1

Леонид развелся с женой, а мама его собралась замуж. Долго она примерялась, долго присматривалась, неоднократно откладывала и, наконец, решилась. Не за Елкина, но за Скорого Семена Семеновича, нашего мастера. Ябыл нечаянным свидетелем того, как они, яко голуби, ворковали в институте, сидя на подоконнике. Возможно, именно тогда Фелицата Трифоновна и уговорила своего жениха взяться за ту постановку, о которой мечтала всю свою сознательную жизнь. Разумеется, главная женская роль в этом спектакле должна была принадлежать ей.

Влюбленный жених под тучами амурных стрел, дал слово возлюбленной и потом ему уже ничего не оставалось, как только данное обещание сдержать. Массу сил и здоровья угробил он на то, чтобы ему разрешили этим творческим материалом заняться и, когда, наконец, все неприятности остались позади и начались репетиции, случилось следующее.

На самой ранней стадии репетиционного периода Семен Семенович понял, что главную женскую роль должна играть другая актриса, а Фелицата Трифоновна играть ее не должна. Всем она была хороша. Талантлива, гениальна, что говорить, ведь он же влюблен был в нее, но эта роль, в его видении, совершенно была не ее. Перебрав все возможные варианты, Скорый решил, что эту роль должна сыграть его дочь. Иугадал. Тут он попал в десятку. Августа Вечерняя (сценический псевдоним), проваливавшая в театре все роли, без исключения, в этой работе засверкала, как бриллиант на солнце. Сэтим согласились все, даже те актеры и актрисы, которые ненавидели дочь Скорого и желали ей не только провала, но даже смерти. То есть самые заклятые ее враги, посмотрев спектакль, сказали: "Да, здесь она на месте и никто не сыграет лучше". Это, конечно же, понимала и Фелицата Трифоновна.

Как великая актриса, как театральный деятель с большой буквы, она понимала, что Августа должна играть эту роль, что это всячески и всевозможно оправдано с художественной точки зрения. Но, как женщина с амбициями, как актриса, мечтавшая всю свою жизнь эту роль сыграть и начавшая с упоением эту роль репетировать, она ни понять, ни простить этого предательства не могла. Иот бешенства просто с ума сходила. Исо своей стороны, разумеется, готовила Семену Семеновичу "сюрприз".

Состоялось внеочередное собрание труппы, на котором Скорый собирался устроить чистку, передел. Вего планы входило избавиться чуть ли не от половины творческого коллектива. Он хотел уволить всех стариков, начиная с Кобяка, мотивируя это тем, что давно уже не заняты в спектаклях и в театр приходят только за зарплатой и всю бездарную молодежь, начиная с собственного сына Аруноса.

Настал час "икс" и Фелицата Трифоновна перед речью Скорого взяла слово. Семен Семеныч, считая ее союзницей и, возможно, размышляя в тот момент о том, где и за сколько покупать ему обручальные кольца, сидел и подправлял карандашом заготовленные тезисы.

И тут словно гром грянул среди ясного неба. Фелицата Трифоновна принялась громить и чистить самого главрежа. Собрание фактически сменило повестку дня. Это уже было не что иное, как рассмотрение личности Семена Семеновича как лица, несоответствующего занимаемой должности. Ав зале пресса, товарищи из Минкультуры и ответственные работники.

Я также присутствовал на собрании и кое-что запомнил из сказанного. Фелицата Трифоновна, в кожаном пиджаке, похожая на комиссара, размахивая на трибуне кулачком, громко, эмоционально и по-актерски точно расставляя акценты, говорила:

