После зарядки на берегу Ваня побежал кормить деда, жившего отдельно в однокомнатной квартире нового девятиэтажного блочного дома.
Неторопливо вкушая пищу, Пётр Кононович попросил искупать и побрить его.
Раздался телефонный звонок.
- Не поднимай трубку, - сказал хозяин квартиры, - это Васька беснуется. Или подними, скажи, что у меня нет сил с ним разговаривать. Соври, что я болен.
Действительно, звонил брат Василий.
- А я думал, трубку поднимет Костя, - голосом человека, затаившего обиду, сказал он. - Дед, что же, совсем не хочет со мной говорить?
- Плохо себя чувствует, - передал Ваня слова деда.
- Сколько помню себя, Кононович всегда плохо себя чувствовал. Всю жизнь на чужбинку. Андреича, отца нашего, укатал. Заставлял его больного с температурой встречать себя, таскаться на Курский вокзал. Теперь вы с Костей у него в холуях. Ты, смотрю, жизнь свою молодую деду посвятил. Не переживай, он ещё и тебя переживёт. Да-да. Всех похоронит, а перед этим пахать на себя заставит. Но ты когда-нибудь слышал, чтобы дед наш на кого-то работал? Кому-нибудь помогал? Всегда всё делает за чужой счёт. А за чужой счёт легко быть добрым.
- Я не могу долго говорить, - постарался недовольным тоном пристыдить брата Ваня. - Что-то хочешь деду передать?
- Да. Передай, чтобы жил он как можно дольше! - злобно выкрикнул Вася, но тут же спохватился, куда всё зло девалось, и заговорил тихо, мирно, по-деловому. - Ведь он общается весьма бодрым голосом. Очень бодрым. Замечательным голосом. Но при этом говорит: "Ничего не слышу, ничего не знаю. Разговаривайте с Костей или Ваней". Ну, ради Бога, я не против. А я ещё подумал: "Неужели ты будешь у деда?". Решил проверить. Да. Точно. Ты.
- Мы с Костей - через день. Деду сейчас нужно, чтобы ежедневно кто-то был рядом.
- Ну ещё бы. Ему надо. Он любого похоронит, но главное, ему надо. Сколько помню себя, - умри, но деду надо. Закопайся в могилу, но Кононовичу подай.
- Вась, мне его ещё мыть и брить, - намекая на то, что разговор надо заканчивать, заметил Ваня.
- Во-во! Давай! Хорошенько ему всё помой! - крикнул Вася и бросил трубку.
После этих слов брата Ваня вспомнил комическую сценку из личной жизни, случившуюся с ним три года назад. Дома у них ночевала дочь двоюродного брата Кости - Аникуша. Была она совсем маленькой. Заглянула к нему в комнату и, чтобы он её тотчас не прогнал, сразу предупредила, что пришла по важному делу. Долго вспоминала, по какому, а потом серьёзно, как это делала её мама Алла, обращаясь к ней перед сном, спросила: "Ты это... Попу помыл?".
Искупав и побрив деда, накормив его гречневой кашей с молоком, Ваня побежал по своим делам.
А дел было невпроворот. Забежал в районную библиотеку, взял "Преступление и наказание" Фёдора Михайловича Достоевского. В школе не смог осилить, а теперь эта книга была необходима, как воздух.
Подхватив дома сумку, собранную ещё утром, побежал на съёмную квартиру.
Хозяин квартиры, Николай Цветков, так же когда-то работал на Московском радиотехническом заводе, был наладчиком аппаратуры. После закрытия предприятия попробовал свои силы на рынке, в охране, конфеты "помадка" у метро продавал, - ничего не получилось. Сидел дома, прятался от кредиторов, вздрагивал при каждом телефонном звонке, опасаясь, что это звонят из банка. И небезосновательны были его опасения. Он взял кредит для сестры на своё имя, сестра купила квартиру, деньги не возвращала, а угрозами стращали именно Николая. После нехороших звонков он уходил в запой и третировал семью. Сделали ему фальшивую инвалидность, думали, успокоится, но от этого он страдал и пил ещё больше.
Родная его сестра, розовощёкая женщина, торговала на колхозном рынке. Она устроила туда Людмилу, старшую дочь Цветкова. Колина жена, Ольга, работала инженером на том же Московском радиотехническом заводе, после закрытия которого переучилась, стала налоговым инспектором.
С семьёй Цветковых Ваню познакомил Костя Дубровин. После службы в армии Иван Данилович хотел самостоятельности, решил, что строгая матушка ограничивает его. Искал "свободный уголок". Костя предложил ему пожить у своих знакомых Цветковых.
