Четверг. Восемнадцатоеиюня

Утром, хорошо выспавшись, сладко потянувшись и ещё некоторое время полежав в постели, Анна встала и пошла на кухню. По её предположению там, на диване, должна была спать сестра. Но, на кухне вместо Риты она обнаружила незнакомую женщину, совершенно голую, занимавшуюся зажиганием спичек и палением волос на ногах. Причём для удобства процедуры незнакомка, чувствовавшая себя на чужой кухне по-домашнему, ставила обрабатываемую ногу на табурет, туда же, рядом со ступнёй, складывались отгоревшие спички, которых собралось десятка три.

Отвлекаясь от своего занятия, но, не снимая при этом ноги с табурета, незнакомка обернулась и осмотрела первым делом ноги вошедшей.

- Тебе хорошо, не растут,- сказала она и тяжело вздохнув, стала оправдываться. - Конечно, есть мази, гели специальные, машинки электрические, бритва, наконец. Но, народное средство верней.

Говоря про народное средство, незнакомка, для наглядности, потрясла коробком в воздухе.

Уловив во взгляде Анны нечто среднее между испугом и вопросом, она постаралась её успокоить, а заодно и представилась.

- Марго скоро придёт. Меня не бойся, я её подруга. Зовут Ольгой.

Рита действительно скоро пришла и принесла с собой сумки-пакеты, набитые, за редким исключением, заграничными продуктами.

Принесённое Ольга наскоро просмотрела и из всего изобилия выбрала синюю, килограммовую, банку осетровой икры и белые жестяные банки с пивом.

Приготовленные вчера вечером Анной макароны, были так же востребованы для завтрака. Ольга, одевшись, подогрела макароны и предложила их Анне, вприкуску с чёрной икрой. При этом рекомендовала всё это запивать пивом. Уверяла, что нет ничего вкуснее. От пива Анна отказалась, а макароны с икрой ела и смотрела на сестру, которая слушала гостью, разинув рот.

Гостья, слегка захмелев, то и дело поправляла волосы на голове и трещала, как сорока. Ей не понравилось, что Рита вернулась в тёмных, солнцезащитных очках.

- Зачем очки надела? Муж мой синяков наставил?

- Да, нет. Для красоты, - смеясь, ответила Рита.

- Что же это за красота такая? Глаза - самое прекрасное, что есть у дамы,- прятать за чёрными стёклами? Слепые, наверное, придумали. Только от них такая мода могла пойти. А,всё из-за того, что кавалеров настоящих не осталось. Теперь такое время, что всякий мало-мальски себя уважающий мужчинка бежит или давно уже убежал. Оглянитесь, посмотрите вокруг, кто остался? Что, извиняюсь за выражение, осталось? Это же позор! Не умеют ничего. Не знают элементарного, простейшего. Не знают даже того, что дамам нужно дарить цветы букетами. Огромными, неподъёмными букетами.

Рита, не выдержав, прыснула смешком и попыталась что-то вставить в быструю, как стремнина, речь гостьи, но та ей этого сделать не позволила и продолжала, как бы на ходу сообразив, что ей хотели сказать.

- Хорошо. Пусть воруют, если они нищие. Даму это не должно интересовать. Что ж, по-твоему, он придёт без цветов, скажет- извини, денег нет? Да, он придет и скажет. Это по-русски. Но, не пройдёт! Я ему на это так отвечу. Хорошо, у тебя мало денег или нет совсем. Но, ты мог купить один цветок? Один, но такой, чтобы стоил целого букета? Я это так понимаю. А,что проку в трёх согнутых гвоздичках? Хорошо, что ещё ума хватает по две не дарить. Ну, правда, подруги? Ну, что за радость для дамы эти гвоздички, или несколько средненьких роз, непонятных? Не то розы, не то цветки шиповника дикого. Я бы на месте тех дам, кому такие подносят, этим букетом да по физиономии. И, в цветовой гамме, никто не разбирается. Идёт парочка, она несёт в руках такие бордовые, что разве только старухе прилично дарить. Кто их только выдумал, эти бордовые розы? Они же почти чёрные! Фу, какая мерзость! Только на могилу, а они- избранницам!

Взяли привычку жёлтые дарить, дубы стоеросовые! Жёлтые и белые- это цветы для интерьера. Спокойные, приятные цвета, в крайнем случае, со значением, к разлуке, можно послать. Но, как это так, в знак симпатии, любимой женщине взять и дарить жёлтые розы? Ужас! Кавалер остался необразованный, такой, что дамой здесь лучше и не быть. Зря, Марго, улыбаешься, ничего не выдумываю, всё чистая правда.

То дарят, как девочке семнадцатилетней, нераспустившиеся бутоны. То разухабистые, перецвет, как столетней. Тебе с сестрой здесь жить, ещё не раз столкнёшься. Явсё это так болезненно переношу, так близко принимаю к сердцу, что не хочу об этом даже и думать. Но, как не думать, когда сталкиваешься с этим на каждом шагу? Ну, не буду. Не буду. Да, Марго? Не будем об этом думать? Давай не будем, чтобы не расстраиваться. Ипоследний совет. Никогда не переодевайтесь при мужчине. Заведите ширмочку или просите отвернуться, не смотреть. Хорошенько запомните, это первое правило. Разве, когда сами попросят, чтобы при них, тогда можно. Ну, это отдельный разговор.

- Нет, значит, правил без исключений?- Вставила, наконец, Рита своё слово и, торопясь, сбиваясь, рассказала о том, как в институте одна студентка, при всех, грозилась отравиться, если муж от неё уйдёт.

- Все смеялись над её слезами. Над её наивностью, - говорила Рита.- Не понимаю, как можно так унижаться, должна же быть какая-то гордость женская?

- Гордость, нужна той, которую любят, - необыкновенно серьёзно и грустно заговорила вдруг Ольга, - а той, которую разлюбили, она ни к чему. Смешно даже гордой быть, когда тебя бросили. Поверь, Марго, не до того. Не осуждай. Какая тут к чёрту гордость, когда земля из-под ног уходит? Я тоже в своё время на коленях ползала, рыдала, за брюки, за полы плаща его хваталась, как собачка беспомощная. Целовала грязь на его ботинках, следы на полу. Всё это, со стороны, вроде как ни к чему, ведь поздно, ничего не изменить, не вернуть. Но я это делала не для него, не для людей всё это наблюдавших, а для себя. Чтобы с ума не сойти, не умереть на месте. И поверь, что в такие минуты только это от гибели и спасает. Слабые мы, бабы, жизнь в нас еле теплится. Нас надо беречь, прятать от ветра, а этого никто не понимает.

Ольга позавтракала и ушла. Закрыв за ней дверь, Рита вернулась на кухню и стала объяснять сестре ситуацию.

* * *

Стоя на единственной дороге, ведущей к остановке, Максим и Назар поджидали известную особу.

- Вот она, не оборачивайся, - сказал Максим, глядя другу за спину.- Спешит, не подходящий момент.

- Другого не будет. Подойди. Нет - так нет. Не убьёт же, а станет кричать- убежим.

Обернувшись через некоторое время, Назар увидел Максима, стоявшего рядом с холёной, нарядно одетой и модно причёсанной женщиной. Максим говорил с ней спокойно, как с приятной соседкой. Назар даже позавидовал его умению так общаться с незнакомыми людьми, да ещё тогда, когда так много от них нужно. В процессе разговора, Максим часто показывал рукой в его сторону, после чего она о чём-то спрашивала, снисходительно улыбаясь.

Разговор их был недолгим и закончился вырванным блокнотным листом, на котором женщина прежде что-то написала. Она хотела писать ручкой, но ручка перестала работать. Не растерявшись, долго не думая, она достала губную помаду, и ею, как карандашом, очень ловко расчеркнулась.

Проходя мимо, холёная остановилась и сказала:

- Здравствуйте, Назар, меня зовут Ольгой. До скорой встречи.

Добавив к этому прощальный жест рукой и слово "Чао", она побежала к остановке, цокая каблучками по асфальту.

- Чао-какао,- зло прошептал Назар, глядя ей в след и, сплюнув через щель между зубами, спросил у подошедшего Максима, о чём он с ней так долго говорил.

- Ни о чём. Объяснил, что нам нужно. Спросила, имеем ли об этом представление. Ещё спросила, сколько лет, как тебя зовут и сколько было женщин. Сказал, что ни одной. Над этим посмеялась, сказала "хорошо", написала рабочий телефон и просила, чтобы в два часа ей позвонил.

- Сегодня чтобы в два звонил?

- Да.

- Что ни одной, ты зря сказал. Смеялась, говоришь?

- Да нет. Не то, чтобы смеялась. Мне показалось так. Апочему зря?

- Не знаю. Чёрт с ней. Позвонишь?

- Конечно, позвоню.

Максим смотрел на блокнотный лист с телефоном, написанным помадой. Это был пропуск в неведомый мир, полный новых, неизвестных ощущений.

* * *

Когда Ольга ушла, Рита, закрыв за ней дверь, вернулась на кухню и стала объяснять сестре ситуацию.

- Она с мужем развелась, но живёт с ним в одной квартире. Супруг вчера нарезался, грозился её убить. А на самом деле он тряпка. За продуктами сегодня ходила, он мне руки целовал, просил, чтобы я Ольге передала его извинения.

Убить не убил бы, но случайно задеть мог. Был бы синяк или ссадина, а Ольга за американца замуж собралась. Зачем рисковать? На старикашке женится. Не из простых, какой-то там чего-то профессор. Представляешь, у него на теле нет ни одного волоска? Совсем ни одного, нигде. Ни на голове, ни на руках, ни под мышками. Такие вот бывают американские профессора.

Ольга в гостинице "Космос" в варьете работала, а сейчас переводчица. Апознакомила меня с ней подруга Жанка. С Жанкой вместе поступали. Её в Щуку взяли, а меня в ГИТИС. Помучили её, помурыжили, и после первого курса отчислили. В"Космосе", у Ольги, пришлось ногами дрыгать, зато теперь устроена. Ольга ей мужичка нашла, не американского, но тоже в возрасте и богатенького. Она добрая, Ольга. И, эта квартира её была, она снимала, уступила мне. Что ни попросишь- пожалуйста. Вот икрой покормила. Да, сколько всего ещё оставила.

Давай, заканчивай с едой и пойдём. Пора старуху встречать, - закончила Рита, вставая из-за стола и закуривая.

- Какую старуху?- Удивилась Анна.

- Насчёт отрывка твоего. Правда по сто рублей берёт за подготовку, но дело знает. Готовит хорошо.

- А, без неё нельзя?

- Нельзя. Яне режиссёр. Нужен педагог, понимаешь? Старуха эта и меня готовила. Не пожалеешь. Деньги с собой привезла?

- Двести рублей.

- Хватит на всё.

На остановке, ожидая педагога, Рита рассказывала о ней.

- Старуху зовут Зинаида Кононовна, фамилия Пистолет. Вот-вот, к тому и сказала, чтобы при ней не хихикала. Она обидчивая, злая, затаит- не вытравишь. Сгонором старушонка, табак жуёт, матом ругается. Длинную жизнь прожила, много видела. Расскажет, как с Завадским выступление "Комеди Франсэз" смотрела, как он плевался, ругал их цирком, а после спектакля вышел на сцену и со слезами на глазах сказал, что ничего лучшего не видел. Расскажет о той знаменитой репетиции, когда Станиславский "думал", а ученики по одному бегали звонить домой, успокаивать домашних, и сидели всю ночь, не осмеливаясь уйти. Расскажет, как "Современник" хотели закрыть и как студенты его отстояли. Всё это, скорее всего, выдумки, она слегка, что называется, со странностями. Но, не беда. Главное, дело знает. Вот, кстати, и она.

Из автобуса вышла женщина, нисколько не похожая на старуху, какую Анна успела себе представить со слов сестры. Это была невысокая, слегка полноватая, румянолицая особа с толстым неровным носом и озорными глазами. Одета была в серое габардиновое пальто, служившее, судя по виду, бессменно долгие годы, чёрную шляпу, ставшую от времени бурой и мужские полуботинки. Вруке держала тряпичный зонт, на который опиралась, как на трость.

- Ну, здравствуй, моя прелесть! Хороша! Отлично выглядишь!- Обратилась она к Рите, целуя и обнимая её. - А эту красавицу откуда взяла? Ты о ней говорила? Представь её мне. Как зовут?

- Сестрёнка моя младшенькая, Анюта.

- Нюша? Нелли буду звать. Ты, ангел, не обидишься, - спросила она у Анны, - если я стану называть тебя Нелли? Анюта, Анэля, не всё ли равно? Правда? Позволишь мне эту блажь? Ну, вот и славненько. Маргарита, автобусная остановка место опасное, здесь могут оскорбить и унизить. Веди, нас с Нелли, в свои хоромы.

Всю дорогу, от остановки до дома, подобно ушедшей Ольге, Зинаида Кононовна, без умолку трещала.

- Нелли, - говорила она, обращаясь к Анне, - тебе сказали, что я- Пистолет? Да? Ха-ха! Превосходно! Но ты, дитя, не бойся. Я не стреляю. Это фамилия не родительская, а моего последнего. Так сказать, бывшего. Впрочем, согласись, есть и в ней, что-то уху приятное. Пис-то-лет! Ведь, правда? Правда? Ха-ха. Вот и славненько.

Придя в квартиру, Зинаида Кононовна отослала Риту в булочную, купить ей хлеба домой, а сама села на диван, стоящий на кухне у окна, попросила Анну встать так, чтобы солнечные лучи её хорошо освещали, и велела что-нибудь почитать. Сама же стала, с какой-то болезненной жадностью вслушиваться в каждое её слово, всматриваться в каждый её жест.

