Рассказ о Эдуарде Размахове надо начать с берега Москвы-реки.
На берег я попал случайно. Собственно, берег-то был всегда под боком, но так получилось, что дошел я до него только в тридцать четыре года. Как и все во дворе, я знал, что Ермаков по утрам бегает на Москву-реку делать гимнастику. Вместе со всеми подсмеивался над ним. То есть, и знал про берег, и забывал. Что за дело мне до реки, до гимнастики, когда столько забот, то с семьёй, то с больной мамой? А оставшись один, - ни отец, ни племянник на тот момент в моей комнате ещё не проживали, - пошёл я прогуляться.
Дело было зимой, на следующий день после маминых похорон, тринадцатого февраля. Дошёл до Москвы-реки. В реке - прорубь, рядом с прорубью - никого, кроме меня и Ерофея Владимировича.
- Искупаемся? - предложил Ермаков, раздеваясь и махая руками для разогрева.
"Что ж, я хуже старика?", - мелькнуло в моей голове. Разделся, поприседал, помахал руками и окунулся в прорубь. Не умер, не замёрз. Более того, испытал неизведанные до той поры приятные ощущения. Стоя голым среди снежной пустыни, ощутил во всём теле жар. С тех пор я стал бегать с Ерофеем Владимировичем на берег. А когда в моей комнате поселился племянник Максим, то и он со своим другом Вадимом Сердюком присоединился к нашим пробежкам.
Дорога на берег пролегала мимо магазина "Уют". И как-то в один из дней в начале августа на двери магазина племянник заметил, а Вадим сорвал свежее объявление: "Требуется дворник, уборщик, человек-реклама". На обратном пути, возвращаясь уже с реки, мы зашли в магазин. И так удачно получилось, что попали прямо на хозяина, которого звали Эдуардом Размаховым.
Мы решили, что есть три вакансии и собирались устроиться втроем: я, Королевич и Сердюк. Но Размахов объяснил, что все перечисленные в объявлении работы должен выполнять один трудолюбивый человек. Причём, имеющий на руках трудовую книжку. С утра до открытия магазина работать дворником, в обед и перед закрытием магазина - уборщиком, мыть полы и вытирать их насухо, а всё остальное время он должен ходить по людной улице и носить на груди картонный щит, являясь живой рекламой магазина.
"Работа рядом с домом", - рассудил я, - "всё лучше, чем валяться на диване". Я напросился на испытательный срок. У Эдуарда было такое условие, - месяц претендент работает, если он подходит руководству, то его оформляют в штат и увеличивают заработную плату.
Вспоминал ли я в тот момент наставления Ерофея Владимировича о труде и слова Долгова: "Мне не стыдно взять метёлку и пойти подметать"? Точно сказать не могу. Но то, что трудиться лучше, чем бездельничать, - это я знал и без них.
Таким образом, стал я работником магазина "Уют".
Через три дня моей трудовой деятельности, это было воскресенье, директор пригласил меня к себе в кабинет. Из трудовой книжки Эдуард узнал, что я имею гуманитарное образование и захотел со мной поговорить.
- Расскажи о себе, - угостив коньяком, попросил Размахов, - о своей учёбе в Университете.
- Ну, если с самого начала, - повествовал я директору, стоя в его кабинете с навешенным на себя рекламным щитом, - то родился и первые четыре года я жил на Большой Дорогомиловской, дом один. Дом считался генеральским. Будённый там был прописан, ещё какие-то генералы. Мне четыре года было, когда мы оттуда переехали. Со старой квартиры что запомнилось? Бабушкина кровать скрипучая, с металлическими пружинами, диван, шкаф с одеждой, стол, этажерка и сервант. Наверное, не о том рассказываю, что-то коньяк сильно в голову ударил.
- Да всё нормально, - успокоил меня Эдуард и поинтересовался, - а что такое "этажерка"?
- Ну, как вам объяснить? Четыре высокие ножки, а между ними - открытые полочки.
- Полочки на палочках?
