С первого на второе сентября Иван Данилович Грешнов ночевал в квартире у матушки. Юлия Петровна сказала, что с ней случился микроинсульт, и на "всякий случай" нужен рядом близкий человек.
Проснувшись утром в половине пятого, Иван Данилович надел спортивную одежду и побежал на берег Москвы-реки. Его друг Борис Бахусов, топивший на берегу баню для Льва Львовича, обещал его дождаться и даже поучаствовать в совместном заплыве.
Оставим Грешнова, грудью рассекающего прохладный утренний воздух в ускоренном беге, и перенесёмся на правый берег реки Москвы.
Из рубленной бани вышел Лев Львович Ласкин с голым торсом, в белоснежном махровом полотенце на бёдрах. Следом за ним выбежал Борис Бахусов, одетый в джинсы, майку, кроссовки, с наушниками в ушах. Бахусов держал в руках тяжёлую сумку, набитую закуской и выпивкой.
- Спасибо, Борис Валерьевич, - сказал Лёва. - Вовремя тапки подавал, своевременно бутылки открывал.
- Пойду, - прервал насмешливую речь Борис. - Хоть на часок забудусь сном перед постылой работой.
- Не кривляйся, это ж моя личная просьба. Мне в магазине нужны глаза. Трудись честно, присматривайся, набирайся опыта.
- Грузчиком - опыта?
- Сначала, - грузчиком, затем - продавцом, а там, не за горами, - прием товара у населения. И прочие радужные перспективы.
- Разве что перспективы.
- В молодости хочется сразу всего. Всех женщин, всего золота, всей власти, всей славы.
- А что в этом плохого?
- Силёнок на всё не хватает,- ломается человек.
- Конечно, не хватит, - согласился Бахусов, - спортом-то не занимаюсь. Вместо штанги с гирями тапки поднимаю, да бутылки разливаю.
- А ты находи время и штанги поднимать, и баб охаживать.
- Не мечтаю я о бабах, да и о золоте со славой.
- Да-а? - недоверчиво спросил Лев Львович. - А о чём ты мечтаешь?
Ласкин спросил и улыбнулся, вспомнив, что именно этот вопрос задаёт всем Василий Грешнов по прозвищу Шалопут. Смысл его улыбки был ясен Борису. Бахусов улыбнулся в ответ, но в миг посерьёзнев, ответил:
- О святости мечтаю.
- Что-о? Тебе не идёт мечтать о святости, оставь это Ивану Данилычу.
- Это его мечта. Он со мной поделился по дружбе, - засмеявшись, сказал Борис.
- Получается, у тебя и мечты своей нет.
- Почему сразу "нет". Есть.
- Но не скажу?
- Скажу.
- Но не тебе?
- Банкиром хочу стать, - тяжело вздохнув, признался Бахусов.
- Это - честнее. Догадывался. Так вот. Чтобы когда-нибудь стать банкиром, тебе в данный момент надо трудиться грузчиком.
- А я что, - не работаю?
- Без усердия. Жалуются на тебя.
Борис покраснел, но ничего не ответил.
- Что за музыку слушаешь? - поинтересовался Ласкин.
- Лекции профессора богословия Осипова.
- Всё-таки нет у тебя своей мечты. Что профессор говорит?
- Про христианское понимание свободы.
- Интересно. Расскажи.
- Критерием христианского понимания свободы является принцип, по которому можно оценивать все явления окружающей жизни.
- Что это за критерий?
- Способствуют ли дела, законы, фильмы, книги, - воспитанию любви в человеке? Если "да", - хороши, если "нет", - плохи. вот, собственно, и весь принцип.
- Что ещё говорит?
- Любовь - это жизнь, а отсутствие любви - смерть.
- Поразительно.
- Что?
- Слушал я Алексея Ильича часами, дни и ночи напролет, и не мог понять ни слова из того, что он говорил. Всё, вроде, правильно, речь чистая, как вода в ручье журчит, но усвоить, напиться этой живой водой - не мог. Пока слушаю, - со всем соглашаюсь, а перестаю слушать, - ничего вспомнить не могу и ощущение такое, что ничего не понял. А ты - человек без веры, по молодости лет смеющийся над Спасителем, в двух словах пересказал услышанное, и до меня всё дошло. Уяснил. Просто чудо какое-то.