Анна, по совету ушедшей за хлебом сестры, читала письмо Татьяны.

- Так, так. Хорошо!- Восторженно крикнула Зинаида Кононовна, сразу по прочтении, и, требуя к себе немедленного внимания, дважды хлопнула в ладоши. Но тут же, забыв о том, что хотела сказать, облокотилась на спинку дивана и тихо, для себя, повторила: "...Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать".

Опомнившись, обращаясь к Анне, она заговорила:

- Я буду с тобой работать. Знаешь, я работаю не со всеми. Берусь только за тех, чья звезда мне ясна. Вком полагаю видеть будущую актрису. Не улыбайся, голубушка. До звезды тебе ещё далеко. Но, кое-что от звёздочки в тебе есть, и мы попробуем это развить. Маргарита сказала, что тебя допустили на конкурсное прослушивание, она известная погремушка, скажи мне сама, так ли это?

- Да.

- Очень хорошо, - сказала Зинаида Кононовна, действительно этому обрадовавшись. - Мы тебя подправим, вооружим басенками, сильный отрывок сделаем и смело явимся на конкурс. Тебя сестра предупредила об оплате?

- Да.

- Славненько. Вот. Атеперь я должна сделать тебе признание. Со всех я беру за подготовку по сто пятьдесят рублей, но так как ты мне понравилась, с тебя возьму всего сто. Как? Согласна?

- Да.

- Вот и превосходно. Всё "да" и "да". Но это хорошо. Скромность тебе к лицу. Забыла предупредить. Деньги я беру только после того, как мой птенец поступает в институт. Так и только так. Только на этих условиях я договариваюсь со своими учениками.

Зинаида Кононовна вдруг замолчала, задумалась, сделала озабоченный вид и, проницательным взглядом ощупывая Анну, тихо спросила:

- А у тебя есть деньги, чтобы по сто рублей мне платить?

- Есть, есть, - стала успокаивать её Анна.

- Деньги-то, небось, мамкины?- Не успокаивалась Пистолет. - Нет, мои. Яих заработала. После школы с ребёнком сидела, мне за это платили.

- Молодец. Умничка. Приятно слышать, - успокоилась наконец учительница и тут же сказала. - Тогда дай мне вперёд. Понимаешь, у меня небольшие трудности.

- Конечно, конечно. Возьмите, - сказала Анна, прерывая объяснения и протягивая сто рублей.

- Спасибо, - поблагодарила Зинаида Кононовна, неприлично быстро пряча полученные деньги. - А, знаешь, ты талантливее сестры. Сней я намаялась в своё время. Понимаешь, нет в ней главного. Не чувствует гармонии. Бывало, выйду из себя, сниму с ноги ботинок и швырну в неё. А, она подберёт, несёт его мне и говорит: "Бросайте ещё, только не сердитесь". Когда она в институт поступила, я в больнице находилась. Сосед у меня пьянчужка, хам, я с ним повздорила, а он взял, да голову мне сковородкой проломил.

Долгая история, неприятно вспоминать. Что же ты думаешь? Лежу в палате, дверь открывается, входит Маргарита. А, в руках у неё охапка живых цветов. Ятак и обалдела. Аона рассказывает: "Иду с букетом по улице, все на меня оглядываются". Ятогда её хорошенько отругала. Транжира она. Любит деньгами сорить. Этого я ей тогда конечно не сказала, ты и теперь не говори. Ане сказала потому, что всё равно бы не поняла и даже слушать не стала. Лучше бы соков принесла, да и у самой бы деньги ещё остались. Ты, Нелли, смотри за сестрой. Хорошенько смотри. Слышишь? Где же Маргарита? Она просила, чтобы я поработала и с ней, ну да не сегодня. Сегодня времени нет. Ясегодня, Нелли, пойду. Так сестре и передай, что ушла. А, завтра приду и буду с вами работать. Хлеб мой съешьте, я себе по дороге куплю.

В этот момент Рита вернулась из булочной и, узнав, что с ней и с сестрой будут работать завтра, сказала:

- Зинаида Кононовна, не отпущу, пока не отведаете моего грибного супа.

- Плутовка, - рассмеялась Пистолет и, подойдя к Рите, обняла её и поцеловала. - Знает, что грибной мой любимый. Ну что же, давай, накрывай на стол, будем с Нелли суп твой пробовать.

За супом Зинаида Кононовна размякла, глаза её осоловели.

- Очень вкусно,- говорила она. - Я, как ни стараюсь, никогда такого не получается. Маргарита, отдай секрет.

- Всё очень просто. Готовится мясной бульон...

- О! Я так и знала! А я без бульона. Этот на мясном?

- Да. Сердце говяжье отварила.

- А-а! Вот он, главный секрет. Не мясной, Маргарита, а сердечный бульон нужен. Так, Нелли? Я права, Маргарита? Для хорошего супа обязательно нужен сердечный бульон!

Провожать Зинаиду Кононовну, по собственной просьбе учительницы, отправилась Рита.

- А ты отдыхай. Нечего по улицам лишний раз мотаться, - сказала Анне Пистолет. - Не ровён час на хулиганов наткнёшься. Их много здесь. Москва- опасный город. Возьми лучше книжку, сиди и читай.

На этом Анна с Зинаидой Кононовной и распрощалась.

* * *

Утром Фёдору позвонил Степан, сказал, что сегодня к полудню им необходимо быть у дяди.

- К полудню, так к полудню, - нехотя ответил Фёдор, понимая, что после бессонной ночи ему и днём не придется спать.

Дом, в котором со слов Степана жил его дядя, Корней Кондратьевич Черногуз, Фёдору был известен и находился в пяти минутах ходьбы, на Козловке.

Козловкой, по названию одной из улиц, величали и весь посёлок, утративший собственное имя. Чудом сохранившийся в центре индустриального района, посёлок продолжал жить тихой и размеренной жизнью, своим укладом.

Окружённые глухими заборами, с садами и огородами, стояли и радовали глаз бревенчатые дома. Из-за заборов лаяли собаки, а по улицам мирно бродили козы. Людей козы не боялись и в жаркие летние дни бесстрашно подходили к колонке, утолить жажду. Пили из не просыхающей лужи.

Дом, в который направлялись Степан и Фёдор, был на Козловке самый красивый. Неимоверных размеров, построенный в форме сказочного терема, он поднимался на три высоких этажа, был крыт медью и ни собак, ни коз возле себя не терпел. В детстве, шагая через Козловку к ближайшему кинотеатру, Фёдор всегда засматривался на этот терем. Но, сколько ни старался, никогда не замечал в нём хоть каких-нибудь признаков жизни. Окна, выходящие на дорогу, всегда были зашторены и не единой души вокруг. Мог ли он тогда предположить, что будет когда-то приглашён в этот таинственный дом самим хозяином? Нет. Даже мысли такой не могло зародиться.

Однако войти через парадное крыльцо не удалось Фёдору и на этот раз. Не доходя до терема, Степан сказал: "сюда" и друзья свернули на улицу, проходившую параллельно той, на которой стоял дом-красавец. Подняв голову и увидев в синем небе воздушного змея с длинным, красным хвостом, Фёдор подумал: "Неужели ошибся? Нет, не мог. Второго дома в три этажа на Козловке нет".

- Мы с чёрного хода, - сказал Степан, как бы отвечая на его мысли.

Он смело подошёл к крепкому, глухому, двухметровому забору с табличкой: "Осторожно, злая собака" и повернув ручку самодельного замка, открыл калитку. Молча вошли. Шли мимо пустой собачьей конуры, мимо одноэтажного бревенчатого дома, не подававшего признаков жизни, обходили фруктовые деревья и по тропинке, очень скоро, подошли к терему с тыльной стороны, которая так же, как и фасадная, была безлюдна и тиха. Но, когда друзья, выйдя из сада, оказались на усыпанной гравием площадке, у самого дома, то прямо как из-под земли, перед ними появился молодой поджарый мужчина лет тридцати пяти, одетый в дорогой спортивный костюм и спортивную обувь. У него были светлые глаза, казавшиеся тёмными и три неестественно белые, будто седые, ресницы, заметно выделявшиеся среди других и при первом же взгляде на лицо, привлекавшие к себе внимание.

Взгляд он имел холодный и голодный, как у дикого зверя. Голова поворачивалась только вместе с туловищем, шея не работала. Был похож на волка, которого Фёдор видел в зоопарке. Мужчина имел самый недружелюбный вид, но узнав Степана, как-то сразу подобрел и, поздоровавшись крепким, коротким рукопожатием, ничего не сказав, достал из курточки сигарету с зажигалкой и закурил.

- Пойдём, чего ты? - Сказал Степан остановившемуся в нерешительности Фёдору и, открыв дверь, почти втолкнул его в тёмный длинный коридор, с другой стороны заканчивавшийся дверью выходившей на парадное крыльцо.

Встенах коридора были две двери, одна крест-накрест забитая досками, другая с обычным звонком. По-хозяйски уверенно, Степан позвонил, сделав один длинный и один короткий звонок.

- Здоровеньки булы, Марко, - сказал он, шутя человеку открывшему дверь. - Мы к Корнею Кондратьичу. Он знает, я звонил.

- Здравствуйте. Рады видеть, - не заставляя себя долго ждать, ответил Марко и, впустив гостей в прихожую, закрыл за ними дверь.

Одет он был в домашний, стёганый халат. Из-за чего Фёдор, в первое мгновение, принял его за хозяина, но как только Степан назвал его Марком, то это представление сразу же исчезло.

Это был полноватый мужчина возраста, который определяется как далеко за сорок. Загорелое и обветренное лицо имело приятный цвет. Имел значительную лысину на лбу и темени, и не большие островки жиденьких черных волос, на шее и над ушами. Был шрам, проходивший через глаз, по лбу и щеке, и глаз там был стеклянный. Стеклянный глаз был светло-серым, а собственный темно-карий. Нижняя губа выступала вперёд, придавая лицу выражение пренебрежения ко всему и вся. Подбородок был круглый, маленький, его почти что не было.

Заискивая, вставая на цыпочки и подтягиваясь к самому уху Степана, Марко стал что-то нашёптывать. Понять, что шепчет, было нельзя и, сделав несколько безуспешных попыток, Фёдор стал смиренно ждать, чем всё это закончится. Сказав: "договорились", Степан взял Фёдора за предплечье и повёл за собой.

Удовиченко пришёл к дяде не с пустыми руками. Принёс чемодан с вещами, собранными для отпуска, потому как двое суток остававшиеся до двадцатого, намеревался прожить в тереме. Чемодан Степан спрятал в прихожей.

Обитая шёлком и бархатом прихожая напоминала огромную шкатулку. Зеркало, висевшее на стене, это ощущение только усиливало.

- На публичный дом похоже, как я его себе представляю, - сказал Фёдор, спускаясь куда-то вниз по лестнице, когда Марко слышать его уже не мог.

- Что-то вроде того и есть, - ответил Степан, шагая впереди.

Спустившись, друзья оказались в настоящем ресторане, с эстрадой, освещённой разноцветными огнями, столами, квадратными по форме, покрытыми белыми скатертями, с небольшими светильничками, стоящими по центру, излучавшими розовый свет, а главное- с характерными для таких заведений запахами и посетителями.

- Красиво, - дал оценку Фёдор, от души удивляясь увиденному.- Это что, подпольный?

- Подвальный. Для личного пользования,- с гордостью ответил Степан и, указав на свободный столик, у самой эстрады, с табличкой "Просьба не занимать", сказал. - Садись. И на пол посмотри, ты такого ещё не видел.

Пол был синего цвета, прозрачный, светящийся, весь усеянный пузырьками различного размера. Можно было представить, что терем стоит на огромной, полированной льдине, привезённой с северного полюса.

Централизованного освещения в ресторане не было, был специальный свет, направленный на эстраду, свет от светильников, стоящих на столах и свет, скользивший по стенам, где за толстыми стёклами в изумрудной воде беззвучно бурлил и поднимался воздух.

Поражал запах в ресторане. Угадывались спиртные пары, ароматный, почти полностью поглощаемый вентиляцией, табачный дым, и сладкие, тонкие, пикантные запахи кухни. Сэстрады, притопывая своим разудалым песням, пели яркие, нарядные цыгане. Да, это был настоящий ресторан и притом шикарнейший.

- Думаешь, кто здесь хозяин?- Спросил Степан, необыкновенно вдруг повеселевший. - Я хозяин. То есть, пока конечно, не я. Но дядька, стоя передо мной на коленях говорил, что в неоплатном долгу передо мной, за мать. Так что все эти у меня вот здесь, - Степан обвёл глазами присутствующих, сжал кулак и показал его Фёдору. Фёдор вспомнил, что именно так, по любому поводу, любил сжимать и показывать кулак отец Степана, Филипп Тарасович.

- Теперь смело можешь с работы уходить, - сказал Фёдор, желая сменить тему, так как знал за другом некрасивую привычку похвалить себя.

- Зачем? А-а, ты про магнитофон. Всё уладилось. Вмой выходной, пока был на похоронах, в магазине, оказывается, была проверка из торга, у директрисы.

- Пистемеи Витольдовны?

- Во-во. У этой самой Пистемеи сапоги нашли. "Что ж ты не довольствуешься малым". - Это она мне говорила, когда я прощения просил. Иу заведующего нашли. Вот уж кто обнаглел, так это он. Ирка рассказывала, как он бегал весь красный. Сам из кафе им кофеи на подносе носил. Они всё у него описали, акт составили, но всё же сумел, откупился. Отдал им и свою ручку с золотым пером. Это он мне потом сам рассказывал. Мишка, утром, деньги совал, я не взял.

- Помню.

