1

С Тамаркой, как вы помните, я познакомился в драмкружке, была она самая красивая и самая талантливая из всех моих учеников. Стех пор прошло четыре года. Снова встретился с ней в метро, на станции Арбатская Арбатско-Покровской линии. Она стояла у стены с дощечкой в руках. На дощечке было написано: "Унас умерла мама, мы хотим есть". Рядом с Тамаркой стояла шестилетняя ее сестричка с протянутой рукой. Таким образом они просили милостыню.

Я подошел к Тамарке, поздоровался. Заметил, как мгновенно, прямо на моих глазах у нее расширились зрачки.

- А-а, это вы. Все еще меня помните?

- Апочему я должен был тебя забыть?

- Кто знает. Может, вам директор приказал меня забыть, а вы ее и послушались. Тогда же послушались, когда она велела вам меня из драмкружка выгнать.

- Да. Послушался. Ты меня прости... Что мы о пустом, у тебя такое горе.

- Горе? А-а, это. Нет, мать жива. Япросто таким образом деньги зарабатываю.

- То есть как?

- Как видите. Времена такие настали, иначе не проживешь.

- Это же афера, уголовное преступление. Неужели ты этого не понимаешь?

Я стал ее отговаривать от подобного занятия, проговорил с ней более часа. Все это время к ней в руки прохожие клали деньги.

Узнав о том, что она умеет работать на швейной машине, я ей предложил возможность зарабатывать легально. Шить чехлы для диванов и кресел на фабрике Чурхенова. Она согласилась. На следующий день мы шли с ней устраиваться на работу.

Ночью прошел сильный дождь, повсюду были лужи, мы пробирались по узким сухим тропинкам, оставшимся на неровном асфальте. Тамарка баловалась, ходила по краям луж, где-то шла прямо по луже, меряя глубину. Ботинки на толстой подошве ей это дурачество позволяли. Доходило до того, что топала по луже ногой, с целью забрызгать меня. При этом, один раз поскользнувшись и потеряв равновесие, чуть не упала в лужу сама. Явовремя ее поддержал.

- Что ты балуешься?- выйдя наконец из себя, сказал я.

- Не знаю, наверное с детством еще не рассталась.

- Да ты и есть настоящий ребенок.

- Зачем тогда на работу тащишь? По нашему законодательству эксплуатация детского труда запрещена.

Тамарка перешла в разговоре со мной на "ты", и я ей на это не сделал замечание, не знал, как реагировать.

- Смеешься?

- Ну, правда. Дал бы ребенку порезвиться.

- Сколько же тебе резвиться? Кобыле восемнадцать лет, стоит в метро, подаяние просит.

- Не кобыле, а жеребеночку,- поправила Тамарка, забираясь в очередную лужу.

Вел я Тамарку к другу Калещука, Тагиру Чурхенову. Его фабрика, выпускавшая мягкую мебель, размещалась в здании учебно-производственного комбината. Аточнее, в здании школы, в которой учащиеся десятых классов со всего микрорайона приобретали себе рабочие специальности. Девочек учили шить на электрических машинах, овладевали специальностью швея-мотористка широкого профиля, мальчиков обучали вождению на грузовиках. По мнению организаторов всей этой практики, приобретенные учениками трудовые навыки (занятия по понедельникам, раз в неделю) позволили бы им не умереть с голода в первые дни сразу же по окончании школы.

Директор УПК, человек деловой, следуя в русле радикальных изменений в стране и так называемых новых веяний, сразу же несколько пустующих аудиторий отдал в аренду различным коммерческим фирмам. При этом находящиеся в комбинате производственные мощности, как-то- швейные машины и грузовики, использовались для нужд этих самых коммерческих структур.

На одной из этих швейных машин должна была трудиться Тамарка. Шить чехлы для диванов и кресел.

Мы уже подходили с ней к зданию УПК, к самому подъезду, когда нас на медленной скорости обогнала машина, и из нее вышел Тагир. Ятут же вытянулся в струнку, застегнул на рубашке верхнюю пуговку и приложив правую руку к картузу, как бы отдавая честь, стал рапортовать:

- Товарищ майор, за время вашего отсутствия...

- Вольно, вольно,- сказал Чурхенов, подыгрывая. Он, улыбаясь, пожал мне руку и увлек с собой.

Только поднимаясь по лестнице на второй этаж, я обнаружил, что Тамарки рядом со мной нет. Явыбежал на улицу, она стояла у дверей подъезда. Вся пунцовая, переминалась с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Она весь этот розыгрыш приняла за чистую монету, решила, что я ее нарочно заманил с целью передачи в органы опеки или в руки правоохранительных органов. Она находилась в оцепенении и ни одному моему слову не хотела верить.

- Ну, что ты? Яже артист. Яиз Одессы, здрасте,- успокаивал я ее.- Что ты так перепугалась? Это шутка, не бойся, пойдем.

Она все еще до конца не верила мне, но все же пошла. Сначала мы зашли в то помещение, где рабочие собирали мебель. Там во всю уже кипела работа. Стучали молотки, визжали пилы, невыносимо пахло едким клеем. Тагир в специально отведенном уголке доставал из сейфа какие-то бумаги, разговаривал с бухгалтером.

- Сейчас пойдем, подождите,- предупредительно сказал он нам.

- Мы тебя на лестнице ждем,- крикнул я, выталкивая Тамарку в двери.

Признаюсь, у меня от запаха лака, красок, клея всегда начинало болеть сердце. Ядолго не могу находиться в таких помещениях.

Вскоре Чурхенов освободился и повел нас к швейным машинам. Осмотрели Тамаркино рабочее место, договорились об условиях работы и заработной платы. После чего Тамарка осталась трудиться, а я поехал по своим делам.

Утром следующего дня позвонил мне Тагир:

- Ну, и где твоя красавица?- спросил он.

- Ачто?

- Да на работу не вышла.

Я поехал на Арбатскую и нашел ее там, со знакомой картонкой, сообщающей о смерти матери. Тамарка сказала, что работать не смогла из-за ворса, беспрестанно летящего в глаза от тканей, идущих на чехлы.

- Перед сном пришлось глаза чаем промывать,- пожаловалась она интимным шепотом.

Мое сердце дрогнуло. "Действительно,- подумал я,- как это так, молодой девчонке и без глаз остаться. Аглаза у нее красивые, вторых таких на всем белом свете не сыскать". Ястал подумывать о новом рабочем месте для нее, не на милостыню же жить. Слова о ворсе, летящем в глаза, передал Чурхенову.

- Она просто не привыкла работать,- огрызнулся он.- Да и такого материала, о котором она говорит, у нас нет.

Через день я поймал Тамарку на прежнем месте, и снова заговорил о работе. Она призналась, что солгала мне и открыла настоящую причину, состоящую в том, что ее при раскройке материала принялись щипать за филейные места. Амне не сообщила об этом сразу лишь только потому, что там работают мои друзья, и она не хотела нас ссорить. "Там обстановка совершенно невозможная для нормального труда, атмосфера всеобщего приставания".

Тамарка, действительно, была соблазнительна и говорила на этот раз весьма убедительно. Яей поверил, поехал к Чурхенову и чуть было не устроил там скандал. Дескать, договорились, что дадут девчонке работу, а сами с грязными лапами. Но Тагир, в ответ на мои нападки спокойно объяснил, что коллектив там женский и щупать ее было некому.

В очередной раз я говорил с Тамаркой, убеждал ее бросить мошенничество, прекратить лгать по всякому поводу и заняться нормальным делом. Девчонка она была не глупая, здраво мыслила, хорошо говорила, был у нее свой, очень интересный взгляд на мир. Она обещала подумать над моими словами, но при этом лукаво улыбалась

- Да что я- нянька тебе?- психанул я.- Сама себе дорожку выбрала и пропади ты пропадом. Прощай.

Я твердо решил оставить бесполезные заботы о ее трудоустройстве и совершенно уверен был в том, что никогда более Тамарку не увижу. Но я ошибся. Увидел на следующий же день, но не на Арбатской, а на площади перед Киевским вокзалом.

2

Получив от тетки квартиру в полное свое распоряжение, радуясь погожим денькам, я полюбил ходить пешком от ГИТИСа через Арбат, через Бородинский мост до Киевского вокзала. Там я садился на метро и ехал до станции Кунцевская.

Тамарка заметила меня на площади, подбежала и взялась за руку, как это делают дети, подбегая к родителям. Ясначала не понял, какая надобность заставила ее так себя вести, но вскоре сообразил. Вскоре все выяснилось. Ее, оказывается, преследовал мужичок с засаленными длинными волосами и жиденькой бороденкой; наряжен он был в пиджачок с чужого плеча и заношенные тренировочные штанцы, на ногах были рваные кеды.

Вел себя этот мужичок очень агрессивно и я, признаться, совершенно растерялся, не зная, что предпринять, что мне в подобной ситуации нужно делать. Слов он никаких не слушал, размахивал руками, намекал на то, что о мировой не может быть и речи, то есть назревала самая настоящая драка. Драться я не хотел, не собирался, а он на драку провоцировал, и сам был готов всякую секунду ее начать.

Тамарка спряталась за мою спину, шмыгала носом, и чуть было уже не плакала. Стали потихоньку подтягиваться зеваки. Итут к косматому приблизился громила и влепил ему затрещину. Косматый злобно выругался, развернулся к нему с желанием ответить, искалечить, может быть и убить и... тотчас передумал. Мстительные желания сами собой улетучились. Он так и замер с поднятыми кулаками. Стоял и завороженно разглядывал железные шары бицепсов своего обидчика. Громила был в майке. Для того чтобы привести косматого в чувство, он дал ему оплеуху (удар кулаком, должно быть, был бы смертельным) и низким, замогильным голосом сказал:

- Считаю "раз",- тебя здесь нет.

Не пришлось даже "раз" говорить. Косматый резво выполнил приказ, только мы его и видели. Казалось бы, всего одно мгновение назад был, хотел затеять драку, бузил, зевак собирал, и в один миг исчез, словно его и не было. Поразительное уважение у нас к слову, сказанному вежливо.

Громила исчез так же незаметно, как и появился, вовсе не претендуя на внимание и благодарность.

Только я собрался Тамарку отругать, сказать: "Видишь, к чему такая жизнь приводит?" как она сама, первая заговорила о том же. Поклялась, что с попрошайничеством покончено. Уверяла, что жизнь мошенницы ей надоела, что ушла от матери, заставлявшей ее заниматься преступным промыслом. Рассказала, о том, как вчера ночевала на лестничной площадке в доме, стоящем на пересечении улиц Шухова и Лестева. Сказала, что ей теперь негде жить и попросилась ко мне на одну лишь ночь. Стем, чтобы избегнуть неверной дороги. Знала, чем меня разжалобить. Ясогласился предоставить ей ночлег в одной из трех комнат, которые мне теперь принадлежали. Сразу же оговорюсь, что даже в мыслях ничего низменного не держал, никаких темных думок не думал.

В вагоне метро, в котором мы ехали, все места были заняты. Тамарка прислонилась спиной к дверям, которые не открывались и села на корточки, а немного погодя, прямо на пол. Пассажиры, ехавшие в вагоне, вопросительно смотрели на меня, стоявшего с ней рядом, а на нее поглядывали осуждающе. Ясказал ей, чтобы встала.

- Зачем,- капризно отреагировала она,- ведь нам еще ехать и ехать.

- Встань, я тебе говорю! Люди смотрят.

- Да пусть хоть обсмотрятся. Мне все равно,- намеренно громко, так, чтобы ее слышали, сказала она.

- Мне не все равно,- пояснил я.- Ты со мной едешь, а не одна. Встань, кому говорю, а не то будешь ночевать на вокзале у канализационного люка или, в лучшем случае, на пересечении улиц Шухова и Лестева.

