Сейчас закричат все подруги, друзья, усмехнутся эстеты:
зачем нам стихи про цемент? Позабыто все это.
Забыты уральский чугун и цементы, и гидроцентрали.
Мы всё оценили давно, и оплакали, и осмеяли.
Оплакали? Нет. Мы завод ни один не избыли.
Там так же темно и бело от космической пыли.
Там те же девчонки, уже каторжанки, еще хохотушки,
пылятся и любят, живут в общежитьях и свищут частушки:
«По Уралу, слышь, черепаху путешественник провез,
и подохла черепаха, подцепила силикоз!"
И теперь, когда этот цемент стал от легких моих отрываться,
и теперь, когда многих красивых и сильных людей не дозваться,
я поэму пишу и прощенья прошу за мои сантименты:
мне семнадцать, а я все бегу и бегу по цементу...
Комсомольцы
Много, много есть у молодости сил, хороших сил!
Нашей юностью кипучей комсомол руководил.
Чтобы трудностей ни капли не испытывал завод,
на разгрузку и погрузку комсомолия пойдет!
Пусть мороз вагоны реет, нас погода не берет,
заводской наш Вася Теркин в сердце жару поддает:
Эх, шлак, известняк,
был мой дедушка батрак,
я — веселый комсомолец,
выгружаю известняк!
Бюрократ, бюрократ,
ты ни в чем не виноват,
виноваты комсомольцы:
на морозе не горят!
У директора растрата,
не хватает на икру,
забери мою зарплату,
я без денег проживу.
Ходит, как Бубновый Туз,
вороватый профсоюз.
Может, волк его заест,
может, съезд КПСС.
Чтобы чести профсоюзной удостоен был завод,
после смены комсомолия и пляшет и поет.
И опять из-за кулис сыплет Вася-гармонист,
атакует наш Василий зарубежный танец твист:
Выходи, агитбригада
под названием «Цемент»,
покажи, как твист танцует
бесполезный элемент!
Чтоб здоровьем богатырским похвалялся наш завод,
на какие только старты комсомолец не пойдет!
А ночами в общежитии кипит учений труд:
нужен нам еще вечерний и заочный институт.
Нам платил свою стипендию степенный цемзавод,
свято веря, что учеба до греха не доведет.
Сироты
Теперь вспоминая цементный завод,
скажу, что-то много там было сирот.
Наш Дед, он на фронте был сыном полка,
оттуда и прозвище, наверняка.
Теперь ему было всего сорок лет,
но все его звали по-прежнему: Дед.
Осколком у Деда распорот живот,
но он говорил: «Смерть не любит сирот,
а любит сирот наш цементный завод!"
И дурочка Ольга, мальчишья истома,
из послевоенного Ольга детдома.
А Саша Зарубин! Все знают о том,
что премии он посылает в детдом.
А я! А Василий! А Эля! А Петр!
И всем нам отец — наш цементный завод.
Отец общежитий, пустого обеда,
и скромной зарплаты, и скромной одежды:
сироты, живите великой надеждой...
Но все-таки это поэма про Деда.
Дед
Дед про Энгельса, про Маркса
горячился-говорил,
и поэтому в бригаде
мало кто его любил:
опасались, что молотит
про политику не так,
если б так, то не электриком,
наверно б, был, чудак!
Дед в каптерке все советовал
нам Ленина читать,
мы кивали головами,
но старались помолчать:
кабы правильно бы Ленина
электрик понимал,
на цементном бы заводе
пыль в помоле не хлебал.
Господами звал начальство,
привередничал мужик,
а тогда у нас любили
укорачивать язык.
Недоволен, дескать, Родиной?
Казалось нам тогда,
что над Дедом обязательно
разъязвится беда.
Ольга
Говорят, что актеры влюбляются быстро и часто!
Говорят, и писатели часто меняют своих независимых жен!
Слух пошел по заводу, что электрик у нас размечтался и счастлив!