- Думал, заведующий, загнал магнитофон за моей спиной.

- Ты мне это вчера говорил.

- Вот. А после обеда, только ты ушёл, пришёл заведующий, с утра его не было. Мишка ему объяснил, что я деньги не взял. Вызывает к себе. "Понимаешь, такая суровая проверка была, проверяющему твой магнитофон понравился. Я и сам, кроме всего прочего пострадал, пришлось ручку подарить". И деньги мне эти даёт. Ну, тут я ладно, когда так.

Подошёл официант и Степан, мгновенно переключившись, стал делать заказ:

- Украинский борщ, свинину на рёбрышках и овощей.

Записав всё в книжечку, спросив о здоровье и получив утвердительный ответ, официант ушёл.

- А тебя действительно здесь знают, - сказал Фёдор, ожидавший того, что их погонят из-за стола. - И сколько будет стоить украинский с сотоварищами?

- Нисколько, - ответил Степан. - Я же говорил, это не для прохожих. Ресторан для своих, для гостей. Видишь сколько, всех кормить надо.

Посмотрев по сторонам и увидев, что за каждым столиком сидели люди, Фёдор согласился. Гостей действительно было много.

- Хлеба не заказал,- напомнил Фёдор, глядя по сторонам.

- Может, по пятьдесят, для аппетиту?- Пропуская замечание о хлебе, предложил Степан.

- Ты же говорил, что нужно будет с Черногузом пить?- Напомнил Фёдор. - Споить хочешь?

- С дядькой чисто символически. Слегка пригубишь, а захочешь, можешь отказаться. Аот пятидесяти грамм, под хорошую закуску, ничего не сделается. Поменьше, Макейчик, волнуйся. Чувствуй себя, как дома. Можешь даже побезобразничать.

Посматривая на улыбающегося от поучений друга, Степан заказал подошедшему официанту,четыреста грамм водки.

- Столичную, Сибирскую, Московскую, Пшеничную? - Стал уточнять кудрявый, седой старик, выставляя с подноса на столик борщ, хлеб, ломтями нарезанный, и блюдо с овощами да зеленью.

- Андроповскую, - подсказал Фёдор, замешкавшемуся в выборе другу.

- Андроповской нет, - признался официант, виновато глядя на Фёдора.

- Он, Карпыч, будет пить "Столичную", как и я, - успокоил Степан, потерявшего лицо официанта. - Ты к ней запить что-нибудь принеси. Какого-нибудь сока томатного.

- Да. "Столичную", - подтвердил Фёдор, не сводившему с него глаз и удручённому тем, что был вынужден огорчить отказом, Карпычу.

- Значит, "Столичная", четыреста и томатного, - повторил Карпыч вслух, что-то в уме соображая и наконец, согласно кивнув, удалился в дверь, располагавшуюся слева от эстрады и тотчас возвратился с водкой, соком и пожеланием "приятного аппетита".

Не успели друзья налить водку, из стеклянного с золотым ободком графинчика, в рюмки с такими же ободками, как закончившие к этому времени очередную песню цыгане, сойдя с невысокой эстрады, обступили их столик плотным кольцом и стали петь заздравную, поминая Удовиченко по имени. Степан встал из-за стола, и под переливчатые голоса и гитарный звон, медленно, на показ, выпил налитую рюмку до дна.

Заметив бородача, наблюдавшего за происходящим с лёгкой ухмылкой, Степан подозвал его к столику.

Это был широкоплечий, широкогрудый мужик лет пятидесяти, с длинными сильными руками, с рыжей бородой, с редкими, но крепкими зубами. Одет он был в белую, широкую рубашку навыпуск, с вышитыми на груди красными райскими птицами, клювами повёрнутыми друг к дружке.

- Емельян, признайся, ты цыганву натравил? - Тихо спросил Степан у подошедшего бородача и предложил ему присесть.

- Попозднее, - неопределённо ответил Емельян и стремительно удалился.

- Ну, смотри, - сказал Степан более для себя, нежели для убежавшего бородача, и принялся за горячее, догоняя Фёдора, который пропустив пятьдесят, поглощал борщ.

С эстрады запели. Цыган, не старый, но совершенно седой, пел незнакомую песню, понравившуюся Фёдору. Подняв рюмку, Фёдор показал баритону, что пьёт, за него. Певец улыбнулся и в знак благодарности кивнул головой. После незнакомой цыганской песни, хор, помогавший солисту, ушёл, оставив его одного. Подтянув колки и не глядя в зал, баритон запел грустную, русскую песню, смысл которой сводился к тому, что жизнь грязна и что сам он снаружи замаран, но, несмотря на это просит помнить, что душа его чиста. Эта песня так понравилась пьянствующим, что вызвала целую бурю оваций. Исполнитель долго кланялся, прикладывая руку к груди, но больше петь не стал. Убежал в дверь, слева от эстрады, туда, куда ушли его цыгане.

В ресторане стало шумно. Кстолику подошёл Марко и сказал Степану так, что бы слышал и Фёдор, что Корней Кондратьевич занят и принять их не сможет. Степан встал из-за стола, и ничего не говоря, шмыгнул туда, откуда принесли водку и куда с такой охотой прятались артисты. Марко, поглядев ему в след и не глядя на Фёдора, не спеша направился к двери, через которую друзья вошли в ресторан.

Просидев пять минут в неизвестности, Фёдор пошёл искать Степана. Войдя в таинственную дверь, что от эстрады слева, он почувствовал себя странником, стоящим на распутье. Вся разница между ними заключалась в том, что странник выбирал дорогу, а Фёдору приходилось выбирать дверь. В коридоре их было три. Одинаковые и цветом, и размером, и тем, что все были закрыты.

Открывая двери по очереди, он за первой обнаружил варочный цех с электроплитами, поварами и обслугой. За второй, комнату отдыха. Вней сидели цыгане, так славно певшие и веселившие публику. Определив с первого взгляда, что Степана среди них нет, Фёдор оставил артистов в покое и направился к третьей, которой заканчивался коридор. За дверью оказалась лестница. Поднявшись по ней на второй этаж, проход на первый был закрыт, он столкнулся нос к носу со Степаном, лицо у которого было красным, как у девицы, когда той стыдно.

- Не сидится? - Спросил Степан раздраженным голосом и, взяв Фёдора за локоть, повёл его по этажу, к открытой настежь двери. Он был сильно возбуждён, таким Фёдор его никогда не видел.

Твёрдо шагая, Степан ввёл друга в комнату. Это была чья-то спальня. Первое, что Фёдору бросилось в глаза, была огромная кровать, на которой, смеясь и барахтаясь, совершенно голый мужчина то ли боролся, то ли занимался чем-то похожим на борьбу с голой женщиной. Они были, как казалось, очень увлечены и ничего не хотели замечать. На стуле, стоявшем рядом с кроватью, сидел смазливый молодой человек, одетый в кожаную короткую куртку на молниях, кожаные штаны и остроносые сапожки на высоком каблуке. Вместо ремня он был подпоясан блестящим, цвета морской волны, платком. Второй, такой же платок, был надет на голову и подвязан узлом, что делало его похожим на пирата. Под курткой у него была цветастая рубашка, в ухе блестело золотое кольцо, глаза скрывались за тёмными очками. Кожа лица была гладко выбрита и намазана жирным слоем крема. От него пахло духами. Положив ногу на ногу и держа в руках одежду боровшихся, "пират" бесстрастно следил за борьбой. Вся эта картина была так неожиданна для Фёдора, оказавшегося по воле Степана свидетелем происходящего, что он остолбенел и был не в состоянии сдвинуться с места. Степан же вёл себя иначе. Оставив друга стоять и столбенеть, подошёл к кровати и, не обращая внимания на "пирата", голосом человека до глубины души оскорблённого, сказал:

- Корней Кондратьич, кто мне слово давал? Кто просил прийти? А ведь я, как вы просили, с другом пришёл. Что он о нас подумает?

- А-а-а, Стефану! - Ответил ему расслабленный мужской голос. - Не серчай. Сегодня праздник, такой день, а ты кричишь! - Он засмеялся и добавил. - Давай, лезь к нам!

Далее события развивались со стремительной быстротой. Фёдор успел только заметить оставившего "борцов" и кинувшегося в его сторону Степана, после чего сразу же ощутил, что кто-то, крепкой рукой взяв его за волосы, наклоняет голову назад и тащит к выходу. Вторая рука невидимки заботливо упиралась в его спину, как бы поддерживая, что бы он при быстрой ходьбе спиною вперёд не потерял бы равновесие и не упал. О скорости, с которой он шёл, Фёдор мог судить по проплывавшему над ним потолку. Но до той, открытой настежь двери, в которую они вошли, невидимка его не довёл. Уже в процессе ходьбы спиною вперёд Фёдор почувствовал, что его голову не так сильно запрокидывают и что подстраховочную руку убрали со спины. Вэто же время слышались удары, которые судя по всему, невидимке наносил Степан. Вэто же время мужчина-борец, находившийся на кровати, которому всё происходящее было виднее, чем Фёдору, кричал уже не расслабленным, а сильным и повелительным голосом:

- Стефан! Бодя! Да, шо ж это вы?

В тот момент, когда Фёдор почувствовал, что за волосы его более не держат, вся возня, происходящая вокруг него, закончилась. За несколько мгновений до того, как его отпустили, он услышал хлёсткий удар, после которого, Степан упал во весь свой рост на спину, ударившись при этом затылком об пол. Полежав долгих секунд пять неподвижно, он стал медленно вставать, но сил хватило только на то, что бы сесть и покачать головой. За это время мужчина-борец, которым оказался Черногуз, слез с кровати, повелительно махнул рукой сбившему Степана с ног, что означало- скройся, и, оторвав рукав у лёгкого женского платья, подсел к потерпевшему, так и оставаясь, в чём мать родила.

Тащившим Фёдора за волосы невидимкой оказался тот самый парень, что встретил их перед входом в дом. Платье, лёгкое, женское, было взято из рук у "пирата", который, не вставая со стула, наблюдал за происходящим. Вытирая оторванным рукавом кровь, стекавшую у Степана с губы на подбородок, Черногуз с материнской нежностью говорил:

- Хвилипп. Точный Хвилипп. Тот тоже соби завсегда драку найдет. Як тоби дурний Бодю. Ну, ну. Шо ты? Я тихонечко.

Черногуз был среднего роста, на вид лет пятидесяти, моложавый, с жёсткими, короткими волосами чёрного цвета, щёткой торчавшими вверх. Светло-серые глаза его были неподвижны и обладали тяжёлым всевидящим взглядом, как у какой-нибудь злой куклы из театра марионеток. Зубы были на редкость крепкие, тесно один к одному прижатые. Лицо широкое, лоб с залысинами, нос толстый, приплюснутый, скулы чрезмерно выдававшиеся вперёд. Голос был низкий, грудной. Вданную минуту говорил ласково, нежно, так, что голос низким не казался. Слушая его, Фёдор чувствовал себя неловко, а Черногуз продолжал своё, будто не было в комнате никого, а были только они, вдвоём со Степаном.

- Ой, Бодя, собачий потрюх! Мы з им чикаться не будем. Як шёлковый ву нас будет. Мы станем Богдану мстить,- говорил он.- Мы ведь станем Богдану мстить? Станем. Станем мстить дурному Боде, шо бы руки в его поотсохли. Шо бы поотсохли, а подняться не могли.

Женщина, которая всё это время лежала в постели, на спине, заложив руки за голову, не став долее терпеть, встала и никого не стесняясь, медленно, стала одеваться, начиная с нижнего белья. Ею оказалась совсем ещё молодая девушка, на вид лет двадцати, блондинка с голубыми, необыкновенно живыми глазами. Она ни на кого не смотрела и, казалось, не слышала тех нежных слов, которыми Черногуз обволакивал сидевшего на полу Степана. Единственная реакция, выразившаяся в удивлении, появилась на её хорошеньком личике только тогда, когда надев своё платье, она обнаружила, что одного рукава на нём нет. Но и это её занимало не долго. Она равнодушно вынула торчавшие в месте отрыва ниточки и, пройдя мимо всех, ни на кого не взглянув, вышла из комнаты.

- Развратом занимаетесь, Корней Кондратьич, - сказал Степан слабым голосом, начиная потихоньку приходить в себя.

- Шо ты, Стефану!- Вскрикнул от радости Черногуз. - Побойся ж Бога, в моём-то возрасте! То так, гимнастика. Зарядка. Упражнения для мышц живота.

Довольный своей шуткой он негромко засмеялся.

- Да, вставай же уже, - отсмеявшись, сказал он, похлопывая Степана по спине, и забирая у сидящего на стуле "пирата" рубашку и брюки, заговорил неприкрыто льстивым голосом:

- Зараз айда в кабинет. Я, ты и твой перший друже. Ой, и якие ж у тоби очи, Стефану! Я в моложести такие ж имел. А теперь выцвели, стали серебряные, як у ворона. Зайдём, пропустим по шкалику, сегодня же праздник, мой день рожденья. АБогдану отомстим, сегодня же.

Обращаясь к Фёдору, он с излишним подобострастием в голосе, никак не шедшим к его суровой внешности, спросил:

- Як вы, по шкалику? Не откажитесь? Вот и гарно. Прошу до мени.

Через пять минут Черногуз, Степан и Фёдор сидели в кабинете Корнея Кондратьевича, располагавшемся на третьем этаже, обставленном пёстрой, мягкой мебелью. Хозяин, устроившись в крутящемся, единственно не мягком кресле, разливал поллитровую бутылку "Московской особой" в три хрустальных стакана.

"Ничего себе, чисто символически,- подумал Фёдор.- И попробуй, откажись".