- Да. А на полочках стояли книги, какие-то сувениры. Не жировали. Мама в детском саду работала, с нами ещё жила бабушка, папина мама. Она всю жизнь уборщицей работала, так что когда мою пол, то её вспоминаю. Она до войны, во время войны и после войны убиралась, да ещё и стирала. Всю эту генеральскую публику обстирывала. В том же доме, в третьем подъезде, жил мой дядька, генерал-лейтенант. Он был комиссаром в механизированном корпусе.
- Да сними ты, Серёжа, эту "хламиду", - сказал Размахов, указывая на рекламный щит. - Ещё раз повтори, где ты жил?
- На Большой Дорогомиловской, дом один, квартира один. В двухкомнатной квартире. В одной комнате, двадцать восемь квадратных метров, жили мы с братом Андреем, ныне покойным, бабушка, папа и мама. Отец работал на первом МПЗ, Московский приборостроительный завод, мама - в детском саду на Смоленской. Бабушка, как я уже сказал, - уборщицей и прачкой. А во второй комнате жила тётя, сестра отца, родившаяся без руки, работала в ЖЭКе на посылках, переносила бумаги из кабинета в кабинет.
- А дядька-генерал имел награды? - поинтересовался Размахов.
- У дядьки одних орденов Красного Знамени было пять штук, - гордо заявил я.
- Не "заливаешь"?
- Фотографию принесу, покажу. Он там при полном параде, все ордена видны. Орден Ленина один точно был, может, два. По-моему, только у трёх или четырёх человек в Союзе было пять орденов Красного Знамени. Даже у Жукова не было пяти орденов.
- А у кого были?
- Ворошилов, Буденный, дядька и ещё кто-то, не помню... А в четыре годика я с семьёй переехал сюда. Получили трехкомнатную квартиру на пятерых.
- Расскажи, как ты по специальности работал, - попросил Эдуард.
- По специальности работал в энергетическом семь лет и в Университете год на филологическом отделении на кафедре "Русский язык как иностранный". Нагрузка была шестнадцать часов в неделю. Приблизительно четыре часа в день. В девять я начинал занятия, - первая пара первые два часа. И заканчивались они у меня в десять-тридцать. Потом ещё одна пара. В час я уже был свободен, ехал домой. Работал четыре дня в неделю. Пятница, суббота, воскресенье - выходные. Вру. У меня понедельник был выходной, а в пятницу я работал.
- Вот и у нас выходным у тебя будет понедельник, - сообщил мне Размахов, что означало досрочное окончание испытательного срока и зачисление в штат магазина. - А где ты в Университете преподавал?
- Преподавал я в первом гуманитарном корпусе, - стал просвещать я Эдуарда. - В так называемой "стекляшке", что напротив цирка. Был у нас один профессор, который постоянно шутил: "Кто желает, может поменять профессию. Перейти дорогу и, если есть талант, поработать клоуном". Там же, в "стекляшке", я с восьмидесятого года учился. Закончил Университет в восемьдесят пятом и пошел работать в МЭИ. Там большая кафедра и там я проработал семь лет, а потом меня пригласили в МГУ. И я из энергетического сбежал. Все же МГУ - это престижное место. В деньгах не выиграл, те же самые, что и в МЭИ, но...
- Иногородние у вас учились на курсе?
- Да. Даже друзья были. Из Мурома, с Украины. Это были студенты-"рабфаковцы". Все - после службы в Советской Армии, все без исключения - коммунисты. Они учились на "рабфаке", а потом их всех зачислили в университет в испанскую группу.
- А испанская группа дала им язык? Или отучились, так языка и не выучив? Можно было закончить Университет, так и не выучив иностранный язык?
- Сложно сказать. С нас не особо требовали, если вёл ты комсомольскую работу. Но ничего, более-менее знали все. Я тоже не бог весть как знал испанский язык.
- Я тебя ещё до магазина приметил. Ты на школьном дворе в футбол играл.
- Ах, да. Было дело. Иногда поигрываю с племянником и его другом.
- А где ты так в футбол научился играть?
