Аннотация: до нашей дружбы оставалось совсем немного
"Только от нас зависит - какими будут наши дети."
(я сказал!)
За два дня до начала занятий, зашёл на заочный факультет узнать об изменения в институте - что новенького, расписание занятий. Всё это можно было увидеть на большом информативном панно, закреплённом на стене и протянувшемся на несколько шагов. Здесь было всё, что надо. Особое место уделялось информации о приглашениях на инженерную службу во всяческие организации города. Именно здесь я увидел объявление о том, что требовались инженеры и техники в "Отдел генпланов и транспорта" проектного института, в котором я работаю. И из которого, жизнь диктует, надо уходить в поисках более высокого оклада. А, что делать?
"Балтийский судостроительный завод им. Г.К.Орджоники́дзе
приглашает студентов заочного отделения на должность
начальника смены железнодорожного участка
транспортного цеха завода.
Обращаться в Отдел кадров завода"
- "По-моему - это само провидение улыбнулось мне, идя навстречу", - решил я и, быстренько, переписав расписание на ближайшую неделю, выскочил из здания ЛИИЖТа. Балтийский завод устраивал меня тем, что был в пешеходной доступности от моего дома. А это уже о многом говорило.
Ознакомившись с моими документами, кадровик, потеребив подбородок, произнёс:
- Ну, что же - по документам Вы нам подходите. Но почти уверен, что работать в коллективе цеха Вам придётся тяжеленько. Вы там единственный с высшим, хотя и незаконченным, образованием. Будем надеяться, что Вы умеете находить компромиссы. Вот Вам пропуск - идите знакомиться с предприятием, людьми, с обязанностями. И пусть Вам сопутствует удача.
Балтийский завод, а попросту "Орджо", являлся крупнейшим заводом в городе после Охтинского. И, как мне сказали на его территории, крупнейшим судостроительным заводом в Союзе ССР, а может быть и в Мире. Он расположен в устье реки Невы и протянулся от Финского залива до Горного института на её берегу. А это пять автобусных остановок. Ширина его территории, как говорят корабелы - "на мидели", более двух километров. И вся эта площадь испещрена железнодорожными путями, переулками, улицами, проспектами, расположенными между корпусами всевозможных цехов. Вот обеспечением этих цехов мне и предстояло руководить. Не слабо, да?
Однако, чтобы этим заниматься в полной мере, надо было изучить на заводе всё до мелочей. Дабы, командуя машинистами тепловозов, не послать их не по тому адресу да ещё не с тем грузом. Но, прознав о моём незаконченном высшем, никто не соглашался помочь мне правильно сориентироваться на первых парах руководящей деятельности. Все пришлось постигать самому, и это было началом конца моей карьеры, а, следовательно, и высокого должностного оклада.
Как же свободнее мы вздохнули с женой, сразу после первой получки. Уже через месяц с небольшим, она подкатывала к дому детскую коляску полную всевозможными покупками, ведя за руку нашего сынишку. Я же, пока они прогуливались по магазинам, сидел за секретером и, выжимая из себя последние соки, старался хоть что-то подготовить для сдачи во всё накапливающимся долге перед институтом. На занятия не ходил - незачем. Мне было стыдно перед преподавателями, которые видели во мне окончательно отставшего студента и не понимали - зачем я ещё вхожу в аудитории.
Работа и институт настолько придавили всё моё существование, что говорить о дружбе с сыном не приходилось. Редко, очень редко у меня появлялись минутки для общения с ним. А этого, конечно же, было мало для налаживания отношений, на которые я рассчитывал. Поэтому сынишка целиком и полностью доверился мамочке, бабушке и деду, которого он, с серьёзным выражением лица, называл своим другом. Мне оставалось только молчать.
И всё-таки наше благосостояние росло. Супруга, даже не работая, стала позволять себе некоторые излишества: модные брючата, блузочки, кофточки, помадки и всякую дребедень, без которой они, женщины, не мыслили себя в кругу своих подруг, или, просто, на улице. Я был рад этому, чувствуя, что с обязанностями "добытчика" у меня стало получаться. Одно тревожило меня - куда девать сына летом? Опять рассчитывать на помощь родителей жены мне было крайне неловко. А со своими родителями, из-за дачного конфликта в прошлом году, я прекратил всяческие отношения и нисколько об этом не жалел.
Кафедра инженерной геодезии была одной из самых мною любимых. Мне, после изучения этой науки, думалось, что если бы я не решил посвятить себя мостостроению, то стал бы, обязательно, геодезистом. Мне рисовались картины, как я в глухой тайге, или под жарким солнцем пустыни, с теодолитом, в штормовке, в кирзовых сапогах, размечаю километр за километром известную только мне трассу, которую еще не скоро нанесут на карту нашей Родины. Геодезия - это жизнь в палатках, это небольшой коллектив сплочённых людей, это тоска по дому, это радости встреч после длительных разлук. Как же я мечтал об этом...