- Кто мне ответит? Кто скажет мне, что произошло пять лет назад? Втеатре произошел переворот! Человек, лишенный моральных принципов, проработавший в нашем театре без года неделю, захватил и узурпировал власть. Подмял под себя, запугал, растоптал огромный коллектив со своими традициями и историей. Надо признать, сделал он это при нашем молчаливом согласии и даже попустительстве. Мы ошиблись, доверившись этому человеку. Но на то они и ошибки, чтобы их исправлять. Семейственность, кумовство- это неизбежное зло распространено в последнее время повсеместно и характерно не только для театра. Но те уродливые формы, которые оно приняло в нашем коллективе, это уже ни в какие рамки не лезет. Наш теперешний горе-руководитель благополучие семьи поставил выше творческих интересов театра, чем нанес непоправимый ущерб моральному климату коллектива. Копаясь в грязном белье и используя недопустимые методы воздействия, как-то- шантаж, угрозы насилием, подлог, он добился того, что всеми нами уважаемый директор театра Герман Гамулка в предынфарктном состоянии был вынужден оставить свой пост. Узурпировав таким образом власть в театре, Семен Семенович взялся расправляться и с другими. Следом за директором началась непрекращающаяся травля и изгнание из театра талантливейшего режиссера, всеми нами любимой Валькирии Жох. Но и этого Скорому мало. Совсем недавно, как вы знаете, был уволен молодой, талантливый актер Кирилл Халуганов только за то, что осмелился заняться режиссурой. Но это все были орешки, пробные шары, теперь же на повестке дня у нас грандиозная чистка, которую можно сравнить только с тридцать восьмым годом. Семен Семенович хочет реформ, мы их тоже хотим. Но нас не устраивает то, какими методами он собирается их проводить. Он хочет прогнать из театра девяносто пять процентов коллектива, лучше уж мы прогоним его. Расколоучителя, протопопа Аввакума, сожгли на костре, как жаль, что с современными раскольниками мы не можем бороться подобными методами. Заслуживают костра.

Тут весь зал разразился громкими аплодисментами, но Фелицата Трифоновна, подняв руку вверх, дала понять, что еще не закончила. Все смолкли.

- Доведя театр своей необдуманной политикой до полной деградации. Заселив его ложью и интригами, Скорый решил выселить законных жильцов на улицу. Тесно ему, видите ли, стало. Труппа большая мешает жить и творчески развиваться. Основателю и отцу нашего театра, незабвенному Буквареву Ивану Валентиновичу так не казалось. Всамые трудные годы войны и послевоенной разрухи никому и в голову не пришло сократить штат труппы, а теперь, видите ли, из-за амбиций пришельца, так называемого Варяга, человека, которому не дороги ни история театра, ни его традиции, мы должны будем идти побираться. За что? Зачем? Скакой стати? Убирайтесь-ка сами вон!

Опять зал разразился аплодисментами, и опять Фелицата Трифоновна подняла руку, чтобы всех успокоить.

- Яхочу вам, Семен Семенович, сказать от себя лично и, надеюсь, что меня в этом поддержит весь коллектив нашего театра, а так же товарищи из министерства КГБ, то есть министерства культуры, конечно же. Наш театр жил и трудился до вас, трудился при вас и, надеюсь, что будет жить и трудиться после вас. Очень надеюсь на то, что театр наш- будет, и что в нем не будет Семена Семеновича Скорого.

Зал опять разразился громом аплодисментов.

Для Скорого такое выступление Фелицаты Трифоновны оказалось полной неожиданностью и весь его заготовленный доклад был теперь ни чем иным, как подтверждением ее слов, то есть смертным приговором. Поэтому он решил его не зачитывать, а в свое оправдание лишь сказал, что о разгоне труппы речь никогда не шла и вопрос в такой плоскости не ставился. "Что же касается перевыборов..."- многозначительно произнес он. Взале воцарилась мертвая тишина. Но тут на трибуну вскарабкался человечек из минкультуры и попросил с таким ответственным вопросом не торопиться и решение отложить хотя бы на денек. Как выяснилось, не только для Скорого, но и для людей из министерства, демарш Фелицаты Трифоновны оказался полной неожиданностью. После чего предоставил возможность Скорому закончить начатую мысль. Скорый мычал, блеял, как это говорят учителя тем ученикам, которые не выучили урок, но притворяются у доски, что что-то знают, но так и не смог выдавить из себя ничего, то есть никакой ясной мысли, облеченной в слова.

Жалок он был, в тот момент стоя на трибуне. Аведь умел держать удар, умел давать отпор. Так умел говорить, что заслушаешься. На мой взгляд, растерялся он из-за того, что удар ему нанесла любимая женщина, да и собственно, факты, изложенные ею, были правдой, оспаривать которую не имело смысла, да и не хватало духа.