- К футболу я ещё в школьном возрасте пристрастился. Во дворе гоняли мяч, потом мой старший брат играл в команде "Метеор" и позвал меня к себе. Среди юниорских это была хорошая команда, входила в десятку лучших московских. Первые, понятно, - "ЦСКА", "Спартак", "Динамо", а "Метеор" был где-то пятой-шестой.
- А в футбольную школу не было желания записаться?
- Я же туда и пошёл. Тренировки были по три-четыре раза в неделю. Я был вратарём команды, на воротах стоял.
- Сколько лет тебе было?
- Четырнадцать.
- Это уже поздно.
- А потом отец направил меня в Кунцевский спорткомплекс. Сказал: "Там тренер по гандболу - олимпийский чемпион, набирает команду молодых талантливых. Где твой "Метеор"? А команда "Кунцево" по гандболу входит в тройку сильнейших команд Союза". Я пошел, посмотрел, мне даже поиграть дали. Понравилось. Но у меня уже тогда был большой рост и возрастные сердечные шумы. Дома до сих пор хранится направление, которое дал тренер. Там, в записке, следующее: "Просим вас принять и внимательно осмотреть высокоперспективного игрока Сермягина Сергея". Чуть ли не в олимпийский резерв рассматривалась моя кандидатура.
- Ну, и что дальше было? - вернул меня Эдуард от мечтаний к повествованию.
- Поиграл сезона два и понял, что не моё. Ушёл. Надо было готовиться к поступлению в Университет.
- И всё же, где ты так выучился играть в футбол? Стоя на воротах за команду "Метеор"?
- Я не только на воротах стоял. Я был игрок универсальный. Любил в нападении играть, а когда надо, и в защите. Кстати, за "Метеор" я играл с командой "Кунцево" на большом стадионе. Помотало меня по спорту. Я ещё и в баскетбол играл за "Локомотив". Помню, мы играли с "ЦСКА", как разогрев для публики, перед матчем команд мастеров. Это было в спорткомплексе ЦСКА. Проиграли. Но запомнилось, как олимпийский чемпион Мюнхенских игр семьдесят второго года Иван Иванович Едешко мне руку пожал, приободрил. Получается, что я где-то по полтора сезона каждому виду спорта отдал.
- Значит, ты серьёзно не относился к спортивной карьере?
- Пытался, но...
- Чем ещё интересовался?
- Ну, как все в моём возрасте, марками. Пасся у "Филателии" на Киевском вокзале. Это было для меня святое место. Родители давали деньги на обед, а я их тратил на "английские колонии". Это было самое ценное. До сих пор где-то хранится альбом. А начинал собирать флору и фауну, но вскоре понял, что не интересно. Стал покупать "колонии". Английские, французские, испанские, португальские.
- А как тебя пригласили в Университет? Кто пригласил, помнишь?
- Я в энергетическом проработал долго. И где-то на седьмом году работы у меня там появилась халтура. Были созданы параллельные курсы...
- А когда ты учился в Университете, какие были дисциплины? - перебил Размахов, засыпая новыми вопросами. - На первом курсе ездили на картошку? Была военная кафедра?
- Обязательно. Только поступили, пришли первого сентября на День знаний...
- А вам говорят: "Надо помочь деревне убрать урожай"?
- Ну, да, что-то похожее говорили, сейчас точно не вспомню. Мы ещё не начали заниматься, а нас уже "на картошку" отправили.
- На втором курсе была "картошка"?
- Ездили. А уже на третьем курсе ввели такое понятие "добровольцы на картошку".
- А сколько уроков было на первом курсе?
- Учились каждый день, суббота-воскресенье - выходной. На четвёртом-пятом курсах могли в субботу учиться, но тогда был понедельник выходным. Занятия начинались в девять часов утра, так называемая "пара"...
- Вас учили математике, геодезии, взрывному делу?
- Нет-нет, если ты поступаешь на филологический факультет, ты не занимаешься ни математикой, ни физикой, концентрируешься на филологии. Филология - это любовь к слову.
- Какие дисциплины?
