На рыбалке у костерка, хорошенько выпив и отведав ухи, мужики обсудили международное положение, насущные дела и, устав от анекдотов, перешли к "сладкому".
Крепкий парень в тельняшке, Севастьян Сивуч, подбросил хворост в костёр, подождал, пока огонь разгорится и стал рассказывать.
- Служил я в Германии, на базе связи. На первом периоде службы был в наряде по столовой. Оставили меня на продовольственном складе пол мыть. Дескать, худой, как глист, заберёшься по решётке на самый верх, залезешь через щель в хранилище и украдёшь яйца. Дело в том, что в наряд, за какой-то проступок, сунули нам "старика" Носова. И он от нечего делать собрался печь блины. Украсть яйца - дело нехитрое, когда ефрейтор, старослужащий, у которого ключи от склада, запирает дверь на ключ, оставляя тебя одного. Но в тот вечер ефрейтор не ушёл. К нему в неурочный час заявилась жена замполита второй роты Снежана Аграновская.
Ефрейтор вместо того, чтобы выдать ей паёк, по-хозяйски взял её за филейную часть. Та влепила ему звонкую оплеуху. И у них произошёл такой разговор.
- Ты что, одурел? - возмутилась Снежана, - Если я о твоих вольностях расскажу мужу, знаешь, что он с тобой сделает?
- Так вы что? И в самом деле, в такой поздний час, за пайком пришли?
- А что в этом криминального? Иду из кафе, смотрю, на складе свет горит. Думаю, почему бы не зайти, не получить паёк.
- Ко мне в неурочное время жёны офицеров приходят только за ласками, - стал оправдываться ефрейтор.
- За ласками? Ты слышишь сам, что говоришь?
- Что есть, о том и говорю. За интимом приходят. А что? Удобно. Пользуйся солдатом, пока муж на дежурстве или в кафе.
- Ты это серьёзно?
- Поинтересуйтесь у знакомых и подруг. Они вам много интересного расскажут.
- Мы в части только две недели. Нет у меня ещё ни знакомых, ни тем более, подруг. И что, в самом деле, к тебе кто-то вот так, запросто ходит?
- Приходят все. Я же говорю, женщинам удобно. Солдат, всё одно, что бесплатный альфонс. Пока есть я, - развлекаются со мной. Уйду на дембель, будут приходить к другому солдату, сменившему меня на складе. Например, вон к этому жмелю, что пол сейчас моет. Удобно. Солдат чист, здоров, ему всегда хочется женской плоти. А мужу жена опостылела. Вот и идут. Что ещё женщине в гарнизоне делать? Развлечений никаких.
Тут ефрейтор посмотрел на меня внимательно и приказал:
- Проваливай.
Думаю, убьёт меня Носов, если приду без яиц. Набрался смелости и говорю:
- Сегодня "старый" Носов в наряде.
- И что?
- Он собрался блины жарить.
- Передай ему от меня приятного аппетита.
- Мне нужны куриные яйца. Без яиц в столовую мне возвращаться нельзя.
У ефрейтора от такой наглости глаза на лоб полезли. Вижу, собрался уже взять меня за шиворот, вытащить на улицу и дать пинка. Я пошёл ва-банк. Говорю:
- Иначе её мужу всё расскажу, и вас уберут со склада.
- Ты что, стукач?
- Был бы стукачом, донёс, не предупреждая. А мне всего лишь куриные яйца нужны, вы не оставляете мне выбора. Приходится шантажировать.
- "Шантажировать", - передразнил ефрейтор, - Ты откуда взялся, такой подкожный?
- Из Москвы.
- Понятно.
Он без замаха ударил меня кулаком по зубам, но как-то неуверенно, вскользь.
Аграновская, наблюдавшая за происходящим молча, вскрикнула.
- Сколько тебе яиц? - спросил ефрейтор недовольным голосом.
- Носову одно и старший по столовой велел ещё одно украсть.
- Вот тебе три и забудь всё, что слышал и видел. Усвоил?
- Так точно, - принимая яйца, пообещал я.
- Обманешь, я тебя свиньям скормлю.
