Познакомился я с театроведкой. Столько было красивых девушек, и на курсе, и в институте, но так вышло, что познакомился я не с самой обаятельной, и не с самой привлекательной. Познакомился, ибо мысли о женщинах неотступно преследовали, и пошел к ней на ночь глядя в гости. Шел с тем, чтобы провести у нее всю ночь, но так получилось,- долго не задержался.

Только пришли, только захлопнули за собой дверь, постучался сосед (звонок у нее не работал) и она меня спрятала под кровать, так как муж был в отъезде, и она не хотела, чтобы сосед в его отсутствие застал у нее мужчину. Под кроватью было пыльно, я еле сдерживался, чтобы не чихнуть. Сосед сам заявился явно с амурными намерениями и, знай она об этом заранее, думаю, в гости меня б не позвала.

Театроведка от такого повышенного внимания к своей скромной персоне растерялась, и не знала, что предпринять. Здравый смысл подсказывал, что от одного мужчины надо было бы поскорее избавиться, но женщины, они на то и женщины, что даже от излишнего внимания к своей персоне отказаться попросту не могут. По принципу: "Внимания и любви много не бывает". Была бы порасчетливее, отправила бы соседа, пригласив через час с шампанским и конфетами, а тем временем разобралась бы со мной. Но эта ни на мгновение не хотела лишать себя внимания мужчины и такого прекрасного состояния, когда смеешься и знаешь, что не одна слушаешь объяснения в любви, а также и твой кавалер, сидящий под кроватью.

У соседа была с собой початая бутылка водки, что выдавало серьезность его намерений. Так как серенад на мандолине он исполнять не умел и стихов о Луне и любви не знал, то стал рассказывать грязные похабные анекдоты, стараясь с их помощью настроить соседку на согласительный лад. Цель его была ясна и достаточно прозрачна.

Театроведка кокетничала, вертела хвостом, не говоря ни "да", ни "нет". Яеле сдерживался от желания выбраться из-под кровати и напомнить хозяйке о себе. Исил для сдерживания с каждым мгновением становилось все меньше и меньше. Когда же они совсем иссякли и я было "пошел на выход", то случился очередной, никем нежданный и негаданный поворот событий. Из отъезда вернулся ее муж. Он глянул на раскрасневшуюся от мужских анекдотов жену, сразу все сообразил и, схватив соседа за шкирку, потащил в прихожую.

Театроведка не стала мужу мешать, подскочила с кровати, прикрыла матовые стеклянные двери, отделявшие комнату от прихожей и полезла ко мне. Аточнее, сделав знак, чтобы я помалкивал, поманила к себе, дала понять, чтобы я вылезал. Ярешил, что в горячке событий она сошла с ума, ведь как раз настало то самое время, когда следует переждать, отсидеться. Но она, не тратя время на объяснения, раскрыла окно и прошептала:

- Унас невысоко, второй этаж. Прости, что так получилось.

Я понял, что мне предлагают прыгать. Прыжок со второго этажа- дело нехитрое для тех, кто этим часто занимается. Сземли, если смотреть, то вообще очень низко. Но мне, признаться, стало жутковато, когда я сверху глянул вниз. Всвое оправдание замечу, что дом был старого образца с высокими потолками, а под окном ни клумбы, ни газона, и даже не асфальт, а бетон. Разница существенная для тех, кто разбирается. Это я вам, как бывший строитель говорю.

Я медлил с прыжком, надеясь на то, что все еще, может быть, разрешится цивилизованным образом, но тут со звоном разлетелись дверные створки, и в комнату, кряхтя и сопя от напряжения., ввалились наши знакомые- ее обманутый муж и похотливый сосед. Они держали друг друга за горло и продолжали драться, пиная друг друга ногами, стараясь попасть в пах, при этом страшно ругались и плевались.

