Дождливым августовским днём скорый поезд 168 Санкт-Петербург - Евпатория отошёл от перрона Московского вокзала. В грязном и душном плацкартном купе с полуразбитым внешним оконным стеклом ехала семья - муж с женой, оба лет сорока на вид и их сын, на вид лет десяти-одиннадцати.
Жена с потным и очень недовольным лицом постоянно отмахивалась газетой от двух круживших вокруг неё мух. Муж пытался читать Деловой Петербург, но, листая страницу за страницей, так и не смог найти в номере ни одного интересного для себя материала, тогда как внутри поезда все прочие назойливо предлагавшиеся торговцами издания были примерно втрое дороже, чем в вокзальном киоске, и, может быть, вследствие этого глава семейства заметно нервничал.
Один только мальчик, казалось, не обращал никакого внимания на внешние неудобства только что начавшейся для него вагонной жизни и не испытывал никакого дискомфорта. Он, прямо в кроссовках забравшись на верхнюю полку, увлечённо играл в Тетрис.
Минут через пять после отправления в купе, задыхаясь, ввалился ещё один пассажир с серым, советского ещё покроя, рюкзаком за спиной. Ему, как он сходу сообщил своим безрадостным соседям, пришлось чуть ли не на ходу вскакивать в последний вагон, чтобы успеть на поезд. Попутчик выглядел примерно ровесником супругов, впрочем, отличаясь своей более интеллигентной внешностью и наличием некоторого количества седых волос. Он был одет в изрядно застиранную спецовку - такие выдавали когда-то "бойцам" студенческих стройотрядов; его волосы были сильно взъерошены.
Отдышавшись и протерев запотевшие стёклышки своих очков, он, словно желая хоть как-то разрядить гнетущую вагонную атмосферу, предложил знакомиться:
- Виктор, работаю реставратором в Музее Современного Искусства.
- Павел, - нехотя откликнулся глава семейства, - менеджер небольшой торговой компании; а это - моя супруга Ира и сын Тетрис.
- Что, так и зовут? - недоумённо спросил Виктор.
- Да нет, это мы с матерью так его прозвали. Вон, видите? И так сутками! Думаю, теперь догадываетесь, за что мы его так, раздолбая, кличем, а так-то его Игорем звать.
Павел, немного повеселев, перехватил у Виктора инициативу по дальнейшему сближению попутных душ: через полминуты на столике уже стояло ноль-семь "Столичной". Виктор быстро достал из своего рюкзака начавшую уже слегка преть порезанную тонкими колечками варёную колбасу, а Павел - очень аппетитно выглядевшее сало. Тем временем его сын почему-то вдруг отложил в сторону свою электронную игрушку и стал осторожно, но внимательно рассматривать своего нежданно возникшего попутчика.
- Сестра из-под Ростова месяц назад привозила, сама делала, - не без явной гордости пояснил Павел. - Угощайся. Надеюсь, можно сразу на ты?
- Без проблем, конечно! - ответил, слегка улыбнувшись, Виктор. - Ребёнка к морю везёте, на детский курорт?
- Да, врач настоятельно рекомендовал найти такую возможность этим летом, еле наскребли вот денег... жаль, маловат он ещё, одного было не отправить, да и не к кому, родни-то в Крыму отродясь не водилось, - нехотя ответил Павел.
- А что, самим вам не хочется ехать?
Игорь тихо задремал на своей полке, подложив руку под голову. Его отец, украдкой взглянув на сына, ответил, заметно понизив голос:
- Нет конечно, Вить, мы уж сыты по горло этим сраным югом ещё со времён нашего с Ирой детства: у моря не протолкнуться, башка болит от жары, навязчивый советский сервис (думаю, и сейчас там ничего не изменилось). Цены там теперь, говорят, хуже заграничных - на кавказском берегу чуть дешевле везде, кроме как в Сочи, но там народищу ещё больше - да и само море загажено так, что караул... Жаль, сейчас нужны визы и всякая такая хуйня, а то бы мы лучше на Рижское взморье махнули, как когда-то, правда, Ириш? - Ира молча кивнула, пытаясь что-то разглядеть за полуразбитым стеклом вагонного окна. - А ты тоже в Крым?
- Да нет, Бог миловал; я в Бологом выхожу и на автобус, там ехать ещё около тридцати километров, потом часок-полтора пешком по лесу...
- Везёт же некоторым: только на выходные, воздухом подышишь и до костей не прожаришься... В Бологое, кстати, как на стоянке из поезда выйдешь подышать - всегда намного прохладнее, чем вокруг, даже в июле: местные говорят, это потому, что низина там, и озёра кругом. Вода, кстати, там чистая... Не трястись больше суток в духоте в этой... Родня у тебя в тех краях?
