Виллерс Дженни : другие произведения.

Глава 8. Назови меня по имени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    И отведут тебя в место, где ты оставишь последнюю надежду.

8. Назови меня по имени.

  
   Для каждого человека есть своя страшная кара. Один боится больше всего боли, другой стекленеет при мысли о смерти, третий теряет голову, погружаясь по грудь в воду. Дил оказался еще слишком молод, чтобы сразу понять, чем обернется для него королевская кара.
   Участливый надсмотрщик, повинуясь ритуалу, втолкнул парнишку в открытое черное зево темницы. Грязный пол, у стен покрытый плесенью от извечной сырости, больно врезался в ладони и коленки с такой силой, что сын Лласара чуть не ткнулся в него лицом. За мальчишкой полетели вслед и его куртка и сапоги. Похоже, в этом каменном мешке давно никого не содержали. Влажный, неприятный затхлый запах ударил в нос. Дил поморщился, сел, внимательно вглядываясь в окружающую темноту. Здесь, в подземельях, царила Ее Величество Тень. Лишь над захлопнувшейся дверью через узкие щели на потолок падали отблески неровного света горящего снаружи факела. Чувства менестреля просыпались одно за другим, глаза нашли свет, а уши услышали звук текущей воды.
   - Что же, - тихо сам себе произнес мальчишка, - не так это и страшно...
   О том, что ему придется провести тут не один солнцеоборот, Дил старался не вспоминать. Время сейчас казалось нереальным. Повинуясь любопытству, которое даже тут не оставляло его, бывший оруженосец Кедрика поднялся на ноги и пошел, выставив руки. Стена возникла как-то внезапно быстро. Она, как и всё тут, каменисто и влажно толкнулась в ладони. Дила окружил абсолютный мир темноты и камня, так подходящий для очень страшного слова -- ЗАБВЕНИЕ.
   В сознание словно черви начали вползать страшные мысли, они сплетались в отвратительно жуткий копошащийся и извивающийся клубок. Дил стиснул зубы, поднялся и пошел вдоль стены, заставляя себя не думать ни о чем. Руки нервно скользили по камням стены, ощупывая каждый из них. Вот пальцы попадают под тонкую струйку ледяной воды, а босая нога соскальзывает в небольшое отверстие в полу, заканчивающееся решеткой. Вода сочится по стене и убегает куда-то еще ниже сквозь решетку. Менестрель едва смог дотянуться до маленького отверстия, из которого струится вода. Ободок металла обжог руку.
   Дил медленно пошел дальше. Всего четыре шага от одной стены до другой. Квадрат темницы выверен удивительно точно. Массивная дверь закрывает вход, три узких щели виднеются как раз над ней. Дил провел рукой, окованная металлом тяжелая деревянная дверь закрывала путь к свободе. Два небольших оконца, одно внизу, другое вверху, оба закрывали крепкие дверцы, подогнанные так хорошо, что не заметно было даже щелей в соединениях. Мальчишка со вздохом отошел от двери, подобрал вещи, сотрясаясь, натянул куртку и сапоги Сохта. Здесь никакая одежда не грела.
   Небольшое оконце вверху приоткрылось, за ним показалось грубое лицо тюремщика.
   - Отойди к стене, - хрипло приказал он.
   Менестрель не двинулся с места.
   - Слушай, парень, я ведь могу и ничего не делать, мне-то все равно... Хочешь так спи, на голом камне. Скорее помрешь, мне меньше работы будет.
   Дил не хотел ни умирать, ни спать на голом полу, потому отошел к стене и сел, откинувшись на нее. Тюремщик молча захлопнул оконце и отодвинул гулко заскрежетавший засов. Мальчишка смотрел на этого уже не молодого, крупного мужчину изучающе. Не было в нем ни злобы, ни презрения, только усталое недовольство.
   Тюремщик молча вошёл, всем своим большим телом закрывая почти полностью массивную дверь. Как крупный странный зверь, неуклюже стоящий на задних лапах. Он тяжело сделал пару шагов, кинул охапку сухой травы в относительно сухой угол. Вытер трехпалой крупной рукой пот и посмотрел на мальчишку:
   - Ну, чего уставился? - хрипло спросил он.
   - Ничего, - пожал плечами пленник и отвел глаза. Не вызывал этот человек у мальчишки никакого отвращения, ему даже показалось, что и сам он принужден делать эту невеселую работу.
   - Свалился мне на голову, - проворчал громила, взглянул на Дила с какой-то жалостью и вышел, закрыв за собой массивную дверь на засов.
   Дил опять остался один в темноте. Он переместился на сухую траву, поудобнее сметя ее в одну кучу, потом встал на колени и упал в подстилку, прижимаясь к сухим и слегка колючим стебелькам. Терпко-горькие запахи ударили в нос, затуманили разум. Мальчишка как-то сразу почувствовал, что ужасно устал за эти дни, так сильно, что даже горе и страх не могут отогнать навязчивое желание спать. Ноги сами поползли коленями к груди. Дил свернулся клубком и погрузился в сон. Ароматы трав кутали мальчишку, словно мать дитя, унося прочь тревоги.
  
   Сын Лласара вновь сидел на чудном берегу. Лиловые цветы покрывали зелень травы, а за спиной возвышался округлыми стенами белый храм. Рядом с Дилом сидела эльфийка, погрузив босые ноги в мягкую траву. Цветы своими головками ластились к ее ступням, ветер играл волосами, то спутывая, то распутывая их. Эльфийка печально взглянула на притихшего Дила.
   - Ты вновь пришел сюда, - произнесла она. Солнце запустило солнечных зайчиков в золотые волосы хозяйки этого места, от чего она еще больше стала похожа на богиню.
   - Кто вы? - с трудом выдавил из себя мальчишка. Он боялся прямо смотреть на собеседницу, потому опустил голову и поглядывал на нее тайком, любуясь и восхищаясь ее неповторимой красотой.
   - Я хранительница храма - когда-то очень давно, еще задолго до великой войны, мой народ жил в этом мире, как и в некоторых других мирах.
   - А разве мир не один? - удивился Дил.
   - Нет, - едва заметно усмехнулась эльфийка, - их множество, но в каждый пускают не всякого.
   - А зачем нужно столько миров? - мальчик попытался представить себе это множество...
   - Чтобы существовала жизнь, - спокойно, как учитель, объясняла хранительница.
   - Но она может существовать и в одном мире, - пожал плечами Дил.
   Эльфийка улыбнулась, посмотрела внимательным взглядом прямо на менестреля. Мальчишка тут же вспыхнул краской, в животе прокатилась теплая волна и окрасила розовыми пятнами сперва тело, а потом и щеки. Перворожденная сделала вид, что не заметила этого, чтобы еще больше не смутить мальчишку.
   - Драконы, мой народ, боги, орки, тролли, маги, люди, разнообразные старшие и младшие народы: все они живут в предназначенных для них мирах, и каждый мир необходим, как и знания, которые эти народы несут. Память...
   - Наверное, я понял, - задумчиво произнес мальчишка, он оторвал взгляд от хозяйки и уставился в голубизну небес. Ему даже показалось, что он видит купол мира.
