   Ну, ничего. Начнёшь учиться - будем знать, с кем дело имеем. Но поблажек не жди.
   - А..., что дома сказать?
   - Дома? А так и скажи, что тупой ты. И тебя учить и учить надо, чтобы ты хоть чуточку грамотным стал.
   - Они про переэкзаменовку спрашивать будут. Мне в какой класс приходить-то?
   - У тебя, Грошев, сестра отличница есть - Тамара. На неё вся надежда. И мы рассчитываем, что поможет она нам тебя из дремучести вытащить. Так что в одном классе вы учиться будете. В восьмом. Так можешь и сказать об этом. Иди. Свободен.
   Не забудь, что тебе ещё восемь часов на хозработах отработать надо. Завтра приходи в школу, к занятиям её готовить. Понял?
   - Понял, понял, Ася Михайловна. Обязательно приду, - прокричал Женька уже из-за дверей и чуть ли не вприпрыжку заспешил домой.
  
   Глава 3. Утро первого сентября 1961 года
  
   Наступило утро первого сентября.
   Женька проснулся, когда солнце только-только показалось над горизонтом. Он его увидел в окне, выходящем на дорогу. За домом соседей, до самого горизонта, тянулась выжженная солнцем степь. И вот над этой буро-жёлтой степью зависло ярко-красное солнце.
   Женька снова, уже в который раз, был очарован увиденным. Хотелось выйти из дома, ступить на иссохшую, потрескивающую под ногами траву и идти-идти по сказочной степи навстречу чарующему светилу.
   - "Ещё рано", - подумал он и снова нырнул в кровать, натянув на себя стёганое, из ярких лоскутов, деревенское одеяло.
   Женька полюбил это одеяло. Оно было радостным, тёплым и удивительно лёгким - воздушным. Всякий раз, когда он засыпал, заворачиваясь в него, вспоминалось другое одеяло - тяжёлое, жёсткое, как крышка гроба. То, которое у него было в Ленинграде. И ему было радостно осознавать, что он всё реже и реже вспоминает свой закуток за трёхстворчатым шкафом.
  
   Сон не возвращался. Женька лежал, закрыв глаза, и с некоторой тревогой представлял себя в новой школе. В новом классе, среди ещё мало знакомых и совсем незнакомых ребят и учителей. Как-то всё сложится? Он ещё не понимал, что его отношения в новом коллективе, будут зависеть только от него самого.
  
   Дверь тихонько отворилась.
   - Женя, пора вставать, - тихо, полушёпотом сказала тётя Маруся.
   Женька вскочил, впрыгнул в брюки и, как был в майке, пошёл к умывальнику. Пол вокруг умывальника был влажным, только недавно протёртый. То отец умывался, уходя на работу. Женька уже давно заметил, что отец умывался не жалеючи воды, раза два-три доливая воду в рукомойник. Вот и сейчас воды в рукомойнике уже не было, а одно ведро оказалось пустым. Женька подхватил ведро и побежал к колонке. Когда он вернулся, Томка с всклоченной головой возвращалась из туалета, скукожившись от утренней прохлады.
   Женька налил воды в рукомойник и стал весело, назло пришедшей тревоге, с азартом плескать на себя воду. Так, как это делал отец. Подтерев за собой пол, сполоснув руки, одел светлую в мелкую клетку рубашку. Причесался, глядя на своё отражение в оконном стекле, и вошёл на кухню.
  
   Глава 4. Утренние хлопоты
  
   Ленка уже сидела за столом, болтала ногами и улыбалась брату:
   - Приве-е-ет...
   Женька подошёл к сестре и чмокнул её в головёнку. Прямо в волосы, вкусно пахнущие туалетным мылом. Ленка, ввиду малолетства, всегда умывалась водой из чайника, заблаговременно слегка подогретого.
   На столе, накрытом для завтрака, стояли три тарелки, наполненные дымящимися макаронами с мясным соусом.
   - "И когда только она успела их отварить? - подумал Женька о тёте Марусе, умевшей всё делать быстро и незаметно для него. - Вчера вечером ещё не было ни макарон, ни гуляша".
   Вошла Томка.
   - Ты, девонька, что резину тянешь? - спросил Женька у сестры. - Забыла, что в школу сегодня?
   - Не спеши, - сказала Томка, по-кавалерийски оседлав табуретку. - Ещё ребята из Михайлёвки не проходили. Вот когда они появятся, то и мы пойдём всем ИТРом. Вместе со Втором городком.
  
   Первой собралась уходить Ленка. Ей ещё предстояло забежать за Наташкой Щегольковой, которая, со слов Ленки, была ужасная "капуша". Повязав пионерский галстук, закинув за спину ранец со школьными принадлежностями и косички с вплетёнными бантами, она стала в дверях кухни, оттопырив попку, с улыбкой глядя на мать в каком-то ожидании. Тётя Маруся подошла к дочери, хлопнула её и Ленка, взвизгнув, выбежала из дома.
   Женька не стал дожидаться Томки. Взяв офицерскую планшетку с тетрадями и авторучкой, вышел следом. У калитки стояла тётя Маруся и смотрела вслед убегающей Ленке.
   - Спасибо за завтрак, тётя Маруся, - сказал Женька, подходя к калитке.
   Мачеха повернулась и, только что её улыбающееся лицо стало серьёзным:
   - Женя, от всей души желаю тебе только удачи. Учись хорошо. Теперь только от тебя всё зависит. Всегда думай прежде, чем что-либо сделать. Забудь ты о своём прошлом. Начинай жизнь новую, чистую и честную. Иди, дорогОй. И хранит тебя Господь. Иди.
   Женька вгляделся в лицо мачехи и вдруг увидел в её глазах тревогу. Тревогу за него. Но эта тревога ничего общего не имела с обречённостью. Эта тревога несла в себе надежду на хорошее, чего так желала ему, по сути, совершено чужая для него женщина.
   - Спасибо, тётя Маруся, - чуть слышно произнёс Женька и шагнул за калитку.
  
   Витька Непочатых стоял у дороги и, завидев Женьку, призывно и радостно замахал рукой. Дальше они пошли вдвоём. До следующего перекрёстка, где их поджидали Борька Бакулин и Вовка Петров. Это были его новые друзья, с которыми Женька познакомился, обосновавшись в посёлке ИТР. Теперь они были навсегда вместе, потому, как и учиться им предстояло в одном классе.
   - Мужики, а пошли степью? - неожиданно предложил Витька. - Что мы в толпе пойдём, как в Москве на демонстрации.
   Все согласились с ним, и они свернули на чуть заметную тропинку, ведущую их в Рабочий посёлок. Мимо ДОКа, мимо оврага, оставив гудящую, смеющуюся толпу ребятни на дороге.
  
   Глава 5. Торжественная линейка
  
   К школе они подошли, когда объявили построение на торжественную линейку.
   Женька при построении учеников не любил стоять в первых рядах. Если только в первом или во втором классе, когда был ещё отличником. А потом, когда училка стала обзывать его по-всякому, укоряя за неуспеваемость, он старался заныкаться подальше и никому не попадаться на глаза.
   Вот и сейчас, когда объявили построение, он по привычке ушёл в задние ряды. Но классный руководитель построил их всех по росту, и Женька оказался рядом с Витькой Непочатых и с Борькой, и с Вовкой. В классе они были выше всех. Но сейчас это Женьку не радовало. В первых рядах всегда можно было напороться на замечание. А этого Женька не терпел и на всякое замечание старался ответить ещё большей дерзостью.
  
   Сперва выступал директор школы - Павел Иванович Блохин. Высокий, выше Женьки, худощавый и какой-то нескладный, угловатый дядька. Он поздравил всех с новым учебным годом. Все захлопали. Рассказал, сколько выпускников школы поступили в институты, в техникумы... Женьке это было неинтересно, и он крутил во все стороны головой или смотрел себе под ноги.
   Потом выступил математик - Железников Игорь Анатольевич. Он рассказал чего достигли ученики школы на производственной практике, проведенной на полях Совхоза-58. О том, сколько хлеба сдали в закрома Родины, сколько гектар турнепса прополото, сколько молока надоено девочками старших классов... И это тоже ему было неинтересно.
   И, как показалось Женьке, математику тоже было неинтересно, о чём он сам говорил. Потому, как говоря, математик, глядя куда-то в сторону поверх голов собравшихся, сложив ладошки рук, как солирующий певец на сцене. Это потом, познакомившись с ним ближе, Женька узнал, что у Игорёши привычка такая - говорить и смотреть куда-то, не дальше стенки класса. Как будто именно на ней было начертано решение всех математических задач и теорем.
  
   И, наконец, наступила самая весёлая часть торжественной линейки. Когда можно было кричать, улюлюкать, взрываться громогласным "УРА!". Началось награждение победителей трудовой практики. В качестве награды за труд отличившиеся получали книги, портфели, шахматы... И каково же было Женькино удивление, когда первой наградили... Людку Токареву. Она вышла к директору в строгом коричневом платье с воротником "стоечкой", украшенным кружавчиками, с комсомольским значком на груди и, залившись краской смущения, приняла из рук Павла Ивановича альбом с репродукциями Русского музея. Глядя на Людку, Женька даже позавидовал её успехам, её авторитету. Ему так никто хлопать не будет, подумал он и отвернулся.
  
   И тут он увидел Ленку.
   Она, оказывается, стояла напротив, среди учеников-малолеток, с недовольным личиком. Стараясь сделать это незаметно, отбрыкивалась от скучившихся вокруг неё подружек. А Наташка Щеголькова, спрятавшись за Ленкину спину, показывала на Женьку пальцем. И он понял, что Ленкиным подружкам было очень интересно знать, что за брат появился у их одноклассницы.
   Женька помахал Ленке рукой и улыбнулся. Однако сестрёнка никак не отреагировала. И даже отвернулась в сторону. В школе Ленка была совсем другим человеком. Не такой как дома.
  
   Глава 6. Первый урок
  
   Первым уроком была литература.
   Женька вместе с Борькой Бакулиным облюбовали себе предпоследнюю парту у окна. Томка предупреждала, что у окна лучше не садиться. Зимой из него всегда дует и там холоднее всего. Но Женька специально сел у окна. Чтобы было куда смотреть, когда ему станет неинтересно. Тем более, что парта была придвинута к окну вплотную и никто этого не заметит.
  
   Учительница литературы, Лидия Григорьевна, была женщиной средних лет, среднего роста, удивительно прямая, со строгим лицом, черноволосая, с собранным в тугой узел причёской. Поздоровавшись и рассевшись за парты, класс замер, словно на стартовой линии.
   - Говорят, в нашем классе новенький появился? Можно глянуть, кто такой? - спросила учительница, оглядывая класс. Женька поднялся.
   - Как звать? Представься, пожалуйста.
   - Там в журнале всё написано, - сказал Женька с дерзостью в голосе.
   - Я от тебя хочу услышать. Хочу знать какой у тебя голос. Интонации голоса многое говорят о человеке. Вот сейчас ты дерзишь. Хочешь показать себя вне коллектива, независимым от меня. Но ты же не хам. Это по лицу твоему видно. Так, как тебя зовут?
   - Грошев, - ответил Женька, желая поставить точку в неприятном для него разговоре.
   - Я не спрашивала о твоей фамилии. Мне имя твоё интересно услышать.
   И тут Женька вспомнил услышанную где-то, когда-то, от кого-то фразу, понравившуюся ему тогда.
   - Что в имени тебе моём... Горацио?
   Класс ахнул, и зловещая тишина повисла в воздухе, как предвестник грозы. Ещё никто в этих стенах не смел обратиться к преподавателю на "ты".
   Лидия Григорьевна улыбнулась и спросила:
   - Ты читаешь классиков? И кто же тебе больше нравится - Пушкин, Шекспир?
   - А это кто такие? - кося под дурачка, спросил Женька.
   - Понятно... - всё так же с улыбкой сказала учительница. - А ещё какие стихи ты знаешь?
   - Никакие. Не люблю стихов.
   - Не наговаривай на себя. Выйди к доске и почитай нам. А мы послушаем.
   Женька стоял в нерешительности и не знал что делать:
   - "Отказаться, надерзить, или подчинится и сбацать ей от всей души?"
   Но тут Борька поднялся из-за парты, выпуская Женьку, и он вынужденно пошёл к доске.
   - Слушаем тебя. Не стесняйся.
   Женька, обхватив себя одной рукой за талию, другой взявшись за подбородок, как бы в задумчивости начал:
  
   На берегу пустынных волн
   Стоял он дум великих полн.
   И в даль глядел...
  
   Читая стихотворение, Женька, вдруг, увидел Ленинград, вечно вздыхающую мать, ехидно улыбающегося отчима, так нелюбимую им восьмую школу Василеостровского района... Резко замолчал и, опустив руки, поднял голову. Ему стало жутко. Так жутко, что он понял, что не произнесёт больше ни строчки.
   - Что, забыл? - спросила Лидия Григорьевна.
   - Нет. Почему 'забыл'? Не по теме стишок. Ерундовский. Я лучше другой сбацаю. Можно? - и, не дожидаясь разрешения, во весь голос, чуть ли не со слезами на глазах, широко раскинув руки, кривя в нервической улыбке губы, начал:
  
   О Волга!.. - колыбель моя!
   Любил ли кто тебя, как я?
   Один, по утренним зорям,
   Когда ещё всё в мире спит
   И алый блеск едва скользит
   По тёмно-голубым волнам...
  
   Закончив читать, Женька опустил руки, и, галантно кивнув головой, произнёс в класс:
   - Всё, дамы и господа, концерт окончен.
   И, обернувшись к училке, спросил:
   -Я свободен?
   Лидия Григорьевна смотрела на Женьку широко открытыми глазами, порываясь что-то сказать. Но прежде, чем она открыла рот, гром аплодисментов наполнил класс, что для Женьки было явной неожиданностью. В крайнем смущении, не получив разрешения, он пошёл к себе за парту.
   Когда аплодисменты стихли, Женька уже шагнул к окну.
   - Так как же твоё имя, Грошев? - снова спросила Лидия Григорьевна.
   - Евгений, - сказал Женька и плюхнулся на место.
   - Евгений - значит благородный.
   - Чего-о-о? - удивлённо спросил Женька, глядя поверх голов на училку.
   - Читал ты хорошо, Евгений. Но оценку я тебе ставить не буду. Это всё было из вольной программы. Посмотрим, как ты справишься с программой обязательной.
   - Из обязательных программ, Лидия Григорьевна, я учу только то, что мне интересно, - бросил Женька, так и не поднявшись из-за парты.
   - Культурному человеку всё должно быть интересно.
   - А я некультурный.
   - Зато ты благородный, а культурным человеком ты всё-таки станешь. Рано или поздно, но станешь. Ты только сам этого ещё не знаешь. И пока не понимаешь.
   Весь класс молчал.
   Молчал и Женька, глядя в окно:
   "Мели, Емеля - твоя неделя", - подумал он, безразличный ко всему.
  
   Потом училка рассказывала о литературной программе на год, которую они должны будут пройти. Грибоедов, Чернышевский, Радищев - скукота. Всё это было Женьке неинтересно, но он, от нечего делать, записывал услышанное в тетрадь и с нетерпением ждал конца урока.
   Ему очень хотелось курить.
  
   Глава 7. Великий математик
  
   Блям-блям-блям-блям... - разнеслось, откуда-то из коридора.
   Женька поднял голову и, прекратив писать, удивлённо огляделся: - Что это?
   В классе сразу стало шумно. По тому, как училка стала собирать у себя на столе книги, какие-то тетради - Женька понял, что урок закончился.
  
   Оказывается, в школе не было звонка. Электричество было, а звонка не было. И начало, и конец уроков оповещал старый-старый дедуля с седой головой. И такой же белой, как снег, бородой. Опершись на суковатую палку, сильно ссутулившись, он, подняв вверх руку, звонил бронзовым колоколом на деревянной ручке. В этом было что-то архаичное - и этот дед, и блямкающий звук колокола...
   При выходе из класса Женьку ждали Витька и Вовка. Они сидели за ближней к доске партой. По причине слабого у Витьки зрения. А Вовке было всё равно где сидеть.
   - Ну, ты даёшь! - хлопнув Женьку по плечу, восхищённо произнёс Витька. - А я думал, что ты кроме "Гоп-со-смыком" и не знаешь ничего.
   - Хоре трепаться, - бросил Женька. - Айда в сортир. Я курить хочу.
   И они вышли на улицу.
  
   Следующим уроком была математика.
   Математиком в школе был Игорь Анатольевич Железников. Услышав впервые эту фамилию, Женька почему-то вспомнил героя песни гражданской войны - матроса Железняка:
  
   Штыком и гранатой
   Прорвёмся, ребята,
   И десять гранат не пустяк...
  
   Однако Игорь Анатольевич, или Игорёша, как его любовно называла Тамара, ничего общего с матросом не имел. Высокий, правильно сложенный, всегда опиравшийся на указку, с которой никогда не расставался.
   Рассказывая на уроке очередную тему, он никогда не "мекал" и не "бекал", а уверенно, со знанием дела, артистично, будто жонглируя формулами и формулировками, не употребляя заумных слов, рассказывал о своём предмете. Слушать его было интересно и нескучно. Ещё бы было интересней, если бы Женька понимал что из сказанного. Но понимал он не всё и с трудом.
  
   Стремительно войдя в класс, математик, ещё не дойдя до своего стола и не поздоровавшись, сказал:
   - Грошев, к доске.
   Женька вздрогнул, не ожидая такого прессинга на себя, и поднялся:
   - У меня, что сегодня - смотрины?
   - Да, родненький. Да! Смотрины у тебя сегодня. Должен я знать, с кем имею дело. Может, тебя и учить ничему не надо. Может, ты и так всё знаешь. И не тебе у меня, а мне у тебя поучиться придётся.
   Женька остановился у доски в противном ожидании какой-то комедии.
   - А изобрази, мой юный друг, на доске квадратное уравнение. Знаешь что это такое?
   - Учили когда-то, - сказал Женька.
   - Вот и хорошо, что учили. Ждём-с.
   Женька взял мел и в голове у него что-то заскрипело от напряжения хоть что ни будь вспомнить.
   - 'А, вспомнил', - удивился он сам себе и быстро написал на доске: икс квадрат равняется нулю.
   - Ну и чему же равняется икс в этом случае, - раздалось за спиной.
   - Это решать надо. Сразу не скажешь.
   - Так, решай. Решай! Мы ждём-с.
   Женька опять напрягся, вызывая в себе память, и молчал. Молчал и математик. Молчал весь класс.
   И вдруг Женьку осенило. Будто прозрение к нему пришло:
   - А что тут решать. Нулю икс равняется. Потому, что нуль, как не крути - всё равно нулём останется.
   - Подумать только. А я и не знал... Ну, а что-нибудь посложнее изобразить можешь?
   Женька опять задумался и написал: икс квадрат плюс игрек равняется нулю.
   - Вот это уже интересней, - всё так же иронично сказал математик. - Ну и как сиё уравнение решается?
   Как решается это уравнение Женька не знал. И, чтобы не показать своей зависимости от преподавателя, сказал без страха и смущения:
   - Не знаю я, как решается это уравнение. Давно это было. Не помню.
   - Ну, хорошо хоть сознался. Не стал нам время тянуть. А вот наши деревенские ребята знают, как это уравнение решается. Взять хоть Вову Петрова. Что, Вова, осилишь задачку?
   - Не-е-е! Нет, Игорь Анатольевич, я лучше послушаю.
   Витька Непочатых, рассмешённый Игорёшиным обращением к Вовке и интонациями, с которыми это было сказано, не удержался и прыснул со смеха.
   - Ой, Непочатых?! А что это нам так весело? А ну-ка, Витенька, выйди, дружок, покажи свою удаль у доски.
   - Извините, Игорь Анатольевич. Смешинка в рот попала. А что до уравнения, то забыл я всё за лето. Вот вспомню дома, тогда и покажу свою удаль. А пока увольте от позора.
   - Что, стыдно?
   - Очень стыдно, Игорь Анатольевич, - произнёс Непочатых не переставая улыбаться.
   - Да-а-а, - произнёс преподаватель, глядя в потолок, опираясь на указку, даже сидя за столом.
  
   Потом он резко поднялся, взял у Женьки мел и быстро начертал на доске квадратное уравнение в полном его выражении.
   - Ну, а такое уравнение тебе совсем не под силу?
   У Женьки зашевелились волосы на голове и вспотели подмышки. Но, не желая показать себя совсем уж "пентюхом", произнёс:
   - Нет, почему же. Вот подучусь немного и решу я это Ваше уравнение. Куда оно денется, - и в упор посмотрел на Игорёшу. - "Пусть не думает, что его боятся".
   - Похвально. Похвально, мой юный друг. Ваша уверенность вызывает во мне удовлетворение. Будем считать, что у нас всё впереди...
   И тут же, резко повернувшись к классу, произнёс:
   - А где моя любимица ненаглядная - Томочка Грошева? Покажись. Где сидишь ты нынче и с кем? А, с Валей Бачковой. Вот подружки-неразлучницы. Уже который год вместе...
   Томка поднялась из-за парты, и лицо её стало пунцовым от смущения.
   - Не красней, не красней, радость моя. Ты у меня единственная, которая всё знает. А, ну-ка выйди, покажи себя. Помоги братцу премудрость эту осилить.
   Томка подошла к доске, взяла у Женьки мел, оттопырив нижнюю губу, дунула на непослушную чёлку волос и, на секунду задумавшись, ни к кому не обращаясь, начала вслух рассуждать:
   - Попробуем рассматривать это уравнение, как тождество с двумя неизвестными - икс и игрек...
  
   Томка говорила, говорила всё в рассудительном тоне, манипулируя уравнением и сведя его к элементарному. Не останавливаясь, она выразила игрек через икс. Подставила его вместо игрека. Получила в уравнении два икса. Сгруппировала их. Извлекла из него корень квадратный. Результат внесла в уравнение. Отыскала значение игрека. Вернулась к изначальному уравнению. Расставила значения неизвестных членов...
   Томка переходила от одного края доски к другому. Мел мелькал по доске, отбивая чечётку. А Томка говорила, говорила уже не рассуждающе, а решительно, напористо, уверенно и, машинально оттопыривая нижнюю губу, дула и дула на непослушную чёлку.
   Такой Томки Женька никогда не видел. Он слушал её как сказительницу. Как мудрейшую из мудрых математиков. И чувство гордости за сестру заполняло Женькину душу.
   Случайно он глянул на преподавателя. Игорь Анатольевич сидел за столом, по-прежнему опираясь на указку и, склонив голову, следил за Томкой с выражением восхищения на лице.
   - Вот и всё, - сказала Томка и, обессилив от напряжения, опустила руки.
   В классе стояла тишина. Взгляды всех были устремлены на Томку. Как будто это была не Томка, а заглянувший в класс академик.
   - Отлично, Тамара! Очень хорошо. Я не ошибся в тебе, - и, сделав небольшую паузу, математик, снова уставившись в потолок, добавил:
   - Поручение у меня есть к тебе. Сделай из брата хотя бы половинку от себя. Хотя бы четвертиночку. Иначе нам с ним тяжело будет общаться. Договорились?
   Томка кивнула.
  
   В тот же миг, как будто на это требовалось Томкиного согласия, в коридоре разнеслось: - Блям-блям-блям...
  
   Глава 8. Проклятый урок
  
   После второго урока была большая перемена.
   Женька успел покурить в школьном туалете - небольшом сарайчике с четырьмя дырками в полу.
   Подойдя к средней двери школы, согнав малышню, уселся на скамейку. Огляделся. Погода была совершенно не сентябрьская, как он её помнил по Ленинграду. Солнце по-летнему жарило "на всю Ивановскую". По небу всё также медленно плыли затейливые облака. Только синева небосвода была уже не летней, насыщенной, а несколько поблекшей, прохладной.
  
   Женька, уткнув локти в колени, склонил голову и крепко задумался. Такого позора, как на прошедшем уроке он уже давно не переживал. В Ленинграде, даже если он ничего не знал, и в дневнике у него появлялась очередная двойка, он уходил от доски под одобрительный гул класса. Здесь этого не было. Здесь не было и унижения со стороны учителей, а было только восприятие учащихся по их способностям. А способностей у Женьки явно не хватало.
   Женька знал, что делать в этом случае. Нужно сесть за одну парту с кем-то из отличников. Тогда хоть какая-то полезная информация будет и твоя. Но здесь не было ни Лизки Рабинович, ни Надьки Вассерман, которые без жадности давали Женьке списывать в Ленинграде. А из отличников, как понял Женька, были только Томка, Валька Бачкова и Светка Непомнящая.
   Витька, Борька, Вовка были твёрдыми троечниками и чуть-чуть хорошистами. Но Женьке и до них было далеко. Рассчитывать на них списать-подсказать не приходилось. Всё-таки они были тугодумами.
  
   Блямканье школьного колокола оповестил о начале урока. По расписанию должна быть география. Слава Богу - с географичкой они уже были знакомы. Женька надеялся, что в этот раз его не будут вытаскивать на "смотрины".
  
   Ася Михайловна вошла в класс. Поздоровалась, произнеся ненавистное Женьке слово "дети". Села за стол и начала производить перекличку. Женька крутил головой из стороны в сторону, стремясь узнать, кого и как зовут.
   В то же время его не покидало ощущение зоновского утра. Когда он в составе третьего отряда осУжденных с минимальными сроками и по незначительным статьям УК, как и все рядом стоящие, кричал "есть" в ответ на свою фамилию. Всё это было очень похоже.
  
   А потом началось занудство.
   - Дети! В восьмом классе нам надлежит изучить экономическую географию Советского Союза. Ещё в двадцатых годах Советская Власть, взяв курс на индустриализацию, и тогда, и в наше время строила и строит заводы, фабрики, электростанции. Развивает тяжёлую и лёгкую промышленность нашего Государства. Развивая и укрепляя сельское хозяйство.
   Из физической географии, которую мы проходили в седьмом классе, нам известно, насколько многообразна наша страна. Как многообразна наша природа, как изменчив рельеф нашей Родины. И экономика страны тесно связана с природой, с её рельефом.
   Вам нетрудно будет догадаться, почему в степях не строят деревообрабатывающие комбинаты, а в тайге не занимаются выращиванием зерновых культур...
   Женька сидел, подперев голову рукой, смотрел в окно и с сарказмом рассуждал: '
   - "А зачем тогда ДОК построили невдалеке от Рабочего посёлка? Если в округе на сотни вёрст ни одного бревна не растёт... А зачем кукурузу тут выращивают, если она только до молочной зрелости вызревает? - мысленно возражал Женька. - А зачем под Куйбышевым электростанцию строят, хотя знают, сколько деревень, сколько пахотной земли под водой окажется?.. Нет! Не всё так просто, Ася Михайловна, как вы говорите. Что-то в государстве есть поважнее экономики. А вот что? - это и вам знать не дано. От природы края, от рельефа местности, тут мало что зависит. Так что, похоже, разойдутся наши с вами пути-дорожки, как разошлись они в Ленинграде с той училкой. И вы на меня не обижайтесь. Не моя и не ваша в том вина. И виноватых искать не будем. Этим уже на других уроках занимаются. И, наверное, не в школах, где бы они ни были - в Ленинграде или в Возрождении"
   Ася Михайловна что-то говорила, говорила. А Женька смотрел в окно, думая о своём. Всё больше и больше убеждая себя в никчемности экономической географии, как науки.
  
   А когда из коридора раздалось радостное блям-блям-блям, последнее, о чём он подумал:
   - "И ничего не поделаешь. Придётся учить эту ахинею..."
   Одного только Женька не знал в тот момент. Это было первое, на чём его "сломали", заставив добровольно подчиниться и учить то, с чем он был не согласен. Это были первые поддавки с его стороны в его жизни. И поддавков этих ещё будет ой как много. Но он об этом даже и не догадывался.
  
   В воздухе ещё не затих последний "блям-м", как дверь в класс отворилась, и в помещение вошли, уже знакомый Женьке Павел Иванович - директор школы, а ещё, незнакомый пока, преподаватель физкультуры - Анатолий Николаевич Горбатов.
   - Ребята! Ребята, попрошу тишины, - хлопнув несколько раз в ладоши, сказал директор. - После перемены у вас ещё два урока физкультуры. Она не отменяется. Но прежде прослушайте объявление:
   - Завтра, как обычно приходите в школу, но без учебников и тетрадей. Вас будут ждать машины. Поедем помогать Совхозу-58, собирать кукурузу. Поедут 7-ой, 8-ой, 9-ый и 10-ый классы. Норма прежняя, как и в прошлом году - 200 вёдер кукурузных початков на человека. Без внесения различий между мальчиками и девочками. Никаких причин для неявки быть не должно. Всем ясно?
   - Да-а-а-а! - дружным хором ответил класс.
   Женька услышал в этом "Да!" непонятную ему радость и удовлетворённость услышанным. - "Ну, чего обрадовались, дураки? Работать на дядю? - смешно и неинтересно", - подумал он и решил для себя отмочить какую-нибудь хохму.
  
   Глава 9. На физкультуре
  
   Сделав сообщение, столь непонятно для Женьки обрадовавшее всех ребят, Павел Иванович, галантно пропустив Асю Михайловну вперёд, вышел из класса.
   Все окружили физрука и, перебивая друг друга, что-то говорили, о чём-то спрашивали Анатолия Николаевича, или просто старались стоять с ним как можно ближе, заглядывая ему в лицо. Женька понял, что этот "мужик" был всеобщим любимцем и выпендриваться перед ним не стоит.
   Так же гурьбой, окружив физрука со всех сторон, класс высыпал на улицу и пошёл на окраину Рабочего посёлка - на стадион. Здесь Женька ожидал увидеть что угодно, но только не то, что увидел. Стадион действительно был стадионом. Только без трибун. А так - ухоженное, размеченное футбольное поле, с настоящими натянутыми сетками, воротами. Беговой дорожкой по периметру стадиона, так же размеченной. С указанием промежуточных стартов. С одной стороны за футбольными воротами - волейбольно-баскетбольная площадка. С другой - городошная площадка со щитом-отражателем. Видно, что здесь за стадионом следили, и физкультура в школе была не на последнем месте.
  
   Свалив сумки с учебниками в общую кучу, класс разделился. Девчонки, отойдя в сторонку, начали напяливать на себя шаровары, заправляя юбки вовнутрь. Мальчишки, сгруппировавшись вокруг учителя, ждали указаний. Только Юрка Морев отделился, разделся, сложив аккуратно одежду, и остался в настоящих спортивных трусах и футбольных бутсах. Женька стоял поодаль от всех и ковырял носком сандалеты землю, не зная ещё какой тип поведения выбрать. Ситуация на уроке складывалась явно не в его пользу. Не так, как ему виделось бы.
  
   Юрка Морев, производя на ходу разминочные движения, подошёл к преподавателю:
   - Я готов, Анатолий Николаевич.
   - Хорошо. На сколько сегодня бежишь?
   - Попробую на "десятку" (десять километров). А там посмотрим. Давно не бегал.
   Анатолий Николаевич достал из нагрудного кармана футболки секундомер с множеством рычажков и заводилок, и они подошли к стартовой черте.
   - Готов? - спросил физрук.
   Юрка пяток раз глубоко вдохнул, громко выдыхая, и тихо сказал:
   - Готов.
   - Марш! - скомандовал Анатолий Николаевич и, щёлкнув секундомером, посмотрел на циферблат. Юрка медленно, как бы нехотя, побежал. А Анатолий Николаевич, положив секундомер всё в тот же кармашек футболки, вернулся к ребятам.
  
   В это время, не переставая "стрекотать", подбежали девчонки:
   - Анатолий Николаевич! Анатолий Николаевич, мы готовы. Во что играть будем - в баскет или волейбол?
   - Играем в баскетбол. Только вот что - Света Непомнящая и Валя Трошина в одной команде, Грошева и Бачкова - в другой.
   Громкое, раздосадованное - "Ну-у-у!" - раздалось над толпой девчачьей толпы. Физрук, откровенно улыбаясь, взмахом руки прекратил недовольство:
   - Знаю я вас. Вас вместе поставить, так вы никого к корзине не подпустите. А вот попробуйте друг против дружки сыграть. Посмотрим, какой счёт тогда будет, и, подкинув в воздух мяч, как перед началом матча, повернулся к мальчишкам.
   - Слушай сюда! - громко сказал Анатолий Николаевич, прекращая посторонние разговоры. - Непочатых, ты свои спринтерские способности не растерял за лето? Давай потренируйся на "рывок". Но обязательно следи за дыханием. А то тебя на финише порой не хватает. Кого берёшь себе в "догонялки"?
   - А можно Грошева? Он летом классно от быка удирал, хотя мы его и предупреждали, чтобы он того не дразнил.
   - Нет! С Грошевым мы отдельно поработаем. Бери Бакулина. Кстати, я его тебе дублёром собираюсь готовить на районных соревнованиях в Хвалынске.
   - Кисилёв, Валера, - ты здесь? Бери свою команду, кто там у тебя? - Казаков Михаил, Борисов Саша, Володя Петров и начинайте отрабатывать "биты". Вам скоро тоже в Хвалынске показать себя придётся. Двадцатого сентября первенство района по городошному спорту.
   - Остальным - эстафета четыре по четыреста. Сиротин, Володя, не срывайся на старте раньше времени. На передачу эстафеты десять метров отпущено. Соизмеряй свой старт с финишем товарища. Понял? Всем, всем на старт. Судьёй у вас будет Быня. Он всё равно ни к чему не пригоден, кроме как с секундомером стоять.
  
   Быня, как потом Женька узнал, был своеобразным человеком. Складывалось впечатление, что он всегда спал. Некрасивое лицо с узкими, как у китайца, глазами всегда прятали зрачки его глаз под веками, и никогда нельзя было понять - спит он или бодрствует. И это наряду с его невозмутимой медлительностью во всём, всегда и везде.
   Ребята разошлись по беговой дорожке, встав каждый на своём месте старта. Женька остался один, продолжая ковырять землю носком сандалета.
  
   - Давай знакомиться, - подойдя к нему, сказал физрук. - Меня зовут Анатолий Николаевич.
   - Я уже понял, - промолвил Женька, глядя в сторону, но прекратив ковырять землю.
   - А ты, значит, и есть тот самый Грошев?
   - Ага, - сказал Женька, придав своему лицу ехидное выражение.
   - Каким спортом в Ленинграде занимался?
   - Никаким. У меня освобождение от физры было. Здоровье у меня слабое.
   - Куришь?
   - Курю.
   - Так откуда же у тебя здоровье-то будет? Завязывай ты это дело. Хоккей или футбол любишь?
   - Не-а.
   - Ясно... А на турнике сколько раз подтянешься?
   - Не знаю. Не пробовал.
   - Слушай, Евгений. Ты мне мозги только не компостируй. У тебя вон бицепсы какие. Можешь "подковы гнуть". И ноги, я слышал, у тебя крепкие, если ты от быка сумел убежать. А ну-ка, пошли к перекладине.
   Женька с ленцой, склонив голову набок, подошёл к перекладине.
   - Давай, пробуй, - приказным тоном сказал физрук.
   Женька слегка присел, подпрыгнул, но ухватиться не сумел. Пальцы сорвались, и он шлёпнулся на задницу под язвительный смех Быни. Следом за ним приближалась группа бегунов-эстафетников. Все собрались у турника.
  
   И тут он врубился, что сейчас самое время разыграть комедию. Он поднялся, отряхивая брюки от пыли. Присел ещё раз. Подпрыгнул и повис на перекладине как сосиска, бестолково дрыгая ногами. Все одноклассники покатывались со смеху. Некоторые повалились на землю не в силах унять эмоции.
   Женька ещё раз подрыгался на перекладине и тут увидел девчонок, которые, прекратив играть, скучковавшись, смотрели на Женькин выпендрёж. Он и дальше мог так висеть болтаясь. Однажды, на спор, он так двадцать минут провисел. Но тут он встретился глазами с Томкой, стоявшей впереди баскетбольной команды. И Женька увидел в её глазах стыд за него. Стыд и горькое чувство позора.
   В рывке, подбросив в воздухе тело, Женька принял правильный хват и медленно, на четыре счёта, как это было принято на соревнованиях, с лёгкостью стал подтягиваться, касаясь подбородком перекладины. На пятом, или седьмом упражнении все замолчали. На десятом девчонки подошли к турнику. Женька, повиснув, недоумённо на них уставился.
   - Хватит, - удовлетворённо произнёс физрук. - Достаточно. Вижу, что можешь.
   - Нет! Нет, - вдруг встряла в разговор Томка. - Пусть ещё подтягивается. За то, что выпендривался здесь, - и, обращаясь к висящему Женьке, с утвердительными интонациями сказала:
   - Давай, Женя. Ты ещё сможешь. Я знаю.
   Женька посмотрел на сеструху, улыбнулся и, уже без счёта, увеличивая темп, подтянулся ещё десять раз. После чего, грамотно раскачавшись, совершил соскок в двух метрах от перекладины.
   Все молчали. Только Томка, скрытно утирая слёзы, углубилась в толпу девчонок сопровождаемая Светкой Непомнящей, повторяла про себя:
   - Дурак, дурак! Ну, какой же он дурак.
   Анатолий Николаевич подошёл к Женьке, взял его левую руку за запястье и прислушиваясь к пульсу спросил:
   - Ну и что ты мне 'ваньку валял'? Судя по плечам, ты штангой занимался, а? Угадал?
   - Ну, занимался. Но это когда было...
   - Ясно. Девочки свободны. Мальчикам всем в спортзал. Посмотрим нашего штангиста.
   - Анатолий Николаевич, мне уже эти смотрины сегодняшние - во где, - сказал Женька, приложив ребро ладони к горлу. - Может быть, в следующий раз?
   - Пошли, пошли, Евгений. Мы теперь долго не увидимся. Пока вы всю кукурузу соберёте... - и, обняв Женьку за плечи, потащил его в клубный спортзал.
   Оглянувшись назад, Женька увидел идущую следом толпу пацанов и следующих за ними девчонок.
  
   Глава 10. Человечек
  
   Домой возвращались поздно. Уже с "Электрофидера" потянулись цепочки рабочих и служащих. Кто в Рабочий посёлок, кто в Первый городок и на станцию. А кто и в ИТР, и во Второй городок, догоняя медленно идущих Женьку с Борькой и Витьку с Вовкой.
   Витька, не без гордости, рассказывал Вовке о технике отрыва штанги от пола и принятия её на грудь. Эту технику он только что узнал от Женьки и быстро её усвоил.
   Борька с Женькой шли чуть поотстав. И Борька с некоторым недоверием спрашивал у Женьки:
   - Так ты что, схему детекторного приёмника на память знаешь? И собрать его сможешь? А говорить будет?
   - Тут, Борис, всё от катушки-вариометра зависеть будет и пропускной силы детектора. Самый легкодоступный детектор, это - Д-1 или Д-3. Если их достать, то под них и вариометр подогнать можно. Количество витков то есть. Это вообще-то расчётом определяется, но я расчётов этих не знаю. Я 'методом тыка' витки к детектору подбираю. Пока получалось... У меня дома валяются разные детали для приёмника. Посмотреть надо. Может и отыщется что-нибудь.
   Глаза у Борьки загорелись пламенным блеском. А Женька, увидев выражение его лица, обнял друга за плечи и пообещал:
   - Да, соберём мы с тобой приёмник этот. Обязательно соберём. Будь спок. Вот с кукурузой управимся и соберём.
   У Борьки аж дыхание перехватило.
  
   Дома, на лавке веранды, Женька увидел пустые вёдра. Бросил планшетку и побежал за водой. От колонки с полным ведром отходила Светка Непомнящая.
   - Привет, Рыжая! - улыбаясь, обратился он к Светке.
   - Виделись уже, - бросив на Женьку взгляд вечно смеющих глаз, ответила Светка. - Вы в кино с Томкой пойдёте?
   - А что сегодня показывают?
   - "Алёшкина любовь". Говорят классный фильм. Так пойдёте?
   - Томка - не знаю. А я - как ребята. Если они пойдут, то и я с ними. Во сколько начало?
   - В восемь. Как всегда. Говорят, и киножурнал показывать будут - "Новости дня". На вас место занимать?
   - Нет. Не надо. Мы на полу, к экрану поближе.
   Светка подняла ведро и понесла его к дому, даже не скособочившись.
   - "Здоровая она девчонка, - подумал Женька. - К такой не подступишься".
  
   Женька, набрав воды, рысью припустил домой, умудряясь не расплескать ни капли. Второе ведро полностью в бачок не влезло. Вылил остатки воды в рукомойник и уже собрался бежать ещё, как дверь открылась и на веранде показалась Ленка с расстроенным личиком:
   - Женя, у меня человечек не получается. Ты скоро придёшь?
   - Сейчас, Лена. Ещё пару минут и я с тобой.
   - Давай скорее. Я тебя уже давно жду.
  
   В этот раз у колонки был Витька Непочатых. Женька подошёл не спеша - пока ещё тот воды наберёт, и сказал как бы нехотя:
   - Светка говорит сегодня кино в клубе. "Алёшкина любовь" называется. Пойдём?
   - Сходить-то можно, - иронически улыбаясь, ответил Витька. - Только сдаётся мне, что там не "Алёшкина" любовь будет, а Женькина. Опять будешь весь вечер с Людкой Токаревой целоваться? И как тебе только не противно её микробы сосать? Тьфу!
   - А может у нас любовь с ней? - ответил Женька на Витькино "тьфу".
   - Ага - любовь. Знаю я твою любовь. Она, любовь эта, в штанах у тебя. Ты зачем Людку за титьки трогаешь? Тоже по любви?
   - Из интересу. Кабы у меня титьки были - я бы к ней не приставал.
   Витька, взяв ведра, обернулся в пол-оборота, и сказав:
   - Будь дома. Зайдём за тобой, - пошёл через дорогу.
  
   На ужин были блины с молоком. Ах, как Женька любил блины! Тонкие, с хрустящим ободком, волшебным, чуть сладковатым вкусом... Женька выпил два стакана молока, съел с полтора десятка блинов и почувствовал себя самым счастливым на свете человеком.
   Выходя из-за стола, он увидел в дверях опечаленную Ленку и вспомнил, что той нужно нарисовать человечка. Ленка от уборки кукурузы была освобождена. Но зато ей уже задали домашнее задание, из которого осталось только человечка нарисовать. А он у неё никак не получался.
   Женька зашёл в комнату, где она жила вместе с Томкой, и сел за стол.
   - Ну, что у тебя не получается, Лен?
   - Вот, человечка надо нарисовать. Только чтобы он настоящим был, - и пододвинула брату альбом для рисования.
   - Нет, Лена. В альбоме ты человечка сама нарисуешь. А я тебе в нашей тетрадке покажу, как это делается.
   Женька взял простой карандаш и тетрадку в клеточку. Затем стал рисовать, приговаривая:
   - Точка, точка, запятая - вышла рожица кривая. Два крючочка, - Женька пририсовал к рожице уши. - Палка, палка, огуречек - вот и вышел человечек.
   Ленка подняла голову, и Женька увидел на её глазах слёзы:
   - Так я и сама сумела бы. Мне настоящий нужен.
   - Настоящий?... Будет тебе "настоящий". Где у тебя цветные карандаши?
   Ленка достала из ранца коробку с цветными карандашами, которые Женька заточил ещё вчера, когда Ленка собиралась в школу.
   - Вот смотри, - продолжил Женька. - У нас с тобой получилась каракатица какая-то. Так? А теперь мы эту каракатицу будем одевать. Начнём с головы. Берём красный карандаш и рисуем на голове шапочку.
   - Шапочка с помпончиком, едет под вагончиком, - ещё ничего не понимая, но уже без слёз, сказала Ленка.
   Женька нарисовал на голове колпачок с помпончиком и тут же зачирикал его красным карандашом. Рожица приобрела осмысленный вид.
   Дальше так. - Проще всего одеть каракатицу в свитер. Тогда шею не надо будет рисовать. Но можно и в рубашку. Тогда кроме шеи ещё и воротничок придётся, и кармашки, и пуговки, и на рукавах манжеты.
   - Рисуй в свитере. А в рубашке я сама попробую.
   - Хорошо. Свитер у нас будет с воротником стоячим, до самой головы. Правильно?... А это рукава. А из рукавов торчат рукавички. И нам с тобой не надо будет рисовать пальчики... Остаётся нарисовать шаровары и валенки, - и Женька провёл две чёрточки, где должны были заканчиваться валенки.
   Потом снова взял цветные карандаши. Разукрасил свитер коричневым цветом, валенки - жёлтым, а шаровары - синим.
   Ленка смотрела на человечка и улыбалась.
   Оказывается, всё это было очень просто. Но она не знала, как это делается. А Женя всё ей так показал, что она, не отрываясь от рисунка взглядом, стала выталкивать брата со стула. Она уже знала, что теперь у неё и самой получится.
  
   Выйдя от сестрёнки, Женька увидел на кухне отца.
   За разговором с Ленкой он даже не услышал, как отец вернулся с работы. Тот уже поужинал. Перед ним стояла дымящаяся чашка чая, а во рту пребывала извечная спичка. Напротив отца сидела тётя Маруся. Стол был уже прибран и Женька, в который раз, не переставая удивляться, отметил про себя - как быстро и своевременно мачеха умела всё делать: и накрыть на стол, и убрать с него, и оставить для себя времечко посидеть, отдыхая за разговором с отцом.
   Судя по всему, отец пребывал в хорошем настроении. Он смотрел на Женьку и улыбался. Но улыбался не лицом и даже не глазами, а одними только зрачками глаз.
   Лицо у него, как всегда, было без выражения эмоций. И прочитать что-либо по нему было невозможно.
   - Здравствуй, сын. Присядь-ка с нами. Расскажи, как в школу сходил первый раз. Слышал я - у тебя "смотрины" сегодня были. Так? И чем всё кончилось?
   - Ты бы поменьше слушал своих информаторов. Если что узнать хочешь - у меня спроси. Я и сам тебе расскажу без прикрас. А так - вдруг наши показания не совпадут с теми, о чём тебе уже доложили.
   Взгляд отца потух моментально, и Женька понял, что опять сморозил что-то не то. Его дневной задор сразу сник как воздушный шарик, и он, уже опустив голову, добавил:
   - Всё прошло нормально. По математике только срезался. И на географии неинтересно было. Однако, не думаю, что и дальше всё гладко будет. Я много чего не знаю из того, что знает Тамара, да и другие одноклассники. Но и им было чему у меня поучиться. А завтра мы кукурузу едем убирать. Так что сегодня нам ничего не задавали.
   Отец смотрел на Женьку внимательно и настороженно. Будто решая, стоит ли с ним разговаривать дальше. Потом поднялся, взял чашку с чаем и произнёс в сторону:
   - Не знаю, интересно ли тебе это. Скорее всего - нет. - Придя в новый коллектив, нужно сделать всё, чтобы завоевать авторитет в этом коллективе. Это будет трудно. Но потом, со временем, уже авторитет будет работать на тебя. Постарайся это понять.
   И, уже обращаясь к жене, сказал:
   - Пойдём, Муся, к себе. Устал я. А мне ещё газеты надо прочитать. Да и ты, я смотрю, устала. Пошли, родная.
   И, не прощаясь с Женькой, вышел из кухни. Повернул налево, в свою, родительскую комнату. Раздался щелчок выключателя и звук закрываемой двери.
  
