На рыбалке за костерком, хорошенько выпив и отведав ухи, мужики принялись хвастаться победами над слабым полом. Очередь дошла до сухощавого, лысого старичка, одетого в камуфляжный костюм.
- Агей Ильич, - обратился к нему парень в тельняшке, - Глаза у тебя масленые. Знать, не раз "оступался на левую ногу". Давай-ка, разоружайся перед товарищами.
- Вот вам, как на духу. Ни разу жене не изменил, - перекрестившись, поклялся старичок, - в отличие от вас, я примерный семьянин.
- Но мысли-то на этот счёт были? - не унимался "моряк".
- Что мысли. Было три попытки и все вхолостую, - рассмеявшись, признался Агей Ильич и стал делиться воспоминаниями. - Бог хранит мои семейные узы. Женился я рано, ещё до армии. А проходя "срочную", на втором году, пошёл вместе с сослуживцами в женскую общагу. Залезли мы через балкон, что располагался на первом этаже, в торце здания. Сидели в просторной комнате, выпивали, не шумели. Две бутылки самогона мы с собой принесли. Но фабричные девки бойкие, их двумя бутылками не упоишь. Выпили всю нашу самогонку и ни в одном глазу. Говорят: "Мало вы, солдатики, принесли. Ещё бы надо". Делать нечего, послали меня за добавкой. Мосластая, Антонина, выпустила меня через балкон и говорит: "Через час подойду и открою. Задержусь, - не ломись, подожди. Не вздумай идти через главный вход. Там сегодня дежурит Неопрятный. Бывший милиционер. Этот "козёл", как собака на сене, и сам девок не трясёт, и другим не даёт. Попадёшься ему, не пощадит". Так получилось, что обернулся я раньше отпущенного мне часа. И про все предостережения Антонины забыл. Меня-то, в отличие от девок, хорошенько взял самогон. В голове шум стоит, помню только, что в общежитие можно попасть ещё и через главный вход. Толкнул дверь, вхожу, пошатываясь. В каждой руке по бутылке самогона. На вахте свирепый мужик с жиденькой, длинной, бородёнкой, как у дедушки Калинина. Говорю: "Здравствуйте, "козёл" Неопрятный. Пустите к ткачихам. Мне нужно самогон доставить, иначе не дадут". Пьяным был, не понимал, что говорил, не думал о последствиях. Вахтер отобрал у меня бутылки, а затем сильно поколотил. Помогала ему в этом уборщица. Она, можно сказать, неистовствовала. Мокрой половой тряпкой по лицу мне хлестала. И от сослуживцев потом в воинской части досталось. Так в первый раз я сходил от жены налево. Показалось мало.
Второй раз было, когда миновало мне сорок лет. Знаете, как это случается? Зашёл к коллеге по работе Боре Бестыжеву, на пять минут. А он собирался в гости, на день рождения к однокласснику Шуре Черникину, живущему в доме напротив. Их окна вровень, глядят друг на дружку. Бестыжев потащил меня с собой. Семья Черникиных оказалась хлебосольной, гостеприимной, компания весёлая. "Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове". В гостях, кроме нас, были актёры. Они пели, шутили, рассказывали анекдоты. Много смеха, веселья. Разумеется, танцы. Пришла соседка, Бэлла Николаевна. Нарядная, серьёзная. Артисты попробовали за ней приударить, не получилось. Не их поля ягодка. Станцевал я с ней раз, другой. Затем, каким-то образом оказались мы с ней вдвоём на кухне, и принялся я перед ней исповедоваться. Да какая там исповедь, врал, нёс чепуху несусветную. Говорю: "В молодости я был ходок. Бывало, дня не проходило, чтобы за юбкой не бежал. Когда женился по любви, остепенился. Появились дети. К жене привык, красота её не померкла, но примелькалась. Не загоралось уже в груди, как прежде, пламя страсти. Да что там пламя, даже маленький фитилёк, и тот