Про люк канализационный я, конечно, более для красного словца, для убедительности. Иподействовало.

- Пожалуйста,- повиновалась Тамарка, нехотя вставая и стряхивая пыль с того места, на котором сидела.

- Спасибо,- передразнил ее я, так же нехотя хлопая ладонями себя по ягодицам.

Ехавшие в вагоне люди, должно быть, подумали: "Хороша парочка, один другого стоит".

Когда стояли уже у самой квартиры и я открыл ключом дверь, Тамарка взяла и по-свойски стала вытирать подошвы ботинок о ворсистый коврик, лежавший у соседской двери.

- Нам не туда, а сюда,- одернул я ее.

- Понимаю, монсиньор.

Озорничала Тамарка, бесенята в ее глазах так и прыгали. Меня это все раздражало. Было в ней слишком много беспокойства, слишком много веселья.

Вошла и всему с порога стала удивляться. Стала расхваливать
квартиру.

- Ух, ты! Какие комнаты большие! Ух, ты, какая кухня просторная! Какая большая ванная!

Все было как раз наоборот,- небольшим и не просторным.

- Что ты мечешься? Чего ты хочешь?- попытался я ее остудить.

- Чего хочу? Хочу того, что все хотят. Хочу кольца золотые, серьги с бриллиантами, наряды красивые. Ядавно бы уже и оделась и нарядилась, просто не хочу. Ятакая. Добренькая. Явсе, что у меня есть, раздаю. Были у меня мужики, я все на них тратила. Один даже избил меня, а я его, дура, простила. На Новый год ездили за город, к нему на дачу...

- Не Леонидом звали?- с горькой усмешкой поинтересовался я.

- Нет, не Леонидом,- насторожилась Тамарка, но тут же пришла в себя и продолжала.- Ехали на дачу, он по дороге подсадил одну шалаву. Она поехала с нами Новый год отмечать. Ятогда лишнего выпила, мне плохо стало. Вышла на улицу воздухом подышать, а когда вернулась, смотрю, он уже с ней того, любовью занимается. Я- кричать, тут он меня и ударил, синяк был большой. Ашалава та все ко мне лезла, меня целовала при нем. Он на это спокойно смотрел. Апосле того, как я скандал устроила, шалава ушла. Ана улице холодно было, а она пьяная, может, где упала да замерзла, так ей и надо. Потому что избил из-за нее, да и предал. Все не нравилось ему, как я одеваюсь. За мой счет пиво пил, сосиски лопал, и все критиковал мои наряды. Полтора года до него я с мужиками жила и все не могла забеременеть, а от него залетела. Залетела, а он меня бросил. Сказал: "Выкручивайся, как хочешь, это твои проблемы. Ау меня и паспорта тогда еще не было, в поликлинику идти страшно, пятнадцать лет от роду, таких не жалуют.

- Погоди,- ужаснулся я,- да ты что? Ты с тринадцати лет взрослой жизнью жить начала?

- Нет. Яоговорилась. Не перебивай. Очем я говорила? Ах, да. Предложили мне аборт сделать за деньги и много запросили, а откуда у меня? Вот и обратилась я к нему, а он предал. Хорошо, подруги помогли бесплатно аборт сделать. Уменя уже восемь недель было, а это много. Ау тебя нет глянцевых журналов мод? Япо ним учусь одеваться, пользоваться косметикой. Хочу в них сниматься, это моя мечта. Ия добьюсь своего. На все пойду, под старичка какого-нибудь лягу. Яуже жила с одним, ему пятьдесят три года было. Якрасива, ладно сложена. Язнаю, как всего добиться в этой жизни. Весь мир будет лежать у моих ног.

Я слушал Тамарку, а про себя думал: "Так вот, оказывается, какою она дрянью стала. Аможет, и была такой, маскировалась. Ая-то страдал все эти годы, подлецом себя считал. Сердце болело,- несправедливо поступил...".

- Хочешь, я тебе погадаю?- спросил я и, не дожидаясь ответа, взял ее руку в свою.- О! Совсем плохо дело! Вот, сама посмотри. Не сниматься тебе в красивых журналах, а быть тебе обыкновенной проституткой. Вот, идет линия твоей жизни и плавно перетекает в линию плотской любви и низменных страстей. Все твои фантазии, как ты знаешь, только об одном. Следовательно, твой конец нам ясен. Он не так прекрасен. Как говорил поэт: "Ганг, твои воды замутились". Атеперь, давай-ка, одевайся и проваливай.

- Ну, что я такого сделала? Что вы там на ладони увидели? Яне буду больше о мужчинах рассказывать, я хотела открытости...

- Вот, я дверь тебе сейчас и открою.

- Ну, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, не прогоняйте. Подумайте, куда я сейчас пойду?

- Ахоть и на панель. Тебе не привыкать.

- Вот так и отчим мамке говорил, что взял не девочкой, а значит, и веры нет. Тебе, говорит, не привыкать.

- Отчим прав.

- Не прав. Увас, Дмитрий Алексеевич, страшные глаза. Вы знаете об этом?

Эти слова меня отрезвили, даже слегка напугали. Япостарался усмирить в себе проснувшегося зверя. "Действительно, куда ей, на ночь глядя,- решил я и как-то сразу совершенно успокоился. Мы прошли с Тамаркой на кухню.

- Поешь что-нибудь,- предложил я, разложив на столе колбасу, сыр и масло.

- Спасибо, не хочу. Яхудею. Мечтаю стать стройной.

Я невольно засмеялся.

- Ты думаешь, кости твои похудеют?

В животе у нее предательски заурчало.

- Ясегодня уже ела,- попыталась она уговорить свой живот,- съела банку сгущенки и приняла слабительное. Вот и урчит.

- Слабительное? Может, в туалет тебе надо?

- Не надо. Можно я чай с сахаром попью?

Я налил Тамарке чай в стакан, поближе подвинул сахарницу.

- Ая уже утром знала, что приду к вам.

- Специально сторожила на вокзале?

- Нет.

- Акак же тогда?

- По приметам.

- Что за приметы?

- Когда чешется правая нога, то я знаю, что это моя дорога. Итвой дом, как с автобуса идти, тоже с правой стороны находится. Потом чесались ноги тут,- она потерла свои ноги выше колен,- значит, решила, что может что-то произойти, но вот локоть тоже чесался. Это значит, может ничего и не быть. Вот такие приметы.

- "Того, этого", а может, это вши?

- Какие вши?

- Ну, ноги чешутся, везде чешется. Мыться пробовала?

- Якаждый день моюсь. Ячистая.

- Вприметы, значит, веришь?

- Акак же, они меня не обманывали. Яне только по приметам живу. Яочень хорошо чувствую людей. Интуиция во мне сильно развита. Могу людьми манипулировать. Во мне это заложено.

- Ты поменьше себя нахваливай. Слишком много говоришь. Ты обыкновенная, глупая мошенница. И, если на самом деле не бросишь...

- Зачем ты меня глупой ругаешь? Ведь сам же знаешь, что это не так. Лучше уж назвал бы меня дурочкой.

- Ишь, чего захотела. Вместо обзывательства, чтобы в любви объяснялся? Так что ли?

Вместо ответа она достала из кармана маленький магнитофон, включила его и под липкую, тягучую музыку из кинофильма "Эммануэль" принялась танцевать. Без улыбки невозможно было смотреть на этот танец. Она кривлялась под музыку, одной рукой оглаживая ноги и грудь, а указательный палец другой руки при этом посасывала. Ине просто она все это делала, а как бы со значением, так же фальшиво пародируя страсть и похоть, как это делают персонажи порнографических фильмов, откуда этот прием, без сомнения, она и позаимствовала. Ясмотрел у Леонида фильмы, в них таким нехитрым приемом доступные и на все готовые женщины приманивали к себе мужчин. Тамарка так старательно подражала своим учителям, тем "красоткам", что проделывают все это в фильмах, что я невольно захохотал. Ихохотал долго. признаюсь, давно так свободно, легко и звонко я не смеялся. Она уже перестала демонстрировать свой танец с самоощупыванием и с самопосасыванием, стояла и, надув губы, смотрела на меня, готовая заплакать, а я все не мог остановиться и продолжал смеяться. За этот смех, за эти приятные минуты я заплачу впоследствии с лихвой.

Надо заметить, что с появлением Тамарки жизнь моя стала окрашиваться в яркие тона, походить на одну из тех картин, которые в последнее время фабриковал Толя. Холст. Апо нему вразмашку, щедро разбросаны разнообразные краски, без смысла, без замысла, с обязательной авторской подписью и с обязательным названием: "Сотворение мира", "Страдание скрипача", "Музыкальный хаос", а то и просто "Кот", "Пес". Причем последние, кроме как названием, от первых ничем не отличались. Эмоций было хоть отбавляй. Но обо всем по порядку.

В тот день, а точнее, в ту ночь, наше общение на ее танце так и закончилось. Яположил ее спать в одну комнату, сам улегся в другой. Утром, приготовив завтрак, я ее позвал, она не отозвалась. Язаглянул, комната была пуста. Тамарка ушла, не попрощавшись. Признаюсь, после ее ухода я произвел тщательный осмотр квартиры. Смотрел, не пропало ли что. Хоть и красть было нечего, но все же. Все безделушки, все фарфоровые теткины болванчики были на местах.

В драмкружке Тамарка мне представилась Несмеловой, сказала, что такая фамилия у нее. Но по сути своей она была Смелова, даже чересчур Смелова. Азаключение такое делаю из такой вот сцены.

Не хватало в жилконторе, как вы знаете, кое-каких бумаг. Одним словом, после отъезда тетки мое положение, то есть мои права на проживание в ее квартире, оставались по-прежнему шаткими. Яходил в жилконтору, извивался там ужиком, забалтывал моложавую служащую, уверял ее в том, что не вор, не разбойник, а родной племянник этой не слишком уравновешенной особы, тетки моей. Говорил, что бояться им нечего, никого не убью, ничего не украду, неприятностей у них не будет. Подключил все свое обаяние, льстил и унижался, несообразно нормам и приличиям человеческого сообщества. Что, в конце концов, дало свои положительные результаты. Моложавая служащая жилконторы меня обнадеживала и даже предложила вместе пройтись. Она шла в магазин, а дорога лежала как раз мимо моего дома. Так что было нам по пути. Всю дорогу я развлекал ее рассказами о том, кого и при каких обстоятельствах, речь шла о знаменитых актерах, я видел.

Шли мы весело, легко и сами того не заметили, как оказались в моем дворе. Остановившись у подъезда, стали прощаться. Оглушив служащую громкими именами, я добился, чего хотел, она обещала смотреть сквозь пальцы на недостаток документов. Взнак того, что вопрос мой будет решен положительно, служащая решила поозорничать. Оставив деловой тон, она пошутила:

- Притон, наверное, устроите?

Я, конечно, сообразил, что это шутка, но в моем положении было не до юмора. Ятотчас принялся ее разубеждать и успокаивать.

- Ну, что вы, Наталья Гавриловна, какой притон?- я посмотрел на нее с укоризной.- Ядаже о невесте мечтать не могу, столько занятий в институте. Поспать бы, наконец, в тишине, выспаться.

Я говорил правду, а вместе с тем сразу убивал двух зайцев. Обелял себя в ее глазах и косвенно намекал на то, что продолжения у нашего знакомства не предвидится.