   - А теперь твой мир, мир людей, погибает, - грустно пропела златовласая дева, ее рука коснулась цветка, и тот наклонил головку к самой земле, - вы утратили знания, и скоро последний хранитель мира окажется потерян для вас.
   В голосе эльфийки звучала скорбь, от которой сжималось сердце.
   - Кто такой хранитель мира? - Дилу вдруг стало очень страшно, он почти видел, как рушится целый мир.
   - Это тот, кто поддерживает основы жизни, препятствует распространению зла, уничтожению. Его мудрость велика, он не добро и не зло, но от него зависит гармония мира и его крепость.
   - А разве у Шиндорина есть такой хранитель? - уже в который раз удивился менестрель.
   - Был...
   - И куда он делся?
   - Он погиб, защищая жизнь, в последней битве, - взгляд эльфийки стал мутным, ее прекрасное лицо побледнело.
   - Но ведь мир продолжает жить!
   - Да, для великих изменений время течет иначе...
   - Я не понимаю.
   - Гибель мира - это не гибель человека. Он умирает медленно, пустеет и гаснет. Забвение как болезнь поражает народ за народом, земли перестают рожать деревья и травы, гибнут звери, теряются и забываются навсегда знания. Большое зло поражает мир, словно разрастающаяся гноящаяся рана. Лишь малое зло необходимо миру для гармонии. Оно есть и в тебе...
   - Почему вы рассказываете мне все это? - чем больше менестрель говорил с хранительницей храма, тем страшнее ему становилось. Он не хотел ничего знать.
   - Потому что ты один из тех, кто может спасти мир или ускорить его гибель.
   Дил молча посмотрел на эльфийку. Он не верил собственным ушам и не хотел им верить. Только безумец захочет нести такой груз на своих плечах.
   - Почему я? - выдохнул он.
   - Это предначертано судьбой. Послушай, в разные времена, в разных мирах, разным посланцам приходилось нести судьбу мира. И каждый из них задавал этот вопрос: почему я? И каждый хоть раз сожалел о выборе судьбы. У тебя, как и у них, есть выбор. Ты можешь отказаться от пути, но тогда возможно этому миру уже никто не поможет.
   Дил посмотрел на хранительницу так, словно она была виновата в выборе судьбы. Та печально улыбнулась ему в ответ, провела тонкой рукой по спутавшимся волосам. Менестрель закусил губу и воткнулся подбородком в согнутые колени. Ему захотелось стать травой, цветком, деревом, кем угодно, только не нести свалившееся бремя.
   - Очень давно, - тихо произнесла эльфийка, - в другом мире, но очень похожем на Шиндорин, жил хоббит. Такого народа не существовало в твоем мире, Дил, они похожи на маленьких людей с большими мохнатыми ногами. Этого хоббита звали Фродо. Он со своим другом Сэмом прошел долгий и очень сложный путь, чтобы победить зло. Фродо не отличался ни особой смелостью, ни силой и ему многие помогали, но и ты не останешься один на пути... Запомни, судьба никогда не выбирает того, кто не в силах совершить предначертанное. Но принимать ли выбор судьбы - зависит лишь от самого избранного ею...
   - Но я не могу... - взвыл мальчишка, - я не могу!!!
   ...Солнечный мир треснул скорлупой и рассыпался. Менестрель вновь лежал на подстилке из сухой травы в холодной каменной клетке. И вроде все осталось то же, камень, темнота, он сам, но воздух словно сгустился и навалился всей своей громадой на грудь.
   - У меня еще есть выбор, - прошептал сам себе Дил, хотя прекрасно понимал, что на самом деле выбора у него нет. А еще страшнее стало сыну Лласара, когда он понял, что до него этот путь пытался пройти его отец.
   - Значит, судьба не выбирает того, кто не в силах справиться?! Так, да, Хранительница?! - выкрикнул мальчишка в темноту. - А как же мой отец?! И я не последний... не последний...
   Мальчишка сел, зажимая голову руками. Даже если он согласится спасать целый мир, то как он станет делать это? Он не знает, как делать это! А главное, он заперт в сырой темнице, как сказал король, навечно!
   - Тебе придется искать другого воина, - с какой-то злой радостью прошептал Дил, - другого... - повторил он, перекатывая слово воздушными шариками во рту. Сын Лласара откинулся на спину и долго молча смотрел в сгущенный мрак своей темницы. Он так много прошел, столько пережил. Он почти узнал тайну своего отца - и вот теперь отступит? А клятва? А Сохт? Сколько еще мир будет жить? И он позволит ему вот так погибнуть, даже не попробовав спасти?
  -- Но как? - возразил самому себе Дил вслух. - Как я выберусь?
   Щелчок открывающегося засова заставил мальчишку вздрогнуть. Нижнее окошко открылось и по полу скользнуло нечто длинное и тонкое.
   - На вот, сказали передать, - усмехнувшись, произнес из-за двери тюремщик и добавил, - и хорошо заплатили за просьбу.
   Окошко захлопнулось, замок скрежетнул стремясь обратно в пазы прямо в камне стены. Менестрель подошел и поднял передачу. Он долго ощупывал предмет, недоумевая, до рези в глазах всматривался через темноту. Ученик Кедрика не мог ошибиться, слишком много в последнее время он держал это в руках. Менестрель перехватил почти привычным движением за рукоять свой деревянный тренировочный клинок. Затупленное "острие" взметнулось вверх. Зачем он ему тут? Дилу стало гадко. Словно кто-то решил поиздеваться над ним. Кому вздумалось травить его?! Воспоминания о смерти рыцаря нахлынули шквалом, смели с ног, подняли ярость. Мальчишка стиснул зубы и приподнял верхнюю губу. Он уже размахнулся, чтобы кинуть бесполезную деревяшку о стену, но в последнее мгновение остановился, развернулся на пятках и направился к двери...
   Тюремщик, которого звали на родине Суртаг, а тут просто Сур, шел по узким коридорам тюрьмы. Он не принадлежал народу гордых конников. Его род шел из южного народа Бартов, желтого проклятого племени. Среди их женщин рождались такие как Айта: люди-птицы, а нравы отличались воинственностью и следованием жестким правилами. Очень давно, еще во время большого набега, Суртаг оказался в плену. Ему сохранили жизнь, но посадили в клетку. Долгие солнцеобороты он провел в той самой камере, где сидел сейчас Дил. День за днем, теряя надежду, он влачил свое существование. И вот спустя почти десяток солнцеоборотов, южанин получил милость от правителя Рактура. Старый тюремщик умер, и бывшему затворнику предложили заменить его. Некогда хороший настоящий воин был рад и этой возможности. Дважды в седьмицу ему дозволили выходить на белый свет, установили жалованье.
   Пока Сур сидел в темном и сыром подземелье, он думал, что, стоит ему обрести хоть малую свободу, он найдет способ вернуться в родные земли, но... Получив долгожданное, не смог уйти из тюрьмы. Серость камня въелась в кожу, сырой воздух вдыхался легче, чем свежий, тело обрюзгло, а желания обмельчали.