И квартира, и комната, которую хозяева сдавали жильцам, были более чем подходящие. Комната имела балкон, выходящий во двор, солнечная сторона, просторно. И цена символическая. Хозяева добрые, ласковые. Но что-то настораживало. В фильмах ужасов о том, что с героем скоро начнутся неприятные приключения, сообщает тревожная музыка. В жизни музыка не заиграла, ничего не насторожило Ивана Даниловича. Он согласился, стал предлагать деньги. В предыдущих квартирах с этого начинался разговор, хозяева просили оплату за месяц вперед, а тут денег не брали. И Иван Данилович, разговорившись с хозяйкой, желавшей сделать ремонт и не знавшей, с чего начать, порекомендовал ей Сергея Гаврилова.
С этого всё началось. Сам он был у Сергея подручным и себе за ремонт денег не просил. Отремонтировали туалет, ванную комнату, стали делать кухню. Тут Иван Данилович попал в больницу с бронхитом. Доделывать кухню пришлось Серёге с помощью Истуканова, который ему не столько помогал, сколько поддерживал беседами и агитацией.
Частые запои Николая Цветкова, сопровождавшиеся дебошами, как ни странно, не мешали жить Ивану Даниловичу в квартире Цветковых. Младшую их дочь Настю он водил в поликлинику, забирал из детского сада. Когда не с кем было оставить, возил её в цирк. Там работал его друг и пускал их через служебный вход бесплатно. Жил практически, как в своей семье. Спроси: "Зачем он всё это делает?", не ответил бы.
Но всё было объяснимо, если посмотреть на старшую дочь Цветковых Людмилу. Училась она в консерватории по классу вокала, пела в хоре Новодевичьего монастыря, за что денег не платили. По протекции тётки ей приходилось всё лето торговать на колхозном рынке овощами.
Собственно, чтобы быть к Людмиле поближе, Иван Данилович и шёл на все мыслимые и немыслимые жертвы. И даже жертвами всё это не считал. Людмила платила ему взаимностью. И открою вам тайну, обоюдная симпатия возникла у них мгновенно, взглянули друг на друга и поняли, что это судьба. Оля, мать Людмилы, рассказывая сослуживцам о дочери, с опаской говорила: "Прямо и не знаю, у них такая любовь, о которой только в сказках прочитаешь". И любовались на них все, как на живое чудо. Если шли они вместе, то на них засматривались даже те прохожие, которые торопились вызвать из телефона-автомата пожарных. Если же случалось им стоять на остановке в ожидании автобуса, то все обступали их и бесцеремонно рассматривали, как посланцев с иных, совершенных миров. Надо отметить, что и Ваня, и Люда были очень красивы, но поражало в них не столько физическая, сколько нравственная красота. Но и это ещё не всё. Молодые люди любили друг друга и не пытались это скрывать. Исходящего от них света мог только слепой не заметить. Несказанным наслаждением было созерцать их, идущих вместе. Грешнову бы жить у Цветковых безвылазно и наслаждаться обществом любимой, но у него была матушка, Юлия Петровна, дедушка Пётр, были литературные претензии. Пока служил в армии, пять его рассказов опубликовал солидный литературный журнал. Были друзья-студийцы, поступившие и учившиеся в театральных вузах, звавшие его в свою дружную театральную семью. Брат Василий уговаривал поступать в Оксфорд и Кембридж. Столько дорог предлагала жизнь! Какую выбрать? Всего хотелось, и всё, как казалось, само шло в руки. От перспектив кружилась голова.
Добравшись до квартиры Цветковых, Ваня от хозяина узнал, что прямо перед его приходом звонил Василий и умолял ему перезвонить. Ваня перезвонил. Василий извинился за грубые слова, сказанные им в адрес деда и попросил зайти к нему в подвал для важного делового разговора. Подвал располагался по пути в комиссионный, в котором Ваня намеревался передать Борису его долю, - пятьсот долларов. Он пообещал зайти.
В подвале Ивана Даниловича ожидала горячая встреча.
- Пляши, - с порога ошарашил его Василий. - Место Сморкачёва освободилось. Будешь дежурить вместо него. Хочешь, - вирши свои пиши, хочешь, - девок на растление таскай. Нигде лучше работы не найдёшь. По-моему, в твоём положении, - самое оно. Нам с Бунтовым, помнится за работу привратниками в автобусном парке платили восемьсот пятьдесят рублей, а здесь будешь три тысячи получать, за которые твой дружок Боря на своём горбу холодильники и мебеля таскает, ломается день-деньской. Твоя же работа, - расписываться в журнале дежурств да ночевать здесь на мягких диванах десять раз в месяц, попугая кормить. Эх, мне бы такой подвал в твои годы! Привёл бы красавицу, раздел бы до пояса, посадил на колени.