Еще до того, как сказал о невесте, о которой не могу даже и мечтать, я краешком глаза заметил Тамарку, стоявшую у подъездной двери. Заметить-то заметил, но при этом старался не показывать вида, что, скорее всего, ее и задело. Наталья Гавриловна тоже обратила внимание на красивую девчонку, смотревшую на нас с лютой ненавистью, но ни я, ни Наталья Гавриловна и представить себе не могли, что красавица эта через мгновение выкинет. Тамарка подошла ко мне развязной походкой и громко сказала:

- Ты с этой профурсеткой долго не трепись, у меня времени в обрез. Ночевать не останусь. Кинешь палочку да и поеду.

Лицо у служащей жилконторы исказилось до неузнаваемости, покрылось крупными и мелкими красными пятнами. Яхотел ей все объяснить, хотел схватить у нее на глазах Тамарку за горло и душить, пока хватит сил, но вместо этого всего,- сказалась актерская натура,- стал плутовке подыгрывать и точно в тон, в тему, не сморгнув, ответил:

- Согласен. Отлично. Если очень торопишься, можно в подъезде, на подоконнике или лучше прямо здесь, у газетного щита? Как ты считаешь? Ну-ка, облокотись.

Как-то в одно мгновение стало ясно, что все пропало и уже ничего не вернуть, не исправить, глядя на пятнистое лицо служащей, беспомощно открывавшей и закрывавшей рот и при этом кивавшей головой, как китайский болванчик, что означало: "Пожалуйста, пожалуйста, не смею мешать, как только буду в состоянии сойти с места, так сразу же и уйду". Понимая смысл не сказанных ею слов, я засмеялся таким сатанинским хохотом, какого, признаться, и сам от себя не ожидал услышать. Впромежутках между приступами хохота я громко на весь двор выкрикивал:

- Ятебе кину палку, ты и поедешь! Ятебе кину вторую, и ты полетишь!

Прибавлялась к этим словам грязная семиэтажная брань, которую я, по понятным причинам, в повествовании опускаю.

Мой смех потом долго еще вспоминали во дворе, всем очень понравилось. Говорили, что вместе с выкриками очень было похоже на оперное пение. Более других хвалил Синельников, уверял, что после случившегося я поднялся в его глазах, а до этого, как оказалось, он считал меня "жопником", то есть гомосексуалистом. Он всю эту безобразную сцену наблюдал воочию, стоя так же у подъезда. Ислова восхищения говорил, стоя совершенно голым, снизу, вместо трусов, натынув на себя чью-то майку. Майку надел лямками вниз, отчего звезда на майке, будучи перевернутой, напоминала "козью морду", а сам сосед- сатаниста, сбежавшего с шабаша ведьм.

- Пошел купаться на Москва-реку,- стал рассказывать Стас, что с ним случилось,- там ребята, компания, предложили стакан. Ядернул и уснул. Проснулся, жбан гудит, лохмотьев моих нет, трусы штопаные и те забрали. Думаю, пойду хоть веток наломаю, как Робинзон, а там, в кустах эту майку нашел. Ну, что за молодежь пошла! Ничего святого. Унас же какие-то идеалы были. Васек Кошевой, Миша Квакин, а этим хоть зассы в глаза, все божья роса.

Но я отвлекся. Кричал я матом на Тамарку оттого, что свое "Кинь мне палочку, я и поеду" она сказала так искренно, как будто это была чистая правда. Как будто я кидал ей эти палочки, если и не каждый день, то через день уж точно. Но это же была неправда. Ав душе моей бродили эти желания, и она посягнула на самое сокровенное, самое святое. Но я же не Скорый, домогаться своих учениц. Возможно, я сам виноват, что в общении с Тамаркой по прошествии четырех лет все еще играл роль учителя, наставляющего ученицу. Но что-то менять в наших взаимоотношениях было поздно, да и она приняла эти роли и свою исполняла с видимым удовольствием. Одним словом, кричал я так потому, что изо всех сил хотел, чтобы сказанное ей было правдой. Сказать, что достовернее не сыграешь, было ничего не сказать. Вмомент произнесения Тамаркой этих слов "кинешь палочку" я мгновенно поверил в то, что живу с ней интенсивной половой жизнью. АНаталья Гавриловна, кроме того, что пошла пятнами, к тому же еще очень громко испортила воздух и сама этого не заметила. Свались ей в этот момент кирпич на голову или выплесни кто ведро помоев прямо в лицо, я думаю, ее реакция не была бы такой шоковой.

Услышав хохот и матерщину и справедливо опасаясь того, что под горячую руку я могу с ней устроить расправу, Тамарка скрылась с глаз моих быстрее служащей. Спину Натальи Гавриловны я успел заметить. Куда же эта скандальная дрянь подевалась и как так незаметно сумела исчезнуть, я до сих пор не пойму.

После этой безобразной выходки Тамарка пропала надолго. Объявилась она через месяц. Явозвращался домой рано, часов в восемь вечера, и увидел ее стоящей у подъезда. Она стояла, подбоченясь, выгнув спину, выставив вперед ножку, туфельку поставив на каблучок. Ну, точно, как четыре года назад, когда играли в царя горы. Точно так же стояла она на горе и кричала: "Я- царица".

Не смотря на то, что я на нее злился, увидев Тамарку в таком образе, просто не смог не улыбнуться. Тамарка заметила мою улыбку и отвернулась. Пока я подходил, стояла и решала, играть ли ей и дальше заученную роль или перестать кривляться. Авела себя так, будто это не она, а я напроказил. Ясделал вид, что ее не замечаю, прошел мимо, не поздоровавшись. Поднимаясь по лестнице, слышал за спиной ее шаги. Шла она молча, попыток заговорить со мной не предпринимала. Яотпер замок, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь. Ожидал ее звонка, но она не позвонила. Через четыре часа я выглянул на лестницу. Тамарка сидела на ступенях у самой квартиры и, насупившись, смотрела на меня. Яничего ей не сказал, молча закрыл дверь и пошел спать. Хотел позвонить в милицию, даже уже снял трубку, но подумал: "Что я им скажу? Что меня преследует молодая, хорошенькая стерва? Станут смеяться. Стас Синельников узнает, снова запишет в "жопники". Чего, разумеется, не хотелось. Аможет, сказать, что в подъезде собралась компания, много вина, пьют, хулиганят? Да, да. Не забыть сказать, что много вина, тогда точно сразу приедут".

Но вместо этого я положил трубку, которую все это время держал, прижимая к щеке, и стал думать о Тамарке: "Сидит, дура безмозглая, на холодном камне. Все придатки себе застудит. Ичто за дрянь навязалась на мою голову, нет от нее никакого спасения". Япошел, открыл дверь, сказал ей, чтобы заходила. Она молча встала и прошла в квартиру.

- Язамерзла,- сказала Тамарка,- можно ванну принять?

- Прими,- разрешил я,- но только голышом передо мной не ходи.

- Вот еще. Придумаете.

Я принес ей свой халат, банное полотенце, все повесил в ванной на крючок.

Мылась она долго, а из ванной вышла, не смотря на мое предупреждение, все же голая. Прямо перед собой, чтобы дать мне понять, что не ослушалась и закрывается, Тамарка держала банное полотенце, в другой руке несла банный халат.

- Возьмите, а то, чего доброго, носить после меня не станете. Яскоро обсохну и свою одежду надену.

Я молча взял свой халат и пошел от нее прятаться.

- Скажите,- остановила она меня,- я красивая? Почему вы меня избегаете?

Я обернулся, она отбросила полотенце. Фраза явно была заучена и подготовлена для данного момента. Увидев так близко от себя голое тело, я смутился. На меня напала чувственная дрожь. Тамарка на это, видимо, и рассчитывала. Яотвел глаза в сторону и стал бороться с неудержимым желанием подойти к ней.

- Да. Ты красива. Даже очень красива,- заговорил я, стараясь не смотреть в ее сторону.- Но ты не понимаешь самых простых вещей. Красоты лица и тела мало. Мало для того, чтобы быть истинно красивым человеком, нравиться другим и не вызывать тех отрицательных эмоций, которые ты вызываешь. Внутри-то ты прожженная, гнилая. Искоро весь этот смрад из твоего нутра повылезет наружу. Болячками покроешься, вырастет шишка на носу. Не знаю, что именно с тобой произойдет, но знаю точно, что от внешней твоей красоты не останется и следа.

Я глумился, гнев переполнял меня и не давал хорошенько подумать о том. что говорю. Однако, я точно знал, что слова эти страшные говорю плутовке, вообразившей, что весь земной шар крутится на ноготке ее мизинца. Блуднице, у которой нет ни стыда, ни совести. Говоря ей все это, я не рассчитывал на то, что хоть как-то ее задену. Но тут случилось неожиданное. СТамаркой произошла настоящая истерика. Она стала плакать, визжать, просить, чтобы я перестал ее запугивать. Яв первое мгновение и сам испугался, хотел было кинуться к ней, утешить. Но она все еще стояла голая, и я этого сделать не мог. Я, выражаясь актерским языком, зажался. Иот стыда, от чудовищной своей беспомощности, стал грубить ей еще сильнее. Стал злорадствовать, издеваться:

- Пропадешь, пропадешь,- говорил я,- груди засохнут, живот большой-пребольшой вырастет, шея исчезнет, заплывшая в жиру, разнесет тебя, как свинью. Что ты хвалишься? Чего выставляешься? Ты только посмотри на себя. Вчем ты ходишь? Разве это одежда для нормальной девушки?- тут я был особенно не прав. Именно для молодой девушки она была прилично, даже шикарно одета. Тамарка пришла в новых джинсах, которые по всей своей длине имели поперечные надрезы. Концы этих надрезов были специально распушены и сквозь эти надрезы виднелись не ноги, а полосатые сине-белые колготы. Яподумал сначала, что из тельняшки сделаны, но потом выяснил, что и сами по себе такие колготы существуют. На ней была розовая кофточка. На кофточке пуговки различных цветов, все в тон кофточке, неброских, пастельных тонов, пришиты фиолетовыми нитками, да не крестом, а птичьей лапкой. Ботиночки были зашнурованы не снизу вверх, как у всех смертных, а наоборот. Пробор на голове не прямой, а зигзагом, то есть во вкусе и оригинальности ей отказать было нельзя. Я, как все это рассмотрел, сразу сообразил, что девица с фантазией, хотя впервые узнал об этом четыре года назад.

- Ну-ка, накинь на себя, смотреть противно,- я кинул ей свой халат, и она его надела.

Да, я терзал ее, тянул из нее жилы, она плакала, просила перестать ругать ее, я оставался неумолим. Отчасти она в этом сама была виновата. Сказалась Несмеловой, а заглянул в паспорт, оказалась Юсикова После того, как она от меня ушла, я был практически уверен, что она ночует в доме на пересечении улиц Шухова и Лестева, обшарил всю эту высоченную "башню". "Там, на лестнице много бездомных,- говорила она,- вот и я вместе с ними ночую. Уменя там даже место свое есть, свой матрац на площадке между одиннадцатым и двенадцатым этажом". Япереживал, искал ее, ездил среди ночи по этому адресу. Всю лестницу прошел снизу до верху. Ни бездомных, ни матрацев не нашел. Нашел там хулиганов, которые чуть было не подрались со мной. Икак же мне было после всего этого на Тамарку не злиться? Про случай со служащей из жилконторы я уже и не говорю. Атут приходит, как ни в чем не бывало и еще телесами перед носом трясет, в полной уверенности, что упаду и поползу к ней на четвереньках, как те ее прочие. Японимал того паренька, что дал ей по зубам. Усамого, честно говоря, руки чесались.

Переночевав у меня, кое-как, не поужинав, не позавтракав, Тамарка, как и в прошлый раз, уехала задолго до того, как я проснулся. Яутром хотел извиниться, попросить прощения, посмотрел, а ее уже и нет.

В тот день произошло много интересного, но обо всем по порядку.