потух. Жизнь перешла в новое качество. Стал я навроде прислужника в своей семье. Сделай то, сделай сё, подай, принеси. Получалось, что своей жизнью уже и не живу. То у Сашеньки температура, то у Машеньки опять двойка. Летом на дачу отвези, продуктами снабжай. Мотайся, как челнок, из города в деревню и обратно. Осенью к школе детей подготовь. Юбилеи, праздники, дни рождения, новый год, - крутишься, как белка в колесе. Подруги жены, её родня, ко всем привык, все надоели, хуже горькой редьки. Всё одно и то же. И работа постылая, притерпелся. Даёт доход и слава богу. А тут, как только вы вошли, Бэлла Николаевна, и наши глаза встретились, сладкая истома разлилась у меня внутри. И я не торопился, не спешил. Не ревновал, когда вокруг вас вертелись артисты, тащили танцевать. Знал, что вы моя. И вот кухня, мы одни, держимся за руки. У вас руки горячие, говорящие. Ваша улыбка, глаза, - это прямая дорога в рай или в ад, мне с вами всё равно. Но что-то новое, неизведанное, главное входит вместе с вами в мою жизнь. Я это сразу почувствовал. И не надо бы слов, но я не в силах молчать".
Полез целоваться, она отвернулась. Поцелуй мой пришёлся ей в щёчку. "Ну, что вы делаете", - пристыдила Бэлла Николаевна.
Я вместо того, чтобы остановиться, говорю: "Пригласите к себе в гости". - "Потом станете жалеть", - жарко зашептала она, опустив глаза, - "У вас семья, жена, дети. Подумайте о них. Вы жизнь свою семейную можете разом пустить под откос".
Она отговаривала и тем самым опутывала ещё сильней.
"Пойдём к тебе, - настаивал я, перейдя на "ты" и подталкивая её к входной двери. "Опомнись", - строго сказала Бэлла Николаевна и дала мне пощёчину.
Но меня словно черти несли, ничего не мог с собой поделать. Услышал, что и она со мной уже на "ты", вроде как срослись уже душами, осталось только склеить тела. Смело полез после оплеухи целоваться, и она не отвернулась, как в первый раз. А губы мягкие, сладкие, как малина. Небезответные, зовущие, обещающие впереди ещё большие наслаждения. Поплёлся к ней в тапках Черникина, жила она и впрямь по соседству. В квартире было уютно, и всё мне там нравилось. Под розовым светом специальной лампы орхидеи в горшках. Красивый толстый кот лежал на бархатном диване, жмурился и приветливо поглядывал на меня. На стене ковёр-картина "Иван-царевич на сером волке".
Не успели мы сесть на диван, как из кухни в комнату вошёл атлетического вида мужчина в майке и тренировочных штанах. Это был её муж. Не обращая внимания на меня, он стал спокойно разговаривать с женой. Говорил-то он тихо, но слова его были ругательные.
"Ну, что ты за дрянь, Бэлла", - стыдил её он, - "Мне завтра в рейс. Хотел в последний выходной день отдохнуть, спокойно посидеть, попить пивка. Тебе не терпится, мужика привела", - "Ваша жена не виновата, - решил я заступиться за Бэллу Николаевну, - "Это я настоял, чтобы она мне показала свои орхидеи", - "Да ты-то молчи", - даже как-то с ленцою произнёс её супруг и ткнул меня кулаком в нос.
Кровь из носа не потекла, но что-то там хрустнуло. Позднее нос сильно распух и приобрёл цвет спелой сливы.
Не солоно хлебавши, вернулся я к Черникиным, умылся и всё ни как не мог взять в толк, зачем Бэлла Николаевна поддалась моим уговорам и повела к себе, если дома был муж? И пришёл к простому выводу, что женщин умом не понять. И что верить им никогда не стоит. Когда возвращались из гостей домой, пьяный Бестыжев у меня спросил: "Что-то нос у тебя вроде как распух и посинел. Уж не простудился ли ты?". Что ему на это было ответить?