Так я стал героем. Одно яйцо выпил по дороге, в столовую принёс два.
- А было у истории продолжение? - поинтересовался Славик Старокожев.
- Да, было продолжение. Неприятно вспоминать. Раз я такой проворный, меня на продскладе оставляли прибираться. Дескать, заберёшься за решётку, кисель в пачках утащишь или ещё какие вкусности. И в один из таких нарядов мы снова оказались на складе втроём. Ефрейтор, жена Аграновского и я. Ваш покорный слуга мыл пол, а они развлекались.
- В каком смысле?
- В прямом. Ефрейтор раздел Снежану донага, остались только туфли и прозрачные носочки. И прямо на столе её по-всякому... Только стон стоял, да каблуки её туфелек время от времени по столу стучали.
- При тебе? - усомнился Агей Ильич Шорохов.
- При мне. Чего патрициям рабов стесняться. Потом ефрейтор дал мне киселя две пачки и сухофруктов. Причём лицо у него было в угрях, тело рыхлое. А старший лейтенант Аграновский красавец, атлет. Я тогда ещё подумал: "Как странно наш мир устроен. Что женщинам нужно? Молодая, красивая, извивается голая на столе, как змея. Принимает унижения от урода, как должное, и ей это даже нравится".
- Ой, замолила. Вот и думай после этого, что женщине надо.
- Внимание надо. А мужик в ЗАГС отвёл, окольцевал и к жене интерес потерял. По сторонам, на свободных заглядывается. А женщинам это обидно, - поучал Агей Ильич.
- Я не скажу, что все были такими. Были, наверное, и порядочные. Не зря этот ефрейтор всякий раз проверял приходящих к нему женщин.
- Как проверял? - не унимался Старокожев.
- Делал вид, что случайно рассыпал пфенинги. Собирал с пола и рукой за ногу женщину брал. Дескать, сойди, наступила на монету. Если она спокойно реагировала на то, что он её за ногу держит, значит, пришла за наслаждениями. Если взбрыкивала, - получи паёк и уходи. Это мне уже сослуживцы рассказывали, я этого не видел.
- Сам Снежаной воспользовался? - сухо поинтересовался Агей Ильич.
- Не было возможности. Я же не служил в хозвзводе, на продскладе не командовал. В части видел её, она ходила гордая, недоступная. И не подумаешь, что с ефрейтором на складе безобразничала.
- Что-то ты не договариваешь, - усомнился Шорохов.
- Правда ваша, Агей Ильич. Я потом сам с ней сошёлся, на втором году службы, когда подрос в чинах. Аграновская работала в клубе библиотекарем. Как-то раз зашёл за книгой, дождался момента, когда мы остались одни и не смог удержаться. Рассказал ей о том, как она с ефрейтором кувыркалась.
- Откуда знаешь? - спокойно поинтересовалась она.
- Так вы при мне всё это делали, я в это время пол мыл.
- Теперь надел лычки, тоже потянуло на комиссарское тело?
- Потянуло, - признался я.
- Ну, что ж, сержант. Ищи место, назначай время, я уделю тебе внимание.
Встреча произошла в хмурый, дождливый день. Но для меня счастливый. Случилось всё в учебных классах, прямо на полу. Африканские страсти, объятья, лобзания. Я только и успел, что шинель подстелить.
После этого Аграновская сделалась для меня всем. В моих глазах стала существом высшего порядка. На политзанятиях нас учили, что бога нет. Но глядя на её окно в доме офицерского состава, я про себя шептал: "Насчёт бога, не знаю, может, его и нет. А вот богиня существует, и я знаю, где она живёт". Для меня всё это именно так и было. Снежану я обожествлял. Полюбив её, я стал меняться к лучшему. Избегал употреблять скверные слова, сторонился неприглядных поступков. Верил, что она всё видит, знает. На расстоянии следит за мной, читает мысли. Если было плохо, то я мысленно с ней разговаривал и получал облегчение. Это высокое чувство к женщине помогало служить.