3

Только я собрался в институт, как в дверь позвонили. Это был сосед.

- Лексеич, пойдем ко мне, посидим, очень тебя прошу,- сказал Синельников.

- Давай, вечером. Мне в институт надо

- Лексеич, пойми, мне нужен свидетель. Брательник жены пришел, пьяный, с ним два друга. Вот они сейчас сидят, пьют на кухне, грозятся, кричат: "Синий, иди к нам, мы тебя голубым сделаем". Скоро напьются, придут ко мне, и я одного грохну. Обязательно замочу. Надо, чтобы был свидетель. Ато их трое, они, конечно, все представят так, как им удобно.

- Знаешь, Стас, я боюсь,- сознался я,- давай уж лучше у меня
посидим.

- Да ты просто побудешь,- не унимался сосед.- Ты не вмешивайся. Просто нужен свидетель.

Что мне оставалось? Пошел к соседу, решив в меру сил своих остановить конфликт словесно, а, в крайнем случае, оказать Синельникову посильную физическую помощь. Сидели мы со Стасом в комнате, ждали развязки и дождались. Брат жены с друзьями напился и прямо на кухне, на полу, улеглись они спать. Япоехал в институт, не стал дожидаться пробуждения. По словам соседа, когда они проснулись, были ниже травы, тише воды.

Приехал я в институт, и кого же там встретил? Всю ту же Тамарку. Ту, да не ту. Была она разряжена и очень весела. Она пришла в институт без предупреждения, без приглашения и вела себя так, будто бывала в нем не раз. Тамарка сказала, что голодна и что очень хочет есть. Япредложил ей спуститься в институтский буфет, но она отказалась, и попросилась в кафе. Сказала, что деньги у нее есть, а вот одной ей идти туда страшно. Чувствуя себя виноватым за вчерашнюю ругань и нервотрепку, я поплелся с Тамаркой в кафе.

До института Тамарка, оказывается, побывала у Бландины, с которой была знакома, и пожаловалась на то, что у нее со мной ничего не выходит. Бландина, делая вид, что не придает ее словам никакого значения, рассказывала своему парикмахеру, беременной женщине, о подруге:

- Нинке уже двадцать пять, а все девственница. Яей говорю: "Дура, переспи с кем-нибудь просто так, для себя же, для здоровья, хоть почки заработают, как следует, организм будет лучше функционировать". "Яеще не готова". Ну, готовься, готовься, к сорока годам, может, приготовишься.

Женщина-парикмахер сама была на распутье, не знала, как поступить,- избавиться ей от ребенка или оставить. Бландина с иронией и непониманием отнеслась к этой проблеме, то есть для нее и вопроса не стояло, конечно, следовало сделать аборт. Женщина-парикмахер не решалась, рассказала свой кошмарный сон:

- Лопнул живот, оттуда вывалился эмбрион, на глазах вырос до потолка и стал палкой бить свою мать по голове. Мать, не желавшую его донашивать, избавившуюся от него.

Бландина и над этим посмеялась. Говорила, что с десяток абортов уже сделала и не боится никого и ничего.

И тут Тамарка влезла в их разговор. Обращаясь к Бландине, она
сказала:

- Да ты же проститутка.

- Проститутка, Тамара, это та, что отдается из нужды и кому попало. Ая отдаюсь из собственной выгоды, для собственного наслаждения и не всякому, а тому, кого выберу сама. Улавливаешь разницу?

- Для меня никакой.

- Ты еще маленькая. Еще цыпленок.

- Аты, выходит, курица?

- Не курица, а "Жар-птица". Как же вульгарно в твоих устах звучит это слово: "проститутка". Ну, какая же я проститутка? Подрастешь, поймешь, что любовь- это ничто иное, как желание и умение обольстить нужного тебе человека. Инструмент для достижения поставленной цели, и более ничего. Если хочешь в этом убедиться, я могу предоставить тебе такую возможность. Преподать тебе урок. На твоих глазах, в твоем присутствии соблазню твоего недоступного Дмитрия. Конечно, не для того, чтобы уводить от тебя, а просто покажу, как это делается.

- Утебя ничего не получится,- сказала Тамарка,- ничего не выйдет.

- Давай, посмотрим, ты ничего не теряешь. Яхочу твою жизнь только улучшить, ухудшить ее ты и сама мне не позволишь. Договор простой и безобидный: если у меня получится, в этом случае ты перестаешь называть меня проституткой и начинаешь прислушиваться к моим советам. Договорились?

- Ане получится?

- Подарю тебе новую машину свою и все права на нее. Давай, наряжайся. Устроим заговор, приготовим засаду.

Тамарка разоблачилась и нарядилась в предоставленное ей шикарное платье. Затем пошла в ГИТИС и попросилась в кафе.

Когда мы вошли с ней в кафе, то обнаружили, что все столики заняты. Был один столик, за которым имелись свободные места, но за ним сидела не кто-нибудь, а сама Бландина. Обознаться я не мог, ибо видел ее неоднократно и в жизни и на фотографиях и на видеокассетах, такое совпадение не слишком удивило меня, но показалось странным, она жила отсюда в двух шагах и вполне могла зайти перекусить. Меня она не знала, а с Тамаркой, к моему удивлению, она оказалась знакома.

- Тамара, иди сюда,- крикнула ей Бландина.- Уменя тут с подругами деловая встреча, но до их прихода можно будет посидеть, потрещать...

- Яне одна.

- Ну, не одна, так не одна. Всем места хватит. Моя фамилия Мещенс,- говорила Бландина, приветливо на меня глядя,- друзья зовут Белым ландышем.

- Дмитрий Крестников,- представился я.

Великий был соблазн сказать о том, что я ее знаю, что я дружу с Леонидом, но я сдержался и об этом умолчал.

Тамаре я взял оладьи со сметаной и чашечку кофе, себе стакан чая. Бландина не ела, не пила, ждала своих подруг и поэтому, пока мы ели-кушали, взялась нас развлекать. Не помню с чего начала, запомнил с того момента, как переключилась она на описание своего отдыха не то в Закарпатье, не то в Прибалтике. Причем, во время рассказа она в упор и очень ласково смотрела на меня:

- Был праздник, какое-то народное гулянье в лесу,- говорила Бландина.- Жгли костры до неба, пели песни, плясали вокруг костров. Какой-то молодой мужчина, из местных, ходил рядом, рассказывал все эти народные поверья, разъяснял смысл того, что происходило. Так получилось, что мы с ним гуляли вдвоем, забрели в самую чащу. Все ходили, бродили по высокой траве, разговаривали. Идо утра бы так ходили, он даже что-то говорил, в том смысле, что в такую ночь спать нельзя, на поверья опираясь, опять же. Но тут пошел вдруг сильный дождь, не дождь, а просто какой-то тропический ливень, и нам ничего не оставалось, как только забраться в чужой сарай. Не то, чтобы совсем в чужой, заборов там вокруг никаких не было, похож был на ничейный. Всарае этом мы нащупали лестницу и по ней забрались на сеновал. На сеновале было покрывало, какие-то тряпки. Кто-то, наверное, там до нас ночевал. Мы сняли с себя мокрую одежду и, обнявшись, уснули. Так промокли, так устали, что было уже ни до чего. Только друг друга согрели, так сразу же в мир грез и провалились. Утром меня разбудило солнце, которое проглядывало через прорехи в соломенной крыше и светило прямо на нас. Проснулась я от солнца и какого-то ласкового щебета. Ясначала решила, что это в моем воображении райские птицы поют, но тут уже явственно расслышала смех и чье-то фырканье. Яосмотрелась. Оказывается, внизу, за специальной загородкой стояла лошадь. Мне с сеновала видна была лишь ее шея и голова. Лошадь была серая, а над глазами был смешной чубчик. Иэтой лошадке, стоявшей за загородкой, мальчик и девочка зачем-то подавали цветы. Конечно, траву. Ане цветы, но они ее рвали на лугу, и в этой траве полевых цветов было больше, чем самой зелени. Дети переговаривались на незнакомом для меня языке, были они светловолосые, и у каждого красовался на голове веночек. Умальчика из васильков, а у девочки из ромашек. Лошадка не привередничала, ела их цветы с удовольствием, ворочала челюстями, чмокала губами, фыркала, а цветы торчали из ее рта в разные стороны. Ау детей в вытянутых руках были новые готовые охапки. Они терпеливо ждали, пока лошадь прожует, чтобы дать ей новую порцию. При этом о чем-то тихо говорили, смеясь. Итакой на них падал свет, такие ложились тени, что казались они пришельцами из какого-то неведомого прекрасного мира, из блаженного райского сна, который мне в раннем детстве снился и о котором, пока не выросла, всегда помнила. Тут подумала я о том, сколько время? Конечно, был уже не ранний час. Солнце светило, дети успели не только проснуться, но и венки себе сплести, а может, нашли вчерашние, с праздника? Да и лошадке травы уже набрали, а я все это время спала. Спала и проспала что-то настоящее, главное, то, ради чего стоит жить, то, что приносит счастье. Итак мне стало грустно, так стало стыдно, что я тихонечко оделась, спустилась с сеновала и ушла. Не стала будить своего вчерашнего спутника. Вчерашнее пусть остается во вчера. Дети к тому времени убежали, и, если бы не гора полевых цветов и не лошадка, мирно их пережевывающая, то я бы сочла, что их и не было, что они мне просто приснились. Скорее всего, они услышали, что на сеновале кто-то есть и убежали. Возможно, хозяин лошадки не разрешал им подходить к ней близко, ругался. Аможет, им это занятие просто надоело, и они побежали смотреть на то, как отражается солнце в ручье, слушать кукушку или песнь жаворонка. Как-то не хотелось даже думать о том. что рядом с такой невинной красотой могло и даже должно было произойти грехопадение. Хотелось думать о другом. Осветлом, свежем, душистом утре, о ярком солнце, которое, не спрашивая на то разрешение, лезло в глаза и заставляло улыбаться. Хотелось думать о светловолосых детях, знающих секрет радости, о серой лошадке со смешным чубчиком. Почему, думала я, это все так от меня далеко, так недоступно? Душа моя тянется к чистоте, тянется к светлому, но на пути стоит стена, которую не пробить, не обойти. Ив том ли смысл жизни, простите, чтобы только спать с мужчинами, видеть, как они получают удовольствие и от этого быть гордой? Нет, не в том. Смысл жизни, думала я, а теперь это знаю точно, заключен в том, чтобы видеть солнце, видеть землю, видеть природу, которая тебя окружает, то есть, я хочу сказать, что надо научиться жить вместе с ней, жить в ней, жить и ощущать себя, как бы в утробе у родной матери. Жить, зная, что она тебя любит, лелеет, всегда защитит и спасет. Яшла босиком по лесной лужайке, дышала полной грудью и вспоминала свое детство. Детство-то у меня тоже было золотое, а юность...

- Красиво!- восхищенно сказала Тамарка.- Второй раз слушаю этот рассказ и детей и лошадку, как живых, перед глазами вижу. Ведь это ты Нинкину историю пересказала?

Бландина и бровью не повела, но я почувствовал, что в ней какие-то процессы происходят. Не подумайте, что живот заурчал или еще чего. Она не то, чтобы занервничала, а как-то внутренне собралась, насторожилась, было заметно, что не рассчитывала на подобный вопрос. Однако, приняв во внимание то восхищение, с которым Тамарка смотрела на нее, она решила не спорить и признаться в плагиате.

- Да,- сказала Бландина,- это мне подруга рассказала, и я так живо ее рассказ восприняла, что, кажется, все это было именно со мной.

Она призналась в пересказе так легко, как будто сама намеревалась нам об этом объявить.