Сидя на подоконнике, я какое-то время наблюдал за их дракой, а потом они заметили меня и как-то сразу успокоились. Итут я не нашел ничего лучшего, сказал: "Здравствуйте". Вмоем приветствии не было ни страха, ни подвоха, наверное, поэтому они так же вежливо поздоровались со мной. Затем, посмотрев еще раз на бетонку, я им сказал: "До свидания" и спрыгнул. Спрыгнул и отбил себе пятки. Хорошо еще, что ноги не переломал и головой не стукнулся.

На отбитых пятках, доложу я вам, очень тяжело ходить, практически невозможно. Свеличайшим трудом добрался я до квартиры Леонида, в которой жил тогда. Всю дорогу меня преследовал какой-то ублюдок, который шел за мной по пятам на расстоянии пяти шагов, время от времени шутил, заговаривал со мной, все ждал и надеялся на то, что я упаду, и он сможет напасть на меня и ограбить. Но я не упал. Аможет, я и преувеличиваю опасность, может, мне просто показалось, что исходит угроза с его стороны. Леонид, смеясь, сравнивал потом это мое шествие с бегством Наполеона из Москвы.

На следующий день Леонид довез меня на своем горбу, было недалеко, до травмпункта. Там врач, еще до рентгена, взглянув на мои пятки, сказал: "Перелом обеих пяточных костей". Но после рентгена, когда его диагноз не подтвердился, он в справке отказал, мотивируя это тем, что ушиб- это не перелом, поболит и пройдет: "Ну, дам я вам бюллетень. Вам же придется с такими ногами таскаться ко мне каждые три дня на продление. Аесли у вас хороший начальник, то лучше уж поговорите с ним, чтобы дал за свой счет пару неделек".

Узнав обо всех перипетиях, Скорый со смехом и с легким сердцем разрешил мне лечиться и не ходить в институт. Пожелал скорейшего выздоровления, причем не стал ограничивать во времени.

Пятки у меня посинели, ноги распухли. Ходить я не мог и с неделю, наверное, в туалет и обратно таскали меня то Леонид, то Савелий Трифонович, а то и Фелицата Трифоновна.

Театроведку звали в институте романтическим именем "Обнимающая дерева" (привычка у нее была,- как выпьет лишнего, так обнимет дерево и стоит в таком положении час, два, пока в себя не придет,- я тогда этого не знал); была она гораздо старше меня, начитаннее, могла свободно обсуждать все те постановки в московских театрах, которые казались для меня открытием чего-то нового, да и о режиссерах, об актерах, знала много такого, чего я не знал, но знать хотел.

Она не сказала, что замужем, и поэтому я с легким сердцем принял ее приглашение зайти, попить чайку. Ауж там она заставила играть в свои игры, за что, собственно, сама и поплатилась. Долго ходила на лекции в темных солнцезащитных очках, скрывавших синяки под глазами. Со мной не разговаривала, будто бита по моей вине, или, еще хуже того, я сам собственноручно набил ей эти синяки. Я, со своей стороны, к ней тоже не лез ни с претензиями, ни с объяснениями.

Леонид подсмеивался над случившимся и примерно так размышлял на мой счет: "Ой, беда, беда с Димкой, пропадает парень, ни о чем уже и думать не может, как только о том, чтобы с бабой переспать. Надо что-то предпринять". Поделился он своими мыслями с Савелием Трифоновичем и решили они мне помочь. Так сказать, поспособствовать в вопросе познания женщины.

Сразу же, как только я выздоровел, они посадили меня в Волгу ГАЗ-21и повезли в баню. Четвертым с нами ехал Керя Халуганов. Приехав, мы разделись, но не догола, а до плавок, что мне показалось странным, и когда вошли в зал, то попали в сказку. Всказку Шахерезады из книги "Тысяча и одна ночь". Начать с того, что этот зал, все это огромное помещение, в котором находились лавки, тазики, краны с горячей и холодной водой, душевые кабины, бассейн с проточной ледяной- все это огромное помещение было в сплошном тумане. Имы, погружаясь в эту белую массу, как монеты, брошенные в чашку со сметаной, тихонько, медленно, гуськом идем в парилку. Пахнет березовым веничком, запаренным в кипятке. Туман густой, под ногами скользкая кафельная плитка. Все, как во сне, ощущение такое, что шагаем на месте, а предметы, попадающиеся на глаза, сами по себе выплывают из тумана.