   Глава 11. Страда кукурузная
  
   Женька стоял в кузове грузовика, опершись руками о кабину. Тёплый ветер, прогретый утренним солнцем, приятно ласкал лицо, грудь. Они ехали всем классом собирать кукурузу, но куда - Женька не знал. До этого он ни разу из Возрождения не отлучался - не было причины. Посёлок ежедневно открывался ему всё новыми и новыми страницами, содержание которых Женька осторожно впитывал в себя на ощупь, только приобщаясь, но, ещё не приобщившись к окружающей его жизни.
  
   Ему казалось, что всё это уже происходило с ним. Женька напрягал память и никак не мог вспомнить, когда он ехал так же в кузове грузовика, и ему было по-настоящему радостно?
   Девчонки взвизгнули на повороте дороги. Мальчишки громко, басом, рассмеялись над их страхом. И только классный руководитель сохранял серьёзность и тревогу, чутко наблюдая за всеми сразу - только бы никто не вывалился.
   Машина свернула на поле скошенной недавно кукурузы. Наискосок, осторожно стала продвигаться через борозды к видневшимся невдалеке зарослям выше Женькиного роста.
   - Грошев, постучи водителю. Пусть остановится, - раздался из задних рядов голос учителя по труду.
   Женька, недоумевая, оглянулся и, ничего не поняв, забарабанил по крыше. Машина остановилась. Дверь кабины открылась:
   - Что случилось, станичники? - спросил вышедший из кабины водитель.
   - Разгружа-а-айсь! - скомандовал классный руководитель. И, обращаясь к водителю, добавил:
   - Дальше пешком пойдём. А то на пахоте ты мне всех ребят растеряешь.
   После чего, опёршись на борт одной рукой, лихо выпрыгнул из кузова. Ребята посыпались из кузова как орехи. И только некоторые, Женька в том числе, задержались, чтобы принять из кузова девчонок, которые нерешительно и беспомощно переминались у закрытого борта.
  
   Женька впервые в жизни участвовал в сборе кукурузы.
   Он шёл и придумывал про себя как сделать так, чтобы если и работать, но не работать.
   - Слушай, Витьк, - обратился он к рядом идущему Непочатых. - Я придумал, как всех обдурить.
   Они остановились. Витька смотрел на Женьку, силясь понять логику его рассуждений. Женька, не замечая непоняток на Витькином лице, изложил суть своего предложения:
   - ПалВаныч вчера сказал, что нам по двести вёдер собрать надо. Так вот - кладём два початка поперёк ведра, сверху набрасываем ещё пяток початков и ведро, вроде бы, полное. Усёк?
   - Дурак ты, Женька! На чужом горбу прокатиться решил? Твои вёдра никто считать не будет. Кукурузу мешками собирать будем. Трое собирают, каждый в свой мешок. Четвёртый относит. Пятый в телеге тракторной находится и из мешков в телегу ту кукурузу высыпает. Усёк?
   - А как же двести вёдер? - ничего не понимая, спросил Женька.
   - Двести вёдер на каждого, это, в конечном итоге, тридцать тракторных телег на всех. Или сто двадцать тонн початков. И делиться, следить - кто сколько початков собрал, никто не будет. Понятно тебе? А телеги на приёмном пункте взвешивают. Так что сто двадцать тонн отдай и не греши.
   Женька замолчал раздосадованный и пошёл следом за Витькой в направлении уже собравшихся вокруг легкового ГАЗика ребят.
  
   Из ГАЗика выдавали мешки. Каждый из учеников брал по два мешка. Но не все. Некоторые сидели на собранных в кучу кукурузных стеблях и чего-то ждали. Как потом выяснилось, то были 'носильщики' - те, кто оттаскивал собранную в мешки кукурузу к тракторным тележкам.
   Женька тоже взял два мешка и подошёл к своим. Витька, Борька и Вовка, подозвав к себе незнакомого парня из седьмого класса, обсуждали с ним стратегию сбора початков.
   - Так вы что - меня побоку? - с обидой в голосе спросил Женька.
   - Да все мы рядом будем. Не криви рожу. Тому, кто мешки таскать будет, четверых не обработать. Трёх и то запарится. А ты вставай справа от меня. Идёшь между двух борозд. И рвёшь початки справа и слева от себя. И в мешок бросаешь. А мешок на голову подвешиваешь так, чтобы он у тебя за спиной находился - как у негров на хлопковых плантациях. Тогда у тебя обе руки свободные будут. А когда к тебе "носильщик" подойдёт - ты ему мешок передаёшь, а сам второй мешок на голову и дальше продолжаешь рвать. Дошло до тебя?
   - А в какой же я команде буду? И кто мои мешки таскать станет?
   - Ты справа от меня. За тобой Сашка Борисов, что со станции. А за ним Валерка Киселёв с Первого городка. А кто твои мешки таскать будет - не твоя забота. "Носильщики" сами между собой разберутся.
   - Витьк, - с некоторым разочарованием спросил Женька. - А перекур когда?
   - Вот дойдём до конца поля - там и перекурим.
   - А это далеко?
   - Эх, темнота, - промолвил Витька. - Длина всех делянок в сельхозугодиях два километра. Короче или длиннее не делают. Экономически не выгодно. Пора бы уже знать, и вошёл в заросли кукурузы словно в джунгли.
   Как только Витька остановился и накинул мешок на голову - Женька понял, что следующие две борозды его. Мешок поначалу плохо держался на голове. Но наполняясь, всё больше и больше Женьке стало удобнее и он попеременно, то правой, то левой рукой кидал и кидал в него початки.
  
   - Первый! - послышался крик Вовки Петрова.
   - Это о чём он, Витьк? - спросил Женька.
   - Это Вовка первую "пайку" носильщику передал.
   Женьке стало тревожно, что у него мешок только наполовину собран. Это он задницей чувствовал. И увеличил темп передвижения по борозде.
   Чуть позади раздался голос Витьки:
   - Ты, когда початок срываешь, не смотри на него. Пусть на него руки твои смотрят. А сам смотри вперёд и вверх - на те, которые ещё срывать предстоит. Понял почему?
   - Дошло, - откликнулся Женька, уже охваченный соревновательным азартом.
  
   - Мешок! - раздался сзади запыхавшийся голос.
   Женька остановился в нерешительности, предполагая, что он что-то опять делает не так и оглянулся.
   - Ты это мне? - спросил он совершенно незнакомого парня, кажется, из десятого класса, но ниже Женьки больше чем на голову.
   - Тебе. Тебе, чёрт подери! Давай мешок. И темп сбавьте - загоняли уже.
   Женька сбросил с головы мешок, наполненный на две трети, и радостно прокричал, глядя на Витьку:
   - Первый!
   Достав из-за брючного ремня второй мешок и приладив его на голове, как учил Витька, Женька яростно бросился обрывать початки.
   - Слушай, Витьк. А где наш трудовик? Чем он занимается, пока мы тут вкалываем, как негры на плантациях?
   - Классный руководитель? А он по крайней борозде идёт. Так же как все негра изображает. Тебе за ним не угнаться. Вот увидишь - поле кончится, а дядя Толя уже в лесопосадке отдыхает.
   Женька рвал и рвал кукурузу со стеблей, стараясь не отставать от Витьки и Сашки Борисова, идущего справа от него. Он, то обгонял их, когда початков на стеблях было мало, то задерживался, когда их было в изобилии. Усталости не было. Было весело и азартно от осознания, что все вокруг тебя выполняют общую работу. И что здесь нет ни начальников, ни освобождённых - все были равными друг перед другом. Это Женьке подходило.
  
   Около трёх часов с окраины поля раздался чуть слышный, призывный сигнал автомобиля.
   - Всё! Шабаш! - сказал Витька и как был с мешком на голове пошёл поперёк поля через обобранные уже стебли кукурузы. Женька направился следом и видел вокруг себя мальчишек и девчонок, с довольными лицами, с такими же, как и у него, мешками на головах. Все шли в направлении неугомонного автомобильного сигнала.
   Невдалеке он увидел Людку Токареву и, ломясь через заросли, кинулся к ней. Людка шла с мешком подмышкой, и двумя руками держа молочный початок кукурузы, обгрызая его со всех сторон. Завидев приближавшегося Женьку, она остановилась и, когда он совсем подошёл, достала из кармана домашнего передника такой же початок молочной спелости:
   - Хочешь?
   Женька взял и впился в него зубами. Это было неподражаемо. Так вкусно, что Женька схрумкал початок в один миг.
   - Правда смачно? - спросила Людка.
   Женька кивнул головой и, придержав подружку за локоть, остановился. Подождав, когда все уйдут вперёд, Женька прижал к себе сопротивлявшуюся девчонку, схватил её крутящуюся во все стороны голову и поцеловал прямо губы.
   - Дурак! - вскрикнула Людка шёпотом, вырвавшись из Женькиных объятий. - А если увидит кто?
   - Пусть видят, - сказал Женька, радостно улыбаясь и, взяв Людку за руку, бегом потащил её за собой.
  
   Когда они выбежали из кукурузных зарослей, все ребята столпились вокруг бортового ГАЗика. На ступеньке кабины стоял Павел Иванович и, поблескивая стёклами очков на солнце, что-то говорил. Женька с Людкой, вклинившись в толпу учеников, услышали уже окончание речи директора:
   -...все тележки были с перегрузом. В результате мы сегодня сдали на мельницу 126 тонн кукурузы. Молодцы! Я горжусь вами. Если и дальше так пойдёт, то за три дня мы с производственным заданием справимся. А теперь по машинам и домой. В Рабочий посёлок. Кто раньше выходит, остановите машины в пути.
   Оказывается всё это время, пока они здесь собирали урожай, директор находился на мельнице, где из початков выщелачивали зёрна. И ревностно следил за работой весового пункта.
   - Нам чужого не надо, но и своего не отдадим!
  
   Женька снова стоял у кабины ГАЗика. И снова тёплый, ласковый ветер врывался в его душу. Он стоял, прижавшись плечом к плечу с Людкой Токаревой и, уже в который раз, чувствовал себя счастливым и возбуждённым какой-то радостью. Какой? - он и сам не знал.
   И снова пригрезилось ему, что такое состояние он уже испытывал. Когда-то очень давно. Когда? Где это было? - проносилось у него в голове. И вдруг он вспомнил.
   Именно такая радость приходила к нему во сне. В Ленинграде, когда он спал в закутке, за трёхстворчатым шкафом, накрытый тяжёлым, как крышка гроба, одеялом. Во сне он ехал в кузове грузовика к реке и какой-то дяденька махал ему призывно рукой. А он просыпался в самый неподходящий момент и радость, счастье мгновенно исчезали. Как же хорошо, что всё это было давно и далеко. Далеко позади.
   Он посмотрел на Людку и увидел её радостное курносое лицо с прищуренными от встречного ветра глазами. И Женьке впервые в жизни подумалось:
   - "Если и есть в жизни счастье, то оно должно быть именно таким, как сегодняшний день!"
  
   Глава 12. Угол атаки крыла самолёта
  
   Окончание сбора кукурузы совпало с воскресеньем.
   Было время себя в порядок привести. Снять грязную, пропитанную пахотной пылью одежду. Помыться в бане у Вовки Петрова и вечером сходить в клуб. Показывали "Парижские тайны".
   К утру, погода испортилась. Дождя, как такового, не было. Но по небу неслись рваные тучи, и время от времени шквальный ветер бросал на всю округу порции крупных дождевых струй. Ветер дул с севера, со стороны Совхоза-58. Был он сильным, порывистым, сбивающим с ног. Поднимал столбы пыли, захватывая пожухлую траву, и нес все это над степью.
   Но ребята: и Женька, и Витька, и Борька с Вовкой, - предпочитали ходить в школу степью. Чуть заметной тропинкой, выводящей их к аптеке Рабочего посёлка. А там, через пустырь (или площадь - непонятно) к школе.
  
   Первым уроком была физика.
   Физики Женька не боялся. Он любил этот предмет и поэтому знал его очень даже прилично. Женька чувствовал и мысленно видел "воздействие сил на тело" и что из этого получалось - "работа" или "пшик".
   Когда Николай Акимович, преподаватель физики, сразу же вызвал Женьку к доске, тот не удивился. Смотрины продолжались. И окончатся они только тогда, когда все преподаватели попробуют Женьку "на зуб". Он это уже понял. Но никаких мер по подготовке к смотринам не принимал.
   - "Что знаю, то и знаю", - решил он про себя.
  
   - Ну, а что такое равнодействующая сил, - спросил его Николай Акимович после того, как Женька с лихостью рассказал ему о первом и втором законе Ньютона.
   - Равнодействующая сил - есть суть геометрической суммы сил составляющих, - продекламировал Женька. - Определяется правилом параллелограмма, построенного на силах составляющих, как на двух сторонах этого параллелограмма.
   - Ну, ты прямо как Ломоносов изъясняешься: - "...Суть геометрической суммы". Ну, а если к телу приложено не две, а три силы? Тогда как?
   - Николай Акимович, ну это просто. Мне совершенно не хочется у вас время занимать.
   - Ничего, ничего - рассказывай. - А ребята послушают. Заодно и вспомнят прошлый материал.
   Женька взял мел. Изобразил на доске произвольное тело на плоскости. Приложил в разных точках к нему три силы, отобразив их векторами. Вне изображённого тела поставил жирную точку. Перенёс в неё параллельно все три вектора-силы.
   Первый параллелограмм построил на двух составляющих силах и, проведя диагональ параллелограмма, определил равнодействующую. Второй параллелограмм построил на сторонах оставшегося вектора-силы и только что определённой равнодействующей. Провёл ещё одну диагональ, которая, по утверждению Женьки, и являлась суммарным вектором всех сил.
   - Похвально, похвально, - с некоторой задумчивостью произнёс Николай Акимович. - А всё-таки странно.
   - А, что странно, Николай Акимович? - недоумённо спросил Женька.
   - Потом. Потом, Евгений, - оставив Женьку в непонятках, произнёс физик.
   Женька уже полагал, что смотрины закончились, и он сейчас может пойти на место к своему любимому окну, но...
   - А не скажешь ли ты нам, сколько весит пассажирский самолёт? Например, ТУ-104, - непонятно для чего вдруг спросил Николай Акимович.
   - Около двадцати трёх тонн. Если в снаряжённом состоянии, - ответил Женька, слегка запнувшись вспоминая.
   - Правильно. Нарисуй-ка его, как сможешь, в профиль.
   Женька нарисовал. Что-что, а самолётов они с братом Лёхой, ещё в Ленинграде, рисовали предостаточно.
   - Возьми произвольно центр тяжести и покажи, куда эти двадцать три тонны направлены.
   Женька знал, что центр тяжести у самолёта находится на пересечении оси фюзеляжа самолёта и оси его крыльев. Жирно обозначив точку центра тяжести, он направил вектор массы самолёта вниз, задав ему некоторый масштаб.
   Николай Акимович придирчиво глянул на Женькино художество и, чуть прищурив взгляд, сказал:
   - А теперь подними этот самолёт в воздух. Сможешь?
   - Тут всё от угла атаки крыла самолёта зависит. И от умения лётчика управлять закрылками.
   - Ты и про угол атаки знаешь? Похвально, похвально... Ну, давай, лётчик, взлетай.
   Женька очертил профиль крыла. Пририсовал к нему двигатель. Отобразил вектор силы тяги двигателя и "разогнал" самолёт. После чего резко "задрал" закрылки вверх, "создав" разряжение над плоскостью крыла и построил параллелограмм на тяговой силе двигателя и силе вакуума над крылом. Равнодействующая этих двух сил явно не дотягивала до силы тяжести самолёта. Но Женька положил мел и, вытирая тряпкой руки, сказал:
   - Вот и всё.
   - Э-э-э! Нет, батенька, не всё. Твоя равнодействующая значительно меньше силы тяжести самолёта. Не полетит твой самолёт, - сказал Николай Акимович, лукаво склонив голову набок.
   - Нет, батенька, полетит, - передразнил учителя Женька. - У самолёта ведь два крыла и два двигателя. И с противоположной стороны на самолёт действует такая же равнодействующая. А в сумме эти равнодействующие превышают силу тяжести. Так что - привет семье, а мы полетели.
   Класс взорвался хохотом, слушая диалог двух физиков. Смеялся и Николай Акимович, нисколько не обидевшись на Женьку за 'батеньку'. Он вытер выступившие от смеха слёзы, усадив своё дородное тело за стол, сказал:
   - Ничего не пойму. И кому пришла в голову мысль, что ты тупой как сибирский валенок? Странно всё это. Очень странно. Ну, ничего. Поживём, увидим. Можешь садиться. Молодец.
   Женька прошёл на своё место, сел за парту и, победоносно оглядев класс, столкнулся взглядом с Томкой. Та улыбалась радостно и, подняв вверх большой палец руки, сказала одними губами: - Молодец!
  
   Глава 13. Пятьдесят лет спустя
  
   В тот день я задержался на работе. Пришёл домой, перекусил и завалился спать. Уснул моментально. Следующую ночь тоже предстояло провести на вахте.
  
   "Чёрт побери! И двух часов не поспал", - глянув на часы, подумал я.
   Мобильник надрывался во всю мощь звукового сигнала. Путаясь в одеяле, свалился с кровати и, благо комнатка маленькая, сдёрнул со стула рубашку.
   Выхватив из кармана телефон, не глядя на дисплей, надавил на "ответить":
   - Да! Слушаю...
   - Здорово, дружище! - раздался в трубке совершенно незнакомый голос.
   - Приветик, старый штиблетик, - первое, что пришло на ум, буркнул, с трудом отходя ото сна.
   - Как жизнь? Чем дышишь? - голос был доброжелательным.
   - Скриплю, но пока не разваливаюсь, - ответил с наигранным оптимизмом. - А с кем это я?
   - Не узнаёшь?
   - Нет.
   - Это же я - Виктор Непочатых.
  
   Он, Виктор Непочатых, был мне дороже всех знакомых, запасом которых я располагал на сегодня. Виктор Непочатых - это моя юность, моя память, моё всё. Но дьявольская утомлённость и не проснувшееся состояние только чуть-чуть подвинулись, уступив ему место.
   Дальнейший разговор был беспредметным. Оказывается, компа у него нет из-за дороговизны интернета. А держать компьютер для забавы нет смысла. Сам он вынужден оставить директорскую должность в краеведческом музее по причине болезни жены. А в остальном у него всё стабильно. Живёт так же в Хвалынске, по тому же адресу и т.д.
   - Виктор, я пришлю тебе на этот номер телефона эсэмэску со своим мэйлом и мы сможем с тобой переписываться. Только скажи - на чей комп пересылать "мыло".
   - Не шли никаких эсэмэсок. Свою "мобилу" я потерял. Этот чужой. А выхода на компьютер у меня нет.
   Соображать надо было быстро. Мобильная "междугородка" дорогая. А я всё никак не мог разбудить мозги.
   - А как ты узнал мой номер мобильника?
   - Мне "корявая" дала. Она здесь была не так давно.
   - Корявая? Это кто?
   -Да, Томка - сеструха твоя. Ты, что забыл, как обзывал её тогда в Возрождении?..
   Да. Я забыл. И сейчас, когда Виктор напомнил, мне стало не по себе. Стало стыдно, больно и обидно, что кто-то ещё помнит об этом.
   - Виктор, я очень хочу приехать. Я очень хочу видеть тебя. Жди меня этим летом.
   - Приезжай. Приезжай обязательно. Я хоть обниму тебя. Мне так тебя не хватает.
   - До встречи, друг! До встречи, Виктор! Я всегда помню о тебе.
   - Я тебя очень люблю, Женька. Приезжай!
   Разговор закончился.
  
   Подобрав с пола одеяло и накинув его на плечи, вышел на кухню. Надо было покурить. Несмотря на по-настоящему радостный звонок, на душе было нехорошо. Так нехорошо, как бывает, когда ненамеренно и незаслуженно кого-то обидишь. - "Что со мной?.."
   Посмотрев на часы решил , что можно ещё немного поспать. Впереди трудовая ночь. А какая она будет - никто не знает.
   - "Всё! Хватит самокопания! Спать!" - затушив сигарету и вернувшись в койку, сразу уснул.
   Разбудила жена. Пора собираться. Выйти надо пораньше, чтобы зайти в магазин, где мои сигареты продавались по наименьшей цене. "Подумать только! - жизнь заканчивается, а мы с женой всё продолжаем и продолжаем экономить, отказывая себе, порой, в привычных слабостях".
   Умылся. Бриться не стал. - "Никому я ночью не нужен". Вышел на кухню принялся за щи. И снова нехорошие ощущения навалились на душу.
   - Лиля, - обратился к лежащей на диване жене. - Плохо мне на душе после разговора с Виктором.
   И я пересказал весь наш разговор подробно. - "Что же в нём не так?"
  
   И только на работе меня осенило. Осенило без радости, а с ещё большей тяжестью в груди.
   Я уже принял смену у дневного оператора, проверил показания приборов, определился с допустимым лимитом расхода газа, закурил и крепко задумался:
   - "Да! Мне никогда не смыть "своей позорной кровью" тех обид, которые я нанёс многим и многим в тот период времени, когда жил в Возрождении. Учителям, которых выбил из накатанной колеи преподавания уроков всегда послушным деревенским ребятишкам.
   Сестре Тамаре, над которой издевался, осмеивая прилюдно её неказистую внешность.
   Мачехе, которая всегда прощала меня, покрывая мои хулиганские, а порой и бандитские, поступки.
   Отцу, которому было проще совладать с самым махровым уркой на зоне, нежели со мной.
   Девчонкам, которых я влюблял в себя и беззастенчиво с ними расставался.
   Друзьям юности - Витьке, Борьке, Вовке, Шурке Карасёву - дружбу с которыми я предал, не вернувшись в Возрождение из Ленинграда. Куда был отпущен на зимние каникулы в девятом классе, за уже знАчимые успехи в школе.
   И самое страшное, самое подлое, что я совершил в этой жизни, - это предал любовь своей сестры Леночки. Которая, я уверен в этом, ждала меня долго. Так долго, что устала ждать и забыла о своих ко мне чувствах.
   Нет мне прощения! Нет, и не будет!"
  
   Одно только остаётся непонятным до сих пор. Почему я так от многих слышал:
   - Твой приезд в Возрождение изменил нас. Открыл для нас новую, доселе неизвестную нам жизнь. Сделал нас целеустремленными. Создал наши характеры. Мы благодарны тебе.
   "А почему?"
  
   Глава 14. Урок химии
  
   Нина Яковлевна Блохина была сурова и принципиальна во всём и со всеми. Она никогда не шла на уступки. Была бескомпромиссна. Это относилось ко всем - и к ученикам, и коллегам по учительской. Ей бы завучем работать, но нельзя. Нельзя было состоять на руководящей должности, будучи связанной родственными узами с директором школы. Советские законы боролись с семейственностью и не только в школах. Не всегда, правда, но боролись.
   Ей даже преподавателем работать было нельзя. Но что поделать, если преподавателя по химии всё не присылали и не присылали. Пришлось эту "ношу" подхватить Нине Яковлевне. Она и подхватила. Со всей принципиальностью, со всей строгостью с какой должна была взяться за дело жена директора.
   Но Женька об этом не знал.
  
   Не знал он и химии. Хотя в том табеле, который он привёз из Ленинграда, у него и стояла четвёрка. Комедия с этой химией всегда получалась. Как ни спросят Женьку, всегда он отвечал правильно, или почти правильно. Какой-то ангел-хранитель оберегал его. Что ни ответит - всегда попадал "в точку". Он только химические уравнения решал всегда неправильно. Не угадывал он, как расставить коэффициенты валентности, да и в атомных весах элементов он не разбирался. Но Нина Яковлевна об этом не знала.
  
   После урока литературы, где Женька чувствовал себя уже вольготно, должна была быть химия. Нехорошее, тревожное чувство навалилось на него в школьном туалете, где он смолил очередной "Приминой".
   Всю переменку они с Витькой Непочатых провели на задворках школы, за дровяным сараем. Когда "блям-блям-блям" возвестил о начале урока, Женька ещё раз прикинул свои шансы и понял, что "ситуёвина" складывается не в его пользу. Смотринов ему не избежать, а химичка будет гонять его по всему курсу. Очередной позор был Женьке ни к чему.
  
   - Витьк, ты иди на урок, - сказал Женька потупившись, но приняв единственно правильное для себя решение. - Меня будут спрашивать - скажешь, что не видел, не знаешь... В общем, соври что-нибудь.
   - А, что случилось?
   - Ничего. Иди, давай. А про меня - молчок.
   Витька, пожав плечами, пошёл в класс. Женька ещё раз закурил, устроившись на поленнице дров и, стараясь ни о чём не думать, замурлыкал про себя:
  
   ...Здравствуй, моя Мурка.
   Здравствуй, дорогая.
   Здравствуй, моя Мурка
   И проща-а-ай.
   Ты зашухерила всю нашу малину
   И теперь за это получай...
  
   Ещё минут через десять он вошёл в пустынный коридор школы и громко постучал в дверь класса. Не заходя, просунул голову в приоткрытую дверь:
   - Разрешите, Нина Яковлевна? - с невинным видом вежливо спросил он.
   - Ты, где шлялся? Почему опоздал? Для тебя правила школы, что - не писаны?
   - Я обкакался, Нина Яковлевна. Нечаянно. Больше не повторится.
   Пауза, мёртвой тишиной повисшая в классе, взорвалась дружным громоподобным хохотом.
   Широко открыв глаза, не ожидая такой наглости от мальчишки, Нина Яковлевна, чуть побледнела. Но ярость захлестнула все другие эмоции и, уже потеряв контроль над собой, она закричала, покрываясь красными пятнами:
   - Во-о-он! Вон из класса-а-а!
   Женька стоял, потупив голову, изображая из себя виноватого. Но, как только училка поперхнулась от собственного крика, произнёс:
   - Нина Яковлевна, пожалуйста, не выгоняйте меня. Я вам конфетку дам. Хотите?
   Та опешила, замерла на миг и, сделав шаг к столу, рухнула на стул, уронив голову на руки. Плечи её вздрагивали. Класс постепенно наполнился тишиной. Все сидели, опустив головы. И только Быня, не в силах совладать с собой, пару раз хрюкнул, давя в себе смех.
   Подняв заплаканное лицо с растекавшейся по щекам тушью ресниц, Нина Яковлевна, сжав кулачки, не сумев удержать трясущуюся голову, произнесла надрывным голосом:
   - Выйди, Грошев! Выйди. И никогда, слышишь - никогда! - не смей появляться у меня на уроках.
   Женька вышел. Не ожидал он такой реакции от училки.
   - "По-моему, переборщил", - подумалось ему. И отправился за дровяной сарай, доставая на ходу сигареты.
   Устроившись на облюбованной поленнице, он закурил и сказал сам себе:
   - "А всё-таки хорошо я срезал эту "задаваку". Тоже мне - директорская жинка..."
  
   Томка появилась из-за угла неожиданно, вдруг:
   - Ты что творишь, негодяй? Ты хоть знаешь, что химичку валерьянкой отпаивают? У неё же сердце слабое. А ты... Мразь! Я всё дома папе скажу, - и, резко повернувшись, убежала.
  
   Глава 15. На уроке истории
  
   Отзвонил колокол с урока. С площадки перед школой раздавались весёлые голоса малолеток, играющих в "разбивалочку". Женька ждал, что сейчас к нему подойдут друзья - Витька, Борька, Вовка. Но никто не пришёл. Даже Витька. Женька сидел и курил. Ему было уже тошно от табака. В горле першило. Но он сидел в одиночестве и недоумевал: - "Почему же к нему так никто и не пришёл?"
  
   Снова "блям-блям-блям" загнал всех ребят за парты.
   Гнетущая тишина окружила Женьку. Но он сидел всё на той же поленнице дров, так и не сумев заставить себя подняться и пойти на урок.
   По расписанию должна быть история. Историю Женька любил. Особенно историю восстаний крестьян и казаков. Которые, как думал Женька, проигрывали царям потому, что верили в бога и, что не обладали достаточным количеством злости, которая должна была спасти их от рабства, от унижений.
   Женьке очень захотелось в класс, за парту. Ему жуть как было интересно, о каких ещё сражениях за правду, за справедливость он сможет узнать в этом учебном году.
  
   Из-за угла сарая появился Витька. Не подходя к Женьке, не вынимая рук из карманов брюк, он остановился и, не глядя на него, произнёс, как показалось Женьке, со злостью в голосе:
   - Иди в класс, шутник. Иолла Павловна за тобой прислала.
   И чуть помолчав, добавил:
   - Ещё раз отхохмишь подобное - я тебе больше не друг.
   Женька поднялся и поплёлся за Витькой.
  
   - Разрешите войти, - спросил за обоих Витька.
   Чуть повернув голову в их сторону, историчка сказала низким и миролюбивым голосом:
   - Скоренько проходим и садимся по своим местам.
   Дождавшись, когда Женька усядется у своего окна, историчка продолжала:
   - История Западной Европы не менее интересна, чем история Государства Российского, которую мы проходили в прошлом учебном году. Жизнь, прогресс, гений человечества - не стоит на месте. И вот, в то время, когда в России ещё процветал патриархальный строй, в Западной Европе, начиная с Англии, стала зарождаться буржуазия, пришедшая на смену феодальному строю...
  
   Женька сидел и перелистывал учебник истории:
   - "Ну почему ему так не везёт? Опять галиматья какая-то: мануфактура, ремесленники, фабрики... Накопление капитала, производительность труда... Тьфу!"
   Он захлопнул учебник и прислушался к тому, что говорила училка.
   Была она очень даже невысокого росточка. Полноватая, простоволосая, с круглым лицом и обладала удивительным взглядом. Взглядом, приглашающим тебя к собеседованию. Но никак не к ответу не выученного урока.
   И этот голос: негромкий, низкий, с множеством интонаций, зависящих от того, о чём была речь. Голос, сопровождаемый мимикой лица и жестом рук... Всё это переселяло тебя из действительности в далёкие исторические времена.
   И её повествование захватило класс. Не только Женьку, охочего до истории как науки, но и Быня сидел полуоткрыв рот, и зрачки его глаз внимательно следили за учителем из-под узких китайских век.
   Рассказ зачаровал Женьку. Иолла Павловна как будто перелистывала перед ним интереснейшие картинки из исторического альбома:
   - вот германские крестьяне в одеждах, похожих на спортивное трико, в остроконечных колпаках и матерчатых туфлях пересаживаются на жатки с конной тягой;
   - вот по чугунным рельсам неимоверно дымя и пыхтя паром, ползёт первый паровоз Уайта;
   - вот французские крестьяне собирают виноград в Шампани. А рабочие, на паровых прессах, давят из него вино;
   - в Англии появились чесальные машины и ткацкие станки. И начались первые волнения рабочих-ткачей...
   - а в России, в это время, скакал со своей конницей Емельян Пугачёв, захвативший Оренбург и направивший свои войска к Москве. Навстречу своей гибели от регулярных войск Суворова.
  
   Звук колокола неожиданно оповестил конец последнего на сегодня урока. Но в классе никто не дёрнулся. Женька подумал - если кто-нибудь сейчас поднимется, то первый схлопочет от него по шее. Но таких не было. Все сидели и продолжали слушать.
   Иолла Павловна, так и не присев за весь урок, вышла из-за стола. Улыбнулась удивительно мягкой, располагающей к себе улыбкой и сказала:
   - Всё, ребята! Всё. Продолжим на следующем уроке. А пока рекомендую вам, не вдаваясь в анализ, пролистать и ознакомиться с нашим новым учебником. Преинтереснейшая книга, скажу я вам.
   До свиданья, дорогие мои.
   И, сделав небольшую паузу, неожиданно для Женьки, добавила:
   - Грошев, задержись ненадолго.
  
   Глава 16. Урок на всю жизнь
  
   В один из декабрьских вечеров Женька с приятелями возвращался из клуба Второго городка. Показывали кино про любовь. Любовь кого, к кому - этого в его памяти не сохранилось. Вечер прошёл, ну и ладно.
   Проходя мимо барака, в котором проживали братья Таюшевы, друзья услышали залихватские звуки гармошки, под которую горлопанили явно нетрезвые люди.
   - У Шурки с Витькой день рождения сегодня. Гуляет народ, - сказал, как бы, между прочим, Витька Непочатых.
   - Давай зайдём? - предложил Женька. - Может и нам поднесут. Я бы самогоночки хлебнул.
   - А тебя приглашали? - остановившись, с удивлением спросил Витька.
   - Ладно, мужики. Харе "сопли морозить". Пошли домой, - сказали Борька и Вовка.
   - Вы как хотите, а я зайду поздравить близнецов. От выпитого мною стакана не оскудеет их праздничный вечер, - не обращая внимания на явное неодобрение со стороны друзей, сказал Женька, и направился в темноту барачного коридора.
   Витька сплюнул в сердцах и скомандовал Борьке с Вовкой : - Пошли по домам!
  
   Утром, если бы не мачеха, Женька точно проспал бы в школу. С трудом поднялся, кое-как сполоснул морду холодной водой, поковырял вилкой в гречневой каше с мясной подливой и, зевая, проклиная всё и всех, вышел на улицу.
   Ни Витьки, ни Борьки с Вовкой на перекрёстке не оказалось.
   - Ушли, - понял он и нехотя поплёлся в Рабочий посёлок в надежде, что в голове прояснится, и он вновь обретёт радость от жизни.
   На первый урок - география - он опоздал.
   - Не велика потеря, - подумал Женька, который предмет этот "терпеть ненавидел".
   - Пойду в лавку. Куплю портвешку и поправлю здоровье.
   Как решил, так и сделал. Чуть было на урок литературы не опоздал, и поставил себя этим в затруднительное положение: - Как выпить, чтобы училка не заметила?
   Залез под парту, отфуфырил бутылёк и, прямо из горла отхватил треть кисловатого, с горчинкой, портвеша. Он бы и дальше оставался в уютной и спокойной обстановке, но неожиданно для себя услышал:
   - К доске пойдёт Грошев.
   Нехотя вылезая, Женька промолвил недовольно:
   - А что Грошев? Всегда Грошев. Что я вам дорогу перешёл?
   - Не ворчи, а иди и читай "монолог Фамусова". Ты с прошлого занятия остался должником.
   Женька, чувствуя, что его начинает покачивать, нетвёрдой походкой вышел к доске. Развернулся, стараясь пошире расставить ноги и, нарочито оттянуть время расправы над собой, спросил: - Что читать? Фамусова, что ли?
   - Его. Его родимого. И не тяни нам время, - промолвила Лидия Григорьевна, глядя в окно на заснеженную степь.
   - Это запросто, - сказал тот и, став в театральную позу, выставив одну ногу вперёд, как Пушкин, протянув руку, словно за подаянием, начал читать:
  
   - Петрушка, вечно ты с обновкой,
   С разодранным локтем. Достань-ка календарь;
   Читай не так... -
  
   это, как его, напрягшись, замямлил Женька, вспоминая слово.
   - А, вспомнил: ...
  
   ... - как пономарь,
   А с чувством, с толком, с расстановкой.
  
   Лидия Григорьевна, учитель литературы с тридцатилетним стажем, почувствовав недоброе, "вернулась" в класс и подошла к Женьке, принюхиваясь.
   - Грошев, так вы пьяны, - промолвила она, в испуге вытаращив глаза. - Как? Как вы посмели?.. Кто вам позволил?..
   И, спрятав лицо в ладонях, бросилась из класса.
   Женька ещё не успел руку опустить, выходя из театральной позы, как дверь с грохотом отворилась, и в класс вошёл директор Павел Иванович в сопровождении Игорёши - завуча и классного руководителя - учителя труда, или просто - трудовика.
   На мгновение остановившись, не вынимая из-за спины рук, директор, играя желваками, произнёс:
  - Следуй за мной.
  И тут же развернувшись, вышел, пройдя сквозь строй вовремя расступившихся сопровождающих.
  
   Женька стоял расхристанный и понурый в кабинете директора школы и ни о чём не думал. Ему было глубоко безразлично, что сейчас произойдёт - выгонят, поставят на вид или влепят пару за поведение.
   Хотя пара автоматически предписывает исключение.
  
   Директор сидел за столом набычившись, глядя в лист бумаги лежащим перед ним. Рядом, опершись на указку, сидел завуч. Трудовик, словно подчёркивая, что он из другой компании, стоял у дверей, опершись на косяк. Был он из деревенских, специального образования не имел и как примазался к школе было непонятно. Вот этим "непонятно" он и вызывал у Женьки брезгливость.
   Павлуша с Игорёшей вообще были ему безразличны - им нужно своё, а Женьке ничего было не нужно. Пустота окутала его всего. Вязкая, тягучая пустота, от которой могла освободить только Иолла Павловна, которой, не зная почему, он доверился с начала учебного года. Не сразу, но доверился - само как-то получилось.
   - Ну, что с тобой делать будем, Грошев? - так и не отрывая взгляда от пустого листа, промолвил директор. - Ты понимаешь, что за пьянство тебя исключать из школы надо? Что делать-то будешь, когда окажешься без друзей, товарищей? Один - без школы?
   Женька молчал как партизан на допросе. Молчали и трудовик с Игорёшей.
   Не дождавшись ответа, Павлуша обратился к завучу:
   - Игорь Анатольевич, готовьте приказ об исключении ученика восьмого класса Грошева из наших рядов. Сегодня и зачитаем на школьной линейке во время большой перемены. Пусть катится. Пусть прочувствует, что значит оказаться вне коллектива, вне друзей, товарищей. Мы без него обойдёмся. А вот обойдётся ли он без нас?
   - Иди, Грошев. И не вздумай сбежать. Буду расценивать это как трусость с твоей стороны.
   - Трусом никогда не был, - буркнул тот и, резко повернувшись, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
   Коридор встретил Женьку тишиной, которая бывает, если только, на кладбище.
   - Теперь целую неделю будет тихо, - подумал он. - Томка с Ленкой в школе, родители на работе... Хочешь - спи, а хочешь "Айвенго" читай. Ну, чем не жизнь?!
  
   Большая перемена была после третьего урока. Обычно ребятня высыпала на улицу и швырялась друг в дружку снежками. Доставалось и прохожим. Швырялись до тех пор, пока медный колокол в руках сторожа школы не зазывал всех в классы.
   Но, странное дело, в этот раз колокол не зазвучал. Когда урок закончился. Нина Яковлевна, взглянув на часы, произнесла со всей строгостью в голосе:
   - Выходим по одному и строимся в коридоре на школьную линейку.
   Все уже знали, зачем и вопросов к учительнице не прозвучало.
   - А ты, Грошев, оставайся в классе. Выйдешь, когда тебя позовут, - добавила она и ушла, притворив за собой дверь.
   Женька, не вставая из-за парты, процедил сквозь зубы:
   - Да пошла ты... И уставился в окно.
   Слышно было, как кто-то пробегал по барачному коридору, и суетное движение в нём тревогой передавалось в сознание оставленного всеми ученика восьмого класса.
   Потом кто-то крикнул:
  - Директор идёт!
   И перешедший на фальцет командный голос Игорёши:
   - Школа, стройся!
   Дверь в класс отворилась. Вошёл трудовик и, как надзиратель из зоны, в которой Женька провёл половину лета, перед тем как начался учебный год, произнёс:
   - Следуй за мной!
   Женька вышел, гордо подняв голову и держа "руки за спину". Сам себе он казался Олегом Кошевым, которого через мгновение сбросят в шахту. На самое дно. Дно жизни, которая не задалась.
  
   Прошагав между двух шеренг комсомольцев, пионеров, октябрят, участвующих в судилище, он подошёл вплотную к Павлуше и смотрел ему в лицо нервически улыбаясь.
   Тот стоял в конце строя как палач перед казнью. Только в руках у него был не топор, а лист бумаги с приговором об отчислении Женьки из школы.
   - Школа, сми-и-ирно! - скомандовал директор.
   - Стань рядом, - с железом в голосе произнёс палач.
   После чего последовало некоторое шевеление в рядах и...
  Мёртвая тишина повисла в школьном бараке. Женька смотрел вдоль шеренг обступивших его с двух сторон и взглядом искал Леночку. Самую любимую из людей. С которой познакомился, приехав из Ленинграда в посёлок, где свершается очередное судилище в его жизни. Она ещё не знала, что натворил её брат. В поисках сестрёнки он не слышал, что зачитывал директор. Последние слова, которые долетели до него издалека, были:
   - ... отчислить из школы.
  
   А дальше...
  Дальше истеричный крик, наполнивший коридор, заставивший вздрогнуть и учеников, и учителей, которые стояли со своими классами.
   - Не-е-е-ет!! Не-е-ет!..
   Из строя пятого класса, вырываясь из чьих-то рук, выскочила Ленка и, рыдая во весь ребятёночий голос, кинулась к Женьке. Никто не смел её остановить и она, добежав до брата, кинулась ему в ноги, обняла за колени и, рыдая, повторяя одно:
  - Женечка... Женечка...
  
   Женька не выдержал. Поднял сестрёнку на руки и нырнул в ближайшую дверь какого-то класса. Ленка, порываясь что-то сказать, обняла его и рыдала, целуя и целуя лицо отвергнутого человека.
   В класс вошла Иолла Павловна, держа в руках пальто убитых горем детей.
   - Идите домой, - сказала она и стала помогать Ленке одеваться.
  
   Дойдя до своего посёлка, свернув на улицу, идущую к дому, Ленка остановилась и, не глядя на брата, сказала:
   - Не пойду домой. У Щегольковых побуду. А ты иди. Иди и сделай, что обещал.
  
   Вернувшись в школу, Женька постучался в учительскую, вошёл и, оглядев всех присутствующих, сказал, не уступая Павлуше в жёсткости слов и интонаций:
   - Простите меня. Ничего подобного больше не повторится.
   Повернулся и вышел, не закрывая за собой двери.
  
   На следующий день, по накатанной в заснеженной степи дороге, они шли в школу, держась за руки. Ленка щебетала что-то, заглядывая в лицо брата, и пританцовывала, заливаясь смехом.
  
   Часть 4. ИОЛЛА ПАВЛОВНА
  
   Посвящается памяти самого человечного человека встреченного мною в этой жизни.
   Научившему меня думать, анализировать.
   Делать добро и стремиться в завтрашний день.
   Человеку, благодарность к которому и сегодня хранит моя память -
   ИОЛЛЕ ПАВЛОВНЕ СУРКОВОЙ.
   Учителю, преподавателю истории в средней общеобразовательной школе-5,
   посёлка Возрождение, Хвалынского района,Саратовской области.
  
   Когда-то (это было в конце зимы 1962 года) Иола Павловна сказала:
   - Встретиться бы с вами лет через пятнадцать, двадцать. Посмотреть со стороны, - какими вы станете?
   Это относилось и ко мне, и к моим сверстникам, с которыми я учился в одной школе. Жил в одном посёлке и мечтал о совершенстве. Строил свою жизнь по принципам, которые были вложены в меня этим замечательным учителем.
   Мы простились с ней навсегда в 1993 год. А встретились в сентябре 1961 года. Вот из того далёкого сентября я и начну свой рассказ.
  
   Глава 1. Первая встреча
  
   Звук школьного колокола неожиданно оповестил конец последнего на сегодняшний день урока. Но в классе никто не дёрнулся. Даже Женька подумал: 'Если кто-нибудь сейчас поднимется, то первый схлопочет по шее!' Таких не было. Все сидели и продолжали зачарованно слушать.
   Иолла Павловна, так и не присев за весь урок, вышла из-за стола. Улыбнулась удивительно мягкой, располагающей к себе улыбкой и сказала:
   - Всё, ребята! Всё. Продолжим на следующем уроке. А пока рекомендую вам, не вдаваясь в анализ, пролистать и ознакомится с нашим новым учебником истории. Преинтереснейшая книга скажу я вам.
   До свидания, дорогие мои!
  
   Глава 2. День сегодняшний и дела давно минувших дней
  
   Ничего я в это жизни так и не понял. А жизнь не то чтобы кончается, а вскорости кончится вообще. Последние листочки в календаре отрываются. И другого календаря мне никто не подарит.
   Где-то, когда-то прочитал фразу набившую оскомину в мозгах:
   - Я знаю, что ничего не знаю!
   Вот и сегодня пишу и осознаю, что не вправе писать о том, на что ответа у меня нет. Но не писать не могу.
  
   Я обязан любить, чтить своих родителей - мать, отца. Они дали мне жизнь. Отца я плохо знаю. Но хорошо помню прожитые с ним полтора года в посёлке Возрождение. Где был лагерь для отбывания наказания всяческих уголовных элементов. В лагере, будучи офицером МВД, служил мой отец. Познакомив со всеми сторонами лагерной жизни, отец заставил меня посмотреть на себя со стороны. Спрогнозировать своё будущее, находясь на разных ступенях развития.
   Я могу вспомнить многих знакомых по моей ленинградской юности, которых уже нет на свете. Они похоронены в городах своих последних отсидок. На кладбищах, под фанеркой с инвентарным номером. Слава Богу я не стал таким. И это заслуга отца. И все остальные стороны его характера с лихвой перекрываются этой заслугой. Так что нет у меня права судить его. Нет!
   Благодарность к нему я пронёс через всю жизнь. И эта благодарность, в равной доле, распространяется на моих сестёр - дочерей отца. Это они и их мать не отвергли меня во времена "великой ломки" становления. Так почему и они, и их дети (по сути, мои племянники), уже который год дистанцируются от меня? Непонятно!
   Но знаю - я искупил все вины и перед родителями, и перед сёстрами. Так почему такая отчуждённость? За что?
  