Её история была проста. Студентка мединститута влюбилась в офицера, выскочила за него замуж и, бросив учёбу, отправилась с благоверным на место его службы. Но вскоре выяснилось, что они друг другу чужие. Что делать молодой красивой бабе? Читать книги в библиотеке, где работала? Скучно. Снежана кинулась во все тяжкие. Всё это она мне сама рассказала. Хочется соврать и сказать, что когда пошёл на дембель, мы уехали из части вместе. Но было не так. Прощались в большой суматохе, за поцелуями и жаркими объятиями позабыв обменяться координатами. Я полетел в Союз, она осталась в Германии. Признаюсь, сильно тосковал по ней. По её ласкам, красивому лицу, ухоженному телу. Испытывал физическую боль и проклинал себя за то, что не заручился её адресом и телефоном.
И вдруг, где-то через год после демобилизации мы с ней случайно встретились в вагоне Московского метро. Лучше бы не встречаться. От прежней красавицы не осталось и следа. Яркие глаза потухли, роскошные волосы острижены и уложены чёрт знает как. Уставшая, поблёкшая. Сказала, что работает медицинской сестрой в Туберкулёзном диспансере. Призналась, что разведена, приглашала в гости. Чтобы её не обидеть, я записал телефон, обещал позвонить. Не позвонил. Богини, о которой я грезил зимними вечерами, не существовало. А с этой женщиной, утратившей интерес к жизни, мне не о чем было говорить. Эта встреча в метро повергла меня в уныние. Я месяц, может и дольше, ходил, понурившись, словно похоронил близкого, дорогого человека. Но в молодые годы долго страдать не получается. Как-то на выходе из станции метро Добрынинская, встретил одноклассницу Зою Фомину, с которой не виделся с самого выпускного. Зоя продавала лишний билет в филиал Малого театра, на спектакль "Накануне" по одноимённому роману Тургенева. Я купил у неё билет, и мы вместе пошли смотреть постановку. Спектакля я не запомнил. Помню, сидел с ней рядом, как на иголках. И от случайного соприкосновения локтями меня бросало в дрожь. В ближайшие выходные я пригласил Фомину в кино, потом в ресторан. Кончилось тем, что я на Зое женился, и забыл Снежану Аграновскую. А ведь какие сильные чувства питал к ней на службе. Думал, что это любовь на всю жизнь.
- Всё проходит, - согласился Агей Ильич.
- А что прошло, то будет мило, - сказал Славик и внезапно разоткровенничался. - Книжный мальчик, очкарик, я мечтал о женщинах, но не мог до них добраться, и подвернулся удобный случай. Был я на свадьбе у двоюродного брата Николая и приметил взрослую красавицу блондинку, в красном платье и туфлях на высоких каблуках. Так получилось, что именно эту подвыпившую женщину мне поручили проводить до дома. Лето, жаркая ночь. Идём мы по улице одни, и я не знаю, как заговорить с ней, с чего начать. А она, видя, что я молчу, принялась меня унижать. "Ты, мальчишка, сопляк-молокосос, что ты увязался за мной?", - кричала она на всю улицу. - "Тебе ничего не обломится. Да если б я и согласилась, то ты не знаешь, с какой стороны подойти". Долго я слушал её оскорбления и наконец, не выдержал и дал ей оплеуху. Она замолкла. А когда опомнилась, я приглушённым голосом сказал, что совсем не тот, за кого она меня принимает. На самом деле я "плохой мальчик". И обняв её за талию, стал ей врать, пересказывая прочитанную книгу. Но рассказывал историю так, словно всё это происходило не с героем приключенческого романа, а со мной. Как пошёл чесать языком, она только уши развесила. Опасался, что грубое враньё будет тотчас раскрыто. Так как рассказывал я жизнь человека, долго пожившего. Но оказалось, если женщина выпьет, то не верит глазам своим и охотно воспринимает любое враньё. Отпирая дверь в квартиру и восхищённо взирая на меня, она лишь поинтересовалась:
- С какого ж ты года?
- Не переживай, старый конь борозды не испортит, - ответил я ей скабрёзностью, которая окончательно разрушила стену, отделявшую нас друг от друга. Я добился своего, она сделалась ко мне благосклонна. Я провёл с ней умопомрачительную ночь. Так сказать, воспользовался случаем. Утром, в постели, она довольная мне на ушко прошептала:
- А у старого коня, оказывается ещё много молодого задора.