Корней Кондратьевич поднял стакан, чокнулся и, сказав: "за знаёмство" хотел выпить, но остановился.

- Хотите, зараз скажу тост моей юности? - Спросил он.

Друзья закивали головами.

- Произносится он так,- начал Черногуз, припоминая,-

В русской водке есть витамин- казал Хо Ши Мин.

Да, ну? - казал Ану.

А Хрущёв Микита, казал- Пьём до сыта,

За шо, инной раз по пьянке, бувает и морда бита.

За старое, за новое, за влюблённых, за разведённых,

И за сто лет вперёд!

Стол, за которым сидели, был оригинальной конструкции - на четырёх деревянных подпорках лежало круглое, толстое стекло. На стекле, то есть на столе, присутствовали почти все виды холодных закусок. Маринованные грибы, чеснок, черемша, квашеная капуста, солёные огурчики, икра чёрная и красная, свежие помидоры, сельдь, перец, ветчина, осетрина горячего копчения, лимон, клюква и многое другое, в чём не было совершенно никакой надобности. Главное, была рассыпчатая, отварная картошка и хлеб - царь стола.

У Черногуза, когда он пил свою водку, брови ходили ходуном, то опускались, то поднимались, и это со стороны выглядело смешно. Выпив, Черногуз взял серебряной большой ложкой несколько грибов и отправил их в рот. Пережёвывая грибы, поднял большой палец вверх, что должно было означать "хорошо" или "очень хорошо".

Следом за хозяином, так же спокойно, как воду из родника, выпил свою водку Степан. Отказавшись жестом от грибов, предложенных ему на ложке Черногузом, он взял свежий, красный помидор и прокусив помидору кожу, подобно вампиру, пьющему кровь из жертвы, высосал из него сок. Фёдор, совершенно не пьющий и никогда такими дозами не потреблявший, убедив себя, что это необходимо, кое-как с приложенным усилием допил свой стакан до дна.

- Вот и добре, - сказал Черногуз, глядя на Фёдора увлажнившимися от умиления глазами.

После выпитой водки разговор пошёл как по маслу. Фёдор, почувствовав расположение к неизвестному дотоле родственнику Степана, так хлебосольно их встретившему, стал подробно объяснять ситуацию. Говорил, что деньги нужны не ему, а хорошим людям, кинематографистам, для того, что бы снимать им своё кино.

Черногуз подтверждал обещания, говорил, что от слов своих не отказывается и готов дать любые деньги, какие бы у него не спросили, тем более хорошим людям.

- Меня уже ничего не радует, - говорил он, - разве шо радость друзей. Так шо, добро я с корыстью делаю. Друзьям радость, мне корысть.

- Побольше бы таких корыстных, - сказал Степан, сидевший рядом с Черногузом.

Дядя мгновенно прослезился, обнял Степана за шею и прижал его голову к своей. Сделано всё это было от переизбытка чувств, вскоре он племянника отпустил и стал есть, часто моргая, что бы не вытирать выступившие слёзы. Увлекаясь новым делом, Корней Кондратьевич пообещал даже надавить на главное лицо, от которого всё в "этом кино" зависит. Разойдясь, предложил, для большей сговорчивости главного лица, взять да и убить одного человека из его окружения. Последнее, что Фёдор запомнил, перед тем, как отключился, были его собственные слова- просьба ни в коем случае никого не убивать.

Придя в себя, а точнее, очнувшись после мгновенного, по его ощущениям забытья, он обнаружил, что находится в кабинете совсем один, и что все вещи, окружавшие его, изменились, ожили. Весь мир как-то сразу преобразился. Ощущая страшную и в то же время приятную усталость, он себе сознался в том, что всё наблюдаемое им теперь выглядит забавно. Он смотрел на те два аквариума, знакомые по рассказу Степана, в одном из которых плавали гуппи, а в другом- бычки, на стол с закуской, на окно, на стены и вдруг перед ним появился, взявшийся неведомо откуда, толстый сиамский кот. Фёдор наклонился к коту и хотел его погладить, но на это желание кот ответил ударом лапы и оскалом клыков. Однако от предложенной осетрины не отказался и, схватив кусок зубами покрепче, кот скрылся за креслом. Поднявшись с неправдоподобно мягкого кресла, сидя в котором, просто утопал, Фёдор понял, что плохо управляем и не ему теперь бегать за котом. Хотел сесть, но услышав, что где-то очень близко звучит музыка, отправился в соседнюю комнату, где нашёл Степана и Черногуза.

Степан сидел за блестящим чёрным роялем и играл на нём, а Черногуз, стоявший у него за спиной, плакал. Обратив рассеянное внимание на появившегося Фёдора, не способного даже на месте твёрдо стоять, Черногуз, смахнув слезу, предложил:

- Может, приляжете?

- Конечно,- поддержал его Степан, переставший играть. - Он же всю ночь не спал, буквы вырисовывал, а мы и днём не дали. Давай, Макейчик, прикорни, а я тебя через час разбужу.

Фёдор, не имевший привычки спать, где бы то ни было, кроме своей постели, неожиданно для себя согласно закивал головой и через пять минут был Степаном раздет и уложен в широкую, мягкую постель, находившуюся в комнате, следующей за той, в которой стоял рояль. Для того что бы выйти из неё, необходимо было пройти через комнату с роялем и кабинет.

* * *

В два часа по полудню, как и было условленно, Максим звонил Ольге. Состоялся следующий разговор:

- Максим? Какой Максим? Постойте, припомню. Ах да, Максим, вспомнила. Вы тот самый молодой мужчина с мечтательным взглядом, которого я встретила утром. Увас ведь карие глаза? Правильно? Слушайте. Вы сможете завтра, в пятницу, в восемь часов вечера, быть на скамейке у Пассажа? Там, через дорогу от здания, есть замечательные белые скамейки.

- Я не знаю, где находится Пассаж. Аон не в Ленинграде?

- Нет. ВЛенинграде Эрмитаж, а Пассаж, Петровский Пассаж, тот как раз в Москве. Хорошо. Кинотеатр "Ударник" знаете?

- Знаю.

- Очень хорошо. Напротив, через автомагистраль, есть фонтан и площадка. Знаете?

- Знаю.

- И там вокруг фонтана, по краям площадки тоже есть скамейки и, если не ошибаюсь, они тоже белого цвета. Искажите, в чём вы будете? Во что будете одеты?

- В джинсы и рубашку вишнёвого цвета.

- Хорошо. Завтра, в пятницу, в двадцать часов, на скамейке у фонтана напротив "Ударника". Всё правильно? Запомнили?

- Да.

- И дайте телефон вашего друга. Кажется, его зовут Назаром?

- Да. Записывайте.

* * *

Федор не знал, что его положили в кровать самого Черногуза. Спал долго, сладко. Проснувшись, обнаружил, что за окном темно. Заметив тоненькую полоску электрического света, идущего из комнаты, где стоял рояль, тихо встал и подошёл к приоткрытой двери. Он не открыл и не закрыл дверь, просто стал смотреть в щель, совершенно не думая о том, прилично это или не очень.

Восвещённой комнате, к нему спиной, на мягком табурете сидела женщина и смотрелась в зеркало. Ей было лет тридцать, была она одета в длинное, чёрное платье, усыпанное серебряными блёсками. За её спиной стоял Черногуз и с любовью расчёсывал её красивые, пышные, рыжие волосы. Вего руке был деревянный гребень с крупными, редкими зубьями. Черногуз, расчёсывая волосы, говорил, что у него в молодости глаза тоже были синие, а теперь стали серебряные, как у ворона, затем, возвращаясь к прежде заданному вопросу, на который он, судя по всему, не очень хотел отвечать, стал рассказывать:

- Что мне тогда было? Восемнадцать лет. Бедовый был, несло, всё к тому и шло.

- А как там?- Спросила обладательница роскошных рыжих волос, нисколько не затрудняясь тем, что Корней Кондратьевич не желал об этом говорить.

- Да, так, Милена, - сердито сказал Черногуз, но тут же, взяв себя в руки, снова заговорил приветливо.- Нормально. Как в санатории. Такие же люди. Такая же жизнь. Всё, как здесь. Работал на фабрике, делал табуретки. Табуретка в день- норма. Сделал, отдыхай.

- А за что вас?

- За глупость, Милена. За глупость. Человека в компании убили. Ну, и я пинал его, ударил ногой раза два. За это на десять лет и пошёл. Атогда ведь как сидели? Не так, как теперь. Сидели и не знали, когда выпустят. Но я, правда, не досидел. Вместо десяти- отсидел девять лет и девять месяцев. Так-то вот. Отсидел, поехал в Мариуполь. Десять лет моря не видел, а я ведь вырос на море. Пошёл на базар, купил "колхозниц" две авоськи, есть у дыни сорт такой, маленькие и сладкие. Ис этими авоськами на море.

Черногуз замолчал, нижняя челюсть у него задрожала, и он в голос зарыдал, но, мгновенно перехватив дыхание, пришёл в себя.

- Что вы, не надо,- сказала Милена, испугавшись.

- Не буду, не буду,- успокоил её Черногуз и, продолжая расчёсывать давно уже расчёсанные волосы, снова стал рассказывать.- На пляже сидят все довольные, загорелые, улыбаются, а я как мертвец- белый как мел, а местами и синий. Постеснялся я тогда даже раздеться. Брюки снял, носки снял, а рубашку оставил. Так, в трусах и рубашке, купаться и пошёл. Зашёл в море по колено и захмелел. Дальше идти не могу. Знаешь, штуки выделывать стал. Стал зачёрпывать воду и подбрасывать на воздух. Вода рассыпается брызгами и так часа три стоял и подбрасывал. Люди смеялись надо мной, но мне не смешно было. Мне было страшно. Страшно было думать, что вот так, могут взять живого человека и от моря, на котором он вырос, спрятать на десять лет.

"Аубивать людей в компании было не страшно?"- мысленно спросил у Черногуза Фёдор. И удивляясь тому, что Корней Кондратьевич может говорить без акцента, вернулся в постель. Лёг под одеяло, собираясь с минуту полежать, но, не заметно для себя, уснул.

* * *

Только на следующий день, после неожиданной встречи в коридоре, Галина нашла в себе силы и постучалась в дверь коммунальной соседки.

- Да, да. Входите, - услышала она из-за двери мужской голос.

Галя вошла и сразу сказала:

- Я извиняться пришла.

- Извиняться? Ах, вы про то. Я, не обиделся,- сказал незнакомец довольно искренно.

- Всё равно извините. Не для вас, для себя прошу, - настаивала Галина и, опасаясь, что её не поняли, заторопилась с объяснениями. - У моего старшего брата есть друг, Степан Удовиченко. Когда-то он жил здесь, этажом выше, мы вместе росли. Так вот он, полгода назад, извинился за то, что подставил мне в детстве ножку. Яспоткнулась об эту ножку, упала и разбила себе лоб. Представьте, я этого совсем не помню, а он помнил, жил с этим, и только полгода назад извинился. Яне помнила, а он извинился, значит это не мне, а ему было нужно. Вот. Атеперь это нужно мне. Честное слово, не знаю, как с языка сорвалось. Представьте себя на моём месте, я перепугалась. Простите меня. Мне очень стыдно.

Сказав последние слова, Галина покраснела и простояла в молчании довольно долго, а так как сидевший в инвалидном кресле забыл её простить, задумался и тоже молчал, она после продолжительной паузы снова заговорила:

- А ещё спросить пришла. Вам ничего не нужно? А то уже сутки прошли. Вы один, Ефросиньи Герасимовны что-то нет, и может вам в магазине... Мне не трудно и вам заодно покупать. Ой, что это?- Вскрикнув, спросила Галя, увидев в руках незнакомца длинный резной мундштук.

- Это для вас, - застенчиво сказал он, протягивая мундштук.

- Это вы слышали, как я с Вандой разговаривала? Ой, какой красивый! Спасибо. Но я должна кое в чём сознаться. Должна правду сказать. Тут такое дело. Та девушка, что звонила, её Вандой зовут, она режиссёр, то есть, будущий режиссёр, я на актрису учусь, а она на режиссёра. Но, из неё, как мне кажется, если режиссёр и получится, то очень слабый. Икак у всех слабых режиссёров, у неё замах на великих. Год назад делали с ней отрывок из "Вишнёвого сада" и теперь, когда я уже успела забыть о своём позоре, отрывок не получился, она хочет его восстановить и показать. Так что я просто отказаться таким образом хотела. Мундштук я для отговорки придумала. Пусть, думаю, ищет. Где такой найдёшь?

Галя повертела мундштук в руках, поднесла его к губам и сделала вид, что затягивается, но тут же отвела руку в сторону и, как бы оправдываясь, сказала. - Я не курю, вы не подумайте. А,как вы его сделали? Из чего?

- Тут у Ефросиньи Герасимовны целая гора хвороста, я не знаю, откуда он и для чего, но думаю, от одной хворостинки большого ущерба не будет. Взял ореховый прут, из него ножом и вырезал. Нож у меня на брелке от ключей. Ключей вот нет, а брелок остался. Смешно, не правда ли? - Сказал незнакомец, с грустью о чём-то подумав.