- Нет, там сейчас что-то отдалённо напоминающее... что-то вроде молодёжного туристского лагеря неподалёку, вот и решил я там weekend провести... В общем, подробно это всё довольно долго объяснять.
- Паша, ты меня извини (водочки ещё ёбнешь?), но ты уже не производишь впечатления молодого человека, и вдруг этот лагерь...
- Ещё, пожалуй что, ёбну... только вот щас остальную закусь достану... а насчёт молодости... во-первых, там не только молодёжь, а во-вторых, я глубоко убеждён, что не годы человека старят, и даже не усталость от жизни, не стрессы и всякие там вредные привычки, а внутренняя цивильность, что ли...
- Ну, ты, это, при женщинах и детях так не выражайся! - добродушно пошутил Павел. - Какая такая цивильность? То есть это гражданственность, что ли? Или законопослушность?
- Нет, это скорее... я извиняюсь, конечно, за столь специальные термины... в общем, это слово из молодёжной, опять-таки, субкультуры...
Виктор начал сильно жалеть о том, что стал незаметно сводить общение с совершенно, в общем-то, незнакомыми ему людьми к столь специфичной теме. Однако теперь-то уже, подумал он, придётся, что называется, доиграть партию.
- Под внутренне цивильным человеком я бы понимал того, кто не просто живёт, как все, то есть обывателя, но который ещё и мыслит, как все... при этом, я не знаю, он может быть даже видным и заслуженным учёным, к примеру, то есть дело не в этом... По большому счёту, это всё не я придумал: есть целая теория, во многом перекликающаяся с буддийской философией...
- Ты закуси ещё достать хотел, Витя, забыл уже? Давай, доставай. раскладывай и наебнём ещё по чарочке, а то давно нолито, да уж выдохлось почти... В общем, Вить, я тебя примерно понял, что ты сказать хочешь. Только вот уловил я в твоих словах какой-то еле заметный намёк, что и мы с Ирой относимся к энтим, блядь, ци-ввильным. Я не прав?
- Ну, я ведь вас совсем не знаю ещё, так что не вправе делать таких выводов, а потом, - Виктор слегка покраснел, возникла неловкая пауза, и он сделал вид, что ненадолго задумался, - нет, я бы не относил вас к цивилам уже потому, например, что для вас даже сама идея такой поездки - скорее наказание, чем предвкушение отдыха. А посмотрите, с какими, наоборот, довольными рожами, - с этими словами Виктор понизил голос почти до шёпота, наклонясь поближе к Павлу, - ваши попутчики по вагону катят с вами в своё далеко-и-жарко! А ведь какого, казалось бы, рожна? Месяца два, вплоть до последних дней, в Питере держался тридцатник, даже по ночам, впервые за много лет не только Нева, но и залив прогрелся вполне сносно... что бы им, к примеру, в Сестрорецк было не двинуть, не тратить кучу денег, не унижаться на границе перед нашей и хохлятской таможнями, да в Крыму перед мусорами их? Так нет ведь, туда же... Впрочем, не наше это дело.
- Да, Господь с ними... А что, Витёк, нравится тебе твоя работа? Поди творческая, не то, что у меня - бумажками и чужими кредитками шуршать всю жизнь да по чужим конторам мотаться? Знаешь, раньше, лет пятнадцать-двадцать назад, ещё когда на Кировском работал на автокаре, тоже ведь было не ахти что, но и то так тоскливо не было... А потом, в 92-м, пошло-поехало: летом одно место, осенью другое, тут не платят, там начальник - ослоёб, заочный экономический, все тогда в эту сферу как ошпаренные ломанулись, а там туда-сюда, хуё-моё... Твоё здоровье, ебёныть!
- Спасибо. За вас за всех!
Они быстро осушили свои очередные два по сто. Закусив, Виктор начал обстоятельно, неторопливо отвечать на вопрос своего собеседника:
- В общем, да, у меня-то работа ничего, хотя любая работа со временем, мягко выражаясь, приедается в той или иной степени... Но, по крайней мере, ты, наверное, удивишься, только когда я работал в Эрмитаже, тоже реставратором, мне всё это очень быстро перестало нравиться, я уж вообще пожалел было, что такую профессию себе выбрал... А потом открылся наш Музей, ну, меня туда и переманили, там как-то поразнообразнее заказы, и старых дев вокруг поменьше, кстати. К тому же, Паш, вот ведь какая штука: в нашем Музее мне платят втрое больше, чем платили в Эрмитаже, да и премии не раз в году, поэтому, когда об этом вовремя вспомнишь, то и на нудность и монотонность внутренне роптать перестаёшь. Мы ведь на штатовских грантах там сидим, благодаренье Господу!