   Еще пару солнцеоборотов южанин стремился к давней мечте, пока не встретил торговца из родных земель. Мир, который он помнил, изменился. За время его заточения, Барты перестали нападать на земли северян, погрязли в торговле Тием (рабами обоих полов) и мелких распрях с соседями. Старому вояке все равно не нашлось бы места в этом новом мире. Всегда сытый, хоть и не лучшей пищей, под крышей и при деле, он смирился с судьбой.
   И теперь, увидав юного северянина, явно принадлежащего иному племени, чем конники, он вспомнил себя. Первое время всем кажется, что свобода возможна...
   ...Итак, в момент, когда Дил заколотил в запертую дверь, тюремщик обходил свои владения. Он не спрашивал, за что и почему в его подвалы бросают людей, дело хозяина тюрьмы содержать, а не спрашивать. Главное, чтобы не шумели и не пытались бежать... Суртаг недовольно сморщился, отчего его плоское круглое лицо стало напоминать помятую лепешку. Сложная система щелей позволяла слышать в одном конце тюрьмы то, что происходит в другом. Тюремщик давно к этому привык. Он, недовольно ворча, направился к камере, где сидел мальчишка.
  -- Чего шумишь? - сердито спросил Сур, подойдя к запертой двери.
  -- Кто? - зло выдохнул из-за преграды мальчишеский голос.
   Тюремщик грустно усмехнулся, если бы ему сделали такой подарок в тот момент, когда стены темницы давили со всех сторон, то от палки не осталось бы даже щепок.
  -- Он назвал себя Сохтом и заплатил полновесными золотыми монетами.
  -- Что? - Дил ошеломленно смотрел на палку. Сохт приходил в тюрьму... Он знает, что менестрель тут, он чего-то ждет от него, но чего? Зачем ему бесполезная деревяшка? Неужели седовласый воин решил, что мальчишка выберется сам из западни? - Он что-то сказал? - много тише спросил Дил.
  -- Он сказал, что время слишком дорого, чтобы терять его бездумно.
  -- Я не понимаю... - менестрель стоял растеряно перед закрытой дверью, ощущая себя глупым слепым щенком.
  -- Это не мое дело, - отозвался тюремщик, - главное не шуми и не вздумай напасть на меня с этой палкой, а не то я сверну твою тощую шею и скажу, что ты пытался бежать. Сиди тихо, северянин, и не зли меня, иначе я превращу твою жизнь в постоянную муку! Понял?
  -- Понял... - эхом отозвался менестрель, его не волновали угрозы тюремщика. Сейчас его тревожил только один вопрос: чего ждет от него Сохт?
  
  

* * *

   В полутемной зале таверны за столом сидели мрачный Нафр Ламбаред и седовласый воин с длинным шрамом на руке. Они оба молча попивали горький пенный напиток из семян черного дуба. В небольшие окна стучал дождь, в воздуховодных щелях подвывал ветер. Последние посетители спешили по домам и комнатам до начала запретного времени. Хозяин лениво натирал уже давно чистую большую кружку. Потрескивал дыша теплом круглый, похожий на трубу со щелями, камин.
  -- Это я виноват, - тихим больным голосом прервал молчание Нафр, зарычал и ударил кулаком по столу с такой силой, что тот скрипнул. - Я должен был остановить мальчишку, это не его дело... Не его земля! - хозяин пристально посмотрел на воинов, не смотря на свой невозмутимый и спокойно-ленивый вид он весь превратился в слух, даже уши словно бы заострились.
  -- Теперь не имеет значения, кто виноват, мой друг, - спокойно отозвался Сохт, он бросил острый взгляд на любопытного слухача, и тот съежился, засуетился и исчез за задней дверью. Только тогда седовласый продолжил, - мы должны решить, как исправить случившееся, пока еще не слишком поздно...
  -- Ты думаешь, они уже приходили к нему? - Нафр обвел взглядом совсем опустевшую комнату, словно ожидал увидеть в тенях и щелях ее любопытные глаза и уши, сделал большой глоток пенного напитка.
  -- Приходили, - кивнул Сохт, - невозмутимость сестер Соллосе можно объяснить только этим, но согласия он еще не дал, значит, у нас есть немного времени.
  -- Что толку от него? Сын Лласара слишком юн, чтобы противостоять их силе там, где у него нет защиты. Ты сам знаешь, как темные жрицы могут хорошо убеждать. - Лоб кузнеца Ламбареда сморщился, голос охрип. Он чувствовал свою вину перед мальчишкой, но, случись все снова, понимал, что опять поступил бы также. Ибо у человека самое уязвимое место - это его звезда и любовь к родным. И от этого понимания становилось еще тяжелее. Нафр сделал большой глоток черного пузырящегося напитка, зажмурил глаза и с тяжелым вздохом продолжил. - Вспомни, сам Лласар был много старше, когда жрицы предложили ему иной путь. Да и тебе к тому времени уже исполнилось двадцать солнцеоборотов! А Дил... - он мальчишка, пусть сильный и смелый, но мальчишка, горячая голова, - больше даже себе, нежели старому другу объяснял Нафр. Косой дождь яростнее забарабанил по окнам, подражая стуку сердец.
  -- Не нужно его недооценивать, - успокаивающе положил руку на плече собеседника седовласый, - я передал ему цель, надеюсь, он поймет ее смысл. Хотя, конечно же, наделает глупостей.
  -- Даже если и так, сколько потребуется времени, чтобы мальчишка начал терять голову? А если жрицы начнут наведываться к нему достаточно часто, чтобы сломать его волю?
  -- Не станут... У темных сейчас большие проблемы. Наш юный менестрель даже сам наверное не понял, что совершил. И это и хорошо и плохо в то же время. Быстро спасти мальца из подземелья нам не удастся, мой друг, как бы я и ты этого не хотели. Но мы должны оградить сына Лласара от другой опасности.
  -- Ты имеешь в виду советника?
  -- Именно!
  -- Значит, мне не показалось, жрицы ведут свою игру, а Нор свою? - Ламберед обхватил подбородок своей большой рукой и свел брови, вспоминая, увиденное им в тронном зале.
  -- Скорее до появления мальчишки их интересы совпадали, но теперь, думается, Нор постарается завладеть Дилом до того, как сестры получат на него полные права, - произнося эти слова, седовласый воин бесшумно поднялся на ноги, по-кошачьи мягко проструился до задней двери и резко открыл ее. Нечто крупное и тяжелое, ругаясь, покатилось по дощатому полу, производя немало шума. Сохт молча шагнул за крепкую дверь, несколько мгновений в таверне стояла напряженная тишина, а потом визгливый от страха голос хозяина клятвенно уверял седовласого воина, что не слышал ни единого слова, так как глуховат с раннего детства и вообще плохо понимает акцент уважаемого гостя. Тихий и спокойный голос Сохта прервал ненадолго оправдания слухача, а потом тот завыл с новой силой, клянясь всеми возможными богами, что ни единое слово не покинет этих стен.
   Также бесшумно в дверях вновь появился седой воин, он невозмутимо улыбнулся другу и вновь сел за стол. Оба мужчины более не говорили о важных делах, они молча допили все, что оставалось и удалились в свои комнаты. Закончилось время деяний, началось куда более трудное время ожидания...