- С первого по четвёртый курс в каждом семестре есть занятия, которые называются, например, "Зарубежная литература". По ним лекции, затем - экзамены. Так и идёт. Зарубежная литература восемнадцатого века первой половины. Восемнадцатого века второй половины. Затем зарубежная литература девятнадцатого века, двадцатого. И читаешь - весь двадцатый век от Хемингуэя до Кафки. Русская литература. Опять же, начиная с Ломоносова, Сумарокова, - один семестр, другой семестр - следующие.
- Почему "испанская группа"? Почему "русский как иностранный"?
- Когда поступаешь на филологический факультет, то выбираешь отделение, на которое ты хочешь поступить. Существуют следующие отделения: романо-германское. Там есть много разных особенностей. Учишь два иностранных языка, как минимум, даже три. И упор идёт на хорошее знание языков. Дальше, например, славянское отделение. Учишь один славянский язык и один европейский.
- А что за славянский язык?
- Ну, например, с нуля начинаешь учить польский или чешский. Дальше - классическое отделение. Да, на каждое отделение берут заранее оговоренное количество студентов. Например, РКИ, русский как иностранный; двадцать-двадцать пять человек. А желающих - сто или сто пятьдесят. И в зависимости от того, сколько человек подало документы, начинается борьба. А если подало двадцать человек на двадцать мест...
- То сразу всех зачисляют, - подсказал, развеселяясь, Эдуард.
- Ну, не всех и не сразу. Тоже, наверное, надо сдать экзамен как-то. Но уже тройки, допустим, станут проходным баллом. Самое сложное и самое малочисленное - это классическое отделение. На этом отделении учились самые высоколобые ребята. Это изучение латыни, древнегреческого, древнееврейского языков, работа с классическими текстами. Есть русское отделение,- это хорошее, фундаментальное педагогическое образование. Есть отделение теоретической и прикладной лингвистики, так называемый ОТиПЛ. Там тоже высоколобые учились.
- А когда ты экзамены в Университет сдавал, дядя-генерал тебе помогал?
- Нет-нет. Дядька вообще к моему поступлению никакого отношения не имел. Он был скромный. В житейских делах осторожный, даже можно сказать, трусоватый. Он боялся всего. Был правильным коммунистом, всегда поступал честно, был человеком системы.
- Ну, ладно, мы отвлеклись. Рассказывай дальше про Университет.
- В МГУ есть несколько кафедр РКИ. Три, по сути дела. В моём здании-"стекляшке" - две кафедры: для филологов и не для филологов.
- Так и называется: "кафедра РКИ для не филологов"?
- Да.
- Прямо на табличке так написано?
- Могу уточнить, но, по-моему, да. Я работал на кафедре "не филологи". То есть, это люди, студенты разных профессий, которые учат русский язык без анализа структуры языка. Скажем, просто учат язык.
- Погоди, только сейчас сообразил. То есть и в МЭИ, и в МГУ ты преподавал иностранным студентам?
- А кому же? Конечно.
- Как интересно! В энергетическом кого ты обучал?
- Северных корейцев и кубинцев, палестинцев и ливанцев, Шри-Ланка. Один иорданец был. Но основная масса - кубинцы и Северная Корея, их много было.
- А в Университете?
- Шведов учил, с ними было очень интересно. Была девочка из Бельгии симпатичная.
- А связи с иностранками вам запрещались?
- Нет. Никто никогда ничего не говорил. Были преподаватели, которые этим увлекались. Так сказать, сознательно встали на "тропу интернациональной любви".
- А ты?
- Не увлекался. Я рано женился, и потом, это часто зависело от того, есть у тебя, где встречаться с девушкой или нет. Домой вести - жена, ребёнок. А в общежитие к ним идти, - не знаю, они же не по одной там жили.
- Иностранок селили в общежитие?
- Конечно.
- А учились они подолгу?
- Один семестр. Или с сентября до половины декабря, или с февраля по конец мая.
- То есть, они не пять лет учились?
- Нет, никто пять лет не учится. Пять лет учиться - это очень большая редкость для иностранца.