   У Горького А.М. есть такая фраза:
   - 'Всему, что есть хорошего во мне, я обязан книгам".
  Я же, оглядываясь на прожитое, как ни прискорбно, могу сказать:
   - Всему, что есть во мне плохого, я обязан матери!
   Да, это так. Если не лукавить перед собой и перед богом. Много, очень много сил потребовалось чужим, по сути, людям, чтобы наставить меня на путь истинный. Иолла Павловна была первой, кто разглядел во мне человека. Человека с задурманенными мозгами, не содержащими в себе никакой логики мышления, ищущего идеалы там, где их и быть не могло. И она нашла (подобрала?) ключик к моей душе.
   Много вечеров мы провели сидя друг против друга в её доме. При свете керосиновой лампы в разговорах о дне прошедшем, о дне будущем. Разговорах о жизни.
   Она разбудила во мне совесть. Она научила меня думать, анализировать, сопоставлять своё поведение с мироокружением. Без этого нельзя было жить. Без этого жизнь вообще была невозможна. И я следовал её канонам. Всегда, принимая то или иное решение в жизни, как бы оглядывался на неё, спрашивая:
  - Правильно ли я делаю?
   Иолла Павловна кивала головой в моих видениях. И я делал всё правильно, честно, по совести. Даже если и во вред себе.
   Сегодня, перелистывая страницы жизни в прошлое, в недоумении спрашиваю себя: почему общество не приняло меня таким, каким я есть, каким был вернувшись из Возрождения? Стараясь всеми силами сохранить в себе принципы морали, впитанные мною с таким трудом пятьдесят лет назад.
   По-че-му?
  
   Глава 3. Налаживание отношений
  
   Поначалу Иолла Павловна авторитетом для меня не была.
   Училка, как и все. Видали мы и таких. И не таких, тоже видали. Знаем мы подходцы ихние для авторитета своего наработанные. Им, учителям, что нужно? Чтобы ты, как телок, как овечка послушная в ихнее стойло вошёл. Где все отличники, мальчики и девочки, в затылок друг другу глядят и ничего этого не видят. А вот если что-либо не так, не по ихнему, то тут уже от индивидуальной терпелки преподавателя зависит. Одни раньше начинают "слюной брызгать", другие чуть позже. А на поверку - все они одинаковые.
  
   Однако, хоть авторитетом Иолла Павловна для меня не была, но и дерзить, хамить ей повода не давала. Так и придерживались мы с ней взрывоопасного нейтралитета. Она ко мне не придиралась и я её не доставал. А если и вызывала она меня к доске, то не стояла над душой как инквизитор. Но, как бы беседу мы с ней вели на заданную тему.
   Я от остальных учеников, чем отличался? Мог, играя словами, впечатление создать о знании урока. Всё, что говорил, было в тему, но "общо". Пример какой-либо привести мог. А вот на базе примеров этих исторический вывод сделать - слабебо мне было. От нас этого редко когда требовалось.
   C Иоллой Павловной это не проходило. Она постепенно, исподволь, но всегда подводила к умению самостоятельно делать выводы.
   - Человек, умеющий делать выводы из сложившейся ситуации, всегда сможет спрогнозировать подобную ситуацию в дальнейшем. И, в зависимости о исторического (жизненного) момента, обойти её или, наоборот, привлечь на свою сторону, - говорила Иолла Павловна.
   - История - это в первую очередь наука логического мышления. На базе исторических событий. Рассказы о казаках-разбойниках и революционных завоеваниях здесь второстепенное.
   Эти слова относились ко всему классу. Но мне казалось, что это она для меня говорила. Потому, как сказано это было, когда я расхристано у доски стоял. И говорила Иолла Павловна это, глядя мне в глаза.
  
   Осенью 1961 года вышел из печати пятитомник "История Великой Отечественной войны 1941-45 гг". Этот пятитомник может быть и раньше вышел, но пока он до нашей глухомани добрался. И странного в этом ничего не было. К нам и газеты, бывало, только на третьи сутки добирались.
   А тут и ноябрьские праздники обозначились. Иолла Павловна объявление в классе сделала:
   - Желающие(!) могут подготовить выступление ко дню 7-го ноября.
  И день слушания назначила. Всё это после уроков состояться должно. Заявки на выступления за три дня до слушаний собирались.
   Нет! Она не назначала никого. И темы не раздавала. Всё было отпущено на самостоятельный выбор учеников. Нас записалось пятеро. Двое из десятого класса, из девятого двое. Я же тогда в восьмом учился. Только мне про революцию, про подготовку к ней, про то, как нам хорошо жить стало, говорить не хотелось. Я в это время вовсю первый том Истории войны штудировал. К этой Истории только у меня допуск был. Потому, как от Куйбышева и до Саратова (я почти уверен в этом) только у моего отца эти книги были. Вот я и подобрал себе тему 'Празднование 7-го ноября в 1941 году'.
   И со вступительной частью, и с заключительной - в пятнадцать минут уложился. А что было не уложиться, если отец по этой теме галочек наставил против тех фактов, которые основополагающими являлись.
  
   Вот потеха была! Собрались в помещении класса все наши и преподаватели тоже. Я последним выступал. Ну, по карте показал линию фронта, где РККА стояла, где фашисты пёрли. Сколько у кого танков, артиллерии, пехоты было. Зачитал фрагмент выступления Сталина на Красной площади. И итог подвёл:
  - Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
   Так после выступления моего директор наш, Павел Иванович, как школяр какой-то, ручку поднял, и вопросы стал задавать. Только меня вопросами не срежешь. Я каждую страничку из этого тома зрительно видел.
   Иолла Павловна, обратившись ко мне на "вы" и по имени, спросила:
   - Откуда у меня столь полные и новые для неё сведения?
  Я скрывать не стал. Всё всем честно рассказал.
   Так началась наша дружба с Иоллой Павловной.
  
   Глава 4. Историческая истина
  
   После окончания выступлений я оказался у Иоллы Павловны дома. Это само как-то произошло. Она задавала мне вопросы по прочитанному первому тому "Истории войны". Я отвечал. Ответы её устраивали, потому, как ни один из них она не оспорила.
  День закончился. Наступали ранние ноябрьские сумерки. Посмотрев на часы, Иолла Павловна предложила расстаться. Но я не мог взять и уйти. Никогда в жизни со мной ещё так доверительно не разговаривали. Никто. А тем более учителя.
   Я взялся проводить её до дому. А в результате оказался за кухонным столом, грея руки о стакан с чаем. Весь вечер мы проговорили. Исторические темы сменили темы житейские. И я наслаждался тем, что меня слушали. Слушали впервые в моей жизни.
  
   Расстались мы поздно. Только в одиннадцать ночи я был дома. Отец стоял на веранде и курил перед сном. Увидев его, я вздрогнул, ожидая услышать упрёк за столь позднее возвращение. Но отец спокойно, даже миролюбиво спросил:
   - Ну и как прошёл доклад?
   Меня всегда поражала его осведомлённость обо всём, что творилось в посёлке. Но для меня навсегда осталось тайной - откуда он черпал информацию.
   Одухотворённый вниманием со стороны преподавателей я не смог сдержать своей радости. И тут же, в помещении холодной, позвякивающей стёклами от ветра, веранде начал рассказывать ему обо всём, что было на выступлениях. Отец слушал внимательно. И может быть слушал и дальше, но я заметил, что его начал пробирать озноб и сам предложил ему пройти в дом.
   Дома было хорошо - тепло и тихо. Девчонки - и Лена, и Тамара уже спали. А в комнате родителей, от света настольной лампы, промелькнула тень тёти Маруси, которая тоже готовилась ко сну.
   - В духовке картошка с мясом. Ещё горячая должна быть. Ужинай и ложись спать. День у тебя сегодня был насыщенный. Молодец. Вот так всю жизнь надо прожить. Чтобы каждый день, прожитый тобой, приносил и людям, и тебе радость.
   - Я не хочу кушать, папа. Я у Иоллы Павловны чай попил.
   - А вот это ты зря. Никогда не ставь себя в зависимость ни перед кем.
   - Я не сумел ей отказать. А вот она просила, если это возможно, поработать с твоей "Историей войны". Ты не будешь возражать?
   - Возражать не буду. Но к 20-у ноября мне эти книги тоже понадобятся. Хочу подготовить доклад к началу Сталинградской эпопеи. Мы ведь почти ничего не знаем о том сражении. Только сейчас начинает открываться историческая истина.
  
   Глава 5. Контрольная работа
  
   На следующий день история была вторым уроком.
   Иолла Павловна всегда, после окончания какой-либо темы, проводила контрольную работу. Контрольная работа не была одной для всех. Каждый из нас волен был выбрать ту тему, которая ему больше нравилась. Я выбрал: - "Образование начального капитала, как основа зарождения капитализма". И уже заканчивал третью страницу, когда услышал над собой голос:
   - Не пиши много. Только основное - концепцию. И свой вывод.
   До конца урока оставалось ещё пятнадцать минут. Писать было уже нечего. Пора было делать вывод. Я задумался, глядя в окно:
   - 'Ерунда какая-то получается. Выходит, что зарождающийся капитализм свой начальный капитал получал за счёт спекуляции избыточным продуктом?'.
   Хотелось уйти от этого вывода, но другого у меня не было. И развив мысль дальше, записал на последней странице:
   - "Именно несовершенство правоохранительных органов способствовало развитию буржуазии и её последыша - капитализма. Именно несовершенство органов в сфере экономики способствовало зарождению революционных течений. Там где власть крепка законами правопорядка, там не бывает революций. Ни буржуазных, ни капиталистических, ни социалистических... Да здравствует народная милиция! Оплот прогресса во всём Мире!"
   Поставил точку, дату и уставился в окно. До конца урока оставалось ещё пять минут.
  
   - Закончившие контрольную работу могут выйти из класса. В коридоре не шуметь, - раздался от доски голос Иоллы Павловны.
   Я подхватил двойной листок, вырванный из тетради, и ринулся к выходу.
  - "Нет, всё-таки Иолла Павловна - человек! Пусть народ покурит лишние пять минут, чем изнывать в маяте класса".
   В школьном туалете, маленьком сарайчике на четыре дырки, нас было двое. Я и Витька Непочатых. "Прима" уже кончилась, и нам с Витькой пришлось поделить сигарету пополам:
   - Ты какую тему взял? - спросил я Виктора.
   - Причины кризиса перепроизводства и способы выхода из них.
   - Ну и вывел буржуев из кризиса?
   Ответить Витьке не дали. С улицы раздался голос Светки Непомнящей:
   - Женька, ты здесь? Тебя срочно в учительскую. Иолла Павловна зовёт.
   Затушив окурки и бросив их в "очко" мы вышли на улицу:
   - Чего надо, Светк?
   - Беги в учительскую. Не знаю, что ты там написал, но все учителя в покатушку от твоей работы. И когда ты только человеком станешь? - глядя куда-то в небо, сказала Светка и, засунув руки в карманы школьного передника, вошла в барак школы.
   Я пошёл следом, не ожидая от встреч в учительской ничего хорошего. Светка, прислонившись спиной к горячей печке десятого класса, прохихикала в след:
   - Иди, иди. Там тебя ждут.
  
   Глава 6. Ответственная роль
  
   Никогда не стучался, входя в служебное помещение. Для меня в этом было что-то от чинопочитания, подхалимства: - "Ваше Превосходительство, разрешите войти?". Служебные помещения на то и служебные, чтобы входить в них по служебным надобностям. Тем более, если тебя вызывали.
  
   Войдя в учительскую и прикрыв за собой дверь, не успев ещё рта раскрыть, услышал от химички:
   - Стучаться надо, Грошев, когда в учительскую входишь!
   Мой язык всегда опережал моё мышление. И поэтому я, ещё не успев подумать на сколько это уместно, ляпнул глядя химичке в глаза:
   - Это когда я к вам в спальню входить буду, то постучусь. Правила этикета мне тоже известны.
   Химичка сразу сделалась пунцовой, и я испугался, что ей опять станет плохо с сердцем. Как тогда, когда я хотел угостить её конфеткой на уроке химии. Резко встав из-за стола, она вышла, хлопнув дверью. В учительской повисла напряжённая тишина. Никто не смотрел в мою сторону. Только Игорь Анатольевич облокотившись на указку, поднялся со стула и, направляясь к двери, произнёс:
  - С тобою, Грошев, не соскучишься. Ты бы математику так знал, как этикет.
   Проводив его взглядом, подумал:
  - 'Пошёл химичку успокаивать'.
  И увидев учительницу истории, спросил:
   - Вы меня вызывали, Иолла Павловна?
   - Да, Грошев.
   - "Зачем она так - по фамилии?" - подумалось мне.
   - У меня рабочий день закончился, и я сейчас уйду домой. Зайди ко мне после уроков. Есть у меня к тебе предложение серьёзное.
   Из учительской я вышел сконфуженный:
  - "Зачем Иолла Павловна позволила себе объявить о наших отношениях вне школы? Ещё подумает кто-нибудь, что я подлизываюсь к ней".
  
   Оставшиеся три урока я места себе не находил:
  - 'Зачем я Иоле Павловне понадобился?'
  Весь вымучился, пока занятия не закончились. Но вот и последнее "блям-блям-блям" раздалось в коридоре.
   - Мужики, - обратился к ребятам. - Меня не ждите. Я к Иолле Павловне пошёл. Вызывала зачем-то.
   С некоторой тревогой и стеснительностью подходил к уже знакомому крыльцу.
   'За дверью будут сени, так что с улицы стучаться бесполезно'.
   Зашёл. Постучался. Никто не отвечает. Зашёл на кухню. Никого. Позвал. Тихо в комнатах. 'Что же делать?'
   Взгляд коснулся пустых вёдер, стоящих на лавке у кухонного стола.
  "Во! Схожу пока за водой. А там видно будет".
   Смешно было видеть недоумённых соседей, чьи лица вытянулись мне вслед. Все знали Иоллу Павловну. И обо мне "слава" уже вошла, наверное, в каждый дом Рабочего посёлка. И видеть меня с чужими вёдрами, на чужом подворье... Это, конечно, должно вызвать немалое недоумение.
  
   Отворив плечом дверь на кухню, вошёл в дом. Из комнаты показалась Иолла Павловна. Не моргнув и глазом на моё внимание к пустым вёдрам, она улыбнулась и произнесла своим милым, низким голосом:
   - Раздевайся и проходи. Разговор будет.
   Скинуть пальто и кепку труда не составляло. А вот "хромочи", доставшиеся мне от отца, это проблема. Подъём от стопы у меня явно "балерунский". А сапоги были обыкновенные, офицерские, стандартные. И поэтому снять-надеть их, для меня всегда было проблематично. Но я не променял бы свои сапоги, ни на какие остроносые туфли, в которых швендал когда-то по Ленинграду. Хромовые сапоги очень нравились мне. А ещё больше я нравился сам себе в этих сапогах. Да ещё в светлой плащёвой куртке. Было во всём этом что-то от бойскаута!
   Тщательно вытерев подошвы о половую тряпку при пороге, вошёл в комнату. Иолла Павловна приготовилась разливать по стаканам спитой чай, сокрушаясь, что заварку уже который месяц не завозят в магазины посёлка.
   - Иолла Павловна, а хотите, научу делать чай всегда ядрёным? - спросил я. - На три-четыре порции должно хватить. Аромата не будет. Зато цвет будет зашибательский. Хотите?
   - Ну-ка, ну-ка...
   Я взял заварной чайник. Заглянул в него - на донышке чуть-чуть спитой заварки. Вышел на кухню, где на полке стояла открытая пачка пищевой соды, и бросил щепотку в чайник. Затем вернулся в комнату и залил чайник кипятком. Накрыл его полотенцем и...
  - Подождём пару минут.
   Иолла Павловна, не скрывая интереса, наблюдала за мной. Через пять минут мы пили тёмно-янтарный чай. В комнате висела уютная тишина. За окном серел в сумерках день. Мне было спокойно в этом доме. И если было можно, то я никуда не хотел уходить.
  
   - Ты зачем Нину Яковлевну нервируешь? Тебе это доставляет удовольствие?
   - Это химичку-то? Меня этому никто не учил, но я знаю наверняка - между учениками и преподавателями не могут, не должны быть отношения подчинённый-начальник. Это противоестественно. И мне жаль, что она этого не понимает. Но я лишён права указывать ей на это. И поэтому мне остаётся только обороняться.
   А какое у Вас ко мне предложение? Быть с ней послушным?
   - Нет, Женя. Нет. Но ты постарайся наладить отношения с преподавателем по химии.
  Ещё Владимир Ильич Ленин сказал: - 'Неважно у кого учиться. Важно чему учиться'. А в знании химии Нине Яковлевне не откажешь. И другой, как ты говоришь - химички, у нас не будет. Так что последнее слово останется за ней, а не за тобой. Подумай об этом.
   А пригласила я тебя вот зачем. Скоро праздник, 7-е ноября. В клубе состоится торжественный вечер, посвящённый дню революции. Потом будет концерт самодеятельности школы. Я планировала одноактный спектакль из жизни молодого Ульянова-Ленина. И всё было хорошо, но заболел Володя Стицей. Некому играть главного героя. Ты бы не согласился? Времени мало. И от тебя потребуется максимальная собранность. Подумай и ответь мне завтра. А пока посмотри свою роль в этом спектакле.
   Иолла Павловна передала мне объёмный пакет писчей бумаги со словами героя пьесы. Но я ещё ничего не решил для себя - так это было неожиданно. Пока что до меня дошло только то, что Иолла Павловна просила у меня помощи. А отказать я ей никак не мог. Для неё готов был на исполнение самых невыполнимых просьб. Потому что знал - меня ничто не остановит, если делаю это для Иоллы Павловны.
  
   Глава 7. Рождение идеалов
  
   Сегодня, вспоминая и анализируя наши с Иоллой Павловной отношения, пробую найти ответ на вопрос: - "Как ей удалось перетащить меня из амебиозного состояния к состоянию осознанному?"
   Первое, о чём вспоминается - мне было хорошо с ней. Спокойно, доверительно, интересно. Из меня уходила встревоженность, настороженность, закрепощённость в мышлении. И здесь немалую роль сыграла способность Иоллы Павловны самой уйти от категоричности восприятия моего поведения в обществе. А поведение моё могло вывести из себя кого угодно. Даже моего родителя, который запросто справлялся с поведением закоренелых урок на зоне.
   Как я понимаю сегодня, Иолла Павловна действовала по принципу: - 'Шаг назад, два шага вперёд'. Она никогда не выговаривала о неправильности или никчемности моих поступков. Исподволь, между прочим, она возвращала меня к моему хамству спустя некоторое время. И в разговорах со мной всегда предлагала самому дать оценку своему поведению.
  
   Вспоминаю, как в обоих клубах посёлка крутили захватывающий фильм "Парижские тайны". Сперва его показывали в Рабочем посёлке, а потом в клубе Второго городка. Нам пятнадцатилетним удалось посмотреть этот фильм и там, и там. Мы, между собой, горячо обсуждали эту киноленту, стараясь заметить в ней противоестественность. И мы её находили гордые своими знаниями и логикой мышления.
   И вот, зимним вечером, я сижу у Иоллы Павловны. Она что-то конспектирует из толстой научной книги. Я готовлю уроки на следующий день. Иногда мы прерываемся от своих занятий. Обмениваемся репликами или пьём чай. Во время такого перерыва она спросила меня:
  - Смотрел "Парижские тайны"?
   - Смотрел. Фильм классный. Только фантазёрства много. Фантазёрства рассчитанного на незнание человеком физических процессов в действительности. Хотя фантазии эти и поставлены эффектно.
   Иолла Павловна отодвинула конспект, книгу и заинтересованно посмотрела на меня:
   - Ну-ка, ну-ка. Расскажи, что тебе показалось противоестественным.
   Я начал рассказывать о невозможности остановить человеческой силой работу водяной мельницы. О невозможности остаться невредимым, спрыгнув с женщиной с крыши многоэтажного дома. И ещё массу противоестественных трюков из этого фильма.
   - Хорошо! - сказала Иолла Павловна. - Хорошо, что ты внимательно смотрел этот фильм. Но ты не заметил главного. Того, что не было, нет и не будет во все времена и не только во Франции.
  Государственный человек, чиновник, министр иностранных дел бросает всё и отправляется навстречу захватывающим приключениям. Это тебе не кажется противоестественным?
   Запомни, Женя: если человек посвятил себя какому-то делу, любому, то у него не останется времени больше ни на что. И я бы хотела пожелать, чтобы ты в своей жизни встретил такое дело. Чтобы ты посвятил себя ему всего, без остатка.
   Я задумался:
  - 'До чего же Иолла Павловна мудрая. Надо обязательно будет поделиться с ребятами тем, что она мне сказала'.
  
   Так, не ежедневно, но всякий раз, когда встречался с Иоллой Павловной, я напитывался нашими встречами, черпая из них то, что впоследствии становилось моими идеалами. С этими идеалами я шагал по жизни и, порой, вызывал недоумение со стороны окружающих меня людей.
  
   Глава 8. 'Вступая в ряды ВЛКСМ, обязуюсь...'
  
   Жизнь шла своим чередом. Нельзя сказать, что шла она плавно и величаво. Жизнь - это не равнинная река без порогов, излучин и бьефов. Жизнь во много крат сложней и непредсказуемей, нежели, даже, Енисей, которым восторгался А.П.Чехов, сравнивая его с Волгой. И беда моя заключалась в том, что я сам создавал себе трудности, рассчитывая на дутый авторитет среди сверстников.
   Порой, выкарабкавшись из очередного злоключения и оглядываясь назад, ругал себя последними словами: - "Кому всё это было надо? Зачем я это сотворил?"
   Не буду описывать свою "героику". Она не достойна внимания читателя. Гораздо интересней было осознавать (правда, осознание это пришло много позже), что рядом со мной всегда находились мои друзья и Иолла Павловна. Это она исподволь подводила меня к каждому из моих проступков, ненавязчиво заставляя проанализировать свои действа. И всякий раз права была она, а не я. И всякий раз мне было стыдно за себя. И я всё больше и больше отдавался самоанализу в своём поведении и в школе, и дома, и на улице.
  
   Приближалась весна 1962 года. Проходили выборы в Верховный Совет. И мы принимали самое активное участие в них. Это мы разносили по домам приглашения посетить Агитпункт в клубе Рабочего посёлка.
   В тот день была очень хорошая погода. Солнце светило до рези в глазах, играло бликами на подтаявшей корке снега, покрывшего всю степь до самого горизонта. Было тепло. Тепло настолько, что я вышел на улицу без кепки. Тёплые лучи грели моё лицо. Мне было по-весеннему радостно. А на календаре был март. Все вокруг ходили в шапках и вязаных платках. Все смотрели на меня, как на придурочного. Но уже во второй половине дня многие из ребят ходили по улицам без головных уборов. Даже девчонки. Их косички задорно торчали поверх цигейковых воротников стёганых ватиновых пальто.
   Я впервые наблюдал по-настоящему русскую весну. Весну напористую, дружную, дарящую радость жизни. Эта радость вселяла желание делать добро, и только добро окружающим меня людям. И люди отвечали мне тем же.
   У меня появился интерес к учёбе. Среди нас одноклассников, появилось даже чувство соревновательности в осмыслении пройденного на уроках материала. На переменках мы кучковались в тесном коридоре школьного барака и чуть ли не в крик, до хрипоты, спорили о правомерности эксплуатации рабочих в Англии ради прибавочной стоимости товара, концентрации солей выделяемых при химических реакциях, о нравственности жён декабристов, последовавших за своими мужьями на каторгу и в ссылку.
   Да! Я возвращался, а точнее входил в новый для себя мир юношества. Со всеми его волнениями, тревогами. Учёба захватывала меня с каждым днём. Мне становились интересны дебаты с преподавателями. Я уже без наглости и вызова мог смотреть им в глаза. И мог спорить с ними на отвлечённые от уроков темы, если видел впереди истину такой, какой себе её представлял.
  
   В мае я вступил в комсомол. Перед этим у меня состоялся серьёзный разговор с Иоллой Павловной.
   Она достала из стола чистый лист бумаги, карандаш и Устав ВЛКСМ. Можно было подумать, что она предвидела нашу встречу и заранее к ней подготовилась. Перелистывая страницы, она мелким, но очень разборчивым почерком выписала все пункты, где говорилось, каким должен быть комсомолец с точки зрения Устава.
   После этого она предложила мне самому просмотреть этот список и сказать - соответствую ли его требованиям.
   Помню, что очень волновался тогда. Я должен был сам дать себе оценку.
  
   После заполнения таблицы, составленной Иоллой Павловной, выяснилось, что готов быть членом ВЛКСМ. Только никто ещё об этом не знал.
   И вот наступил тот день, когда я был зачислен в ряды героев комсомольцев. Правда, сам я героем ещё не был. Но верил, что вместе с комсомолом я им обязательно стану. Нужно только окончить школу, и посвятить себя строительству Коммунизма. А до построения его первой стадии оставалось меньше двадцати лет. По истечении которых, человечество Советского Союза будет жить по потребностям.
   В дальнейшем мы встречались с Иоллой Павловной не однажды. Я уже не представлял себе жизни без неё. И всякий раз, когда мы встречались, я испытывал огромную благодарность за наше знакомство.
   Иолла Павловна и сегодня со мной. Со мной в моей памяти.
  
   Часть 5. Последнее лето
  
   Глава 1. Летние каникулы
  
   Лето - это маленькая жизнь порознь.
   Тихо подрастает на щеках поросль.
   Дом плывёт по лету, а меня нету.
   Лето - это маленькая жизнь.
  
   Наступило лето.
   Остались позади обязательные посещения школы. Учебный год закончился, и Женька успешно был переведён в девятый класс. На последнем из уроков ему выдали табель успеваемости и, странное дело, в нём была только одна тройка. По немецкому языку. Но эта оценка его почти не расстроила. Ведь до этого ему преподавали английский. А тут он на удовлетворительно догнал своих сверстников всего за один учебный год. Это была победа.
   Правда, во многом она пришла благодаря его старшей сестре. Томка, если это ей удавалось, ловила Женьку и проверяла у него уроки, заставляя чуть ли не криком доучивать домашние задания. Теперь это было позади.
   Впереди было лето. Второе лето в приволжских степях.
  
   С приходом каникул выяснилось, что Женьке совершено нечего делать. А без нагрузки, хоть какой, он уже не мог. Скооперировавшись с Вовкой Петровым, занялись огородничеством. Нет, травку полоть - это пусть девчонки развлекаются. А вот окучивать картошку, взрыхлить землю на бахче и грядках - это мужское дело. И, конечно же поливка огорода на ночь.
   А ещё началась заготовка дров на зиму. Здесь без Вовки было не обойтись. Как и ему без Женьки.
  
  Глава 2. Цыганка
  
  Развеселые цыгане
  По Молдавии гуляли
  И в одном селе богатом
  Ворона коня украли,
  А еще они украли...
  
   В тот день они пилили дрова за сараем. Накануне отец привёз две машины берёзовых стволов на дрова. Топили-то печи углем. А для растопки берёзовые полешки - то, что надо.
   После очередного распиленного бревна закурили. Сели на поленьях и молча уставились в степь. Жара июльская и некоторая усталость к разговору не располагали.
   - Кто бы это мог быть? - с некоторой ленцой промолвил Вовка. - Из наших ни вчера, ни сегодня из посёлка никто не отлучался.
   Сориентировавшись по Вовкиному взгляду, прищурившись, Женька вгляделся в жаркое марево: - 'Точно. Идет кто-то. Но далеко, не разобрать'.
   - Чего гадать. Через час видно будет. Давай ещё одно брёвнышко на "пяточки" порешим, и к следующему перекуру будем знать, кто это к нам направляется.
   Взвалив бревно на "козлы", отдаваясь размеренному ритму звука пилы, они "отчикрыживали" от него полено за поленом. Вжиг-вжиг, вжиг-вжиг, вжиг-вжиг - четыре, пять взмахов двухметровой "двуручки" - и полено катилось в сторону. Вовка время от времени поглядывал в степь:
   - Баба кажись. Несёт что-то в руках. Вроде ребятёнка...
   Женьке было не до "бабы". Вовка был пожилистей его и, кажется, работа доставляла ему удовольствие. А Женьке приходилось стискивать зубы, чтобы поддерживать темп напарника.
   Закончив "чикрыжить" пятое бревно, хлебнув перегретой на солнце воды, сели покурить. Женька вгляделся в степь, стараясь разглядеть приближавшегося к ним человека: - 'Точно тётка. И точно с ребёнком на руках. Прихрамывает сильно. Таких у нас нет. До неё уже километра три осталось...'
   Смутная тревога навалилась на него:
   - Вовк, а не Томка ли это часом? Точно она, Вовка. Глянь.
   - Да, вроде похожа. Только уж год прошёл, как она сгинула. Да и повыше она была. А эта смотри, как скукожилась. Чисто старушенция.
   - Пойдём-ка, Вовка, ей навстречу. Её же качает из стороны в сторону. Еле ногами шевелит. Видно из последних сил идёт. Побежали...
  
   Это были времена, когда на просторах необъятного Союза ещё можно было встретить кочующие в никуда цыганские таборы. Женька видел их. Общался с ними у чуть тлеющего костра. Слушал приглушённый говор в ночной тиши степей. Лёгкий, как ветерок, перебор гитарных струн. Песни, плывущие за пределы освещённого костром круга в непроглядную темень ночи.
   Ему было хорошо с ними. Легко, спокойно и немножко грустно. Хотелось быть для них своим. Хотелось знать, что с первыми лучами солнца поднимет он с земли холщовый мешок с невеликим скарбом бродячей жизни и, так же как они, молча, без крика и суеты, затоптав уснувшие головешки костра, не оглядываясь, пойдёт за скрипучей колёсами кибиткой со спящими детьми и женщинами.
   И мечталось тогда, что одна из тех женщин будет его женщиной. Той самой, которая на привале всегда подаст кружку с чаем, снимет с него сапоги и, положив голову на колени, перебирая кудри, тихо споёт песню понятную только ему.
  
   Тем летом цыгане дважды останавливались вблизи посёлка. Появлялись незаметно, с сумерками. Вели себя тихо. В посёлок не заходили. А чуть только забрезжит предрассветом небо над Волгой - их уже не было. И если бы не ночные бдения, вызванные желанием впитать в себя каждый летний день, никто из ребят их не увидел. Но кто-то первым замечал шевеление в пустынной всегда степи. Кто-то первым высказывал догадку - цыгане. И они, с некоторой опаской, шли по засыпающей степи навстречу неизвестному, таинственному, тревожному.
   В сам табор не входили. Располагались невдалеке и наблюдали за ними как в кино. Но проходила робость и по двое, по трое они подходили к костру. Здоровались безответно. Садились среди них, не обращая на себя внимания, и молчали, наполняя свои души созерцанием неизвестности.
  
   Томка Колыбасова училась классом ниже Женьки. Была она высокой, не по годам "вызревшей". Её низкий голос, бесшабашность, отчаянность в общении с мальчишками всегда вызывали в нём двоякие чувства. Он восхищался ею и отвергал одновременно. На его взгляд, девчонка всегда должна была испытывать потребность в защите, бережении, внимании. Томке всего этого было не надо. Она спокойно, с чувством собственной правоты, могла врезать в ухо любому, кто осмеливался притронуться к её уже сформировавшейся груди. Она в достаточном объёме познала мужской лексикон и представить себе, что кто-то мог её обидеть, было невозможно. В компании пацанов она была на равных. И никто не удивился, когда увидели её у костра, окучивающей прутиком головешки и заворожено смотрящей на блики пламени.
   - Томк, пошли по домам, - сказал Женька. - Уже поздно. Вон луна уже на закат пошла.
   - Идите, парни. Идите. Я ещё чуть посижу и приду. Не ждите меня.
   Пацаны поднялись с земли и, шумно стряхивая брюки от прицепившейся травы, шагнули в темноту. Больше никто Томку не видел.
  
   Её хватились только к вечеру. Никто не голосил, не рвал на себе волосы, не причитал с подвываниями. По посёлку, как порыв ветра, пробежал слух: - Томка пропала. И жизнь, замерев на миг, тягуче полилась дальше.
   Конечно же, и в милицию, и солдатам охранявшим лагерь с заключёнными было сказано. Вдогонку за табором были высланы и машины, и мотоциклы, и конные разъезды. Но табора не нашли. Больше ни в одном из близлежащих посёлков, деревень цыгане не появлялись. Со временем поиски прекратились. Но Томку не забывали. Разговоры о ней всегда были на слуху. Особенно после начала занятий в школе. Девчонки рассказывали о случившемся с деланным ужасом. Пацаны - без комментариев, как о свершившейся неизбежности: - Сама виновата.
  
   Чем примечательны Саратовские степи - видать далеко. Можно идти и час и два, а тебя всё равно будет видно, пока ты не сольёшься с линией горизонта.
   Из лагеря как-то бежали двое заключённых - "первоходки". На утренней поверке хватились их. Так за ними никто не побежал. Спустили двух служебных овчарок и они, через три часа, привели их искусанных, в изодранной одежде.
  Поэтому не удивительно, что Вовка, со своим зрением, заприметил идущего человека на столь большом расстоянии.
  
   Да, это была Томка. Она и не она. Обгоревшее до шелушения лицо. Выгоревшие на солнце до пепельного цвета когда-то чёрные волосы. Истрескавшиеся, в болячках губы. Мужской пиджак поверх красной майки. Залинявшая цветастая юбка. Израненные, покрытые коростой босые ноги...
  Увидев ребят, она упала на колени, прижимая к себе ребёнка, завёрнутого в коричневый в клетку платок.
   - Дошла... Дошла - шептали её истерзанные губы, и обезумевший взгляд прекрасных когда-то глаз, смотрел на мальчишек, ничего не видя.
  
   Только к сентябрю Томка оклемалась. Сперва её держали в Хвалынском лазарете. Потом домой привезли. Но из дома Томка не выходила. Так, ежели по огороду что поделает, но за калитку, ни на шаг. Потом уж девчонки, прознав про её день рождения, сгоношили и мальчишек к ней сходить. В тот вечер все и узнали про её злоключения.
  
   -Помню, чаем меня угостили. Потом ничего не помню.
   Сколько времени прошло - не знаю. То ли неделя, то ли две. Когда мне из кибитки разрешили выходить, то я понятия не имела - где нахожусь. Ещё через неделю меня замуж выдали. Только в жёнах я недолго была. Петь, плясать по-ихнему не умела. Да и вообще ничего не умела. Ни готовить по-ихнему, ни жить. Служанкой при таборе сделалась. Чуть что не так - кнутом секли, или есть не давали. Я ведь ни гадать, ни воровать не обучена.
   Однажды сбежала я. Поймали. Избили люто. На левой ноге жилу перерезали. Теперь вот хромая на всю жизнь. А как забеременела, то вообще жизнь кошмарной стала. Повесилась бы, да не на чем было. Если на оглобле только - в степи ни деревцА.
   А во второй раз повезло мне. Недалеко от железнодорожной станции постоем стали. Вот ночью в товарный вагон и влезла. Проснулась, а я в Волгоградской области уже. В скиту местном приютилась. Там и родила. Но "сёстры" принять к себе не захотели. Утром вызвала меня настоятельница и благословила на путь-дорожку дальнюю. И хоть бы хлеба краюху с собою дала.
   Да мир не без добрых людей. В деревнях по дворам ходила. Где покормят, где с собой дадут. Вот так и добралась я до мамки с батькой. А как даль жить буду - Бог подскажет.
  
   Заканчивалось лето. Первого сентября Томка пошла в школу. Но теперь она училась на два класса ниже Женьки.
  
  Глава 3. Работа в школе
  
  Вставай!
   ..........................
  Народа - уйма целая,
  тысяча двести.
  Чего один не сделает -
  сделаем вместе...
  
   Жизнь в приволжских степях полна удивительных, порой трагических, событий. События эти наполняли Женьку, и он не переставал удивляться происходящему вокруг него. Все они и вместе, и по отдельности заставляя переживать, осмысливать, обогащая его внутренний мир.
  
   Через неделю и с дровами было покончено. Каждая из семей была обеспечена ими на всю зиму. И вот однажды, когда мальчишки сидели на скамейке у калитки дома, проходившие мимо девчонки из Рабочего посёлка, сообщили, что Иолла Павловна хочет видеть всех завтра в школе. Не позднее девяти часов утра. Ребята удивлённо переглянулись, не догадываясь в чём дело, но решили пойти. Иолла Павловна просто так звать не будет.
  
   На следующий день, утром, они были в школе. Иолла Павловна уже поджидала их в палисаднике, как всегда читая книгу. Увидев друзей, поднялась и, поздоровавшись со всеми, стала интересоваться, чем они заняты. Узнав, что друзья свободны, предложила наколоть дров для школы:
  - Пришла телеграмма из РайОНО. В ней говорится, что из-за отсутствия средств руководство РайОНО не сможет выделить рабочих для подготовки школы к следующему учебному году.
   Иолла Павловна пытливо смотрела на ребят. А они, переглянувшись, весело согласились, пообещав привлечь ещё ребят. Работать начали в тот же день.
  
   А на следующее утро дрова кололо больше десяти человек. Это были ребята и с ИТР, и со Второго городка, и с Рабочего посёлка. К обеду подошли Валерка Кисилёв с Первого городка и Яшка Акимов со станции. Работалось весело, задорно, соревновательно. Без понуканий и надзора со стороны взрослых.
  Только Иолла Павловна приходила к работничкам, принося ведро холодной воды. А к обеду по два бутерброда с маргарином и половину ведра чуть тёплого сладкого чая. И это было здорово! Это была всеобщая радость коллективного труда.
   Через неделю и с этими дровами было покончено. Все принялись за ремонт школьного барака, классов, парт. И вот наступил день, когда и в школе делать стало нечего.
   Распрощавшись с Иоллой Павловной, разбрелись по домам.
  
  Глава 4. Vendetta.
  
  Жалким котам не понять одного -
  Наша дружба превыше всего!
  Я ради друга могу
  В горло вцепиться коту.
  (из м/ф "Пёс в сапогах!")
  
   Шурка Карасёв появился в посёлке неожиданно.
   Появился не случайно. Судьба так повернулась.
  
   Он ещё маленьким был, когда родители его - и мать, и отец - в Волге утонули. Лодка перевернулась в штормовую погоду. И никого кроме деда у него в Вольске не осталось. С ним он и жил до своих четырнадцати лет. Но дедушка оказался не вечным, и Шурка вновь остался один.
   Пришлось ему к дядьке ехать.
   А дядька тот при зоне работал, что осталась в посёлке "Возрождение" с ГУЛаговских времён. Начальником отряда заключённых, как и отцы других ребят, посвятившие себя труду очищать землю "от всяких смрадных гадов". Для них, кроме начальства, все вне зоны до времени жили. Они и дома обращались с ближними так, как на зоне привыкли.
   Вот и Шурку ожидало то же самое что и нас. А предложить ему друзья ничего не могли. Ничего, кроме дружбы. Поддерживали его, как могли и чем могли.
  
   А тут пришёл он к Женьке смурнее тучи. И со слезами в голосе рассказывает, что попросил он у тёти молока стаканчик. А та отказала. И это в то время, когда дешевле молока только картошка была. А картошка вообще ничего не стоила. Из неё с молоком болтушку делали, и той болтушкой свиней кормили.
   - Ну, нет - так нет, - сказал сам себе Шурка и продолжал дальше книгу читать.
   Тут кошка в дом зашла. Промяукала, помурлыкала вокруг тёти и та ей в блюдце молока налила. Вот когда сироте обидно стало до слёз. Захлопнул он книжку, и к Женьке в сарай прибежал весь в расстроенных чувствах.
  
   Тот друга с полуслова понял. Пошёл на кухню, налил молока в полулитровую банку, краюху хлеба откромсал ножом. Ему принёс - кушай Шура. Не стесняйся. А кошке той, что вместо тебя молоко лакала, мы вендетту учиним.
   Шурка у Женьки остался. Молоко доедать. То же, по задворкам, мимо сараев на соседский двор подался.
   Глянул - сидит стервь полосатая. Умывается лапой после молока.
   -Ки-и-иса, ки-и-иса, - позвал Женька ласково.
   И всё ближе и ближе подходит. Хвать её за шкурятник, за пазуху запихал и рысью в сарай. Где Женьку друг дожидался.
   -Решай, Шура, что делать будем со стервозой этой, которая твоё молоко сожрала. Я её лично прощать не намерен.
  
   В общем, приговорили подлую. Как во времена инквизиторские. И стало друзьям легче на душе.
   А потом подсчитали, сколько кошек в посёлке. - Сколько дворов, столько и кошек. Потом посчитали, сколько молока они выпивают. Получилось, что Шурику столько и за день не выпить. И объявили мальчишки всем кошкам "кирдык". Остановились только тогда, когда, если они на улице, то кошки по закуткам своим разбегались. Это из тех, что в живых остались. А там им и самим занятие это надоело. Но все считали Шурика отомщённым.
  
   Много лет прошло с тех пор. Очень много. Где теперь Шура Карасёв? Где Женька? Но переосмыслил он деяния свои того времени. Переосмыслил, и так стало стыдно перед самим собой и кошками, что места себе перестал находить. Единственно, чем спасался и то ненадолго - зайдёт в церковь и свечку Богородице поставит. Поставит, а самому заплакать хочется.
   И почему же люди такими злыми бывают?
  
  
   Глава 5. Поджигатель
  
   Дом горит, горит, горит.
   А народ вокруг стоит.
   Рассуждает меж собой:
   -Дом сгорит - пойдём домой.
  
   Уже которую неделю стояла неимоверная жара. На небе, выбеленном солнцем, ни облачка. В течение дня посёлок словно вымирал. Все, от мала до велика, прятались по домам за закрытыми ставнями окон. Изредка кто-нибудь проходил с ведром воды по пустынной улице, не нарушая сонной тишины в округе, и снова никакого шевеления. Даже листочки на берёзах, высаженных Шуркой Карасёвым вдоль дороги, поникли в бездвИжении.
  
   Женька лежал на сколоченном им же топчане в сарае и проглатывал страницу за страницей "Королевы Марго":
   - 'Вот это была любовь. Вот это были страсти. Страсти на грани смерти.
   Нет! Сегодня такие чувства невозможны. Если бы и найдётся такой парень, который мог бы любить беззаветно, всей душой, то где же взять девчонку, которая была бы достойна такой любви? Если только Валька Бачкова? Девчонка она, конечно же, красивая... Но сколько гонору, сколько гордыни - не подступишься. Не зря я её матом послал, когда она отказалась со мной танцевать.'
   Женька отложил книжку. Выходить на улицу неохота. Он достал сигарету из раскрытой пачки и тут же положил её обратно. Спички кончились, а идти в дом ему не хотелось. В сарае было прохладно, блаженственно.
  
   - Женьк! А, Женьк! Иди что скажу, - позвала Томка, выйдя на крыльцо веранды.
   Женька ничего не имел против сеструхи. Но ужасно не любил, когда та командовала, распоряжаясь его ничегонеделаньем. Он потянулся до хруста в костях и подумал: - 'Вот вреднючая. И ничего не поделаешь - придётся идти. Ведь не отстанет. И чего ей взбрендилось?' - соскочил с топчана и босиком прошлёпал по земляному полу к дверям сарая:
   - Чего тебе?
   - Женечка, сходи за водой. Я хочу голову помыть. Сходи, а?
   - Так-то лучше. Когда со мной по-людски, то и я по-человечески, - откликнулся Женька. - Сейчас схожу.
   Надев сандалии со стоптанными задниками, он направился к дому:
   - Эх, ма-а-а. Двадцатый век. Вон уже Терешкова в космосе летает, а у нас ещё и водопровода нет. Ничего нет, кроме электричества.
  
   Женька принёс два ведра воды и залил до полного бачок и рукомойник. Потом сходил ещё и залил все кастрюли, чайник и трёхлитровую банку, стоящие на плите.
   Летом плитой не пользовались. Чугунные конфорки вместе с настилом были застелены газетами и клеёнкой поверх всего. Кухонная утварь была сложена на неё ровными рядами. Топку плиты использовали в качестве мусоросборника, запихивая туда газеты с мусором и прочую дребедень, не пригодную в доме.
   Последние два ведра Женька поставил на веранде, на скамейке.
   - А ты что это мыться собралась? - спросил он у сестры.
   - Сегодня театр из Сызрани приезжает. А потом танцы будут под ихний оркестр. Мы с девчонками решили пойти. А вы идёте? - спросила Томка, имея ввиду и Женьку, и его друзей.
   - Не знаю. Как ребята. Если соберутся, то и я с ними.
   - Так ты обмойся, что ли. Ведь в театр пойдёшь.
   - Если пойдём, то мы и на пруду помоемся. А мыло у Вовки возьмём, благо он там рядом живёт.
   Женька закурил. Бросил спичку в поддувало печки и, с чувством выполненного долга, лениво поплёлся в сарай дочитывать "Королеву Марго".
  
   На самом интересном месте из дома раздался истеричный крик Томки:
   - Женька! Женька, быстро сюда! Бегом!...
   Крик был настолько паническим, что Женька непроизвольно выскочил из сарая. Томка стояла на крыльце, закутавшись в материн халат с непокрытой мокрой головой в остатках мыльной пены.
   - Ты чего телишься?! Сказано тебе - бегом!
   Ничего не понимая, Женька поспешил к дому.
   Первое, что он почувствовал, войдя на веранду, был удушливый запах дыма с привкусом горелой резины.
   - Горим, - с выражением ужаса на лице простонала Томка.
   Женька, отворив коридорную дверь, нырнул в дом. Дым валил из кухни, постепенно наполняя и коридор и комнаты. Открытого пламени не было.
   В два прыжка пересёк коридор. Закрыв двери в комнаты, кинулся на кухню. Плита дымила из всех щелей. Газеты, клеёнка, постеленные на конфорках, активно обугливались и вот-вот грозили вспыхнуть. Окатив плиту из двух кастрюль только что принесённой водой, Женька открыл трубную задвижку и ринулся к окну. Дым клубами повалил на улицу подгоняемый сквозняком от распахнутой в коридоре двери. В печке вовсю бушевало пламя. Надо было спасать тарелки и всё, что было на плите.
   Женька схватил кухонную утварь в охапку и выбежал на веранду. Остатки воды шипели на плите, гася паром начавшую тлеть клеёнку. Вся побелка на кухне приобрела закопчённый, местами до черноты, цвет. На полу хлюпали под ногами грязные от сажи лужи.
   - Что случилось, Женьк? Как получилось, что в печке огонь вспыхнул? Это ты поджёг! Но как, когда?
   Женька молчал. Он понимал, что пожар случился от не потушенной им спички брошенной в поддувало.
  