- Да, действительно смешно. То есть нет, не смешно,- ответила Галина.- А откуда хворост и для чего, я знаю. Хотите, расскажу? Мой младший брат, Максим, по-моему, ещё в марте или апреле, сказал Ефросиньи Герасимовне, что на Птичьем рынке продают обычные палочки, но очень дорого, потому что используют их как жёрдочки для птиц в клетках. Вот тогда она не поленилась, в лес за город ездила, кажется, в Раздоры, орешник там резала, вот откуда палочки. Она тогда этим горела, спрашивала у Максима, какими по размеру палочки делать, как кору счищать. Вон, видите, там у неё несколько штук совсем готовых есть. Да, тогда она загорелась, но горела не долго. Пришли её друзья: участковый Коля Шафтин, да жэковский монтёр Лёня и остудили. Потом свадьбы пошли, похороны, Фросе, простите, Ефросиньи Герасимовне и вовсе не до палочек стало. Яможет быть, некрасиво поступаю, рассказывая вам всё это, ведь она ваша родственница, но поверьте, всё это не сплетни какие-нибудь, всё это правда. Вы же, наверное, не знаете, так знайте, что если свадьба где, или похороны, то Ефросинья Герасимовна уже там. Помню, зимой кого-то хоронили, так она выскочила из своей комнаты вся заспанная, в чём была, как я вчера к телефону. Спрашивает у брата: "Максимушка, что за музыка, никак хоронят?". И не умываясь, накинула на себя, как бурку, своё пальтецо, ноги в валенки и бегом за процессией. Апосле напьётся и до дома не дойдёт. Соседи приходят и говорят: "заберите, спит на лестнице". Фёдор с Максимом идут и тащат её. Ихоть бы насморк какой. Тут у нас, на этот счёт давние традиции. Ссамого детства у меня в памяти Хавронья, дворничиха, не тем будь помянута, та тоже любила на лестнице спать. Ато как-то пришла Ефросинья Герасимовна вся в слезах, жаловалась, что прохожий детей угостил леденцами, а ей леденцов не дал, не смотря на то, что они все вместе на одной скамейке сидели. Плакала и кричала: "Что я, не человек?". Она действительно порою, как ребёнок, а порою- прямо сатана. Она любит рассказывать, что работала с семи лет, что двадцать лет отдала заводу, ишача на штамповке. Про завод я не знаю, но точно знаю, что трудилась она в Столе заказов, выдавала инвалидам и ветеранам наборы, обманывала, как могла, пока на этом тёплом месте её не подсидели. Знаю, что работала проводницей, возила яйца и лук в Якутию, мастерила к Пасхе и продавала на кладбище бумажные цветы. Апоследнюю неделю только о том и говорила, что заработала много денег и теперь поедет в Трускавец, лечить больную печень. Собрала вещи, попрощалась, и вдруг, появляетесь вы в кресле и Максим с просьбой передать вам от Ефросиньи Герасимовны слово: "Живи. Поехала лечиться, как вылечусь, вернусь". Конечно не моё это дело, но кажется, вы ею жестоко обмануты.- Галина замолчала и, решив, что действительно наговорила много лишнего, снова перебралась на мундштук.- Ой, а как тут отверстие у вас? Как вы сделали? Это же невозможно?

- Ябы показал. Вас дома не было, - спокойно сказал незнакомец.- Отверстие это просто. Взял спицу, их тут тоже целый склад, накалил на газовом огне и прожёг сердцевину. Это прежде всего делается, а потом уже вырезал.

- Понятно. Акак вас зовут?

- Меня?- Удивляясь, спросил незнакомец и, смутившись, опустив глаза, взял из кучи хвороста, лежащего на полу, прут и стал осторожно его нарезать.

- Если мой вопрос показался Вам не скромным, - начала было Галина извинительную речь, но её перебили.

- Карлом меня зовут. Старомодное имя, не правда ли? Карл Эпфель. Карл Францевич.

- Нормальное у Вас имя, Карл. Редкое, но зато красивое. Ичего же в нём странного?- И покраснев вдруг до корней волос, Галина спросила.- А ещё что-нибудь о себе не расскажите?

- Расскажу,- мягко сказал Карл. - Всё, что хотите, расскажу.

И он стал медленно и обстоятельно рассказывать о себе. Галина узнала, что родители у Карла немцы, что родились они в Казахстане, но познакомились и сыграли свадьбу в Москве, что отец Карла, зная шесть языков, вынужден был тридцать лет работать на деревообрабатывающем комбинате. Узнала о том, что ходить Карл не может из-за травмы, полученной в аварии, что из друзей у него- одни только дожди, идущие за окном, и что в их квартиру он приехал из-за того, чтобы не мешать родителям спокойно уехать в Германию.

- Вот, - заканчивая свой рассказ, подытожил Карл. - С родителями ехать не мог, не хотел. Да и они, бедные, разрывались на части. Душа рвалась в Германию, а оставить меня одного в таком состоянии, не могли. Вот и нашлась родственница, которая и меня и их устраивала, дядиной жены двоюродная сестра.

- А вы знаете, как она в нашей квартире появилась?- Спросила Галина и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать. - Я знала её, только как продавщицу бумажных цветов. Да, ещё время от времени приходила, просила у мамы взаймы. Изнаете, без синяка под глазом, сколько живу, ни разу её не видела, и вы не увидите. Это её униформа. Она без синяка не ходит. Жила Ефросинья Герасимовна на третьем этаже. Жила с размахом. Как-то подселили в их квартиру нового жильца, а жилец до этого с мамой в отдельной квартире жил, коммунальных особенностей не знал. Холодильник поставил на кухню, продуктами его набил. Приходит с работы- а тот пуст. Фрося, Ефросинья Герасимовна, вымела. Он сразу же сообразил, на ошибках учимся. Ей ни слова не сказал, холодильник занёс в комнату. Но всего не учтёшь, забылся, пригласил гостей. Осенью дело было. Ели гости, пили, а как домой собрались уходить, хватились- ни сапог, ни ботинок в коридоре нет. Этого он не вынес, на Фросю накинулся, побил её, но краденую обувь назад всё одно не получил. Не зря же у неё столько друзей-собутыльников, есть, где скрыть. Ас побоями она прямо к Шафтину, он у нас недалеко живёт, местный участковый. С ним в медэкспертизу и в отделение. Написал Шафтин с Фросиных слов заявление на соседа и сосед, обворованный, униженный, платил ей деньги, просил, умолял о том, чтобы заявление она забрала. Ну, а потом этот несчастный уехал. Его комнату, в порядке расширения жилплощади, заняла Шапля, жившая в той же квартире с тремя детьми. Она занимала одну комнату, стала занимать две, да вышла замуж за Михрютина, нашего соседа, жившего в такой же комнате, как и у Фроси. Вот и вышло всё само собой. Михрютин спустился к семье на третий этаж, они теперь всю квартиру занимают, а Фрося перешла к нам. Тот Михрютин, конечно, тоже был не сахар, маниакальные идеи имел, всё хотел, что бы Фёдор вместе с ним полы мыл, а он их тёр раз по сорок на дню. Но, женился- переменился в лучшую сторону. Стал улыбаться. Стал на человека похож. АФросю вы ещё узнаете. Ей седьмой десяток, а она неделю назад к Мониной залезла. То есть, не лезла, конечно, в открытую дверь вошла. Пока Монина к Ульяновым за солью, Фрося тут как тут. Акогда Монина вернулась, Фрося спрыгнула с балкона, со второго этажа и убежала. Вот вам и старуха. Монина всё это видела, кричала "разобьёшься", посмотрела- кольцо украдено с цепочкой, пожаловалась в милицию, а капитан Шафтин на стороне Фроси- я, говорит, в это время с ней у Лёни-электрика чай пил. Так что Карл, знайте, к кому приехали. Ябрату Феде говорю- вот с кого романы тебе надо писать, а он всё не слушает, другие образы ищет. А жаль, была бы картинка с выставки. Ой, извините, я не представилась, меня Галей зовут, Галиной Алексеевной.

- Очень приятно. Вы знаете, Галина Алексеевна...

- Карл, зовите меня Галей и, если можно, обращайтесь ко мне на "ты".

- Хорошо, Галя. Знаешь, я никогда насчёт Ефросиньи Герасимовны иллюзий не строил. Чтобы понять, какой она человек, достаточно взглянуть на неё один раз. Ябоялся, что мои родители её раскусят, и все их старания и сборы пойдут насмарку. Аони очень хотели в Германию. Нужен был человек, который обещал бы им уход, она такая и нашлась. Тем более- родственница. Родители улетели, и теперь мне всё равно - что будет, то будет. Ведь вы ещё не знаете, откуда у неё деньги на Трускавец. Она договорилась с моими соседями, что за пять тысяч выпишет меня из квартиры, я тоже с соседями жил, и выписала. Обещала прописать к себе, скорее всего, не пропишет. Меня выписывать не хотели, она сказала, что я еду к невесте в Сочи, только тогда выписали. Деньги, разумеется, она взяла на моё содержание. Ивот- где она со своим содержанием? В Трускавце. Ия, конечно, никаких иллюзий на её счёт не строю. А если честно, то я и представить себе не могу, как я мог бы жить с ней вместе, в одной комнате, даже не беря во внимание все Ваши рассказы.

- Зачем же вы выписались? Зачем позволяете так себя обманывать?

- Родители. Яочень их люблю и хотел, что бы они могли уехать со спокойной душой. Тот вариант, что Ефросинья Герасимовна будет через день приезжать, им не понравился, тогда Ефросинья Герасимовна предложила мне переехать в её трёхкомнатную квартиру, и я увидел, что родителей это устраивает. Яи решился. Более всего боялся, что захотят посмотреть, как она живёт, но они, измученные чиновничьей волокитой, об этом и не подумали. Уних для этого уже не осталось сил. Аможет, боялись смотреть правде в глаза. Я их понимаю и не виню. Ине смотрите, Галя, на меня так. Ямного думал. Я сделал выбор сознательно. Жить в Германии я не смог бы, а здесь, в России, дома, я на всё согласен. Так что для меня никаких неожиданностей не было, нет, и надеюсь, не будет. Всё будет хорошо. Не надо грустить Галина Алексеевна, и не думайте, что я несчастный и беспомощный. Котъезду Ефросиньи Герасимовны я подготовился. Насушил целый мешок сухарей, чаем запасся, так что можно считать, что живу как у Бога за пазухой. Вы улыбаетесь? Какая у Вас красивая улыбка. Наверное, думаете, что чай и сухари для человека питание недостаточное? Я угадал? Поверьте, пожалуйста, в то, что я сейчас скажу. Ясовсем не люблю есть, от еды у меня болит голова и живот, а сухарей с чаем мне слишком достаточно для того, что бы жить припеваючи. Вы, слушая меня, часто грустнели и хмурили брови, простите, если, рассказывая, сказал что-то не то, не так, если каким-либо словом огорчил или обидел. Прошу у Вас прощения так же, как Вы просили у меня. Япо своей рассеянности так и не простил Вас. Прощаю.

- Это вы так гоните меня?- Спросила Галина и опять покраснела.

- Нет, что вы.

- Тогда можно я у Вас ещё побуду?

- Сколько угодно. Хотите ещё один мундштук вырежу? Или лучше указку и ручку? Хотите?

- Очень хочу.

* * *

Когда Анна прощалась с Зинаидой Кононовной, она ожидала, что сестра, которая пошла провожать педагога, вернётся самое позднее через полчаса. Но, прошёл час, второй, третий, её всё не было. Рита вернулась поздно вечером и не одна, а в компании двух мужчин.

- Знакомьтесь,- сказала она с порога, - Олег и Игорь. А, это моя сестра Антуанетта. Можно просто Анюта Стюард. Ой!- Будучи хмельной, да на высоких каблуках, Рита оступилась и чуть не упала. Её поддержал один из гостей.

- Спасибо,- протяжно сказала Рита, глядя долгим, томным взглядом в его глаза. Иплавно отводя взгляд, стала жаловаться, обращаясь одновременно ко всем присутствующим.- Устала, ноги не держат. Унас шампанское осталось? Ой, эти каблуки. Яих сниму?- Капризно, но подобострастно спросила она у пришедших и всё ещё стоящих в дверях гостей.

- Лучше не надо,- сказал ей тот, что поддержал её.

- Ну, тогда будете меня ловить, что бы я не сделала "ласточку" на этом полу. Ну, что вы стоите? Чего не проходите? Сестру мою испугались?Не пугайтесь, это только с виду она строгая. Игорь! Олег! Ну, что вы как не родные? Проходите. Проходите в комнату. Анька, не пугай гостей, они стеснительные. Пойдём лучше на кухню, поможешь.

Рита закончила свою многословную речь и, взяв из рук гостей пакеты, понесла их на кухню. Гости, всё это время беспрестанно улыбавшиеся, отдав пакеты, вежливо поздоровались и не разуваясь, прошли в комнату. Анна отправилась к сестре и застала её на кухне в тот момент, когда Рита доставала из пакета бутылку шампанского. Рита была пьяна, глаза её неприятно блестели. Предупредительно закрыв за Анной дверь, старшая сестра зашептала:

- Анька, давай поворачивайся! Знаешь, кто это такие? Это сам Жмуров с братом. Давай, всё доставай и Ольгины харчи из сумок мечи. Ой, ха-ха, стихами заговорила. Видишь, вот оно и шампанское, как и обещала. За приезд твой выпьем. Ну, давай же, не стой. Втом пакете киевские котлеты, холодные. Давай масло возьми, разогрей. Помидоры нарежь, огурцы. Ой, музыка! Додумались, шампанское на магнитофон поставили. Давай, с помидоров начни, а я пойду, магнитофон им включу, пускай слушают.

Рита понесла магнитофон и через какое-то мгновение из комнаты донеслась музыка. Помыв руки, Анна стала доставать из пакета котлеты, овощи, завернутые в отдельную бумагу и прежде, чем разогревать котлеты, по совету сестры, стала мыть и резать помидоры, готовя к салату.

В оконное стекло, вдруг застучали редкие, но крупные капли, и вскоре за окном образовалась серая, непроглядная стена проливного дождя. Рита из комнаты вернулась, смеясь, принеся с собой запах сигаретного дыма. Глядя на проливной дождь, бушевавший на улице, сказала:

- Свои все дома, пусть льёт себе хоть до утра.

