Аннотация: Я выбрала жанр "сказки", хотя на самом деле этот рассказ больше подпадает под номинацию "нереальная проза". Рассказ небольшой, новогодней тематики. Вернее было бы разместить его зимой под новый год, но под прошлый год забыла, а следующего ждать долго. Написан он довольно давно, но один из немногих нравится мне до сих пор.
М И Р А
Она подняла голову, указала на какой-то огонек в небе:
- Что это за звезда?
Я в который раз поразился красоте ее рук - точеных пальчиков, маленьких и нежных, как у ребенка. Естественно, я совсем не смотрел вверх.
- Где?
- Да вот же, самая яркая!
- Полярная, наверное.
- Нет, Полярная бледнее и находится не здесь!
Мира, Мира, люди обычно не смотрят в небо, и о приближении кометы, которая уже c неделю висит над их головами, узнают не иначе как из газет. Мне жаль тебя. И я завидую тебе: ты с другой планеты, ты видишь цветные сны и смотришь на звезды. А я слишком привязан к земле, чтобы увидеть небо.
Мира, Мира, дай хоть опохмелиться этим счастьем, заглушить горечь внутри...
Она вышла замуж. А я был такой же, как все. И я остался со своей работой, телевизором после работы и черно-белыми снами про телевизор и про работу.
И с разбитым сердцем.
Что-то нахлынуло сейчас, в преддверии Нового года, когда девчонка в кроличьей шубке дернула отца за рукав и спросила:
- Па, а Ковш и Большая Медведица - это одно и то же?
Я остановился, проследил за укутанной в пушистую варежку ладошкой. Обжигаясь о звезды, по небу ползла ночь. Отдергивала больные лапки и ползла снова - тихо, упорно. А звезды были ясными, крупными в зеленоватом морозном воздухе. А снег под ногами - хрупкий, хрусткий - крошился при каждом шаге и хлопьями сходил с подошв.
Скоро Новый год. Под Новый год должно же случиться какое-нибудь чудо!
Я пришел домой и набрал телефон, который давно вычеркнул из записной книжки - аккуратно, каждую циферку, чтобы потом не было искушения прочесть. Пальцы привычно легли на клавиши, вспомнив номер раньше, чем мозг. Три долгих гудка.
- С наступающим, Михаил Иванович! А Мира... Миры нет?
- И тебе того же. Она только завтра придет. А ты куда пропал, что ж не звонишь?
- Да времени нет, работа, дела... - пробормотал я стандартное оправдание. - Вот, думаю, дай хоть поздравлю.
- Это хорошо, что вспомнил. А встречать, небось, с друзьями собрался - девочки, вино, петарды? Знаю, знаю, сам таким был.
- Да, если честно, пока не думал. Встречу как-нибудь. Сяду к телевизору, выпью шампанское.
- Ну, как-нибудь не надо. А то заходи завтра к нам со своим шампанским, и Мирку поздравишь.
- Да я... может, в другой раз с шампанским-то?.. Новый год, семейный праздник, все-таки...
Короче, он меня уговорил. Ему и стараться особо не пришлось. Я готов был лететь хоть сейчас с шампанским, и с розами, и с шоколадными конфетами и - что там еще обычно дарят женщинам?
... Ее поцелуи выпивали до дна, до немоты, да хмельного осадка в голове, ее губы сушили кожу, выслепляли глаза.
Мира, я не видел тебя сто лет!
Мира, ты снилась мне сегодня ночью, спроси, как я смею видеть подобные сны?..
Я перепрыгивал через ступеньки, не дожидаясь лифта. Дверь открыла Мира. На ней было длинное вечернее платье по фигуре и тапочки на босу ногу - забавные такие тапочки, розовые, с помпонами и заячьими мордами. От нее пахло странными духами - больше горькими, чем сладкими. Никогда не любил подобных запахов, но почему-то мне тотчас захотелось купить такие же, чтобы когда будет совсем одиноко, разбрызгивать по квартире, ощущая ее присутствие.
- С праздником, Мира! Это для тебя, и это тоже...
Зашуршала фольга цветов - вот болван, опять забыл снять!
- Спасибо, и тебя с Новым годом. Проходи. Ты отчего такой запыхавшийся, бежал что ли?
- Лифта ждать очень долго. Ну, Новый год, знаешь, он все время занят. Лифт, то есть.
- На последний этаж бежал?
- Ну... да.
Мира взяла у меня куртку, блеснула золотая полоска обручального кольца. Я шутливо поймал ее за руку.
- Ты хоть с мужем познакомь.
- Сережа не придет, - как-то тихо - или мне показалось, что тихо? - сказала она.
- Проходи в зал.