   Часы в спальне родителей прокуковали четыре раза. Через час вернутся с работы родители. Что делать?!
   Дверь с веранды отворилась и в дом вошла Светка Непопнящая.
   - Мамочки родные! Да что у вас тут творится? Вы, что - пожар решили устроить?
   - Хорош трепаться, Светка, - прикрикнула на неё Томка. - Помогай.
   И они дружно начали вытаскивать мебель из кухни на веранду. Последним Женька волоком и со скрипом, вытолкал буфет. Помещение кухни стало пустым.
   - Женька, тащи ведро с мелом из сарая. Светка становись перемывать посуду...
   И схватив тряпку, Томка принялась собирать грязную воду на кухне, в коридоре и на веранде. К приходу матери стены и потолок на кухне были промыты и подсыхали на сквозняке. Томка и Светка, уже отмывшись от грязной побелки, складывали стопками посуду в буфет, стоявший посередине веранды. Женька отмывал от смытой со стен сажи и мела пол.
  
   Войдя в помещение веранды мать, ещё ни чего не понимая, с ужасом уставилась на разор.
   - Доча, что случилось? - только и сумела пролепетать она, без сил опускаясь на стул.
   - Уже всё позади, мамуля. Осталось побелить, и можно будет заносить мебель, - через силу улыбаясь, глядя на мать, сказала Томка. - Печка чего-то загорелась. Хорошо мы все дома были. А теперь всё в порядке.
   - Да, как же она загорелась? Сама что ли? Такого не бывает... Это он, паразит, нас поджёг. Он! - больше некому.
   - Успокойся, мама. Успокойся. Женя тут не причём. Он вообще в сарае был.
   - Не знаю, где он был, но все беды в нашем доме от него. Не было у нас ничего такого, пока он не приехал. И ты его не защищай. Вместо того, чтобы сегодня в театр пойти, ты после него разор убирать будешь. Хорошо у отца партсобрание сегодня. Он раньше чем в восемь не придёт. Так что время есть прибраться.
   Ох, грехи мои тяжкие. И за что мне наказание такое. Всё-таки с дочками спокойней. А этот, бандит, приехал - всю нашу жизнь перевернул.
   - Тётя Маруся, а театра сегодня не будет, - сказала Светка, оглядывая всех вечно прищуренными в улыбке глазами. - Я специально пришла, чтобы сказать, что артисты на станции задержатся. Пришла сказать, а тут как вспыхнет. Хорошо мы дома оказались.
   - Ты-то помолчала бы уже, защитница, - бросив на Светку укоризненный взгляд, сказала тётя Маруся, поднимаясь со стула.
   Женька выжал половую тряпку. Расстелил её у порога и вышел в огород выплеснуть ведро.
  
   К восьми часам отца ещё не было. Кухня была побелена, чисто вымыта и только в углах потолка ещё проглядывался влажный мел.
   - Ну, слава Богу! Управились, - устало присаживаясь на стул, со вздохом произнесла тётя Маруся. - Может, отец и не заметит ничего. Но запах. Дымом в доме пахнет. Его не скроешь. Догадается отец. А если догадается, то я и не знаю что сказать ему. Может тебе уйти пока, Женя?
   Женька уже давно бы свалил куда-нибудь, так ему надоели причитания мачехи. Но он считал себя не вправе этого сделать. Одной воды на приборку от устроенного им пожара пришлось натаскать сколько. Но мачеха права - запах дыма не скрыть.
   - А у вас духи какие ни будь есть, тётя Маруся? - спросил он у мачехи, глядя, как всегда, в сторону.
   - Духи-то есть, но там граммулька. А их, чтобы дым победить во всём доме, не меньше литра надо.
   - Обойдёмся и граммулькой, - сказал Женька, закрывая плотно окна. Сейчас марафет наводить будем.
   Женька открыл ящик буфета. Достал упаковку медицинской ваты и вырвал из неё пять, по количеству лампочек в доме, клочков. Смочив по чуть-чуть каждый из них духами, обернул лампочки под потолком и включил свет. Все помещения в доме начали наполняться нежным, непонятным запахом парфюма.
  
   Пол на веранде заскрипел под отцовскими сапогами. Дверь отворилась, и в коридоре появился ОН. Лицо его, чем-то озабоченное, смягчила улыбка:
   - Как же хорошо, что вы все дома. Заждались, наверное. Давайте ужинать, родные мои.
  
   Глава 5. Театральная встреча
  
   Из всех искусств, для меня
   наиважнейшим является... театр.
  
   На следующий день по всему ИТРу были развешаны, приклеены, прикноплены примитивные, написанные от руки, афиши.
  
   'Только один день!
   Сегодня в клубе Рабочего посёлка состоится концерт
   драматического театра города Сызрань.
   Начало в 19 часов. Вход бесплатный.
   После концерта танцы'.
  
   В полдень, за обедом, единодушно, всей семьёй, решили:
   - Обязательно пойдём. И Лена, и Тома... Женя с ребятами своими. А мы с отцом на машине. Папа по этому случаю часа в четыре придёт. Пока обмоемся, пока соберёмся... Театр не каждый раз к нам приезжает.
   Так и порешили.
  
   К приходу родителей Женька был дома.
   Первой мылась тётя Маруся. Воду в двухведёрном бачке Женька заблаговременно нагрел сделанным на зоне кипятильником. Это были три пресшпантовые пластины, на средней из которых была намотана вольфрамовая спираль, чуть потолще, чем применяются в электрических плитках.
   Томка носила горячую воду на кухню, где оборудовали мойку. Женька, время от времени, таскал воду из колонки. Все обмылись, обсохли, нарядились и поехали в клуб. Женька по-быстрому прибрался на кухне, протёр насухо пол и вышел на веранду проверить - насколько нагрелась вода. Бачок был холодным. Женька пощёлкал выключателем и всё понял - электричества не было. Придётся мыться холодной водой. А раз так, то можно обойтись и рукомойником. Женька вытащил кипятильник из ведра, бросил его на лавку, наполнил рукомойник водой и стал намыливать голову.
   Через двадцать минут он причёсанный, в чистой рубашке, в отутюженных брюках и в чистых красных носках подходил к Витькиному дому.
   - Давай я на тебя одеколоном побрызгаю, - сказал уже собравшийся Витька, когда Женька, разнаряженный, вошёл в дом друга.
   - Валяй, брызгай, - сказал тот и зажмурился.
   По дороге они встретились с Вовкой и Борькой и, гордые своим внешним видом, поспешили в Рабочий посёлок.
  
   Концерт был замечательный. Особенно всем понравилась песня "Пусть всегда будет солнце". Эту песню в посёлке слышали впервые. Её исполняла девчонка Женькиного возраста, с чуть смешным детским голоском:
  
   Пусть всегда буде солнце!
   Пусть всегда будет небо!
   Пусть всегда будет мама!
   Пусть всегда буду я...
  
   И песня, и её исполнение, были настолько хороши, что девчонке пришлось исполнять её трижды. Женьке песня тоже понравилась. И девчонка понравилась. И он решил, во что бы то ни стало, с ней познакомиться. Это оказалось не трудным. Девчонка осталась на танцы, и Женька кружился только с ней, изредка доверяя её своим друзьям.
   После танцев он взялся проводить артистку до станции. Они жили в зале ожидания вокзального павильона оборудованного под общежитие. А Женька мог бы идти с ней и дальше, хоть до самой Сызрани. Ему было хорошо рядом с настоящей городской девчонкой. С правильной речью, умными словами и интересными разговорами о театре.
   В этих разговорах Женька впервые, за время проживания в Возрождении, почувствовал себя несколько ограниченным. Ведь не будешь рассказывать красивой артистке, как они убирают хлеб и кукурузу с раскинутых до горизонтов полей, через которые пролегала дорога, по которой они шли.
  
   Где-то около часа ночи артистка протянула Женьке руку в прощании, но Женька для себя уже всё решил. Он должен был поцеловать эту красоту. Поцеловать по-настоящему, в губы, крепко, пока она не задохнётся от его поцелуя. Что Женька и сделал.
   Но девчонка не обиделась, не оскорбилась, а рассмеялась и сказала на прощанье:
   - Будешь в Сызрани - заходи.
   - А куда?
   - Смешной. В театр конечно.
  
   Медленно, очень медленно Женька возвращался к себе в ИТР. Чувство разлуки с чем-то радостным, светлым навалилось на него, повергнув в непреходящую грусть. Он шёл по дороге сквозь темень степи и чувствовал себя оторванным от мира. От того мира, где живут прекрасные, как королева Марго, девчонки. Среди которых, наверняка, есть и его, единственная на свете, королева.
   В Женьке вдруг появилось страстное желание хоть на день уехать из Возрождения. Уехать в город. В любой. Но только окунуться в шум его улиц, многоголосый гомон прохожих, идущих по тротуарам... Почувствовать себя снова городским человеком.
   А дорога шла, шла Женьке навстречу. Через степь, мимо Рабочего посёлка, мимо ДОКа, через овраг...
  
   Он ещё постоял немного у калитки. Выкурил сигарету, и ему захотелось чаю. Крепкого, сладкого чаю, слегка пахнущего тмином. Он прошёл на веранду и щёлкнул выключателем, непроизвольно зажмурив глаза. Но лампочка не загорелась. Электричества так и не дали. И Женька, вздохнув, направился к себе в сарай.
   А перед глазами его всё стояла и стояла красивая артистка и, смеясь, говорила:
   - Будешь в Сызрани - заходи.
  
   Сквозь сон Женька слышал какой-то шум и громкие голоса. Ему показалось, что кто-то, ругая, произносит его имя. Но ему было всё равно. Перед этим ему снилась широкая степь, восходящее солнце и красивая артистка, идущая рядом. Они шли, взявшись за руки, и были счастливы. А над ними кто-то пел любимую Женькой песню:
  
   Видно счастье поровну поделить смогли.
   Оба в одну сторону, обнявшись, пошли.
   Рожь шумит, качается, не видать следа.
   Вот же, как случается в жизни иногда.
  
   Днём, отказавшись от завтрака, Женька валялся в сарае и дочитывал "Королеву Марго". Он слышал, как пришли на обед родители, но не хотел к ним выходить. Его больше бы устроило, если про него забудут. Но Томка, скрипнув дверью, вошла в сарай и строго позвала его обедать. Кажется, Женька, не ведая того, опять что-то натворил. И вот пришёл час расплаты.
  
   - Твоё счастье, что я на службу опаздывал, - глядя куда-то в окно, со вздохом произнёс отец. - А то бы ты у меня ещё в пять часов на ногах был. Ты что же кипятильник из розетки не вытащил. Хорошо свет только утром дали, когда я на веранде умывался. А если бы...
   Договорить ему не дала тётя Маруся. Нервно трясущимися руками она катала хлебный мякиш по столу и со слезами в голосе произнесла:
   - В следующий раз он нас точно спалит, - и крупные, редкие слёзы покатились по её щекам.
  
   Глава 6. Прощание
  
   А любовь у нас с тобой была не длинной.
   Может просто не дождались мы любви.
   Пригласи меня на свадьбу, мой любимый.
   Посмотреть твою невесту позови.
  
   Уже который день Женька болел душой. Видения сызраньской артистки не покидали его. Он даже пошёл на крайнюю меру - купил бутылку водки и под вечер завалился к Верке.
  
   Верка давно была втюрившись в него, но не вызывала никаких эмоций. Больше того - она была ему не симпатична. Но была доступной и этим гасила Женькину неприязнь.
   То, что Женька завалился к ней у Верки удивления не вызвало. Такое и раньше было. Пришёл и пришёл. Быстро собрав на стол немудрёную закусь: солёные огурцы, помидоры, холодную картошку, половинку плавленого сырка, - она поставила гранёные рюмки, и села напротив выжидательно глядя на любимого.
   Женьке хотелось упасть мордой на стол и заплакать. Заплакать и слезами загасить душевную боль, давящую его изнутри. Но он смотрел на школьную подругу и губы его кривились в нервической улыбке. Как же много он готов был отдать за то, чтобы напротив сидела та, которую он провожал всего несколько дней назад. Та, которую он целовал, прощаясь с ней навсегда. Та, которая до сего дня не перестаёт говорить ему смеясь:
   - Будешь в Сызрани - заходи!
  
   Поднявшись из-за стола, он прошёл на кухню и вернулся со стаканом. Верка испуганно глянула на Женьку, но промолчала.
   Привычным жестом, сорвав с горлА бутылки "бескозырку", тот набулькал в посуду. Верка всё так же испуганно смотрела на Женьку и молчала.
   - Не боИсь, подруга. Приставать не буду, - сказал Женька и, не чокаясь, выцедил водку.
   Она влилась в него как вода. Он даже вкуса не почувствовал. И взяв с тарелки целую помидорину, засосом, как целовал девчонок, высосал всю, оставив одну шкурку. Хмель не приходил. И боль в груди не утихала.
   Женька, облокотившись на стол обоими руками, смотрел на подружку, и та становилась ему всё противней и противней.
   - Женя, может пластинку поставить? - спросила Вера, недоумённо глядя на него. - Твою любимую - "Стамбул-Константинополь".
   - Пластинку? - будто очнувшись, эхом отозвался Женька. - Поставь. Только "Чай вдвоём". Покоя хочется.
   Верка поднялась, принесла из родительской комнаты патефон, покрутила заводной ручкой и по комнате полились, чуть шипя, успокаивающие Женьку звуки. Боль в груди стала отступать. Он поднялся, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, и с окаменевшим лицом подошёл к Верке. Та повернулась к нему, напряжённо улыбаясь, и он увидел постоянно блестящие розовые губы, которые он столько раз целовал, заставляя девчонку задыхаться от Женькиной страсти.
   Однако в этот раз страсть не приходила. В танце, под звуки медленного танго, Женька расстегнул пуговицы платья на спине у одноклассницы и так же медленно, под музыку, оставил её в одной сорочке. Ничего не пробудилось в Женькином сознании. Только сердце размеренно и гулко стучало где-то под горлом.
  
   Закончив танцевать, под третий раз заведённую пластинку, Женька оставил подружку посередине комнаты и подошёл к столу. Наполнив стакан и вылив остатки водки в Веркину рюмку, он повернулся и театральным жестом пригласил её к столу:
   - Садись, хорошая. Когда-то ещё придётся вот так посидеть. Выпьем, и давай постараемся позабыть обо всём.
   - Ты, что, бросаешь меня, Женя?
   - Не бросаю, а ухожу. Я это твёрдо решил. Рано мне ещё отцом становиться. Да и тебе школу закончить надо. Ты не думай, это сперва только больно. А потом душа поболит, поболит и перестанет. Как у меня сейчас.
   И, не дожидаясь Верки, в три глотка осушил стакан, захрумкав выпитое огурцом.
   - Прощай. Мне было хорошо с тобой. Ведь ты у меня первая, как и я у тебя... А теперь пойду. Не плачь обо мне. С плохим человеком свела тебя судьба. Теперь это и мне понятно.
   Так и не присев за стол, Женька пошёл прочь.
  
   Степь приняла его тихим шелестом ковыля, непроглядной темнотой ночи. Постояв немного у калитки, Женька шагнул в эту темноту как в неизвестность. Но он привык к неизвестностям в жизни. Ко всем. Ему, даже, было не интересно, какую кару придумает ему отец этим утром. А то, что тот уже знает о его "походе" Женька не сомневался.
  
   Глава 7. Мотоциклетные страсти
  
   Еду я и снова не знаю я,
   Куда приведёт, куда, дорога меня.
  
   Домой Женька вернулся под утро.
   Подходя к дому, он увидел, как в родительской комнате вспыхнул свет. Значит, отец проснулся. Обойдя дом огородами, он прошмыгнул в сарай и рухнул на топчан, жадно вдыхая запах сена подстилки. Голова гудела от выпитой водки. Хотелось пить. Но Женька задавил в себе жажду. Закрыл глаза, постепенно уходя в сон.
  
   Проснулся после обеда.
   Голова уже не болела, но вернулась боль в груди. Она пришла сразу, как только он открыл глаза. От боли он застонал сквозь зубы и перевернулся на спину. Что же делать?
   - 'Может к Иолле Павловне сходить? Она мудрая. Она всегда поможет, как бы ни было тяжело. Но ведь не будешь ей рассказывать, что ты целуешься с девчонками по очереди на протяжении каждого из прожитых дней.
   Надо занять себя чем-то. Вся эта меланхолия вселилась в меня от безделья. А вот если заняться чем-то, то можно от неё избавиться. По крайней мере, так говорят. Вот только чем заняться?'
  
   О том, что в школе есть мотоцикл, знали все. Он стоял в дровяном сарае, прислоненный к стенке. Весь в пыли и на спущенных колёсах. Мотоцикл был Женькиной мечтой. Мотоцикл - это техника. А технику он любил, понимал и относился к ней трепетно.
   Никому не говоря, под вечер, узнав, что директор школы вернулся из Саратова с какой-то конференции, Женька отправился в Рабочий посёлок. Встреча с ним состоялась в кабинете. В том самом, где ещё в начале учебного года Женька стоял навытяжку, выслушивая нотации от учителей и от самого Павла Ивановича. Теперь Женька сидел напротив директора, предлагая ему починить мотоцикл в обмен на "попользоваться им до конца лета".
   Павел Иванович смотрел на Женьку и по-доброму улыбался. Выслушав просьбу, он стал расспрашивать Женьку о жизни, планах на будущее. Говорить о себе Женьке не хотелось, и он всё склонял и склонял разговор к мотоциклу. Уже в сумерках, задворками, Женька приволок его в свой сарай.
   Это был мотоцикл с названием "Москва" на топливном баке. На рулевой колонке была приклёпана табличка, из которой удалось узнать, что марка мотоцикла М-1, а изготовлен он в 1950 году - почти Женькин ровесник. На четыре года моложе.
   Он взял ведро из-под раковины, сбегал за водой и тщательно вымыл все его поверхности. Мотоцикл засиял, как новенький. Женька сидел на топчане, при свете керосиновой лампы и любовался своим детищем. Мысленно он уже летал на нём по всей округе. Летал на зависть пацанам и девчонкам. Мотоцикл надо было только починить.
  
   Утром, сразу после завтрака, Женька зашёл к Витьке Непочатых:
   - Чо делаешь?
   - Ни чокай, не в Михайлёвке. Воды сейчас натаскаю и свободен.
   - Айда ко мне. Покажу кое-что.
   Надо было видеть Витькино лицо и выражение его глаз.
   - Откуда? - спросил он срывающимся голосом.
   - От верблюда. Павлуша подарил за нашу примерную работу по подготовке школы к учебному году. Что тут не ясного?
   - Но у него, же колёса пустые.
   - Вытащим камеры, заклеим. Эка невидаль - камеру починить. А нет, так набьём покрышки соломой. По нашим дорогам и так сойдёт.
   - Борька с Вовкой знают?
   - Нет пока. Ты первый узнал.
   - Пойдём, скажем им?
   - Пойдём. Только говорить ничего не надо. Пусть это для них будет сюрпризом.
  
   Через два дня друзья носились по улице ИТР, и стрёкот мотоцикла был слышан, наверное, даже в Хвалынске. Радость мотоциклетных развлечений омрачали жители посёлков. Уже не раз они приходили к отцу жаловаться на невозможность поспать "по-человечески". И требовали прекратить "это безобразие": - Иначе участковому будем жаловаться.
   Но мотоциклетные страсти закончилось очень скоро. Приводная цепь заднего колеса разлетелась и ремонту не подлежала. А купить новую не представлялось возможным. Цепи с таким шагом уже не продавались. Мотоцикл встал "на приколе" в Женькином сарае. Теперь на нём ездила только Ленка.
   Она усаживалась за руль и, яростно урча, "носилась" по сараю. Лицо при этом у неё выражало всю серьёзность преодолеваемых километров. А на Женьку опять, с неотвратимой тяжестью, наваливалась тоска, обречённость и неподавляемая боль в груди.
  
   Глава 8. 'Чай вдвоём'
  
   Никогда не совершай поступков,
   О которых будешь сожалеть.
   (Николай Степанович Грошев)
  
   Пройдут годы, но случай этот будет преследовать Женькину память повсеместно. Преследовать из года в год и, скорее всего, стучаться в воспоминаниях до последнего дня его жизни. Он и сегодня не может ответить себе на вопрос, как это произошло. Почему? Что побудило его к этому? Может вселившаяся в душу тоска после разлуки с артисткой из Сызрани? Может минутное желание оказаться в шумном городе, после прощания с ней? Нет ответа.
   Но из жизни не выкинешь ничего, что когда-то было. Не выкинешь, как слов из песни. И песня эта была всё та же - приблатнённая. Заставившая Женьку вспомнить то, с чем он вышел из здания народного суда в Ленинграде: - Именем Российской Советской Федеративной ...
  
   В памяти не сохранились имена тех, кто так нежданно повстречался на его пути тем летом, которое растянулось словно резинка в рогатке. В любой момент рогатка могла выстрелить и умчать Женьку в тёмное прошлое. Выстрелить из не до конца сформировавшегося настоящего. Настоящего доброго, светлого в котором он пребывал. Пребывал, не осознавая его сущности.
  
   Проснувшись незадолго до обеда, Женька выбрался из сарая с мыслью, что не плохо и перекусить чем ни будь. Прошёл в дом, заглянул на кухню и первое, что увидел - на столе лежали деньги и записка:
  
   'Тамара, сходи в магазин и купи хлеба, соли, сахара, подсолнечного масла и что-
   ни будь вкусненького к обеду. Мама.'
  
   Женька прислушался - тишина. Прошёл в комнату, где спали Томка с Ленкой - никого. Глянул на часы с кукушкой. Чёрт побери - половина двенадцатого. Через полчаса родители заявятся. Что делать? Надо бежать в магазин, а то ...
   А, что 'то'? Да ничего хорошего. - 'В кои раз попросила в магазин сходить, - ни у кого времени не оказалось. Совести у вас нет!', - скажет мать.
   Схватив авоську, висящую на вешалке в прихожей, запихав деньги в карман, Женька трусцой поспешил в лобаз. Это было недалеко - направо от Витькиного дома и на первом перекрёстке налево. Магазин был что надо: кроме продуктов, ассортимент которых был невелик, продавалось всё, что в Питере было недопустимо для единственного торгового зала с прилавками по трём сторонам: пара велосипедов, ламповый приёмник, работающий на длинных и средних волнах; духи, одеколоны, крема всякие, пудра; гвозди, инструмент разный и много-много всего. И сигареты, папиросы, водка, портвешок. Вот пиво было редкостью.
   Стоял лобаз на площадке, обрамляющей с боков домами с полисадниками. К дверям магазина вела бетонная дорожка, по сторонам которой, огороженные низким штакетником, находились клумбы с запылёнными 'анютиными глазками'. Затем приступочек и двери. Одна из них была сплошняковая, массивная, деревянная. Вторая, внутренняя - с застеклением.
  
   Вбежав в магазин, Женька обрадовался - народу два человека, он третий. Перед ним стоял парень несколько старше его и явно не местный. Прикинут по-городскому: белая рубашка, брюки отутюжены, сандалеты, носки. Местные носок не носили и ходили в, сделанных на зоне, брезентовых тапках с подмёткой из транспортёрной ленты. Не все и не всегда, но для того, чтобы сходить в лобаз или по огороду что-то поделать, эта обувка была у многих.
   Парень оглянулся и приветственно кивнул головой. В ответ Женька произнёс - 'Привет!' и стал наблюдать, что берёт парень. Хлеб, пара пачек папирос, бутылка водки, маргарин, кильки в томате.
   - 'Приезжий, наверное', - подумал Женька и шагнул на освободившееся перед продавщицей место. Затарив , что наказала мачеха, авоську он задумался на мгновение: - 'А, что же 'вкусненького' взять? А-а-а, возьму карамель 'Фруктовая'. Мачеха, помнится, говорила, что с ней хорошо чай пить'.
  
   Выйдя на улицу, Женька пересёкся взглядом с парнем, которого, по его прикидкам, не должно здесь быть. 'Купил, что надо и домой, что у магазина торчать'. Но тот, оказывается, ждал именно его.
  - Здравствуй! Тебя как звать? - обратился тот к Женьке.
   - Евгений. А тебе это зачем?
   - Ты местный?
   - Ну-у-у...
   - А мы только сегодня приехали. Жить здесь будем.
   - Слушай, мне некогда - домой спешу. Если поговорить хочешь, то это в следующий раз. Договорились?
   - Так ты приходи к нам, мы по этой улице в последнем доме жить будем. Приходи, музыку послушаем. У меня пластинки классные есть. Как освободишься, так и приходи. Познакомимся.
  
   Женька, вспоминая сегодня этот разговор, проклинает себя последними словами: - И зачем я, тогда, попёрся к нему? Что у меня друзей не было? Витька, Борька, Вовка, чем не друзья?
  
   С непонятным интересом к новому знакомству Женька поднялся на крыльцо, прошёл сени, постучался. Металлическим стуком прогромыхали запоры и дверь отворилась. Перед ним стоял мужик в, явно с чужого плеча, одежде. Небритый, со шрамом на лице и глазами, которые он часто видел у заключённых - бесцветные, настороженные, бегающие, будто чего-то опасаясь. Вот тогда-то и надо было уйти, но подкупающий добротой голос заставил Женьку сделать шаг через порог.
   - А-а-а, наш первый знакомец в этих краях. Ну, проходи, проходи. Будь гостем. Мы гостям всегда рады.
   Неприбранные комнаты, затхлый воздух, мусор повсеместно, пустая бутылка из-под водки на столе, застеленном газетой, куски хлеба и измазанная томатом банка из-под кильки.
   - Меня пригласили, вот я и пришёл.
   - Пришёл - это хорошо. Расскажешь, в какие это мы края попали. А друг твой в соседней комнате приёмник паяет. Проходи, не стесняйся.
   Услышав про приемник, Женька с интересом прошёл в зарытую комнату напротив и увидел парня, с которым повстречался в магазине.
   - Привет. Сам пригласил, а не встречаешь. Что делаешь?
   - Приёмник собираю. В журнале схемку интересную откопал. Обещают, что заграницу 'ловить' будет. Однако комплектующих не хватает. Где детали достать - ума не приложу.
   - Хочешь, я посмотрю у себя. Когда-то увлекался радиотехникой. Лежат дома в коробке. Мы, здесь, с другом, хотели детекторный приёмник собрать, но что-то остыли к нему. Дома у каждого ламповые приёмники стоят. Гораздо лучше 'самоделкиных'. Так принести?
   Минут через тридцать Женька принёс заветную коробку с радиодеталями. Разыскал в ней необходимую. Впаял в схему и приёмник заверещал, силясь прорваться через помехи в эфире. Чего-то в нём не хватало.
   Стали разбираться по схеме и, вроде бы, нашли причину помех на приёме. Но такой детали не оказалось, ни у Женьки, ни у нового приятеля. Что делать?..
   И тут Женьку осенило: - Если украсть у Верки ламповый приёмник, то в нём обязательно должна оказаться требуемая деталь. Нужно только забраться в дом, когда никого не будет. А это проще простого - ключ от двери у Верки под ковриком, что на крыльце, лежит.
   Прогуливающимся шагом Женька продефилировал мимо Веркиного дома. Света в окнах не было. Значит всей семьёй в клуб ушли. Кино смотреть. А вывернуть пару винтиков и вытащить из корпуса внутренности приёмника, это дела двух минут. Можно и без света, на ощупь, всё сделать.
  Радостный, что всё удалось, и его никто не видел, Женька примчался назад.
   Раздербанив плату приятели продолжили собирать приёмник, который должен был 'ловить заграницу'. И приёмник действительно заработал. Он чисто 'ловил столицу нашей родины', ещё какие-то радиостанции, но всё это было на уровне обыкновенного приёмника, которые были почти в каждом доме. Раздосадованный Женька распрощался и побрёл домой. Он специально решил пройтись мимо обворованного дома, чтобы узнать вернулось ли семейство из клуба и хватились, или нет, пропажи внутренностей своего приёмника.
   Подойдя, увидев рядом с калиткой Верку с матерью, решил с безразличным видом пройти мимо. Но калитка, открываясь, скрипнула и Верка преградила дорогу.
   - Женя, я знаю, что это ты сделал. Больше некому. Верни приемник, и никто ничего не узнает, - сказала она, глядя ему лицо наполненными лунным отсветом глазами.
   Тот, скорчил надменную рожу, хотел грязно выругаться, послав бывшую подругу 'куда подальше', но, увидев её глаза, пришёл в ужас: - 'Что же он натворил?'.
   - Ладно. Тащи корпус от приёмника. Принесу, - промолвил Женька, стараясь не впустить внутрь себя её презрительного взгляда.
  
   Только под утро они с новым знакомцем закончили собирать Веркин приёмник. И он пошёл к той, с которой поклялся никогда не встречаться. Родителей уже не было - ушли на работу. Войдя в дом, увидел разметавшуюся во сне Верку и ему вспомнилось, что видел её такую, оставаясь ночевать в этой кровати, когда родители работали 'в ночную'.
   Женька поставил приёмник на этажерку, включил его в сеть, щёлкнул тумблером, и комната наполнилась чарующими звуками танго 'Чай вдвоём'.
  
   К новым знакомым Женька больше не ходил. А через некоторое время они пропали из посёлка, как будто их и не было. Куда пропали, почему, это его не интересовало.
  
   Глава 9. "Свадьба"
  
   Кругом стоит пшеница золотая
   По сторонам дорожки полевой...
  
   Мотоцикл, и яростная увлечённость ремонтом колёсной техники отвлекли Женьку от любовных переживаний. Однако с окончательной его поломкой он опять захандрил. Захандрил настолько, что впал в прострацию. Он ничего не хотел. Ни есть, ни пить... А спать он просто не мог. Сон не шёл к нему. Часами, пока на улице не начинали заявлять о себе петухи, лежал в сарае с закрытыми глазами и мучился видениями.
   То он бежит куда-то, задыхаясь от встречного ветра. То пробирается через бурелом глухого леса и всё никак не может выйти на нужную ему тропу...
   "Будешь в Сызрани - заходи!" - уже набатом слышалось ему. Он шёл на этот голос и всё не мог понять, откуда голос звучит. Голос звучал отовсюду.
   Женька вставал, когда в доме ещё все спали. Тихо, чтобы не скрипнула дверь, выходил из сарая и шёл к Волге. Там он садился на круче Меловой горы и часами глядел в Волжскую ширь. Глядел, отупело, отрешившись от всего окружающего.
  
   В одно такое утро он услышал весёлые, задорные голоса, распевавшие песню:
  
   Пусть всегда будет солнце.
   Пусть всегда будет небо
   Пусть всегда будет мама.
   Пусть всегда буду я...
  
   Женька оглянулся. Братья Таюшевы приближались к нему, разрушая песней тишину Женькиной тоски.
   - Привет, питерский, - присев рядом, поздоровались братья. - Чего так рано поднялся? Волгой любуешься? Да-а-а, хорошо у нас на Волге. Краше края во всём свете нет.
   - А вы куда спозаранок? - спросил Женька.
   - Мы-то? - На ток. Уборочная началась. Теперь в совхозе каждая пара рук на вес золота. Айда с нами.
   - Да, я ещё не жрамши.
   - Ерунда. Если прыти прибавим, как раз к завтраку поспеем. А потом развод на работы будет. Айда?
   - Конечно "айда"! - в Женьке вдруг проснулась такая жажда деятельности, что он готов был тут же припустить бегом.
  
   Поспели как раз к завтраку. Проглотив свою пайку ячменной каши и выпив пол-литровую кружку домашнего хлебного кваса, Женьке захотелось спать.
   - Женька-а-а! Питерский-й-й! - донеслось до его полусонного сознания. Он оглянулся.
   - Подь сюды, Женьк! Быстрей давай. Бегом.
   Женька подбежал то ли к Витьке, то ли к Шурке. Близнецов все всегда путали.
   - Женьк, на "свадьбе" надобно поработать. Айда?
   - А где этот..., второй?
   -Витька? Витька сегодня на силосе работает. Там потяжелей, конечно, но дядя Паша Витьке порулить даёт после того, как тот ЗиСа загрузит. А Витьку хлебом не корми - дай руля покрутить. Так поедешь со мной на "свадьбе"?
  
   'Свадьбой' называли комбайн С-4 "Сталинец".
   Комбайн этот сам не ездил. Его таскал трактор С-80, тоже "Сталинец". На комбайне работало четыре человека, не считая тракториста: комбайнёр-машинист, его помощник и два человека нужны были на копнителе. Всё это Шурка рассказал Женьке, пока они тряслись в открытой кабине трактора. Сам комбайн стоял в поле. Потому как таскать его туда-сюда - "себе дороже".
   Когда они подъехали, солнце уже полностью показалось из-за горизонта. День обещал быть жарким. Машинист и его помощник были уже на месте и что-то подтягивали, подкручивали, смазывали у комбайна.
   Прицепили трактор. Завели движок на комбайне. И вся эта громада железа скрипя, вереща, грохоча, медленно двинулась с места.
   - Женьк, ты бы разделся до трусов. Через полчаса на негра похож будешь. Тебе мать рубаху и штаны ни в жизнь не отстирает. А самому отмыться легче, - сказал Шурка, снимая с себя всё.
   Женька разделся. Свернул одежду в тугой узел, и Шурка передал оба свёртка трактористу. Тот кивнул понимающе и спрятал одежду под сиденье.
  
   Комбайн двигался так медленно, что его можно было и шагом обогнать. Женька с Шуркой забрались на самую верхотуру копнителя, куда уже с транспортёра сваливалась солома. Шурка передал Женьке вилы-тройчатку и показал, как надо ровнять солому в бункере.
   - А это педаль, - показал Шурка на узкую железную ступеньку с полметра длиной. На ней можно стоять - ничего не будет. А вот когда я скомандую, надо будет прыгнуть на ней и, со всей силой своего веса, ударить. Тогда задний борт откроется, пол упадёт и солома вывалится. ПонЯл?
   Потом спрыгиваешь с педали и пол, и борт на свои места встанут. Усёк? Ну, я пошёл на свой борт. Старайся носом дышать, а то потом не отхаркаешься.
  
   До чего же это было всё здорово! Женька орудовал вилами, отбрасывая солому к заднему борту, и с радостью чувствовал свою силу, когда удавалось ухватить копну побольше. Напротив него, так же в сумасшедшем темпе, орудовал вилами Шурка. Когда бункер наполнился уже больше чем наполовину, Шурка, неожиданно для Женьки, спрыгнул в него и стал утрамбовывать солому ногами. А Женька откидывал и откидывал копёшки к заднему борту.
   И вот бункер уже полный. Шурка, как мартышка, подпрыгнул, ухватившись за боковину борта, и выбрался на площадку.
   - Женька-а-а! - прокричал он сквозь грохот железа вращающихся шкивов, шелест и скрип ременных передач и жужжанье бегущих безостановочно цепей. - Пригото-о-овсь! На счёт "три". Раз, два...
   Женька, ухватившись за край борта, не отрывая взгляда от Шурки, подпрыгнул и всей массой своего тела рухнул на педаль. Педаль провалилась, упёршись в железный настил площадки. Сзади что-то грохнуло, охнуло, и Женька увидел, как ровный кулич соломы высотой метра три выскользнул из бункера и остался позади.
   - Ура-а-а! - заголосил Шурка. Женька не смог удержаться и подхватил следом: - Ура-а-а!
  
   Время летело незаметно. Солнце стояло в зените. По всему Женькиному телу тёк пот, смешивался с земляной пылью, превратившей Женьку в негра. А ему было весело, задорно, легко. И хотелось работать ещё и ещё.
   До обеда три раза подъезжали бортовые машины - трёхтонные ЗиСы. Помощник комбайнёра что-то включал в комбайне, и кузов подъехавшей машины наполнялся золотой пшеницей. А комбайнёр, как капитан величавого лайнера, стоял на мостике у штурвала и, то замирал, поглядывая под колёса комбайна, то, как сумасшедший, крутил штурвал, как будто его ожидала встреча с айсбергом, выскочившим из-под идущего впереди трактора.
   Когда под загрузку подъехала четвёртая машина и привезла обед, Женька подумал:
   - "До чего же хорошо на свете. До чего же хорошо на свете жить, работать и радоваться своему труду."
  
   Уже вечером, когда они с Шуркой оттирались песком и мылом на берегу Волги, Шурка сказал:
   - А представь себе, питерский, что твоя мама купила в магазине булку, а в той булке есть мука из убранной нынче тобой пшеницы.
   "Да-а-а, мама. Как-то они там, в Ленинграде, без него? Наверное, и не вспоминают? Как там Леха, отчим? Видели бы они меня сегодня на комбайне", - подумалось Женьке.
   Но подумалось без грусти, без сожаления, без тоски.
  
   Этой ночью Женька спал спокойно. И никакие кошмары, никакие видения артисток его не беспокоили.
  
   Глава 10. Незадачливый день
  
   Ходят кони над рекою,
   Ищут кони водопоя.
   А к речке не идут.
   Больно берег крут...
  
   Наконец-то Женька нашёл то, что ему было необходимо. Что избавило его от душевных мук.
   Он уже не вспоминал ни артистку из Сызрани, ни Верку. Его душа была наполнена радостью труда и общения с простыми деревенскими мужиками. Общения с братьями Таюшевыми, которые так своевременно пригласили его поработать на уборочной.
   Рано утром, ещё только-только занималась заря за горизонтом, он неслышно выходил из сарая и торопливо поднимался во Второй городок. Братья ждали его на крыльце барака. Поздоровавшись за руку, по-мужски, они вполголоса обменивались новостями вчерашнего дня и спешили на ток, где их уже ждали. Женька, как свой в команде механизаторов, подходил к стряпухе и получал в миске кашу с горкой и скворчащую, со сковороды, котлету. Отходил, садился тут же на землю и уплетал всё ложка за ложкой.
  
   В этот раз он был занаряжен на силос. Кукурузу на силос косила жатка со шнековым загрузчиком. Женька подъезжал под хобот жатки. Выходил из-за руля трактора и залезал в кузов тракторной тележки. Теперь за рулем "Владимирца" сидел дядя Вася, который уже доверял Женьке рулить на перегонах.
   Под сигнальный свист дяди Васи все трогались, и в кузов сыпались порезанные в мелкоту сочные кукурузные стебли. Вот эту массу и надо было равномерно распределять, заполнив его с горкой над наращенными досками бортами. Только тогда в кузове получалось четыре тонны. Это было нормой для весовщицы при приёмке привезённой кукурузной массы.
   Однако день не заладился с самого утра. На жатке полетела шпонка шнека. Комбайн покатил в совхоз ремонтироваться. А Женька, самостоятельно сев за руль, развернулся тут же на пахоте и отправился на ток. Въехав на площадку полевого стана, он плавно остановился, стараясь не поднимать излишнюю пыль. Заглушил двигатель и, включив первую передачу, с деланной безразличностью спрыгнул на землю.
   В тенёчке полевого вагончика сидели матёрые механизаторы и лениво о чём-то переговаривались. Женька подошёл. Поздоровался. Сел на землю. Кто-то протянул ему сложенную многократно газету. Оторвав требуемый прямоугольничек, он свернул "козью ножку". Послюнявил, переломил кулёчек пополам и засыпал в него протянутую дядей Васей махорку.
   Женька воспринимал эти минуты с благоговением. Он был равным среди равных взрослых мужиков, кормящихся от земли. Он обожал их. Он мечтал быть таким же, как они - загорелыми, пропылёнными, в засаленной до блеска маслАми и соляркой одежде. Ему было хорошо рядом с ними. Они отвечали ему взаимностью, несмотря на большую разницу в возрасте.
  
   - Эй, офицерский! Сгоняй-ка на Волгу. Надо кОней напоить. На Гнедке езжай. Он взнузданный.
   И хоть по сути это было поручением, приказом, но сказано это было как обращение к равному.
   Глянув на бригадира прижмурившимся от солнца взглядом, Женька, неторопливо докурив "козью ножку" сказал:
   - Добре, - и, поднявшись с земли, направился к загону.
  
   Неспешно подойдя к Гнедку, он одним махом, в прыжке, вскочил на породистого, чёрной масти, жеребца. Гнедок сделал шаг к ограде и Женька, скинув поводья со штакетника, въехал в загон, окучивая табун в полтора десятка голов.
   - Гоп, гоп, гоп, - покрикивал он на непонятливых лошадей, выталкивая их грудью Гнедка из загона.
   Нехотя табун скучковался и потрусил вниз по дороге, к Волге. Лишь только поворот дороги скрыл их от провожающих взглядом мужиков, Женька звонко присвистнул и, выкрикивая во всё горло - 'Гоп, гоп, гоп!', заставил своих подопечных перейти на крупную рысь. Только Гнедка приходилось одерживать, стремящегося обогнать табун и скакать впереди Женькиной конницы.
   Подъехав к Волге, к самой воде, перевёл табун на неторопливый шаг. И лошади, и Гнедок, распознав цель пробежки, шли без понукания. Шли, чуть прядя ушами и шумно вдыхая свежий запах воды. Зайдя в воду по бабки, лошади остановились и стали пить неторопливо, с расстановкой, время от времени поднимая головы и всматриваясь в речную ширь. Женька с Гнедком заехали чуть глубже. Он не отказал себе в удовольствии искупаться, и соскользнул со спины Гнедка как был в одежде.
   Затем он вышел на берег, сел под кустом ракитника и, жуя кисловатый стебелёк осоки, наслаждался окружающим его покоем. Лошади, утолив жажду, стояли, повернув головы навстречу ласковому ветерку, шевелящему им гривы.
  
   Вернулись на ток часа через два.
   Табун без понуканий припустил крупной рысью по знакомой уже дороге. Женька чуть приотстал. Ему так не хотелось расставаться с Гнедком. Он отпустил поводья и тот шёл размеренным шагом по затенённой посадками дороге. Табун скрылся за поворотом и Гнедок не выдержал. Коротко ржанув, как бы предупреждая Женьку, он с шага перешёл в галоп и, со свистящим в ушах ветром, вынес его к полевому стану. Табун был уже в загоне, мерно жуя свеженарубленные стебли кукурузы.
   Соскользнув со спины Гнедка, накинув поводья на штакетник, Женька подошёл к вагончику. Однако мужиков уже не было.
  
   Дверь вагончика отворилась, а на приступке появился незнакомый дядька в комбинезоне поверх клетчатой рубашки:
   - Ты что ли из ИТР? Велено тебя подвезти. Я как раз на станцию еду.
   Где-то в одиннадцать Женька был дома. Дом встретил его закрытой дверью. Достав из-под коврика ключ и отперев замок, Женька кинулся на кухню.
   - "Ни записки, ничего. И ужасно хочется жрать".
   Заглянув в кастрюли, он понял, что его здесь не ждали. Ужин будет только вечером.
   - "В буфете должен быть хлеб, - подумал Женька. - Обойдёмся и этим".
   Открыв буфет, он, к великой своей радости, увидел глубокую, суповую тарелку полную варёной вермишели с кусками курицы. Не минуты не раздумывая, он накинулся на еду, устроив себе праздник живота. Когда тарелка была пуста, Женька стал испытывать чувство сонливости. Не сопротивляясь этому желанию, он отправился в сарай и рухнул на топчан. Сон пришёл мгновенно.
  
   Вечером, очнувшись ото сна, Женька решил предстать пред ясны очи родителей и сестёр. Заканчивались третьи сутки, как они не видели друг друга. Особого желания заходить домой у него не было. Не хотелось объясняться, где он был и чем занимался. Но надо было зайти, показаться. Как бы хуже не было.
   Хуже быть не могло. Женька получил такой нагоняй от тёти Маруси за то, что съев вермишель, оставил отца без обеда... И оправдания ему не было. Он молчал. Смотрел, как всегда, в сторону не оправдываясь, и понимал, что действительно был виноват. В этом доме, в этой семье отец был превыше всего. А Женька всё ещё не мог 'зарубить это у себя на носу".
  
   Глава 11. Признание в любви
  
   Как при встрече случайной молчишь ты,
   Опускаешь застенчиво взгляд.
   Добрый вечер мой первый мальчишка,
   Ты ни в чём, ты во всём виноват
  
   Отношения у Женьки с отцом застыли в состоянии неустойчивого равновесия.
   Было лето. Он был предоставлен самому себе, редко появляясь под крышей дома ночуя в сарае. Это давало ему возможность дополнительной свободы. Он мог возвращаться домой когда ему было угодно. Женьку это устраивало. Устраивало ли это отца - он не знал. Отец хранил молчание и не доставал его разными нравоучениями, которые, как Женьке казалось, отцу и самому надоели.
   Вот и сейчас, после того как тётя Маруся выплеснула на него своё негодование от съеденной вермишели, отец молча читал газету, как будто всё это его не касалось. Молчал и Женька. Он был благодарен только тому, что сестёр, в момент его разноса, дома не было. А может быть, будь Ленка или Томка дома, ему бы так не досталось?
   Однако надо было выходить из этой патовой ситуации. Не стоять же столбом посередине кухни изображая из себя жертвенника.
   - Можно я в клуб пойду? - спросил Женька, ни к кому не обращаясь.
   Отец поднял голову, оторвавшись от газеты, и внимательно посмотрел на сына. Что он хотел в нём увидеть - оставалось тайной. Опять, наверное, старался спрогнозировать его выкрутасы.
   - Иди. А что там сегодня?
   - Не знаю. Может кино покажут, или танцы будут. А вообще-то я друзей давно не видел.
   - У человека не может быть много друзей. Друг - это святое. Другу можно доверить всё, даже жизнь. Товарищей у человека может быть много. С товарищами хорошо пиво пить и о работе разговаривать. А вот приятелей у человека может быть сколько угодно. Потому, как приятели приходят и уходят не оставляя в памяти человека ничего полезного. Странно, что ты ещё этого не знаешь. Научись разбираться в людях и не бросайся святыми словами. Понял?
   - Понял. А в клуб можно?
   - Иди. Муся, дай ему денег на кино.
   - Так он их всё равно на сигареты потратит. А в кино они бесплатно ходят. Через кинобудку. Что я не знаю?
   - Всё равно, дай. Негоже ему семью нашу позорить. Пусть теперь по билету в клуб ходит. Ясно тебе, сын?
   - Ясно.
  
   Со времени, когда Женька последний раз был в клубе, здесь ничего не изменилось. Всё тот же барак с широко открытыми дверями, те же обшарпанные столбы, поддерживающие стропила крыши, серый некрашеный дощатый пол и запылённый экран в торце зала.
   Двери в клубе всегда держали открытыми. Зимой клубный зал перегораживали дощатой перегородкой высотой чуть ли не в полтора метра, и за ней хранили картофель. А поскольку печку в клубе топили очень редко, то в помещении температура держалась около нуля. Для хранения картошки самые нормальные условия. Но запах складской картошки в помещении оставался настолько терпким, что летом двери держались открытыми.
  