- Что-то я совсем запуталась,- говорила Тамарка с прежней ласковостью в голосе.- Ты с такой любовью об этих детях говорила, историю Нинкину переживаешь, как свою и в то же время гонишь ее делать аборты. Аона же ребеночка хочет. Это тебе уже все равно, пробы ставить негде. Сколько ты говоришь, абортов сделала? Десять? Пусть Нина рожает, не кружи ты над ней черным вороном. Не издевайся над ней. Точно легче тебе станет оттого, что она душу живую загубит. Вот тогда ты точно жилы из нее потянешь, кровушку попьешь.

Бландина весело рассмеялась и посмотрела на меня. Она взглядом своим как бы спрашивала: "Вы понимаете хоть что-нибудь из только что услышанного?". Но тут ее пронзительный взгляд дрогнул. Она по моим глазам поняла все, то есть то, что я осведомлен во всех подробностях и о детстве ее золотом и о бурной бесшабашной юности с вечно поднятыми ногами; поняла, что смотрел я видеофильмы с ее участием и слушал аудикассеты. Поняла, что в данной ситуации я ей не союзник, что если и не высказываюсь в такой грубой форме, как Тамарка, то уж, конечно, думаю я так же, как она.

Улыбка сползла с лица Бландины, и она нахмурилась. Вглазах ее вспыхнула и заискрилась какая-то нехорошая, гадкая мысль. Она стала пристально, с каким-то даже подозрением смотреть то на меня, то на Тамарку, стараясь найти ответ на мучивший ее вопрос. Исовершенно неожиданно, по-моему, неожиданно даже для себя самой, крикнула:

- Ну, попрошайка, если это так, то тебе не жить. Ятебя на мелкие кусочки, как колбасу, нарежу.

Что означало все это, я не знал, да и не пытался узнать, ясно было только одно. Пить чай в этом кафе становилось все интереснее. Далее случилось и вовсе неожиданное. Бландина закричала на Тамарку:

- Ах ты соска, защеканка, мочевой пузырь.

- Точно,- улыбаясь, парировала маленькая бестия.- Именно так тебя и должны были называть, именно мочевым пузырем. Тебе это очень подходит. Ато, ишь ты, размечталась, "жар-птица".

Тамарка засмеялась смехом победительницы. Бландина была готова лопнуть от злости, взбешенная, не зная, что предпринять, она потребовала, чтобы Тамарка, немедленно, прямо в кафе, сняла в себя все ее вещи и отдала их ей. Предложение было дикое, нелепое, но Тамарку оно не напугало. Долго не думая, она стала раздеваться. Все мужчины, находящиеся в кафе, против всех правил приличия, забыв о спутницах, да и обо всем на свете, с горящими глазами наблюдали за этим стриптизом. Даже седоусый дядька, стоявший за стойкой, и тот, прекратил обслуживание клиентов и сглатывая слюнки, выпучив глаза, таращился на Тамарку. Хорошо, что я был в пиджаке, я накинул его Тамарке на плечи, и он закрыл наготу. На нас, конечно, поглядывали, но это пустяки.

В моем сопровождении Тамарка дошла до метро Арбатская. Нас не пустили. Мотивировали это тем, что с босыми ногами, по правилам, пускать запрещено. Отправили эти правила читать. Ичто смешнее всего, мы отправились их читать.

"Правила"- листок бумаги с гербом Москвы- был от хулиганов защищен прозрачным пластиком и винтами намертво прикреплен к стене. Вэтих правилах, действительно, упоминались босые ноги в графе "запрещается". Какие-то шутники там же приписали синим фломастером: "Ибез трусов- нельзя".

- Посмотри, все против тебя,- сказал я и ткнул пальцем в эту надпись.

Тамарка посмотрела, ничего не ответила, опустила голову. Делать было нечего, мы пошли к "Смоленской". По дороге попали под дождь, промокли. УТамарки от дождя слиплись ресницы и остались в таком положении даже после того, как высохли. Она стала похожа на ожившую куклу, у которой ресниц мало, но те, что есть, большие и широкие. Мокрые волосы так же были Тамарке к лицу. Аглавное, после дождя в ней не осталось ничего наносного и фальшивого, это была прекрасная девчонка, с которой я расстался четыре года назад. Она шла, словно горем убитая и чувствовалось, что стыд сжигает ее за все произошедшее в кафе, за вид свой нелепый и даже не представляла, насколько была хороша и привлекательна в этот момент. Яне переживал из-за того, что она может простудиться. Было жарко, парило. Самому хотелось раздеться. Не нравилось мне то, что шла она по лужам, а там могли быть битые стекла, гнутые ржавые гвозди, да мало ли обо что еще она могла поранить ногу.

Я сказал, чтобы обходила лужи, в которых не видно дна, и Тамарка слушалась. Япроводил ее прямо до квартиры. Она приглашала войти, но оттуда доносилась матерщина, пьяные возгласы, и я отказался. Через несколько минут, одевшись, она вынесла мой пиджак и я ушел.

4

Что же все-таки произошло в кафе, почему Бландина так болезненно отреагировала на то, что Тамарка помешала ей меня окрутить? Попробую прояснить ситуацию. Не зная всей подноготной, я и сам не мог отделаться от того ощущения, что что-то здесь не так, что-то в этой сцене сокрыто посущественнее обычного женского соперничества и оказался прав.

История своими корнями уходила в начало третьего курса, когда мне приснился сон, что я с Бландиной переспал, а Леонид в то время, за моей спиной, совершенно реально сожительствовал с Саломеей, которая на тот момент была мне чуть ли не невестой. Икогда Толя передал этот кошмарный мой сон Леониду и он стал меня уговаривать на самом деле сойтись с Бландиной, я ему сказал:

- Да как же так. Ведь она твоя девушка. Ябы так поступить не смог.

- Твоя, моя. Смог, не смог,- покраснев и опустив глаза, бормотал он себе под нос. Безусловно, он чувствовал свою вину и от осознания этой вины родился у него с Бландиной спор насчет меня. Совратит она меня или нет. Ита астрономическая сумма, которая была поставлена на кон, говорила о том, что вина эта продолжала лежать тяжким грузом на душе у Леонида. Он сам мне потом признался, что после этого предательства все беды в его жизни и начались. Он считал, что проиграв спор, проиграв деньги, смог бы хоть как-то нравственно реабилитироваться перед самим собой. Сумма спора составляла сто тысяч.

Уложить меня в постель для Бландины не являлось даже задачей, а так, легким развлечением. Она знала, как я был ею увлечен на первом курсе, как втрескался, увидев только лишь со спины, как собирал пластиковые крышечки от плавленого сыра "Виола". Ио сне моем она была извещена в подробностях. Но однако же сто тысяч- не шутка и она собралась, подготовилась, заметив меня с Тамаркой, познакомилась с ней, сделала Тамарку своей подругой, своим союзником, обещала ей нарядную будущность. Ей казалось, что и меня и Тамарку она достаточно хорошо изучила, но вдруг споткнулась, осеклась, никак не ожидала, что Тамарка выступит в качестве пятой колонны. Не верила она в любовь, не видела она очевидного, того, что Тамарка любит меня. Вэтом и была ее главная ошибка. Ей бы за Тамарку взяться отдельно, за меня отдельно. Возможно, по одиночке она б нас и проглотила. Но она решила заглотить нас разом и поперхнулась. Да и как она могла предвидеть Тамаркино предательство, когда подарила ей квартиру, обещала новую машину, кучу шубок, платьев дорогих, которые той и не снились. Когда такую яркую будущность ей обещала. Весь род мужской обещала швырнуть к ее ногам, с расстегнутыми кошельками. АТамарка в самый ответственный момент ее подвела.

Бландина, конечно, не могла оставить все это без отмщения и наняла отчаянных людей, чтобы те примерно наказали и меня и Тамарку, но эти люди сами явились к ней искалеченными, вернули деньги и передали на словах послание. Суть послания сводилась к тому, что если она еще раз покусится на меня или на Тамарку, то ее положат под каток, укатывающий асфальт. Бландина была понятливая и сразу же успокоилась, оставила мысли о мщении. На путь истинный ее наставил Москалев-старший; оказывается, его люди следили за нами невидимо, оберегали по его указанию. Итот громила, на Киевском вокзале, был одним из его людей.

Оставляя меня в квартире за хозяина, тетка не столько беспокоилась о цветах, как боялась чужих людей, которые займут ее жилплощадь и которых потом с судами не выселишь. Вквартире этой я должен был не столько жить, сколько сторожить ее от нежелательного проникновения извне. Яже, так получилось, решил, что веселее будет сторожить квартиру втроем, да к тому же еще и с собакой.

Попробую припомнить, каким порядком кто в моей квартире появился. Начну с собаки, попавшей ко мне самым фантастическим, трагическим, а может быть, и прозаическим образом, кому как покажется.

Это была пожилая, крупная для своей породы, шотландская овчарка. Ее бросили, а я подобрал. Случилось это в метро. Не то, чтобы я был таким уж сердобольным, или жить мне без собаки было скучно, наоборот. Собаки в доме у меня никогда не жили, и заводить их я не намеревался. Сам я лентяй и не то, что за собакой, за собой лишний раз убраться не хочу. Потом собака отнимает уйму драгоценного времени, не говоря уже о материальных издержках. Ипотом, главная причина,- я их не понимаю, из-за чего, как следствие, боюсь. Ктому же у меня на собачью шерсть аллергия, чихаю, если в доме собака, глаза начинают чесаться. Ипотом, не забывайте, что жил я в чужой квартире, не оформленным, так сказать, на птичьих правах. Ивот, несмотря на все вышеперечисленное, я взял чужую взрослую собаку и привел ее в дом. Конечно, я никогда бы не пошел на это. Мало ли сейчас бездомных собак, даже люди бездомные есть, но у этой истории была своя предыстория.

Дня за четыре, до моей исторической встречи с Дружком, так назвал я собаку, засиделся я в гостях и от метро до дома добирался пешком. Автобусы уже не ходили, да и от станции метро до дома всего пятнадцать-двадцать минут быстрой ходьбы. Было это в конце октября. Аоктябрь в том году был страшнее самой лютой зимы, а точнее, совершеннейшая зима и была. Повсюду лежал снег, морозы доходили до минус пятнадцати по Цельсию, а главная беда,- свирепствовал сильный северный ветер. Вэдакую ночь, качаясь и спотыкаясь о наледи, скользя и стараясь не упасть, шел я быстрой походкой к дому. Зашел под арку автомобильного моста, да так и шарахнулся в сторону. Прямо на моем пути лежала огромная собака. Ясовершенно уверен был в том, что она непременно на меня набросится и укусит, если и не за горло, то за ногу уж точно. Всем известно, что пьяных собаки не любят, а я был, простите, в тот вечер не трезв. Но нападения не последовало, собака продолжала лежать в той же позе, в которой я ее и увидел. Обойдя ее и пройдя скорым шагом метров десять, я оглянулся. Убедившись в том, что она за мной не гонится, я умерил свою прыть и вскоре совершенно забыл о ней.