В третий раз было совсем недавно. Облысел я окончательно, надел на себя парик жены и он так ладно мне подошёл, что я на своё отражение в зеркале залюбовался. Пошёл в парике за продуктами. А в магазине, на кассе, девица сидит молодая, увидела меня и говорит: "Вы чем-то на Мика Джаггера похожи. А он мой кумир. Приходите сегодня ко мне вечером в гости". Не сказать, чтобы девица очень уж была красива, сама из себя такая же, как я, обезжиренная, кожа да кости, волос на голове мало, пучок на затылке не больше редиски. Но смелая, откровенная. Думаю: "Не беда, что костлявая. Сухие дрова жарче горят". Взял с собой разные медицинские средства, что называется, на все случаи жизни и в тот же вечер явился по указанному адресу с цветами, шампанским и тортом. Жила девица, звали её Ариадна, в старой коммуналке. Знаете, из тех, в которых много комнат и один туалет в конце длинного коридора. Весь коридор в таких квартирах, как водится, захламлён барахлом. Стояли шкафы, коробки, бутыли, велосипеды, детские прогулочные коляски. На стенах висели тазы, корыта, даже похоронные венки. За бокалом шампанского она мне рассказала про соседей. В особенности посмеялись мы над бывшим баскетболистом, штудировавшим Книгу Экклезиаста, а при этом боящегося замкнутых пространств. Фамилия его была Берендеев-Левицкий, а звали его Аполлон. До того он боялся замкнутых пространств, что даже дверь в уборную не закрывал, держал приоткрытой. А чтобы ему не мешали отправлять естественные надобности, свою собаку - немецкого боксёра по кличке Клык у приоткрытой двери держал. Все знали, раз рыжий огромный пёс в конце коридора бродит, значит, уборная занята Берендеевым-Левицким.
Слово за слово, шампанское выпили, торт съели, пощебетали, дело к ночи. Она стала постель стелить, а я украдкой от неё принял таблетку и жду, когда таблетка подействует. Ариадна уже разделась, легла, к себе зовёт. Неудобно мешкать. Стал и я раздеваться, остался в одних трусах и тут таблетка заработала. Да. Почувствовал я её воздействие очень сильно. Дело в том, что я, как в том анекдоте, волнуясь и скрываясь, перепутал таблетки. Вместо таблетки, поднимающей мужскую потенцию, проглотил слабительное. И что особенно обидно. На старости лет стали мучить меня запоры и таблетки эти, я их лопал горстями, как правило, не действовали. Результат - ноль. А тут одна таблетка - и в кишечнике революция. Да не одна, а все три. Французская, февральская и октябрьская вместе взятые. Сливаются они в один ураган и несутся на выход. Я из постели выскочил, как ошпаренный и босиком понёсся по тёмному коридору в его конец. Бегу и чувствую, что парик сполз на затылок, а внутри у меня проснулся вулкан Везувий. В голове одна мысль, только бы добежать, только бы успеть. В ушах звон, вслед за мной несётся чья-то брань, впереди встречает рычание и собачий лай. А мне и невдомёк, что если немецкий боксёр шатается в коридоре, то уборная занята. Несусь вперёд, как спринтер к финишу. Клык набросился на меня, стал кусать. Я не чувствую ни страха, ни боли. Скорее бы добраться до спасительного керамического сооружения. Тут вожделенная дверь открывается и в ореоле электрического света мне навстречу выходит двухметровый Аполлон. Он поправил на моей голове парик, снял с моих плеч похоронный венок и умиротворённо так говорит: "Всё суета сует". И точно, чувствую, что бежать-суетиться мне уже никуда не надо. Сразу наступило облегчение. Опозорился, одним словом.
С тех пор я зарёкся по бабам ходить. Было три неудачных попытки - хватит. Впрочем, жизнь продолжается. Всякое может случиться.
Все сидевшие у костра и внимательно слушавшие рассказ неудачливого ловеласа, рассмеялись.