Про политику больше — ни слова, поскольку влюблен!
В эту дурочку Ольгу! Сиротку, девчонку с ребенком!
Машинистку цементных насосов! Ах, мать-перемать!
И пошла по цехам, эстакадам, конторам, каптеркам
распубличная эта веселая новость гулять.
— Шоколаду и сыру ей Дед покупает в столовой!
— Чай индийский для Ольги беспутной своей кипятит!
— Днем в насосной, как голуби, сядут на трубопровод,
а в ночное дежурство она у электриков спит!
Оля спит
На беспечных губах от цемента коростка,
на кудрявых ресницах цемент, будто снег,
Не взрослеет она, не умнеет, а просто
где-то надо работать, затем и явилась в наш цех.
И теперь у нее комнатушка в отдельном бараке.
Три барака у нас, почему-то их зоной зовут,
Говорят, тут предатели жили... наверное, враки!
Пусть теперь неприютные здесь обретают приют.
Оля спит.
Оле хочется жить, то есть ласково спать.
Спит преступно, себя доверяя пространству.
Дед просторы ее сторожит, как солдат,
так привыкший хранить молодое свое государство —
Для него государство — и этот несбывшийся сон,
этот сон заводской запоздалых подростков.
Ночь. Завод. Человек запыленный влюблен
в эти влажные губы в цементных коростках.
Оля спит.
И во сне Оля к маме умершей спешит.
Сон счастливый и сильный дрожит на кудрявых ресницах.
Ни детдом, ни завод и ни Дед, что на страже стоит,
ей пока что не снится.
Оля знает свою неприметную долю
и поэтому спит.
Мы
А цемент день и ночь пролетает пургою по трубам.
День и ночь над цементной пургою — рабочий народ.
Земляки поджимают презрительно губы.
Крематорий для них наш любимый цементный завод.
Вспоминаю опять нашей юности меты.
Это кто там бежит меж огромных печей и орет:
«Люди! В космос сейчас человек улетел на ракете!"
Это я вам кричу: печи, мельницы, склады,- завод,
Дед, и Саша Зарубин, Василий, и Эля, и Петр!
Это с наших цементов ракеты уходят на взлет.
Это мы, как цемент, племя послевоенных сирот.
Мы — подошва страны, мы — увы — не ракеты!
Вот мы ладим сегодня бригадою велосипеды.
Нам доверили их в магазине, подумайте! Так! Напрокат!
Мы летим на озера, бригадой летим на закат!
Слезы, искры в глазах, вдохновение,- юность в зените!
Счастье в наших руках. Эту бедность вы нам извините...
Дед помчался за нами, в нашу нищую, гордую долю,
на мопеде, на поезде, а наши песни и наше приволье,
у костров пропадал и на Ольгу глядел через пламя,
украшал ее ложе черемухой, ночью, цветами...
Товарищеский суд
Сегодня ветераны все при орденах.
Профорг, начальник цеха, равненье в мастерах.
Сидим мы прочно, как цемент, глаза — ни там, ни тут:
сегодня в красном уголке — товарищеский суд.
Наш Дед — женатый человек, отец троих детей.
Наш Дед пока что не ушел из семьи своей.
Но пишет нам его жена, что он грубит жене
и что подругу он нашел себе на стороне!
Для нас, конечно, не секрет, о чем сегодня речь,
мы просьбой Дедовой жены не можем пренебречь.
Вот справа — Оля, слева — Дед, я обращаюсь к ним:
— Давайте, братцы, по душам о вас поговорим.
У Деда хрустнули слегка в карманах кулаки,
под смуглой кожей, покраснев, скользнули желваки,
на пиджаке сверкнула зло Красная Звезда:
— Когда б не Ольга, ни за что я б не пришел сюда,
Страна сильна и велика, и мне не сотый год,
и я уже издалека видал ваш цемзавод!