Лев Львович усмехнулся своим мыслям и спросил:
- Значит, по словам Осипова, первым в рай вошёл разбойник?
Подумав и вспомнив, Бахусов подтвердил с уточнением:
- Да. РРаскаявшийся.
- Значит, и у нас шанс остаётся. Отчего же не Иоанн Креститель?
- Не знаю. Осипов говорит, разбойник, осознавший мерзость жизни своей, искренне покаявшийся, не надеющийся на спасение. Это - главное.
- Повисишь на кресте, осознаешь.
- Другой, что слева от Христа висел, не осознал же. Смеялся.
- Да, тот, что слева, - не осознал, не покаялся. И в мою голову, признаюсь, это как-то не вмещается. Объясни мне, Боря, зачем нужны разбойники в раю? Получается, грабь, убивай, покаялся, - и в рай? Как-то это нечестно.
- Я другого боюсь. Конца света.
- Ты серьезно? Не бойся, конца света не будет.
- А если США ракету запустят ради своего безоблачного будущего?
- Нет у США будущего. Да и ракеты нет. Америка на самом деле беззащитна. Это её величайшая тайна. Дело в том, что они сделали ставку на твердотопливные носители, но они оказались ненадежными, не оправдали себя. И поэтому их сняли с производства, а новых нет. Старые ракеты пришли в негодность, потому что время идёт, всё стареет, и ракеты - не исключение. На данный момент нет у них ракет. Ты думаешь, почему они стараются быть на виду, демонстрировать мощь, силу? Кричат: не подходите к нам. Всё потому, что если кто-то подойдёт поближе, то по неприятному запаху страха поймёт, в чём дело. И тогда им конец. Они этого очень боятся.
- Зачем же вы им служите?
- Планида у меня такая. Служил коммунистам, когда они уже смердели, теперь вот - американцам.
- Кто следующий на очереди?
- Поживём, - увидим.
- А что касается Вани, - процедил сквозь зубы Бахусов, - то он такой же, как мы.
- Нет, Боря, он другой, - убеждённо сказал Лев Львович и было непонятно, хорошо это или плохо в глазах Ласкина. - Ну что стоишь, беги. Скоро на работу.
Бахусов, сгибаясь под тяжестью сумки, засеменил по тропинке в строну изломанной крутой лестницы, ведущей на гору.
- Он другой, - повторил Лев Львович и направился к бане, от которой, провожая Бахусова, отошёл метров на двадцать.
У бани на лавочке сидел Олег Шептунков, молодой человек тридцати лет, со своей неизменной спутницей, старой макакой Басей. Несмотря на ясное солнечное утро, ни Олег, ни Бася как следует, ещё не проснулись.
Шептунков в детстве переболел менингитом, работал официантом в ресторане "Корабль". Последние два года, купив старую макаку, подрабатывал ещё и фотографом.
На той самой горе, на которую по крутой изломанной лестнице поднимался Борис, окружённое ивами, находилось искусственное озеро, вырытое ещё при Нарышкиных. Вокруг озера в выходные дни катали детей на ослике и там же фотографировались с макакой на руках. Разумеется, всё это делалось за деньги. Когда у озера не было детей, Шептунков спускался к реке, ходил вдоль по набережной и выкрикивал: "Обезьянка Бася пришла! Кто забыл сфотографироваться?". Лето, как правило, он проводил с обезьяной в Судаке, там заработки были повыше. Но в этом году, по причине недомогания, остался в Москве.
На лавке у бани Олег сидел очень грустный, а сидящая с ним рядом Бася, наряженная в матроску, положила не его ногу свою лапку и смотрела на хозяина ободряюще. Взгляд обезьянки, и весь её вид как бы говорили: "Не переживай, всё будет хорошо! Прорвёмся!".
Лев Львович парился в бане не один, а с польской красавицей Вандой. И Шептунков был вызван для того, чтобы запечатлеть её нагие прелести Ласкину на добрую память.
Лев Львович жестом пригласил Шептункова с Басей в предбанник. На присутствие Баси настоял особо.