- А почему в Университете не учились корейцы и кубинцы, те, что учились у тебя в энергетическом?
- Корейцы, кубинцы, - их направляло государство, это был обмен. И потом в МЭИ я обучал студентов, которых готовили к энергетическим специальностям. Чтобы они могли научиться строить и обслуживать электростанции. Кадры готовили.
- Но и в Университете, ты говорил, что обучал не филологов.
- Что значит "не филологов"? Это люди, которые приехали всего лишь учить русский язык.
- И сколько в группе было у тебя учеников?
- Пять-шесть человек.
- Так мало?
- Да. Чтобы не страдало качество обучения. Все это прописывается в университетском контракте. "Вы будете учиться в группе не более шести-семи человек". Потому что больше - смысла не имеет. Язык не выучат. Урок идёт час-двадцать, поделите на десять человек. Сколько времени перепадает каждому? А так - пять человек, ты всё время с ними в общении.
- Понятно, - прервал меня Эдуард и предложил. - Хочешь, расскажу тебе о самом счастливом дне в моей жизни? Да ты садись, пей коньяк, слушай.
Я сел за стол, выпил налитый мне в рюмку коньяк, бросил в рот квадратик шоколада, наломанного и лежащего тут же, на тарелке и приготовился внимать директору.
- Я техникум с красным дипломом закончил, и мне для поступления в институт нужно было сдать только один экзамен - химию. Но сдать обязательно на "пятерку", - так, с жаром, Размахов стал погружать меня в подробности своего самого счастливого дня. - В первый год после окончания Электромеханического техникума я устроился электриком в МОСЭНЕРГО и сидел там в каморке. А экзамены в институт были только в июле. Готов я к ним был плохо, на работе особенно не подготовишься. А в институт я собирался вот почему. Думаю: "Куда идти? По своей специальности, - только энергетический институт впереди, а больше - куда? Всё же более-менее знакомая профессия". Но не хотел я работать ни электриком, ни электромехаником и в энергетический не хотел. Уволился из МОСЭНЕРГО, устроился к отцу в РСУ, ремонтно-строительное управление, "гоголем", "мертвой душой". Для поступления в институт мне нужна была справка с работы, то есть что я - работающий человек, а не тунеядец. А у них был свой интерес, но об этом рассказ впереди. Поступал я в Плехановский, на дневной провалился и на вечерний провалился. С первым потоком поступал, поставили "тройку". Забрал документы и снова подал. Хоть и говорят, что нельзя, а кто меня помнит? Ещё раз сдавал, получил "четверку", а для поступления "пятерка" была нужна. В общей сложности три раза сдавал, но так и не одолел в тот год "неприступную крепость". Работал я в ремонтно-строительном управлении "гоголем", числился электриком. Работяги сами за меня в ведомостях расписывались, сами получали мою зарплату. Как-то раз пришёл к ним в мастерскую за этой справкой в институт, они там все пьяные, кричат. А один - во весь голос: "Вам что? А в моей бригаде - "гоголь". Меня в любую минуту посадить могут". Они, конечно, не знали, что я и есть тот самый "гоголь". Но всё обошлось. Они, представь себе, на моё имя закрывали триста рублей. Ну, а мне через отца платили восемьдесят. Им казалось, что это много, вот из-за этого и кричали. Я устроился на месячные подготовительные курсы. Там было четыре предмета, но ходил я только на химию и литературу. На литературных занятиях давали целые темы по "Войне и миру". И в эти темы входило сразу несколько образов. Образ Наташи Ростовой и Пьера Безухова. Война и Наполеон. Большие сочинения. Я их все наизусть выучил. Все сочинения по Толстому, Горькому и Чернышевскому. И решил попробовать свои силы в Университет. Там же экзамены раньше, в мае. Выбрал факультет, где надо литературу сдавать, это был юридический факультет. Тоже один предмет, экзамен письменный. Странно, конечно, было