Свои зачёты и экзамен по теории и практическому курсу я сдал ещё в прошлом году. Но я любил заходить на эту кафедру. Мне было радостно подержать в руках кипрегельные трубы, разглядывать фотографии аэросъёмок, полистать топографические карты местностей, в которых был, сравнивая их с запечатлевшей памятью. Моё присутствие на кафедре не возбранялось, и я перезнакомился со многими преподавателями, которые с охотой рассказывали о жизни геодезистов.
И вот однажды, заведующий кафедрой, профессор Малышев, обратился ко мне с вопросом - нет ли у меня на примете не старой женщины, согласившейся выехать на всё лето на геодезическую базу в посёлке Толмачёво? Зарплата, правда, не высокая - согласно штатного расписания; обязанности - обеспечивать студентов геодезическим оборудование во время прохождения ими практики. Я тут же предложил свою жену, сообразив, что тем самым мы "поимеем двух зайцев".
Супруга, вначале, разволновалась, что не справится, но, узнав от меня обо всех прелестях пребывания в сосновом бору, на берегу речки Оредеж, то, что ей, на всё лето, будет представлена двухкомнатная квартира, в которой хватит места и ей с сыном, и её родителям - согласилась. Так был решён ещё один глобальный вопрос в нашей жизни. Решён, правда, на очень короткий срок - всего одно лето. Но мы на долгие перспективы и не замахивались. Для нас наиважнейшим было окончание моего института. А там можно было и похулиганить с перспективами. Ведь мы были совсем молодые люди.
Всё сложилось так, как я жене и рисовал о её пребывании на геобазе. Сынишка был обеспечен пребыванием за городом, супруга не обременительной работой, тёща и тесть отдельной комнаткой в двухкомнатной квартирке с прихожей. Это было первое из доказательств всем и себе самому, что могу обыгрывать житейские ситуации.
Сам я продолжал сдавать в институте то, что успевал готовить для сдачи. Править службу на железнодорожном участке, так и не ставшего мне родным, завода. Меня, даже, раздражала надпись на фасаде административного здания: - Мой завод - моя гордость!
По-моему она и до сих пор там маячит, хотя сам завод давно "дышит на ладан".
А причиной тому были, так и не сложившиеся отношения со сослуживцами, равных по рангу и, через них, с начальством. Помимо того, что я обошёлся без их помощи при внедрении себя на должность, требующей знать многие технологические процессы, я не имел возможности участвовать с ними в посиделках после рабочего дня, которые проводились чуть ли не ежедневно. От всего этого меня нарекли гордецом, человеком не компанейским и многие из них находились в состоянии тревоги от того, что видели во мне "доносчика". Я ни в чём и никого не переубеждал. Мне было не до этого. Но в силу молодости своей я и предположить не мог, что первая моя оплошность по службе, обернётся против меня. Изменив в моей жизни всё и, в первую очередь, уже стабильное семейное благополучие. Так оно и произошло. Но случилось это поздней осенью, когда все мои товарищи по институту учились на пятом, предпоследнем, курсе. Я же, еле-еле рассчитался с "мелочёвкой" за курс четвёртый.
Ну, а пока - на улице стояло лето, которое, я уже тогда это знал, было как "маленькая жизнь". И прожить её надо было так, чтобы не было горько долгими зимними вечерами.
Я приезжал на геобазу через трое суток, отработав ночную смену. Электричка до станции Толмачёво шла более часа, так что выспаться времени мне хватало. Потом на автобус и минут через двадцать я обнимал жену, целовал сынишку, здоровался с тёщей и тестем. Всё было замечательно. Вот только характер работы у супруги был таков, что ей безотлучно приходилось находиться в лабораторном корпусе.
Вадик всё это время проводил с дедушкой и бабушкой. Иногда они уходили в лес пособирать ягоды и ранние грибы. Тут выявилась удивительная способность у внука замечать во мху грибы раньше, чем его видели пожилые люди. Он приседал у очередной находки и, указуя пальчиком подзывал бабушку, громко повторяя: - Гриб, гриб. Бабушка подходила, хвалила внучика и забирала дар леса, если гриб был съедобный.
Ближе к вечеру я чистил картошку, привезённую с собой, и бабушка тушила её с грибами, не переставая вслух удивляться способностям своего внука.
Завтракали и обедали мои родственники в преподавательской столовой, в которой готовили очень даже прилично. Для получения очередной порции съестнова, необходимо было передать "подавальщице" талончик институтского образца. Талончики персонал получал в бухгалтерии и они отличались от студенческих тем, что штампик на нём был красного цвета. У студентов штампики были чёрные.
С моим приездом, Вадик передавался мне на полный пансионат. Бабушка и дедушка отдыхали тем, что были предоставлены сами себе. Я же, брал на складе велосипед, привязывал к раме подушку, усаживал сына и мы уезжали в лес, на поляны, где в изобилии росла лесная земляника. Вадик, после того, как я показал ему ягоду и дал попробовать, ползал на четвереньках и насыщался. Насытившись, он срывал несколько штук, подходил ко мне семенящей походкой, протягивал раскрытую ладошку и повторяя вслух: - Мака, мака, - заставлял меня съесть его подарок. Вот, наверное, именно с этого момента начала зарождаться наша дружба.
