Многие говорили, что я мог бы стать хирургом или музыкантом. Не знаю, плохо это или хорошо, но в моей семье не было ни одного хирурга и ни одного музыканта. Насколько мне известно, на протяжении многих поколений в ней вообще не было ни одного человека, зарабатывающего на жизнь честным путем. Во всяком случае, так говорят.
Моего прапрадеда схватили на рыночной площади Каффы. Самый искусный вор, одетый как богатый горожанин попался на том, что носил на пальцах краденые перстни, и хозяева опознали их. Он, правда, успел стащить ключи у стражника, но это не помогло. Никто и не думал вести его в темницу. Его просто подтащили к прилавку мясника и отсекли правую руку. Говорят, через год он выучился воровать одной левой...
Что я знаю о древней Каффе? Что город выжимал горожан и рабов, высасывая из них кровь и мозг? Что именно в Каффе была продана в турецкое рабство Роксолана? Это все ерунда.
Моя бабушка Адиле выращивала черные гиацинты, завезенные в Каффу греками, считая, что эти цветы хранят наш род, а ещё помогают гадальщицам, просветляя их ум и тем способствуя нелегкому пророческому труду.
- Смотри, как крепко держатся лепестки, Рустем. Это твой род - нас много, очень много. Держись своего рода, и да пребудет с тобой удача, - любила повторять бабушка, лаская бархатистые лепестки цветов.
В воспоминаниях отца и деда крики на площади. Медведь с золотым кольцом в носу. Бубенцы и колокольчики. И кусками разноцветных тканей летящие юбки танцующей цыганки. Моя мать привыкла делать вид, что знает все, что ей ведомо и прошлое, и будущее. Дабы не быть уличенной, она прерывает пророчества танцем, а танец перемежевывать с туманными предсказаниями. Вдруг она замирает, склоняется к кому-то. Бубенцы, крики торговцев, запах сладостей, и рука немыслимо ловко вытаскивает кошельки.
Им с лихвой хватало на жизнь, но они шли и шли на площадь, выискивая новые жертвы.
Меня же отец предостерегал только от воровства у своих друзей. Но что поделать, если я болен этим, как клептоманией, а изумруд так заманчиво сверкает?
И вот я медленно сползаю на пол, судорожно хватаясь за одежду моего друга, но земное притяжение сильнее моих слабеющих окровавленных рук. А он замер, едва дыша, и смотрит на меня совершенно пустым взглядом, будто это не я мертв, а он. В руке его поблескивает бутылочное стекло, а моя кровь уже стекает на пол немалыми каплями, но мне все ещё чудится, что мои руки скользят по его куртке, по выпуклостям карманов...
А с неба падают в уличную грязь крупные хлопья снега.
Изумруд тоже упал в грязный снег. Я успел, сумел подобрать и проглотить его. И сейчас он разрывает мою плоть изнутри. Мой друг все стоит надо мной, в его глазах такой страх, какого я и представить не мог. Я никогда не боялся, ведь так часто казалось, что руки мои не принадлежат мне, что они бестелесны, неуловимы, и никто не ощутит моего касания.
Он тихо позвал меня:
- Рустем...
Я чувствую, как двигаюсь вокруг него - бестелесный и невесомый. Один только взгляд - ничего больше. Не было даже мыслей, только образы, почерпнутые из чужой памяти. Памяти, извлеченной из клеток распростертого на полу тела.
Я видел сходство наших рук. Мои, прозрачные, призрачные, сохранили память о каждом движении. Такие лёгкие касания. То, как они проникают в складки тканей, карманы, прижатые к телу дамские сумочки. Перехватывает дыхание, когда слышишь тихий-тихий звук - предупреждающий шорох материи, скрип замка, стон разрезаемой кожи. Я мастер своего дела. Я слышу хруст денег в карманах.
Изящные точные движения. Прикосновения к бархату, нейлону, вельвету, хлопку, льну, меху, шелку, сукну, кашемиру и коже - почти эротичные в своей легкости. Я так наслаждался...
Мой несчастный друг стал озираться. Несколько раз он заглянул прямо в мои глаза, но конечно ничего не увидел.
Запах пряностей и напитка из кофейных зерен исчезает. В этом маленьком городке пахнет крысами, чумой, и пеплом сожжённых ведьм.