с красным дипломом электрика сдавать литературу. В случае успешной сдачи экзамена зачисляли на правоведение. Я всё не мог взять в толк, почему, сдав сочинение, тебя зачисляют на юриста? Но потом понял. Это самый трудный экзамен, и написать сочинение на "пятёрку" практически невозможно. Во-первых, такие темы дают, что написать непросто. А во-вторых, поставить могут что угодно, сославшись на своё мнение. Скажут, не вытянул на "пятерку" и хоть ты тресни. Правда, списать там можно было, как угодно. Система сдачи такова. Сажают разом сотни две и даже не следят. Ходят, конечно, смотрят, но никому замечания не делали. Стал я писать сочинение по Алексею Максимовичу. Тема: "Художественное описание жизненной активности героев ранних романтических произведений Горького". На мой взгляд, так сформулировать тему мог только человек с явными психическими отклонениями. Но что делать, надо писать. И я написал. Я в своём сочинении содержание произведений раскрывал, а оказывается, надо было описывать технологию, приводить авторские метафоры и гиперболы. В-общем, заниматься литературоведческими изысками. "В холодном тёмном ущелье сокол смотрит на высокое светлое небо". А я этих сравнений не делал. Я написал то, что учил наизусть. Писал, помню, долго. Все сдают, а я ещё пишу, на чистовую переписываю. Гоню, гоню, - тороплюсь. Из двухсот абитуриентов, смотрю, остаётся уже двадцать. А мне ещё надо проверять. А какой проверять, успеть бы дописать до конца. Ну, и проверил кое-как. Несколько ошибок нашёл, исправил, а четыре ошибки просмотрел. Там ставилась одна общая оценка за орфографию и литературу, то есть за содержание. Вот мне и поставили тройку. И рецензию ещё написали. Поступало тысяча двести человек. А после первого экзамена был отсев - шестьсот-семьсот. Это только двойки. А тройки, которые были допущены до второго экзамена, это тоже, считай, все в отсев пошли. Набрать-то надо было двадцать три с лишним балла из пяти оценок. Чуть ли не все "пятерки" нужно было получать и только одну "четверку". Четыре экзамена и аттестат. Я-то просто попробовал силы. А там ещё надо было немецкий сдавать, который я вообще не знал. На второй экзамен пошёл лишь за тем, чтобы сочинение своё посмотреть. Почитал, посмотрел на ошибки. Второй экзамен - русский язык устный. Дело в том, что я сказал экзаменаторам, что больше не намерен сдавать. Они обрадовались, но им это надо было как-то оформить. Отказ - это "двойка", а какая "двойка", если ты даже и билет не тянул. Соблюдали формальность. "Возьмите билет, надо записать номер". Тогда уже и "двойку" поставили. Очень экзаменаторы обрадовались, что я отказался от дальнейших попыток. "Правильное решение приняли. Желаем успеха в других вузах Москвы". А в рецензии написали, что я хорошо знаю творчество Горького, а того, что требовалось раскрыть, - не раскрыл. Сочинение не соответствует теме. С Университетом таким образом я покончил. Подал все документы в Плехановский, - медицинскую справку, паспорт, военный билет. На дневное отделение справку с места работы не требовали. Фотографии, характеристику. Сказали, в какой день я буду экзамен сдавать. Приехал к одиннадцати, в четырнадцать часов только очередь подошла, - то есть пропустили внутрь института. А на экзамен пошёл в семнадцать часов, так много было людей. Взял билет, задачу мне подсунули с ошибкой. Суть её состояла в том, что прореагировали два газа. И они спрашивали: "Какое получилось количество образовавшегося газа?". Это неверно. Образоваться газ не мог, мог остаться. В этом заключалась ошибка. В результате реакции получились вода и газ. И надо было вычислить массу оставшегося газа. Не образовавшегося, а оставшегося. Реагировал кислород и водород, - какой же ещё там мог газ образоваться? Думаю, что это они