   Женька вошёл в зал и огляделся:
   - "Ба-а-а! Никак в клубе радиолу поставили".
   Он подошёл к почти новому радиоприёмнику с встроенным проигрывателем:
   - "Эстония". Подумать только. И кто же этой техникой командует? Наверное, из девчонок кто-то".
   Во внутрь барака вошли пацаны из Второго города.
   - Женька, привет. Ты где это пропадал так долго?
   - В Караганде. А, что - кино сегодня будет?
   - Не-а. Сегодня и в Рабочем посёлке кина не кажут. Танцы будут. Девчонки уже наряжаются.
   Тобой тут Людка Токарева интересовалась. Говорят, что ты Верку бросил, вот ей и интересно стало, где ты целыми днями пропадаешь.
   - Ладно, языком-то не болтай. Нехорошо это, когда пацаны о девчонках треплются. А где она сейчас?
   - К Алке Щекотихиной побежала. Шестимесячную делать. Алка щипцы из Хвалынска привезла. Теперь в её доме салон красоты открылся. Она всех завивает. Посмотришь со стороны - ой, умора! Ходят все, как овцы завитые.
   - Пластинки-то, где для радиолы берёте?
   - Да, девчонки с собой приносят. Что принесут, под то и танцуют.
   - А когда народ соберётся на ваши танцы-обниманцы?
   - Где-нибудь через час, не раньше. Вот когда свет в клубе включат, тогда и соберутся. Не раньше восьми.
   - Ну, ладно. Прощевайте пока. Пойду, прошвырнусь.
   - А Людке-то, что сказать? Когда придёшь?
   - Ничего не говори. Надумаю, так приду. А может быть и нет. Надоело мне всё это.
   И Женька вышел из клуба, не объясняя, что именно ему надоело.
  
   Он стоял над кручей Меловой горы и смотрел вдаль Волжского простора. С Волги дул ветер, охолаживая Женькину грудь, в которой снова, но пока ещё тихо, что-то ныло.
   - 'Что же тебе надо, парень? - сам про себя подумал Женька. - Что тебе неймётся? Что не живётся как всем нормальным людям?'
   Мысли эти уже в который раз наваливались на него, но не находили ответа.
   - "Наверное, у меня характер такой говённый", - подумал Женька и, повернувшись, побрёл обратно.
  
   Народу в клубе было немного. Пацанва танцами не интересовалась и свалила играть в футбол. Взрослым было не до танцев после трудового дня и хлопот со скотиной, и огородами. Вдоль стен и на лавках расположились только Женькины сверстники - человек пятнадцать, не более.
   Сам не зная зачем, Женька целенаправленно подошёл к Людке Токаревой и, бесцеремонно взяв её за руку, потащил в центр зала. Людка упиралась, вопрошающе оглядываясь на своих подружек.
   - Иди. Иди уж. Сама тут сохла по нему, - произнесла со смехом Алка вдогонку.
   Людка подчинилась и обречённо встала перед Женькой. Она была всё такая, какой Женька запомнил её, перед тем как променять её на Верку. Со слегка поникшей головой и взглядом, откуда-то из-под бровей. Две косички за плечами, несмотря на то, что ей скоро паспорт получать.
   Только вот чёлка появилась закрученная. Наверняка Алкиными щипцами.
   Из радиолы доносилось заунывное "Аргентинское танго":
  
   В далёком городе знойной Аргентины,
   Где небо южное пылает как топаз...
  
   Женька прижал Людку к себе и снова удивился её худосочности. Она была тоненькая, как тростиночка. Не в пример своим подружкам, с которыми училась уже в десятом классе.
   Пластинка играла, пела, шипела и в такт её заунывности они зашмыгали подмётками по полу. Ни радости, ни удовольствия, ни каких-либо желаний Женька не испытывал. Но ему ужасно не хотелось оставаться одному. И танцевать под обсуждение девчонок со стороны тоже не хотелось.
   - Пойдём на Волгу, - предложил он.
   Людка обречённо кивнула головой. Они вышли из клуба. Женька остановился на крыльце, закуривая сигарету. Людка стала рядом и в тот момент, когда Женька готов был шагнуть с крыльца, остановила его, взяв за руку:
   - А ты приставать не будешь? - она с надеждой глянула Женьке в глаза. - Мне ужасно не нравится, когда ты меня лапаешь. Если будешь, то честно скажи - мы тут же и расстанемся.
   - Если тебе это не нравится, то не буду, - чуть улыбнувшись, сказал Женька. - А целоваться будем?
   - А зачем? Неужто тебе это нравится? Помнишь как в фильме "Чистое небо" Саша сказала Урбанскому: - "Когда нет любви, то это пошло".
   - Ну, если пошло, то не будем, - с безразличием произнёс Женька и шагнул с крыльца.
   Людка шла рядом, взяв себя за спиной за руки, и молчала. Женька тоже молчал. Не хотелось ни о чем, ни говорить, ни думать. Он знал, что если бы захотел, то мог бы сделать с Людкой всё что угодно. Но он ничего не хотел. Ему было вполне достаточно, что она шла рядом и молчала.
  
   Они вышли за околицу Второго городка и окунулись во тьму. Дальше освещения не было. И луны не было - ещё не зародилась. Только звёзды полтинниками светились в вышине. Темень была настолько сочной, что тропинку к Волге приходилось нащупывать ногами. Женька шёл впереди, протянув Людке руку. Иногда он сбивался с тропинки и, останавливаясь, делал полшага вправо, влево и, нащупав тропинку, продолжал двигаться вперёд. Так и не проронив ни слова, они подошли к обрывному берегу.
  
   Впереди чернела Волга. Там темень была еще сильнее. Но это от света бакенов и створных огней. А посередине этой темноты тихо-тихо передвигалась светящаяся гусеница. Это вверх по Волге плыл, освещённый огнями, пассажирский пароход.
   Женька вздохнул тяжело:
   - "Вот и он год назад, чуть больше, на таком же пароходе плыл из Саратова в незнакомый ему тогда посёлок Возрождение. Как же давно это было".
   - Тебя что-то мучает, Женя? - спросила тихо Людка. - Вздыхаешь тяжко.
   - Меня, Людка, давно душа мучает. А вот что с ней делать - не знаю.
   - Это у тебя от одиночества. Один ты, хотя и с друзьями.
   - Может быть. Может быть. Я и сам ни в чём не разобрался. Мне только одно понятно, если не думать ни о чём, то как-то легче живётся. А вот приехал в Возрождение, тут меня и заставили думать. Сперва отец, потом Иолла Павловна, да и ты к этому руку приложила.
   - Я? Я-то тут причём?
   - Причём, причём. Сам не знаю. Только вот ты попросила не лапать себя, я и согласился. А если бы я ни о чём не думал, то я бы тебя и спрашивать не стал.
   - А ты попроси.
   - Что попросить? Полапать тебя, что ли?
   - Нет, лапать меня не надо. А вот если бы ты попросил меня поцеловать...
   - Так это же пошло. Сама говорила.
   - Это без любви пошло. А я тебя знаешь, как люблю. Только ты моей любви замечать не хочешь.
   - Глупая ты, Людка. Любовь знаешь, чем заканчивается? - детьми. А нам с тобой ещё рано об этом думать. Ещё неизвестно, как у меня всё сложится. Что-то я по Питеру скучать стал. Хотя знаю точно, что делать мне там нечего.
   Но против поцелуйчика я ничего не имею. Тебя как поцеловать - крепко-крепко, или нежно?
   - Поцелуй, сперва, нежно, а там посмотрим.
   - Только у меня тоже просьба будет. Я тебя поцелую, а ты меня обнимешь. Хорошо?
   - А это не будет выглядеть уж совсем бессовестным?
   - Так ты сама глянь - темень вокруг. Кто нас тут увидит? Так договорились?
   Женька взял Людку за руки, положил их к себе на плечи и, обняв её за талию, приблизил к себе. Людка с испугом смотрела Женьке в лицо, и он увидел в её глазах отражение звёзд. Только её глаза и звёзды в них.
   Он прикоснулся к её лицу губами и нежно поцеловал. Людка задышала громко и часто. Дождавшись, когда она сделает вдох, Женька впился в её губы такие сладкие, такие нежные, такие податливые и замер в долгом, нежном поцелуе.
   И тут Женька почувствовал, что Людка плачет. Что-то солёное и, в тоже время, приятное он ощутил на своих губах и не поверил в то, что ощутил. Не отпуская Людку, отстранился от неё, вглядываясь ей в лицо. А Людка, сделав глубокий выдох, вдруг заплакала тихо и упала головой Женьке на грудь:
   - Женечка. Женечка, - только и повторяла она сквозь слезы. - Что же ты со мной делаешь? Как же я люблю тебя, дурака. А ты этого даже замечать не хочешь.
  
   На крутом берегу Волги стояли два человека. Он и она. Они, прижавшись друг к другу, вглядывались в непроглядную темноту, окутавшую весь мир в округе. Им было хорошо. Над ними всё ярче и ярче разгорались звёзды, говоря о нескончаемости жизни. И тишина, и душевный покой наполняли ещё одну влюблённую пару на Земле.
   - А вон та звезда самая яркая. Видишь её? - тихо спросила Людка.
   - Это вон та, чуть левее Большой Медведицы?... Вижу.
   - Давай это будет наша звезда. И где бы мы ни были, что бы с нами не случилось, мы всегда можем посмотреть на эту звёздочку и вспомнить друг о друге. Хорошо?
   - Хорошо! - сказал Женька и поцеловал Людмилку в волосы.
  
   Глава 11. Азартная работа
  
   Друг мой - третье моё плечо,
   Будет со мной всегда...
  
   Сквозь сон Женька услышал, как скрипнула дверь в сарае.
   - "Кто бы это мог быть?" - подумал он.
   Но просыпаться не хотелось. Не хотелось даже шевелиться. Это были те счастливые минуты, когда он ещё не проснулся, но уже и не спал. Он слышал, как к нему кто-то подошёл, кашлянул слегка и уселся в ногах на топчане.
   - "Нет, это не отец. Отец вообще никогда в сарай не заходит. И не Томка. Томка уже давно бы заголосила, чтобы он поднимался. Скорее кто-то из мальчишек".
   Усевшись на топчане, вошедший закурил, но продолжал молчать.
   - "Точно кто-то из мальчишек. Пришёл от нечего делать. Но кто?" - глаза Женьке по-прежнему открывать не хотелось.
   - Ну и долго ты будешь валяться? Просыпайся, соня! - нарочито грубо, но вполголоса произнёс вошедший.
   - "Вовка", - узнал Женька.
   - Чего тебе надобно, старче? - произнёс Женька сонным голосом, так и не открывая глаз.
   - Вставай. Разговор есть. Хочу тебе предложить дело на миллион.
   - На миллион я согласен, - сказал Женька, переворачиваясь на спину и чуть приоткрыв один глаз. - Привет, Володька. Как жизня молодая? Что за разговор? Говори, - и, совсем уже проснувшись, в кувырке сел рядом с другом.
   - Дай докурю, а то целую не хочется.
   - Слушай, Женьк. Дело действительно серьёзное. Я к тебе пришёл потому, как ты у нас самый бестолковый.
   - А по шее... - предложил Женька, затягиваясь оставленным Володькой чинариком.
   - Так был бы ты умным - не яшкался с Таюшевыми на уборочной за просто так.
   - Я не 'за просто так'. Я от этого удовольствие получаю.
   - Во, во! На это я и рассчитываю. Я тебе этого удовольствия готов предложить "вагон и маленькую тележку". Поработать надо. Согласишься?
   - Уже согласен. Даже не спрашиваю, что делать. Сейчас пойдём?
   - Ты погоди хлестаться. Там работы не на один день. И работа не простая.
   - Так это же здорово, Вовк!
   - Ну, если здорово, то завтра подниму тебя ни свет, ни заря. В клуб пойдём? - спросил Вовка, не останавливаясь больше на предыдущем разговоре. - Сегодня кино крутить будут. "Простая история" называется. Там Мордюкова и Михаил Ульянов играют. Айда?..
  
   - Надо сено для скотины на зиму готовить. А трава у нас не рОдится. Ещё по весне вся выгорает. Вот на том берегу сена досыта. Там луга пойменные. Чтобы это сено заполучить, надо в совхоз обращаться. А они за каждую машину сена хотят, чтобы мы им солому сметали вдоль полей скошенных.
   Моим предкам, для скотины, три машины надо. Значит, нам с тобой три стога соломы сметать надобно. Не стожка какие-нибудь. А настоящие стога: шесть метров на двенадцать и высотой сколько получится. К тому же эту солому ещё с полей собрать надо. Но здесь совхоз поможет.
  
   На следующее утро, поёживаясь от прохлады, он шли уже знакомой Женьке тропинкой на ток. Здесь Женька объявился как старый знакомый.
   - Тётя Паша, покормишь нас с приятелем? - подошёл Женька к стряпухе, у которой на краю плиты стояла всё та же ячменная каша в казане, а на сковороде шкворчали котлеты.
   - "И когда только она всё это сготовила? - подумал Женька. Солнце ещё не взошло, а у неё уже всё горячее".
   - Эка, хватился. Я на вас не рассчитывала. Надо было загодя сказать, что работать придёте. Вот, если хотите, то каши насыплю. А котлеты у меня все на счету.
   - Ну, давай каши. Только маслицем покропи со сковородки. И в одну чашку давай. Мы не графья и с одной почерпаем.
  
   Убирать солому с полей оказалось действительно здОровским делом. Копны этой соломы, в шахматном порядке, находилась на пахоте. Женька уже знал, как они здесь очутились. Они тогда ещё с Шуркой Таюшевым, работая на "Свадьбе", не одно поле так вот украсили. Теперь их надо было доставить на край поля и как можно кучней. После чего эту огромную кучу, сваленную кое-как, надо было собрать в стог.
   У Женьки аж всё тело зазудело от предстоящей работы. Так хотелось доказать всем и себе, что он не последний человек на свете.
  
   Два гусеничных трактора становились параллельно друг другу. Между тракторами цеплялись троса, связанные в крупноячеистую сеть. Вот эту сеть, один её длинный край, нужно было поднять как можно выше при подъезде к первой копне. Это было самым трудным делом. Троса были толстые и потому тяжёлые. Но после трёх, четырёх захваченных сетью копён можно было забраться наверх и, улюлюкая на мягкой, слегка колкой соломе, ехать до другого конца поля.
   Копёшки всё собирались и собирались, нагромождаясь друг на друга, влекомые тросами и подгоняемые весёлыми криками пацанов. К концу поля масса от собранных копён была настолько велика, что гусеничные трактора переходили на пониженные передачи. Здесь всё зависело от синхронной работы трактористов. Они внимательно наблюдали друг за другом, обмениваясь информацией жестами рук и комбинациями пальцев.
   Заданием на день было очистить от соломы всё поле. И Женька с Вовкой уже потеряли счёт ходкам, сделанным ими к вечеру. Они уже не кричали и не улюлюкали, забирая очередной ряд, а без сил падали на подхваченную кучу соломы и молча смотрели на проплывавшее над ними небо. Уже в сумерках, распрощались с трактористами и, еле волоча от усталости ноги, побрели прямо через пахоту в направлении ИТР.
   - Вовка, а мы с тобой грязные, как черти из преисподней. Что я дома скажу. Меня же дальше сарая не пустит никто. А жрать-то хочется.
   - Не боись. Сейчас придём ко мне, матка уже баню натопила. Помоемся, поужинаем. Ночевать у меня останешься. А матка за ночь всё перестирает - и твоё, и моё. К утру высохнет.
   Так всё и случилось. Женька надел чистые Вовкины подштанники и они поднялись в мансарду. На столе у окна стояла большая, глубокая тарелка со стопкой блинов на полметра в вышину. И полная, до краёв, трёхлитровая банка молока.
   Женька с жадностью накинулся на еду отлив молока в пол-литровую банку. Вовка понюхал блины и скуксился:
   - Опять на подсолнечном масле... Терпеть ненавижу, - и лениво свернул один блин в трубочку. - Говорил же матке, чтобы на топлёном жарила. Или, хотя бы, на сливочном. Так нет, всё по-своему сделает. А ты кушай, Женька, кушай. На меня не смотри. Я и молоком обойдусь.
   И Женька уплетал и уплетал блин за блином, даже не замечая, как они проваливались внутрь.
  
   Проспали они с Вовкой чуть ли не до обеда. Никто их не будил, а усталость вчерашняя взяла своё. Женька, открыв глаза, ничего не мог понять. Солнце уже было высоко, а они ещё валялись на полу, на овечьих полушубках.
   Он в тревоге растолкал Вовку:
   - Просыпайся, чёрт. На работу проспали. Ты чем скотину зимой кормить будешь, блинами?
   - Да, ладно тебе, Женьк. Выходной сегодня. Мы свою норму вчера отработали. Сегодня отдохнём, а завтра и пойдём стога метать. Спи!
   Женька откинулся на полушубок и пожалел, что проснулся.
   - 'Не мог Вовка вчера об этом сказать, паразит. Я бы сейчас тоже 'хорька давил' и ни о чём не беспокоился'.
   Но сон не шёл. Как Женька ни старался.
   - Вовка, а Вовк. Спишь что ли?
   - Ну, чего тебе ещё? - пробурчал Вовка, не поворачиваясь и не открывая глаз.
   - Вовк, а за день стог сметать можно?
   - Часа за четыре, пять осилим. Если резину тянуть не будем. Там только начать сложно. А потом подавай и подавай наверх. А что?
   -Так мы можем и за день все три стогА сметать. Если начать пораньше и закончить попозже, а?
   - Ну, уж хренушки тебе, а не три стогА. Чаво теперь - надорваться над ними. А ты куда это заспешил вдруг?
   - Да, так. Помечтал просто.
   - Ты мечтай, мечтай, но и поспать мне дай. А то выгоню сейчас на улицу. Там и мечтай себе на здоровье.
   - Ты понимаешь, Вовк, какое тут дело. Я с Людкой Токаревой помирился. Слыхал небось?
   - Слыхал, слыхал. То-то она как майский цветочек по посёлку шастает и задницей крутит. Воображала! Ну и что?
   - Так, у неё день рождения скоро. Вроде бы как в конце недели. Успеем со стогами?
   - Вот же, чёрт, привязался. Успеем, если клювом щёлкать не будешь. Всё! Молчи.
   - Молчу, - сказал Женька и повернулся к Вовке спиной.
  
   Женька закрыл глаза и стал думать о Людке:
   - "Девчонка она, конечно же - так себе. Для деревенской местности даже симпатичная. Но в Питере я бы с такой не пошёл. Но когда ещё приведётся побывать в Питере. Да и надо ли. Опять отчим будет со своими ухмылочками и ехидным взглядом. Опять вечно стонущая мать... Лучше и не вспоминать. Закурить что ли?"
   Будто бы услышав Женькины мысли Вовка сел и зашелестел сигаретной пачкой.
   - Курить будешь, жених?
   - Давай. А мать ничего не скажет?
   - Она на работе давно. В магазине. А у нас окно открытое. Вытянет к её приходу.
  
   Покурив, они спустились вниз и сели на крыльце.
   - Ой, проснулись, голубята мои, - запричитала Вовкина бабка. - А у меня и картошечка уже поспела. Умывайтесь скоренько и к столу.
   Вовка, мать велела воды в баню натаскать. Вчера-то всю израсходовали. Слышь, что ли?
   - Да слышу, слышу, - сказал Вовка и пошёл к бочке, стоявшей на скотном дворе.
   Женька поднялся и так же не спеша пошёл следом.
  
   Умывшись и, утеревшись подолами рубах, мальчишки вошли в кухню. На столе стоял чугунок с парящей, вкусно пахнущей картошкой. Посередине стола стояла трёхлитровая банка молока и кружки. Ребята стали азартно есть, прихлёбывая картошку молоком.
   Через пять минут чугунок был пуст.
  
   Глава 12. Подарок
  
   День рожденья,
   Грустный праздник.
   Ты не грусти, не грусти,
   Не грусти напрасно...
  
   Через три дня со стогами было покончено. Женьке даже понравилась такая работа. Каждый день банька, каждый день тебя покормят с благодарностью. Ништяк! Вот бы всю жизнь так. Хорошо когда ты кому-то нужен. И этот кто-то относится к тебе со вниманием и заботой. Именно этого Женьке в жизни и не хватало.
   Одно только Женьку беспокоить стало после того, как на шестой день отлучки из дома, он осознал, что домой придётся всё-таки возвращаться.
   - Что-то ему скажут при встрече? Уж не похвалят, это точно.
  
   С какой-то не ясной ещё тревогой Женька подходил к родной, казалось бы, калитке.
   Вот и веранда. Сейчас дверь откроется и надо будет что-то говорить.
   Женька набрал полную грудь воздуха и вошёл в дом, изобразив на лице радость встречи.
   - Явился, не запылился. Всю солому собрал для Петровых? А о доме ты подумал? Кто за тебя воду в дом таскать будет, я? - тётя Маруся была явно не в "духах". -
   Вот погоди, отец придёт с работы - он с тобой разберётся. Садись кушать.
   Женька не хотел кушать. Он только что умял у Вовки целую чашку щей, приведших его в самое доброе состояние духа.
   - Я не хочу, тётя Маруся. Я у Вовки поел.
  
   Что тут началось...
   Женька сразу и не врубился. Такой мачеху он ещё никогда не видал.
   - Да, как же тебе не стыдно! Что же ты позоришь меня на весь посёлок? Что тебя дома не кормят? По улице идёшь - не знаешь куда глаза девать. У каждой калитки шепчутся, что я кормить тебя перестала. Ты хоть думаешь башкой своей, когда у людей харчуешься. Ну, я-то понимаю, что мать Вовкина тебя за работу твою кормит. А как это людям объяснить? Как?! И откуда ты только свалился на нашу голову? И сколько же это продолжаться будет? Что же боженька так умишком-то тебя обделил? Негодяй!
   Садись жрать! А то я всё отцу скажу...
   Женька вдруг окрысился, скрипя зубами, резко повернулся и выскочил на улицу.
  
   В сарае ему было тихо и спокойно. Он захлопнул дверь. Взял полено, валявшееся на полу, и заложил им дверную ручку. "Здесь его некто не достанет. Пускай хоть что делают. Хоть поджигают сарай вместе с ним. К чёрту! К чёрту! К чёрту..."
   Он упал на топчан и замер в небытии.
   - "Что же делать? Теперь все против него. И мачеха тоже. А ведь ещё совсем недавно она покрывала Женькины выкрутасы, спасая его от отцовской расправы".
   Дверь подёргали. Затем постучали, и с улицы раздался Томкин голос:
   - Женька, иди в дом. Папа пришёл. Он разговаривать с тобой хочет.
   - Не пойду. И передай отцу, что я на х.. видел его разговоры. Пускай он тебя воспитывает. А меня в покое оставит. Всё! Иди и больше не приходи сюда. Можешь так своим и сказать.
   Томка ушла, не сказав больше ни слова, и Женька остался один.
   "Что же делать?"
  
   Выкурив подряд две сигареты, он чуть успокоился:
   - 'Хуже не будет. В зону отец меня не запрёт. Уже конец августа, школа впереди. А объясняться с отцом всё-таки придётся.
   Но я ему тоже не мальчик. Он всё призывал характер в себе вырабатывать. Вот и настало время показать всем, что он у меня есть. Хоть и говённый, но есть.
   А вообще-то мачеха права. Надо было хоть по вечерам дома показываться. А то я, действительно, как бездомный начал жить.
   Это всё лето виновато. Лето и степь. Так хочется простора, свободы. Так хочется идти и идти этой степью. Без разницы куда. Просто идти и наслаждаться простором.
   Чу... Пришёл кто то. В дверь на веранде стучится. Глупо. С веранды в доме не слышно ничего. Ага, догадался. Вошёл на веранду и стучится уже в дверь коридора. Кто бы это мог быть?"
   Женька прильнул к щели в стене сарая и стал вглядываться - кто мог придти. Дверь открылась.
   - "Разговаривают. В дом не заходят. Значит кто-то чужой.
   Ух, ты! Людка Токарева. И чего она припёрлась? Вот уж некстати... Погодь, погодь - ведь у неё же сегодня день рождения. Чёрт! А я совсем и забыл с этими стогами, да домашними передрягами. Сходить что ли? Ага, отец узнает, так мне вообще кранты будут. Плевать. Семь бед - один ответ".
   Дождавшись, когда Людка уйдёт, и дверь в коридор, так долго не закрывавшаяся, закроется, Женька ещё пять минут посидел, думая о Людке, и выскользнул на улицу.
   Перепрыгнув через забор за сараем, он задворками пробрался до зоны и, так и не выходя на дорогу, степью, поднялся во Второй городок. Людкин дом был первым в крайнем ряду построенных немцами домов. Женька поднялся на крыльцо и услышал звуки музыки, хохот и чьи-то голоса.
   Не стучась, осторожно открывая перед собой двери, вошёл в коридор. Первой кого он увидел, было была Алка Щекотихихина.
  
   Остолбенев, Алка смотрела на Женьку, вылупивши глаза. Женька приложил палец ко рту (молчи, кому сказал) и подошёл к комнате, в которой вовсю гудело застолье.
   - "Ба-а-а! Знакомые всё лица. И Витька здесь, и Борька, и Вовка. И девчонки, какие то. А - это из Людкиного класса. Ясненько".
   Женьку не замечали. Людка сидела за столом и плела из оборок скатерти косичку. На столе стояли бутылки с портвейном, пивом, лимонадом. Закусь, стоявший на столе в глубоких суповых тарелках, был уже разложен по блюдечкам. Народ голосил, увлёкшись каким-то разговором. И только Людка молчала, смотря куда-то вниз, себе в колени.
   - Людк, - раздался из-за Женькиной спины Алкин голос.
   Людмилка подняла голову, увидела Женьку и вскочила из-за стола. Растолкав ещё ничего не понимающих мальчишек, она кинулась к нему и повисла на шее не в силах поверить, что он всё-таки пришёл.
   - Вот это любо-о-овь, - растягивая в иронии слова, сказал Витька. И тут же спросил у Женьки:
   - Отпустили?
   - Сбежал, - бросил Женька, как бы между прочим.
   - Значит, месяц домашнего ареста тебе обеспечен. Отец тебе этого не простит.
   - Плевать. Зато я с вами. А мне с вами всегда хорошо. С вами мне ничего не страшно.
   И, поцеловав Людмилку прямо в губы, сказал:
   - Поздравляю тебя с днём рождения, дорогая.
  
   Пили прямо из стаканов. Рюмки были только у девчонок.
   После второй Алка включила радиолу и поставила пластинку. Кто хотел - пошёл танцевать. Женька с Людмилкой тоже. Они прижались друг к другу и не столько танцевали, сколько стояли посередине коридора, раскачиваясь в такт знакомого Женьке танго "Чай вдвоём". Ему было хорошо и спокойно рядом с Людмилкой, такой тоненькой, такой нежной, такой радостной от его присутствия.
   Подошла Алка и, обняв обоих за талии, спросила:
   - А что ты, Женечка, подарил нашей имениннице?
   Людмила подняла голову и в ужасе поглядела на Женьку:
   - Не надо, Женя! Не надо! Не делай этого. Прошу тебя.
   Но Женька уже не мог сдержаться. Ему надо было отличиться перед всеми. С трудом освободившись от Людмилы выбежал на улицу. Он знал, что сделает. Он сделает такое, что никому и в голову не пришло бы.
  
   Женька задворками, рысцой припустил в ИТР. Там, в палисаднике у жены начальника лагеря, под самыми окнами дома, росли георгины. Вот их-то Женька и подарит Людке. Пусть все знают, как он её любит.
   О последствиях, украденных в ночи цветов, Женька даже и не думал. Он должен был это сделать, и он это сделает.
  
   Такого от Женьки никто не ожидал. Все ахнули и уставились на него, ещё ничего не понимая. Женька встал на колени перед Людмилкой и протянул ей цветы. Залившись пунцовой краской, та приняла цветы и тихо сказала:
   - Ты мне и без подарка дорог. Спасибо.
  
   Весь остальной вечер прошёл в хмельном угаре, смехе, шутках, весёлом гомоне. Домой Женька возвращался с друзьями. Они шли тесной группой и, в полголоса, напевали недавно услышанную по приёмнику песню:
  
   Если радость на всех одна,
   То и печаль одна.
   Море встаёт за волною волна,
   Как за стеной стена.
   Там у самой кромки бортов
   Друга прикроет друг.
   Друг всегда уступить готов
   Место в шлюпке и круг.
  
   Женька проводил ребят, ставших уже давно ему самыми близкими людьми, и понуро побрёл домой. Обходить дом огородами не хотелось. Света в окнах уже не было, и он смело шагнул за калитку. Тут же, к своему удивлению, он увидел на крыльце силуэт отца. Женька напрягся от неожиданности, но подумал:
  - 'А, плевать. Пускай зудит свои нотации'.
   Он подошёл к отцу и как ни в чём небывало спросил:
   - Ты, что не спишь? Меня дожидаешься? Зря. Я в сарае спать буду.
   - Сарай я велел закрыть на замок. А тебе в доме постелено. Иди и ложись. Завтра из дома ни ногой. Разговаривать с тобой буду, - и, повернувшись, скрылся в темноте коридора.
  
   Отец ушёл как всегда рано, Женька и не слышал. Но, странное дело, на обед он не пришёл. И мачеха не пришла. И Томка с Ленкой, как ушли утром куда-то, так и не появлялись. Женька валялся на кровати и заканчивал читать "Королеву Марго". Но теперь он точно знал, что есть на свете девчонки способные любить беззаветно, как в книжке.
   Хорошо всё-таки было вчера у Людки. Интересно только, чем это сегодня продолжится.
  
   Намного раньше, чем обычно отец вернулся с работы. Встречать его Женька не вышел - обойдётся. Отец тяжело прошёл на кухню и закурил, упёршись взглядом в стол.
   Дорого бы Женька дал, чтобы знать, о чём тот думает.
  
   Резко поднявшись из-за стола, так что стул, на котором он сидел, упал на пол, отец, стуча сапогами, зашёл в комнату к сыну. Женька поднялся с кровати.
   - Раздевайся, - приказным тоном сказал отец.
   - Это зачем ещё? - спросил Женька, всё уже прекрасно поняв.
   - Бить тебя буду. Пороть как сидорову кОзу.
   - Думаешь, поможет?
   У Женьки перехватило дыхание. Нет, не от страха боли. Боль он уже давно научился претерпевать. Он вдруг осознал, до какого же состояния он довёл отца, что тот решился на крайние меры.
   Уже не сдерживая себя, отец замахнулся на сына и вдарил его своим офицерским ремнём с пряжкой на конце. Женьку ожгла боль, но он, стиснув зубы, даже не охнул.
   Отец лупил и лупил его и справа, и слева. Лупил по всему телу, не разбираясь, куда придётся удар. А Женька стоял перед ним и сквозь стиснутые зубы улыбался, ещё больше приводя отца в ярость.
   Наконец отец остановился в замешательстве и, бросив ремень на пол, произнёс:
  - Подлец.
   Повернулся и вышел на кухню. Поднял стул, придвинул его к столу, сел доставая из пачки Беломора папиросу трясущимися руками.
  
   Женька понимал, как ему тяжело сейчас. Понимал всю тяжесть своих необдуманных поступков. Но слёзно просить прощения был не намерен. Пусть всё катится в тар-тара-ры.
   Сделав глубокий выдох. Пошевелив мышцами тела, куда пришлись удары, и вошёл в кухню:
   - Прости отец. Прости за всё. И путь меня простят все, кто с тобой живёт. Я знаю, что причинил вам много нехорошего. Прости. Но больше я с тобой жить не буду. Я окончательно решил уехать в Ленинград. А там, как сложится. Знаю только, что матери я тоже не нужен. Будь так любезен, выдели мне деньги на дорогу. А я заработаю и верну. Меня искать не надо. Я у Вовки поживу. Прощай.
   Женька медленно повернулся и так же медленно вышел из дома. Оглянувшись у калитки, он увидел выходящих из КПП зоны мачеху и сестёр. Значит, они в лагере отсиживались, пока отец с ним разбирался. Вот и здорово. Не всё же ему за колючкой сидеть. Он усмехнулся сквозь выжигающую боль в спине и медленно пошёл вниз по дороге. Вот и закончилась его эпопея на Волге.
   А впереди, как всегда, была неизвестность.
  
  
   Глава 13. Продолжение разговора
  
   То ли встречу, толь не встречу,
   Толь найду свою судьбу, то ли нет.
   То ли утро, то ли вечер
   Принесут мне долгожданный ответ
  
   Женька шёл по центральной улице посёлка и ни о чём не думал. Полная отрешённость от всего, полное безразличие ко всему заполнило его после того, как он окончательно решил возвращаться в Ленинград.
   Он не был уверен в правильности принятия этого решения. Много, очень много он почерпнул для себя полезного, проживая в Возрождении. И главное , здесь в посёлке можно было идти своей, верной на всю жизнь, дорогой. Дорогой к совершенству себя как личности. Просто Женька ещё этого не знал. В настоящее время он шёл к Вовке. К Вовке, как к единственной, последней гавани, в которой можно было укрыться от невзгод захвативших его на таком не простом жизненном пути.
  
   Прошло три дня. Женька сидел на крыльце Вовкиного дома, не переставая смотреть в степь. Как бы он хотел уйти в неё далеко, далеко. Как бы он хотел уйти и затеряться в ней, не доставляя больше никому неприятностей. И он бы ушёл, но что-то сдерживало его. Что? - он не знал. Но только не страх неизвестности. Это точно. К неизвестности он давно привык.
   Лёгкая поступь шагов раздалась сзади. Женька оглянулся - Томка. "Будет сейчас звать домой и уговаривать слушаться папу. А вот - хренушки вам всем".
   Томка взошла на крыльцо и, не говоря ни слова, села напротив. Что-то в ней изменилось. Что-то ушло безвозвратно. Как будто лепестки опали с цветка, обнажив всю его неказистую сущность.
   Брат и сестра сидели и молчали. Похоже, им не о чем было говорить.
  
   Тяжело вздохнув, Томка, не глядя на Женьку, спросила:
   - Жень, а тебя отчим любил?
   Женька посмотрел на сетруху и... осёкся. Вместо очередной грубости он, помолчав, ответил:
   - Нет, наверное, как я это теперь понимаю. Скорее всего, отцы вообще не умеют любить своих детей. Непонятно только зачем они их заводят. Но это даже и не важно. Главное, чтобы мать своих детей любила. А, что это ты вдруг спросила?
   Томка молчала, как будто не знала, что сказать.
  
   По двору задумчиво, чуть квохча, бродили куры. Гуси, зарывшись в песок, чуть слышно гоготали в углу небольшого дворика. Петух, громко хлопая крыльями, взлетел на штакетник забора и, замер, оглядывал свои владения. Идиллия.
   На крыльце сидели брат и сестра. По сути два ещё не состоявшихся человека и, что-то впервые за пережитый совместно год, их объединяло. Что?
   - Женьк, мне сказать тебе надо, - произнесла Томка как-то удручённо.
   Тот посмотрел на сестру и понял: что-то произошло в её жизни за те три дня, которые его не было дома.
   - Если не хочешь, не говори, - сказал он, чувствуя, что Томке отчего-то плохо.
   - Мне родители вчера сказали, что... Я почему тебя про отчима спросила? - Мне ведь наш папа тоже не родной. Я вчера об этом узнала. Значит он мне тоже отчим? И значит ты мне не брат вовсе? У нас с тобой только Ленка общая...
   Но я тебе так скажу: какой бы там мой отец не был, а другого папы я не хочу. Я с нашим папой всю жизнь прожила. А тот отец за всю эту жизнь ни разу не объявился. Какой он человек я не знаю. А с папой... с папой... Папа у нас хороший. Только он военный всю жизнь. А военные всегда должны быть принципиальными. Так, что ты на него не обижайся. Ты сам всегда виноват в ваших с ним ссорах.
   Пошли домой. Родители сказали, что мы с тобой вместе в Ленинград поедем. Ты к матери, я к отцу. Он тоже в Ленинграде живёт. На реке Фонтанке. Есть там такая?
  
   Женька, склонив голову, молча рассматривал свои изношенные сандалеты. Это последнее что осталось у него от Питера. Эти сандалеты и светлая, в мелкую клетку, рубашка.
   - "Сандалетам приходят кранты, - подумал он. - Ну и ладно - лето, считай, закончилось. И жизнь его беззаботная кончилась. Дальше придётся каждый свой шаг осмысливать".
   - Знаешь, Тамара, ты мне сейчас никакой новости не открыла. Про твоего отца я ещё в Ленинграде знал. Только не имел права говорить тебе об этом. Ты уж прости меня за это. А насчёт того, что папа у нас хороший... - скорее всего так. Только без согласия твоей матери он ведь тоже ничего не сделает. И то, что я здесь оказался - это, скорее всего, её заслуга. Как бы если бы она не согласилась, не было бы меня здесь. Жил бы в Ленинграде, чистил унитазы жильцам в домоуправлении. Или в тюрьме сидел. А так вот с тобой сижу и разговариваю.
   А к отцу ты съезди. Надо же вам познакомиться когда-нибудь. И не суди его строго. Не наше это с тобой дело - судить, почему у них с матерью не сложилось. И возвращайся обязательно. Дочери должны с матерями жить. Это сыновья своей дорогой идут. И хочется думать мне, что не будет мой путь уж очень трудный. Вы все меня многому научили. Главное, что вы научили меня думать.
  
   Часть 6. Возвращение в Ленинград
  
   Идут по земле пилигримы.
   Увечны они, горбаты,
   голодны, полуодеты,
   глаза их полны заката,
   сердца их полны рассвета...
  
   Глава 1. Город мертвецов
  
   Вокзал в Ленинграде встретил ребят каким-то не живым, фиолетовым светом уличных фонарей и огромной массой людей сумрачно, молчаливо спешащих в разных направлениях.
   Брат и сестра вышли на перрон, и толпа приехавших и встречающих людей мгновенно их разъединила. Женька, испугавшись потерять Тамару, ломанулся через мельтешащие ряды, протягивая к ней руки:
   - Тома! Тамара, давай держаться друг за друга. Мы не должны потеряться. Постоим, пока народ схлынет.
   Женька, обнимая сестру за плечи, прижал её к себе и заглянул в лицо. Лёгкая растерянность глаз не удивила его. Он и сам немного растерялся от чувства, что они тут лишние, что они мешают. Женьку поразила мертвецкая синюшность её лица.
   - Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо? У тебя лицо, как будто ты померла.
   - Дурак! Ты на своё лицо посмотри. Покойников краше в гроб кладут.
   Женьке подумалось, что они оказались в городе мёртвых. Городе, в который они зачем-то приехали. Городе, в котором им предстоит провести две недели зимних каникул.
  
   Глава 2. Накануне отъезда
  
   Разговор с отцом состоялся жёстким и принципиальным.
   Но Женька был готов к такому раскладу. Он даже настоял на своём праве сидеть во время разговора, а не стоять по стойке "смирно", как это было раньше. Отец возражать не стал. Он отложил в сторону перьевую ручку, отодвинул на край стола очередную статью для какого-то юридического журнала и:
   - Я пришёл к выводу, что наши отношения переходят в другую фазу. Ты уже не мальчик, не сосунок, а человек со своими принципами. Что ж - похвально. Это должно было когда-то произойти. Но уж будь любезен придерживайся принципов разумных, идущих тебе на пользу. И не во вред окружающим тебя людям.
   Ты изъявил желание вернуться в Ленинград? Поверь мне, что рано тебе в Ленинград возвращаться. Рано! Конечно, ты уже не тот, каким был - не умеющим анализировать свои поступки. Но ещё и не тот, про которого можно сказать, что "он твёрдо стоит на ногах". Я предлагаю тебе съездить в Ленинград на зимние каникулы. Съездишь, повидаешься с матерью, с братом... и вернёшься. Здесь, в Возрождении, твоё становление пройдёт более успешно. Здесь для тебя атмосфера лучше. Здоровее в нравственном смысле. А Ленинград может опять затянуть тебя омут никчемности существования. Ты ещё не настолько силён, чтобы противостоять ему. И осознавать это не зазорно. Гораздо хуже не думать об этом. Постарайся понять мою правду.
   А против поездки я не возражаю. Но при условии... При условии надлежащей успеваемости в школе. Ни одной тройки за первое полугодие. Ни по одному из предметов. Договорились?
   Обо всём, что было до этого дня, я готов забыть. Но и ты, пожалуйста, сделай из прожитого надлежащие выводы. Будь любезен.
   А теперь извини - мне надо сосредоточиться на статье. Свободен.
  
   Женька вышел от отца с чувством собственного достоинства. Не унижен, не раздавлен нотациями о том, что надо и как надо. Он вышел от отца как человек, получивший программу к действиям. Эту программу необходимо реализовать и тогда он будет на равных с отцом. Это его устраивало. Больше того, он почувствовал, что именно этого и хотел.
  
   Потом была школа. Первое сентября 1962-го года. Торжественная линейка, на которой и директор, и математик говорили те же слова, что и год назад.
   Потом было награждение отличившихся в период летних каникул на "трудовых фронтах" родного посёлка. Женька стоял в рядах своих одноклассников и был уверен, что первой опять наградят Людку Токареву. Так всегда было, что хорошими были одни и те же ученики.
   Павлуша, директор школы, подошёл к вынесенному на улицу столу, взял в руки шахматную коробку, в которой пророкотали фигурки и:
   - За активное участие в подготовке помещений школы к новому учебному году, за организацию в заготовке дров на зиму, первым призом - шахматами - награждается Грошев Евгений, ученик девятого класса.
   Громкие аплодисменты со всех сторон. Кто-то толкает Женьку в спину. И он, сильно смущаясь, принимает из рук директора приз.
   Первый приз в своей жизни.
  
   Потом были уроки. И первым уроком, как и год назад, была литература. Но Лидии Григорьевны не было. Она уехала куда-то, не сообщив весной о своём отъезде. Наверное, она сама не предполагала, что уедет. Иначе обязательно бы попрощалась.
   Вместо неё была, только что вставшая на путь преподавания, выпускница Саратовского университета - Серова Валентина Александровна. Молоденькая, совсем ещё девчонка. И Женька не преминул распустить перед ней хвост. Он тут же сочинил стишок. Вместе с Вовкой Петровым. Они теперь сидели за первой партой. Прямо напротив преподавательского стола.
   Женька, чуть смущаясь, положил училке на стол написанное:
  
   И в класс вошла Серова Валентина.
   Какой же юною она была.
   Я не сумел скрыть своего порыва:
   -Она не в класс, а в душу мне вошла.
  
   Валентина Александровна прочитала мельком и сказала, нисколько не смутившись:
   - Если хочешь, я научу тебя писать стихи. Только не думай, что это просто. Стихи - это зеркало души человека. И чтобы стихи получались хорошими, нужно очистить душу от всего наносного. Оставив её чистой и открытой. Согласен?
   Женька тогда отказался учиться стихотворчеству. Со временем он пожалел об этом.
  
   Уроки перемежались с общешкольной жизнью.
   Женька был уже комсомольцем и всячески старался показать, что он недаром носит это звание. Он участвовал в собраниях, в хозяйственной жизни школы. Они даже провели с Борькой электрический звонок в школьном бараке. Но звонок звонил так тихо, что его не было слышно, ни в классах, ни на улице. Пришлось вернуться к медному колоколу на деревянной ручке. А звонок так и остался висеть на стене коридора, как память о Женьке.
  
  
   Глава 3. Крушение воспоминаний
  
   Всё это было уже позади.
   А теперь, перед ним и его сестрой раскинулась освещённая мёртвым светом фонарей площадь Восстания, снующие машины и непонятно куда спешащие люди. И всё это: и зловещий гул города, и синюшный цвет лиц окружавших его людей, и чавкающая грязная снежная жижа под ногами - вызывало недоумение. Разве такой город он стремился увидеть? Неужели это тот самый Ленинград, по которому он скучал, который помнил всей душой?
   А в Возрождении сейчас чистый воздух, который хочется пить. Белый снег скрипящий под валенками девчонок, сладкий запах дымков из печных труб и блаженная тишина только что проснувшегося посёлка
   Женька вздохнул тяжело и сказал:
   - Тамара, давай на такси поедем?
   Томка кивнула отрешенно, и Женька остановил проезжавшую мимо "Волгу" с зелёным огоньком.
  
   Глава 4. Предательство
  
   'Ты можешь потратить уйму сил
   стремясь к совершенству,
   но один необдуманный шаг разрушит всё,
   тобой построенное'
   ( Так говорил отец - Николай Степанович Грошев)
  
   Время каникул проводимых в Ленинграде тянулось как липкая резина. Все эти дни Женька искал встречи со знакомыми когда-то ребятами, девчонками, надеясь на радость от этих встреч. Но радости не было.
   Юрка Бодаев отбывал срок в колонии для несовершеннолетних.
   Игорёха Воейков был всегда пьян и Женьку не узнавал.
   Надька Вассерман, Лизка Рабинович, те которые давали списывать ему домашние задания, встретились с Женькой равнодушно, и он понял, что от школьных романов, которые они крутили, не осталось и следа. Ни в душе, ни в памяти этих девчонок.
   Только Валька Кукушкин проявил к нему неподдельный интерес. Встретив, провёл в комнату, напоил чаем и с азартным любопытством спросил:
   - Ну, рассказывай - как там в тюрьме?
   И Женька понял, что для всех, с кем он когда-то расстался, с кем мечтал о встрече, он, как бы, вернулся из мест заключения. Из тюрьмы, в которую был определён за всё, что творил в уже забываемые им времена.
   Если только со Славкой Дергуновым они побродили по улицам Васильевского острова. Но Славка был до противного блатным, задиристым к прохожим и постоянно матерился.
  
   Дергунов Вячеслав Владимирович, 1946 года рождения.
   Скончался в Саратовской тюрьме по неустановленной причине.
   Захоронен на Елшанском кладбище под инвентарным номером 2311.
  
   Новый год Женька встречал с двоюродным братом. На самом деле он был племянником отчима. Но когда-то они дружили, и им было хорошо от этой дружбы. Теперь тот учился в техникуме. У него проходила зимняя сессия, и времени на Женьку совершенно не было.
  