Столик на кухне был маленький, поэтому приготовленные блюда сразу же относились в комнату и ставились там, на раздвинутый, накрытый белой скатертью, большой овальный стол. Относя нарезанный хлеб, и, уже выходя из комнаты, Анна задержалась на мгновение и прислушалась к словам её задевшим.

- Сестра не похожа, что бы из таких,- говорил Игорь, не глядя, кто вошёл и, не задумываясь о том, что его могут слышать.

- Всё будет нормально, увидишь. Ляжем отдельно, хозяйка придёт ко мне, а ты пойдёшь к сестре,- отвечал Олег с улыбкой своему брату, так же не глядя и не задумываясь.

На вопрос Анны, останутся ли гости ночевать, Рита отвела глаза в сторону и сказала:

- А почему бы и нет? Вон льёт какой. Мы с тобой в комнате ляжем, а их сюда на кухню загоним, пусть на диване ворочаются.

Когда же Анна передала сестре разговор гостей, та, оставив свой пьяненький, ласковый тон, совершенно серьёзно заметила:

- Ну, надо же когда-нибудь бабами становиться. Аэти, к слову, ещё и деньги хорошие дадут. Тут главное, что бы ты...- не договорив, Рита с силой схватила рванувшуюся сестру за обе руки и с ожесточением продолжала.- Да, да! А ты как думала, лисичка моя? Надо и квартиру, и питание отрабатывать. Двое суток уже живёшь, кормишься, всё денег стоит. Аты и не задумываешься и горя не знаешь. Так вот, запомни, что скажу. Или будешь слушать меня и иметь всё. Будешь царицей, как Пистолет говорит. Или катись отсюда сейчас же, сию минуту!

Отпустив на мгновение и схватив сестру снова, как только та сделала попытку уйти, Рита снова страстно заговорила.- Дура! Куда? Куда пошла? Куда ты сейчас пойдёшь? Ночью в Москву? В город, где первый встречный тебя зарежет? Под дождь, что бы простудиться? Постой, послушай меня, я пошутила. Явсё сейчас объясню.

Рита хотела ещё что-то сказать, извиниться, но в этот момент дверь открылась, и на кухню вошёл Олег. Увидев его, Рита отпустила сестру и, надев на лицо маску веселья, притворно рассмеялась.

- Куда она?- Спросил Олег, глядя на то, как Анна надевает туфли и уходит.

- За газетой пошла, скоро вернётся, - сказала Рита так, чтобы слышала её Анна.- Пойдём Олеженька, шампанское пить.

Но шампанское пить, видимо, Рите расхотелось. Не успела Анна спуститься на два пролёта, как услышала за спиной поспешные шаги. Обернувшись, увидела сестру.

- Ну, что ты, Аннушка, обалдела?- Начала Рита притворным, ласковым тоном.- В какое положение перед людьми ставишь? Пойдём домой, я пошутила. Ну, что молчишь? Не веришь? Хочешь, я их прогоню? Хорошо, стой здесь и жди, если не веришь, я сейчас поднимусь...

Не договорив, она вдруг схватила одной рукой Анну за горло, а другой стала бить её по лицу, хрипя от нахлынувшей злобы и приговаривая:

- Тварь, мерзавка, подохнешь!

Она била не сопротивлявшуюся сестру и схватив, послушную, за волосы, подвела к двери подъезда, за которой начиналась ночь и стояла стена дождя, и с силой вытолкнула её туда.

- Иди, и что б тебя убили!- Кричала Рита с остервенением в спину сестре.

* * *

Заснувший после подслушивания, Фёдор проснулся только тогда, когда пришёл Степан и включил в его комнате свет.

- Постой,- крикнул Фёдор ушедшему в соседнюю комнату и севшему там за рояль Степану.- Мне снился сон или я действительно видел девушку с рыжими волосами в чёрном платье?

- Тебе не снилось, приходила. Черногуз познакомил, а сам спрашивает у неё: "Что, Милена, нравятся тебе такие хлопци, як Стефану?". Да, говорит, нравятся. Слышишь? При мне так сказала. Огорчился мой дядя Корней такому её ответу.

Степан говорил, сидя за роялем и тихо при этом поигрывал.

- Какое красивое на ней было платье. Акто она ему?- Спросил Фёдор, одеваясь.

- Не знаю. Не сказал, а я не поинтересовался. Может, даже и жена,- ответил Степан, ударяя с силой несколько раз по клавишам. Он закрыл крышку и с досадой вывел.- Да, Милена- девица для нас недоступная. Вставай, пойдём ужинать.

- Я домой, ждёт бумага и ручка, - сказал Фёдор, выходя из спальни и оказываясь в комнате с роялем.

- Что ты, ливень какой. Да, и без ужина не отпустят. Дядя сюрприз готовит. Обещал показать такое, чего не видели и никогда не увидим. Как? Не интригует? То-то же. Апока вернись, туда откуда вышел, там, в стене есть узенькая дверь, умойся, причешись, заодно и посмотри.

Фёдор вернулся в спальню, поправил на кровати одеяло, подойдя к узкой двери, открыл её. За дверью была ванная комната, облицованная чёрным кафелем с раковиной цвета шоколада, с зеркальным полом, потолком и батареей, с ванной голубого цвета.

- Что за сюрприз?- Спросил Фёдор, умываясь, у прибежавшего следом и стоящего за спиной, друга.

- Да, какая-нибудь очередная придурь,- отвечал Степан.- В прошлый раз, когда здесь был, чуть в Алтай не улетели. Выпили, и захотелось вдруг Корней Кондратьичу пельменей из тигрятины. АЕмельян ему возьми тут в уши и надуй. Чуть на тигров охотиться не повёз. Яодин воспротивился, тогда и все, за компанию так сказать, унялись. Что-нибудь вроде того, но только в домашнем варианте. Может, всем раздаст по рогатине и какого-нибудь медведя, в зверинце купленного, всей ватагой давить будем.

Умывшись, Фёдор, в сопровождении Степана, спустился на второй этаж. Пройдясь по коридору, приятели оказались в просторной комнате с хрустальной люстрой и деревянным барельефом во всю стену, с широким длинным столом уставленным снедью. Комната была до того просторна, что, казалось,- убери стол, приглашай оркестр, да закатывай балы. Не комната, а зала императорского дворца, тем более что люстра, свисавшая с потолка, как показалось Фёдору, была именно оттуда. На огромном резном барельефе, закрывавшем собою всю стену, была изображена гигантская волна, запечатлённая художником в своём апогее, уже через мгновение готовая опрокинуться и обратиться в пену. На самом её гребне сиротливо ютился крохотный корабль, неопределённый в своей участи, и всё это сверху было щедро усыпано небесными светилами: луной, кометами и звёздами, а снизу доукомплектовано страшными глубоководными рыбами.

Вкомпании, сидевшей за столом, были всё знакомые лица. Марко, сменивший халат на пиджак. Емельян, поменявший белую ситцевую рубашку с красными райскими птицами на чёрную, шёлковую с золотыми. Тот самый "пират" с блестящим от крема лицом, Богдан и сам Черногуз. Кмоменту появления Степана и Фёдора Черногуз с Емельяном о чём-то сговаривался. Заметив их, Корней Кондратьич крикнул: "вот они" и, оставив бородача, подбежал к вошедшим.

- Вдовиченка тильки за смертью посылать,- сказал он, смеясь, и поцеловав Степана, что бы тот не обижался, обратился к Фёдору.- Как спали? Ну, и добре. Сидайте. Сидайте, зараз буде то, шо вам и не грезилось. Давай, Амельян, покажи, на шо мы сильны, - продолжал он свою возбуждённую речь и, увидев, что бородач кивком головы дал сигнал, означавший готовность, торжественно объявил.- Увага! Увага! Внимание! Внимание! Зараз усих на виду, Амельян Авдокимыч Хребёткин... Ну, зараз сами побачите...

Начав бодро, Черногуз на последних словах что-то сдал, сел за стол и стал вместе со всеми смотреть на Емельяна.

Емельян достал из-под стола две литровые бутылки водки Московской особой, открыл, поставил рядом. Сходил и принёс специально заготовленное блюдо, стоявшее на подоконнике за занавеской. На блюде лежала обыкновенная селёдка, не очищенная, не выпотрошенная, лежала она на толстой перине нарезанного лука. Как только всё было готово, не говоря ни слова, Емельян взял одну бутылку и засунул её себе в рот, засунул кверху донышком. Убрав руки и закинув голову, он стал ждать, пока водка из бутылки переместится в его утробу. Он так глубоко всунул бутылочное горлышко в свой рот, что казалось, он держит бутылку не зубами, а тем, что её горлышко плотно вошло в его. Водка выпилась почти мгновенно, так же мгновенно Хребёткиным была произведена замена пустой бутылки на целую. Пока водка из второй литровки лилась, Емельян, свободными от поддержки бутылки руками, сумел нащёлкать какую-то немудрёную мелодию, чем просто вызвал восторг у наблюдавших. Хозяин дома хохотал, глядя на удивлённого Степана, и к концу второй бутылки стал кричать:

- Шо, бачишь? Га. То щё не усё, дивись Стефану, дивись!

Закончив пить и поставив вторую пустую бутылку на стол, Емельян взял сельдь и с хрустом, так же быстро как пил, съел её вместе с головой, костями и хвостом. После чего сгрёб с блюда весь лук и подбросил его вверх. Завершением номера было разбивание пустых бутылок о голову.

Черногуз ликовал, задыхался от смеха и показывал пальцем на племянника.

- У-ой, неможу. У-ой, вмираю! Дивитесь. Дивитесь на Вдовиченка! Пейшов, нюхать. Ну, шо? Разнюхал? Да, шо ты лижешь её, как пёс крынку. Це горилка Стефану. Ты ж спытай ву Амельяна, зараз растолкует, шо воды стильки не выпьешь.

Степан действительно, сорвавшись с места, подбежал и нюхал осколки.

- То, щё шо,- говорил, слегка успокоившийся Черногуз.- У прошлом годе жарища була сорок градусев. Амельян махнул горячего коньяку, таким же примером. Да, в воронке споймал карася. Да, сырого и съил.

- Ну, не сорок. Градусов двадцать семь тогда было, - сказал Емельян, до этого всё помалкивавший.

- Молчи, Амеля. Молчи!- Любовно закричал на него Черногуз.- Ты же невмеешь ничего красиво рассказать. Вот и горилку зараз ты шо-то не гарно пил, медленно,- шутя, сказал он.

- Устал сегодня, Корней Кондратьич,- стал оправдываться, серьёзно воспринявший упрёк, Емельян.- Ежели б с подготовкой, а не вдруг, то может и того. Ато, это...

Вытерев рукавом губы и кинув в рот оставшиеся на пустом блюде два маленьких колечка лука, Емельян предался вдруг воспоминаниям.

- Я что? Я по природе своей малосилен, мне послабление полагается. Вот отец мой, покойник, царство ему небесное, Евдоким Гордеич, тот слабым не был, тот бы вам веселье показал. Он хочь и с деревяшкой ходил вместо ноги, а силу в себе имел. Подковы рвал, как бумагу. За один присест мог четверть выпить.

- Ты значит, до батька не дорос?- Подзадоривал его Черногуз.

- Не дорос, - покорно соглашался Емельян.- Но, он через неё и сгинул. Выпил как-то четверть разом, людям на забаву, и сгорел.

- Как сгорел?- Спросил не на шутку заинтересовавшийся Степан, который хоть и крепился, когда будил Фёдора, но был уже заметно пьян.

- Как? Так! Обнакновенно, - ответил Емельян, подмигивая Черногузу. - Чёрный дым изо рта пошёл.

Черногуз, а следом за ним и все остальные, кроме Фёдора, рассмеялись, глядя на Степана.

- Да, ну, вас,- махнув рукой в сторону Черногуза, добродушно сказал Степан, слегка обиженный смехом.

- Какие шутки, говорю тебе чёрный дым,- не отступал Емельян, упорствуя в своём насмешничании.- Совсем такой же, как из трубы в заводе. Вот те истый крест,- забожился он, размашисто крестясь левой рукой.

- Ну, сгорел так сгорел, - рассерженно сказал Степан и предложил выпить за именинника.

- От за то спасибо,- сказал Черногуз и лукаво поглядывая на Степана, спросил.- А ты з Бодей, стало быть, опять чокаться не станешь?

- Его убить мало,- вырвалось у Степана.- А, что бы мне ещё с ним чокаться. Ялучше... Я...- не зная чем закончить начатую фразу, он, как бы за помощью, повернулся к Черногузу, и, не дождавшись помощи, перестав подыскивать подходящее слово, стал с упрёком смотреть на именинника.

- Точно!- После затянувшейся паузы ответил ему именинник и вдруг, став необыкновенно серьёзным, достал из кармана брюк блестящий револьвер и вложил его Степану в руку.

- Давай. Убей,- спокойно сказал он. - Убей, но только не злись за моим столом.

Лукавая улыбка вновь засветилась в его глазах и пробежав по щекам, разомкнула губы:

- Да, ты ещё пожалуй, промахнёшься!- Добавил он, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.- Давай-ка вместе!

Черногуз взял Степана за руку, нацелился никелированным дулом в лоб Богдану и стал нажимать своим пальцем на палец Степана, лежащий на курке.

- Я, сам!- Вызывающе сказал Степан, вырвав руку с револьвером из рук дяди. Он так же нацелился в лоб своему обидчику и уже собрался стрелять, когда сидевший с ним рядом Фёдор, всё это время находившийся словно под гипнозом, опомнившись, схватил Степана и поднял руку с револьвером в верх.