Через минуту раздался истошный женский крик, Ванда громко ругалась по-польски. Из приоткрытой двери предбанника выскочила обезьянка в матроске и, сломя голову, побежала прятаться в ближайшие заросли кустарника.
Следом за нею, ругаясь по-русски, выбежал её хозяин. Через какое-то время, не торопясь, в дверях показался Ласкин.
- Олежек, не убегай, иди сюда, - добродушно, но вместе с тем повелительно обратился Лев Львович к Шептункову. - Твоя макака успокоится и вернётся.
Хозяин обезьянки с видимым нежеланием исполнил приказ Ласкина.
В предбаннике за столом, уставленном изысканными напитками и яствами, сидела Ванда, укутанная в простынку и рассматривала следы от обезьяньих зубов, оставленные на её руке. Рядом с Улановской стоял Лев Львович и, морща лоб в гримасе сострадания, не знал, что предпринять.
- Постой, - вспомнил Ласкин, обращаясь к Шептункову. - Ты, кажется, был укушен собакой в прошлом году? Расскажи нам про бешенство.
- Да. Был укушен, - с готовностью подтвердил Олег, - и само собой, стал после это всё изучать о вирусе бешенства.
- Погоди. Скажи нам с официантской прямотой, с которой объявляешь счёт клиентам, может Ванда заразиться бешенством от укуса твоей Баси?
- Не то что от Баси... Вплоть до того, что тебя, то есть Вас, то есть, её клюнет бешеный воробей или бешеный голубь.
- Бешеный голубь? - усмехнулся Лев Львович. - Это хлёстко, по-официантски.
- Любые теплокровные переносят бешенство.
Ванда вытаращила глаза и открыла рот, готовая завыть, но Ласкин её опередил, пригрозив:
- Не вздумай закатывать истерики. У нас и так каждая минута на счету. Завоешь, не сможем тебя спасти. - И спокойно, обстоятельно спросил, обращаясь к фотографу. - То есть? Твои действия, Олежек, после того, как тебя укусила собака?
- Я ломанулся в нашу поликлинику, - стал рассказывать Шептунков. - Но дело в том, что я бежал по лесочку и всем показывал разодранную руку.
- И тебе давали деловые советы?
- Да. Встретил мужика с собакой. Раннее утро, семь часов. Он сказал, что в поликлиниках с укусами не принимают, надо бежать в травмпункт. Я спросил, где травмпункт, он мне объяснил. Ближайший при нашей больнице. И, естественно, я из леска бегом добежал до травмпункта. Я не ждал автобуса, я бежал...
- Быстрее лани и орла?
- Быстрее любого автобуса. И, пока я бежал, у меня с руки текла кровь. Я её не останавливал, чтобы собачья слюна ушла вместе в кровью. У меня в руке от собачьих зубов было три отверстия, три дырки.
- Всего три?
- Да, но глубокие-преглубокие.
- Ну и что? В травмпункте уже были люди?
- Никого не было.
- В смысле? Травмпункты, насколько я знаю, работают круглосуточно, и в них всегда дежурный врач.
- Да. Я как стал в дверь колотить, вышел заспанный мужик в белом халате. Спросил: "В чём дело?". Говорю: "Собака укусила". - "И что вы хотите?" - "Как что? Хочу укол от бешенства".
- А он тебе: "Станете колоть уколы от бешенства, не сможете полгода пить водку".
- Год, - поправил Шептунков.
- "Год не сможете пить водку. Лично я ни дня без спирта не могу прожить", - дурачился Лев Львович. - Ты говоришь: "Плевать, колите укол" - "Подождите. Надо сыворотку привезти".
- Не-не-не-не.
- У них всё это есть в наличии?
- Конечно.
- Значит, была сыворотка?
- Была и бесплатная.
- Бесплатная? О чём врач не забыл предуведомить, надеясь на финансовое вспоможение.
- Я и не понял. Я об этом не думал, мне всё бесплатно делалось. Я никому ничего не давал.
- Как сыворотка выглядит?
- Да никак. Берется простой шприц...
- Каких размеров?
- Обыкновенный. Самый стандартный шприц.
- Кубик? Два? Цвет жёлтый?
- Она открывает ампулу... Ну, всё, как обычно.
- Ах, даже в ампулах? Сыворотка собачья? От бешенства?