Я пошел за ней, оглядываясь, вспоминая. Впрочем, ничего и не изменилось с тех пор, как я последний раз здесь был: те же светлые обои, тот же ковер на полу, книжный шкаф - ровно столько книг, сколько нужно, чтобы заполнить полки, вечная классика; сервиз за стеклом, простенькие безделушки, которые можно купить на каждом углу. В зале приглушенный телевизор разбрасывает синие блики по стенам. За окном, обклеенным салфеточными снежинками, темно. Снежинки - это точно Мира. И еловые ветки, заполняющие запахом хвои всю квартиру - тоже она. У меня дома нет ни елки, ни шаров, ни уж тем более снежинок. Стану я их из салфеток резать!
Я сел за стол. В перерывах между тостами мы говорили с Михаилом Ивановичем о политике и с Марией Петровной о ценах. Мира молчала, смотрела как падает снег за окном, грела вино в ладонях. Когда она подносила бокал к губам, я переводил взгляд на телевизор.
Ее пальцы я знал лучше собственных - мои в заусенцах, бывает грязь под ногтями, смотреть лишний раз не захочется. А у нее руки маленькие, ухоженные, по-детски короткие ногти для игры на гитаре. И вдруг кольцо. Будто змея вокруг пальца обвилась и блестит золотой чешуей.
Михаил Иванович предложил мне водки, выпил сам, все громче ругая правительство. Жена шептала ему: "Мишь!" и пыталась забрать бутылку, но он не отдавал. Я тактично отводил глаза, потом выпивал с ним за коммунистов и тоже принимался ругать правительство. Мира молчала, хотя я сам готов отдать ей и бутылку, и стопку. Кажется, ей было все равно.
Я отставил водку в сторону, улыбнулся Михаилу Ивановичу:
- Из-звините, мне надо прогуляться. Мира, пойдешь?
Помню, она любила гулять по ночам.
Наверное, это было смешно. Или хуже - жалко. Я шел и бормотал что-то про то, как хорошо было бы, если бы... Или нет, наверное, все-таки не бормотал. Вроде даже не было укоризненных взглядов, того жалостливого участия, которое проявляют ко всем пьяным, и Мира не поддерживала меня, чтобы я не упал в снег. Вроде, не было. Или я просто себя жалею.
Кажется, я успел попрощаться, пожелать всего хорошего и вовремя уйти. И, хочется верить, сделал это после того, как проводил ее до дома.
Наверное, все так и было.
- Эле!
"Смотри: звезды!" - и я покорно поднимал голову, следя за ее пальцами. Ковш, хвост Большой Медведицы, наклонялся и сыпал снегом. Будто Медведица решила искупаться в черной проруби неба и теперь недовольно стряхивала с шерсти ледяные брызги. Застывшая звездная метель в вечном, бездонном небе.
Я задыхался в сладкой горечи ее духов, ее поцелуи выпивали до дна, до немоты... в смысле, Миры, а не Медведицы...
Нет, не помню. Помню только, что наутро у меня болела голова, и чертовски хотелось пить.
... Через сумерки чужих несбывшихся надежд, через пепел сожженных страниц, на которых не мои стихи, то и дело оскальзываясь, падая, отряхивая колени и поднимаясь вновь, я иду к тебе.
А, к черту!
Собрать бы в горсти все эти слова: недосказанные и несказанные совсем, и сказанные когда-то очень давно, и сказанные вчера, но не мной, - собрать бы их, да и кинуть к твоим ногам. Вот, топчи! Если хочешь, конечно.
А ты лишь спокойно улыбнешься.
Мира, мир.
Я не поэт. Я умею говорить лишь чужими словами, но даже их не хватает, чтобы сказать тебе...
Я зашел к ней на следующий день ближе к вечеру с пакетом пончиков, в незастегнутой осенней куртке, разгоряченный с мороза - спешил, чтобы пончики не остыли. Мне почему-то казалось, что зимой нужно есть именно пончики - хрустящие, пышные, обжигающие пальцы, и непременно с горячим чаем.
Мы сели на кухне. Мира зажгла газ для тепла, и я прикуривал от конфорки. В длинных светлых волосах Миры запутались крупинки сахарной пудры - это выглядело трогательно и немного забавно, будто нестаявший снег. Я не сразу протянул руку, сказал: "Стряхни!" Сам побоялся.
Что-то я говорил: про фильм, который смотрел днем, про ребят с работы, про выборы в Думу. Она слушала. Я знал, что ей неинтересно, но не мог остановиться. А потом раздался резкий звонок, и она побежала открывать.
В первый момент я не успел разглядеть вошедшего - Мира кинулась ему на шею. Услышал лишь голос:
- Я мокрый, в снегу, дай хоть пальто сниму!