- Дурак, - перебил Славика Севастьян. - Это не ты. А она воспользовалась тобой, дав тебе возможность наврать с три короба и тем самым обрести в себе силы и мужество для овладения ею.
- Чего считаться, - снисходительно ответил Сивучу Старокожев, - мы оба не остались в накладе.
- Знаешь, а ведь никакой бабы у тебя не было, - обняв рассказчика за плечи, миролюбиво сказал ему Шорохов, - ты продолжаешь пересказывать нам прочитанный роман. Но не отчаивайся, Славка, всё у тебя ещё впереди.
- Агей Ильич, - обратился Севастьян к старичку, - Глаза у тебя масленые. Знать, не раз "оступался на левую ногу". Давай-ка, разоружайся перед товарищами.
- Вот вам, как на духу. Ни разу жене не изменил, - перекрестившись, поклялся Шорохов, - в отличие от вас, я примерный семьянин.
- Но мысли-то на этот счёт были? - не унимался Сивуч.
- Что мысли. Было три попытки и все вхолостую, - рассмеявшись, признался Агей Ильич и стал делиться воспоминаниями.
- Бог хранит мои семейные узы. Женился я рано, ещё до армии. А проходя "срочную", на втором году, пошёл вместе с сослуживцами в женскую общагу. Залезли мы через балкон, что располагался на первом этаже, в торце здания. Сидели в просторной комнате, выпивали, не шумели. Две бутылки самогона мы с собой принесли. Но фабричные девки бойкие, их двумя бутылками не упоишь. Выпили всю нашу самогонку и ни в одном глазу. Говорят: "Мало вы, солдатики, принесли. Ещё бы надо". Делать нечего, послали меня за добавкой. Мосластая, Антонина, выпустила меня через балкон и говорит: "Через час подойду и открою. Задержусь, - не ломись, подожди. Не вздумай идти через главный вход. Там сегодня дежурит Неопрятный. Бывший милиционер. Этот "козёл", как собака на сене, и сам девок не трясёт, и другим не даёт. Попадёшься ему, не пощадит". Так получилось, что обернулся я раньше отпущенного мне часа. И про все предостережения Антонины забыл. Меня-то, в отличие от девок, хорошенько взял самогон. В голове шум стоит, помню только, что в общежитие можно попасть ещё и через главный вход. Толкнул дверь, вхожу, пошатываясь. В каждой руке по бутылке самогона. На вахте свирепый мужик с жиденькой, длинной, бородёнкой, как у дедушки Калинина. Говорю: "Здравствуйте, "козёл" Неопрятный. Пустите к ткачихам. Мне нужно самогон доставить, иначе не дадут". Пьяным был, не понимал, что говорил, не думал о последствиях. Вахтер отобрал у меня бутылки, а затем сильно поколотил. Помогала ему в этом уборщица. Она, можно сказать, неистовствовала. Мокрой половой тряпкой по лицу мне хлестала. И от сослуживцев потом в воинской части досталось. Так в первый раз я сходил от жены налево. Показалось мало.