  
  

* * *

  
   Сквозь холод, от которого в долгих своих путешествиях Дил уже успел отвыкнуть, сквозь сырой тяжелый воздух мальчик ощущал текущее через узкие щели теплое дуновение. Он жадно тянулся к этому робкому теплу, чтобы хоть чуточку согреть заледеневшие пальцы. В этом месте время текло совсем иначе, ни света дня, ни гулкой сумеречной темноты лунной ночи, не дождя или ветра - все поглощали каменные стены. Дни менестрель считал по приносимым объедкам. Тюремщик ни разу не отпер дверей, с того момента, как тренировочный меч оказался в руках у оруженосца Кедрика. Но изо дня в день мальчишка ждал удобного случая, тщательно продумывая каждый свой шаг. Он должен попытаться выбраться сам, иначе зачем Сохт передавал ему подарок. Сухая трава, которую Сур принес в первый день, давно пропиталась влагой, но Дил продолжал спать на ней, потому что на голом камне его преследовали кошмары, а еле ощутимый аромат подстилки отгонял их прочь.
   Когда чего-то ждешь, дни наполняются смыслом, уныние не успевает поглотить естество, отнимая последние силы. Чтобы скоротать долгое ожидание, ученик рыцаря упражнялся со своим деревянным мечом, его усердию позавидовал бы любой оруженосец. Тренировки спасали и от холода. Пошла уже третья седьмица, а от Сохта и Ламбареда не пришло ни единой вести.
   Еще с пробуждения Дил почувствовал, что сегодня что-то должно произойти - это выражалось в неприятном сосущем ощущении под лопаткой. Менестрель поежился, пристально посмотрел на мерцание света в щелях над дверью. Дил ждал, когда придет тюремщик и принесет его скудный завтрак, но тюремщик не пришел... Не пришел он и днем, хотя мальчишка ясно слышал его тяжелую поступь несколько раз за дверью. Ну что же, сыну Лласара было не привыкать к голоду, а лучший способ борьбы с ним - усталость. Дил поднял привычным движением деревянный меч, и руки, уже сотни раз проделавшие уколы, удары и блоки, взялись за дело. Менестрель потерял счет времени, а тело начало предательски подрагивать от усталости, когда за толстой дверью послышались тяжелые шаги тюремщика и почти не слышные еще кого-то. Засов заскрежетал, в верхнем оконце показалось вечно недовольное лицо Суртага.
   - Положи палку и толкни ее к стене, - приказал тюремщик.
   - Зачем? - не меняя боевой позиции с выставленным мечом, спросил Дил.
   - Сказано, убери палку, значит убери, много чести тебе объяснять.
   Менестрель даже не пошевелился, он смотрел на перечерченное решеткой лицо мужчины, и глаза его недобро сверкали.
   - Успокойся, мальчик, - послышался за дверями чем-то знакомый голос. Он проникал в голову и ослаблял. Руки Дила сами по себе опустились, меч выскользнул из вмиг ослабевших пальцев. Сын Лласара не видел говорившего, но сразу же узнал его - советник!
   - Вот и молодец, - усмехнулся голос, - а теперь отойди к стене, чтобы уважаемый Сур мог заковать тебя.
   - Нет, - борясь с почти неодолимым желанием, выполнить сказанное, прорычал мальчишка.
   - А ну делай, что сказано, - грозно крикнул тюремщик, - а не то пожалеешь, что вылез из грязного чрева своей матери.
   Дилу очень хотелось броситься сейчас на обидчика и вырвать его гнусный язык за эти слова, но вместо этого он, играя желваками, отошел к дальней стене. Крепкие засовы со скрежетом поползли в пазах и дверь распахнулась. Первым в нее ввалился громила, громыхая цепями, на нем была простая крепкая рубаха, подпоясанная кожаным ремнем, а за ним появилась фигура в белом балахоне с капюшоном на лице. Дил молнией кинулся на Сура, подскочил, ударяя тюремщика в грудину, чтобы выбить дух. Суртаг закашлялся, глаза его выпучились от удивления и боли. Такой прыти от мальца он не ожидал. И возможно менестрель обрел бы свободу, но фигура в белом спокойно и властно положила руку на плечо мальчишки, а потом пальцы железным захватом сжались у основания шеи.
   Боль пробила плечо, рука в мгновение онемела, ноги Дила подкосились, перед глазами замелькали черные мошки, он взвыл от неожиданности и свалился к ногам советника. А тем временем Сур уже пришел в себя. Он хотел проучить глупого мальчишку, но Нор запрещающе мотнул головой. Сопя от злости, громила сцепил крепкие кандалы на запястьях пленника, бесцеремонно подтащил его по камням к стене и всунул штырь в отверстие, из которого текла вода. Что-то щелкнуло внутри отверстия, цепь натянулась, вынуждая мальчишку поднять руку вверх.
   - Готово, - все еще хрипло и зло произнес тюремщик.
   Фигура в капюшоне кивнула и жестом приказала стражу покинуть камеру. Когда тяжелая дверь вновь захлопнулась за Суртагом, Нор скинул капюшон с лица. Менестрель заметил свежий ожог на шее советника.
   - Ты пришел убить меня? - спросил мальчишка. Он понимал, что в нынешнем положении не сможет защититься от этого человека, даже если тот захочет придушить его, как глупого котенка.
   - Зачем мне это, мальчик? В тронном зале я потерял самообладание, но теперь все сложилось даже лучше, чем я предполагал, - с интересом разглядывая сына Лласара, ответил правая рука рактурского властителя.
   - Тогда зачем? - Дил ощущал отвращение к этому человеку, даже страх перед ним пропал.
   - Мне интересно, сын Лласара. Надо же, сперва отец, а теперь сын. Но мне кажется, жрицы Куралона просчитались с тобой, - Нор смотрел оценивающе, так, как смотрят, покупая охотничьего пса.
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь, предатель.
   Советник весело рассмеялся. Он протянул руку и стер грязь с лица мальчишки. Дил дернулся, вжался в холодный камень, только бы избежать прикосновения этой гладкой чистой руки. Озноб отвращения пробежал по телу менестреля.
   - Какой ты смелый, а главное, какой ты глупый! Вовремя жрицы отравили Кедрика, он действительно мог бы вбить в твою неразумную голову много чего полезного. Но с другой стороны, они сильно рискуют, я ведь тоже могу сделать свой ход. - Нор взял Дила за подбородок и заглянул ему в глаза. - Например, заклеймить тебя как слугу Саенто, и по закону ты будешь принадлежать мне. Ты знаешь, из любого можно сделать послушного слугу. Для этого даже не нужно обладать умением убеждать. Достаточно нащупать слабое место, как у нафра Ламбареда.
   - Что ты с ним сделал? - дернулся менестрель, сжимая кулаки.
   - Ничего, он мне не интересен, - безразлично отозвался Нор, отпуская мальчишку. - Мне не нужны армии тупоголовых рыцарей, воинов, слуг. Они нужны королю. Мне нужно только то, что они приносят с собой: богатство. На юге за коней из Рактура платят полновесными золотыми драхмами, а тот, кто приведет целый табун, станет богаче любого правителя. Я вижу, ты разочарован, мальчик. Но дай-ка я разочарую тебя еще сильнее. Это не я пришел к светлому Дунланду, это он пришел ко мне. Зло проще и спокойнее делать чужими руками. А тот, кто хочет больше власти, получит ее, и не важно, каким путем.