- Ну, конечно. Да, да, да.
- Почему она открывает? К тому времени, значит, и медсестра проснулась? Дверь открыл похотливый врач, а распутная медсестра в это время одевалась?
- Ну, очевидно, - осторожно посмотрев на Ванду, подтвердил официант. - И он её послал, чтобы она мне...
- Сделала укол от бешенства?
- Нет. Укол от столбняка. И первое, что меня спросили: "Есть ли медицинский полис?".
- Ну, это вопрос второстепенный. Не имел бы, взяли б деньги и сделали. Куда кололи? В попу?
- В живот. И от столбняка - в живот.
- От алкоголизма тоже в живот делают, - со знанием дела сказал Лев Львович. - Ну, ну? Что дальше?
- Травмпункт формально работает до семи часов вечера. После семи только экстренные вещи. То есть мне назначили уколы на семнадцать часов. А до пяти в ресторане обеды, - не публика, а шваль. Хорошие клиенты только после семи приходят.
- Короче.
- Короче, я пришёл на работу и сказал начальству: "Меня укусила собака, мне надо явиться к семнадцати часам на укол в травмпункт".
- Каждый день пришлось кататься? Сорок уколов?
- Да, сорок уколов. Не помню, вроде каждый день мотался.
- Ты говоришь, изучал суть вопроса. Сколько делают уколов, в зависимости от того, куда укусили? Если обезьяна укусила за нос и за руку, сколько уколов?
- А неважно, - с простодушием недалекого человека сказал Шептунков, - если Бася её укусила в лицо, то ей бессмысленно делать уколы. Ванда умрёт всё равно. Ещё никого не спасли от укуса бешеного животного, если оно укусило в лицо.
Улановская впала в предобморочное состояние.
- Ну, а если твоя Бася не бешеная? - уточнил Лев Львович.
- А если не бешеная, то Ванду можно и не колоть. Я читал о вирусе бешенства, знаю, что он из себя представляет, как распространяется и прочее.
- Не отвлекайся. Вот укусила Бася Ванду за нос, и ты говоришь, что красавица, гордость города Варшавы, умрёт теперь в любом случае, если обезьяна бешеная. А если уколы сразу вколоть?
- Ей не успеют столько уколов вколоть. Она умрёт в течение десяти дней.
Улановскую трясло крупной дрожью от этих "сказок". Лев Львович её утешал:
- Успокойся. Мы всё это гипотетически. Обезьяна же не бешеная. Правда, Олег?
- А как мне в этом убедиться? - осведомилась Ванда.
- Да, как узнают, что животное не бешеное? - поинтересовался Ласкин.
- Надо предъявить в травмпункт обезьяну или собаку, там ей вскроют черепную коробку и посмотрят, бешеная или не бешеная.
- Неужели придётся убивать твою обезьяну?
- Надо взять мозговую ткань на анализ. Только по мозговой ткани, исключительно, - убежденно говорил Олег. - Понимаете, в чём дело? Анализы крови, слюны и так далее не дают ясного результата. Невозможно понять по этим анализам, бешеное животное или здоровое. Только анализы мозговой ткани.
- А кто будет убивать обезьяну? Кто будет этим заниматься?
- Вот в травмпункте этим и занимаются.
- Вскрывают мозг обезьянам?
- Вскрывают.
- Это ты фантазируешь?
- Правду говорю.
- Это очень ценная информация. Обезьяну твою мы убивать не станем. Или станем? Ванда, как ты на это смотришь? Может и уколы делать не будем? Или будем?
- Барбара за нос меня не кусала, только за руку меня цапнула.
- Хорошо. Если не за нос, а просто за руку укусила?
- Тогда ей могут уколоть для профилактики. Вот мне сорок восемь уколов сделали только потому, что укус был в левую руку. Если бы укусила за правую, кололи бы в два раза меньше. А если бы за ногу, то обошлось бы шестью уколами.
- То есть, собака кусает за ногу, и тебе колют всего шесть уколов?
- Да.
- А Шалопут, сказочник, врал, что ему сорок вкололи. Причём он нашёл в стеклянном медицинском шкафу большой шприц, и вколол их себе сам все сразу. "Температура под сорок, понос, рвота, но в мужском отношении после этого стал себя чувствовать восемнадцатилетним похотливым призывником".