   Как то вечером Женька поехал к Тамаре. Она жила у своего новоиспечённого отца около Калинкина моста. Но сестру Женька не застал. Та была с мачехой в театре. А Томкин отец даже не предложил ему подождать сестру, чтобы обговорить с ней дату отъезда в Возрождение.
   Женьке было тягостно и тоскливо. Он с нетерпением ждал девятого числа, когда, по его прикидкам, надо было уезжать. Накануне он снова наведался к Тамаре. И каково же было его удивление, когда он увидел, что та уезжает домой этим вечером.
   - Как же так, Тамара? Как же так? - повторял он бессмысленно, осознавая себя брошенным и никому не нужным.
   Откуда ему было знать, что ещё накануне отъезда в Ленинград Томке сказали, чтобы она не настаивала на Женькином возвращении на Волгу.
   - Пусть он сам примет решение: возвращаться ему к нам или нет, - сказал отец за день до отъезда.
   - Я подумала, что ты... что ты ещё захочешь побыть здесь.
  
   Вернувшись на Гаванскую улицу, к матери с отчимом, Женька с порога радостно заявил:
   - Всё! Завтра еду. Тамара уже уехала и мне пора. А то ещё подумают, что я отказался возвращаться. А там у меня друзья, школа. Там меня ждут!
   В то же миг с матерью случилась истерика. Зарыдав в голос, она выскочила на кухню и долго подвывала там, как израненная волчица. В конце концов, отчим не выдержал и бросил Женьке:
   - Иди, успокой мать.
   Женька вышел на кухню. Подошёл к окну. Прислонился лбом к мёрзлому стеклу и выдавил из себя:
   - Хорошо. Я остаюсь...
  
   Он и не догадывался, сколько раз в жизни пожалеет об этом.
  
   Часть 7. Тоска душевная
  
   Глава 1. Вакуум
  
   Каникулы подходили к концу. Надо было определяться со школой. Впервые, находясь в Ленинграде, Женька стремился попасть за школьную парту. Он рассчитывал найти в школе друзей, сверстников которые разделили бы его одиночество. С которыми можно было бы, как и в Возрождении, дружить, общаться, мечтать, жить одной жизнью, одними душевными переживаниями.
   За истекшие двое суток, как уехала Тамара, он не давал себе покоя. Эти дни были заполнены до отказа. Женька настоял на своём трудоустройстве. И обязательно фрезеровщиком. Именно с фрезерным делом он познакомился на уроках труда ещё в Возрождении, и дело это ему нравилось. Отчим оказал всяческое содействие, и тот был зачислен учеником на завод п/я 822.
  
   Завод, на котором Женьке предстояло работать, был огромным. В Возрождении, наверное, весь "Электрофидер" был меньше чем цех, в котором ему предстояло работать. В одном механическом участке станков токарных, фрезерных, шлифовальных и других, ещё не известных, было столько... несколько десятков. И за каждым из станков кто-то работал.
   Людей в цеху было множество. Они работали, делая всевозможные детали, ходили, разговаривали между собой согласовывая спорные вопросы, ругались, редко шутили. И все были ужасно занятые, сосредоточенные. Какие-то сердитые что ли. Сколько Женька не всматривался в их лица, он ни в ком не видел приветливого взгляда, доброй улыбки, расположенности к дружеским отношениям. А Женьке так не хватало дружбы.
   Он прекрасно понимал, что дружба на дороге не валяется. Дружба приходит не сразу, а когда люди объединены общими переживаниями, общим делом, одним для всех порывом. Но в этом огромном коллективе Женька был новеньким. Никто на него внимания не обращал, и он чувствовал себя одиноким. Одиноким как в вакууме.
   До него стало доходить, что все работающие здесь люди не заинтересованы в общении друг с другом. Они здесь для того, чтобы зарабатывать деньги на жизнь себе и своих близких. Вот поэтому Женька и стремился в школу. Именно там он рассчитывал встретить то, без чего уже жизни не мыслил. Жить и не дружить, как он дружил в Возрождении, ему казалось противоестественным.
  
   Глава 2. Школа Рабочей Молодёжи
  
   - Иди за классным руководителем, Грошев. А документы твои я потом оформлю. Надо ещё посмотреть, что ты за фрукт такой. Может ты круглый двоечник. А нам таких не надо - своих хватает. Иди. Будешь в 9-м "Б" числиться. А там решим, как с тобой поступить.
   - Надежда Александровна, заберите с собой новенького, - сказала директриса, так и не взглянув на Женьку ни разу.
  
   Чуть приотстав, Женька заспешил за училкой. Звонок на урок уже прозвенел, и в пустом коридоре чётко слышался цокот каблуков высокой, стройной и очень симпатичной женщины с неподвижным, как маска, лицом.
   "Что-то во всём этом не так, - думал Женька, не отставая от классного руководителя. - Совсем не так, как в Возрождении. Это больше похоже на ту школу, из которой он был отчислен к отцу. Ладно - оглядимся. Может быть, всё и не так уж тоскливо. Главное, что я опять в школе.
   Сейчас войдём в класс, меня представят ребятам, усадят к какому-нибудь парню и всё образуется".
  
   Войдя в класс, и не поздоровавшись ни с кем, учительница устало прошла к своему столу. Положив на стол стопку журналов, тетрадей и ещё чего-то, она села и недоумённо глянув на Женьку, остановившегося у дверей, спросила:
   - Ну. Чего стоишь как сирота казанская? Садись.
   - А куда?
   - Куда хочешь. И побыстрей. Не занимай моего времени.
   Женька, не раздумывая сел за первую парту, достал из купленной отчимом папки тетрадь, авторучку и приготовился слушать.
   - Будем писать диктант, - строго разнеслось в тишине класса. - Достали двойные листочки, а всё лишнее с парт убрали.
   У Женьки, он даже почувствовал это, зашевелились волосы на голове. Диктант - это было самое непосильное для него испытание. С грамматикой он не дружил. Запятые, тире он ещё мог расставить по смыслу, но ошибок в написанном им же тексте не видел в упор.
  
   Дверь в класс с шумом распахнулась, и в помещение вошла...
   Чёрт её знает, кто вошла. - Маленькая, плюгавенькая, с короткой стрижкой, остроносенькая девчонка.
   - Извините, Надежда Александровна. Я опять опоздала. На улице Куйбышева всё ремонт никак не закончат. А кроме как на трамвае до школы не добраться. Вот и простояли там столько времени. Можно я сяду? - а то мне не отдышаться никак. Всё бегом, бегом...
   Соплюшка тараторила, тараторила что-то ещё, а Женька смотрел на неё и думал:
   - "Что за странное создание? Таких маленьких людишек он ещё в своей жизни не встречал".
   - Хватит болтать, Дворкина. Садись и пиши диктант. Вечно с тобой что-то случается.
   Соплюшка трусцой добежала до Женькиной парты и плюхнулась рядом.
   - Уф-ф-ф! - громко выдохнула она и, заглянув в Женькин листок, удовлетворённо сказала:
   - Так вы ещё и не начинали. Вовремя я успела.
   Женька удивился:
   - Глупая, сейчас накалякаешь ошибок... Я бы ни в жизнь на диктант спешить не стал.
  
   В тишине класса размеренно звучал диктующий голос преподавателя. Женька, у него аж мозги скрипели, писал, стараясь на ходу проверять каждое слово, выхватывая из памяти, когда-то изучаемые правила правописания. Но как не силился, он всё равно не был уверен, что пишет правильно, без ошибок.
   - "Эх! Нет тут Светки Непомнящей. Та бы подсказала - две здесь буквы "С" или одна"...
   Неожиданно для себя Женька услышал:
   - На этом всё. Поставили точку и проверяем. До конца урока ещё пять минут.
   Толчок в бок вывел Женьку из бесполезной, он это точно знал, сосредоточенности.
   - Давай проверю, новенький.
   - Ты своё проверяй, соплюха.
   - Да, я всегда без ошибок пишу. А тебе, по всему видать, помощь нужна. Давай, давай...
  
   Прозвенел звонок. Женька поднялся из-за парты и обречённо понёс свой листок на стол училки.
   - "Вот вкатят мне двойку... Вот вызовет директриса... Вот выгонят меня из школы... И зачем я только остался в этом Ленинграде? Как же в Возрождении было всё хорошо. Всё было ясно, понятно. И тебя все понимали... Эх, ма-а-а!"
   Выйдя в коридор, Женька столкнулся с соседкой по парте. Та стояла недалеко от дверей и, как будто, ждала его.
   - Новенький, а тебя как звать? Меня Лиля, а тебя?
   - Отстань. Мне не до знакомств. Вот схлопочу пару и не оставят меня в школе...
   - Да, не расстраивайся ты. Четвёрка тебе гарантирована. Я специально две ошибки исправлять не стала. А то бы ты и пятёрку получил. Но до пятёрки ты ещё не дорос. На пятёрку только я пишу. Единственная во всём классе.
   - Харе хвастаться-то, пятёрочница. Слишком много на себя берёшь. Тебе ещё подрасти надо трошки, чтобы себя со мной равнять.
   - О, ё-ёй! Какие мы гордые сами собой. Посмотрим, что ты на физике нам споёшь. Тоже, небось, массы от веса отличить не сможешь.
   Звонок на урок разогнал всех по классам. Женька сел на своё место и был несколько удивлён, что его новая знакомая, по-прежнему, оказалась рядом.
   - Тебе, что - другого места не нашлось? - сердито произнёс он вполголоса.
   - А это, между прочим, моё место. Но если хочешь, можешь оставаться, где сидишь. Ты мне не мешаешь. Если только приставать не будешь. Имей ввиду - у меня два брата есть. И они постарше тебя будут. Понял?
  
   Ответить Женька не успел. В класс вошёл физик - небольшого росточка, седой, с залысинами еврейчик. Оглядел присутствующих подслеповатым взглядом, поздоровался со всеми и, уставившись в классный журнал, произнёс:
   - Повторим предыдущий урок. К доске пойдёт... к доске пойдёт, - кого-то выискивал в журнале физик.
   - Израиль Моисеевич, вот новенький хочет к доске. Разрешите ему, - услышал Женька от своей соседки.
   - Вот стерва, - выругался он шёпотом и зло посмотрел на соплюшку.
   - Ну, что ж, я не возражаю, - подняв голову от журнала, улыбнулся еврейчик.
   Отступать было некуда. Женька поднялся и направился к доске.
   - Расскажите нам о преломлении света при прохождении светового луча в разных срЕдах, встречаемых на его пути.
   У Женьки отлегло от сердца. Как раз на эту тему он писал реферат на классном задании у любимого всеми учениками в Возрождении, Акимыча. Как-то сложатся его отношения с этим физиком?
   Не рассусоливая, концептуально, как учил его в своё время Акимыч, Женька уложился с ответом в три, может быть, минуты. Физик, как показалось Женьке, даже сосредоточиться не успел на его ответе, прохаживаясь между рядами парт.
   Женька замолчал, исчерпав ответ, но тот никак не среагировал на Женькино молчание.
   - У меня всё, - громко произнёс он, удивившись встрепенувшейся реакции преподавателя на его слова.
   - Всё? Ну.., что же похвально, похвально, - произнёс физик несколько недоумённо. - Садитесь.
   Направляясь к своему месту, Женька увидел несколько изумлённый взгляд своей соседки и не отказал себе в удовольствии показать ей язык.
   - Бе-е-е! Ну, получила, что хотела, пигалица?
  
   Глава 3. Одноклассница
  
   - Новенький, проводи меня до дома, - услышал он, выйдя из дверей школы.
   Занятия закончились. Весь класс, да и школа вся, второпях расходилась по домам, каждый в свою сторону. Заметив это, Женька ещё раз был удивлён отсутствию общности среди учащихся. В Возрождении, после окончания уроков, ребята ещё долго не могли расстаться друг с другом, а стояли кучками и говорили, говорили... Как будто и не было у них тех часов, которые они провели все вместе в школе. Здесь всё было не так.
   - Ну, что молчишь? Ребятам положено провожать девушек. Даже если их об этом и не просят.
   - А ты, что - сама дороги не знаешь? Или боишься?
   - Да, нужен ты мне больно. Я так, хотела с тобой познакомится поближе. Ты какой-то не такой, кого я знаю. Будто бы из другого мира, что ли. Ты вообще-то наш, питерский? Или приехал откуда?
   - Любопытная ты очень. Зачем тебе знать, кто я и откуда.
   - Интересно все-таки, где таких людей воспитывают. Я же чувствую, что ты совсем не такой, как ребята из нашего класса. Ты приезжий?
   - Ладно, пошли. Тебе в какую сторону?.
   - Я на Малом проспекте живу. А ты?
   - В начале Гаванской улицы. Около бани - знаешь, где это?
   - Ну, так мы с тобой почти соседи. Пошли. Мне здесь недалеко.
  
   По пустынной улице всё ещё чужого для Женьки города шли двое молодых людей. Им обоим совсем недавно исполнилось по шестнадцать лет. И никто из них не знал, что пройдёт время, которое пролетит как миг в их жизни, и они станут мужем и женой. И будут жить, карабкаться по обрывам отпущенной им жизни, преодолевать трудности, вырастят детей, похоронят родителей... И на склоне лет Женька будет печатать на компьютере свои воспоминания о тех днях, когда они впервые познакомились.
  
   Глава 4. Дружба и первая любовь
  
   Ещё в Возрождении Женька впервые услышав от преподавателя литературы слова:
   - В человеке всё должно быть прекрасным...
   Нет, с Чеховым он был знаком и много раньше. Ему ещё с детства запомнился рассказ "Каштанка". Но больше он ничего у Чехова не читал. Просто не знал, что он написал массу интересных произведений. Был доктором, путешественником и просто замечательным человеком. Обо всём этом Женька узнал в деревенской школе.
   Он тогда ещё завёл записную книжку, в которую вносил всяческие интересные высказывания великих людей. И запись фразы, впервые услышанная Женькой из уст учительницы по литературе, заняла в этой книжке своё место.
  
   Сколько не вглядывался Женька в лица окружающих его людей - ничего прекрасного в них он не находил. Угрюмые, всегда чем-то не довольные, сосредоточенные, отрешённые от окружающей их жизни - с такими не подружишься. Да, Женька и не хотел этого. Он хотел того, что напомнило бы ему Возрождение, Волгу, степную ширь с радостью в восприятии. Ничего из этого в окружающих его людях он не видел.
   Женька уже давно сдал все нормативы по работе на фрезерном станке и считался одним из перспективных работников. Ему доверяли даже такую работу, которая была под силу только корифеям. Работать ему нравилось. И зарабатывал он неплохо. Страдал только от одного - не было у него друга. Такого друга, таких друзей - каких он оставил в Возрождении. Чтобы можно было душу им открыть. Поделиться переживаниями, мыслями, мечтами - всем, что накопилось у него на душе.
  
   - Слушай, парень, - услышал он за спиной чей-то голос.
   Женька оглянулся. Рядом с ним стоял парнишка одних с ним лет. Одного с ним роста, черноволосый, с аккуратно подстриженной чёлкой - самой модной причёской в те времена - с приятной, даже очень, внешностью.
   - Ты ко мне? - переспросил Женька.
   - Да, понимаешь - инструменталка закрыта. А мне резец проходной нужен срочно. Дай в долг. Откроется кладовка - я верну.
   Женьке стало тепло и радостно на душе: - "Наконец-то стал кому-то нужен".
   Подойдя к шкафчику, он достал ещё не пользованный резец и протянул незнакомцу.
   - Тебя как звать? - спросил незнакомец вместо благодарности.
   - Евгений. А тебя?
   - Юра. Ты что в обед делать будешь? Приходи ко мне в закуток. Я чаю заварю. Вместе и перекусим.
   - Хорошо. Спасибо. Обязательно приду.
   Так Женька познакомился со Скворцовым Юркой.
  
   Юрка Сквоцов был "стреляным воробьём". Был всегда оптимистичен, весел. Всё ему было нипочём. Он запросто ориентировался в любой жизненной обстановке, где бы Женька стоял в нерешительности. Но, в тоже время, он был добрым, внимательным, ласковым. С первых дней знакомства он стал обращаться к Женьке не иначе как - Женечка. Так Женьку ещё никто не называл - ни мать с отчимом, ни отец с мачехой. Если только Людка Токарева в Возрождении. Но с Людкой у Женьки была любовь. А вот так, запросто, как это делал Юрка - никто.
   Женьке было хорошо рядом с Юркой. Он обрёл друга. И стал всё свободное время проводить с ним. Он дожидался Юрку у проходной завода, чтобы вместе войти в цех. Вместе они уходили из цеха после работы и шлялись по скверам и улицам Васильевского острова. Пили пиво. Иногда винцо. Реже водку.
   Юрка познакомил Женьку с Зинкой - продавщицей рыбного отдела в соседнем гастрономе. Том самом гастрономе, где кассиршей работала Юркина Раюха. Теперь они собирались у Юрки дома всякий раз, когда его мамА уходила на суточное дежурство. Они гоняли пластинки, слушая музыку. Танцевали, пили вино. Целовались вовсю.
   Женька наконец-то обрёл душевный покой. Он уже был не один, а это было самым главным в его Ленинградской жизни.
  
   Однажды Юрка предложил Женьке покурить анаши. Он ещё в Возрождении попробовал, что это такое и никакого удовольствия не получил. Но здесь согласился. Из солидарности. Покурили. И опять Женька не словил обещанного кайфа. Так - ерунда, какая-то. Но постепенно, раз за разом, Женька начинал испытывать некоторое воздушное состояние во всём теле и беспричинную, но так необходимую ему, радость на душе. И это было здорово.
   В тот день, они как всегда, вместе вошли в цех и разбрелись каждый к своему станку. У Юрки станок стоял за стеллажами с готовой продукцией и был, как бы, отгорожен от основного помещения механического участка цеха. Там было по-домашнему уютно. Стоял столик с электрическим чайником, чашки, ложки в банке из-под консервов. Иногда Юрка приносил сюда букетик цветов и ставил его в дежурный стакан. Так из него никогда не пахло водкой.
   Женька уже начал работать, включил станок и снимал с заготовки первый слой стружки. Неожиданно, за спиной, раздался голос Юрки:
   - Ты что это с лёту-на-лёту за работу взялся. Пойдём, покурим. У меня "баш" на две закрутки есть.
   Женька не хотел курить. А тем более курить анашу. Он весь был настроен на производственный лад и Юрка сбивал его с этого настроя. Но отказать другу несмел. Обречённо выключив станок, Женька зашёл в закуток, где Юрка уже набивал папиросу табаком смешанным с двойной порцией анаши. Покурили. Как и всегда Женька ничего такого не почувствовал в своём организме. Если только горечь табака.
   Он поднялся и вышел к станку намереваясь продолжить работу.
  
   Шпиндель станка кружился завораживающе. Стружка из-под фрезы ложилась в поддон аккуратной кучкой. Женька задумался в воспоминаниях о Возрождении, и на душе у него стало очень и очень хорошо. Какими же славными были мгновения, прожитые им в том далёком, от этого дикого мира, посёлке.
   Что там дальше произошло - Женька не помнил. Страшная боль в левой руке и темнота.
   - Женя! Женечка, очнись родной - откуда-то из темноты звучал умоляющий женский голос.
   И жуткая резь в глазах. И тошнотворный запах нашатыря. И её лицо перед глазами, как в испорченном телевизоре - расплывчатое, без контуров и всё же прекрасное.
   И Юркин смеющийся голос: - Кайфуешь, сынок?
   Очнувшись, Женька увидел вокруг себя толпу людей, всё так же смеющегося Юрку и плачущую врачиху из мед-санчасти завода.
  
   С месяц после этого Женька ходил к ней на перевязки. И не было для него минут счастливее, чем эти встречи. Он ещё не знал, что это и есть любовь. Ему было хорошо с этой врачихой. Он терял разум от прикосновения её рук, от близости её лица, от запахов её тела. Он даже несмел дышать рядом с ней.
   Женька любил. Любил беззаветно. Любил до боли в груди, до сумасшествия. Любил настолько, что перестал ходить на вечеринки, где раньше предавался безумному веселью с Юркой и девчонками из гастронома напротив.
  
   Часть 8. Отпуск на Украине
  
   Глава 1. "Любовь" или "Дружба"?
  
   Незаметно подошло лето. Наступили непривычные для Ленинграда ласковые, тёплые дни. Но Женьке было и так хорошо. Каждый день, час, минуту, свободные от работы, он проводил с Надюхой. Его Надюхой - самой любимой, самой дорогой на свете. Дороже чем мать, чем все, уже ставшие забываться, воспоминания о Возрождении. Оставленные там друзья.
   Так хорошо, как этим летом, да и вообще все последние месяцы, ему ещё не было. И всё потому, что рядом с ним теперь всегда была она - милая, хорошая Надюша.
  
   Подошло время отпуска. Женьке так хотелось уехать куда-нибудь, но только далеко, далеко. Так далеко, чтобы никто несмел мешать им быть одним и рядом.
   - Поехали в Цикиновку? - как-то предложила ему Надя, когда они прогуливались по вечерним улицам города.
   - Поехали, - ответил Женька не задумываясь.
   Ему было без разницы куда ехать. Главное, что они будут одни и вместе.
   Купить билеты на поезд, собраться - для этого им хватило и одного дня. На поезде добрались до Вапнярки. И ночным уже автобусом поехали в незнакомый для Женьки посёлок Цикиновка. Надюша, оказывается, там уже была и знала, как добираться.
   Она рассказывала Женьке про большую украинскую деревню на берегу Днестра. Что в этой деревне очень дешёвые фрукты, комнаты, сдаваемые под наём. И очень добрые люди.
   Она говорила, говорила ещё что-то Женьке, пока не стала засыпать. Засыпать прямо у Женьки на плече. И он сидел в трясущемся автобусе боясь пошевелиться, чтобы, не дай Бог, потревожить её сон.
  
   Автобус, натружено гудя двигателем, передвигался в ночи, какой в Ленинграде никогда не было. Такую тёмную ночь Женька помнил только по Возрождению, когда они, ещё пацанами, ночи напролёт, гуляли и гуляли по степи, которая всегда выводила их к Волге. К чуть светящейся в ночи водяной глади, с идущими по этой глади пароходами с освещёнными палубами и разноцветными фонарями на мачтах.
   Как же тогда было хорошо и спокойно. Жизнь казалась безмятежной и счастливой на долгие, долгие годы.
  
   Но потом в Женькиной жизни опять появился такой нелюбимый им Ленинград с множеством условностей. С какими-то тревогами и ожиданиями чего-то непоправимого. Женька уже устал жить в душевном напряжении. И, если бы не Надюша, его Надюша, он бы наверно сошёл с ума от душевного напряжения.
   Пассажиры автобуса спали. Тишина и покой окружили Женьку и он считал себя счастливым человеком. Или почти счастливым. Почему? - он и сам не знал. Чего-то не хватало его постоянно жаждущей душе. Чего? - Женька уже устал об этом думать и старался отгородиться от давящей тревоги.
  
   Щелчок и тихое попискивание приёмника из кабины водителя автобуса оторвали его от мыслей. Но вот водитель настроился на волну, и по салону тихо и величаво полилась песня:
  
   Из далека долго течёт река Волга.
   Течёт река Волга конца и края нет.
   Среди снегов белых, среди хлебов спелых
   Течёт река Волга, а мне семнадцать лет...
  
   Дух перехватило у Женьки. Сердце скакануло к горлу и застряло в нём непроходимым комом. Слезы, сами собой, потекли по щекам и он понял. Понял, что давило ему на душу всё это прожитОе им в Ленинграде время.
   Он сумел задавить в себе память о Возрождении, о Волге, о друзьях, брошенных им в невозвратном времени. Но они сами пришли к нему. Пришли с этой впервые услышанной им песней.
   Они звали его вернуться. Звали в нескончаемое счастье, от которого он отказался, оставшись в гнусном, противном, промозглом Ленинграде. Городе, в котором ничего, кроме статуса, величавого не было.
   Женька готов был вскочить, остановить автобус, выпрыгнуть из него и бежать. Бежать туда, куда звала его память, проснувшаяся в нём, сознание неправильности всего прожитого им времени.
  
   Тихо, чуть посапывая во сне, шевельнулась на плече Надюша.
   - "Боже, до чего же она красивая! До чего же она ласковая и добрая. Ведь это она спасла меня от болезненных переживаний этой зимой, когда я не мог уже совладать с собой в поисках выхода из тоски одиночества.
   Мы приедем в Цикиновку и я расскажу ей всё. Расскажу, что не могу больше без Волги, без Возрождения, без ребят, оставшихся там. Она поймёт меня. Она умная и должна со мной согласиться, что надо ехать не в Цикиновку, а в Саратовские степи.
   Туда, где действительно очень мало людей. Но люди эти очень хорошие, добрые, понятливые. Ей там понравится. Она должна со мной согласиться и поехать туда, где меня ждут. Ждут! - я это твёрдо знаю".
   В Цикиновку приехали рано утром. Посёлок ещё спал. Только по дворам, то в одном краю посёлка, то в другом, залихватски раздавался петушиный крик, возвещавший о скором восходе солнца. Автобус остановился на площади у магазина.
   Оглядевшись, Женька вспомнил:
   - "Как в Возрождении. Вот такая же площадь у магазина, такой же заборчик из штакетника, запылённая клумба из "анютиных глазок" и умиротворённая тишина. Хорошо-то как! Даже петухи поют как на Волге".
   Пристроившись на грубо сколоченной скамейке, Женька, машинально поглаживал Надюшкину голову, лежащую у него на коленях и терзался в сомнениях:
   - "Как? Как сказать ей о навалившихся на него воспоминаниях, о неудержимом желании оказаться на Волге, среди друзей"?
   Озабоченный мыслями Женька не заметил, как глаза его сами собой закрылись, и он замер в сонном забытьи.
  
   - Э-э-й! Э-э-й! - послышался сквозь дрёму чей-то голос.
   Женька встрепенулся и открыл глаза. Рядом стояла женщина. Босая, в длиннополой красочной юбке, рубашке на манер мужской, в аккуратно повязанном, как пионерский галстук, платке с пёстрыми цветами и очень добрым, располагающем к себе, лицом.
   - Паря, вы отдыхать приехали? Комнатку не надо? Дорого не возьму. Дом большой. На берегу Днестра стоит. Соглашайся, паря. И вам с жинкой будет славно, и мне с деньгами поможете.
   Женька потряс за плечо всё ещё спящую Надюшку. Та встрепенулась. Села, протирая глаза и, ничего не понимая спросонок, спросила:
   - А, что? Уже приехали?
   - Надюша, здесь комнату предлагают, - улыбаясь, сказал он.
   - А-а-а. Так пошли. Раз предлагают - надо вселяться. Не на улице же нам с тобою жить этот месяц.
  
   Комната была большой, просторной, с минимумом мебели - стол, стул и широченная тахта со сложенным аккуратной стопкой постельным бельём.
   Оставив чемодан у дверей, Женька подошёл к тахте и рухнул навзничь - ужасно хотелось спать.
   - Не разваливайся. Не разваливайся. Сейчас позавтракаем в столовой и поедем на рынок, - тормоша Женьку, присела рядом Надюшка. - Очень хочется посмотреть - изменилось ли что тут, пока меня не было.
   Здесь, понимаешь, днём очень жарко. И после десяти-одиннадцати всё как будто вымирает - люди по домам от солнца прячутся. Так что если хочешь увидать, куда мы приехали - надо с утречкА всё разведать.
   Женька устало потёр лицо и поднялся. На улице, спустившись со ступенек широченного крыльца, он увидел рукомойник. Подошёл. С удовольствием обмыл холодной водой лицо и, уже окончательно проснувшись, улыбнулся Надюшке:
   - Пошли, дорогая. Показывай свои владения.
  
   В столовой, которая находилась рядом с магазином, было пусто. Пахло жаренным и ещё чем-то неповторимо вкусным.
   - Девушка, а что у вас сегодня на завтрак?
   - Котлеты, пюре картофельное, чай. А если хотите - вино виноградное есть, сухое.
   - Погодите, погодите. А как это вино и сухое. В порошках что ли? - Женька решил потрепаться, воспользовавшись отсутствием Надюшки.
   - Сухое вино - это то, которое без сахара. Понятно?
   Женьке всё было понятно и без этих разъяснений. Он, просто, не мог сдержаться и не поговорить с такой симпатичной, совсем юной, девчоночкой. Было во всей внешности подавальщицы что-то такое, ранее Женькой не виданное, что притягивало к себе. Какая-то очаровательная, не русская красота. Тёмные, как смоль, глаза; чёрные, как воронье крыло, волосы, заплетённые в косы и уложенные вокруг головы; удивительной белизны кожа лица и очаровательная улыбка, обнажавшая жемчужной белизны зубы. Таких девчонок Женька ещё в своей жизни не встречал.
   - Так это что получается, если я чай буду пить без сахара, то это будет сухой чай, так что ли?
   - Вы кушать пришли или лясы точить? Некогда мне с вами. Мне ещё борщ к обеду варить надо, - сердито зыркнув на Женьку прекрасными глазищами рыкнула подавальщица.
   - Так и я об этом, - всё ещё улыбаясь, ответил Женька. - Две котлеты, двойной гарнир. Всё в одну посуду. И стакан вина. Только сухого, без сахара, - Женька не переставал улыбаться.
   - А у тебя пузо не треснет, паря? От двух порций?
   - Не-а. Я Ыщё молодой. Мне Ыщё расти и расти нодоть, - съёрничал Женька.
   - Ну, смотри. Я тебя предупредила, - чуть улыбнулось юное создание.
  
   Когда Женьке, с громким стуком, бросили на прилавок раздаточного окна огромную алюминиевую миску с горой картофельного пюре и четырьмя огромными, с ладонь величиной, котлетами, у того глаза вытаращились:
   - Это что? Это всё мне? - спросил он, поражённый столовской щедростью.
   - А у нас порции такие. Я тебя предупреждала. Но тебе, от жадности своей, две порции захотелось. Что, не сдюжить? Отложить?
   - Отложи, роднулька. Мне столько не осилить и после трудов праведных. Отложи, милая.
   - То-то же, болтушка ходячая. Откуда приехали-то? Издалека?
   - Из Питера. Отдыхать.
   - Ну, отдыхайте, отдыхайте на здоровье. После двенадцати обедать приходите. Борщ на обед будет и макароны с мясной подливой. А на третье - вино... без сахара, - приветливо рассмеялась подавальщица. - Пятнадцать копеек с тебя, трепач. И двадцать за вино... Свободен.
  
   Когда Женька вышел из столовки. Надюшки ещё не было. Забежала "на минутку" в галантерейку и вот... Он достал сигареты, спички и пристроился на врытой в землю скамейке. В тенёчке. Солнце уже начало припекать, всё выше и выше поднимаясь по небосводу.
   - "Эх, а небо-то здесь какое красивое! Как в Возрождении. И не то, что в Ленинграде - тусклое, неумытое, вечно в облаках.
   Как же Надюшке сказать про Волгу. Как сказать, чтобы не обидеть её невзначай. Поймёт ли она меня"?
   - О! Ты уже позавтракал? - подбежала Надюшка, вся такая довольная, радостная. - А я купальник себе присмотрела. Смотри, какой нарядный. Весь в цветочках. И, главное, размерчик мой, тютелька в тютельку.
   Женька с безразличием глянул на цветастые лоскутки прошитой материи. Из головы всё не вылезала мысль: - "Как же ей сказать"?
   - Ну, ладно, побежали на берег, - Надюшка поднялась со скамейки. - Рынок, должно быть, уже открылся. Увидишь сейчас чудеса украинские. Имей в виду - здесь ничего сразу не покупают. Обязательно попробовать нужно, что купить хочешь. И попробовать у всех, кто на рынке торгует. Но если уже попробовал, то купить надо обязательно. Иначе в другой раз с тобой и разговаривать не станут. Побежали.
   Скорым шагом они спустились к реке, где, прижавшись к мелководью, стояло то, что называлось паромом. Женька ещё ничего такого не видел. С берега на берег был протянут трос, заправленный в два блока, закреплённых на палубе плавучей платформы. На берег были спущены сходни.
   - "Как и у нас на Волге" - подумалось Женьке, ступившему на прогнувшиеся доски.
   Поднявшись по сходням, он облокотился на перила и стал смотреть на воду, журчащую из-под парома:
   - "Да-а! Всё точно как на Волге".
  
   Надюшка, заплатив за проезд, подошла к Женьке и прижалась к нему всем телом:
   - Хорошо-то как! Тебе нравится?
   - Нравится. Только на Волге лучше. Роднее что ли. На Волге я дома. А здесь - всё равно как в гостях. Хорошо, но всё это не твоё. Чужое. И его отдавать надо будет. На Волге у меня таких ощущений не было.
   - Ну, что ты всё про Волгу и про Волгу? Знаешь здесь как хорошо! Тепло, речка под боком, фрукты дешёвые. А чуть погодя орехи созреют.
   Женька глянул через плечо на Надюшку и улыбнулся. Как же ей не понять, что если бы не она, то он уже давно мчался в Возрождение.
  
   Глава 2. На рынке
  
   Рынок встретил их ленивой, полусонной тишиной.
   - "Разве это рынок? - подумалось Женьке. - Вот в Саратове это рынок! Шум, гам на всю площадь. Крики зазывные. И народу - не протолкнуться. Где-то ругаются, где-то морды бьют друг другу. А у забора водку пьют, разложив на пыльной земле, подстелив газетку, тут же купленные малосольные огурчики и варёную картоху, обильно посыпанную укропом. С хрустом откусывая от пучков зелёного лука после выпитого стаканА. Вот это рынок! А здесь...
   Так. А чем торгуют? - Орехи грецкие по двадцать копеек за килограмм. Ну, это урожай прошлогодний. Сейчас-то они на деревьях ещё зелёные висят. Их и палкой не сбить...
   Ага, картошечка. Свежая, скороспелка. Только что выкопанная, судя по ещё не обветренной земле на клубнях.
   Черешня. Ох, а крупная-то какая! Почём, интересно?'
   - Мамань, а почём ягода у вас?
   - Да, ты кушай, кушай... Про цену потом спрашивать будешь.
   - Во и яблочки наливные. Что-то раненько у них яблоки вызревают. На Волге только в конце месяца поспеют. А так жди до яблоневого спаса.
   - Ну, - морковка, брюква, свеклА - это не интересно... Кабачков вот жаренных, да со сметанкой - было бы неплохо! А, это что такое синее?
   -Надюша, а это что такое?
   -Это? Это - баклажаны. Они жаренные знаешь, какие вкусные.
   -Никогда не ел. Давай купим? А я, если тебе лень будет, сам пожарю. Ты только научи меня как.
  
   - И это что - весь рынок? Ерунда, какая-то. Даже барахоловки нет. Скукота, а не рынок.
   - Во, винные ряды начались. С вином здесь богато. Выбор огромЕдный. Только вино у них всё на один вкус. Кислятина какая-то. Выпить, что ли, стаканчик?'
   - Мамочка, почём ваше янтарное?.
   - Да, ты пей, пей. Про цену потом спрашивать будешь.
   - Ну, дай попробовать граммульку... Что же ты мне полстакана-то наливаешь? Я же граммульку просил.
   - Пей, хлопче. Пей на здоровье. Винцо хорошее, молодое. Прошлогоднего урожая. Ещё ягодой пахнет.
   - Да-а-а! Вкусное у тебя винцо, хозяюшка. Плесни мне в баклажку.
   - Так ты, что же на мне остановился? Ты пройдись по рядам - у всех попробуй. Может, у кого и больше тебе понравится.
   - Да, вы что, мамаша. Если я у всех товарок отпробую, то с "катушек" кувырнусь. Вон как вас здесь много.
   - Не кувырнёшься. Наше вино не пьяное. Оно для организму пользительное. Иди, иди милАй, пробуй. Потом ко мне вернёшься.
   - Ну, будь по-твоему. Благодарствую за винцо.
   Женька огляделся вокруг и подошёл к следующей торговке. Потом к следующей. Затем ещё к одной.
   После пятого полстакана Женька понял, что больше он вина не хочет. Что же делать?
   Он развернулся назад и, увлекая за собой смеющуюся Надюшку, вернулся туда, где начал свою дегустацию.
  
   Домой они возвращались, когда солнце было уже высоко и жарило нещадно. Женька расстегнул рубаху и, подставив грудь жаркому ветру, тяжело поднимался на взгорок. Село Цикиновка расположилось несколькими ярусами, вытянувшись на крутом берегу Днестра. Глянув на этот берег с парома, он опять вспомнил Волгу. Как они, вдоволь накупавшись в ласковых водах реки, поднимались от Михайлёвки по кручам такого родного для него берега.
   - "Ладно. Побуду здесь с недельку. Может, и улягутся переживания на душе. А там видно будет", - так решил Женька и, обняв Надюшку, крепко прижал её к себе.
   - Я тебя очень люблю, Надюша. Очень, очень. Я даже не представляю себе дальнейшей жизни без тебя.
   - Я тоже, дорогой, - услышал он в ответ.
   И Женьке стало хорошо и спокойно на душе.
  
   Глава 3. За праздничным столом
  
   Прошла неделя. А может быть и больше. Женька совсем потерял счёт дням. Посёлок, где они с Надюшкой поселились, был несказанно живописен, добр людьми и щедр угощениями.
  
   К хозяйке приехала дочка из Кишинёва. Приехала с мужем и детьми. Женька тогда возвращался с Днестра, где они с Надюшкой вдоволь накупались и нажарились на солнце. Вернувшись с солнцепёка под тень виноградных зарослей двора, где они уже были своими людьми, Женька увидел расставленные прямо во дворе столы, крытые расшитыми скатертями.
   Вокруг столов сидели люди. Громко разговаривали, хрустели закусками, пили, смеялись. Всё говорило за то, что в доме у хозяйки праздник.
   - А вот и молодые пришли. Как раз вовремя. Сидайте, сидайте к столу. Откушайте вместе с нами. Дочка с внучатами нынче к нам приехала. Знакомьтесь вот. Это зять мой разлюбезный. Это внучата мои - Стасик и Оксаночка. А это доча - кровинушка моя.
   Сидайте, душевно вас прошу.
  
   Женьке с Надюшкой освободили место на лавке, раздвинувшись в обе стороны. Хозяйка подала вилки и стаканы. Тарелок ни у кого не было. Ели прямо со сковороды неимоверных размеров, где была нарезана на куски яичница с салом и луком. Зелень, всяческая, пучками лежала на скатерти, оставив под собой мокрые разводы после помывки. Чугунок с ещё дымившейся картошкой и несколько деревенских, глиняных блюд с нарезанными помидорами и огурцами дополняли сервировку стола.
   Женька смущённо потупился в стол, не зная как себя вести. Это же не с Юркой Сквоцовым на вечеринке.
  
   Поднялся незнакомый мужик и, что-то говоря на молдавском языке, стал разливать по стаканам прозрачную жидкость из квадратной бутыли объёмом никак не меньше двух литров. Такие бутыли Женька видел только в кинофильмах. Где, ещё до революции, в трактирах подавали монопольку забулдонистому рабочему классу.
   Женьке налили тоже. Надюшка, прикрыв свой стакан ладошкой, от водки отказалась. Тогда хозяйская дочка налила ей половину стакана красного, игристого в лучах пробивавшегося сквозь виноградные лозы солнца, вина. Надюшка поблагодарила кивком головы и взяла с блюда помидорину.
   Женька глянул на свой стакан и слегка огорчился. В стакане было чуть-чуть. Даже меньше чем на толщину пальца. Вино всякое-разное Женьке надоело и он, увидев, что именно пьют мужики, воспрянул духом - наконец то он выпьет водки. Но почему мало-то так?
  
   Разливальщик, так и не присев, поставил бутыль рядом с собой и поднял стакан вверх, как Ленин кепку на постаменте:
   - Друзья! В этот радостный день хочу выпить за очаровательную свою племянницу. За мужа еённого - славного казака. За племянничков своих внучатых. Хай им всегда улыбается счастье. Хай всяческие хмари обойдут их стороной. Хай солнце освещает их жизненный путь. Выпьем за это.
   Женька с грустью посмотрел в стакан и одним махом опрокинул содержимое в рот.
   Опа-на! - Женька чуть не подскочил на чём сидел.
   - Что это? Что пьём то? - спросил он у соседа по лавке, перебивая ядрёность выпитого большим куском яичницы.
   - Это? - Это чача. Самогон виноградный. Что крепковат? В нём под девяносто градусов будет. Сгорает без остатка. Получше спирта. Нравится?
   - Предупреждать надо. А я-то думаю, что нам всем по граммульке наливают.
   Женька повернулся к Надюшке, которая незаметно дёргала его за подол рубахи.
   - Выпил? А теперь скажи всем спасибо и к себе пошли. Нечего надоедать. Надо и приличие соблюсти.
   Женька не без сожаления поднялся из-за стола. Раскланялся всем и они ушли в дом.
   - "Действительно, надо и поспать немного. Да и Надюшка, по всему видать, соскучилась без его ласки".
  
   Глава 4. Поездка за хлебом
  
   Достав сигарету, Женька пристроился на ступеньке крыльца и закурил.
   - "А хорошо всё-таки здесь. Тепло, люди добрые такие, Днестр под боком, дешевизна небывалая. Утром сегодня пошли с Надюшкой на рынок, а там: черешня, вишня, клубника запотелая - по три-пять копеек за килограмм. Арбузы появляться стали - тоже по пять копеек штука. Вино - двадцать копеек стакан, сорок - пивная кружка. Кому сказать в Ленинграде - не поверят.
   А я-то, дурак, на Волгу хотел уехать. Зачем? - От добра, добра не ищут. Да и Надюшке здесь очень нравится. И мне с ней хорошо. И чего мне взбаламутилось тогда ночью?"
  
   - Женечка, сынок, проснулись уже, - с радостью на лице вышла из дома хозяйка. - Дорогулька, не сочти за труд, сходи до лабаза. Хлебушек у нас закончился. Прикупи пару буханок, я тебе денежек дам. А вечером прошу с жинкой вместе с нами отужинать. Я индюшку зарезала. Сейчас в духовке тушится. Как раз поспеет как ты возвернёшься.
   Женька поднялся со ступеньки, зашёл в дом, взял дорожную сумку и, одухотворённый всем хорошим отправился знакомой тропинкой к магазину...
  
   - А хлеба ещё не привезли, - сказала ему продавщица. - Ждать надо. С минуты на минуту автолавка должна приехать.
   Женька вышел на улицу и лёг на лавке в тенёчке.
   - "Ждать, не догонять - не устанешь, - подумал он и прикрыл в блаженстве глаза. - Хорошо-то как."
   Легкий хрип уличного репродуктора, висевшего у него над головой, вывел Женьку из забытья. Прохрипелся, будто прочистил глотку, и запел:
  
   ... Быть может ты устанешь от дорог.
   Когда домой придёшь в конце пути,
   Свои ладони в Волгу опусти...
   Из далека, долго - течёт река Волга.
   Течёт река Волга - конца и края нет.
   Среди снегов белых, среди хлебов спелых,
   Течет моя Волга, а мне уж сорок лет.
  
   Женька вскочил как ужаленный:
   - "Что это? Что?! Что за наваждение такое. Что за песня зловещая преследует меня здесь?
   А может это не наваждение, а предупреждение? Меня ждут, на меня надеются, что я приеду. А я, как упырь, присосался к девке. Яичницу жру, в Днестре купаюсь. Косточки из черешен давлю.
  Всё!! Больше не могу! Сегодня же скажу обо всём Надюшке и будь, что будет!"
   Забежав в магазин, Женька с некоторой дерзостью процедил сквозь зубы:
   - Ну, где же ваша автолавка?
   - Ой, миленький, а ты ждёшь? А мне тут из Сорок позвонили, что не будет нынче автолавки. Машина сломалась. Так что поспешай на тот берег пока паром ходит. А то, говорят, гроза надвигается.
   Дослушивать Женька не стал. Пулей выскочил из магазина и побежал к берегу.
  
   На паром он вскочил, когда тот уже и сходни убрал, и стал отчаливать. Заплатив паромщику три копейки, он, как всегда, подошёл к низовому борту, облокотился на перила и с вожделением стал смотреть на буруны, журчащие из-под парома, вслушиваясь в чарующие звуки реки.
   - "Как же всё это напоминает Волгу."
  
   Женька оглянулся. Рядом стояла совсем юная девчоночка, скорее похожая на цыганку, чем на молдаванку. Распущенные чёрные волосы ниспадали на плечи, на грудь, спину. Была она босой, чему Женька уже перестал удивляться. Здесь многие ходили босиком.
   Одета была в ситцевое платьице, белое в синий горошек. Платьице было настолько прозрачным, что Женька разглядел под ним и девичью грудь с тёмными, большими сосками, и обтянутый животик с миниатюрным пупочком, и потаённый чёрненький треугольничек, чуть ниже этого животика.
   - "Красота-то какая, - подумалось Женьке. - Прямо из сказки про Настеньку. Её бы взять на руки и носить, не отпуская всю жизнь. Петь ей песенки. Слова ласковые мурлыкать на ушко."
   - Ты в Сороки едешь? - спросил Женька, чтобы услышать голос девчушки.
   - Ага. Мамка за хлебом послала.
   - Ой. И я за хлебом. Ты покажешь, где магазин? А то я не тутошний.
   - А ты откуда приехал?
   - Из Ленинграда.
   - А это где?
  
   Шурша галечником, паром причалил к берегу, где был расположен город с непонятным для Женьки названием - Сороки.
   Паромщик сбросил сходни и громогласно объявил:
   - Паром больше ходить не будет, граждане. Шторм объявили по радио. Кто в Цикиновке проживает - в кино идите. Мабуть через пару часов гроза кончится.
  
   Женька первым ступил на сходни и, взяв девчушку за руку, спустился на берег. Дальше он пошли вдвоём.
   Он смотрел на это юное создание и не мог оторвать глаз - так она была красива. Одно только удручало, как только они оказались на узких улочках городишка, - ощущение, что он, ненароком, вляпался в чьё-то дерьмо, не покидало его обоняние.
   Женька незаметно оглядел подошвы своих сандалет - нет, всё чистое. Тогда он стал оглядываться, не переставая трепаться с девчушкой, - нет ли по близости общественного места, расположенного, как и везде, в грубо сколоченном сарае. Нет, ничего такого Женька не увидел. Он замедлил шаг, что бы выяснить - откуда же это так сильно несёт, и ещё раз огляделся.
   И тут он понял. Понял и его разобрал такой внутренний смех, что он готов был рассмеяться в натуре. Так это же от его спутницы так несёт. Это она благоухает амбрэ. Значит она точно цыганка. Молдаване так не воняют. Но делать нечего, надо идти вместе с ней. Женька действительно не знал, где можно купить хлеба
  
   Глава 5. Последнее испытание
  
   Купив не две, а три буханки ржаного хлеба, Женька заспеши к реке, к парому. "А вдруг ещё ходит."
  