На следующий день я снова задержался у друзей, и снова вынужден был возвращаться домой прежней дорогой, то есть идти от метро пешком. На этот раз время было не столь позднее, но дожидаться автобуса на морозном ветру я не стал. Ичто же? Под высокой аркой моста, на том же месте, где и вчера, лежала та же самая собака. Тут уж я сообразил, что что-то не так. На таком промозглом ветру, будь ты хоть в шубе, хоть в двух, живому существу долго не выдержать. Яосмелел, подошел к собаке поближе и пригляделся. Собака была мертва. Амежду тем, находилась в том свободном и расслабленном положении, как будто была жива и ожидала лишь команды, чтобы вскочить и пуститься со всех ног за брошенной палкой. Мордочка ее лежала на подобранных под грудь передних лапах, вся она излучала спокойствие и уверенность в том, что за ней непременно придут. Шерсть на ее спине была слегка припорошена снегом, она не дышала. Ипри всем при этом невозможно было поверить в то, что она мертва. Втаком положении не умирают, а если и умирают, то не сохраняют в себе столько жизни, сколько было в ней. Как раз в этот самый момент мимо проезжал автобус, осветил своими фарами собаку и меня и даже притормозил. Возможно, водителя поразила гримаса ужаса на моем лице. Ив самом деле, было что-то ужасное, из ряда вон выходящее в эдакой смерти собаки. Иуж конечно, "собачьей смертью" такую смерть язык не повернулся бы назвать. Собака добровольно, сознательно свела свои счеты с жизнью. Причем умирала, вспоминая все самое лучшее, улыбаясь. Это какую же волю, какой характер нужно было иметь? Она не жалась к прохожим, в надежде на приют, не скулила у подъездов с мыслью, что пустят погреться. Она легла на промозглую землю, положила голову на лапы и лежала, вспоминая что-то очень хорошее. Это-то более всего и поражало. Это была шотландская овчарка, большая, красивая, с черной шерстью на спине. Главным же образом меня мучила одна мысль: "Ачто, как еще вчера собака была жива? Возьми я ее с собой, отогрей, накорми, бегала бы и резвилась". Конечно, я сам себя успокаивал: "Да нет, она и вчера уже была мертва и потом, в чем моя вина? Яее не выгонял из дома на мороз, да и теперь ничем помочь нельзя, чего себя понапрасну мучить". Как ни успокаивал себя, ни уговаривал, все же горечь от увиденного не проходила и тут вдруг на станции метро Киевская лежит еще одна шотландская овчарка, лежит так же, как покойный ее собрат, положив мордочку на подобранные передние лапы. Стем лишь различием, что в ней еще теплилась жизнь и глаза были раскрыты. Ав этих глазах, красных от слез, была такая безысходность, такое отчаяние, такое горе, что невозможно передать. Время было позднее, почти что час ночи, запоздавшие пассажиры торопились на пересадку. Вокруг собаки стояли ремонтники в оранжевых жилетах, им спешить было некуда, так как их рабочий день только начинался. От них я узнал, что бедолага лежит здесь с самого утра, ничего не ест, не пьет, ждет хозяина, а тот его бросил.

Не случись собаки-самоубийцы под мостом, и не стань я косвенным соучастником, лицом, попустившим такому случиться, я, скорее всего, прошел бы мимо. Прошел бы, обманывая себя тем, что мир не без добрых людей и обязательно найдется какой-нибудь сердобольный человек, который собаке поможет. Теперь же все обстояло иначе. Теперь я рассуждал так: "Кто ей поможет, если не я? Икак жить дальше, если сегодня пройдешь мимо, а завтра увидишь ее мертвой? Тут уже никакие отговорки не помогут". Да и чувствовал я, что просто прикреплен к этой собаке какой-то неведомой силой. Ярастолкал ремонтников, склонился к пёске и, на правах хозяина, стал звать ее домой:

- Пойдем, дружок, пойдем домой,- говорил я и, соорудив из брючного ремня какое-то подобие ошейника, надел его на шею овчарке.

Я тянул бедолагу к эскалатору изо всех сил. Силу и смелость мне придавали обстоятельства. Опоздай мы на пересадку на последний поезд и тогда все. Конец и собаке и мне. Так это тогда виделось. Ктому же добродушные на вид рабочие, совавшие собаке под нос куски копченой колбасы, заговорили вдруг о том, что лежать собаке на станции непорядок и что надо передать ее специалисту, то есть живодеру. Впрочем, возможно я не правильно их понял, и они имели в виду что-то другое. Какого-нибудь дрессировщика в цирке.

Собака, надо сказать, не хотела меня слушаться, не желала вставать, не желала идти, приходилось просто силком тащить. Она вела себя так, как будто я и был тем самым специалистом и приглашал ее не домой, а на мыловарню. Неприятно вспоминать о том, как смеялись надо мной люди. Как я вталкивал дружка в двери последнего поезда. Собака, пять минут назад казавшаяся обессиленной, упиралась, рычала, чуть ли не кусала меня. Хорошо, что еще не лаяла, а то я непременно бы испугался и бросил ее. Япугаюсь собачьего лая, а эти шотландские овчарки, они без лая и шагу ступить не могут. Яих часто наблюдал в городе. Понял я тем октябрьским вечером, что добрые дела со стороны выглядят смешно, нелепо, а подчас их и вовсе принимают за обратное, то есть за злодейство. Со всех сторон в мой адрес сыпались колкости:

- Эй, парень, где собаку украл? Вот, учись, Люсь, как люди к зиме готовятся. Нашьет теперь мужик себе шапок, шашлыков наделает.

И это были самые безобидные шуточки. Не скажу, что я легко и с улыбкой их переносил. Ясмущался этой роли незадачливого спасателя. Мне было неприятно, что надо мной смеются. Не стоило бы на это внимания обращать, но я иначе не могу, не умею. Всегда ревниво относился к тому, как выгляжу со стороны, что люди обо мне говорят. Штаны без ремня к тому же спадали, что только добавляло неловкости. Сознаюсь, был момент, когда я крепко засомневался в правильности своего поступка, чуть было не кинул Дружка на полпути. Думал: "Что же ты, мерзавец, кочевряжишься, рвешься от меня, как от убийцы. Яже тебя, сукиного сына, спасти хочу. Аты тут концерты показываешь, позоришь перед людьми". Но не бросил, за что благодарен судьбе до сих пор.

Вот таким образом в моем доме оказалась собака. Дружок, так я его и стал называть, первое время не ел и не пил. Даже тогда, когда я его на это провоцировал, надеясь на то, что звериные инстинкты проснутся. Апровоцировал как,- становился на четвереньки и чавкал над его миской, делая вид, что кушаю его порцию. Все было зря. Мне обидно было до слез. Думал: "Помрет ведь от голода. Тоже мне, спас, называется". Но все обошлось, стал он потихоньку питаться, стал нехотя отзываться на Дружка.

Про собаку я ни Толе, ни Лене ничего не сказал. Толя их не жаловал, в памяти был пес, который увязался за Катей. Ачто касается Леонида, так тот, просто ел собак на службе в армии и отношение к ним имел соответственное. Так что про Дружка друзья мои не знали. Знал один лишь Тарас, который обещал молчать.

5

Второго по счету жильца, маленькую девочку Тонечку, ко мне привела Тамарка. Это была ее младшая сестра. Тамарка рассказала, что теперешний сожитель ее матери, будучи нетрезв, хотел изнасиловать ребенка. За себя постоять, по ее словам, Тамарка умела, а вот малолетнюю сестренку оставить с такими людьми боялась. Сама Тамарка на ночлег не напрашивалась, да и сестренку просила приютить лишь на время.

Я, конечно, разрешил ребенку пожить, но смириться мне с этим было непросто. Рассуждал так: "Пусть у матери в квартире притон, но у них же есть отец. Почему к нему не отвести ребенка?". Отыскав через адресное бюро адрес Тоничкиного отца, я пошел в гости к Юсикову. Хотелось возложить заботу о ребенке на плечи его родителя.

Юсиков жил в коммунальной квартире, дома его не оказалось. Дверь открыла соседка. Она-то и представила полный его портрет.

Жили соседи в одной квартире двенадцать лет, и за этот срок Юсиков натворил немало. Был неоднократно уличен в воровстве. Лез своим половником в соседскую кастрюлю с борщом. Впять утра забрался в соседский холодильник и, когда был пойман соседкой с поличным, сделав жалкую мину, сказал: "Яморковку хотел взять". "Это в пять-то утра,- возмущалась соседка. Однажды украл с огненной сковородки кипящую котлету. "Только я вышла с кухни,- говорила соседка,- он туда бегом. Явозвращаюсь, смотрю, навстречу мне бежит, обжигается, но жрет мою котлету. Что, говорю, украл? Аон весь в жиру, как чумной, несется мимо и на ходу кричит: "Есть хочется". Араз привел компанию, девок, пьют, курят, дым коромыслом, танцы устроили. Ау меня дочка болела, температура под сорок была. Як управдому, так, мол, и так. Управдом пришла, вызвала его и говорит: "Немедленно прекратите". Аон: "Ага! Сейчас! До одиннадцати что хочу, то и делаю" и своим кричит: "Ребята, тут баба пришла, кто первый, расстегивай ширинку". Ну, что тут поделаешь? Управдом говорит: "Пишите заявление, будем устраивать товарищеский суд". Ачто ему этот суд? Как с гуся вода. Обопьется водкой и все мимо унитаза ходит, а мне подтирай. Однажды я не выдержала, взяла его шарф и на швабру, Пару раз промокнула и на шею ему кинула. Он кричал, ругался, но подействовало. Как напивается сильно, в туалет уже не ходит, у себя в комнате в пустые банки делает. АЗоя приходила потом и выносила их на помойку. Как он пьяный, так она уезжала, а как трезвый, так возвращалась. Что же ты, говорю, делаешь? Ты же с ним расписана. Вот и живи постоянно. Юсиков работал мясником на Белорусской, а Зоя на вокзале буфетчицей, вот и познакомились. Зоя замужем была за офицером и офицер, как застал их вдвоем, так и не вынес удара, повесился. Юсиков, правда, помогал Зое хоронить его, денег дал. Зоя интересная была. Яговорила, предостерегала ее, чтобы замуж за Юсикова не выходила. Говорила, что он женщин бьет. Она не верила. Он то ей врал, что мы из зависти оговариваем его, а сами будто бы на сестре своей хотели женить. Азачем нам это надо? Уменя все сестры замужем. Ну не поверила, не надо. Яуж и своих предупредила, чтоб не отговаривали. Думаю, сама узнаешь. Через пару-тройку дней он запил. Пьет неделю, пьет вторую, пьет третью. Идавай, в ванне бить ее. Зоя кричит, рвется, хорошо, я ее отняла. Он бы насмерть ее забил. Отняла, а потом пожалела. Надо было, чтобы он получше ее проучил. Видно, мало ей досталось, ушла от него на время, но совсем не развелась. Тамара, дочка ее от офицера, та у бабушки в деревне жила, всего этого не видела. УЗои своя квартира есть, там она от него и пряталась. Аон, шкодливый, ко мне сколько раз приставал. Как я стираю. Так вечно стоит, свои руки тянет. Гладит меня по голове, комплименты говорит: "Люблю тебя, выходи за меня замуж". Ато привел женщину, а та пришла с дочкой. Так он что же сделал? Он женщину вытолкал, дверь запер и говорит: "Тебя не хочу, а девочку хочу". Та в дверь кричать, по двери барабанить, а это второй час ночи. Явстала, вступилась, а иначе неизвестно, что бы он с ребенком сделал. Да что я говорю? До Зойки, первая его жена Наталья. Он так же на ней и женился. Он же с матерью ее жил. Апришел раз, матери дома нет, он дочь и изнасиловал. Та прямо так ему и сказала: "Или женись на Наташке, или я тебя под суд отдам. Мы же вместе жили. Мне все это сама Наташка рассказывала".

Много узнал я о Юсикове от общительной соседки. Про себя отметил, что Тамарка не солгала, оказывается, назвавшись Несмеловой, хоть по паспорту и была Юсиковой. Да, к такому отцу ребенка, конечно, нельзя было отдавать. Не зря Тамарка привела ее ко мне, а не к законному родителю.