Семен Семенович, конечно же, почувствовал, что над его головой сгущаются тучи. Насколько пять лет назад все благоприятствовало ему, настолько же теперь все было против. Свои люди в минкультуры были отстранены от дел. На самом верху, в руководстве страны сидели новые люди, в КГБ люди менялись ежедневно на всех постах, на всех местах, не успевал знакомиться, а их уже нет. Все были чужие. Обратиться за помощью было не к кому. Сгазетами и телевидением он рассорился, он все на свете прозевал с этой поздней любовью, с этим спектаклем, будь он неладен. Вкои-то веки дал слабинку, позволил себе спрятать клыки, удалиться от чиновничье-административных дел и заняться творчеством, как на тебе. Мгновенная расплата. Удар под-дых, удар смертельный. Сомневаться в том, что заговор тщательно готовился, не приходилось. Только он сошел с трибуны, как на нее, один за другим. Стали подниматься его палачи. Икаждый кричал, каждый махал кулаком в его сторону, грозил указательным пальцем. Ичего уж никак не ожидал Семен Семеныч, так это выступления собственной дочери с обвинениями в его адрес.

Фелицата Трифоновна с ней поработала, убедила ее в том, что вопрос о снятии ее отца с должности уже решен на высшем уровне, и если сама она, дочь отца своего, хочет остаться в коллективе и продолжать "звездить", то есть играть свою звездную роль, то должна решиться на коротенькое выступление. "Ты, Августа, не имеешь морального права сидеть и отмалчиваться в такой ответственный для театра момент. Ты должна реабилитировать сама себя, в глазах коллектива". Августа Вечерняя, вспомнив огромную охапку цветов, подаренную на последнем спектакле, вздохнула взволнованно и согласилась. Вуговорах Фелицате Трифоновне помогало то, что и сама она на тот момент являлась невестой Семена Семеновича, и Августа это знала. Фелицата Трифоновна поставила актрису Вечернюю перед дилеммой- или закроют театр или они должны переизбрать ее отца. Попросту обманула.

Добро бы Арунос выступал с трибуны, которому Скорый не давал ролей, не замечал в нем личности и всячески третировал, а тут любимая папина дочка уверяла всех собравшихся, что отец ее монстр, негодяй и что она всем сердцем за то, чтобы его переизбрали.

Конечно, Августа, не скупившаяся на ругательные эпитеты, надеялась на то, что отец поймет и простит. Скорый понял и простил, потерять в один день и любимую женщину и любимую дочь было выше его сил.

Вся пикантность ситуации именно в том и заключалась, что вводя на главную роль свою дочь, Скорый, влюбленный, безумно влюбленный на тот момент в Фелицату Трифоновну, надеялся на то, что и она, любя его, поднимется над своими амбициями. Поймет его, как творца, как художника, которому до тошноты, до рвоты надоела ложь на сцене и который погибнет, задохнется, если и в этой постановке станет идти на немыслимые компромиссы, станет ловчить и приспосабливаться. Он, как всякий любящий человек, хотел верить в то, что произойдет чудо. Но увы, чуда не произошло. Фелицата Трифоновна простила бы ему все, что угодно- связь с другой женщиной, импотенцию, грабежи и разбои, но то, что он отдал ее роль другой, этого она простить не смогла. Это было выше ее сил.

2

- Как он не понимает, что это мой воздух, моя жизнь, что я мечтала об этой роли, будучи еще ребенком. Итеперь, лишив меня мечты, он надеялся на мое великодушие. Сначала растоптал, как червя, как жука навозного, как мокрицу, а затем вспомнил о моей Великой душе. Япросила у него такой малости, милостыни просила, он же положил в мою руку камень и теперь удивляется, что этим камнем я в него же и запустила. Какие страшные и непонятные существа эти мужчины, сколько зла, сколько подлости в их сердцах,- говорила Фелицата Трифоновна мне и вдруг, опомнившись, пояснила,- ты прости меня за эти слова. Но я тебе, как на исповеди священнику. Сам видишь, и подруги нет, которой можно было бы довериться. Сегодня поплачешь на ее плече, а завтра над тобой весь театр смеяться будет. Такая вот жизнь актерская, сучья. Помнишь, как Скорый кричал и ругался на Букварева за то, что тот всех актеров забирал себе? Должен помнить, при тебе это было. Когда сам стал главным, стал вести себя точно так же.