   Тихое, настороженное безветрие сменилось на порывистый ветер, который всё усиливался и усиливался. Женька сбежал с берегового обрыва и оказался у воды.
   - "Нет, не пойдёт паром больше никуда. И паромщик ушёл, закрыв на навесной замок въездной шлагбаум.
   Что же делать? Ждать на берегу погоды? А, была, не была - придётся вплавь. Подумаешь, Днестр какой-то. Мы и Волгу переплывали. А она, матушка, раза в три-четыре поширше будет."
   Скинув сандалеты, носки, брюки, рубашку и уложив всё плотно в сумку поверх буханок хлеба, Женька, туго-натуго затянул бечёвку, продетую в люверсы сумки, и решительно шагнул в воду.
   - Парень, не сходи с ума - потопнешь, - услышал он "напутственное слово" кого-то с берега.
   Женька даже не оглянулся. Пройдя по дну, сколько было можно, он оттолкнулся и, держа сумку высоко над водой, поплыл.
   - "Эх, вы - "потопнешь". Да я и не такие просторы преодолевал", - подумалось ему, и тут же крутая волна накрыла его с головой.
   - "Ух, ты! Надо на другой бок перевернуться. А то так наглотаешься водички Днестровской."
   Женька перехватил сумку в другую руку и, упрямо загребая, плыл наперекор всему: и волнам, и кричащему с берега мужику, и назло себе.
   На берег он выбирался из последних сил, на карачках и, тяжело дыша, долго лежал на прибрежном песке поливаемый колкими струями разразившейся грозы.
  
   Глава 6. Принятие решения
  
   - "Ну, вот я и еду, - радостно и, в тоже время тревожно думалось Женьке. - Я еду и не должно быть никаких сомнений в моей душе. Я отказался от всего, от такого...
   Нет, я правильно поступил! Женщина, как бы я её не любил, не должна стоять между мной и моими друзьями.
   Женщина дана нам Всевышним, как подарок за всё то, что мы в жизни испытываем.
   Мужчина всегда должен быть в пути. Идти наперекор теплу, уюту, нежности, ласкам. Всё это мужчина получит потом, когда вернётся к своей женщине из дальних странствий.
   Мужчина не имеет права успокаиваться душой в своих стремлениях преодолевать дороги, в своих странствиях, в познаниях жизни. Только трудности дорог делают человека настоящим мужчиной. А любить женщину можно и в пути. Женщина должна помнить о своём предназначении - одухотворять мужчину. И именно в дороге, потому как движение - это жизнь! Я сам читал об этом в какой-то умной книжке. И примеров этому - множество. Начиная от Одисея с его Пенелопой и кончая Оводом Войнич, прочитанным не так давно.
   Надюша! Милая Надюша, дождись меня. Я вернусь. Я обязательно вернусь. Вот только съезжу на Волгу, повидаюсь с ребятами и вернусь. И мы снова будем вместе. Нам снова будет хорошо и счастливо. Только дождись меня."
  
   Всю прошлую ночь Женька не спал. Он так боялся проспать на автобус, с которым они две недели назад приехали в Цикиновку, что не ложился. До поздней ночи, пока уж не стало сводить губы, он лежал одетый рядом с Надюшей и без конца её целовал. Целовал крепко, жарко, порой задыхаясь от своих же поцелуев. Целовал неистово, будто вымаливая у неё прощения за своё предательство. За то, что оставляет её одну.
  
   Вернувшись из магазина он передав хозяйке хлеб. Не выслушивая слов благодарности, вошёл в комнату и увидел её, мирно спавшую на тахте в любимом халатике.
   Женька подошёл, встал на колени, обнял родного ему человечка и нежно поцеловал в лоб.
   - Я не сплю, - не открывая глаз, сказала Надюшка. - Ты где пропадал?
   - Хозяйка за хлебом посылала. Я не посмел отказать.
   - Так магазин то рядом совсем. Туда, обратно в десять минут обернуться можно, - так и не открывая глаз, произнесла Надюшка полушёпотом.
   - В магазине хлеба не было. Машина не пришла. Я в Сороки ездил.
   - Только не ври, ради Бога. Такая гроза промчалась. Паром в такую погоду не ходит.
   - Я не знал об этом и поэтому перебрался через реку вплавь.
   Надюшка судорожно вскочила, открыв глаза:
   - Ты, что с ума сошёл? Переплыл Днестр? В такую погоду? Ну, ты и дура-а-ак! А если бы утонул?
   - Не утонул ведь. Я никогда не совершаю рисковых поступков, если не уверен в себе.
   - Всё равно - дурак. Хозяйка, здесь, с ума чуть не сошла, пока тебя не было.
   - Оставим этот разговор, Надюша. Я о другом хочу тебе сказать. Я не могу больше здесь. Я на Волгу хочу. На Волгу, ребят повидать. Разреши мне съездить.
   Надюшка отпрянула от Женьки, прижалась спиной к стенке и пристально глянула в его глаза.
   Он, стиснув зубы, не отводил лица. Он решил стоять на своём. Они смотрели в глаза друг другу, и Женьке казалось, что его сейчас ударят. Ударят по лицу и бросят презрительно: - Сволочь!
   Нет, не ударили.
  
   Все деньги Женька оставил на столе, придавив их для надёжности Надюшкиным зеркальцем. Себе оставил только десять рублей. Мало, конечно же, но ничего пробьёмся.
   В Вапнярке он был около полудня. Первое, что он узнал - прямого поезда "Кишинёв- Саратов" нет, и никогда не было. Что ехать надо через Москву. Это озадачило Женьку. Про такой крюк он не знал. Но делать было нечего - решил ехать, значит надо ехать.
   Выйдя из здания вокзала, он, неожиданно для себя, услышал по трансляции:
   -Граждане пассажиры! Будьте осторожны. Поезд "Москва-Кишинёв" прибывает к первому пути.
   - "Это судьба", - решил Женька и, спрыгнув с платформы, перебрался на междупутье. Он ещё раньше решил, что ехать будет "гоп-стопом", на крыше поезда. Денег, что остались от покупки билета на автобус, было очень мало.
  
   Глава 7. В пути
  
   Вагон ритмично раскачивался под Женькой.
   Он, усевшись на крыше и спустив ноги на перехОдный тамбур, думал свои нелёгкие думы. Вглядываясь вдаль, он старался заблаговременно увидеть следующую станцию, чтобы определить - каким 'бортом' вагон подъедет к платформе. Спрыгивать предстояло на сторону противоположную и заранее, пока состав ещё не остановился.
   "Котовск", прочитал Женька при въезде на пристанционные пути. Такого названия он, что-то, не припомнит, когда они с Надюшкой ехали отдыхать. Поезд начал замедлять ход и, выждав немного, чтобы уж совсем не отстать от него, Женька спрыгнул.
   Спрыгнул и чуть не попал в объятья милиционера.
   - Стоять! - грозно прозвучал окрик. - Стоять, стрелять буду!
   Женька замер. Такой встречи он не ожидал. Он и предположить не мог, что о его присутствии на крыше уже давно сообщили по рации в этот самый Котовск.
   - Кто такой? Документы есть?
   Женька удручённо полез в карман куртки и достал паспорт.
   - Из Питера? - спросил милиционер. - И куда же мы едем?
   - В Москву, дяденька, - пролепетал Женька, решив прикинуться "сиротой казанской". - Обокрали меня. Чемодан украли с вещами. А там и деньги все были. Как теперь до дома добрать и не знаю даже.
   Милиционер посмотрел на задержанного внимательно:
   - А не врёшь? Москва то совсем в противоположном направлении. Ты, парень, в Кишинёв катишь. А ну, выбирайся на платформу.
  
   Милиционер оказался на удивление доверчивым. Выслушав Женькино враньё, он вздохнул тяжело и сказал:
   - Будь здесь на платформе. Через два часа подойдёт паровоз - отправлю тебя с ним назад. В Вапнярке обратись в отделение милиции. Расскажешь о своей беде. Мабудь и помогут тебе. А на крышах не ездий - опасно это.
   В Вапнярку Женька добрался поздним вечером. Ни в какое отделение милиции он не пошёл. А пошёл узнавать, когда будет ближайший поезд на Москву. В справочном ему сказали, что в два часа ночи.
  
   Женька твёрдо решил добираться до Москвы гоп-стопом. Но прежде чем вспрыгнуть на отъезжающий поезд в нужном направлении, он подошёл к проводнику одного из вагонов остановившегося напротив вокзала и убедился, что это именно то, что ему нужно.
   Затем он торопливо обогнул состав с хвоста и, вроде бы, скучающей походкой пошёл вдоль состава в направлении локомотива. Когда поезд тронулся, Женька подождал немного, дав набрать ему скорость, и вспрыгнул на ступеньку одного из вагонов. Дальше было уже дело техники.
   По-обезьяньи перебрался в междувагонье и, по скобам, забрался на крышу. Теперь у него был какой-никакой опыт. Он заметил, что расстояние между станциями, где поезд останавливается, было чуть больше двух часов. Значит, остаётся только следить за временем и не надо постоянно сидеть на крыше обдуваемым уже прохладным ночным ветром. Можно, свернувшись клубочком, пристроиться на крыше тамбура и даже покемарить.
  
   Проснулся Женька оттого, что кто-то дёргал его за ногу. Он открыл глаза, сел, огляделся. Перед ним, держась за скобу вагона, маячил милиционер. Бежать было некуда. Да, Женька уже и не хотел никуда бежать. Вторая бессонная ночь вымотала его, лишив всякой сопротивляемости. Уже часов в десять дня он и закрыл-то глаза всего на секундочку, и уснул. Уснул как последний фраер, дав себя захомутать поганому менту.
   Женька покорно спустился на платформу.
   - Кто такой? Документы есть? - уже знакомо прозвучало грозным рыком ему в лицо.
   Женька полез во внутренний карман куртки и... вскрикнул от острой боли. Его рука, которой он хотел достать паспорт, мгновенно была вывернута за спину.
  
   - Ну и что же мне с тобой делать? - удручённо спросил капитан, сидя за столом привокзального отделения милиции.
   - Отпустите меня, дяденька, - прогундосил Женька. - Я больше не буду.
   - Ага! Отпустите. А как ты до своего Питера добираться будешь? Опять на крыше?
   Я вот что решил - отправлю тебя в Москву с сопровождающим. Пускай столичные власти разбираются, как с тобой поступить - в тюрягу тебя или в Питер.
   Смоляков, подь сюды.
   В кабинет вошёл пожилой сержант с недовольным выражением лица.
   - Сейчас из Курска поезд подойдёт. Поедешь в Москву и сдашь там этого. Протокол вот и его документы возьми. И расписку там запроси, как только оформишь всё. Понял?
   Выполняй.
  
   Два часа до Москвы Женька проспал на верхней полке в купе проводников. Внизу, глядя в окно на нескончаемый пейзаж, сидел его сопровождающий.
   - Просыпайся, задержанный, - услышал он сквозь сон. - Приехали.
   Женька шёл по перрону чуть впереди сержанта. Шёл свободно, как будто сам по себе. Он мог и сбежать, но паспорт был у сопровождающего, и ему ничего не оставалось, как покорно идти на "голгофу".
   Закончился перрон. Впереди возвышалось здание Курского вокзала. Там, в этом здании, решится сейчас его судьба.
   - Задержанный, стой! - услышал он над ухом. - Вот твой паспорт и чтобы я через секунду тебя здесь не видел. Кыш отседова, пух куриный. Имей в виду, что я тут же в отделение пойду и заявлю о твоём побеге. Так что пулей с вокзала. Усёк?
   Через пару минут Женька нырнул в метро и навсегда распрощался и с пожилым сержантом, и с Курским вокзалом.
  
   Глава 8. Москва - столица
  
   На Казанском вокзале народу было битком. Женька уже узнал, когда отправляется поезд до Саратова и сколько стоит билет. Подсчитав свои денежные ресурсы, вынутые из-под резинки носка, он прикинул, что до покупки билета в общий вагон ему не хватает чуть-чуть.
   В общественном туалете он продал дефицит того времени, купленные ему Надюшкой ещё в Сороках, нейлоновые носки с резинкой и помчался к кассе. Поезд отправлялся ночью. А что делать сейчас?
   Женьке очень хотелось спать. Но спать на вокзале, как таджики, не рискнул - обворуют.
  
   Он вышел на улицу, сел в троллейбус и поехал куда повезут. Доехав до Москва-реки, пошёл через мост пешком. Сходя на противоположный берег, увидел под мостом несколько рядов жёлто-зелёных машин "Волга" с шашечками на бортах. Машины были побиты, без колёс и, скорее всего без охраны. Женька спустился, прошёл через импровизированный заборчик и стал выбирать себе машину.
   Забравшись в ту, что была со стёклами, подложив дорожную сумку под голову, приготовился ко сну. И тут он услышал приближающие, шаркающие шаги.
   - "Чёрт, опять попался", - подумал он, потеснее вдавившись в коленкор заднего сидения.
   - Сынок,- услышал над собой голос. - Нельзя тута. Выходь и иди отседова. Иди, не доводи до греха. А то милицию позову.
   Женька нехотя выкарабкался из машины.
   - Я, дедусь, только поспать хотел. Третьи сутки не спамши. Домой, в Саратов, еду. А поезд только ночью будет. Ты уж меня не гони - я безвредный.
   - Ну, тогда пойдём со мной. У меня в дежурке лежанка есть. Там и поспишь трошки. Я только в восемь сменяться буду.
  
   В дежурке, расположенной в пандусе моста, было просторно и сумрачно. Женька огляделся и направился к лежанке, показанной ему сторожем. Сев и расположив в головах сумку, он спросил:
   - Дедусь, а можно я помоюсь. Вон у тебя и душ есть.
   - Так обмойся, обмойся. У меня и мыло есть. Только вот горячую воду на лето отключили.
   - Да, мне хоть так, холодной.
  
   Выйдя из душевой, Женька обтёрся поменянной рубахой и...
   - Иди, покушай, хлопчик. Отведай, чем бог послал. Уж больно вид у тебя заморённый. Похлябай щец горяченьких.
   Женька удивился и обрадовался. Такая щедрость была неожиданной. Он действительно уже третьи сутки ничего не ел, а гасил голод дымом сигарет. Дохлёбывая последние ложки удивительно вкусных щей, он уже не мог бороться со сном. Рухнув на лежанку, заснул мгновенно.
  
   - Просыпайся, просыпайся, хлопчик. Сейчас меня менять придут. Не нужно, чтобы тебя здеся видели. Иди с Господом. Дай Бог тебе до дому добраться.
   Ещё не проснувшись окончательно, Женька вышел на улицу, пересёк двор такого гостеприимного гаража и оказался на набережной. Облокотившись на парапет закурил:
   - "Так. Половина пути пройдена. Осталось доехать до Саратова, а уж в Саратове я дома.
   Вот только куда податься в первую очередь? К бабушке нельзя. Она сама в бедности живёт.
   К отцу? После того, как я не вернулся из Питера? - Нет, это тоже отпадает.
   Нужно Людку Токареву найти. Она в педагогическом учится и живёт в общежитии. А в общежитии всегда можно пристроиться под видом студента. Да и Людка поможет, если что.
   Решено - к первой, это к Людке.
  
   Часть 9. В Саратове
  
   Глава 1. Встреча с Людкой
  
   Как Женька доехал до Саратова он не помнил. Всю дорогу, забравшись на багажную полку, он проспал. И проснулся только тогда, когда проводница, забравшись на купейный столик, грубо его растолкала.
   Женька вышел на перрон и вздохнул полной грудью.
   - "И всё-таки я приехал. Теперь мне сам чёрт не брат. Теперь я дома".
  
   В педагогическом институте ему сказали, что никаких студентов здесь нет. Занятия и экзамены уже давно закончились, и, если он ищет студентку Токареву Людмилу, ему надо ехать в общежитие. Это рядом - две остановки отсюда.
   Эти две остановки Женька преодолел бегом. Запыхавшись, вбежал в здание общежития и оказался в просторном фойе. Кучками, тут и там, стояли девчонки, ребята и громко, и весело о чём-то говорили. Женька подошёл к ближайшей группке и спросил, как ему найти Токареву Людмилу.
   - Токареву? - переспросила одна из девчонок. - Так вон она по лестнице спускается.
   - Людка-а-а! К тебе пришли-и-и! - раздалось в гулком помещении.
   Женька оглянулся. Оглянулся и почувствовал, что силы покидают его. По лестнице, весело стуча каблучками, спускалась, в таком знакомом голубом платьице, та, кто писала ему письма в Ленинград, призывая не падать духом, учиться в школе и верить, что они обязательно встретятся.
   Он не мог сделать и шага навстречу той, с кем он целовался на берегу Волги, ради которой наворовал цветов, с которой бродил тёмными декабрьскими вечерами по единственной в Возрождении улице накануне отъезда в Ленинград. Он стоял в оцепенении.
  
   Пробежав мимо Женьки, Людмила вклинилась в толпу девчонок:
   - Кто ко мне пришёл?
   - Да, вон парень тебя дожидается.
   Людмила оглянулась и пробежала не видящим взглядом по Женьке.
   - Кто? Где? Какой парень?
   - Так вот же, тебе говорят.
   И тут Людка увидела Женьку, держащегося за стенку.
   - Ты-ы? Откуда? Когда ты приехал? Каким образом ты здесь? - растерянно лепетала она.
   Крупные слёзы непроизвольно покатились у неё из глаз. Она кинулась Женьке на шею и уже не стесняясь, плакала в голос:
   - Женечка, милый. Я знала, знала, что ты приедешь ко мне, - больше она ничего сказать не могла, а, вздрагивая всем телом, рыдала у него на груди.
   Женька, и сам не зная почему, тоже почувствовал жжение в глазах и понял, что плачет. Так они и стояли, обнявшись без всякого стеснения. Соединившись в едином порыве небывалой тоски друг без друга.
   Незнакомые девчонки окружили их полукругом, глядя на чрезвычайное событие, произошедшее у них на глазах. Откуда им было знать, что и как объединяло этих двух людей, только-только начинавших свою, ещё не совсем взрослую, жизнь.
  
   Они шли по незнакомой, и такой родной для Женьки, улице Саратова держась за руки. Им всё ещё не верилось в чудо, что они снова вместе. Как же спокойно и радостно было у Женьки на душе. Его пребывание в Ленинграде, всё, что осталось там, представлялось ему нечеловеческим кошмаром. Только сейчас он обрёл себя таким, каким когда-то уехал в тот проклятый город. Теперь он снова на своей земле. Теперь он дома. Эти чувства переполняли его, и ему больше ничего было не надо. Он приехал, он вернулся туда, куда его подспудно тянула душа всё это время.
   - А ты знаешь, - прижавшись к Женькиному плечу, сказала Люда. - Я вчера звонила маме, и она сказала, что завтра в Саратов приезжает Витька Непочатых. Он решил в университет поступать. На исторический. После твоего отъезда Витька подружился с Иоллой Павловной и так историей увлёкся. Он даже на междугородней олимпиаде выступал с историей возникновения Хазарского ханства. Правда, здорово.
   - Витька? Приезжает? - переспросил Женька, не поверив в нескончаемое своё счастье. - Мы должны обязательно его встретить. На вокзале. Вот он удивится, что я снова тут. Поезд прибывает, как и раньше? В пять утра?
   - Да. Только... Только меня не будет на вокзале, хорошо? Не хочу вам мешать встретиться. Вам будет не до меня, а мне это будет обидно. Поезжай один. Мы с тобой потом ещё вместе побудем. Ладно?
   Женька задумался и кивнул головой. Какая же, всё-таки, Людка понятливая.
  
   Глава 2. Встреча с отцом
  
   Женька не стал напрашиваться к Людке на ночёвку, а, проводив её в общежитие, пешком отправился по ночному городу.
   Он шёл и шёл, сам не зная куда. Просто шёл в направлении вокзала, который должен быть где-то там. Ночные улицы освещались редкими фонарями. Но это был естественный, живой свет лампочек, по которому Женька так тосковал в Ленинграде с его мертвецким светом неоновых огней.
  
   Что-то знакомое всколыхнулось в Женькиной памяти на очередном перекрёстке.
   - "Я здесь был когда-то, - подумалось ему. - Вот только когда и зачем?..
   Бог мой - да это же Мурманский проезд. Вот и школа милиции в торце перекрёстка...
   Здесь же отец живёт со своею семьёй. Ведь зону в Возрождении закрыли, Людка писала, и они в Саратов перебрались. Посмотреть что ли."
   Женька свернул с асфальта на грунтовую проезжую часть Мурманского проезда.
   - "Шестой, или седьмой дом от угла, - вспомнилось ему. - Сейчас увижу. Ага. Вот этот дом. Именно в нём он познакомился с новой семьёй в июне шестьдесят первого года.
   Свет на кухне горит почему-то. Не уж-то не спят ещё?"
  
   Осторожно, чтобы не скрипнула калитка, Женька вошёл в палисадник и подошёл к окну, встав в стороне от света. За кухонным столом сидел отец и что-то писал, время от времени перелистывая толстую книгу. Женька смотрел на отца и не знал, что ему делать. То ли уйти незаметно, как пришёл, то ли подойти и постучать в окошко.
   Непроизвольно, без всяких мыслей в голове, он стал напротив окна в потоке света.
   - "Что же отец не оглянется? Что же не посмотрит в мою сторону? - думал Женька. - Он всегда такой. Для него всякое дело было и остаётся наипервейшим в жизни. А я, да и все в его семье, это потом."
   Отец потянулся, широко расставляя руки, и повернулся к окну. Замер, не веря своим глазам. Придвинулся к стеклу. Поднялся и, не слышно, прошёл в сени. Чуть скрипнула дверь, и он стоял на крыльце, слегка освещённый оконным светом.
   - Женя? Как ты здесь? Ты в Саратове? Что случилось? Почему ночью?..
   Заходи, в доме спят давно. Мы с тобой никого не разбудим. Заходи. Очень прошу тебя.
   Женька покачал головой:
   - Нет. Давай лучше здесь посидим.
   - Ну, давай здесь, если ты так хочешь. Подожди только - я папиросы возьму.
   - Не ходи. У меня есть.
   - Ты куришь?
   - А то ты не знал? Я и в Возрождении курил. Только от тебя это все скрывали.
   - Странно. Ну, давай твоих покурим. Присаживайся. Как ты здесь оказался?
   - Проездом. В Возрождение решил побывать. Скучаю по посёлку. А сейчас я в отпуске. Вот и решил побывать на родной земле.
   - Так ты, что - работаешь? А как же учёба?
   - Я решил повременить с учёбой. В жизни, оказывается, так много интересного.
   - Да-а-а. Это ты зря. Это интересное от тебя бы не убежало.
   - У меня просьба есть. Можно?
   - Говори, говори. Я всё для тебя сделаю.
   - Можно я на Лену, на сестрёнку свою посмотрю? Я тихонечко. Не разбужу её.
   - А Лены нет. Она в пионерском лагере. В Черымшанах. И Тамары нет. Она со студенческим отрядом в колхозе трудится. Дома мама только.
   - Нет, нет. Не надо её будить. Я уйду сейчас. Мне к Сызраньскому поезду поспеть надо. Сегодня Виктор Непочатых приезжает. Я его встречать иду. Он, вроде бы как, в университет приедет поступать.
   - А ты, что же? Никуда поступать не собираешься?
   - Я решил рабочим стать. Отчим говорит, что из меня хороший рабочий должен получиться.
   - Да-а-а? Ну, тебе виднее. Ты же себя взрослым считаешь.
   - Ну, взрослый, не взрослый, а за родительский карман не держусь. Сам себе на жизнь зарабатываю. И знаешь, что хочу тебе сказать: не надо меня воспитывать. Надоело...
   Давай прощаться. Мне пора. И не думай обо мне плохо. Я сам в своей жизни разберусь. Без родительских подсказок. Извини, если можешь. Прощай. Леночку только поцелуй за меня. А остальным - привет.
   Женька поднялся, протянул отцу руку, шагнул с крыльца и, не оборачиваясь, растворился в ночи.
  
   Глава 3. Долгожданная встреча
  
   Сызраньский поезд пришёл без опоздания.
   Ещё с тех времён, когда Женька и сам ездил на нём, время от времени приезжая в Саратов, он знал, что промежуточные билеты продавались только во второй вагон.
   Женька стоял у открытого тамбура и с волнением смотрел вверх, ожидая появление Витьки. Как только тот показался, Женька отпрянул в сторону, вырвавшись из толпы встречающих.
   - Виктор, - окликнул он друга.
   Витька остановился, в недоумении оглядываясь по сторонам, блестя стёклами очков.
   - Виктор, - повторил Женька и сделал шаг навстречу.
   Ничего не понимая, Витька уставился на него и замер. Так длилось долго, наверное, больше минуты. Они стояли друг против друга, не веря своим глазам.
  
   Сидя на скамейке привокзального сквера, они, перебивая друг друга, говорили, говорили и никак не могли наговориться.
   Виктор глянул на часы и произнёс:
   - Женя, мне пора в университет. Надо сдать документы в приёмочную комиссию и ещё массу дел переделать. На это дня два уйдёт. А ты вот что - нечего тебе здесь в Саратове болтаться. Бери билет и езжай в Возрождение. Там тебя всегда ждут. Там и отъешься, вон какой худющий стал, и отоспишься. Только не пропадай до моего возвращения. Нам ещё о многом надо поговорить. Пожалуйста - не пропадай.
   - Виктор, я завтра поеду. Мне надо за Людмилой зайти. Я ей обещал, что мы вместе поедем в Возрождение. Ты не обижайся. Ведь это она мне сказала, что ты сегодня приезжаешь.
   - А где она? Почему сразу сюда не приехала?
   - Я здесь, - раздался неожиданный голос со стороны. - Я давно здесь стою и жду.
   Друзья обернулись и увидели Токареву. Людмила стояла в двух шагах от них и терпеливо ждала, когда друзья наговорятся.
   Витька вскочил и кинулся к ней навстречу:
   - Людка, как здорово, что ты здесь. Ты удивительно правильная девчонка. Всегда появляешься тогда, когда нужна. Бери Женьку, и поезжайте в Возрождение. Сейчас же поезжайте. Немедленно. Поезд через полтора часа отправится.
   И держи Женьку за руку. И никуда не отпускай от себя. Он нам всем очень нужен. Езжайте. Я послезавтра вернусь...
   Женька поднялся, обнялся с Виктором на прощание, взял Людмилу за руку и они пошли на вокзал. Впереди у него была ещё встреча с Борькой Бакулиным, Вовкой Петровым, Шуркой Карасёвым - с теми, с кем он когда-то учился в школе, жил в Возрождении, встречал рассветы над Волгой.
  
   А на привокзальной площади стоял Виктор Непочатых, смотрел им в след и радость встречи с другом переполняла его душу.
  
   Часть 10. ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
   Здесь мой причал и здесь мои друзья.
   Все без чего на свете жить нельзя.
   С далеких плесов в звездной тишине,
   Другой мальчишка подпевает мне...
  
   Глава 1. Станция 'Сенная'
  
   От Саратова до Возрождения ехать было всего-то ничего - каких-нибудь шесть часов. И это с учётом того, что в Сенной поезд делал длительную остановку - около получаса.
  
   Женька с Людмилой вышли из вагона и окунулись в гомонящую толпу.
   Первым делом они купили семечек. Ядрёных, крупных, чёрных до антрацитового цвета. Лузгая их и сплёвывая шелуху себе под ноги, пошли по перрону, вдоль вагонов.
   В самом конце платформы, где народа совсем уже не было, за грубо сколоченным из не струганных досок прилавком, стояла женщина. Женька из любопытства подошёл к ней и был несказанно удивлён, что та торгует самогоном в бутылках и в розлив. Рядом, на рушнике, исходила паром свежеотварная картошечка, густо обсыпанная укропом. Лежали пучки зелёного лука, куриные яйца. В гранёном стакане соль крупного помола. Такого крупного, которого Женька никогда в своей жизни и не видел - крупинки соли были величиной с горошины.
   - Почём самогоночка-то, мамаша? - спросил Женька.
   - По два рубли прошу. Хорошая самогонка, можете пробовать.
   Но денег у него не было, и он оглянулся на отставшую где-то Людмилу.
   - Люда! Люда, - позвал он её. - Смотри, что тут продают. Давай купим?
   Людмила подошла и с тревогой посмотрела на Женьку:
   - Ну-у-у, давай уже дома? Что же в дороге-то пить? Здесь и закуски нету.
   - А картошечка, что не закусь? Давай, хорошая, по стаканчику вдарим, и я уже точно буду чувствовать себя на Родине.
   Не смея отказать, Людмила достала из кошелька три рубля и протянула торговке.
   - Налейте нам прямо тут. Только мне половинку стакана.
   Они чокнулись и Женька с радостью, а Людмила морщась, выпили.
   - А вот картошечкой закусите горяченькой. В сольцУ, в сольцУ макайте. И лучок берите, хорошие мои, - запричитала торговка. - И вам в удовольствие и мне в радость. Вечером внучке конфеток куплю.
   Женька выдохнул сивушный запах, запихал в рот картофелину и, обжигаясь, попробовал что-то сказать. Из этого ничего не получилось и он, молча обняв Людмилу, прижал её к себе и поцеловал. От неё остро пахнуло луком, которым она с хрустом закусывала выпитый самогон.
   - Ну, ещё по одной? А то поезд сейчас тронется.
   - Ой, Женечка, не надо, а?
   - А что тут осталось-то? Не пропадать же добру.
   Разлив остатки самогона по стаканам, они чокнулись и, улыбаясь друг другу, осушили посуду.
  
   В этот момент длинный свисток паровоза и клацканье сцепок оповестил всех об окончании остановки. Женька схватил Людмилу за руку, и они кинулись к ближайшему вагону.
   Перестук колёс вагона, мелькание убогих деревушек, раздолье степи за окном - всё это радовало его, и он готов был смеяться в голос от нахлынувшего на него счастья.
  
   Глава 2. Станция 'ВОЗРОЖДЕНИЕ'
  
   Дальше состав шёл без остановок. Женька смотрел в окно и не мог поверить в реальность происходящего. Вспоминая дни разлуки с этим краем, с Витькой Непочатых, с Людмилой, с ребятами, оставшимся в Возрождении, он чувствовал себя обворованным. У него украли ту радость жизни, которую он испытывал сейчас.
   Напротив него сидела Людмила. Та самая Людмила, которую он так часто вспоминал в Ленинграде. О которой тосковал. А теперь она была рядом, только руку протяни.
   Но это была уже не та Людмила, которую он помнил по школе. Что-то в ней изменилось. Та Людмила была как зорька, вся светящаяся изнутри. Как росинка утренняя на травинке. Эта Людмила была уже с пристальным, оценивающим взглядом, который он время от времени ловил на себе. Он видел в ней много изменений. Людмила стала несколько скованней, закрепощённой в своём поведении, в разговоре с ним. Чувствовалась в ней некоторая опаска от его близости. Как будто она ему не доверяла.
   И потом эти завитушки на месте чёлки, явно сделанные под влиянием города. И эта намалёванная 'мушка' на правой щеке... Эти изменения в Людмиле Женьку раздражали. Но он старался не придавать им значения. Он был рад уже тому, что она была рядом. Рядом и всё в том же голубом платье, и всё с теми же двумя косичками, ниспадающими на плечи.
  
   - Пойдём, покурим, - предложил Женька выйти в тамбур.
   - Нет, Женя. Ты иди, а я тут посижу, - сказала Людмила и повернулась к окну.
   Ничего не сказав на явный отказ быть вместе, Женька поднялся и вышел. Встал на ступеньку держась за поручень и подставив всего себя напору тёплого, ласкового ветра.
   - "До чего же хорошо! Вот так бы ехать и ехать не останавливаясь. Навстречу радости, счастью, которого он так ждал."
   Железнодорожное полотно описывало плавную дугу, уходящую вправо. И где-то там, на пределе видимости, Женька увидел станцию. Сердце его забилось с радостной тревогой. Он понял, что сейчас они приедут. Приедут в Возрождение. В посёлок, без которого он не мог жить. К которому стремился все эти чёрные дни, проведённые в Ленинграде.
  
   С первым перестуком колёс на рельсовых стрелках, Людмила вышла в тамбур. Подошла к Женьке, обняла его и, с явной горестью в голосе, произнесла:
   - У меня такое чувство, что мы сейчас расстанемся. Ты встретишься с ребятами и забудешь обо мне. Ведь ты приехал к ним, правда?
   - Я не знаю. Мне в Ленинграде всех вас не хватало. Но тебя больше всего. А теперь не знаю. Я готов разорваться на множество кусочков и быть рядом со всеми. Но как это сделать?
   - Кусочек от тебя мне не нужен. Ты мне нужен весь. Я хочу, чтобы ты был только со мной. Делить тебя с другими не буду. Не буду и не хочу. Так мы женщины устроены.
   Женька улыбнулся и, обняв Людмилу за талию, прижав её к себе, с некоторой иронией произнёс:
   - Это кто у нас здесь женщина? Ты, что ли? Ты не женщина. Ты - девчонка. И именно такой я тебя люблю. А насчёт ребят давай не будем загадывать. Ещё неизвестно, как там у нас всё сложится. Простят ли они меня.
   - Простят? За что простят? За то, что ты в Ленинграде остался? Ты в этом нисколько не виноват. Я бы тоже в Ленинграде согласилась жить. Только у меня нет такой возможности.
   - Эх, Людмила. Если бы ты знала, какой это чудовищный город. Не дай тебе Бог узнать, как он меня изуродовал. Я даже сам себя боюсь. И если бы не вы, если бы не Возрождение, Волга в той моей жизни, то неизвестно ещё - захотела бы ты меня видеть.
  
   Поезд медленно подъезжал к станции. Всё реже и реже раздавался перестук колёс под вагоном. И вот он встал. Встал, как будто говоря:
   - 'Ну, что же, Грошев. Вот ты и приехал. Вот то место, куда ты рвался всей душой. Выходи.'
   Женька медленно спустился на деревянный перрон. Прямо перед ним, на фронтоне дощатого, тёмно зелёного цвета здания, красовалось на белом фоне - ВОЗРОЖДЕНИЕ.
  
   Глава 3. Дорога домой
  
   Перейдя пристанционные пути, Женька с Людмилой оказались на дороге, крытой укатанным меловым щебнем. От этого дорога казалась застеленной белым покрывалом чистым, свежим, праздничным.
   Женька остановился и огляделся вокруг. Тишина, пУстынь, жаркое солнце над степью и, чуть слышная, трель жаворонка в поднебесье. Где? Сколько Женька не всматривался, так и не увидел птаху, радостно приветствующую его на родной земле.
   - Ну, что - пошли? - услышал он голос Людмилы. - Смелее. Тебя ждут. Хотя, конечно, и не догадываются о твоём приезде.
   Женька с благодарностью улыбнулся Людмиле и, взяв её за руку, сделал шаг навстречу, так долго носимым им в душе, мечтам.
  
   Идти предстояло долго. Очень долго. Но Женьке хотелось, чтобы дороге этой не было конца. Тогда, когда он уезжал из Возрождения, полтора года назад, он ехал по этой дороге на машине. Отец, Тамара и он. Ехал на заднем сидении лагерного ГAЗика, и странное чувство обречённости не покидало его.
   Если бы его спросили в тот зимний вечер - хочет ли он в Ленинград? - он бы ничего не ответил. А, скорее всего, выскочил из машины и убежал назад. В тот самый посёлок ИТР, в котором он, чувствуя себя отчуждённым, всё равно был своим. Своим для ребят, девчонок, школы, Иолы Павловны, ребят из Михайлёвки, любимой сестрёнки Лены и, как ему хотелось думать, отца, мачехи, Тамары.
   Вот и Первый городок - посёлок, растянувшийся вдоль дороги на расстояние около километра. В самом начале дома под красной черепицей. В первом из домов слева жил Валерка Кисилёв. Где он сейчас? А может и не уезжал никуда? Зайти? Спросить? Нет! Потом. Сперва в ИТР, к Борису, Володьке Петрову. А больше там никто и не остался.
   Сразу за домами шли одноэтажные, дощатые бараки. По два с каждой стороны от дороги. И автомастерские с многоярусным забором из колючей проволоки.
   - "А тишина-то какая.! Ни людей, ни скотины, ни крика петушиного, ни гавканья собак. Такого раньше не было."
  
   За Первым городком дорога разветвлялась. Направо шла грунтовка в направлении видневшегося невдалеке Рабочего посёлка. Налево - в направлении завода 'Электрофидер' с чуть дымящейся трубой котельной за бетонным забором. А если идти прямо, то... Сперва, через несколько километров, дорога упрётся в склад ГСМ, построенный для нужд лагеря заключённых и, резко уходя вправо, мимо замолкнувшего навечно ДОКа, спуститься вниз, в рукотворный овраг, где когда-то добывали глину для строительства жилых бараков огромного лагеря, появившегося здесь сразу после войны.
   Много бы Женька дал за то, чтобы узнать, как, зачем, для чего, кому было нужно согнать сюда тысячи и тысячи людей, образовавших здесь посёлок, в котором теперь живут вполне добропорядочные люди. И эти люди здесь работают, учатся в школе, рожают детей и живут без комплексов, без навязчивого желания куда-то уехать в поисках призрачной счастливой доли.
  
   Слов нет - не сопоставимо даже сравнивать Ленинград и этот забытый Богом посёлок. Но Женька хотел бы жить только здесь. Только в этом посёлке, где он возродился как человек. Обрёл настоящую дружбу, друзей, ради которых он и приехал в этот раз. Приехал, бросив всё - даже любимую женщину.
  
   Обойдя склады ГСМ, дорога вывела ребят на край оврага, за которым раскинулся посёлок ИТР. Женька остановился и, вглядываясь в знакомые дома, почувствовал слёзы, набрякшие на глазах.
   На крутом, противоположном склоне, дорога продолжала свой путь, вливаясь в улицу Ленина. Налево от неё, ещё до посёлка, шла тропинка. На тропинке, засунув руки в карманы брюк, в зелёной офицерской рубашке, стоял парень и пристально вглядывался в Женькину сторону. Это был Борис. Тот самый, с которым полтора года назад они сидели за одной партой, 'мотали' уроки, жили одной жизнью. И верили, что дружба будет вечной.
  
   Глава 4. Среди друзей
  
   Женька не верил в столь нежданно быструю встречу.
   Не верил, что это произойдёт так. Что он идёт, а его ждут. Ему даже показалось, что это наваждение. Что это сон, мираж. И чтобы как-то развеять видение Бориса на противоположной стороне оврага, он шагнул вперёд и, не позволяя себе сорваться и побежать, медленно стал спускаться вниз.
   Спустившись, он вспомнил о Людмиле и оглянулся. Та шла на некотором удалении, что-то перебирая в руках. Горькое чувство обречённости, скорой потери близкого человека навалилось на неё и сделало ещё более отчуждённой, не нужной для Женьки.
   Взглянув на Людмилу в последний раз тот, уже не желая сдерживать себя, бросился к Борису и... остановившись в двух шагах, сглотнув ком в горле, прошептал:
   - Вот я и приехал. Здравствуй, Борис.
  
   По тропинке, наискосок поднимавшейся по склону оврага, обнявшись, шли два человека, два друга, которые долгих полтора года ждали этой встречи. Впереди у них будет несколько радостных вечеров, ночей, которыми они без устали будут рассказывать друг другу обо всём, что произошло за время их разлуки.
   А в это время, по выбеленной укатанным щебнем дороге шла девушка. Шла одна и этот солнечный, ясный день, наполнявший всю округу, был для неё днём, укравшим у неё частицу девичьего счастья.
  
   Подойдя к калитке палисадника, окружавшего дом, Женька остановился. Меньше всего ему хотелось сейчас встречаться с Борькиными родителями. Он знал, что они будут безразлично удивлены его приезду. А ему нечего было рассказать ни об отце, ни о мачехе, ни о сёстрах. Рассказывать взрослым о себе ему не хотелось. Взрослые для него давно стали людьми из другого мира. И оттого, если не врагами, то людьми посторонними в его жизни.
   - Слушай, Борис. Я не знаю, как у нас сложится всё теперь, но мне что-то неловко встречаться с твоими родителями. Давай сразу пойдём к Петрову. У него можно на мансарде устроиться и никому не докучать.
   - К Вовке мы обязательно пойдём. И пойдём немедля. Но жить ты будешь у меня. А раз так, то надо, хоть из приличия, зайти и поздороваться с родичами. Они тоже о тебе часто вспоминали. Пойдём и без разговоров.
   Мать Бориса, сухощавая женщина невысокого росточка, с чуть начинающими седеть тёмными волосами, уложенными в высокую причёску, встретила Женьку приятной, доброжелательной улыбкой.
   - Проходи, проходи, Женя. Дождался тебя Борис. Всё места себе не находил. Надолго к нам?
   - На недельку только. И то если не надоем.
   - Не надоешь. Живи, сколько хочешь. Места всем хватит. На веранде с Борисом располагайтесь. Там и вход отдельный. Так что мешать нам не будете. Сейчас я на стол накрою. С дороги, наверное, кушать хочешь? Вот и пообедаем все вместе. Только дядю Володю дождёмся. Он вот-вот с работы должен подойти.
   Борькин отец в то время работал на заводе 'Электрофидер'. То ли начальником цеха, то ли мастером. И пообедать Женька был бы не против. Но очень он боялся расспросов. Поэтому, тяжко вздохнув, посмотрел на Бориса в поисках поддержки.
   - Пообедаем, Женя. Пообедаем. Володька никуда от нас не денется. Дома он. От безделья страдает.
   Но тут мать Бориса, перебив сына, ойкнула и, всплеснув руками, радостно сказала:
   - Боречка, дорогой! А пусть Володя тоже к нам придёт. И с Женей повидается, и пообедаем все вместе. Беги к нему. И вот тебе деньги, в лавку зайдите. Водки купите. Ведь праздник у нас сегодня - Женя приехал.
   Борька, схватив у матери десять рублей, выскочил из дома.
  
   Женька, не зная чем себя занять, вышел на крыльцо. Достав из мятой пачки беломорину, послюнявил её в надорванном месте, закурил.
   - "Не хорошо как-то получается - приехал без копейки денег. Как иждивенец: - Здравствуйте, я ваша тётя! У Людки, что ли денег попросить? В Питер приеду, с первой же зарплаты верну. Пожалуй, что так. Другого выхода не вижу".
   Чуть слышно скрипнула калитка. Не понятно почему, Женька напрягся, как перед очередной неприятностью. Из-за угла дома показался Борькин отец. Заулыбался, протянул руки для встречи и, в два шага оказавшись рядом, что есть силы, сграбастал Женьку в охапку и, прижимая к себе, сказал:
   - Женька, дорогой! Приехал всё-таки. Добрался. С приездом тебя. Ну, садись, рассказывай. Откуда путь держишь? Ясно, что не из дома. Отощал-то как. И, наверное, без денег совсем? Честно говори.
   - А вы откуда знаете, дядя Володя?
   - Отец твой утром звонил. Он ещё ночью, когда вы встретились в Саратове, это предположение имел. Вот и поручил мне с тобой поговорить начистоту. Ты ведь у него денег не взял бы. А у меня можно - я же тебе никто.
   А за отца не удивляйся. Он у тебя знаешь какой? Ты отца и не знаешь совсем. А он человека с первого взгляда разгадать может, если человек этот ему интересен. Так, что вот тебе пятьдесят рублей напока. Чтобы перед ребятами не краснеть. Потом заработаешь - вернёшь. Потому как я деньги не дома печатаю, а трудом своим добываю. Договорились, сынок?
   - Договорились, дядя Володя. Спасибо огромное. Я деньги обязательно верну.
   - Ну, тогда пошли в дом. Там уже, должно быть, обед накрыли.
   - Вы идите, дядя Володя, а я ребят подожду. Борис за Петровым побёг. Сейчас подойти должны. В магазине, наверное, задержались.
   Дядя Володя улыбнулся широкой, доброй, отеческой улыбкой, поднялся со ступеньки крыльца во весь свой исполинский рост и, сняв хромочи в сенях, в носках вошёл в дом. Из приоткрытой двери пахнуло на Женьку ароматом мясного борща, жареной картошки и печёными пирогами.
   Проводив Борькиного отца взглядом, Женька тоже не смог удержать улыбку на лице. Улыбку всему тому хорошему, что навалилось на него за сегодняшний день. И всему тому хорошему, что ожидало его ещё в этом благоговейном крае, куда он так хотел вернуться. И вернулся.
  
   Глава 5. Разговоры по душам
  
   На крыльце дома сидели четверо мужчин. Приятная сытость наполняла их тела. Лёгкое похмелье от выпитой за обедом водки будоражило некоторую весёлость, радость, благодушие. Сидя на ступеньках, они смотрели бескрайнюю степь, и улыбались душевному ощущению от той жизни, которой предстояло пройти им всем вместе и, в тоже же время, каждому свою.
   Ласточки шныряли над огородом с весёлым пересвистом. Высоко в небе, настороженно, не шевеля крылами, парил стервятник. Лёгкий ветерок чуть клонил подсолнухи, высаженные вдоль забора. Воздух в предвечерьи уже наполнялся ароматом цветов, высаженных вдоль бетонной тропинки к калитке. А в степи, всё ближе и ближе к заветной черте приближалось солнце. Огненно красный шар, на фоне лучезарного небесного простора, охватившего посёлок, затерявшийся в бескрайней Саратовской степи огромной планеты Земля. Планеты, населённой множеством народов, живущих на ней. Где каждому хватало места, чтобы жить. Но это при условии, что человек сам находил себе это место на этой планете. Место на всю оставшуюся жизнь. И горе тому, кто, прожив жизнь, так и не нашёл для себя этого заветного места.
  