Вдруг до моего слуха донеслось райское пение, пели несколько голосов, женских голосов, пели тихо, но голоса были настолько чистые, что сравнить могу только с ангельскими. Втумане я уже различать стал тела. О, боже правый! Это были женщины. Повсюду ходили молодые, красивые, совершенно голые девицы и, не обращая никакого внимания на нас, тихо пели. Одним словом, вели себя так, как должно быть, ведут себя люди в мирах Горних, о которых сказано, что не будет там плотского хотения, а будут отношения чистые, духовные.

Песни пелись русские, старинные, мне совершенно неизвестные, и очень уж складно у них все это выходило. Не предупредили меня об этом походе ни Леонид, ни Савелий Трифонович, ни Керя. Сделали сюрприз. Ятерялся, нервничал, не знал, как себя вести в подобном окружении. Женщины же оставались невозмутимы. Итоварищи вели себя вполне естественно, словно знали то, чего я не знал (яже не знал, что они все это сами и устроили). Леонид, к примеру, походя, поцеловал одну в шею, Савелий Трифонович по-отечески погладил другую по спине. Перед моими глазами творилось что-то немыслимое, невообразимое. Как только вошли в парилку, так там нам сразу уступили место, подвинулись. Поддали парку. Да так поддали, что я с непривычки чуть было не выскочил вон.

- Аты присядь,- учил Савелий Трифонович,- полегче станет.

Я присел и действительно, волна жара осталась где-то там над головой и стало полегче.

Савелий Трифонович и Леонид по ступенькам поднялись на верхнюю площадку и одну из лежащих на полке барышень даже попотчевали веничком, подобранным здесь же. После чего у нее на заднем месте остался прилипший березовый лист. Яна нее смотрел больше, чем на других, раздумывая, указать ей на этот листочек или не стоит. Она мое внимание заметила и, выходя из парилки, приветливо улыбнулась.

Вдоволь напарившись и намывшись, мы вышли в тот зал, где оставили вещи. Там уже стоял накрытый стол. Какой-то угодливый старик в махровом халате дал нам простыни и тотчас исчез. Имы стояли в простынях, как патриции, а вокруг нас были молодые красивые женщины, какие в простынях, какие еще совершенно голые, а были и такие, что успели одеться. Рекою полилось вино, со стола покатились яблоки, мы пили водку и закусывали всяческой снедью. Девушки пели песни.

Оказалось, что все эти женщины из ансамбля песни и пляски. Они приехали с концертами в Москву, а им устроили такую вот баню. Не подумайте о них плохо. Вних совершенно не было распутства, это были молодые красивые женщины, которым, конечно, нельзя было отказать в веселости. Они много пили и не пьянели, и одну за другой пели для нас и для себя свои замечательные песни.

Жили они в гостинице на ВДНХ, и после бани мы отправились к ним в гости. Не знаю, как теперь, но тогда в гостиницах было очень строго. После двадцати трех часов- никаких посетителей, никакого шума, никаких гуляний, шатаний и прочее. Там же у них творилось что-то невообразимое. Опять водка лилась рекой, опять красавицы смеялись и пели. Янапился до того, что когда направился в туалет, шел и видел, как кидало меня от стены к стене. Та самая девушка, с приклеившимся березовым листиком, звали ее Клава, взялась меня опекать. Она последовала за мной и вошла вместе со мной в мужской туалет. Она совершенно не смущалась тем, что там находились лица противоположного пола. Ктому же, с одного из этих самых лиц, пользовавшегося писсуаром, свалились брюки и трусы, то есть совершенно, как у того самого писающего мальчика в Брюсселе. Глядя на него, могло сложиться мнение, что оголился он нарочно, для демонстрации своих прелестей, на деле же был просто страшно пьян и совершенно себя не контролировал.