- Ты что, с ума сошёл?- Сказал он Степану голосом, срывающимся от волнения.- А, вы?- Обратился он к Черногузу.- На, что вы его толкаете?

- То шутка, простите,- испугался Черногуз и отобрал у племянника револьвер.- А, за Богдана не бойтесь. То жук такой, шо и захочешь, не убьёшь. Икак бы в подтверждение своих слов, направил дуло револьвера в голову Богдана и выстрелил. Богдан еле уловимым движением отвёл голову в сторону, а пуля, которая оказалась настоящей, прошла мимо, расщепив плавник у одной из рыб на барельефе. Все снова, как по команде, рассмеялись. Не смеялись только Фёдор и Степан.

- Ну, шо, Стефану, ещё палить будимо?- Протягивая револьвер племяннику, спросил дядя. Степан, онемев от всего с ним случившегося, отрицательно покачал головой и сел. Все опять засмеялись. Настроение у сидевших за столом было весёлое. Емельян гоготал особенно громко, во всё своё лужёное горло, со свистами и сипами в бронхах.

- Ну, Амельян, сегодня смотрю забрала,- сказал Черногуз.- Уймись, дай Марселю слово. Пусть расскажет последние новости.

Марселем оказался "пират". Он не мямля, и специально не готовясь, положил ногу на ногу и надменным голосом, человека, чувствующего своё превосходство над всеми собравшимися, стал говорить:

- Еду в трамвае. Смотрю, сидит со мной рядом молодая, прелестная женщина с обручальным кольцом на пальце правой руки. Едем мы, едем. Остановки три молча проехали. Всё не знаю с чего начать, как подступиться. Никакая мысль в голову не идёт, ничего придумать не умею. Смотрю, она из хозяйственной сумочки, что на коленях у неё, достаёт батон белого хлеба. Достала, осмотрела со всех сторон и снова в сумку спрятала. Як ней: "Кусочек не отломите?". Она на меня внимательно посмотрела, всё сразу поняла и отвечает: "Нечего кусочничать, сейчас приедем ко мне домой, там и поужинаем". Яей так же, уже откровенно: "Японравился вам, как мужчина?". Она глянула на меня и говорит: "Как голодный мужчина".

В этот момент Корней Кондратьевич, оказавшийся не равнодушным к устному творчеству, рассказ его сильно взволновал, поднял руку в верх, давая знак пока не продолжать, налил себе дрожащей рукой полстакана водки, выпил и опустив руку, позволил рассказывать дальше. Марсель в самых грязных подробностях, смакуя отвратительные мелочи, рассказал всю историю, начиная с приезда в квартиру к женщине и заканчивая наступившим утром.

- Утром, - продолжал Марсель,- она поцеловала меня и пошла на работу. Не успел заснуть, слышу, возвращается. Свет включать не стала, разделась молча и ко мне под одеяло. Как легла, как прижалась к моей спине, так я сразу и понял, что не она это, а как минимум- он. Вот ситуация! Представьте-ка себя в таком положении. Вчужой постели, голый. Да, ещё и незнакомый мужик за спиной.

Все, кроме Степана и Фёдора, у которых рассказ Марселя вызывал омерзение, как только рассказчик дошёл до мужика за спиной, тихо засмеялись, но тут же разом затихли, давая возможность ему повествовать. Но, Марсель не спешил, он выдерживал паузу. Обвёл всех медленным вопросительным взглядом и лишь затем продолжил:

- Лежу, думаю- что делать? Вставать? Узнает, что не жена, убьёт. Страшно. Аесли не вставать? Тогда, глядишь, через минуту другую он со мной как с женой обойдётся. А, это ещё страшнее. Да, прошу учесть, что пока я лежу и размышляю, он времени зря не теряет. Потихоньку гладит меня по спине, берёт нежно мою руку и кладёт к себе, вот сюда.

Марсель встал и всем показал, куда положили его руку. Черногуз тут же плюнул на пол, демонстрируя своё отношение. Но, не отвлекаясь долго на свой плевок, он тут же угомонился и с наслаждением настроился слушать рассказчика.

- Думаю, будь что будет!- Усиливая голос и тем самым как бы подготавливая всех к развязке, заговорил Марсель.- Пусть, думаю, убьёт, искалечит, отбивную сделает- встаю! Так решил, вскочил и включил свет.

На этих словах Марсель замолчал и стал смотреть на слушающих, ожидая от них вопросов. Но, слушающие молчали и ждали продолжения, не решаясь спросить. Черногуз не выдержал затянувшейся паузы первым.

- Не тяни, шо было?- Спросил он.

- Ничего,- тут же с готовностью ответил Марсель. - Не убил, не искалечил, отбивной не сделал и сам от разрыва сердца не умер. Но, прощение долго у меня просил и денег дал сорок рублей, все, что были, так как принял меня за её мужа. Оказался таким же, как я, охотником до чужих жён.

После окончания рассказа, Черногуз, потерев от удовольствия руки, всем собственноручно налил. Подняв свой стакан, он сказал:

- Расходиться рано, а выпить самое время. Як воно, Амельян Авдокимыч, не помешает?- Персонально обратился он к Хребёткину.

- Только на пользу пойдёт, - громко сказал бородач, похабно развалившийся на стуле.

- Ох, и пьют!- Шепнул Фёдор Степану, отливая ему большую часть своей водки.

После того, как Емельян выпил тот стакан, что только на пользу должен был пойти, он, наконец, по-настоящему опьянел и ввязался с Марселем в полемику, обсуждая женщин и женскую красоту.

- Да, мне плевать на дорогие наряды, - говорил Емельяну захмелевший Марсель. - Я предпочту разряженной, размалёванной матрёшке девушку просто одетую. Главное- что бы была не неряха и чтобы зубов золотых у неё не было, то есть, я уже пьяный совсем, говорю совершенно не то. Какие зубы? Я говорю- пусть на ней простое платье, но что бы чулков рваных не было.

Емельян влезал, перебивая:

- Тут я согласен. Укаждого свой скус. По мне тоже- пусть неряха, пусть простенькое платье, пусть чулки рваные, но только я тогда люблю, что бы обязательно были золотые зубы. Слышишь? Слышишь, что говорю? Не только ты таких любишь, я тоже, даже очень таких люблю!

В половине первого ливень кончился, и под тем предлогом, что пора работать, ждёт бумага и перо, Фёдор пошёл домой. Когда Степан вышел его проводить и они остались одни, Фёдор спросил:

- Ты что, и в самом деле выстрелил бы?

- Да. Наверное. Понимаешь, это какое-то колдовство. Я, как только револьвер в руке почувствовал, так сразу же потянуло стрелять. Это необъяснимо.

- Не оставайся здесь, езжай домой.

- Нет, не могу. Если бы ты знал, чего предлагаешь. Нет. Домой не поеду.

- Пойдём со мной, у меня переночуешь.

- Нет. Ик тебе нельзя. Никак нельзя. Э-эх, напился я, Макейчик, хочу говорить глупости. Ты у меня один. Я тебе одному верю, тебя одного люблю и считаю самым лучшим. Ну, ты сам знаешь.

Степан взял и поцеловал Фёдора в голову.

- Молодец,- говорил ему Фёдор в это время.- Уже и лыка не вяжешь. Пошли отсюда, переночуешь у меня.

- Почему так устроено, Федя, что нельзя всем жить в дружбе? Вот я с Бодей подрался, ты говоришь- не оставайся у дядьки, плохой. Почему мы не дружны? Почему не дружим? От этого все беды! Почему, Федя, я тебя редко вижу? А? С тобой мне так хорошо, так спокойно. Абез тебя плохо, очень плохо. Аиногда, так даже ещё хуже, чем очень плохо.

- Так и пойдём ко мне, слышишь? Не понравился мне твой родственник, не хочу, что бы ты у него оставался.

- Да? Не понравился? Ну, что ты. Ты всё из-за того. Да, он шутил. Ты видел, как он потом перепугался, когда ты его пристыдил? Он славный, ты просто не разглядел. Эх, с Богданом подрался, кричал "убить". Ипочему не устроено так на земле, что бы жить без ссор, без драк, что бы все друг с другом дружили? А за меня ты, Макейчик, не бойся. Я сейчас лягу спать, и ничего со мною не случится.

Степан обнял друга, поцеловал его троекратно по-русскородительски и ничего более не говоря, пошёл в дом.

Выйдя из терема на улицу через то самое парадное крыльцо, через которое ему так хотелось войти, Фёдор решил, что будет лучше идти домой не по Козловке, где нет ни фонарей ни дороги, а пусть даже и в обход, но по ровному асфальту и при свете.

Снеба падала на голову мокрая, еле ощутимая пыль, шагалось весело, хотелось петь. Оказавшись по пути следования свидетелем драки, вкоторую не полез, он благополучно добрался до своего двора. Но, вот тут-то его дождь и накрыл, словно во дворе и поджидал. Пересекая двор бегом, запыхавшись, он заскочил в беседку, стоящую на полдороги к подъезду.

- Кто здесь?- Спросил Фёдор более от страха и неожиданности, нежели из любопытства. После паузы из темноты раздался напряжённый, но знакомый девичий голос, сказавший: "Я".

- А, это вы,- успокоился Фёдор, вспомнив, что голос принадлежал той девушке, которую он вчера провожал.- А, что вы тут делаете в такой час? Ой, извините, я кажется, глупость сморозил, мне не следовало у Вас об этом спрашивать. Вы только не подумайте, что я пьяница, это просто совпадения такие, что мы с Вами второй раз встречаемся и... Яне такой, поверьте. Янепьющий. Ой, опять какую-то глупость сказал. Вы не обращайте теперь на меня внимания, просто верьте мне. Не знаю, что за причина у Вас стоять ночью в мокрой беседке, но если вы мне доверитесь, то я от всей души буду готов вам помочь.

Фёдор замолчал и стал приглядываться и прислушиваться. Кроме темноты, застилавшей перед глазами всё, ничего не было видно, и кроме шума дождя он ничего не слышал. "Уж не померещилось ли мне?",- подумал он и представил себе всю свою длинную речь в пустой беседке, со стороны. Он уже готов был рассмеяться, как послышался знакомый голосок, уводящий прочь все его сомнения.

- Спасибо,- сказал голосок.

- Что- спасибо?- Переспросил Фёдор, не уловив точного смысла сказанного слова.

Разъяснений не последовало.

- Я понимаю,- грустно начал он,- что невыгодно выгляжу в ваших глазах. Но, сердце? Ваше сердце, оно должно Вам подсказать, что я не скверный человек, не подлец, и ничего худого Вам не желаю. Вам верно, негде ночевать и Вы стесняетесь об этом сказать, так что же в том постыдного? Поверьте, я как раз тот человек, который Вам нужен. Видите, как ярко при входе лампа горит? Вот это мой подъезд. Переночуете, а утром пойдёте куда хотите. Ихоть сказано не клянись, я готов Вам дать любую, самую страшную клятву в том, что с Вами ничего не случится. Ну, правда. Матушка в деревне. Ляжете на её кровать в одной комнате с сестрой, или нет, лучше мы с братом пойдём к сестре, а Вы будете спать одна. Утром, песней, разбудит кенар. Пойдёмте, мало ли что. Сыро, простудитесь, заберётся кто-нибудь такой же, как я. Да, и нельзя девушке ночью в беседке.

- Я не боюсь,- ответила девушка.

- Что? А-а. Ну да, вам видней,- обиженно проговорил Фёдор, прощаясь.

Выпрыгнув из беседки, он перебежками, стараясь угадать и не попасть ногой в лужу, побежал к подъезду. Но в подъезд не вошёл, стал стоять под карнизом и смотреть куда-то в сторону.

Девушка в беседке, которой была Анна, только теперь узнала вчерашнего проводника, да и то только потому, что стоял под освещавшей его лампой, до этого же, напуганная угрозами Зинаиды Кононовны и сестриными напутствиями, хоть и не верила до конца, что убедительно говорящий молодой человек тот самый московский разбойник, который непременно зарежет и которого надо опасаться, идти с ним не куда не собиралась. Думала, что произошло недоразумение и её с кем-то путают. Атак редко и так сухо отвечала Анна потому, что, во-первых, промокла до нитки, а во-торых, что следовало из первого, все силы тратила на то, что бы удержать скачущие от холода зубы и не показаться жалкой.

А в беседке оказалась так. После того как родная сестра вытолкнула под дождь, она, сбиваемая ветром, под этим самым проливным дождём, направилась туда, куда несли ноги, совершенно не думая о том, куда идёт. Таким образом и пришла к сырой, местами протекающей беседке, в которой всё одно доставали со всех сторон холодные брызги и обдувал не по-летнему прохладный ветер.

Тем временем, проезжая через двор, мимо подъезда, тихо ехала машина с ласково горевшим, в углу лобового стекла, зелёным огоньком. Остановив машину и поговорив с водителем, Фёдор, бегом, не разбирая, где лужа, где нет, вернулся в беседку.

- Где вы тут? Живы?- Не зная как начать, сказал он.- Вы... Вы простите мне моё скотство. Признаться, действительно хотел Вас бросить. Бог спас, не позволив стать подлецом, не позвольте и вы. Слово за Вами. Уподъезда такси, водитель согласен, это судьба. Отвезу Вас в центр города к милым, порядочным людям. Не хотите сделать это для себя, сделайте для меня. Только подумайте, как смогу я лечь спать, зная, что вы тут мокнете?

Хотел ещё сказать о том, что ничего не случится, что комнат у друзей много и их не стеснить, но вместо всего этого со свистом выпустил воздух изо рта и сказал:

- Вот.