Ещё мы, всей семьёй, ездили, в ближнюю деревню. Она находилась в лесу, километрах десяти от геобазы. Вадик, как всегда, усаживался на подушку, впереди меня, жена - на велосипедном багажнике. А я сидел посередине и крутил педали. Наши поездки были вызваны тем, что там всегда можно было купить свежего молока у хозяек, самодельного творога, сметаны. Нечего и говорить, что этот продукт предназначался только для Вадика. А он и не отказывался - уплетал всё за обе щёки. В результате лета наш сын значительно окреп, у него, увеличилась грудная клетка, сошла детская припухлость с лица, и он стал всё больше и больше похож на всех нас сразу. Было в нём что-то и от меня, и от мамы, и от его дядек, которые давно уже жили своими жизнями, и от бабушки с дедушкой. Никого наш сын не обделил своей внешностью. Он и характером был такой, что не любить его было невозможно - никогда не капризничал, не закатывал истерик, не был упрямым, а всегда вслушивался, что ему говорят. Он поражал всех своей рассудительностью и примерным поведением. От этого многие студентки обращали на него внимание и всячески баловали его. Он безбоязненно уходил с ними в лес, на прогулки, после того, как получал на это разрешение.
Наблюдая за этим душа моя радовалась. Только одно мне было непонятно: как могли мои родители отказаться от такого прелестного внука? Почему для них собственная дача оказалась важнее наших родственных отношений? "Ну, ничего, - думал я, рассуждая сам с собой. - Время покажет, насколько вы были правы". И время показало - они ушли в мир иной в одиночестве. Мать скончалась в интернате для престарелых, куда её определил отчим, будучи уже не в состоянии за ней ухаживать. А как ушёл из жизни тот, который предал меня и мою семью - я и не знаю. Не было меня на его похоронах. Но знаю точно, что радости от внуков они так и не испытали.
"А как у меня сложатся отношения с внуками? Смогу ли я, с гордостью, как это делал дедушка моего сына, назвать их своими друзьями?", - эта мысль промелькнула в моей голове и растворилась в далёком будущем. Впереди у меня была другая задача: - Как сделать, чтобы сын видел во мне того, кому можно полностью доверять? Пока я видел то, что для него мама была на первом месте. И это вызывало некоторое чувство ревности. Я очень опасался, что мои хлопоты о жене, сыне заберут у меня столько времени, что его не останется на общение с дорогими мне людьми. Пока я не видел возможности приблизить их к себе. Для этого нужно быстрее рассчитаться с институтом.
Приехав в очередной раз на геобазу я застал Вадика в кругу студенток у крыльца дома в котором располагалась моя семья. В окошке промелькнул силуэт тёщи, которая, завидев меня, поспешила навстречу. Она вышла на крыльцо и хотела обратить внимание Вадика на меня, но я отрицательно помахал рукой, наблюдая со стороны, как сын рассказывает студенткам стихотворение "Тараканище":
... Он рычит, и кричит,
И усами шевелит:
"Погодите, не спешите,
Я вас мигом проглочу!
Проглочу, проглочу, не помилую".
При этом Вадик делал такое страшное лицо, что смотреть без смеха было невозможно. Студентки покатывались от хохота, а Вадик продолжал со всей серьёзностью:
...Звери задрожали,
В обморок упали.
Волки от испуга
Скушали друг друга...
При этом сынишка открыл широко рот и сказал: - Ам-м-м! Девчонки, которые были для Вадика тётеньками, уже не смеялись, а визжали от хохота.
И тут он увидел меня, стоящим чуть поодаль. Сынишка улыбнулся широко, как будто ему самому было смешно от того, как "Волки от испуга скушали друг друга", и кинулся ко мне навстречу. Повиснув у меня на шее, он торопливо целовал меня ничего не говоря. После нежностей, я спустил его на землю и спросил: - А где мама?
Вадик, преданно глядя мне в лицо, махнул в сторону лабораторного корпуса. Мы взялись за руки и зашагали туда, где работала наша мама.
- Давай будем её звать, - предложил я сынишке. - Чтобы она слышала. Что это мы идём.
- Давай, - согласился Вадик. - А как?
- Очень просто. Кричи вместе со мной: - Мама Лиля моя-а-а!
Сын, вдруг, остановился, глянул на меня сердито, и, топнув ножкой, с обидой в голосе сказал: - Не правда. Мама Лиля - моя мама, а не твоя.
Мне стало обидно от таких слов, но я улыбнулся и сказал: - Хорошо. Кричи один, что мама Лиля твоя.
И над всей территорией геобазы, заглушая гомон студентов, щебетание птиц и отдалённые звуки уличного динамика, разнёсся детский клич:
- Мама Лиля моя-а-а!
До нашей дружбы с сыном оставалось совсем немного.