День приключений, как начался для меня при входе в баню, так все и не прекращался, хотя было далеко уже за полночь. Глядя на то, как мужчина судорожно старался поднять и натянуть на себя свои свалившиеся штаны, я подумал: "Азачем я пришел в туалет? Зачем она за мной увязалась?". Итут же вспомнил, зачем. Дело в том, что после очередного возлияния мне сделалось плохо, меня стало мутить, и я с намерением освободить желудок от всей той гадости, которой его наполнил, направился в конец коридора.

Клавдия, похоже, это поняла, поэтому и направилась за мной следом. Она мне очень помогла. Она принялась меня поддерживать еще задолго до того, как начались первые позывы к рвоте. Надо признать, что не будь ее со мной, я, возможно, потеряв остаток сил, там же и уснул бы, прямо у унитаза, на кафельном полу. Но она не дала всему этому случиться. Она, как маленькому, умыла мне лицо своей рукой, смочила волосы, растерла виски и препроводила к себе в номер. Там, раздев до трусов, уложила в свою постель, и сама легла рядом. Ябыл измучен и изломан всем этим "праздником", всеми событиями этого дня, так что об объятиях и прочем не могло быть и речи. Япросто тихо и мирно уснул.

Но Содом на этом не кончился. Проснувшись, мы поехали к Леониду, причем, именно за тем, на что ночью у меня не хватило ни времени, ни сил. Клава поехала в гости с двумя подругами; с одной сдружился Леонид, а с другой Керя. Савелий Трифонович остался спать в гостинице.

Часа четыре я провел с Клавой наедине, но так ничего у нас с ней и не вышло.

- Это ты виноват,- заявила она, одеваясь,- из-за тебя у нас ничего не получилось.

Мы их проводили, дали денег на такси. Вечером у них было выступление. Асами сидели и делились впечатлениями. Керя, смеясь, рассказывал, какой он молодец. Леонид повествовал тоже что-то свое, и тут я, не выдержав, выложил все, как на духу. Ну, то есть, что ничего не получилось, и что девушка уехала, расстроенная. Обиднее всего то, что была она хорошо сложена, и, пожалуй, из трех подруг самая красивая. Ипри всем при этом, я прикасался к ней с отвращением и никак не мог себя пересилить, чтобы изменить настрой. Не было к ней совершенно никакого влечения, даже наоборот. Ивот тут во мне столкнулись очень противоречивые чувства. Вроде молод, здоров и все мысли, все сны только об этом, а ничего не выходит, не получается, натура восстает, саботирует намерения хозяина.

- Что такое? Почему? Уж не к врачу ли сходить?- вопрошал я у товарищей.

- Утебя здоровая организация и блокирующие центры работают, как следует,- утешал Леонид.- Человек- не скотина, он не должен совокупляться с любой попавшейся ему под руку, особью противоположного пола. Ана нас с Керей не смотри, у нас предохранители сгорели, мы безотказники. Безотказники в самом худшем понимании этого слова. Это не тебе, а нам к врачу надо.

Я, с одной стороны, соглашался с Леонидом, понимая, что, скорее всего, он действительно прав. "Как это так, не познакомившись толком, не поговорив, без взаимной симпатии, без чувств, ложиться в кровать и надеяться лишь на то, что природа возьмет свое? Нет. Именно природа и не должна допускать человека до скотства, то есть, должны включаться, как правильно заметил Леонид, блокировочные центры". Так я себя успокаивал, но до конца успокоиться, конечно, не мог. Кто-то, находящийся внутри меня, шептал совершенно другое: "Все это пустые слова, оправдания для импотента. Адрузья твои молодцы, они, в отличие от тебя, настоящий мужчины, а ты зря только брюки носишь". Иголос этот звучал все громче, все убедительнее, и напрочь заглушал того, первого, со всеми его логическими выкладками, делая мое земное существование просто невыносимым.

Дело дошло до того, что я решился на вторую попытку. Леонид, по моей просьбе, позвонил в гостиницу и позвал Клавдию к нам в гости, а точнее, ко мне.