- Да, я вот гляжу, ты и значок с их флагом нацепил. Начальство заставило?
- Ой, Павлуха, что ты, мы же не в их консульстве работаем! Это я так, чтобы просто позлить наших ебучих патриотов...
- Ну, что ж, и то дело... Кстати, а что вам-то реставрировать? У вас же современное искусство! Или оно тоже всё типа хрущёвских пятиэтажек - сорок лет пожил и на снос?
- Нет, Паша, не в этом дело... ууу, под сало хорошо пошло... как это, в том анекдоте, помнишь? "Якiй же в'етнамовец сало нэ iст?"... не в этом дело. Просто "современному" искусству бывает и сто лет, и сто двадцать. Причём это не только картины - что, например, могло бы быть проще реставрации Чёрного Квадрата, только что, кстати, выкупленного одним олигархом для Эрмитажа? - но это могут быть и всякие шизоидные металлические и пластиковые конструкции, которые имеют свойство ломаться со временем, возня с ними порой страшно заёбывает, ну и так далее... Так что современность, Паш, - вещь очень условная. А это, кстати, порождает массу недоразумений: мне лично доводилось спорить с представителями нашей "продвинутой" молодёжи, считавшими, что Поллок и Малевич с Кандинским, например, - наши живые и здоровые современники. Я вот и подумал, а как же тогда быть с непродвинутой молодёжью?
- Ну, Вить, это ты того... хуй бы с ним, с молодняком, что за снобизм вообще? Я так вот просто об этих господах не знаю ничего - и жив как-то всё ещё! А вот насчёт зарплаты - больная тема, дальше некуда! Я вот, когда с Кировского уходить пришлось, думал, ну, ладно, хоть со временем получать существенно больше стану и вовремя... Во! Накось! Отсоси и выкуси! Забыл, мудило, в какой стране живу; вернее, вынужден жить, куда на хуй денешься! Тут, правда, додик один из Москвы, командировочный, приезжал в контору нашу, выпили мы с ним в перерыв, так оказалось, он у себя в Москве за ту же работу в пять раз больший оклад получает! И он ведь там далеко-о не один такой...
Павел поморщился и продолжил:
- Зажрались там у себя, пидарасы, посреди всеобщей бедности вокруг! Ээ, да что говорить! Ну, поехали ещё, Витёк, чтоб у тебя хоть всё благополучно было!
- Благодарствуй, Паш, и тебе того же, - ответил Виктор. Они выпили, почти совсем синхронно крякнули. - Вообще, ты всё, конечно, верно говоришь, я под этим и сам подписаться готов, но человек-то, - Виктор вдруг почувствовал резкий прилив опьянения, - человек-то, это... он всё-таки оптимист по природе своей!
- Оптимист, как же! - внезапно подала голос Ира со своей лежанки на верхней полке. - Только килограммы набираешь, и все думают, что это ты зажралась, и никому ничего не докажешь, что это из-за мучного, потому что мучное-то хоть по карману!
- Ну, я сам так жил много лет, да и сейчас, как видите, не в СВ езжу, - смущённо отреагировал на столь внезапно прозвучавшую реплику Виктор. - Только всё равно как-то чаще хорошо на душе было - может, помоложе был просто, но, скорее всего, потому, что не считал вопрос продуктов и промтоваров таким уж важным для себя. - Он помолчал немного, затем продолжил:
- Привык как-то больше внутренним миром жить, что ли, стараться не привязываться ни к чему до помрачения в мозгах... Хотя, не буду лукавить, Ир, когда видишь на развале какой-нибудь нужный тебе альбом с репродукциями - за 700 рублей, или компакт-диск с музыкой Бартока или позднего Стравинского - за 450, то такая тоска находит, что хоть удавись. Один раз даже попытался торговаться, как в юности на ташкентском базаре... Как вспомню, смешно становится!