- Сразу сорок уколов никто не делает. Да и невозможно. Делают по два укола в день, с интервалом по двадцать минут. Я приезжал к семнадцати часам, там общая очередь и очередь из тех, кто стоит на уколы от бешенства.
- Сколько в очереди?
- До четырёх человек, не больше. Очень удобно. Сделали, - вышел, и все ожидают второго укола.
- И через двадцать минут второй?
- Да. Двадцать минут ждёшь, и тебе второй укол лупят.
- Значит, тебе полный курс за двадцать четыре дня сделали?
- Нет, объявляли определённые перерывы. Я не помню, как и сколько, но всё это растянулось на два месяца.
- А если ты не доколол эти уколы и прекращаешь?
- Ну, это уже твои проблемы. Здоровому точно ничего не будет. А если больной - не знаю.
- А какие побочные явления от этих уколов? - допытывалась Ванда.
- Только один - нельзя пить.
- Воду?
- Алкоголь, конечно.
- А укол болезненный? - поинтересовалась Улановская.
- Больно было только раз, да и то из-за непрофессионализма медицинской сестры. Мне кололи абсолютно безболезненно и без следов. Я ходил к родственнице-медичке, и она, посмотрев, сказала: "Удивительно. Без воспаления, без кровоподтёков". Она привыкла, что когда колют, появляется синяк или воспаление. А мне - аккуратно, никаких последствий.
Вернёмся к Ивану Даниловичу, грудью рассекающему утренний прохладный воздух в ускоренном беге.
По пути на Москву-реку Грешнов вспомнил, как одеваясь для пробежки, поссорился с матушкой. Юлия Петровна проснулась вслед за сыном и заметив спортивную сумку, собранную им, строгим голосом сказала:
- Ни в какой Крым ты не поедешь.
- Мама, не стыдно? Деда ведь отец твой родной.
- Не стыдно, потому что, во -первых, всё это блажь, а во-вторых и главных... Пока не было вас, думала о родителях. Появились свои дети, - думаю только о вас.
- Так нельзя.
- Это закон природы. Родители думают только о детях.
- Кто будет думать о стариках? Получается, они никому не нужны?
Юлия Петровна отвела глаза в сторону.
- Успокойся, ни в какой Крым я не собираюсь. Это вещи для съёмной квартиры, - выходя сказал Ваня. - И не просил меня дед ехать в Крым.
"Соврал, да ещё, уходя, дверью хлопнул. Ужас!", - казнил себя Грешнов и удивлялся, насколько подчас бывал несдержан и проявлялось это особенно в общении с близкими.
На правом берегу Москвы-реки была оборудована спортивная площадка с турником и брусьями. Стоял деревянный домик без окон, в котором хранилось "железо", - штанга, гири, гантели.
Рядом с домиком, стараниями Льва Львовича, построили просторную, как деревенская изба, рубленую баню.
Собственно, на эту спортивную площадку Иван Данилович и спешил.
Спустившись по лестнице с высокого берега, Грешнов обратил внимание на шорох в ближайших к тропинке кустах. В следующее мгновение из зарослей выскочила обезьяна и прыгнула ему на грудь. Он еле успел подставить руки, чтобы её принять.
Это была всеобщая любимица, макака Шептункова по кличке Бася. Ваня хорошо её знал, и она всегда с готовностью принимала от него угощение. Бедное животное дрожало и изо всех сил прижималось к Грешнову. Осторожно поглаживая обезьянку, говоря ей слова утешения, Ваня пришёл с ней на спортивную площадку, где уже находились Лев Львович и Олег Официант.
Ласкин был в превосходнейшем настроении, шутил, смеялся, а Шептунков был напуган не меньше, чем его макака.
- Ну вот и она, - сказал Лев Львович Олегу, - а ты переживал, что в Африку убежит.
Хозяин хотел забрать свою подопечную, но Бася что-то оскорбительное по-своему выкрикнув, на руки к нему не пошла и только сильнее прижалась к Грешнову.
Ласкин, добродушно посмеиваясь, заступился за животное:
- Пусть у Вани посидит на руках, не нужно было её бить.
- Так она же... - стал оправдываться Официант.