- Не только помню, но и на собственной шкуре все это испытал.

-Ну, вот. Аты знаешь, что самое страшное для актера? Это изменение в уже готовом спектакле. Ау Скорого они были постоянно и постоянные репетиции сцен уже готового спектакля, который идет на сцене не первый год. Ичто этот садист придумал? Он после каждого спектакля собирал актеров и устраивал разбор. Люди устали, им домой надо, хорошо, у меня взрослый сын и я одна, но у других же мужья, жены, дети. Итолько представь себе, он каждый свой спектакль смотрел. Ну, смотришь ты и смотри, так он нервировал актеров, гипнотизировал их, бывали случаи, даже что-то выкрикивал из зала, какие-то замечания. Актерам в такой обстановке просто невозможно играть. Букварев был сумасшедшим, тоже порядочно актерской кровушки попил, но и тот знал меру, имел определенную этику. Понимал, что можно, что нельзя. Этому же, хоть кол на голове теши, все будет зря, все напрасно. Ятут, намедни, задалась вопросом: "Что меня в Скором больше всего раздражает, что в нем не нравится больше всего?". Инашла ответ. Поняла. Унего же все постановки против нашей страны, против людей, против жизни на земле. Да, да, не смейся. Это очень серьезно. Аты знаешь, как в ГИТИСе все упирались? Не хотели же курс ему давать.

- Почему же дали?

- Не будь ребенком. Уних просто не было оснований отказать ему после того, как он заделался главрежем академического театра. Ия тебе сейчас скажу главную причину, почему погорел Скорый. Он погорел на том, что не пускал в театр режиссеров со стороны. "Акого приглашать? Кругом одни бездари". Подтекст такой, что лишь он один гениальный. Театр хирел, разлагался, а он все искал виновных на стороне, "большая труппа, много бездельников". Не я, так нашелся бы кто-то другой, сумевший доказать, что причина этой болезни именно в нем. Вот ты посмотришь, насколько грамотно я поведу театр вперед. Решение об этом, скажу тебе по секрету, уже принято. Ястану приглашать хороших режиссеров, у меня будут интересные премьеры, аншлаг за аншлагом. Знаешь, театр- это такая материя, тут необходимо всегда, каждую секунду, быть начеку. Зазевался, задремал, тут же уничтожат, сотрут в порошок.

Фелицата Трифоновна о причинах своей ненависти к Скорому, конечно, говорила не всю правду, но я, зная куда более сказанного, сидел, помалкивал, давал ей возможность выговориться.

3

Надо заметить, что несмотря на всестороннюю поддержку Фелицаты Трифоновны министерством культуры и другими влиятельными структурами, Скорого оказалось не так просто сковырнуть с насиженного места. Он даже на раздел театра не соглашался. При всей очевидности его поражения, хотел по-прежнему оставаться единоличным диктатором театра МАЗУТ.

Скорый уперся не на шутку, и в качестве отступного запросил- что бы вы думали? Конечно, балкон, ни больше, ни меньше. Смешнее всего то, что эта его просьба ни для кого не показалась дикой и в нарушение всех правил градостроения и архитектуры, в доме, построенном в конце девятнадцатого века, сделали современный застекленный балкон. Один балкон в доме. Ему и больше никому. Только после этого счастливый Семен Семенович дал согласие на раздел театра.

Театр разделился на две неравные части: Большой зал и две трети труппы отошли под начало Фелицаты Трифоновны, а Малый зал, с одной третью коллектива, был отдан Скорому.

Семен Семенович, не медля, поставил в проходах по два дополнительных ряда кресел и стулья, нарушая тем самым все мыслимые и немыслимые правила противопожарной безопасности.

- Пожарник вам за это спасибо не скажет,- сделал я ему замечание.

- Не беда, как-нибудь переживем. Аесли хочешь знать правду, то я его упразднил. Формально, в моем театре такая должность есть, есть и зарплата, но, пользуясь свободами нонешнего времени, оказывается, можно устроиться так, что самого пожарника не будет.

- Зная все это и наблюдая такие благоприятные условия, я думаю, пожар к вам так и просится.

