Двухтысячный год, Москва. В ресторане "Корабль" за столиком под пальмами сидели ветеран Великой Отечественной войны Пётр Кононович Незовибатько, его внук Василий Грешнов и кинорежиссёр Георгий Трипостопулос. Выпивали, закусывали. Пётр Кононович хотел поделиться забавным случаем из богатой приключениями жизни, но его перебил внук.
- Дед, расскажи, как любовь побеждает смерть. То есть страх смерти, - поправился Василий и сам принялся пересказывать понравившуюся ему историю. - Берлин сорок пятого года, бомбёжка, союзники "утюжат" город. А дед с боевым товарищем Ваней Петровым двух немок по согласию на их квартире "полируют". Дед первым закончил дело, забегает в комнату к Петрову, на ходу застёгивая штаны, кричит: "Полундра!". А тот весь в процессе. Соседние дома рушатся, падают, как песочные. Чашки на блюдцах прыгают как живые, с потолка штукатурка сыпется. Всё ходит ходуном. А Ваня знай своё, старается. Дед, глядя, как Петров своим усердием и преданностью партнёрше попирает страх смерти и сам приободрился. Выругался матерно, захохотал и тотчас поборол в себе труса. Дед, расскажи.
- Ты уже всё рассказал. У меня случай интересней. Было это в восемьдесят четвёртом году на День победы. Ездил я на встречу друзей-ветеранов к Большому театру, выпил там фронтовые сто грамм. В Парке культуры имени Горького с однополчанами добавил. Одним словом, прилично в тот день нагрузился. Думал, как бы быстрее до койки добраться, да у самого подъезда остановила молодёжь. Попросили задержаться. Поздравили, угостили портвейном. Уже лишнее было портвейн пить, но такой день, как откажешь. Молодёжь поинтересовалась, за что я получил медаль "За отвагу". Стал я им рассказывать, как в окопе остался один, на меня прут вражеские танки. А в голове приказ "Ни шагу назад". Я со связкой гранат встаю из окопа и в полный рост иду на танк. Думаю, срежет с пулемёта, ну что ж, знать судьба у меня такая. Иду, значит, вперёд на ватных ногах. А танк огромный, жёлтый, прямо из Африки их к нам сюда в снежное Подмосковье перебросили, прёт на меня. На том танке сидит рыжий фриц, по пояс раздетый. Знать, шнапса своего выкушал, жарко ему. Смеётся, манит руками к себе, кричит на ломанном русском: "Тафай, тафай, Ванья, потхоти". Рассказываю я ребятам про фрица, а мимо проходит сосед по коммунальной квартире, Колька Кобелев. Да не один идёт, бабу ведёт к себе на растление. А это, скажу я вам, такая баба - царь-девка. Капитан милиции в форме. В чёрненьких туфельках на каблучках, в кителе при погонах, в форменной юбке, в пилоточке. Знать, с праздника домой возвращаются. Колька, он в райкоме инструктором работал, языкастый. Такую девку уболтал, заманил. Я за ними следом в квартиру. Прошёл на кухню, сел за свой стол. Они, что ты будешь делать, поздравили меня, ещё полстакана водки налили. И саму бутылку презентовали, там ещё больше половины оставалось. Выпил я эти полстакана и меня прямо там, на кухне, за столом сморило. Стал засыпать. Нет, думаю, не пойдёт. Взял себя в руки, проявил волю. Принял душ, набросил на себя банное полотенце. Иду к себе, ни о чём не подозревая. А в комнате сюрприз. Кровать застелена алой шёлковой простынёй, а на ней под светом оранжевого абажура лежит та самая царь-девка. Сама рыжая, лицо круглое, разрумянилось. Ляжки белые раскинула, бесстыдница. Одним словом, ад смотрит на меня во все глаза. Колени круглые, груди налитые, торчат, как две дыни, соски с напёрсток. Вся в родинках, словно маковыми зёрнами для вкуса посыпана. Сквозняк гуляет в комнате, абажур качается, мысли в голове путаются, меня бьёт озноб. Думаю, то ли Колька из озорства решил надо мной подшутить, то ли из уважения решил так поздравить. Девка, та поднялась, села на край койки и манит меня к себе руками. Тут хмель догнал, в голову ударили воспоминания. Окоп, танк, рыжий фашист с голым торсом на танке. Я иду к девке на ватных ногах и временами проваливаюсь в воспоминания. И то девка передо мной, то фашист. Я понимаю, что это мой последний и решительный бой. И мне надо идти до конца. Будь то девка, - нельзя опозориться, надо показать себя молодцом. Будь то фашист, надо бросить гранату под танк, пока гусеницы вражеские на меня не наехали, не раздавили. А сил уж нет. Большой театр, Парк культуры, портвейн у подъезда. Колькино подношение. Думаю, и под душем зря долго стоял, упарился, только хуже стало. А картинки сменяют одна другую, как в калейдоскопе, в синематографе. То улыбающаяся девица, то скалящийся фашист. Размахнулся я из последних сил и махнул рукою. Думал, что кинул гранату, а на деле девице по зубам со всего маху заехал. Она с кровати кувырк и в слёзы, заголосила. Тут я опомнился, осмотрелся. Оказывается, когда вышел из ванной, то по ошибке не к себе, а в комнату к Кобелеву вошёл. Кольки нет, должно быть, до ветру побежал.
- Умеете вы, москвичи, красиво рассказать, - задыхаясь от хохота, кричал Трипостопулос и в запале стучал кулаком по столу, отчего бутылки и бокалы звенели.
- Погоди ты, - радуясь произведённому эффекту, в тон ему кричал Петр Кононович. - Я ещё не всё рассказал. Кинулся я девку поднимать, да головой о спинку кровати шарахнулся. Проснулся. Сижу один на кухне за столом. Передо мной, кроме недопитой бутылки водки стоит ещё и бутылка шампанского и лежат три гвоздички. Огляделся. Колька уже бабу провожать идёт. Заметили они, что я проснулся и в один голос говорят: "С Днем победы, дядя Петя!".
И так мне на душе стало светло, радостно, будто сам я эту девку угрел, утешил. И за это вторую медаль "За отвагу" получил. Как говорится, - поздравили, так поздравили!