   Отвлекшись от созерцания всей этой идеалистической картины, Женька, прищурив от слепящего солнца один глаз, спросил, обращаясь к Борькиному отцу:
   - Дядя Володя, а вот скажи, как это у тебя здорово получается водку по стаканам разливать, что всем всегда поровну достаётся?
   Тот, не отрывая взгляда от степи, серьёзно ответил:
   - Это всё от грамушности зависит, которой вам недостаёт. В бутылке тридцать шесть булек, если на четверых - то по девять булек каждому. Усёк?
   Но это для тех, кто с математикой знаком. Вам же этого не понять. Вы же как думаете - десять классов закончили и 'харе учиться'. А учиться вам предстоит всю жизнь. Только вы этого, пока, не понимаете.
   Ну, Бориса я в Сызрань отправлю. Пускай в техникум поступает. А ты, Володька, что собираешься делать?
   - Я-то? - затушив папиросу в консервной банке, переспросил Петров. - Я никуда не поеду. Здесь мой дед похоронен, здесь родители мои живут, здесь мой дом. Я родился здесь, здесь и жить буду. А там, как сложится.
   Женюсь, детей настругаю и пойдёт наше племя жизнь топтать от дома, до завода 'Электрофидер' и от завода до дома. Так в нашем роду все жили. И я тож так хочу. Не вижу смысла счастья на стороне шукать. Его надобноть там строить, где сам живёшь.
   - Ну, теперь твоя очередь говорить, Грошев, - глядя на Женьку, с интересом и строгостью спросил Борькин отец. - Что ты себе в жизни наметил?
   - Я, дядя Володя, думал над этим. И так думал, и этак. И пришёл к такому заключению, что нет мне места нигде. Ни в Питере, ни в Саратове. И в Возрождении мне не жить. Потому, как деревенским мне не стать.
   Значит, буду я, как ковыль в степи - носиться из края в край, пока не подберёт меня кто, к себе не приручит, ни заставит при себе жить, не топча моего самолюбия.
   А кто это будет, кто меня подберёт - я не ведаю. Знаю только, что ни Людка это будет Токарева, ни Надюха, которую, мне кажется, люблю сегодня больше жизни. Но если найдётся такой человек на белом свете, то я этому человеку всю жизнь свою посвящу. Всего себя отдам.
   - А кому, сам подумай, нужен ты без образования, без специальности, без способностей самовыражаться в этом мире? Мужчина, он тогда только мужчина, когда способен приносить в дом 'кусок мяса'. Когда способен и женщину любимую содержать, и детей, что она ему нарожает. А если он такими способностями не обладает, то это уже не мужчина, а альфонс. Знакомо тебе такое слово?
   - Я, дядя Володя, и в мыслях не имел, чтобы за чужой счёт жить, за женскую юбку держаться. Уж, как-нибудь, а сумею себя содержать. По миру, с рукой протянутой, побираться не буду.
   - Зарекалась одна баба всю жизнь в девках проходить, а ей сказали: от тюрьмы да от суммы сумы не зарекайся.
   Тюрьма тебе не грозит. Что это такое, ты уже знаешь. И нужно идиотом быть, чтобы опять на нарах оказаться. А вот чтобы от сумы на всю жизнь заречься, для этого всегда нужно запасной выход в жизни иметь. А выход это запасной я лично только в образовании вижу. Образовании, которое тебе специальность даст.
   А имея специальность, имея возможность к стабильному, достаточному заработку, ты и женщине своей любимой нужен будешь, и детям своим. Ты подумай над этим крепко. Обязательно подумай, прежде чем к той, которую, как ты говоришь, любишь на всю жизнь, возвращаться.
   И ещё тебе мой совет: не приучайся ты по свету болтаться. Поездить, посмотреть, как мир устроен - это здорово. Только в народе говорят: - 'На месте и камень мхом обрастает'. А времена 'перекати-поле' прошли уже, если не хочешь свою жизнь под забором кончить. Об этом вы, пацаны, все крепко подумайте.
   А я пойду, отдохну манехо. Притомился нынче на работе.
  
   Дядя Володя поднялся, намеренно кряхтя и постанывая, не переставая повторять старческое: - Господи, грехи наши тяжкие! И, уже остановившись в дверях дома обратился к Борису:
   - Гулять пойдёте - матери скажи. Водки больше не добавляйте. К девкам лучше не ходить. Наслаждайтесь свободой, пока она вам дадена. Последнее такое лето в вашей жизни. Оно вам теперь на всю жизнь запомнится.
  
   Глава 6. По дороге юности
  
   Дверь, шелестя занавеской, закрылась, и друзья остались одни.
   - Мальчишки, давайте на Волгу сходим, - наблюдая за закатывающимся солнцем, промолвил Женька. - Знаете, сколько раз она снилась мне в Ленинграде? Так хочется посмотреть, какая она стала, пока меня не было.
   - А к Людке зайти не хочешь? Уж она-то точно тебя ждёт сегодня.
   - Нет, не хочу. Хочу только, чтобы вы были рядом. Девчонки мне ещё в Питере надоели. А сюда я к вам ехал.
  
   Переулком, выйдя на улицу Ленина, ребята оказались в центре посёлка ИТР. Именно здесь вытянулись вдоль дороги дома, в которых раньше жили семьи офицеров и служащих, имеющих отношение к зоне.
   Вот здесь жил капитан Кудряшов со своей женой Лизой и дочкой. Это она тогда пожалела Шурке Карасёву стакан молока, когда тот её попросил. Шурке отказала, а кошке налила. Шурка от обиды страшной, прибежал ко мне и разрыдался как маленький.
   И я его понял. Понял всей душой его сиротское горе. И стало мне так его жалко, что поклялся устроить всем кошкам в округе вендетту. Сколько же мы этих кошек перетопили в пруду по глупости своей.
   А теперь дом пуст. Даже окна со стороны дороги заколочены. Огород весь бурьяном зарос. Сарай чернеет в глубине палисадника. Пустота и сиротство поселились за калиткой. Только берёзки шелестят листвой за штакетником, сохраняя память и о Шурке, и о капитане Кудряшове, и его семье.
  
   Напротив, через дорогу, дом Витьки Непочатых. Там живут ещё. И мать Витьки - тётя Тося. И братишка младший - Вовка. Отличником был в школе. И в шахматы играл здорово.
   Рядом с Витькиным домом - дом Гордеевых. Сам Гордеев в майорах тогда ходил. А жинка его - тётя Валя, главным врачом при лагере состояла. Цветы очень любила. У всех на палисаднике картошка, морковка, и другая всячина росла, а эта всё георгины выращивала. И георгины были красивейшие. Вот их-то и нарвал я полное ведро, когда у Людки день рождения был в тот последний август, который жил в Возрождении. Ох, и влетело тогда мне от отца. Но именно с того момента и началось становление отношений между нами. Именно тогда и пообещал отец отпустить меня в Ленинград на зимние каникулы, если полугодие закончу без троек.
   Я тогда над учебниками сидел, как прОклятый. А на поверку получилось, что лучше бы отец не отпускал меня никуда. Всё! Всё переменилось в жизни в одночасье в этом проклятом Ленинграде.
   И Гордеевский дом пуст и заколочен. Тоже уехали куда-то. А куда? Кто же их знает. Только одичавшие георгины таращат свои головки над бурьяном.
  
   И дом Непомнящих заколочен. Тоже никто не живёт. А какая дружная семья была: Светка, Лариска, Ольга Осиповна, дядя Яша. Говорят, что в Энгельс подались. Если правда, то будет возможность увидеться. Только не в этот раз. Но увидеться обязательно надо. Хорошая она тётка - Ольга Осиповна. Сколько раз выручала меня и сигаретами, и так - разговорами душевными.
   А Светка!? Что ж, Светка тоже девчонка неплохая . Только относилась ко мне как-то не серьёзно. Как к случайному встречному. Может быть, и не сохранила она память об этом. А если и сохранила, то как о человеке никчемушном.
  
   А в этом доме мы жили. Сколько же пережито в нём.! Сколько тревог, сколько горя горького пережито в этом доме. А радостей что-то не припомнится. Если только память о сестрёнке младшей, что и сегодня согревает душу нежностью. А так...
   Скорее всего, тот я, что жил тогда в этом доме, не захотел пойти навстречу счастью, которое дарила мне семья. Скорее всего, я, как слепой кутёнок, не замечал того, что мне дарили просто так и отец, и мачеха, и сестрёнки.
   Это сейчас во мне начинает пробуждаться осознание необходимости в этих людях. Людях желающих мне добра, от которого я бежал тогда и бегу сейчас. Бегу потому, что и сегодня нет у меня веры в добро человеческое. А есть только осознание отчуждённости всех от меня и меня ото всех. Отчуждённости, привитой мне Ленинградом, отчимом, матерью...
  
   Дом Коржевских.
   Удивительное дело, жили через плетень, а отношения с этой семьёй как-то не сложились. Почему? Наверное, потому, что дядя Коля, будучи в возрасте, всё ещё ходил в надзирателях и не был офицером? Неужто тогда отношения между людьми складывались по-кастово. Офицеры сами по себе, старшины сами по себе.
   Борис рассказывал, что Валентина Коржевская красивой девчонкой стала. Ну, и слава Богу. Пусть ей счастье улыбнётся и поселится в её доме. И пусть дом её никогда не будет заколоченным, как этот, в котором они жили в Возрождении.
  
   А вот здесь была зона. Так называли лагерь для заключённых. Первый и, хочется думать, последний лагерь в моей жизни.
   Здесь работал отец, мачеха и все офицеры, проживающие в посёлке. Да только ли офицеры жили за счёт лагеря? Весь посёлок, от станции и до Волги, обязан своим рождением этому лагерю с послевоенных лет.
   Вот только история образования именно в этих краях места заключения тысяч людей, навсегда останется тайной для России. Как останется тайной сокращение лагеря до небольшой зоны и её ликвидация год назад.
   Офицеры и их семьи разъехались кто куда, а вместо зоны остался пустырь со снесёнными начисто лагерными постройками. От зоны и осталось только ограждение с множеством рядов колючей проволоки, натянутой на железобетонных пасынках. Несведущему человеку и не понять, зачем воздвигнуто здесь это ограждение. Даже высоченный дощатый забор и тот снесён.
   И что интересно, всё вокруг начало зарастать бурьяном, а на месте бараков, других построек огромного плаца, хождение по которому было запрещено - только для построений, трава так и не пробилась. Если только кое-где торчат пучки мелкой поросли.
  
   Военный городок, где проживали ВОХРовцы, пока ещё цел. И конюшня цела, и флагшток по центру площадки, где наряды разводили.
   Мы редко сюда заходили. Командиром ВОХРовцев был капитан из азиатов - очень неприятный человек. Поэтому друзей себе мы в военном городке не искали.
  
   Второй городок встретил нас тишиной, сравнимой только с тишиной в доме покойника. Я прекрасно помнил, как входил сюда в 1961 году. Народу на улице и тогда было мало. Редкие тётки копошились в огородах и раз, или два призрачно промелькнут между бараков какие-то мужики. Но на пыльной улице, на задворках, квохтали куры, гуси гоготали, индюки яростно курлыкали, собирая в кучки своих индюшат.
   Сейчас ничего этого нет. Куда-то поисчезали люди, глинобитные стены бараков растрескались и готовы вот-вот обвалиться. Окна местами выбиты, двери вырваны из стен. Дикое запустение вселилось во Второй городок.
  
   Вот здесь жили братья Таюшевы. На этом крыльце они поджидали меня ранним утром, когда все вместе работали на току уборочной порой шестьдесят второго года.
   Здесь Вовка Волгарь жил, с его вечно полупьяным отцом, заводским электриком.
   А в этот барак, в июне шестьдесят первого, входил я с тревогой в душе. Именно отсюда начался мой жизненный, возрожденческий период. Из этих вот комнат, глядящих на улицу пыльными глазницами окон.
   Теперь там никто не живёт.
  
   И только на выходе из Второго городка, на пределе слышимости, Женька услышал позывные петуха, донёсшиеся, как будто, из степи.
   - Где это? У кого петух прокричал? - обернулся Женька к друзьям.
   - То у Вальки Трошиной. Они теперь гусей не держат, а вот для курей ещё хватает средств. Какое-никакое подспорье в хозяйстве. Не хочешь зайти? Заодно и к Людке Токаревой заглянем и с собой позовём. Айда?
   - Не хочу, ребята. Что-то меня от девчонок воротить стало. Сколько не искал в них друзей, ни разу не увидел, не нашёл. Всё-то им что-то сверх того нужно, что парней дружбой связывает. А мне обременять себя сообществом даже с самой красивой из женщин не хочется. Я ведь, по сути дела, ещё и не знаю, что сам из себя представляю.
   По-моему ничего стоящего. А женщину, если ты серьёзно к ней относишься, ещё и содержать надо. А для этого надо много работать. А мне мир поглядеть охота. Да и армия впереди. Так что, сдаётся мне, что наши девчонки ещё в школах учатся. И хватит об этом. На Волгу хочу.
   Выйдя из Второго городка, друзья дошли до грунтовки, ведущей в Хвалынск. Далее тропинка, петляющая через распаханное поле, выходила на береговую кручу реки их юности.
  
   Глава 7. На Волге
  
   Увидав волжскую ширь, такую знакомую и родную, Женька замер. Он смотрел и смотрел вдаль речного простора. В темнеющую полоску противоположного берега, в изумрудные переливы острова посередине реки, в искрящие блики воды в лучах закатного солнца и не мог поверить, что это не сон, который он так часто видел в Ленинграде.
   Внизу, под береговой кручей, всё так же хаотично раскинулась деревня Михайлёвка. Но какая-то пустынная, одинокая - ни людей, ни поскотины, ни звука гармошки запомнившейся Женьке с тех ещё времён, когда они часто сиживали над обрывом, приходя к Волге полтора года назад.
   - Что-то изменилось в Михайлёвке, а что - не пойму, - сказал Женька.
   - Что изменилось? Народ съезжать начал из деревни. Ещё год, или два и затопят Михайлёвку. Как только ГЭС закончат строить. Тогда вообще Волгу не узнать будет.
   И остров под воду уйдёт. И берега противоположного не увидишь. А Волга в этом месте будет называться Саратовским водохранилищем. Вот тогда и начнутся катаклизмы.
   Вода зацветёт. По берегам тростник да камыш расти начнёт. Из рыбы, если только плотва останется. Мы тогда единственными будем, кто Волгу как реку вспомнит.
   - Слушай, Женьк, а давай на рыбалку смотаемся по случаю твоего приезда? Вот Витьку дождёмся и поедем с ночёвкой, а?
   - Я-то не против. Я об этом мечтал даже. А ты как, Вовк?
   - Конечно, поехали. Только без баб. И все вчетвером. Порыбачим напоследок. А там и на работу можно будет устраиваться.
  
   На береговой круче волжского обрыва стояли три парня, три друга. Они смотрели на волжский простор, любовались окружающим их миром, и им было хорошо от осознания близости друг с другом. От того, что и эта река, и обрыв над ней, и сгустившиеся сумерки над степью - всё это было у них поровну на всех.
  
    
      Глава 8. Ещё не вечер...
    
     Неделя, оставшаяся у Женьки от отпуска, пролетела как один день. Он в заглот поглощал каждое мгновение своего пребывания в Возрождении - встречи со школьными товарищами, с учителями, с ребятами из Михайлёвки...
     Они даже позволили себе вспомнить озорные времена и сделать 'набег' на чужой огород. Наворовали картошки и испекли в угольЯх костра, на берегу пруда. Потом, обжигаясь, со смехом наслаждались воспоминаниями прошлого, когда были совсем пацанами.
    
     Женька специально, чтобы узнать, сколько стоит билет от Сызрани до Ленинграда, сходил на станцию и отложил потребную сумму. Остальные деньги друзья промотали.
     И вот наступил последний день пребывания в Возрождении. Неимоверная тоска навалилась на Женьку с вечера. Он просидел всю ночь на крыльце Борькиного дома, пока за ним не приехала машина - бортовой ГАЗончик с завода 'Электрофидер'. Это дядя Володя подсуетился напоследок . Подсуетился, поскольку обещал Женькиному отцу последить за ним, пока он тут куролесит.
    
     - Вот и всё, Борис, - сказал Женька на прощанье, перед посадкой на поезд Саратов-Сызрань. - Вот и исполнилась моя мечта. Побывал в Возрождении, увиделся с вами.
     Всё было хорошо. Спасибо тебе и всем за ваш приём. Если что-то не так - не обессудьте и лихом не поминайте. Даст Бог - ещё увидимся.
     Они обнялись, пожали друг другу руки, и Женька вспрыгнул на подножку клацающего сцепками поезда.
    
     В следующий раз они увидятся в 1973 году. Оба уже отслужат срочную в армии. Будут учиться в институтах.
     Встреча у них получится мимолётной, всего пару часов в привокзальном ресторане города Сызрани. А затем долгие годы разлуки и страстное желание Женьки бросить всё и приехать к Борису хоть на один день. Чтобы увидеть его и попрощаться уже на всю, так мало оставшуюся, жизнь.
    
    Глава 9. Встреча в метро
    
    Всю дорогу до Питера Женька пребывал в чарующем состоянии: он все-таки побывал в Возрождении, он всё-таки повидался с друзьями. Теперь он знал, что его помнят, что в любое время примут, каким бы он не был.
    Но чем ближе и ближе поезд приближался к Ленинграду, тем больше и больше тревога вселялась в него:
   - "Как там Надюшка? Как добралась до дома? Простит ли его за то, что бросил одну там, где, казалось бы, им обоим должно быть радостно?"
    
    С вокзала Женька прибежал домой. Смыл с себя "пыль дорог" под душем. Достал из шкафа белую рубашку, галстук, костюм и наскоро одевшись, припустил к той, к которой рвался и душой, и сердцем.
    Чуть передохнув на лестничной площадке, нажал кнопку звонка и не отпускал её до тех пор, пока кто-то за дверью не стал судорожно отпирать запоры. Дверь открылась. Она стояла в сумерках коридора и её испуганное лицо, увидев Женьку, улыбнулось с той теплотой, по которой тот успел соскучать.
    - Сумашедший! Проходи, чего стоишь? Давно приехал?
    - Только что. Привёл себя в порядок и сразу к тебе.
    - Дурак ты, Женька! Ну, зачем, спрашивается, ты поехал? Ведь ясно было, что без меня тебе не жить. Так что прекращай ты свои метания. Пора уходить из юности.Как бы тяжело ни было с ней расставаться, а уходить придётся. Теперь у тебя есть я. Не уж-то тебе этого мало?
    -Нет, Надюша. Нет! Теперь, после того, как попрощался с ребятами, кроме тебя у меня никого нет. И мне никто не нужен. Только ты.
    
     Пожениться они решили сразу после исполнения Женьке восемнадцатилетия. За месяц подали заявление в ЗАГС, а вечером пришли к Женькиным родителям. Отчим сбегал в гастроном, маманька сварганила на стол. Посидели, покалякали и, как бы обвенчанные, начали собираться домой. И не знал тогда Женька, что беда - вот она, рядом.
     - Женя, сынок. Теперь-то уже всё решено, - со слезами в голосе запричитала мать. - Поженитесь - уйдёшь от нас. А этот-то месяц поживи с родителями. Дай хоть наглядеться на тебя...
     Женька не любил мать. Не любил за то, что та всегда вмешивалась в его жизнь, желая подчинить своей воле. И если бы не Надюха, то никакие слёзы не заставили бы его остаться. Но Надюха поддержала будущую свекровь, и он остался. Остался, сделав над собой нечеловеческое усилие. Остался, хотя неясное предчувствие надвигающейся беды не покидала его.
    В себе Женька был уверен. Он боялся за Надюху - как бы мать не сломала её. А она превосходно умела ломать людей и Женька это знал.
    
     В тот вечер Женька пришёл с работы всё в том же разбитом состоянии. Разлука угнетала его. Но ослушаться Надюхи он не смел и стоически переносил испытание вызванное разлукой с любимым человеком.
   Принял душ, побрился, одел белую рубашку, костюм и повязывая галстук, думая о Надежде, заскрипел зубами от злости, от обречённости, от невозможности видеть её вот уже почти три недели.
     Телефон зазвенел настолько неожиданно, что Женька вздрогнул:
   - "Кто бы это мог быть? Наверное, мать проверяет - дома ли я..."
   Однако это была Надежда. Да, это была его Надюха. Родной, любимый, чуть тревожный голос сказал, что хочет видеть его.
     Как он оказался на пятом этаже её дома, Женька не помнил. Он только ступил на лестничную площадку, как дверь открылась и появилась она. Единственная, неповторимая во всём мире. Глянув на неё, Женька замер - красное, бархатное платье облегало фигуру, большой белый воротник покрывал плечи. Бледное лицо и огромные чёрные глазищи, которые, почему-то, смотрели тревожно и, даже испуганно. Что-то кольнуло в груди у Женьки.
   Но это была она. Женька кинулся к своему очарованию. Прижался всем телом и знал, что теперь не отпустит её никогда.
    
     С мягким усилием она освободилась от его объятий и, взяв за руку, провела в комнату. На накрытом белой скатертью столе стояла бутылка коньяка три звездочки - самый любимый Женькин выпивон. Рядом стояли шпроты в масле и рассыпчатая варёная картошка - то, что Женька обожал. Сев за стол они выпили, не переставая смотреть друг на друга. Женькиному счастью не было конца. Он взял её за руку и целовал каждый пальчик, каждый ноготок.
    
     - Подожди, Женя. Подожди. Мне сказать тебе надо важное.
     Женька поднял голову и, не выпуская руки, посмотрел на Надюху, удивлённый её голосом. Какая то скорбь исходила от неё.
     - Я, Женя, телеграмму вчера получила. Ты никогда не спрашивал, я и не говорила. А я ведь замужем. Вот и телеграмма от мужа пришла. Можешь прочитать и достала из-под скатерти аккуратно сложенный типографский бланк.
     Телеграмма была из Северодвинска.
     "Надюша, милая жена моя. Закончился срок моей службы. Скоро буду. Целую, твой муж - Женя."
    
     Наверное, это была истерика. В ту же ночь Женька уехал из Питера. Купил билет на первый отходивший поезд и уехал. Всё рухнуло!
    Нет - не всё. Рухнули только мир, только жизнь... Остались тупая, давящая боль в груди и пустота.
    
     Женька ехал в поезде. Куда, зачем? Он и сам не знал. Только бы подальше от проклятого города. Ехал, уронив голову на руки, стараясь унять нестерпимую боль в груди.
     "Эх, сейчас бы стакан залудить, да анаши покурить... Хорошо, что в купе нет ни кого. Некому приставать с разговорами."
     Под утро, одурев от бессонницы, он узнал от проводницы, что поезд идёт до Куйбышева. И, что билет у него взят до Куйбышева. И, что через час они будут на месте. "Ну, что ж, пускай будет Куйбышев", обречённо подумал Женька и забылся в полудрёме в своём купе.
    
     На перроне вокзала он долго стоял, не зная - что дальше. Народ уже схлынул. Поезд ушёл. А он стоял, прислонившись к фонарю, и с облегчением ощущал, что боль в груди куда-то уходит.
     - "Пойти посмотреть, что это за град такой - Куйбышев. Да и пожрать где-то надо. Неплохо бы и с водочкой. Да, где её взять - магазины ещё закрыты".
    
     - Женя! Женя - разнеслось в гулком зале вокзала.
     Женька оглянулся - не уж-то его...
     - Бог ты мой, Люська?! Откуда? Как ты здесь?...
     - Ну, я-то маму встречаю - ответила Люська. - А вот ты, что здесь делаешь?...
     - Я? Я, Люся, к тебе приехал, - соврал Женька, сам того не желая.
     - Ой, а что не написал ничего, не сообщил? Ну, подожди - сейчас мама Сызраньским приедет и поедем все вместе ко мне в общежитие.
     Люська ещё что-то тараторила, вся светясь от радостей жизни. А он смотрел на неё и думал: -
     - "До чего же мир тесен. Надо же встретить здесь, сейчас, свою одноклассницу, бывшей когда-то любимой."
    
     Так Женька стал жителем города Куйбышева. Люська взяла над ним шефство: помогла устроиться с работой, в общежитие, с деньгами до первой получки. Жила Люська в общежитии напротив. И каждый вечер была с ним.
     Женька знал, что она его любит. Но обходился с ней жёстко, даже жестоко. Он стал ненавидеть женщин. И Люську терпел только потому, что боялся остаться один.
     Так прошли и осень, и зима... А на первомайские они решили съездить в Возрождение. В места своей школьной юности. Навестить Люськиных родителей. Да и так - надо же где-то три дня провести.
     Договорились ехать вечером, после работы. И каково же было его недоумение, когда собравшись в дорогу и зайдя за Люськой в общежитие, он узнал, что та уехала. Уехала с каким-то военным. Что она, два дня назад, вышла замуж и просила девчонок ему ничего не говорить.
    
     Прошло пятнадцать лет.
     Уже в конце рабочего дня жена сказала по телефону, что звонит какая-то Людмила. Что она проездом из Германии. Что хотела бы увидеть его. И ждёт на Финляндском вокзале, в зале ожидания.
     Ничего не понимая, он поехал на вокзал сразу после работы. Недоумение его развеялось, как только увидел её - всё такая же белокурая, всё так же в голубом.
     - Бог мой, Людмила, - восхищённо вскричал он, беря её за руки. - Как ты здесь? Почему?
     - А я уж думала ты не приедешь, - сказала Людмила. - Думала, что не передаст тебе жена о моём звонке.
     - Ну, это ты брось. У меня жена без предрассудков. А ты то, что здесь делаешь?
     - Так вот, - вздохнула Людмила, - переезжаем мы из Германии. В Сартаваллу. Назначение получили в тамошний гарнизон.
     - Ты, что военная? - удивлённо спросил он.
     - И я, и муж. Сейчас войска из Германии начали выводить. Вот мы и попали под раздачу.
     - Да-а-а, - промолвил Женька. - А помнишь, как тогда, в Куйбышеве, мы так же встретились, на вокзале?
     - Что ж теперь вспоминать. То всё в прошлом, - ответила она.
     И тут же улыбнувшись, сказала:
     - А это дети мои. Сынки - Алеша и Серёжа.
     - Красивые у тебя дети, Людмила, - сказал Женька, здороваясь с каждым. - И большие уже.
     - А могли бы быть ещё больше и красивей, - промолвила Людмила. - Могли бы, если бы ты тогда, в Куйбышеве, меня хоть раз поцеловал...
    
     Больше они никогда не встречались. Но жизнь, желая подвести черту под прожитым, преподнесла Женьке ещё одну встречу. Встречу с той, память о которой занозой сидела в сердце. Встреча произошла некоторое время спустя в метро.
    
     Женька, которого уже давно называли по имени и отчеству, работал инженером-мостостроителем. Работал в Дирекции строительства, предпочтя кабинетную работу ударным стройкам на Севере. И вот однажды, в вагоне метро, увидел её - свою первую любовь по имени Надежда. Не подходя, он смотрел на неё уже без тревог и грусти.
    Так доехали они до конечной остановки. На платформе он решился и подошёл к ней. Она вздрогнула, но, приглядевшись, улыбнулась тревожной, извиняющейся улыбкой.
    
     Сидя в тёмном сквере, на Богом забытой скамейке, Женька курил сигарету за сигаретой и всё никак не мог понять :- «Как же мать могла сотворить такое. Ведь не было никакого мужа! Не было ни Северодвинска, ни чьей либо службы в армии.»
     Были тупая боль, рухнувшее в никуда счастье любящего Женьки, и искалеченная жизнь, сломанной тогда, Надюхи.
    
      Глава 10. Наваждение
    
     У Волги снова я стою недвижно, хмурюсь и молчу.
     И вспомнив молодость свою отдаться страстно ей хочу.
    
     Женька шёл по знакомой с юности степи.
   Всё было, как и раньше - много лет назад. Та же линия горизонта в необъятной дали, та же тишина окружающего пространства.
     Только не было у тишины звона: нежного, жужжащего звона запомнившего на всю жизнь. Не было пения жаворонков разносившегося из-под небес, стрекота кузнечиков под ногами, ломкого шуршания иссушенной палящим солнцем травы. И солнца не было.
     И небо было не лазуревое-голубым, а серо-свинцовым, давящим. И шёл он по асфальту, уложенному, сколько было видно взгляду, по всей степи.
     Но радостный трепет в нём говорил о том, что ещё чуть-чуть и впереди будет встреча с тем, к чему шёл всю жизнь. Это произойдёт вскоре. Там, где степь, как бы проваливаясь, окончится береговой кручей. А горизонт, скакнув в ещё большую даль, сообщит, что она состоялась.
     Он предвкушал её. Она была необходима. Всю жизнь стремился к ней и верил наперекор всему, что встреча состоится. Но вот, когда до неё оставалось всего несколько шагов, неимоверным усилием воли заставил себя не спешить. Намеренно замедлил шаг, позволяя себе только вглядываться вдаль.
     Сам того не ожидая почувствовал, что в голове, в сознании стали рождаться слова посвящённые окружающему пространству. Слова прирастали друг к другу. Предложения, следуя чередой, формировались в осмысленное. Не сдерживаясь, Женька позволил рождаться им ещё и ещё. И, выплывая из души, они формировали его состояние:
    
     Когда я, с возрастом седой, спускаюсь с волжской белой кручи,
     Душа моя полна тобой - Родная Волга... В день везучий
     Мне посчастливилось опять, с тобою встретится как раньше...
     Хоть не вернуть мне воды спять, но знаю я, что в век ползучий
     Вернётся юностью моей хоть нА день, а быть может дальше
     Мечта о встрече в песнь зовущей.
    
     Я вновь с тобой земли созданье. Я вновь с тобой моя душа.
     Как хорошо мне в ожиданьях увидеть, как ты хороша.
     Твой плеск волны о милый берег пронёс я через те года,
     Что выпали мне жизнь измерив в разлуке, что нас развела.
    
     Здесь я познал любви творение. Здесь прозвучал мой сердца стих.
     И жизнь казалась мне поэмой про то, как ты собою мир,
     Познавши, землю напоила премудростью седых веков.
     Будь славна ты - река Богов! - что нарекли тебя Итилем.
     Будь славна ты из века в век!
     Как много счастья человек находит у твоих брегов.
    
    
     Очнувшись от сна, Женька ощутил давящую тишину и непроглядную темень:
     -Что это было? Что?! - Видение какое-то.
     Сколько же времени оно будет преследовать меня?!
     Пора! Уже давно пора успокоиться и перечеркнуть воспоминания связанные с тем временем.
     Но они следуют за мной. Преследуют столько лет, не давая покоя.
     Вот и сейчас, этой ночью...
     Вроде бы и не пил накануне, и спать ложился в трезвой памяти...
     А вот приснилось же...
    
     В голове, в сознании, как написанные, зафиксировались слова то ли стихотворения, то ли ещё чего. Тихонько, чтобы не разбудить жену, поднялся и прошёл в комнату именуемой кабинетом. Включив ночник, взяв чистый лист бумаги и быстренько, пока не ускользнуло из памяти, записал приснившиеся строчки.
    
     Глава 11. Картошка по-мордовски
    
   Закончив писать, пробрался на кухню. Залив в чашку кипятка приготовил кофе, закурил. За окном хмурое, затянутое извечными тучами июньское небо. В душе непрекращающийся стон от желания солнца, синего неба, перистых облаков родной Волги.
     'Да, пропади оно всё пропадом! Ну, почему я должен каждый день выживать "как на фронте"? Почему должен думать, что сказать, как сказать, кому сказать, чтобы никого не обидеть?
     Не хочу! Хочу на Волгу! Хочу глотка раскалённого воздуха её степей. Хочу радостных лиц сестёр, мачехи, ребят, с которыми учился в школе. Хочу деревенской непосредственности. Хочу простоты в общении: без двусмысленности, без тревоги за завтрашний день. Хочу быть своим среди своих'.
    
     Проснулась жена. Зябко кутаясь в халат, вышла на кухню:
     - Что случилось? Что опять не так?
     - Да, всё нормально, дорогая. Всё "так".
     - А почему лицо "как перед казнью"? На работе что-то или...
     - О Волге, Лиля, вспомнилось. Видать, тоска по ней навсегда со мной останется.
     - Ну, знаешь?! Мне это надоело! Сколько можно терзать и себя, и меня. Бери отпуск и поезжай. Вернёшься, хоть человеческий вид обретёшь. А то маешься как в тюрьме. Езжай! Хватит об этом!
     - А как же ты? Мы же с тобой в Молдавию собирались...
    
     От Питера до Саратова полторы тысячи вёрст. Это если по спидометру. Дорога наезженная. Какой город, за каким известно без Атласа. Каждый поворот, каждый спуск-подъём зафиксирован памятью.
     Главное к Москве подъехать в сумерках. Тогда кольцевая будет свободней. И проскочить её до поворота на Рязань за час можно будет.
     Вот и Торжок проехали.
    
     Сколько времени?
   - Нормально. Движемся "по графику". Теперь Калинин, Клин, Зеленоград и "ваши не пляшут" - Москва рядышком.
     Скоро. Совсем скоро кончатся эти леса непролазные, болота придорожные и им на смену придут поля, поля, поля. Без конца и края. И я буду дома. Буду в Саратове.
    
     Нет! Сперва в Хвалынск, в Возрождение. Саратов, сёстры подождут. С ними хоть раз в год, но удаётся по телефону поговорить. А Возрождение - это святое.
     Туда в первую очередь.
     Туда, где я родился вновь.
    
     Город Ломов. ЧуднОй городишко. Все города кучно стоят, а этот растянулся на двадцать вёрст вдоль дороги. И не поймёшь - то ли город, то ли деревня такая. А ведь здесь спички делают для всей России-матушки.
    
     Скоро Пенза и поворот направо. Это сколько же я за рулём?
     Ого, вторые сутки пошли. Здоровый я мужик! Главное спать совсем не хочется. Хочется туда, вперёд, в простор степей и трель жаворонков.
     Не доезжая Пензы родник должен быть. Не прозевать бы. Воды надо набрать. Да, и морду-лица сполоснуть. Что-то глаза стали "тяжёлыми".
    
     А небо-то, небо-то какое голубое. Да, ребята, это вам не Питер с вечными тучами и скулящими дождями в любое время года.
    
     Самолёт летит. Наверняка из Саратова.
     Эх, Саратов. Глушь ты моя ненаглядная.
    
     Ага, мосток. За мостком ручей вдоль дороги. Километра три отсюда. Там и родник. Точно!
     Эх, благодать-то какая! Здесь бы избёнку поставить и жить, красотой любуясь. Хотя, если "к носу прикинуть" - разве это жизнь? Существование одно.
     А мосты строить, а жену "блюсти", сына "в люди вывести...». Кто всё это за меня сделает?...
   Чёрт-те-что поймёшь в этой жизни. И так хочется, и так надо.
   А как правильно?
    
     Всё! Ни слова больше! Я в отпуске. Я отдыхаю. Я еду туда, куда душа моя рвётся. И больше ни о чём думать не хочу.
    
     Так, Пензу проехали. Петровск позади остался. Ещё километров сто, сто двадцать.
     Чёрт, и когда же они дорогу заасфальтируют. Плиты положили, а швы не заделали. Это всю "подвеску" размолотишь. Хотя, "больше газу - меньше ям". На "сотне" не так удары чувствуются.
    
     Вот и зарево огней над Саратовом. Ещё километров двадцать - и можно будет сестрёнок увидать. А может переночевать у них?...
     Ага, переночуешь, а утром уехать? Обидятся. Не поймут.
    
     Сейчас если прямо, то как раз на проспект Строителей выйдешь. А если налево, то до Хвалынска триста вёрст и там ещё тридцать до Возрождения. И ночь впереди. И спать уже хочется. А если в машине поспать, да поутрянке рвануть, то в Возрождение только к вечеру доберёшься.
     Дорога здесь вертлявая - как бы в какой овраг "не забуриться". Обидно будет на "финишной прямой".
     Всё, спать! Вон, в ту лесопосадку заеду и спать!
    
     Дорога на Хвалынск, на Возрождение вдоль Волги стелется. Городов, деревень вдоль дороги нет. Они ближе к Волге прижались или теряются в глубине степи.
     Трасса считается местного значения. Движения как такового нет. Местные только ездят. Ну, ещё автобусы междугородние.
     Едется легко, спокойно. С радостью на душе. Полный ассортимент того, зачем из Питера сбежал.
    
     Поворот на Вольск проехали. Хорошо. Значит, километров сто осталось. Скоро поворот на Хвалынск и "Здравствуйте, я ваша тётя!" - поворот на Возрождение.
     А Волга-то, Волга - вот она, рядом. Только с кручи съехать.
    
     К Возрождению асфальт так и не проложили. Но грунтовка без колдобин. Как будто её катком укатали. Метров шестьсот от поворота Второй городок раскинулся.
     Да-а-а! Не раскинулся, а развалился. Как будто торнадо прошёл. Вот здесь братья Таюшевы жили. А вот здесь мы тогда в шестьдесят первом.
     Даже стены и те обвалились. Лежат кучными рядами глинобитного мусора. Куда же народ подевался?
    
     А вот и Зона, где когда-то отец работал. Но Зоны нет. Есть только не выкорчеванные бетонные столбы ограждения и всё. "Колючку" и ту сняли. Ни бараков, ни забора. Как будто бульдозером сравняли.
   А может и правда сравняли? "Чтобы не было в России лагерей" - как Высоцкий пел когда-то.
    
     Посёлок ИТР живой кажись. Огороды прополоты. Картошка окучена. Во дворе, где Гордеевы жили, до сих пор георгины растут.
     А в этом доме наша семья жила. И сейчас кто-то живёт. В окнах занавески виднеются. Сарай новый построен. Туалет ближе к дому перенесли. Ну и правильно. За этим углом дома снега зимой всегда было мало. Не надо коридоры откапывать, как мы с Ленкой когда-то.
    
     Куда же податься? К Вовке или к Томке?
     У Вовки семья большая. Сам, жена, да детей двое. Правда, взрослые уже. Томка одна живёт. И дом у неё не меньше. Поеду к Томке. Авось не выгонит.
    
     - Здравствуй, Колыбасова! Можно к тебе?
     - Здравствуйте, - промолвила Томка, растягивая слова, не понимая ещё кто это у калитки стоит.
     - Так можно войти? Или как.
     - А Вы к кому? Не ошиблись ли часом? - спросила Томка, вытирая руки передником от земли, прилипшей при прополке огорода.
     - Ты, старая, сперва в дом впусти. Напои, накорми, баню истопи, а потом расспрашивать будешь.
     - Ой! Женька!... Сам мудак старый. У меня аж сердце захолонуло, как ты меня окликнул. Чего стоишь, мнёшься? А ну, заходь сейчас же. Как ты тут оказался-то.
     - Да вот, Тамара, не вынесла душа тоски по краям этим. Так припёрло, что бросил всё и приехал. Думаю хоть глазком взглянуть на всё, что было когда-то.
     - Ну ты и дура-а-ак на букву "М". И не лень было за "тридевять земель" в наше захолустье переться? Ну, ладно. Проходь в дом. Чего-чего, а водой тебя напою. С водою проблем не будет.
   Как же ты изменился. Полысел и седой совсем... А я тебя всё молодым помню. Помню, что сиськи мои тебе покою не давали. Теперь-то угомонился хоть?
     - Угомонился, угомонился. Не боись, непорочность твоя при тебе останется.
     - Ну, ладно болтать. Кушать будешь?
     - Ой, Томк, третьи сутки не жрамши. Всё водичкой пробавлялся. К тебе, родимой, спешил.
     - Хоре трепаться. Я тебе уже не та Томка, что ты знал. Не люблю словоблядства этого.
   И ещё вот что тебе скажу: хлеб - есть, картоха - есть, лук, маргарин ещё с советских времён завезённый. Ну и соль тоже. А больше и нет ничего. У нас магазин уже более года не работает. Так, ежели из Хвалынска что привезут. А в нём, в Хвалынске, магазины тоже все пустые. Так что не обессудь. Если с собой что привёз, на то и рассчитывай.
   А то вот хошь, картоху сейчас сварганю. Хошь жарёную, хошь варёную... А хочешь, и по-мордовски. Едал когда? Нет? Вот сейчас и попробуешь.
     - Слушай, Томк. Я там с собой продуктов привёз. Колбасы, да консервов разных. Их бы прибрать куда. У тебя холодильник работает?
     - Эка, хватился. Да, холодильник, как перестройка началась, отключённый стоит. Чего в него класть? Нечего. Держу как мебель. Я в нём шерстяные вещи, да валенки сложила. Чтобы моль не поела. А консерву мы в погреб спустим. Там хоть не холодно, но прохладно. Тащи, давай.
    
     Солнце уже земли коснулось, когда Женька с Томкой, так и не наговорившись, сготовили картошку по-мордовски. Но по порядку:
  
     1. Берёшь прошлогоднюю картошку средней величины. Сколько? Сколько в пузо влезет. И чистишь как для варки.
     2. Варишь до сыроварёного состояния.
     3. Шинкуешь лук репчатый. Много лука.
     5. Сыроварёную картошку сливаешь и пересыпаешь в чугунную утятницу. Присыпаешь луком. Сверху кладёшь пачку маргарина "Советский". (Маргарин развернуть).
     6. Закрываешь утятницу крышкой и ставишь в духовку до полной готовности. Перемешивая содержимое утятницы 2-3 раза.
     Подаётся на стол в закрытом виде к нарезанному ломтями хлебу и водовке, которую надо предварительно остудить под струёй воды из-под крана, пока картошка по-мордовски на стол не подастся.
     7. Снимаешь с утятницы крышку. А там...
     Шкварчащая в растопленном маргарине, коричневатая, с утушенным луком, с обалденным запахом и вкусом пИща мордовских Богов.
     Томка сказала, что такое только по праздникам готовится. И то не по всяким. Или если вот когда я приехал.
    
     Глава 12. Вечер встречи
    
    Темнота, укутавшая степь, усилила тишину в посёлке. Ни переклички петухов, ни тарахтения мотоциклов поднимающих пыль на всё еще не асфальтированной улице, ни задорного смеха пацанвы пришедших на смену тем, кто когда-то будоражил этот покой. Будоражил, не задумываясь о том, что будет потом - спустя годы, которые незаметно пролетят в их жизни.
     На скамейке, врытой в землю посреди палисадника выходившем на улицу, рядом с домом недавно обложенного белым кирпичом, сидели двое. Когда-то они учились в одной школе находившейся в Рабочем посёлке, что километров в пяти от посёлка со странным названием ИТР. В нём проживали они четырнадцатилетними. Тогда их объединяла беззаботность времяпровождения, а сегодня...
    
     Они и сами не понимали той общности, которая влекла их друг к другу. Скорее всего, это было одиночество, которое у каждого было своё.
     - Давай я тебе погадаю, - сказала Тамара, нарушив затянувшееся молчание. - Когда-то у меня это здорово получалось.
     - Это когда? Когда ты с цыганами по степям моталась? Вспоминаешь те времена?
     - Ой, Женьк, оставь. Не вороши прошлого. И сегодня в дрожь бросает, как вспомнится из той жизни. Сегодня задумаешься о том, что всё под откос рухнуло после тех посиделок у костра. И, что я тебя не послушалась, когда ты меня домой звал?
     Ну, давай руку. Мне самой любопытно узнать, что у тебя впереди будет.
    
     Женька улыбнулся про себя и протянул ладонь той, которая помнила его молодым, бесшабашным, много лет назад.
     Тамара взяла Женькину руку, приблизила ладонь к лицу, стараясь разглядеть в отсвете уличного фонаря излом линий, провела по ней пальцем и в недоумении вскрикнула:
     - Женьк, да у тебя ладошка как у принцессы на выданьи: нежная, мягкая, мозолЕй нет совсем. Ты кем работаешь-то?
     - Инженером в Дирекции строительства. Там тяжелее авторучки ничего не поднимают. Так что мозолЯм, как ты говоришь, взяться неоткуда.
     - Ох, и важный ты, наверное, на работе? Не могу тебя представить в пиНджаке, при галстуке. Небось, окажись я рядом, ты бы со мной и не поздоровался?
     - Брось юродствовать, Тамар. Если бы ты знала, как тоскует душа по степям, по посёлку нашему. Была бы моя воля, вмиг собрался и, не оглядываясь, примчался сюда.
     - Врёшь ты всё. Не променяешь ты жизнь городскую на то, что тебя тут ждёт. Здесь, дорогой мой, чтобы в сытости какой-никакой жить надо летом хребет на огороде поломать. Не взрОстишь картоху, капусту, свёклУ - так зимой ноги протянешь. А ещё и мясца захотца. А где его взять, если у тебя в сарае с пяток ярок не блеют, кролики по клеткам не сидят, куры не квохчут. А где куры, там и гуси, и утки...
     И за всеми уход нужЁн. А это труд. И труд физический. От него вмиг мазолИ на ладошках повыскакивают.
     К труду этому, жизни деревенской, привычку иметь надобно. А у тебя её нет. Ты как уехал из Возрождения в шестнадцать лет, так и расстался с жизнью нашей. Хорошо, что края родные не забываешь. Но только знай наперёд, что каждый твой приезд, лично мне, что "нож в сердце".
   Нет тебя, и жизня спокойно течёт. Пускай без всплесков, но и без тревог. А как ты объявишься, словно снег на голову, так посля твоего отъезда, не знай скока душа мается. Годы, когда мы молодыми были, вспоминаются. Не приезжал бы ты лучше.
    
     Такого откровения Женька не ожидал. Ему всё время казалось, что сверстники, которые и сегодня живут в посёлке, полны воспоминаниями о тех временах, когда их связывала дружба на долгие годы. И не задумывался он никогда над тем, что необходимость выживания в этом, удалённом от "шума городского", посёлке вытесняет из памяти друзей то, что Женька хранит "у сердца" до сего времени.
     И хоть остались в ИТР из сверстников двое - Тамара Колыбасова, да Володька Петров, но Женька рад был общению и с ними. Конечно, хотелось бы повидать и Бориса Бакулина, и Виктора Непочатых. Но один из них в Сызрани, другой в Хвалынске, а с этими городами его ничто не связывало.
     Его, жившего в Возрождении, будоражили воспоминания о том, как он впервые оказался в этих краях. О том, что он увидал, ощутил здесь. А всего этого было столько, что никогда не повстречаешь в благоустроенной жизни города. И это потому, что город есть город, а посёлок есть посёлок и никогда им не пересечься. Как не пересекутся Восток со своей мудростью и Запад со своим равнодушием к окружающему миру. А Возрождение, словно Мекка для мусульман, является для проживавших в нём местом встречи тех, кто и сегодня хранит в памяти то, чего не вычеркнуть из жизни.
    
    Эпилог
    
    Закончив писать, поставив последнюю точку в повествовании, Евгений Николаевич задумался:
    - Как назвать всё то, что он стремился донести до читателя?
  
  В литературной работе должен быть тот, кого величают 'Главный Герой'. Таков закон в написательстве. Но рука не поднималась назвать роман именем того, о ком написал. Почему?
    
    Потому, что если бы ни отец, ни те полтора года, которые он с ним прожил, то
  никогда свет не увидал того, что разместилось на страницах написанного. И никогда люди не узнали столь неказистую историю Женьки. Он пропал бы в небытии, как многие из тех, кого он считал друзьями.
    
    Да будет так! Пусть роман называется 'Отец' и никак иначе.
  
  
  С.Пб. 2013-2018.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"