здесь мудрят? Я всё сделал, пошёл к экзаменатору. Он признал, что это ошибка. Я при нём исправленную задачу решил. На два другие вопроса я тоже ответил. Стал он мне дополнительные вопросы задавать, начал "мурыжить". Их двое было. Оба меня мучили. До того, как к экзаменаторам подойти, я ещё два часа просидел за партой. Семь часов вечера, они уставшие, шушукаются. Я им на все дополнительные вопросы ответил, но они не хотели "пятерку" ставить. Слышу, один другому говорит: "Это десятый уже будет". Десятый, надо понимать, кто с первого экзамена зачисляется. Им этого не хотелось. Они опять взялись за меня: "Ну, последний вопрос". Я ответил. Опять не успокаиваются. Еще вопрос задают. Я им и на этот ответил. И ещё два вопроса. Я ответил и на них. Тут уже не выдержал, возмутился, говорю: "Понимаю, что у вас с первого экзамена девять человек поступили, но я же не виноват, что в конце дня сдаю". Тут они смутились, стыдно стало. "Ну, давай, последний". Я посмотрел на задачу, сразу на душе облегчение. Дали то, что знал. Пишу решение, а про себя думаю: "Будь осторожен, у них уже десятый раз был последний. Хотят утопить". Пишу и проверяю на ходу, смотрю, чтобы ничего не напутать. Написал формулу правильно. Они говорят: "Ну, хорошо, мы поставим всё, как надо, но тебе ещё вопрос". Думаю: "Нет у людей ни стыда, ни совести. Зачем ещё вопрос задавать, если обещали "пятёрку"? Видимо, всё же хотят, чтобы я осёкся. Чтобы был повод сказать: "Ну, голубчик, это же вещи простейшие. Не зная таких азов, как можно тебе "отлично" ставить?". Они мне подобрали формулу из исключений. Я написал всё, как полагается, и тут они, наконец, просияли: "Нет, тут не так всё-таки". Но всё же слово сдержали, поставили "пять". Пошёл я в приёмную комиссию, а там наши же студенты, но только со старших курсов. Узнали, что я зачислен, стали кричать мне: "О! Молодец! С тебя бутылка шампанского!". Я потом привёз шампанское и мы вместе с ними его выпили. А сразу после экзамена поехал домой, сказал, что приняли. Что тут началось! Мама заплакала от радости. Как-то всё это было необычно. Все смотрели на меня уже по-другому. Это было начало новой жизни. Самый счастливый день!
Затем Эдуард поведал о своей сегодняшней трудной жизни, - строгой матери и неладах с супругой. С каждой выпитой рюмкой беседа становилась всё более доверительной. Размахов признался, что в семейной жизни у него "полный швах".
- Ты женат? - вдруг спросил Эдуард.
- Был. Мы в разводе. Есть дочка Полечка. Ни с женой, ни с дочкой я не вижусь.
- А ты любил жену?
- Не любил, - убеждённо ответил я.
- А была в твоей жизни та, которую ты любил?
- Была. Но я её потерял безвозвратно, по собственной вине. Но это личное, об этом я рассказать не могу.
- Понимаю. А у меня ситуация обратная. Я люблю жену, а она меня не любит. А ещё говорят, стерпится - слюбится. Она живёт, наслаждаясь фантомными болями, воспоминаниями о прошлом, - жаловался Эдуард. - Приходится искать утешение в занятиях йогой и коньяке.
Надо обязательно описать внешность директора. Это был высокий, статный, очень красивый мужчина с золотистыми волосами ниже плеч. Он очень любил себя и не считал нужным это скрывать, следил за своим телом, хорошо и со вкусом одевался. Йогой занимался серьёзно. О жене его, числившейся в магазине бухгалтером, я ничего не знал, так как за короткое время работы ни разу её не видел. Это не помешало мне заочно занять в семейном конфликте сторону Эдуарда, а жену его осудить.
Размахов стал бывать у меня в гостях. Участвовал в диспутах, ежедневно проходивших в комнате Звукова.
В антрактах между горячими спорами о судьбах России Эдуард раздевался до плавок и демонстрировал свои достижения в области йоги. Присутствующие восхищались возможностями человека и с жаром ему аплодировали.