- Ну и что с того? - Одернул Лев Львович. - Животное не может быть виновато, виноват всегда человек. Видишь, Ивана Даниловича она не кусает. Почему? Потому, что он добрый, хороший человек. Следовательно, кусают только кого?
- Злого, недоброго?
- Или недобрую, нехорошую. Бери обезьянку, погладь, приласкай и никогда не наказывай. Пожалуется, - отомщу.
- Никогда! - С унизительным желанием угодить поклялся хозяин животного и подставил руки. На этот раз Бася с готовностью пошла к Олегу.
- Я тебя не держу, - отвечая на умоляющий взгляд Шептункова, сказал Ласкин. - Иди. Всё потом. И Басе от меня купи лакомство. Заслужила.
Убегая в сторону лестницы, Официант обернулся и крикнул:
- Обязательно! И приласкаю, и куплю лакомство!
- Вот ведь животные, они как дети, не помнят зла. - Глядя в спину убегавшему Шептункову, заметил Лев Львович и повернувшись к Грешнову поинтересовался. - Чего, Иван Данилович загрустил?
- Да дед просит, чтобы я в Крым за помидорами съездил, а матушка собранную сумку увидела, стала ругаться, не пускает.
- Из года в год - одно и то же.
- Да. Как осень наступает, дед Петя говорит: "Вижу "старуху с косой", напоследок хочу помидоров отведать".
- Они там действительно, особенные. Как говорил сатирик Аркадий Райкин: "вкус спецфический". Мы с Юрой в своё время тоже не раз мотались, помидоры вашему деду привозили. А вот Василий попробовал деда обмануть. Взял деньги на дорогу, а сам купил помидоры на рынке. Оставшиеся деньги прогулял.
- С тех пор дедуля денег и не даёт. Усложнил задачу. Ссылается на Василия. Говорит: "И ты потратишь. Вот привезёшь, тогда и помидоры, и дорогу оплачу. Расчёт только по факту".
Ваня тяжело вздохнул.
- Так сильно достаёт? - усомнился Ласкин.
- Сильно, - признался Ваня.- Купаю его в ванной, а он всё причитает:"Умираю, помидоров хочу".
- Поедешь?
- Нет.
- Что так? На тебя не похоже. Не исполнишь последнюю волю умирающего?
- Нет ни денег, ни времени, ни сил.
- Вчера как раз мультфильм смотрел, где братья за молодильными яблоками для престарелого отца отправляются. Вспоминал тебя и твоих братьев, почти прямая аналогия. Вы тоже деду Петру молодильные помидоры возите.
- Да. Похоже, - засмеялся Ваня. - Я об этом как-то и не думал.
- Получается, прав дедушка ваш, что никого к себе жить не пускает и квартиру не отписывает? Скажет: "Помидоров с родины хочу". И вы едете. А так бы и палкой не заставить.
Ваня поморщился, Лев Львович заметил это и сменил тему:
- К чему мультфильм вспомнил? Понять не могу...
- Почему старшие братья убили младшего? - попытался Ваня угадать ход мысли Ласкина.
- Нет. Это-то мне ясно. Неясно, почему ему волк помогал? За что он так Ивана полюбил? Ну, спас он волку жизнь, тот отплатил ему добром, тоже помог. Но не до такой же степени, чтобы вместо Синеглазки в постель с Кощеем ложиться. Рисковать жизнью, ссорясь с Воителем из-за коня златогривого.
- Волк не ложился с Кощеем в постель. На свадьбе в образе Синеглазки присутствовал, но перед поцелуем превратился снова в волка и сбежал.
- Да, помню я всё наизусть. Кощей на свадьбу родню пригласил, собрал друзей, уважаемых в своём кругу. Хотел, чтобы было всё честь по чести. На угощение потратился, а они ему такую подлость.
- Ну, так Кощей же был недостоин Синеглазки, а каждый получает только то, чего достоин. Волк в мультфильме - олицетворение справедливости. Как только Иван его из капкана освободил, так сразу в их царстве всё встало на своё место. Волк всё устроил по совести.
- Ты ещё мальчишка, а рассуждаешь, как дед Пётр, который без малого век прожил. Хотя ты уже и в армии успел послужить, и не испортила она тебя, не изувечила.