Мне запомнилось первое появление Тонечки в моем доме. Она, как только меня увидела, сразу же закрыла глаза ладошками и даже отвернулась. Но очень скоро повернулась и, не отнимая рук от лица, стала рассматривать меня сквозь щелочки между пальцев.

- Это что такое?- подделываясь под строгий тон, заговорил я.- Разве ты меня не помнишь?

- Помню,- капризно сказала Тонечка и, убрав руки от лица, протянула их ко мне, как это делают совсем маленькие дети, просясь на ручки. Янепроизвольно взял ее на руки и мы, вдруг столкнулись лбами и при этом весело рассмеялись.

Готовясь к тому, что в доме будет жить ребенок, я накупил различных круп, в особенности, манки. Гречневую кашу я умел варить, а с манкой были проблемы, но оказалось, что манная каша готовится быстрее и проще гречневой. Научила Тамарка.

Стал я по утрам, благодаря Тонечке, есть манную кашу. От Тонечки я узнал много интересного, а также удивительные загадки загадывала она мне:

- Без этого не может прожить ни один человек, а в беде оно улыбается. Что это?

- Не знаю,- говорил я, полный любопытства.

- Любовь родной матери.

- Это верно,- соглашался я, думая о том, что должно быть от мамы-то как раз она немного любви этой видела.

- Что за синяя стрела мчится, быстро-быстро, через леса, через поля?

- Сдаюсь.

- Поезд. Он же едет через леса, через поля, по городу он мало ездит, он только в него приезжает.

- Правильно. Ав какие игры ты играла со сверстниками, расскажи.

- Скем?

- Ну, с друзьями во дворе.

- Играла в петуха.

- Это что за игра такая?

- Первое условие- толстая ветка дерева. Подкатывается под нее стог сена.- (Ядумал, она фантазирует, а на самом деле она жила у бабушки Несмеловой в деревне).- На ветке виснут руками. На счет три должна быть схватка ногами. Надо противника стащить вниз. Можно висеть кверх ногами, обхватив дерево ногами, тогда борются руками. Но нельзя щекотать, щипаться, но отталкивать можно. Можно смешить, рожицы корчить. Ина одной руке можно висеть. Петя и Люда- это наши главные друзья, наши вожди. Сними и в лес было не страшно ходить, они почти взрослые, им восемь лет. Асобака Кузя старше меня всего на год, но слушается...

"Счастливое время,- мелькнуло в моей голове,- настанет время, ни собак, ни кошек не будет старше тебя".

- ... Яему говорю: "Сидеть", "Служить", "Лежать" и "Место". Вторая собака- Дружок.

- Зовут, как нашу.

- Да. Только та беспородная. Ее подобрала Тамара на станции, теперь ей два года. Она в два раза больше Кузи. На черном носу у нее розовое пятнышко. Она знает команды: "Будка", "Вон", "Уходи". Иеще он знает: "Сидеть". Впервый год он был злой и укусил меня за подбородок, а я его хотела просто погладить. Аеще живут у нас три кота: Мурзик, Муся и Тимоша. Мурзик рыжий, а летом розовый.

- Почему он летом розовый?

- Потому, что у него летом спадает шерсть.

- Меняется.

- Да. Меняется. Он, как пожарник. Он все двадцать четыре часа спит, а потом, на следующий день ходит, ко всем ласкается. Он любит, когда его гладят, когда кусочки со стола дают. Раньше он ел только с руки. Дашь чего-нибудь, погладишь, только тогда он съест. Он появился вторым. Ягуляла с бабушкой, и мы встретили человека, а он просил: "Возьмите кошечку, я же сейчас уеду". Ясказала бабушке: "Стой здесь и никуда не уходи". Ясама обежала всех наших ребят, у которых были кошки, и спросила у них: "Увас не пропал ли кот?". Сказали: "Нет". Итогда я попросила бабушку: "Аможет, мы его возьмем?". Бабушка сказала: "Конечно". Потому, что моя бабушка не умеет детям отказывать. Взяли кота и назвали его Мурзик. Апервая кошка Муся, она серая в черную полосочку, но эта полосочка очень частая и кажется, что она черная. Бабушка ее купила. Муся не любит, когда она идет и ее гладят. Не выносит, когда ее берут на руки. Шипит, кусается, царапается и вырывается. Она никогда с собаками не дерется, она их вылизывает, и они ее за это любят. Если ее вовремя не покормить, тогда она будет хулиганить. Расписание: семь тридцать- миска молока, в два часа ей дают косточки. Апотом, к вечеру, в шесть, ей дают мяско. Ипосле этого она ложится на мой диван и засыпает. Хочешь, еще загадку загадаю? Что такое сторожка?

- -Старушка?

Тонечка весело рассмеялась.

- Ну, нет. Сторожка. Не смеши меня.

- Не знаю.

- Это маленький дом, в котором живет сторож. Ни одной загадки ты не отгадал, а еще взрослый.

- Какой я взрослый! Ты только никому не говори, я такой же ребенок, как и ты. Ятолько притворяюсь взрослым, как и все большие дяди и тети.

Тоня снова засмеялась.

- Нет. Не обманывай меня. Тамара взрослая, любит тебя, хочет на тебе жениться, значит, и ты взрослый. Взрослые на детях не женятся.

- Это точно,- на глазах краснея, подтвердил я .- Ну, а третий кот? Ты о третьем коте не рассказала.

- Третий кот- Тимоша. Тиму мы взяли маленьким. Унас была такая сумка, которая удваивается в росте. Он там сидел и долго не хотел вылезать из своего манежика. Затем вылез и стал ходить по комнате. Пил в день молоко один раз, но зато много. После этого он ласкался к Мусе, он считал ее своей мамой. Ведь окраска у них была одинаковая. Апотом Тамара сшила ему тапочки, чтобы мне с ним спать. Он царапался во сне, ему сны тревожные снились. Аутром тапочки я с него снимала.

- Весело вы жили, только птиц не хватало.

- Птиц нельзя. Их коты задерут,- как-то грубо выразилась Тонечка.

Я замолчал, думаю: "Такая идиллия, дружба людей, собак, кошек, а птицам туда никак".

Пока мы играли в загадки, а происходило все это на кухне, я начистил картошку для супа и бросил одну из картофелин в кастрюлю с водой. Брызги разлетелись так далеко, что и меня достали, стоявшего рядом, и Тонечку, стоявшую поодаль, внимательно наблюдавшую за тем, что я делаю. Мало того, что на нас вода попала, достаточное ее количество, оказалось еще и на полу.

- Неси тряпку из ванной,- сказал я Тонечке.

Она принесла тряпку, вытерла пол, отнесла ее на место и, когда вернулась без тряпки, стала ко мне приставать:

- Сделай еще так.

- Чего сделать?

- Чтобы брызги полетели.

- Не стану, это баловство.

- Ну, пожалуйста. Ну, сделай баловство

- Это не игрушки. Ая уже, как ты сказала, не ребенок. Явзрослый дядька и мне не до баловства.

- Дядька, ну, пожалуйста, сделай баловство.

Я с силой кинул очищенную картофелину в кастрюлю с водой, Тоня рассмеялась и стала кричать:

- Еще, еще.

- Нет. Все. Теперь будем нарезать морковку, лучок и при этом петь песню. Потому, что если не петь песню, когда готовишь еду, она получается невкусной.

Я запел: "Мы, друзья, перелетные птицы...". Тоне дал задание подпевать. Когда я пел: "Первым делом, первым делом самолеты" она должна была спрашивать: "Ну, а девочки?".

- Ну, а девочки?- переспрашивал я и пел дальше.- Адевочки потом.

Тоня звонко и заразительно смеялась. Яэтому радовался, так как у Тонечки был тревожный внимательный взгляд и не по-детски печальные глаза, как у детей, переживших войну. Этот прямой, пронзительный взгляд невозможно было выдержать. Явсякий раз избегал с ним встречаться. Всякий раз отворачивался.

Когда уложил Тоню в постель, сел с ней рядом и сказал:

- Давай, закрывай глаза и спи.

Она закрыла глаза руками, затем ладони убрала и засмеялась. И, подумав какое-то мгновение, спросила:

- Если бы у тебя было два яблока, зеленое невкусное и красное зрелое и тебе нужно их съесть. Скакого бы ты начал?

- Ну, и вопросики у вас, девушка. Мой тебе совет. Когда вырастешь, иди учиться на психолога. Станешь академиком, составительницей тестов.

- Ну, ответь.

- Это очень серьезный вопрос. Уменя на него сейчас нет ответа. Было время, когда с красного бы начал, было время, когда с зеленого. Асейчас, в данный момент, не знаю. Ведь ты же не хочешь, чтобы я тебя обманул? Ты же сама просила, чтобы я не разговаривал с тобой, как с маленькой.

- Да. Лучше не обманывай. Скажи, почему люди ссорятся?

- Всякие могут быть причины. Разное воспитание, разные ценности.

- Говори понятно.

- Ну, ты, например, хочешь погладить кошку, а я ее хочу ударить. Вот мы и ссоримся.

Тоня засмеялась.

- Ты кошку не захочешь ударить.

- Почему ты в этом уверена?

- Потому, что ты добрый и я тебя люблю.

От этих искренних и совершенно неожиданных для меня слов на глаза навернулись слезы. Яотвернулся и, сидя к Тонечке почти что спиной, продолжал развивать свою мысль.

- Девяносто девять причин люди находят для ссор, а вот для того, чтобы помириться, не могут сыскать и одной. Аведь она всегда на виду, но не видят, не замечают. Аты, вот, нашла, молодец. Япро любовь говорю. Ты понимаешь меня? Понимаешь, о чем говорю?

- Да. Ты хочешь Тамару полюбить, но что-то тебе мешает. Так?

Я укрыл ее одеялом, погасил в комнате свет и, сказав, "Спи", вышел

Первые четыре дня Тонечка жила нормально, а потом стала капризничать, и я не мог понять, в чем дело.

- На тебя не угодишь,- говорил я ей,- положишь в стакан с чаем сахар, от сахара пенка, положишь сахарный песок, от песка волоски. Пей тогда несладкий.

- Несладкий я пить не могу,- говорила Тонечка, надувая губки.

Не сразу я сообразил, что скучает она по старшей сестре. Акак только понял, сразу же предложил Тамарке жить у меня и смотреть за Тонечкой и Дружком.

Вам, наверное, интересно узнать, кто кормил ребенка до того, как появилась в доме Тамарка? Да сама себя и кормила. Ведь я почти весь день проводил в институте. Честное слово, я на этот счет даже не переживал. Тонечка, несмотря на свой малый возраст, отлично готовила. Она уверенно обращалась с газовой плитой. Ставила у плиты табуретку, влезала на нее и хозяйничала. Могла вскипятить чайник, сварить картошку, сосиски, яйца. Могла себе сделать яичницу. Ясчитаю, что для шестилетнего ребенка это большое достижение. Жена Синельникова в свои двадцать шесть лет, имея двух детей, ничего из вышеперечисленного готовить не умела. Все за нее делала сначала мать, а затем муж. Как-то ни запасов, оставленных матерью (готовый суп), ни мужа в доме не оказалось, а дети просили есть, и я невольно оказался свидетелем поразительной сцены. Светлана, жена Стаса, решила приготовить яичницу. Поставила на большой огонь сковородку, после того, как она чуть ли не докрасна накалилась, вылила на нее целый стакан растительного масла. Оно шипело, "стреляло", как только не вспыхнуло; стало чадить. Дети, видимо, зная, как мама готовит, заранее попрятались по дальним углам. Стоя, как сталевар у домны с поднятой левой рукой, прикрывавшей глаза, она стала класть в сковороду яйца в скорлупе. Азатем, взяв самый длинный нож, принялась этим ножом яйца рубить. При этом говорила: "Скорлупу потом выплюнете, как сготовится и посолите потом по вкусу, невозможно подойти". Яйца в сгоревшем, прогорклом масле тотчас превратились в угли, задымили; и, если бы не сняла сковороду с огня, превратились бы в совершеннейшие головешки. Но и то, что находилось в сковородке, конечно, было несъедобно.