Ваня вспомнил брата двадцати двух лет. Дело было на остановке. Пьяного Василия в автобус сажала старуха, с которой тот провёл ночь. Весь автобус над ним смеялся, включая водителя. Одному двенадцатилетнему Ване было стыдно за брата и не до смеха.
- Отчего же до пояса? - поинтересовался Никандр.
- Это мой тебе братский подарок, - не отвечая Уздечкину, продолжал Вася. - Чего не радуешься, не кричишь "ура"?
- Лев Львович мне на праздник города пятьсот долларов подарил, пока перебьюсь.
Ваня достал конверт из книги и протянул брату, чтобы тот убедился в искренности его слов.
- У Гимнаста денег много, некуда девать, - с нескрываемым раздражением сказал Василий, автоматически пересчитывая купюры. - Да тут у тебя чуть больше.
- Там тысяча, но моя только половина.
Василий вложил конверт в книгу.
- Что читаете? - спросил Никандр. - Позвольте поинтересоваться?
Уздечкин повертел книгу и вернул её хозяину.
Ваня попрощался и побежал в комиссионный. Отыскал в магазине Бориса и подошёл к нему. Бахусов не скрывал неприязни к своей работе и к коллективу, ему платили той же монетой.
- Освоился? - кивая на рабочий халат с закатанными рукавами, - спросил Грешнов.
- Терплю ради одной цели.
- Место Бунтова хочешь занять?
- Тише ты. Здесь слышно всё, как в концертном зале консерватории.
- Вот тебе плата за труды, от меня и Льва Львовича.
Ваня достал конверт из книги, заглянул в неё, там было пусто.
- Наверное, деньги у брата остались, - сказал он вслух, - к Василию перед тобой забегал. Не беда, деда обедом покормлю и наведаюсь к нему в подвал.
- Сначала наведайся, а потом корми обедами. Сколько Гимнаст передал?
- По пятьсот, и не рублей.
- Долларов? Ну, ты артист. Беги в подвал сию же секунду, - Борис аж просиял от нахлынувшей радости. - Может, я сегодня же с работы уволюсь.
- Не уволишься, у тебя идея, - остудил его Ваня.
- Грузчики? - раздался женский крик.
- Да! Слышу, Зинаида Богдановна. Сейчас подойду, - ответил Бахусов жене Бунтова, работавшей в магазине на приёмке товара.
- Пристаёт? - шепотом спросил Ваня, глядя на похотливые глаза Угаровой.
- Беги в подвал. Как деньги возьмёшь, - сразу ко мне, - напутствовал Борис, перед тем, как идти к Зинаиде Богдановне.
Пришлось Грешнову возвращаться в подвал. Брата Василия на рабочем месте не оказалось.
- А где? - неопределенно поинтересовался Ваня.
- Василь Данилыч ушёл, - доложил Уздечкин.
- Я у вас деньги не оставлял? - осторожно поинтересовался Грешнов-младший.
- Насчёт денег ничего сказать не могу, спрашивайте брата, - так же неопределенно ответил цыган.
Ваня побежал кормить деда, но по дороге был остановлен приезжими бандитами.
Что же за это короткое время произошло? Оказывается, Боря вышел из комиссионного на крыльцо покурить, а за одно и проконтролировать друга, - вход в подвал находился в поле его зрения. Бахусов заметил, что вопреки их договору Ваня выйдя от Василия пошёл в противоположную от магазина сторону. Тут как тут на пороге комиссионного появились бандиты поприветствовавшие его вопросом "Какие проблемы?". Борис от страха сказал им, что у него есть приятель задолжавший ему пятьсот "зелёных" и он готов поделиться, если они помогут ему вернуть его деньги. Показал на Ивана Даниловича. Те посадили вышедшего из магазина грузчика в свой ржавый "Форд" и поехали за Грешновым.
- Притормози, сынок, - услышал Ваня окрик из обогнавшего его и с визгом затормозившего автомобиля.
Грешнов остановился и, глядя на искусственно свирепые лица ребят, торчавшие из окошек авто, засмеялся. Бандиты смутились, не рассчитывая на такую реакцию.
- Что смеёшься? Мы что, похожи на клоунов, - спросил сидевший за рулём.
- Смеюсь, что "сынком" назвали. Отца-то я похоронил, в армии отслужил. "Сынковать" вроде как некому.
Иван Данилович, в отличие от Бориса, совершенно не испугался ребят, корчивших из себя телевизионных бандитов.
- Тут к тебе вопросы есть, - сказал водитель. - Говорят, ты долгов не возвращаешь.