- Согласна, - еле слышно произнесла Анна.

- Как?- Переспросил он, не веря ушам своим и опасаясь, что услышит другое, торопливо заговорил:

- Вот и поедем. Таксист ждёт. Пойдёмте к машине. Дайте руку. Сами? Хорошо, идите сами, только не споткнитесь. Тут много бугров и скользко.

Ехали в полнейшей тишине, нарушаемой лишь тиканьем счётчика. Анна и Фёдор молчали, и таксист был угрюм, разговоров не заводил. Когда подъехали к дому, Фёдор попросил остановить машину у подъездной двери. Выйдя первым, он открыл входную дверь, а затем, вернувшись, предложил уже и спутнице покинуть машину. Всё это делал не только из вежливости, но ещё и затем, что бы как можно меньше мокнуть. Однако в центре города, там, куда приехали, не то что ливня, но и моросящего дождя не наблюдалось.

Сев в такси, Анна погрузилась в приятное состояние полусна, не заметила она и того, как оставила машину и вошла в открытую дверь подъезда. Только на лестнице, придя в себя, остановилась в нерешительности и вопросительно посмотрела на того, кто был с ней рядом.

- Пойдёмте,- улыбнувшись, сказал Фёдор.- Не бежать же Вам обратно в беседку. Заодно и убедитесь, что я не обманул, говоря о порядочных людях.

Несмотря на позднее время, Леденцовы не спали, были в их квартире ещё и гости, Мазымарь и Случезподпишев. На столе стояла открытая бутылка "Кагора", а вокруг стола бурлило веселье, гул которого был слышен вошедшими с самого порога.

- Ого-го! Смотрите, кто пришёл!- Восторженно закричал Леденцов и кинулся обниматься с Фёдором. Тут же, вслед за ним, подбежали к вошедшим и все остальные.- А мокрые, как с охоты! А где трофеи, где дичь, охотники? Где ваши ружья, порохом пропахшие? Вина им!- Кричал Леденцов, не выпуская Фёдора из своих объятий.

Познакомив девушку со всеми присутствующими и сам впервые услышав её имя, Фёдор обратился к Геннадию с просьбой переодеть свою спутницу, что на самом деле было лишним, ибо Лиля, уже предложила Анне принять горячую ванну и расторопно, как и подобает настоящей хозяйке, увела её из комнаты.

- Мне нужно десять рублей,- сказал Фёдор, сразу же, как только Лиля и Анна ушли.- Таксист стоит у дверей ждёт.

Леденцов достал десятку и протянул Макееву.

Вернувшись с улицы, после того, как расплатился, Фёдор застал такую картину: Случезподпишев сидел на столе и болтал ногами, при этом пожёвывал жвачку и улыбался, а стоявший перед ним Вадим, говорил ему обидные слова. Мазымарь был зол из-за того, что Стасик отказался бесплатно играть в больнице. Мазымарь в этой больнице лечился и в знак благодарности хотел врачам показать свой спектакль, но Случезподпишев этого не понимал.

- Дурак! Они же унижают тебя этими подачками,- говорил Вадим,- другому не посмела бы и предложить, а тебе кинула. Швырнула, как собаке, кость и ты схватил. Да, ещё и доволен. Не лыбься. Они видят тебя насквозь, что ты дешёвка, так к тебе и относятся!

- Чего это ты?- С трудом понимая, о чём идёт речь, спросил Фёдор.

- Да, вот,- стал объяснять Мазымарь.- Этому уроду итальянская звёздочка, за то, что подслуживал ей в кадре, слугу играл, джинсовку подарила. Вот я теперь и объясняю ему, что она его унизила. Унизила, а он этого даже и не заметил.

Фёдор был в курсе, что на Мосфильме снимается совместный русско-итальянский фильм и что Случезподпишев в нём занят.

- Ну-у, Вадим,- стал заступаться за Случезподпишева Фёдор,- может, он по-христиански, из благодарности взял?

- Из благодарности?- Возмутился Вадим.- Да, этот человек и понятий таких не имеет. Если хочешь знать, то он не верит в Иисуса Христа, говорит: это попы его выдумали, для того, что бы за деньги людей обманывать. Случись, подпишет- точно, это он. Ина тебя Федя подпишет, и на меня, и на Леденцовых, которые поят его сладким "Кагором". Такой человек.

- Его с твоей лёгкой руки в институте так и зовут "случись- подпишет",- вставил Леденцов.

- И пусть зовут,- продолжал Вадим.- Фамилия человеку не зря даётся. Ичто можно ожидать от человека, который ничем не оскорбляется, ни на что не обижается, кроме одного. Скажешь: "свинья"...

Вадим не успел закончить свою мысль, как возле него мигом оказался Случезподпишев.

- Что ты сказал?- Шипел он.

- Я для примера,- сбросив с себя пары негодования, дружелюбно сказал Вадим.

- Значит, я не свинья?

- Нет.

- То-то же.

Случезподпишев снова взгромоздился на стол и, улыбаясь, заболтав ногами и зажевав жвачку, достал из кармана деньги и стал их при всех пересчитывать.

Пересчитывая, он настолько погрузился в процесс, такое испытывал наслаждение, что все находящиеся в комнате невольно поддались этой магии и следили за ним, не в состоянии оторвать глаз. Он и нюхал купюры, и смотрел их на свет, и целовал. Переворачивал же не иначе, как послюнявив, для большей цепкости, пальцы, словно не деньги считал, а плов ел. Увсех наблюдавших за этой процедурой слюнки текли, так аппетитно он всё это делал.

- У тебя появились деньги?- Спросил Фёдор.

- И немалые,- самодовольно ответил Случезподпишев.

- Так может, отдашь мне тогда червонец?- Поинтересовался Фёдор, рассчитывая теперь же расплатиться с Леденцовым.

- Какой?- Испугался Стасик и спрятал деньги в карман.

Фёдор понял, что сделал ошибку, спросив десятку, которую тот ему задолжал и на которой он давно уже поставил крест. Но, слишком уж велико было искушение. Исправившись, тут же, вдогонку, он сказал:

- Ладно.

- То-то же, - подхватил Стасик это "ладно" и спрятал его в карман вместе с деньгами.

- У кого ты червонцы свои спрашиваешь?- Снова оживился Вадим.- У этого? Забудь! Лучше послушай занимательную историю, тоже о червонцах и об одном подонке, не имеющем ни чести, ни совести, ни чувства собственного достоинства. Этой весной Стася пригласил меня в гости к своей невесте. Предупредил: "Ты там не особенно. Девицы будут порядочные, держи себя скромнее". Это он мне так говорил, а я ему верил. Сначала отказывался ехать, куда ехать, денег не было по гостям ходить. Он мне- не бойся, за всё плачу. Купили пива двадцать бутылок, на его счёт, по его совету. Рыбу купили копчёную, скумбрию, всё по его же рекомендации, и в гости к невесте поехали. Ехали долго, не помню куда, помню первое впечатление от помещения. Привёз меня в ночлежку Костылева, в общежитие, в бывшую солдатскую казарму, разделённую перегородками на квадраты-комнаты. Кто живёт там, я так и не понял. Восновном, конечно, женщины. Ну, тут же и дети, и целые семьи, короче все вперемешку. Вот одну из многих он своей невестой и называл. Пока я это всё за чистую монету воспринимал, вёл себя, как мне и наказывалось, прилично. Стася напился, стал при мне своей невесте допрос учинять. Узнал от кого-то, стороной, что накануне приходили солдаты и спрашивает: "Ты с солдатами спала?". Невеста, не смущаясь, говорит: "Спала. Все спали и я спала". Ну, само собой разумеется, что жених с невестой другими терминами оперировали, я лишь точный смысл передаю. Ага. Яхоть и выпил тогда, до допроса, три бутылки пива, но ещё соображал. Встал, оделся, говорю- мне пора. Стася: "Подожди, сначала давай за пиво рассчитаемся". Отдал я ему за половину, за десять бутылок, он опять не отпускает. Говорит- за рыбу плати! Я отдал ему и за рыбу. Остался у меня последний червонец, он забрал и его, но не сразу. Я, одетый, иду к выходу, он меня оббежал, закрыл собой дверь и говорит: "Не выпущу. Чего ты уходишь? Боишься, не выгорит? Не бойся, всё будет нормально". И тут же спрашивает у одной из сидевших в стороне: "Люся, скажи Вадиму, что всё будет нормально". "Да, всё будет нормально",- отвечает Люся. "Люся, скажи Вадиму, что он может лечь сегодня с тобой". "Да, Вадим, можешь лечь сегодня со мной". А Стася, вот так же, только от пива ещё противнее рожа была, лыбится, свинтус.

- Что-о?- Завизжал Случезподпишев.

- Извини,- спохватился Вадим.

- Не свинья я?- Потребовал Случезподпишев подтверждения.

- Нет, не свинья,- подтвердил Мазымарь,- но, разумеется, и не человек.

- Последнее приятно слышать,- сказал Стасик, пробуя шутить, и опять заулыбался.

- Я уходить,- продолжал Вадим,- он ни в какую, не выпускает. Стал поносить почём зря. Причём упор в поношениях, как вы сами понимаете, делался на уничижение моих потенциальных возможностей по мужской линии. Что бы, так сказать, перед девицами меня осрамить. Когда не помогло, кинулся в другую крайность. Спеной у рта начал хвалить меня в глаза и при этом ругать себя. Ивот, когда всё оказалось напрасно, когда я его от двери отстранил, силёнок всё-таки во мне поболее, он, что же, гад, придумал! Принялся невесту свою истязать, требуя у неё десять рублей, помня, разумеется, что у меня десятка осталась. Бьёт её, а сам на меня смотрит. Отдал я ему десятку и сразу же забыл о ней, забудь Федя и ты, Бог с ним.

- Вот именно, Бог со мной,- подхватил Случезподпишев. - А тот червонец я помню, это не ты мне его давал, это моя давала. Так что не надо! Я всё прекрасно помню, у таксиста за двадцадку я польскую водку тогда взял. Её это были деньги, а не твои!- Закончил он, довольный уже и тем, что так много о нём говорилось.

- Ну, вот,- показывая на него рукой, сказал Вадим и, заметив за спиной Фёдора только что появившуюся Лилю, обратился к ней.- Проходи, не подслушивай. Ни о чём секретном не говорим.

- Олухи Царя Небесного, переодели бы его, он же заболеет!- Сказала Лиля, переживая за Фёдора.

Фёдор, незаметно привыкший к своему новому состоянию и до прихода Лили о мокрой одежде забывший, после её слов ощутил озноб и вспомнил Козловку и Черногуза.

- Да! Я же сегодня за деньгами ходил,- объявил он из другой комнаты, где надевал на себя сухую одежду Леденцова, которая была ему коротка и придавала фигуре комический вид.

- За какими деньгами?- Спросил Случезподпишев.

- На кино.

- Да? Ну и что?- В один голос спросили Леденцов и Мазымарь, и, посмеявшись над таким совпадением, задумав желания на счастье, дали Фёдору говорить. Фёдор кратко рассказал о своём пребывании в тереме, о том, как пил и спал, а закончил тем, что сказал:

- Деньги дают. Но, боюсь, они пахнут кровью.

- Ну и пусть, - сказал Стасик, у которого от услышанного заблестели глаза. Немедленно достав десятку и отдав её Фёдору, со словами " я всё вспомнил", он произнёс:

- В Америке Голливуд мафия финансирует, пусть и у нас так будет!

Фёдор передал полученную десятку Леденцову и вопросительно посмотрел на Вадима.

- Не слушай его,- сказал Мазымарь.- Он слабый человек, ничего в искусстве не понимает. АМарина как? Не звонила?

- Ой!- Вспомнил Фёдор.- Меня же дома ждут! Узнаю заодно и о ней. Где телефон?

Телефона у Леденцовых не было и пришлось идти на улицу, звонить из телефона-автомата. Вернувшись, Фёдор сообщил, что звонила Марина, просила передать, что будет ждать его завтра в десять утра, во Дворце Культуры.

- Будьте готовы, не исключено, что завтра же придется к Ватракшину идти, - закончил он, обращаясь к Вадиму и Геннадию.

- Федя,- сказала Лиля, взяв его под руку и отведя в сторону.- Анну я на твою кровать положила, в комнате, отведённой для тебя. Глаза у неё совсем закрывались, по-моему, она, уже спит. Правильно поступила?

- Очень даже правильно. Пусть спит, высыпается. Вы её не гоните, пусть у вас поживёт. С утра поеду, встречусь с Мариной, а вы покормите её, да будьте с ней ласковы.

Имея в своём режиме дневной сон, а так же хорошо выспавшись в постели Черногуза, Фёдор остаток ночи не спал.

- Дай, что-нибудь почитать, - сказал он собравшемуся ложиться и сонно моргавшему Леденцову.

- А чего я тебе дам? Евангелия у меня нет, - сказал Геннадий, памятуя о Фединых пристрастиях и слегка иронизируя над ними.

- Давай Достоевского или Гоголя.

- Это Лилька брала в библиотеке и отдала, её книги. Лучше Ницше почитай или хочешь Зигмунда Фрейда, приобрёл на днях у спившегося профессора.

- Нет. Этих не надо,- отказался Фёдор.- От этих, во-первых, сразу же засну, а во-вторых, кошмары приснятся.

- Тогда читай сказки А.С.Пушкина,- насмешливо сказал Леденцов.

- А что, есть?- Оживился Фёдор.- Неси! Я люблю его сказки.

Леденцов, улыбаясь и недоверчиво при этом поглядывая на Фёдора, принёс ему книгу сказок.

Не раз всплакнув, за чтением, от переизбытка чувств, Фёдор встретил рассвет совершенно бодрым.