Стало ясно, почему она боится готовить. Яхотел ей дать простейшие советы, но, посмотрев, с какой злобой она смотрит на свою стряпню и с какой ненавистью на детей, просящих кушать, не решился даже обмолвиться. Кончилось все тем, что она дала детям деньги на мороженое. "Вмороженом много калорий, они съедят по две порции и будут сыты",- сказала она мне, но как бы этим успокаивая себя.

Впоследствии, когда Тамарка показывала ей, как следует готовить яичницу, Светлана смотрела на нее, как на факира в юбке, владеющего тайными знаниями.

Во избежание недоразумений, хочу сразу пояснить, что с того момента, как Тамарка поселилась в моей квартире, отношения у нас с ней стали сугубо деловыми. То есть она жила у меня исключительно на правах Тониной сестры. Жила для того, чтобы кормить ее, смотреть за ней, к тому же было кому гулять с Дружком.

После скандала в кафе что-то в ней заметно переменилось, она даже и попыток не делала сблизиться со мной. Держалась на расстоянии. Меня это, скажу честно, устраивало. Тамарка, возможно, опасалась того, что в случае моего недовольства, я выгоню их с Тонечкой к бабушке Несмеловой. Ябоялся того же, то есть, что придется их выгнать. Поэтому благодарен был Тамарке за ее примерное поведение, за то, что держалась от меня в стороне. Спросите, в чем дело? Чем Тамарка не хороша? Тем, что очень хороша. Яне верил ей, я боялся ее. Боялся, что в любой момент может вспыхнуть к ней чувство, в котором сгорю весь, без остатка, даже без пепла. Как ольховое полено в топке паровоза. Ипоэтому я сдерживал свои эмоции, как только мог, закрывался и прятался от нее.

Все это делал лишь для того, чтобы в очередной раз не упасть лицом в грязь. Что-то подсказывало, что на этот раз будет не отплеваться. Слушая ее рассказы о себе, еще в первый ее ночлег, я принял твердое решение, что с этой девушкой у меня не может быть никакого будущего, кроме скорой и верной могилы. Следовательно. Ее надо остерегаться. Аостерегаться было чего. Нет, она не плясала эротических танцев и нагишом более передо мной не ходила. Она готовила, кормила меня, мыла посуду, убирала, мыла пол. То есть, не отдавая себе в этом отчета, вела постоянное наступление на мое сердце. Ичем меньше заботилась о том, чтобы нравиться, тем больше нравилась. Был такой день, когда я чуть было не выкинул белый флаг.

Пришел я из института, смотрю, лежит Тамарка в одежде на диване и спит. Услышав, что я вошел, она испуганно вскочила, как будто днем в моем присутствии спать было запрещено. Она в тот день была с высокой температурой, стала просить прощения, что ничего на ужин не приготовила. Тонечка уже спала. Пока я ставил чайник на плиту, что-то доставал из холодильника. Вморозилке нашел Тамаркины колготы. Решил, что она, находясь в болезненной горячке, перепутала шкаф с холодильником, а оказалось, это делалось сознательно, для того, чтобы повысить прочность колготок. Ясмотрю, а она уже пол моет. Бедняжку качает из стороны в сторону, а она трет, выжимает тряпку, трудится. Тут у меня сердце сладко заныло, встрепенулось в душе, чувство неизъяснимой нежности. Яне выдержал, подошел к ней. Тамарка перестала мыть пол, выпрямилась, стала вопросительно смотреть на меня. Яне нашел ничего лучшего, как взять и погладить ее по голове. Только моя ладонь коснулась ее лба, Тамарка, как это делают кошки, когда их гладят, сама скользнула головой под моей ладонью и снова замерла с еле уловимым вопросом в глазах: "Как это понимать?". Мои уроки по отчуждению не прошли даром. Она уже не решалась тянуть ко мне свои губы, не решалась говорить о любви. Язаметил, что у нее выбилась прядь. Япопытался заложить эти волосы ей за ухо, но у меня не получилось. Только после третьей неудачной попытки я сообразил, что прядь эта слишком коротка и, скорее всего, убирается при помощи заколки. Чувство нежности все более нарастало, я почти уже не мог контролировать себя, и тут охватил меня ужас. "Все! Пропал! Сломала развратная дрянь! Действительно, имеет власть над людьми. Теперь пропаду, погибну. Потешит впоследствии какого-нибудь мерзавца откровениями обо мне". Ивсе прекрасные чувства разом изменились. Нежность превратилась в ненависть. Дрожащим от злобы голосом я ей сказал:

- Что ты каждый день полы моешь? Они от этого чище не станут, а вот сгниют наверняка. Если уж совсем не можешь без этого обойтись, так мой раз в неделю, по субботам.

- Хорошо,- покорно сказала Тамарка, не замечая зла и грубости,- а сегодня домыть или оставить? Ведь сегодня суббота.

- Сегодня ты на ногах еле стоишь. Иди, ложись спать. Ясам уберу тряпку и воду вылью.

Еле сдержался в ту ночь, чтобы не разбудить Тамарку. Хотелось целовать ее руки, слезно просить прощения за хамство и признаться в любви. Но, как только вспоминал ее рассказы, ее поведение и ее власть надо мной, так сразу же остывал, решил даже, что попрошу их уехать, как только Тамарка выздоровеет. Но не попросил, оставил.

Вспомнил тот осенний вечер, когда еще не было Дружка, и я сидел дома один, с горя пил. Ко мне приехала Тамарка. Яей обо всем рассказал, то есть о предательстве друга и невесты. Плакал, ругался, налил рюмку и ей. Она выпила, не закусывая. Яей налил вторую, она и ее опростала. Потом говорила, что была готова выпить всю бутылку, лишь бы мне поменьше осталось этой отравы. Третью рюмку я ей не налил, просто было жалко,- не Тамарку, а водки. Яведь и за эти две рюмки в душе проклинал ее, переживал, а вдруг именно их мне и не хватит для того, чтобы обрести, пусть ненадолго, но спокойное, нормальное состояние. Водка мне давала забвение. Из-за этих двух рюмок я ее презирал, ненавидел, и в качестве компенсации ничего не придумал лучше,- стал домогаться. Просил, чтобы она осталась ночевать, грозил тем, что в случае отказа она меня больше не увидит. Но Тамарка, совсем еще недавно стремившаяся к этому, на этот раз проявила завидную стойкость. Ая ведь ее не обманывал, со мной бывало такое. Знаю, что не прав, но стою на своем. Так же бывало и во взаимоотношениях с женщинами. Заденет меня женщина чем-то пустяшным, а я из этого пустяка, из этой "моськи" такого "слона" в себе выращу и- все. Обижен смертельно, не подходи. Обо всем я рассказал Тамарке, намекая тем самым на то, что не властен над собой. Вот, уйдет она,- я обижусь. Потом и знать буду, что дурак и кругом не прав, а через самолюбие свое уже перешагнуть не смогу. На нее эти слова подействовали, поняла, что не шучу и не обманываю, испугалась, Но, посидев, подумав, отказала. Япровожал Тамарку до метро, злился. Проклинал и все же продолжал при всем при этом надеяться на то, что она передумает. По дороге мы шли то рядом, то один за другим, и я сыпал угрозами. Восновном, повторял одну и ту же фразу: "Больше, родненькая моя, ты меня не увидишь". Шел в расстегнутом нараспашку габардиновом пальто, оставшуюся в бутылке водку допивал на ходу, прямо из горлышка.

Тут-то Тамарка мне и сказала:

- Не ругайся. Хочешь, я тебе свои стихи почитаю?

И стала читать. Яочень внимательно слушал. Пьяные слезы катились по щекам. Слова в стихах были самые простые, самые обычные, но сочетание этих слов рождало что-то необыкновенное. Рождало великие образы, красоту, тот волшебный сказочный мир, который бывает только в детских снах.

- Это не ты написала,- зло кричал я.- Если бы ты могла писать такие стихи, я бы...

Тут я осекся и замолчал, но про себя закончил эту фразу: "Ябы тебя любил". Тамарка, как мне показалось, поняла, что я хотел сказать.

Увидев ее четыре года назад в школе, познакомившись с ней, я просто был удивлен ее одаренности. Она все хватала на лету. Не было препятствия, которое было бы ей не под силу взять. Она просто подавляла всех своей красотой, обаянием, а, главное, силой личности. Подавляла тогда, подавляла и теперь.

Дошли мы с ней до станции метро. Яснова взялся грозить и настаивать на том. чтобы она осталась. Но она меня даже не слушала. Застегнула все пуговицы на моем пальто. Одна пуговица не застегивалась, я пришил новую, и она оказалась по размерам чуть больше, чем петля, но Тамаркиному упорству поддалась. Подняла мне воротник и сказала:

- Целуй меня в лоб и иди домой, а то простудишься.

- Ты что, покойница, чтобы в лоб тебя целовать?- Съязвил я и, обняв, попытался добраться своими губами до ее губ. Но не добрался. Получил под поцелуй только щеку и, не глядя на то, как она пройдет, поедет, пошел домой.

Был и такой случай.

Интересно вам будет узнать, как я нашел Тамарку выздоровевшей. Пришел из института, смотрю, она сидит, книжку читает, а на губе вроде как кровь.

- Это у тебя губа треснула или ты ударилась?- спросил я, беспокоясь.

- Это помада. Яспециально так накрасилась, чтобы эффект треснувшей губы создать. Для шарма.

- Смешно все это. Фантазия твоя, смотрю, просто не имеет границ. Ты мне скажи, почему тебя Тонечка мамой называет?

- Потому, что наша мама Варя не хотела ее рожать. Говорила, поздно, да и от Юсикова она не хотела иметь детей. Яупросила. Можно сказать, настояла. Сказала, что за ребенком буду ухаживать сама. Так и получилось. Мама родила, а я ее вынянчила. Вот поэтому Тоня и говорит, что у нее мамы две,- мама Варя и мама Тома.

- Понятно. Ты что, "Преступление и наказание" читаешь?

- Ачто в этом удивительного? ЯДостоевского очень люблю.

- Даже очень? Никогда бы не подумал. Ичто же тебе в нем нравится?

- Все. Каждая строчка. Тот дух светлый, которым наполнены его романы.

- Это ты чьи слова мне говоришь?

- Свои. Говорю то, что думаю. Ты, кстати, на Раскольникова очень похож. Тебе об этом не говорили?

- Винституте многие говорили. Ядаже мечтал поставить отрывок из романа и сам в постановке сыграть, но как-то перегорел. Ярад, если ты говоришь правду. Очень рад. Япро Достоевского.

- Акакой мне смысл обманывать?

- Не знаю. Может, врешь просто так. Без всякого смысла. Зачем нужно было врать, что ночуешь на Татищева? Аведь врала же.

- На то была причина. Ятебе ее потом открою.

Я не придал бы Тамаркиным речам никакого значения, если бы случайно не подслушал тем же вечером удивительно красивые и мудрые слова. Тамарка, оказывается, была верующей и перед сном молилась. Язапомнил слова молитвы: "Горе мне, ясно разумеющей доброе и произвольно творящей лукавое. Слышала о смерти, а живу, как бессмертная. Много обещаю я, а мало выполняю, ибо плод нужен, а не листья, дела нужны, а не слова. Господи, просвети мрачный ум мой, согрей хладное сердце мое, пошли мне дух сокрушения о грехах моих, избавь меня от тьмы кромешной".