Второй раз было, когда миновало мне сорок лет. Знаете, как это случается? Зашёл к коллеге по работе Боре Бестыжеву, на пять минут. А он собирался в гости, на день рождения к однокласснику Шуре Черникину, живущему в доме напротив. Их окна вровень, глядят друг на дружку. Бестыжев потащил меня с собой. Семья Черникиных оказалась хлебосольной, гостеприимной, компания весёлая. "Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове". В гостях, кроме нас, были актёры. Они пели, шутили, рассказывали анекдоты. Много смеха, веселья. Разумеется, танцы. Пришла соседка, Бэлла Николаевна. Нарядная, серьёзная. Артисты попробовали за ней приударить, не получилось. Не их поля ягодка. Станцевал я с ней раз, другой. Затем, каким-то образом оказались мы с ней вдвоём на кухне, и принялся я перед ней исповедоваться. Да какая там исповедь, врал, нёс чепуху несусветную. Говорю: "В молодости я был ходок. Бывало, дня не проходило, чтобы за юбкой не бежал. Когда женился по любви, остепенился. Появились дети. К жене привык, красота её не померкла, но примелькалась. Не загоралось уже в груди, как прежде, пламя страсти. Да что там пламя, даже маленький фитилёк, и тот потух. Жизнь перешла в новое качество. Стал я навроде прислужника в своей семье. Сделай то, сделай сё, подай, принеси. Получалось, что своей жизнью уже и не живу. То у Сашеньки температура, то у Машеньки опять двойка. Летом на дачу отвези, продуктами снабжай. Мотайся, как челнок, из города в деревню и обратно. Осенью к школе детей подготовь. Юбилеи, праздники, дни рождения, новый год, - крутишься, как белка в колесе. Подруги жены, её родня, ко всем привык, все надоели, хуже горькой редьки. Всё одно и то же. И работа постылая. Даёт доход и ладно. А тут, как только вы вошли, Бэлла Николаевна, и наши глаза встретились, сладкая истома разлилась у меня внутри. И я не торопился, не спешил. Не ревновал, когда вокруг вас вертелись артисты, тащили танцевать. Знал, что вы моя. И вот кухня, мы одни, держимся за руки. У вас руки горячие, говорящие. Ваша улыбка, глаза, - это прямая дорога в рай или в ад, мне с вами всё равно. Но что-то новое, неизведанное, главное входит вместе с вами в мою жизнь. Я это сразу почувствовал. И не надо бы слов, но я не в силах молчать".
Полез целоваться, она отвернулась. Поцелуй мой пришёлся ей в щёчку. "Ну, что вы делаете", - пристыдила Бэлла Николаевна.
Я вместо того, чтобы остановиться, говорю: "Пригласите к себе в гости". - "Потом станете жалеть", - жарко зашептала она, опустив глаза, - "У вас семья, жена, дети. Подумайте о них. Вы жизнь свою семейную можете разом пустить под откос".
Она отговаривала и тем самым опутывала ещё сильней.
"Пойдём к тебе, - настаивал я, перейдя на "ты" и подталкивая её к входной двери. "Опомнись", - строго сказала Бэлла Николаевна и дала мне пощёчину.
Но меня словно черти несли, ничего не мог с собой поделать. Услышал, что и она со мной уже на "ты", вроде как срослись уже душами, осталось только склеить тела. Смело полез после оплеухи целоваться, и она не отвернулась, как в первый раз. А губы мягкие, сладкие, как малина. Небезответные, зовущие, обещающие впереди ещё большие наслаждения. Поплёлся к ней в тапках Черникина, жила она и впрямь по соседству. В квартире было уютно, и всё мне там нравилось. Под розовым светом специальной лампы орхидеи в горшках. Красивый толстый кот лежал на бархатном диване, жмурился и приветливо поглядывал на меня. На стене ковёр-картина "Иван-царевич на сером волке".
Не успели мы сесть на диван, как из кухни в комнату вошёл атлетического вида мужчина в майке и тренировочных штанах. Это был её муж. Не обращая внимания на меня, он стал спокойно разговаривать с женой. Говорил-то он тихо, но слова его были ругательные.
"Ну, что ты за дрянь, Бэлла", - стыдил её он, - "Мне завтра в рейс. Хотел в последний выходной день отдохнуть, спокойно посидеть, попить пивка. Тебе не терпится, мужика привела", - "Ваша жена не виновата, - решил я заступиться за Бэллу Николаевну, - "Это я настоял, чтобы она мне показала свои орхидеи", - "Да ты-то молчи", - даже как-то с ленцою произнёс её супруг и ткнул меня кулаком в нос.
Кровь из носа не потекла, но что-то там хрустнуло. Позднее нос сильно распух и приобрёл цвет спелой сливы.
Несолоно хлебавши, вернулся я к Черникиным, умылся и всё никак не мог взять в толк, зачем Бэлла Николаевна поддалась моим уговорам и повела к себе, если дома был муж? И пришёл к простому выводу, что женщин умом не понять. И что верить им никогда не стоит. Когда возвращались из гостей домой, пьяный Бестыжев у меня спросил: "Что-то нос у тебя вроде как распух и посинел. Уж не простудился ли ты?". Что ему на это было ответить?