   - Ты лжешь... Я видел Дунланда, он одурманен тобой и жрицами.
   - Наивный. Кто приказал пробить бойницы в сторону своих земель? Кто позволил темным построить в каждом, даже самом малом городишке, свои храмы? Кто? Дунланд! У короля и его королевы всего одна дочь, а девочка не может править по законам Рактура. Значит, власть придется передать кому-то другому. Что ж, светлый не так и светел в своих мыслях. Ходить в королях Дунланду осталось немного, если его изуродованная женушка не принесет ему мальчика. И кто, как ты думаешь, пойдет против древних законов? Стражники? Рыцари? Нет, пойдут слуги Саенто, этот бестолковый скот. Они будут брать город за городом не умением, но числом и злобой. Что, мальчик, мир не так уж и прост, как ты думал? А вот теперь подумай и еще об одном: сколько ты сможешь провести тут взаперти, пока разум твой не откажет тебе? Ты ошибся с выбором врага, менестрель, и теперь заплатишь каждым своим днем. Мне тебя даже немного жаль... ты мог бы вырасти в хорошего охотничьего пса, но... - советник задумчиво изучал сына Лласара, так и не завершив фразы.
   Дил тоже молчал. Нор произнес вслух те самые страшные мысли, которые день за днем мальчик гнал от себя. В самой глубине души юный певец надеялся, что нафру удастся убедить короля освободить его. Но сейчас эта надежда таяла, как льдинка на горячей ладони. Если все так, как говорит советник, то Дунланду никогда не освободить его. Страшное слово "вечность" начало обретать ужасающую реальность. Эти каменные стены, пронизывающий до самых костей холод, темнота и ОДИНОЧЕСТВО - все, что ждет его до конца дней. Лицо мальчишки так ярко отразило его мысли, что Нор улыбнулся.
   - Совсем скоро, - тихо сказал он, - ты перестанешь надеяться, как некогда Сур и тогда перед тобой встанет выбор: смириться или попытаться умереть. Ты хочешь умереть, мальчик?
   - Нет, - еле слышно выдохнул Дил, он кожей чувствовал собственный ужас, волосы встали дыбом на всем теле. Голос советника приобрел особую силу, воля сына Лласара гасла, стены закачались так, что мальчишку замутило. Он судорожно вдохнул затхлый воздух, закашлялся, выдохнул со стоном.
   - Скоро ты будешь мечтать о смерти, мальчик, но я не подарю ее тебе. Ты сгниешь здесь и никто, слышишь, никто не вспомнит твоего имени. Тебя забудут, как множество иных, как твоего глупого отца Лласара...
   - Это неправда... - простонал мальчишка.
   - Тебя уже забыли, тебя уже нет, ты пустота...
   У Дила перехватило горло. Беспомощность - единственное, что он сейчас ощущал. А для воина, пусть ещё совсем молодого, нет более страшного чувства. Подбородок менестреля дрогнул, и от уголка глаза к подбородку по грязной щеке пробежала слеза, прочертив влажную линию.
   Нор улыбнулся, он спокойно выпрямился и, позвав тюремщика по имени, встал у двери.
   Скрежет засовов Дил еще долго слышал в своих ушах, а еще он слышал свой собственный вой. Этот вой рождался в самом центре груди пламенеющим сгустком настоящего отчаянья, причиняя боль. Жидким огнем тек по его гортани и вырывался сквозь крепко сжатые зубы.
   Ледяные струйки молниями скользили по спине и плечам мальчишки, он промок и не чувствовал собственных рук. С момента, как ушёл враг, прошло совсем чуть-чуть времени. Солнце за стенами тюрьмы покатилось за дальний лесок, второпях отбрасывая последние огненные всполохи на небо. Дил так и сидел с поднятыми руками, прикованный к камню, но казалось, это ничуть не трогает его. Вой угас в гортани вместе с желаниями и ощущениями собственного тела. Мальчишка растворялся в этом ненавистном мире, он отсутствующим взглядом уперся в пол и почти спал...
   ...А Сур молча проводил фигуру в белом балахоне до самого выхода из подземной тюрьмы. На пороге советник обернулся к тюремщику, в его руке блеснула серебряная монета.
   - Когда к менестрелю придут жрицы, ты не станешь говорить им о сегодняшнем дне.
   - Нас нельзя купить, темный, тебе ли это не знать... - отозвался южанин.
   Нор усмехнулся с таким презрением, что глаза тюремщика недобро засверкали.
   - Мне напомнить тебе, сшаархе (1), за что твой народ прокляли боги?
   - Я все помню... - с каменным лицом отозвался Суртаг. - Но это случилось очень давно, и мы целым народом каждый солнцеоборот платим за ошибку своего предка. И ты лучше меня знаешь это, харит (2).
   - Да, именно харит, причем один из самых беспощадных, не советую тебе со мной спорить... - с той же ухмылкой отозвался советник. - Возьми монету и будь послушным псом, как тебе и положено.
   - Я не скажу жрицам о том, что ты был тут, харит, потому что их я ненавижу больше, чем тебя... Одно не пойму, зачем вам так понадобился этот щенок.
   - Тебе не нужно знать, за что попадают сюда отступники, твое дело хорошо их сторожить, - с этими словами советник бросил монету на пол и, более не оборачиваясь, вышел из казематов.
   Тюремщик зло сплюнул, постоял немного на месте, но все же поднял монету. Этого должно было хватить, чтобы хорошо погулять в праздничный день, так зачем оставлять прочим такой подарок? Обида и ярость кипели в вояке, забывшем о том, что значит воевать. Пока тут не появился этот оборванец, никто не смел напоминать Суртагу его место. И пусть его не приняли, как своего, но и не унижали, называя псом или еще того хуже... Громила сощурился: мальчишка сейчас беззащитен, он не сможет мериться с ним ловкостью или силой, тем более, что сила явно на стороне юга. Тюремщик двинулся в сторону камеры Дила. Кто-то должен заплатить за оскорбление и, раз нельзя взять плату с оскорбившего, то долг оплатит тот, из-за кого оно нанесено. Сур не торопился, он не хотел забить заключенного насмерть, а такое могло случиться, пока внутри кипела ярость. Он хорошо слышал, как выл мальчишка, так воет загнанный зверь перед смертью. Тюремщик напрягся и ускорил шаг, уж не взял ли добычу харит? Если жрицы тоже интересуются северянином, то лучше пусть он живет до их прихода. Этих тварей в женском обличии огромный и сильный воин Суртаг боялся. При их появлении он старался поскорее скрыться. Несколько солнцеоборотов наблюдая за хранительницами темного культа, тюремщик понял, что они не кто иные, как воплощение брокхартов (3) на поверхности мира. Можно бороться с людьми, зверями и даже порождениями бесконечной ночи, но не с мертвыми Богами.