Он кивнул на заднее сидение, где в окружении двух других бандитов Грешнов увидел Бориса Бахусова.
- Вы что, обалдели? - испугался за них Иван Данилович. - Отпустите его и езжайте домой. Если кто прознает, чем вы тут занимаетесь, вам не поздоровится.
И столько было правды и сострадания в его словах, столько нелицемерной братской любви, что бандиты не знали, как себя вести. Они вытолкнули Бориса из машины, и сидевший за рулем сказал:
- Разбирайтесь сами, как хотите.
Выругался вдогонку и машина уехала.
- Зачем ты каждому встречному рассказываешь, что я тебе должен пятьсот долларов? - спокойно спросил Ваня.
- А деньги где? - вопросом на вопрос ответил Бахусов, которому было стыдно за свою слабость.
- Послушай, Боря, давать тебе деньги или не давать, на то была и есть моя личная воля.
- Нет, не твоя. "Баксы" дал тебе Ласкин?
- Да.
- Для чего? Чтобы ты мне половину отдал? Ты, наверное, неправильно его понял. На самом деле он дал тебе их только для того, чтобы ты передал их мне. Я ещё с ним поговорю, узнаю.
- Поговори. Узнай, - согласился Ваня.
Покормив деда макаронами с мясом, Ваня поехал на репетицию в народный театр.
До армии он посещал студию при народном театре. На службу его провожали во фраке Евгения Онегина, в цилиндре, в плаще, в белых перчатках. Казалось, всё это было сто лет назад. После армии от их студии ничего не осталось. Ребята-студийцы жили новой жизнью. Кто-то служил ещё в армии, кто-то был в труппе народного театра. Пять человек, три парня и две девочки, поступили в театральные училища. Ваня со всеми поддерживал связь.
Когда Грешнов занимался в студии, то репетировал Хлестакова в "Ревизоре" и графа Альмавиву в "Женитьбе Фигаро". Жизнь казалась легкой и понятной. А вернувшись после армии на "гражданку", он почувствовал, что смотрит на всё уже другими глазами, и нет той непринужденности, той легкости бытия. Решил, что подобное состояние и называется словом "повзрослел".
Боря Бахусов по прозвищу "Седой", посещавший вместе с ним студию, духом театра не проникся, и даже вспоминать о своей короткой жизни в искусстве стеснялся. Он какое-то время работал в "шиномонтаже" у отца, а затем, по просьбе Льва Львовича, устроился грузчиком в комиссионный магазин к Бунтову.
В театральную студию Ваню с Борей привёл Костя Дубровин, много лет отдавший народному театру. Завзятый театрал, до самого последнего времени преподававший в МГУ русский как иностранный, Костя и теперь не пропускал ни одну премьеру.
Вернувшись из народного театра, Ваня покормил деда ужином. Он собрался было идти домой к матери, но раздался телефонный звонок.
- Не говори с ним, - посоветовал Пётр Кононович, - должно быть, уже пьяный совсем.
И как в воду смотрел.
- Ну, понятно, понятно. Сейчас он особенно старенький. Особенно больной, - говорил Василий пьяным голосом. - Ты и посуду ему помой, и влажную уборку сделай. Уже сделал? Ну, понятно, что это отдельно надо делать. Куда уж деваться? Ну, а что я? Постоянно сыто-пьяно, живу приятно, пью "Чинзано", пью "Мартини", виски пью. Как это? Я уже пел: "Сыто-пьяно, пью "Чинзано"". В квартире ремонт сделал, мебель подкупил и прочее. Вот, на днях ходили с Наташкой, новую мебель заказывали. Ты видел мой ремонт? Обязательно приходи посмотреть. Давай, давай. Приходи всей семьёй. А то Наташка говорит... Может, даже от Мартышкина. А мне всё равно, я приму чужого ребёнка. Я детей люблю, ты, Костя, меня знаешь.
- Это не Костя, ты с Ваней беседуешь.
- Обязательно. Обязательно позвоню. И вы мне звоните. Костенька, извини, я сейчас должен звонить Ивану Данилычу.
- Ты с Ваней разговариваешь! - крикнул в трубку младший Грешнов и хотел прервать разговор, как на вдруг другом конце провода произошло оживление.
- Ваня, не переживай. Деньги твои целы. Но тебе надо будет подъехать за ними на такси к ресторану "Корабль" и доставить меня, пьяного, домой. Генка Гамаюн напоил меня, хочет обобрать. Так что поторопись.
Не успел Ваня хоть что-то ответить, как в трубке забарабанили гудки.
Делать было нечего, пришлось брать такси и ехать к ресторану "Корабль" за пьяным Василием.