- Сплюнь, постучи по дереву. Волков бояться... Сто лет стоял... Здесь театр, здесь все понарошку. Здесь костер делают из красных лоскутков и вентилятора. Пусть этот гад, упырь, проклятый пожарник, идет туда, тушить костры, которые горят по-настоящему.

После раздела одного театра на два самостоятельных, стали спорить о том, как отличаться друг от друга. Решено было театр под руководством Скорого так и оставить МАЗУТом, а театр под руководством Ф.Т.Красули именовать "МАЗУТ им.Букварева". Но кто-то из собравшихся на этом совещании не без сарказма заметил, что последнее название чем-то очень похоже на мазь Вишневского или капли Зеленина, поэтому, посоветовавшись, решили отличаться друг от друга, как студии МХТ в старые добрые времена. Истал МАЗУТ-1и МАЗУТ-2. Первым, после долгих споров и крика, заправлять стала Фелицата Трифоновна Красуля, а вторым- Семен Семенович Скорый.

Даже разделив театр, Фелицата Трифоновна не успокоилась. Она принесла доставшиеся ей откуда-то пленки и через Леонида дала их послушать Толе Коптеву. На первой пленке Скорый склонял к сожительству свою студентку Екатерину Акимову:

- Яже мужняя жена, как вы смеете,- говорила Катя.

- Потому и осмелился, что тебе это ровным счетом ничего не будет стоить. Девственность утрачена, остается что? Набираться опыта, да наслаждаться досыта.

- Ямужу пожалуюсь, он вас за это хорошенько проучит.

- Только попробуй. Иты, и он вылетите из института, как пробки из бутылки.

Другая запись передавала очень бурную беседу Скорого с педагогами, где он убеждал их, что Коптев и Акимова бездарны и что их, как можно скорее, нужно отчислить. И, конечно, на таких мероприятиях никто не имел права отмалчиваться и, конечно же, все педагоги были за это предложение.

Толя, прослушав кассеты, поклялся, что убьет Скорого, но на деле и пальцем не шевельнул, его не тронул. Иобвинил во всем не Семена Семеновича, а Леонида с матерью. "Раньше не давали слушать, берегли для нужного момента, чтобы моими руками со своим врагом расправиться, не выйдет".

Кирилл Халуганов с триумфом, под звон фанфар, вернулся в театр, в ту его часть, которой руководила Фелицата Трифоновна, и я оказался свидетелем смешной и поучительной сцены.

Актеры с нашего курса, во главе с Азаруевым, пришли показываться в театр. Приготовили реквизит, нарядились, а Фелицата Трифоновна даже смотреть их не стала. Приказала всех выгнать взашей. Они, находясь в состоянии аффекта, со сжатыми кулаками окружили Халуганова, так как именно он пригласил их в назначенный день, в назначенное время, якобы по поручению самой Красули (так оно на самом деле и было). Халуганов почувствовал, что настала та минута, когда медлить нельзя и громко, от чистого сердца, выкрикнул:

- Братцы! Да это такая тварь, что ей за счастье должно быть, если кто в харю плюнет!

Это было сказано с такой злобой, с такой искренностью, что собравшиеся намять ему бока студенты (якобы, за ложный вызов) расступились и даже повеселели, воспряли духом. Он сформулировал и высказал за них то, что сами они думали сказать, да слов не находили. Пикантность ситуации заключалась в том, что Фелицата Трифоновна всю эту сцену наблюдала и все сказанное слышала.

Вечером, когда Халуганов так же искренне хвалил ее за сыгранную роль в только что закончившемся спектакле, она ему об этом рассказала.

- Да ты не бойся, я не сержусь. Знаешь, глаз невозможно было от тебя оторвать, настолько ты был убедителен. Ядаже начинаю понимать тех женщин, которые в тебя влюбляются.

Тут все, кроме Фелицаты Трифоновны и Халуганова захохотали, так как за минуту до этого разговора Халуганов рассказывал о своем новом романе с женщиной за шестьдесят и назвал себя "гроза старух, любовник дряхлых ведьм".

- Не понимаю, что в моих словах смешного?- обиделась Фелицата Трифоновна.

Все смеяться перестали, но смысла, причину смеха ей так и не открыли.