   Дверь распахнулась, впуская свет в камеру, который тут же закрыла собой большая фигура Сура. Мальчишка не поднял головы. Он сидел, как мертвец, и лишь едва заметное движение груди при дыхании показывало, что он еще жив. Южанин вытащил один факел из настенного кольца и вошел в камеру, закрыв за собой дверь. Он внимательно рассмотрел мальчишку. Никаких ран на теле отступника не было - это успокоило тюремщика и даже обрадовало. Он схватил паренька за волосы у самого лба и дернул вверх, заставляя того поднять голову. На лице Дила не дрогнул ни один мускул, мальчишка даже не смотрел на Суртага, скорее он смотрел сквозь него. Южанина это разозлило, он сильно пнул прикованного ногой в бок. И тот словно бы сломался на какое-то время, но потом вновь выпрямился. Ни звука не вырвалось из плотно сомкнутых губ, только резкий выдох и вновь тишина. Тюремщик помрачнел, он видел уже такое, когда на празднике на площадь вышли слуги саенто. Две женщины, совсем еще юные девы, бессловесно и покорно шли за советником. Со взглядом их пустых глаз не хотелось встречаться и, хоть движения их оставались плавными, они скорее были мертвы, чем живы. Обида и ярость растаяли, уступая место давно забытому чувству жалости. Суртаг открыл дверь, вставил факел в кольцо напротив входа, от чего на полу камеры начали ползать дрожащие тени, затем сел прямо на пол напротив мальчишки. Он долго смотрел на него, выжидая. Дил все также отрешенно смотрел куда-то вглубь себя.
  -- Хватит, - негромко, но требовательно произнес тюремщик.
   Ответа не последовало.
  -- Я сказал: хватит! - громче и почти угрожающе повторил он.
   Дил не понимал, что ему говорят. Отчаянье захлестнуло и фактически убило его волю к жизни. Он не чувствовал разрастающейся боли в руках и боку, не ощущал неудобства своей позы, ничто не могло заставить его вернуться в реальный мир. Сквозь непроглядную темноту проявилась мутная темная фигура, она что-то говорила, мальчишка не понимал произнесенных слов, однако что-то внутри заскреблось и зашевелилось, заставляя сердце менестреля колотиться чуть быстрее.
   Тюремщик порадовался тому, что однажды присутствовал на допросе, который проводил проклятый советник. О тот день Сур вспоминал всегда с содроганием. Пытки, которым подверг несчастного горожанина Нор были подсказаны ему явно самими темными богами мира. Нет, он не прижигал несчастного каленым железом, не ломал ему ноги и руки, не вырывал из него куски мяса... Он пытал его разум и звезду, изувечивая саму человеческую суть, он пробирался в самые потаенные страхи, вытаскивая наружу внутренних чудовищ, он пользовался самыми грязными способами, причиняя боль не самому допрашиваемому, а его близким и родным. В конце концов несчастный впал в то состояние, которое очень напоминало смерть при жизни. Такое же, как сейчас Суртаг видел у менестреля. Однако Нору пришлось "вернуть" горожанина спустя два дня, ибо король внезапно помиловал его. Вот тогда тюремщик узнал важные тайные слова, которые заучил крепко накрепко, ведь пока харит ходит по Рактурской земле, нужно иметь доспех не только для тела, но и для духа. И сейчас пробуждающие слова южанин решил испробовать на мальчишке.
  -- Слушай меня! - приказал он прикованному.
   Мальчишка едва заметно шевельнулся, чаще задышал.
  -- Слушай меня, щенок, ты возвращаешься. Возвращайся!
  -- Зачем? - еле разлепляя губы, выдохнул мальчишка.
  -- Ты должен вернуться сейчас. Хватит... Возвращайся!
   Темная фигура продолжала говорить, Дил осознал, что она требует вернуться, куда? Зачем? Мальчишка не хотело возвращаться в тот мир, где его ждали только боль и отчаянье, он хотел остаться тут, в небытие, везде и нигде. Но тот, кто сидел напротив него, оказался весьма настойчив. Он продолжал звать и звать, пока боль молнией не врезалась в бесплотный мир менестреля. Сперва он даже не понял, что болит его тело.
   Дил шевельнулся и застонал, лицо его исказилось гримасой страданий. Суртаг довольно кивнул, дело сделано, заключенный вернулся в мир и теперь, если придут темные жрицы, тюремщику не придется бояться за свою жизнь. Старый вояка не хотел признаваться даже самому себе, что он сделал то, что сделал, вовсе не из-за темных жриц, просто упорство и смелость мальчишки заставляли уважать его. Именно таким хотел некогда видеть своего сына Суртаг, но судьба распорядилась иначе: у тюремщика так и не появилось ни жены, ни детей. К своему одиночеству южанин привык так же, как ко всему остальному и уже не стремился ничего изменить.
   - Я оставлю тебя так, - сделав паузу сказал тюремщик, - чтобы ты понял, что на меня нельзя нападать! Я здесь хозяин, и ты станешь мне подчиняться.
   В ответ Дил смог только еле слышно застонать. Впереди его ждала долгая и мучительная ночь, позади осталось отчаянье, которого он уже никогда не сможет забыть. Вся его жизнь делилась на прошлое и будущее, словно и не существовало настоящего, а мальчишке так хотелось сейчас пожить в этом настоящем, пожить без боли, усталости, свалившейся ответственности, так, как он жил при отце в родных местах, так, как уже никогда не будет жить...
  

* * *

   Тюремщик пришел утром, когда Дил перестал чувствовать руки. Холодная струя воды, текшая из отверстия в стене, падала прямо на его спину и давно намочила одежду. Мальчишка стучал зубами, совсем продрог и измучился. Однако, когда Суртаг ввалился в камеру, подобрался, выпрямился, насколько это можно было сделать в столь неудобном положении и посмотрел с вызовом на мучителя. Южанин некоторое время изучал менестреля, этот сильный духом малец ему нравился все больше.
   - Хочешь освободить руки? - спросил Суртаг.
   - Мне все равно... - отозвался Дил, ощущая, что еще немного, и он взвоет от ноющей боли.
   - Гордый?
   - А если и так, тебе то что?
   - Лучше быть умным, чем гордым, - усмехнулся тюремщик.
   - Не много ума служить темным... - отозвался менестрель.
   - В смерти больше ума?
   - В ней больше чести...
   - Не нужно было тебя возвращать.
   Менестрель вздрогнул. Он прекрасно понял, о чем сказал сейчас тюремщик. Когда мир ворвался в небытие, мальчишка не смог понять и разглядеть спасителя. Он предположил, что это сделал южанин, но откинул эту мысль. Зачем сторожевому псу идти против хозяина?
   - Если ты не лжешь, то спасибо.
   - Не хочешь спросить, зачем?
   - Хочу... освободить руки... - произнес очень тихо сын Лласара и закусил губу.
   - Начинаешь умнеть. Запомни, я не люблю, когда на меня нападают, я не люблю слишком гордых и глупых. Я не твой друг и не хочу им становится, но я и не твой враг... У тебя уже есть достаточно сильных врагов, чтобы заводить их еще. Никогда больше не нападай на меня.