Карма? Как знать... Был у меня ещё один предок. По имени Нурфет, которое он сменил на Тагира. И на его руках тоже была кровь. В туманном мозгу словно наяву медленно появляются события многовековой давности. Одна рука зажимает рот жертвы. Вторая рука опускается, острие протыкает ткань, кожу и с нежным всхлипом раздвигает ребра.
А после тело моего предка раскачивал ветер на протяжно скрипящей виселице. Его могли бы посадить в тюрьму, и может он стал бы слагать вирши, как Франсуа Вийон, могли бы оправдать как Варавву, но ему не повезло. Просто предначертана была другая судьба.
Ночью к виселице подошли люди. Они торопились, ведь им нужна была рука человека, висящего в петле. Возможно, тогда снег летел так же - большими влажными хлопьями, падал с крыш полурастаявшими комками - прямо в густую грязь.
Люди приблизились в полной темноте, храня молчание. Искатели справедливости дрались и отталкивали друг друга. Они срывали перстни так грубо, что сломали пальцы, затем отрезали руку висельника, обработали ее магическими составами и окурили благовониями, среди которых не было только ладана. Рука повешенного убийцы легла в центр пентаграммы, над ней произвели все необходимые обряды. Был час Меркурия и день Марса. А прочие планеты собирались в самом богатом доме - в Доме Солнца.
Я знаю, как это бывает. Я сам увлекался черной магией. Я из тех, кто любит черный цвет. Но где сейчас это страшный и ценный амулет? Кому послужил? В какой могиле закопан, в какой стене замурован, в каком хранится музее как драгоценный жуткий экспонат? Не потому ли все наши родные плохо кончили, что потеряли его?
Но что это?! Вот они - многочисленные руки моих предков, они тянутся ко мне, чтобы поддержать меня, и чуть поодаль - та, отрубленная, словно предок протягивает мне руку помощи. Я медленно поднимаю свои навстречу.
Мой друг брезгливо склонился ко мне. Но мне теперь все равно. Мне нет дела до того, что мой труп лежит на грязном полу, и кровь из рассеченной артерии пропитала снег.
- Эй, Рустем... Ты умер? Подожди...
Я думал, он вызовет мне скорую. Теперь это было уже бесполезно. Кажется, на периферии зрения, (а у меня не осталось ничего, кроме зрения), я уже видел стенки коридора. Они были черными, неровными, их покрывали хищные выступы, и сам коридор вёл вниз. Глубоко-глубоко вниз.
Глубоко вниз... Можно ли продать души своих потомков? Наверное, да.
- Подожди... подожди...
Друг уже обшаривал мои карманы. А потом свои. Лицо его становилось все более растерянным. Я знал, что он ищет, я видел, что он боится ко мне прикасаться, потому я смеялся, уносясь глубоко-глубоко вниз сквозь воздушный звон.
Мой друг продолжает ощупывать в недоумении свои карманы, но я больше не хочу видеть его. Мне пора.
Я отрываюсь от трёхмерного мира как подсохший лепесток от соцветия черного гиацинта. Я лечу в обитель, путь в которую лежит через горлышко разбитой окровавленной бутылки. Тут пахнет кровью, нефтью и сулемой.
Я почти прибыл, я уже на берегу. Со сводов пещеры срываются капли и медленно-медленно падают в густую черную воду, отливающую обсидианом, образуя водяную паутину, похожую на длинные пальцы Тагира.
У меня нет сожалений. Знаю, виноват. Мой отец всегда говорил, что нельзя красть у друзей. За это я и поплатился. Да, я не безвинная жертва. В моём роду вообще не было безвинных жертв. Но теперь мне было так хорошо, так спокойно, ведь там меня ждали все, кто любил меня, и кого любил я. Они уже тянули ко мне свои руки.
Я слышу тихие всплески воды, и вот из глубины пещеры выплывает лодка, управляемая черной фигурой. Я знаю, это тот, для кого в древности мертвецам оставляли монеты на веках., И знаю, что бесплатно он меня в лодку не посадит.
Но я умен и изворотлив. Извлекаю из внутреннего кармана бумажник, который я украл у своего друга в последнее мгновение между жизнью и смертью. Я мастер своего дела, достойный лепесток родового черного гиацинта.