В третий раз было совсем недавно. Облысел я окончательно, надел на себя парик жены и он так ладно мне подошёл, что я на своё отражение в зеркале залюбовался. Пошёл в парике за продуктами. А в магазине, на кассе, девица сидит молодая, увидела меня и говорит: "Вы чем-то на Мика Джаггера похожи. А он мой кумир. Приходите сегодня ко мне вечером в гости". Не сказать, чтобы девица очень уж была красива, сама из себя такая же, как я, обезжиренная, кожа да кости, волос на голове мало, пучок на затылке не больше редиски. Но смелая, откровенная. Думаю: "Не беда, что костлявая. Сухие дрова жарче горят". Взял с собой разные медицинские средства, что называется, на все случаи жизни и в тот же вечер явился по указанному адресу с цветами, шампанским и тортом. Жила девица, звали её Ариадна, в старой коммуналке. Знаете, из тех, в которых много комнат и один туалет в конце длинного коридора. Весь коридор в таких квартирах, как водится, захламлён барахлом. Стояли шкафы, коробки, бутыли, велосипеды, детские прогулочные коляски. На стенах висели тазы, корыта, даже похоронные венки. За бокалом шампанского она мне рассказала про соседей. В особенности посмеялись мы над бывшим баскетболистом, штудировавшим Книгу Экклезиаста, а при этом боящегося замкнутых пространств. Фамилия его была Берендеев-Левицкий, а звали Аполлон. До того он боялся замкнутых пространств, что даже дверь в уборную не закрывал, держал приоткрытой. А чтобы ему не мешали отправлять естественные надобности, свою собаку - немецкого боксёра по кличке Клык у приоткрытой двери держал. Все знали, раз рыжий огромный пёс в конце коридора бродит, значит, уборная занята Берендеевым-Левицким.
Слово за слово, шампанское выпили, торт съели, пощебетали, дело к ночи. Она стала постель стелить, а я украдкой от неё принял таблетку и жду, когда таблетка подействует. Ариадна уже разделась, легла, к себе зовёт. Неудобно мешкать. Стал и я раздеваться, остался в одних трусах и тут таблетка заработала. Да. Почувствовал я её воздействие очень сильно. Дело в том, что я, как в том анекдоте, волнуясь и скрываясь, перепутал таблетки. Вместо таблетки, поднимающей мужскую потенцию, проглотил слабительное. И что особенно обидно. На старости лет стали мучить меня запоры и таблетки эти, я их лопал горстями, как правило, не действовали. Результат - ноль. А тут одна таблетка - и в кишечнике революция. Да не одна, а все три. Французская, февральская и октябрьская вместе взятые. Сливаются они в один ураган и несутся на выход. Я из постели выскочил, как ошпаренный и босиком понёсся по тёмному коридору в его конец. Бегу и чувствую, что парик сполз на затылок, а внутри у меня проснулся вулкан Везувий. В голове одна мысль, только бы добежать, только бы успеть. В ушах звон, вслед за мной несётся чья-то брань, впереди встречает рычание и собачий лай. А мне и невдомёк, что если немецкий боксёр шатается в коридоре, то уборная занята. Несусь вперёд, как спринтер к финишу. Клык набросился на меня, стал кусать. Я не чувствую ни страха, ни боли. Скорее бы добраться до спасительного керамического сооружения. Тут вожделенная дверь открывается и в ореоле электрического света мне навстречу выходит двухметровый Аполлон. Он поправил на моей голове парик, снял с моих плеч похоронный венок и умиротворённо говорит: "Всё суета сует". И точно, чувствую, что бежать-суетиться мне уже никуда не надо. Сразу наступило облегчение. Опозорился, одним словом.
С тех пор я зарёкся по бабам ходить. Было три неудачных попытки - хватит. Впрочем, жизнь продолжается. Всякое может случиться.
Славик и Севастьян, слушавшие рассказ неудачливого ловеласа, рассмеялись.