Пошло-поехало... — Ты, Дед, не очень угрожай,
Ты нам пока, товарищам, за блуд свой отвечай!
— За блуд?!
Земли дитя немужнее, не пей с мужчиной чай!
В свои часы досужные его не привечай.
Он — бука, бука, пугало! Он — враг тебе, не друг.
Опакостится дружба соленым словом «блуд»!
Сама себе — отец и мать, дитю — отец и мать,
огнем взлетела Олечка в огне себя сжигать:
— Вы думали, что Олечка не порет и не шьет!
Вы думали, что Олечка заплачет-заревет!
Мне Дед отцом и братом был, неужто не понять?
Я без него не хуже вас сумела б сблудовать!
Я вас прощаю, ухожу, а уходя, скажу:
сегодня за Василия я замуж выхожу.
Перед судом он мне сказал: «Нельзя тебе одной!
Будь хоть сестрой, будь хоть женой, живи себе со мной!"
Вот видите, товарищи, и Оля не одна,
вы правильно, товарищи, надели ордена!
И Олечка Василия за рученьку взяла.
И Олечка Василия из цеха увела.
И что же значит все-таки в цементе слово «блуд»?!
Сидит в недоумении товарищеский суд.
Слезы
Дед рыдает в каптерке, гудит за стеною завод.
Замечаю впервые, что пыль мое горло дерет.
Это с цехом прощается нами простреленный Дед,
это просто на плечи ложится горячий цемент.
Не знаю, как в храмах, театрах, но здесь на великих заводах
не очень-то мы церемонны с рабочим народом.
Подумаешь, мастер! Война да тяжелые годы.
Легко расстаются с любым человеком заводы.
Но сердце в себе непостижную тайну несет,
когда, разрываясь и плача, родным называет завод...
Что же! Даже цемент от любви устает,
устает от ракет и театров, устает от заводов,
и тогда равнодушно он рекою в вагоны течет,
и уходят груженые годы.
Кто поддерживал нас в наши юные дни?
Говорили ль они, что устали?
И хватило б войны, но и после войны
не за нас ли они воевали?
Так же весел ли ты, как умерший наш Дед,
боевой, заводской Вася Теркин?
Так же ты справедлив? Справедлив или нет?
Даже в вечный цемент перетертый!
Отвечайте, и Вася, и Саша, и Эля, и Оля, и Петр!
Вы давно возглавляете этот цементный завод.
Сиротская песня
Кабы папеньку солдаты не убили,
кабы маменьку суды не сокрушили,
кабы гнев судьба сменила бы на милость,
я не плакала б теперь, а веселилась.
На железном да на каменном Урале
люди добрые работы мне давали.
Как невесте, подавали рукавицы:
будь, сиротка, ты ремесленной девицей.
На чужом дворе и хлебушек — чужбина.
В женихи заходит пьяный мужичина.
А чужие перемены и кручины
не расплачут моей доли лебединой.
Сколь работушка ни вьется, ни плетется,
не убавит моей бедности сиротской.
Не жалейте меня, люди, не учите,
на могилку материнскую сведите.
Где кончается судьбы моей дорога,
схороните меня, люди, ради бога.
Бог слезою надо мною обольется.
Бог избавит мою душу от сиротства.
Эпилог: Слава богу
Слава богу, что Оле с Василием дали квартиру.
Ох, не любит сиротам квартиры давать нагловатый профком!
Квартируем, живем, слава горькому миру,
даже ждем разрешенья построить Отеческий дом.
Слава богу, что сын не погиб у Василия с Олей.
Это ж наших сынов десять лет пережевывал Афганистан.
Оля сыну писала стихи, цепенея от страха и боли.
Слава патриотическим тем Материнским стихам.
Бог нам больше не дал. Если б наши отцы не погибли... Ах, если б
их голодные вдовы в могилы без нас не ушли,
мы б не стали цементом, мы б не пели сиротские песни,
может быть, на Урале тогда не цементы — ромашки цвели.