   Суртаг подошел и, сперва щелкнув чем-то, вытащил кольцо из отверстия, а потом уже убрал с запястий мальчишки кандалы. Темные следы остались на руках менестреля, он, вновь закусив губу, начал с трудом сжимать и разжимать пальцы, заставляя кровь быстрее бежать по венам. Тюремщик отошел к двери и поставил около входа лютню Дила.
   - Сегодня вновь приходил седовласый человек, он передал тебе это. Если ты действительно так хорош, как я слышал, то за песни будешь получать лучшую еду.
   Сын Лласара хотел ответить Суртагу, но промолчал. Как бы то ни было, он захочет спеть и сыграть, потому что песня - это настоящая свобода для истинного менестреля. Еще день Дил не мог заставить свои руки слушаться, долгий и томительный день бездействия. Вечером пришел Сур, молча отворил дверь, втащил огромную бадью с водой в камеру и кинул тряпку.
   - От тебя несет, помойся, как закончишь, позови.
   Менестрель только удивленно смотрел на тюремщика, о таком щедром подарке он не мог и мечтать. Вода в бадье оказалась едва теплая, но мальчишка ощутил настоящее блаженство, когда погрузился в нее. Тело приятно заныло расслабляясь. Конечно, сын Лласара не знал, что за щедрые дары Нафр Ламбаред заплатил полновесной золотой монетой. Да это было и не важно, сейчас Дил просто лежал в быстро остывающей воде и с наслаждением тер тряпкой тело. Тюремщик вернулся довольно скоро, приказал узнику отойти к дальней стене, если тот не хочет вновь провести ночь в кандалах, вошел, слил воду из бадьи прямо в большую зарешеченную дыру в полу у входа в камеру, бросил охапку свежего сухого сена в угол и чистую крепкую сухую рубаху. Как только дверь за Суром захлопнулась, менестрель метнулся в угол. Он быстро натянул рубаху и перетащил сухую сенную подстилку к дальней стене, где всегда спал. Дил упал в сухую траву и застонал от удовольствия. Мог ли он представить, что когда-нибудь станет так радоваться простым вещам? Оказалось достаточно одного месяца, чтобы научиться ценить то, что получаешь.
   Сын Лласара лежал на подстилке, ароматы трав вновь дурманили голову. Он протянул руку и взял лютню. Не сразу певучие струны поддались подзабывшим свою работу пальцам. Мелодия дробилась и ломалась, выдавая неуверенные трели. Менестрель приподнялся, старательно мучая струны. Он вновь учился играть, пока рассерженный тюремщик не потребовал прекратить бренчание.
   Еще несколько дней пришлось юному музыканту потратить на то, чтобы руки вспомнили инструмент, не оставлял он и своих занятий с мечом. Дил не позволял себе думать о советнике и о том, что он недавно пережил. А спустя какое-то время произошедшее стало казаться ночным кошмаром. Теперь вечерами он брал лютню и пел, слыша, как торопливые шаги тюремщика приближаются к его двери. Сур слушал красивый мальчишеский голос, вспоминая свою родную землю. Тюрьма затихала при первых звуках лютни, узники приникали к дверям своих камер, чтобы лучше слышать песню. Музыка лилась, проникая через все преграды, струилась через щели под потолком, дробясь мелким бисером чарующих звуков. Дил пел о свободе и тюрьме, о жизни и смерти, о сражениях и давно забытых народах. Песня как свобода будоражила воображение, и зажигала уже, казалось, потухшие сердца. Дил сам не замечал, что уже так не тревожится от звуков, не ждет спасителей каждое мгновение. Каменный мешок перестал казался таким мрачным, а воля столь желанной. Но пока что мальчишке везло, ни советник, ни темные жрицы не спешили его посетить. Тюремщик же каждую седьмицу приносил свежую подстилку и раз в две седьмицы позволял менестрелю вымыться...
   ...А между тем время неустанно текло. Проскользнул последний месяц Ворока, и остатки тепла унесла ночь двух лун. Наступило совсем холодное время, вместо подстилки Суртаг принес Дилу теплую шкуру. Менестреля спасало только то, что он с раннего детства привык к холоду в родных краях, а ежедневные тренировки согревали тело.
   Наступил снежный навьюжин, первый месяц сурового Ледура. Хотя в землях славных конников не случался такой жуткий мороз, как на севере, но суровый нрав ледяного бога чувствовался и тут. В первый день второй седьмицы в подземелья вновь пришел советник. Он долго говорил с Суртагом, а, уходя, оставил указ короля и запечатанный глиняный горшочек. Мрачный тюремщик сразу направился к камере менестреля. Он открыл верхнее оконце в двери и заглянул в камеру:
   - Положи лютню у стены рядом с дверью. С сегодняшнего дня тебе запрещено петь для самого себя. По приказу короля ты должен петь только в дни допросов. Если ты откажешься, тебя заклеймят как слугу саенто и отдадут советнику Нору. Мне жаль, мальчик. Я думал, что про тебя забыли.
   - Суртаг, почему ты служишь ему?
   - Это не твое дело, щенок. Даже если я выпущу тебя, и ты не добежишь до городской стены, тебя вновь поймают и приведут сюда, а меня зарежут как скот. Или еще хуже - отдадут хариту, тогда я буду мечтать о смерти. Я не стану тебе помогать, так что положи лютню и покончим с этим делом.
   - Не положу...
   - Боги видят, я не хотел этого, - мрачно сказал тюремщик. - У советника везде есть уши, даже там, где кроме стен нет ничего...
   Небольшой глиняный горшочек влетел через оконце, которое тут же захлопнулось, ударился о пол и разбился вдребезги. Из черепков повалил непонятный сизый дым. Дил закашлялся, хватаясь за горло, слезы градом потекли из глаз. Мальчишку забило в мучительной судороге, и сознание погасло...
   Когда менестрель пришел в себя, он понял, что вновь сидит прикованным к стене кандалами, ледяная струйка обжигала спину. Суртаг стоял рядом, он смотрел с сожалением.
   - Я просил тебя, но ты не послушал. С сегодняшнего дня за непослушание тебя будут приковывать к стене, так приказал король.
   - Ты будешь приковывать? - сердито спросил Дил.
   - Да, я... - отозвался тюремщик. - И поверь, тебе еще повезло. Пока сидишь здесь подумай, нужно ли усложнять себе жизнь? Вечность - это очень долгий срок, гораздо длиннее человеческой жизни.
   - Я все равно сбегу.
   - Не сбежишь. Из этой крепости еще никто не сбегал, потому что выйти из нее можно, а добраться до городской стены не удалось еще никому. Я знаю... сейчас я охраняю тебя, а когда-то другой охранял меня. Возможно, когда-нибудь ты займешь мое место.
   - Никогда!
   - Вечность - долгий срок... Очень долгий... - бывший воин вздохнул и покинул камеру, оставляя мальчишку одного бороться с холодом, мукой и собственными страхами.
   Он вернулся глубокой ночью, когда стихли последние звуки. Неслышно проник в камеру, воровато оглянулся и замер на некоторое время. Дил удивленно наблюдал за своим мучителем.
   - Я хочу поговорить с тобой, мальчик.
   - Нам не о чем разговаривать... Ты предаешь землю, которая тебя кормит.