Тогда Мира повернулась ко мне, плеснула блеском глаз:
- Эй, это мой муж, знакомьтесь.
Он повесил пальто на крючок, протянул руку:
- Сергей.
- Толик.
Мы обменялись рукопожатием.
В другой руке - я только сейчас заметил - у него был маленький букет. Чуть подмерзшие белые звездочки - то ли подснежники, то ли фиалки, я не силен в ботанике. Он протянул цветы Мире: "На тебя похожи" - и прошел на кухню. Мира достала еще одну чашку, налила чаю.
Они говорили о чем-то далеком от жизни, и я все хотел было вставить, что мне пора идти, но никак не решался прервать их. Потом неожиданно я заинтересовался разговором и принялся спорить. За окном перемигивались огоньки домов, там было черно и мутно от бившегося в стекло снега, и странно, по-летнему выглядела зелень плюща на подоконнике. Меня захлестнуло ощущение нереальности. Чай давно остыл, я глянул на часы, извинился, и все-таки стал прощаться.
- Подожди, провожу, - Сергей поднялся следом.
- Не стоит, тут идти минут пять.
- Вот и хорошо, быстро вернусь. Заодно шампанское куплю.
Мы вышли. Он сел курить на ступеньку.
- Пальто не жалко? - спросил я.
- А?
- Пальто, говорю, дорогое. Наверное, от Кардена?
- Ну, не от святой же Марии!..
Приехал лифт, я вошел, Сергей вскочил с лестницы, неудачно зацепив консервную банку, служившую нам пепельницей, та шумно покатилась вниз, окурки разлетелись в разные стороны.
- Ты езжай, - махнул он рукой. - Я сейчас соберу и спущусь. Нехорошо уборщице праздник портить.
Я вышел на улицу и от нечего делать закурил снова, выпуская колечки дыма в морозный воздух. При каждом выдохе из ноздрей шел пар, и я напоминал себе дракона. Сергея все не было, зато я заметил мириных родителей, они возвращались то ли из театра, то ли из кино. Мы поздоровались, Михаил Иванович задержался, его жена пошла домой.
Он был в хорошем настроении, все говорил:
- Еще заходи, Мирку в кино пригласишь, уж больно фильм-то душевный. Обязательно заходи, как будет свободное время - соседи все-таки...
Что-то раньше он не больно вспоминал, что мы соседи. И тут меня такое зло взяло - дернуло, надорвалось, горячим ядом растеклось по телу, аж до дрожи в пальцах.
- Куда заходить? Зачем? У нее муж есть!
Михаил Иванович резко умолк, будто на него ком снега с крыши свалился.
- Разве ты не знал - Мира не сказала? Сергей в прошлом году умер.
Нет, этот ком снега с крыши свалился на меня. Я поперхнулся сигаретным дымом. Долго кашлял. Михаил Иванович участливо колотил меня по спине.
- Как умер?
- Ну как - как? На машине разбился. Говорил я ему, блажь эта его машина, то ли дело на метро ездить! Ну, похоронили, а Мирка сама не своя стала. Сидит с нами за столом на поминках, а потом как скажет: "Ко мне Сергей сегодня приходил". Мы ей говорим: "Он мертв", а она: "Как это мертв, если он приходил? Вы что-то спутали", а мы ей: "Ну, подумай сама, как он мог приходить, если он мертв?!". Ну и поговори с ней с такой! И жалко: молодая еще, другая вышла бы замуж, родила - забудет, ничего страшного. Понятно, что того любила, и другого полюбит, у всех так. А наша даже ни с кем встречаться не хочет. Сидит одна в этой их треклятой квартире. Тут не то что муж, кто хочешь привидится! И кольцо свое не снимает. Ну, и когда ты позвонил, я подумал, вы ведь встречались когда-то, может быть... я же отец. Я ей только хорошего желаю..."
Он не закончил, посмотрел на меня.
И мне вдруг стало так неприятно то, что он хочет сделать ее как другие, втиснуть чужую жизнь в свои представления. Захотелось огрызнуться: "Да отстаньте от нее! Она же счастлива, неужели не видите?" Но я лишь извинился и быстро пошел к дому. Пусть думает, что я струсил. Пусть считает, что сволочь я растакая, не захотел помочь. И когда меня нагнал Сергей, я не испугался и не удивился, а лишь пробормотал:
- Да ну их к бесам совсем!
А он ответил:
- Спасибо.
И мы долго бродили по заснеженным улицам, по размету фонарей вдоль дорог под колючим снегом, который слезами таял на лице. Домой я вернулся под утро, озябший, напился горячего чаю с медом и лег спать. И впервые в жизни мне приснился цветной сон.