- Эх, Витя-титя! Смешно ему! - с горечью в голосе отвечала Ира. - А я уж и не помню даже, когда смеялась-то не по-злому в последний раз! Господи, как же всё это надоело, просто-таки до смерти - ни в сказке сказать, ни пером описать! На работу не берут, говорят, во-первых, баба, во-вторых, старая уже (стаа-рая... хуярая, всего-то пятый десяток!), дома бесконечная Санта-Барбара, только без романтики. Вот я и стала такой серой, это живя-то посреди культурного люда, а не где-нибудь в Тосно или в Любани, например, среди пьяни одной, как одна подруга моя (кстати, проезжаем Тосно, вроде). Всё денег требует... хоть вообще не выходи из дому! Да, в общем, я и так почти не выхожу, а как выйдешь - красотища-то какая, деревья старые, раскидистые, набережные ужом извиваются, купол Исаакия вдали на солнышке позолотой блестит... Неужели, думаю, я и вправду живу здесь? Даже стыдно становится, что такая домоседка. А минут десять всего погуляешь - трах-бах, ста рублей мужниных как не бывало! Соблазнов-то сколько, а о крупных я уж и молчу! Пашка приходит с работы вечером, ругает меня за растраты; и вот я опять дома сижу, только в продуктовый на первый этаж спускаюсь время от времени... Да сын растёт, страшно за него - они щас все на наркоте торчат через одного, так и я боюсь не уследить... А к восемнадцати поближе и спрятать-то его негде будет, если не поступит или девку не найдёт себе, от этих всех бесконечных... то Афган-хуеган, то Чечня-мудотня... Знала бы - не рожала б вовсе... Хорошо, что задремал Игорёк мой, не слышит о себе мамкиных гадостей матерных, прости Господи!
После этих слов Ира, свесив босые ноги с верхней полки, отхлебнула воды из небольшой бутылочки, старательно вытерла платочком свой потный лоб и продолжила:
- Как же всё это надоело! И ведь, самое паршивое, никто в этой стране ничего не может с этим поделать. Кстати, знаешь, когда я билет сюда брала? Вот угадай с трёх раз!
Видя, что Виктор молчит, даже не пытаясь начать только что предложенную ему игру "в угадайки", Ира продолжила:
- За сорок четыре дня до отправления, во как! Продавать-то их за сорок пять начинают, так за сутки продажи уже почти все места разобрали! Я уж молчу о том, что почти четыре часа в матерящейся очередище отстояла... блядь, хуже, чем при совке всё! Ты уж прости меня, что я ругаюсь так...
После этих слов Ира, шурша своими трико, плотно обтягивающими нижнюю часть её грузного тела, неуклюже сползла с верхней полки, еле слышно попёрдывая.
- Вот ведь ты, Витюня, о людях как-то обо всех вокруг с издёвочкой-хуёвочкой, а я нет, я завидую по-хорошему им, что они отдыхать едут с хорошим настроением - пока с хорошим, по крайней мере - а я вот даже на минутку-то расслабиться не могу...
Павел, уже изрядно закосевший, казалось, не обращал на этот разговор никакого внимания, тупо и неподвижно глядя на опорожнённую наполовину бутылку.
- А ты, Ира, выпей с нами немного, вот и расслабишься! - нашёлся Виктор. - А то ты как-то сразу, как мы "бомбу" эту с супругом твоим уговаривать начали, наверх сиганула... У меня и закусить ещё найдётся - мне всё равно выходить скоро, закуска-то пропадёт, считай...
- Спасибо, мил человек, дома-то я бы, глядишь, и тяпнула для тонусу, так в такой духоте сразу, прошу прощения, блевать потянет, а сколько ещё ехать! Господи, как же всё это надоело, как она достала, такая жизнь, и ведь ничего, вроде бы, не поделаешь!
- Ну что ж, - тяжело вздохнув, промолвил Виктор, - надоело, так надоело!
Он встал и широко, насколько мог, открыл вагонное окно. Лежавшую на столике газету Павла с колбасными очистками сразу же сдуло на пол порывом ворвавшегося в купе ветра. Ира с Павлом оцепенело наблюдали за его действиями. Тетрис свесился со своей полки и непонимающе заморгал, разбуженный ворвавшимися в купе воздушными массами. Затем Виктор набрал в лёгкие побольше воздуха, высунул из окна обе руки и опустил их вниз, к железнодорожным рельсам, цепко ухватившись за что-то.
- Семёныч, помоги-ка мне, - крикнул он в лесопосадку за насыпью своему кроме него никому в купе не видимому собеседнику, - дюже тяжёлая! Ну, что ты копаешься там, как неродной? Давай скорее, я же выпрыгну сейчас, не видишь, что ли?
Через пару секунд, сильнее ухватившись за нижнюю часть деревянной картинной рамы, покрытую снаружи узорами в классическом стиле и специальным блестящим лаком, Виктор при помощи нехитрого атлетического трюка выпрыгнул из картины прямо на пол музейного зала.
Семёныч подстраховал его, а полсекунды спустя и изображавшую поездное купе большую картину, в момент прыжка Виктора сорвавшуюся уже с трёх из четырёх своих креплений и едва не упавшую на пол.
Затем рабочий медленно опустил картину на надраенный коричневый паркет, аккуратно прислонив её к выкрашенной бледно-голубой краской стене.
- Ну, чего, Виктор Самсоныч, куды её на хуй? - спросил он, отдышавшись. - Как обычно - в подвальный, в Вашу реставраторскую?