Пока она ехала, Халуганов, как играющий тренер, готовил меня к предстоящей встрече, обучая всевозможным хитростям:

- Ты, давай, смешай сметану с пивом, и все это выпей. Сырых яиц побольше проглоти. Ая, тем временем, сооружу тебе бутербродец и чайку забодяжу.

Бутерброд он соорудил такой: хлеб, толстенный кусок колбасы, кусок сыра, опять колбаса немыслимой толщины и кусок хлеба. Кбутерброду он сделал крепкий чай, очень сладкий. На небольшую кружку бросил ложек восемь сахарного песка. Итут же, для настроения, рассказал анекдот: "Спрашивает официант у посетителя ресторана, заказавшего чай,- сколько кусков сахара положить в стакан. Тот отвечает: положите десять, но только не размешивайте, я не люблю сладкий".

Пока я жевал бутерброд, запивая его чаем (по своему вкусу и составу более напоминавшего сироп), Кирилл продолжал инструктаж:

- Здесь даже не жрачка главное, а внутренний настрой. Ты должен психологически подготовить себя. Ты должен себе сказать: "Ясильнее ее. Я- мужик. Яее, сучку, уделаю, как Бог черепаху. Она будет подо мной визжать и плакать".

Прозвенел звонок в дверь, как гонг рефери, вызывающий спортсменов на ринг. Мои тренеры, захватив с собой из холодильника пиво, спрятались в большой комнате и стали смотреть телевизор, а я пошел открывать Клаве дверь. Она пришла веселая, жизнерадостная, о Леониде и Кирилле даже не спросила, знала, для чего приехала, и сама с готовностью проследовала в знакомую ей комнату.

Сто раз скажу и сто раз повторю, что эта девушка не была развратницей, не была распутницей, доступной каждому встречному-поперечному. Нет, ни в коем случае. И, сложись обстоятельства нашего знакомства иначе, она, возможно, и не посмотрела бы на меня, и не подпустила бы к себе никогда. Аесли бы и подпустила, то пришлось бы дарить подарки, ухаживать целый месяц, а то и год, пока дошло бы до постели. Просто так получилось, что мы, как два курортника, сошлись, Мне очень не хотелось бы, чтобы о ней плохо думали.

Произошло у нас с ней все очень быстро. И, как только случилось, я сразу же почувствовал, что не могу долее ни секунды находиться с ней радом. Вскочил и злой, как черт, стал одеваться.

- По телевизору хорошее кино,- солгал я, чтобы как-то оправдать свои действия,- не хочу пропустить.

Нехотя поднялась и Клава, сходила в ванную, а после ванной пришла к нам в большую комнату, где сидел и Леонид, и Керя, села рядом со мной, уже как законная жена и "уткнулась" в телевизор. Стала вести неспешную беседу с Леонидом и Керей, судя по всему, намереваясь пробыть в нашей компании еще долго. Тут я уже не выдержал и крикнул на нее:

- Да ты уйдешь, наконец, или тебя надо выгнать взашей!

Она смотрела на меня, раскрыв рот и не понимала, что со мной. Никто не понимал. Ия сам, более, нежели кто-либо другой, был не в состоянии понять, определить, дать отчет своей злобе.

Леонид проводил Клаву до лифта, говорил ей слова утешения. Когда же она выходила из квартиры, то остановилась на мгновение, занеся ногу над самым порогом и на прощание буркнула:

- Какой же ты, Димка, грубый.

Сказала "грубый", понимай: "плохой", а свой адрес, через Леонида, все же не преминула оставить. Яразорвал его на клочки и тотчас выбросил.

Леонид меня утешал, говорил правильные слова, от которых мне было не легче. Скажу лишь в дополнение, что эта вторая встреча с Клавой надолго мне отбила охоту встречаться с девушками в постели и просто воспринимать их как предмет обожания.

Эта вторая встреча, а точнее, послевкусие, заставило меня по-новому взглянуть на ту жизнь, которую я вел, и принудила сделать кое-какие действенные шаги к ее изменению.