- Армия? - удивился Ваня. - Наоборот. У нас, например, всех увечных, изломанных исцелила, людьми сделала.
- Скажи, пожалуйста! Я это подозревал. А чего же на неё столько грязи вылили и лить продолжают?
- Не знаю.
- И давно эти рассказы начались, ещё при коммунистах. Причём, Генку Гамаюна и Валерку Бахусова, они с пятьдесят четвертого года, провожали весело. Генка, помню, даже на мать обиделся, сказал: "Веселится. А вдруг война? Вдруг меня убьют?". Но всё это тоже говорилось по-доброму. А за эти десять лет до нашего с Юрой призыва, что-то произошло, точнее, за девять. Тут бы политотделам забеспокоиться, пристально посмотреть в глаза всем тем, кто эти провокационные слухи распускал. Знаешь, какая мне сейчас в голову мысль пришла? Сами же коммунисты сознательно, изо всех сил струну нашу и гробили. Теперь говорят: "Жили-то мы без царя в голове, всё это делалось неосознанно". А на самом деле сознательно. Сами же распускали и поощряли слухи про дедовщину, плодили и вскармливали инакомыслящих. Видимо, настолько противоестественна здравому смыслу была эта советская власть, что сами её защитники и апологеты с самого начала хотели от неё поскорее избавиться. Но видишь, придуманное, построенное на крови и обмане, хоть и прожило меньше человеческого века, твой дед до неё родился и после неё умрёт, но всё же семьдесят лет безобразия, - не хухры-мухры.
- Я думаю, что у каждого был свой социализм. И шестидесятилетний человек ругает свой, а сорокалетний - свой. Но как ни крути, это была их жизнь. Это всё равно, что ругать мать с отцом. Ты с этим родился и вырос. Надо вести себя достойно, то есть быть снисходительным, - высказался Ваня.
Лёва слушал Грешнова и улыбался.
- Ей-богу, Иван Данилович, ты какой-то малахольный. Тебе двадцать два года. Рассуждаешь, как старик, а ведёшь себя, как подросток. Мы с твоим братом Юрой огромную жизнь прожили до двадцати двух лет. И чем только ни занимались.
- Например?
- Занимались в секции дзюдо, блистали на подмостках народного театра, сшили тряпичную армию, был у нас свой кукольный театр. Разводили кенаров на продажу, гоняли голубей с Толей Начинкиным. Смотрели все новые фильмы, читали новые книги, посещали театральные премьеры. Из кожи вон лезли. Юра к двадцати двум годам успел уже и родине послужить, и Орден Красной Звезды получить. В Москве призвали, через шесть дней был уже в Афганистане. Полгода только вода да ржаные сухари. И после всего этого он выбрал себе армию как поприще. Закончил военное училище, служил. Ну, как не уважать такого человека? Я к двадцати двум годам успел послужить "рогатому" в лице коммунистической партии.
- Каким образом?
- Безобразным. Был секретарем комсомольской организации завода.
- А сейчас кому служите?
- Всё тому же "рогатому", "шестёркам" его, то ли Ротшильду, то ли Моргану. Если честно, даже не знаю, кому из них. Какая разница?
- Жить торопитесь.
- Надо успеть.
- А можно и не успеть?
- А как же. Помнишь Высоцкого: "Мне дожить не успеть, так хотя бы допеть".
- Допоёте?
- Одному только Богу известно, - грустно заметил Ласкин.
- А если бросить всё?
- Пытался. В тюрьму посадили. Я там сломался. Напугали. Заставили вернуться на место управляющего банком. Всё это в прошлом.
Ваня позанимался вместе со Львом Львовичем на брусьях, на турнике, поплавали в реке.
Когда Грешнов собрался уходить, Ласкин протянул ему конверт с тысячью долларов, сказал:
- Это тебе на восемьсот пятидесятилетие Москвы.
- С Борисом можно поделиться?
- Хоть на баб потрать. Они - твои.
Ваня всё не решался взять конверт.
- Когда дают, - бери, - назидательно сказал Лев Львович, - и ступай в своё прекрасное далёко.
- Так я поделюсь?
- Поделись, - разрешил Ласкин и, отвернувшись, пошёл к бане, где его ждала Ванда.