   - Не забывай, сын Лласара, я был врагом этой земли. Я рос, чтобы стать воином и бороться против севера. А сейчас помолчи и послушай.
   Суртаг подошел достаточно близко, чтобы Дил мог его пнуть. Мальчишка уже собрался это сделать, как тюремщик, словно заподозрив неладное, отодвинулся ближе к стене. Он щелкнул чем-то и выдернул штырь, к которому присоединялись кандалы. Ученик Кедрика решил, что это его шанс, он дернулся, вырывая цепь из руки Сура, метнулся к выходу, но споткнулся обо что-то и растянулся на полу. Южанин вздохнул, прижимая мальчишку к полу, ухватил своей огромной рукой его за волосы и запрокинул голову. Дил забился, заизвивался под тяжелой тушей, но только причинял себе большую боль.
   - Отпусти! - взвыл мальчишка.
   - Не отпущу, успокойся... - невозмутимо ответил тюремщик.
   - Отпусти!!!
   Пальцы резко разжались, и менестрель больно ткнулся лицом в пол, чудом не разбив себе нос. В глазах полыхнуло.
   - Хватит трепыхаться, - с завидным терпением сказал Суртаг.
   - Я все равно отсюда сбегу - зло прошипел сын Лласара.
   - Если доживешь до завтра...
   Дил замер. Слишком большая оказалась разница в силах. Наверное, это должно забавлять скучающего вояку. Маленький забавный шут, но только не при дворе короля, а в подземелье. Мальчишке стало так обидно, что даже слезы навернулись на глаза.
   - Не пытайся драться со мной, будешь послушным - отпущу тебя. Ну так как?
   Менестрель молча кивнул, и Суртаг поднялся придерживая однако мальчишку сперва рукой, а потом ногой.
   - А теперь слушай внимательно. Завтра придет советник, он будет пытать одного человека, прежде чем сделает из него слугу саенто. Как бы силен не оказался тот, кого приведут, он начнет выть и кричать, надрывая голос. Я видел это очень много раз. В этот момент ты начнешь петь, так громко, чтобы твой голос слышался во всех концах тюрьмы.
   - Я не стану петь...
   - Станешь, потому что если ты не споешь, то того бедолагу станут пытать до тех пор, пока не услышат твою песню. Я не люблю северян, но я воин, а не палач, и надеюсь, что ты тоже воин...
   - Ты хочешь сказать, что у меня нет выбора?
   - Выбор есть всегда, вопрос только в том насколько он правильный.
   - Не тебе мне говорить о том, что правильно...
   После этих слов Дил получил от тюремщика такую затрещину, что голова зазвенела.
   - Не забывайся, щенок. Я тебе сказал, что ты можешь сделать, посмотрим завтра, насколько ты воин... Суртаг вышел и запер дверь, оставляя менестреля один на один с мыслями.
   Что же, советник хорошо просчитал новую ловушку. Сохранить гордость и не петь по чужому приказу означало подвергнуть другого человека страданиям, а запеть - значит облегчить чью-то участь, но повиноваться собственному врагу. "Ты знаешь, из любого можно сделать послушного слугу", - вспомнил мальчишка слова Нора. Именно так, из любого. Плохого человека можно купить, а у хорошего достаточно нащупать его слабое место. И, похоже, советник нащупал слабое место Дила. Завтра, когда менестрель начнет петь, а он начнет, потому что он не палач, Нор убедится, что слабое место выбрано правильно. Дилу показалось, что его каменная клетка уменьшилась и давит на него. Стало трудно дышать. А что если его потом поставят перед еще более сложным выбором, если заставят выбирать между жизнями двух людей? Или между его собственной жизнью и жизнью кого-то другого? Весь остаток ночи мальчишка пролежал без сна, кутаясь в шкуру и просчитывая все возможные варианты.
   Дил заснул только под утро, он даже не услышал, как приходил тюремщик и принес лютню. Проснулся мальчишка от шума в коридоре. Что-то плюхнулось, а потом женский голос умоляющим тоном стал просить милости от высокого господина. Голос просил недолго, потому что перешел на визг и вой, сорвался, заголосил, вновь сорвался. Дил зажал уши руками, скорчился на шкуре. Он не видел, но хорошо слышал, что происходит. Слышал монотонно-спокойный обвиняющий голос советника и визгливый от страха голос девушки, слышал он деловитый голос палача. У мальчишки складывалось ощущение, что все это происходит прямо тут в его камере, и он почти оказался прав. Пыточная располагалась как раз по соседству. Сын Лласара с ненавистью посмотрел на любимую лютню. Отец говорил мальчишке, что среди врагов нет разделения на слабых и сильных, они все враги. Но воин должен уметь разделять войну и неоправданное издевательство над тем, кто слабее. "Помни, сын, - учил Лласар, - сильным можно назвать того, кто применяет свою силу для защиты или во имя великих целей. Если же воин применяет свою силу, чтобы доказать свое превосходство, то он не достоин называться воином!"
   Та, что сейчас кричала в соседней камере, не была врагом ни для советника, ни для короля и тем более ни для Дила. Но возможно ее пытают только для того, чтобы заставить ученика Кедрика делать то, чего он делать не хочет. От этой мысли менестрелю стало еще более гнусно, чем раньше. Да, он подчинится чужой воле, он будет петь и ненавидеть себя за это, он будет, петь проклиная свою способность...
   Руки плохо слушались мальчишку, он с трудом смог совладать с собой и заставить пальцы щипать струны. Дил открыл рот, но горло перехватило. А девушка за стеной кричала отчаянно и дико, перемежая крики с воем и мольбами. Менестрель запел так громко, как только мог. Его голос едва перекрывал крики жертвы. Мальчишке пришлось допеть песню до конца, ощущая как волосы на всем теле поднимаются дыбом, и озноб сотрясает тело. И только когда его голос стих, стихли и крики за стеной. Заскрежетал замок, дверь в камеру отварилась, в узилище Дила вошли два воина, а за ними на пороге появился советник, он смотрел на мальчишку с усмешкой.
  -- Вот видишь, сын Лласара, любого можно заставить быть послушным.
  -- Я проклинаю тебя, - с ненавистью прошептал Дил, готовый броситься на обидчика в любой момент.
  -- За что же? Из-за нее? - еще шире усмехнулся Нор, впуская в камеру изящную девушку в черном облачении.
  -- Ты так хотел меня спасти? - С улыбкой сказала девушка, - какой добрый мальчик...
   Дил не верил своим глазам, снова обман... Его обманули, опять обманули.
  -- Я больше не куплюсь на это...
  -- Правда? - отозвался советник. Его лицо стало серьезным. - Ты даже не узнаешь, когда я действительно прикажу кого-нибудь пытать, а когда решу посмеяться над тобой. Ты готов обречь другого человека на муку ради своей гордости, спаситель мира?
  -- Я не спаситель мира...
  -- Правильно, ты всего лишь жалкий мальчишка, который сделает то, что ему прикажут, ты послушный пес у моих ног.
  -- Я не стану тебе служить.
  -- Скажи это ему, - вновь усмехнулся советник, впуская в камеру тюремщика. Бледное лицо Суртага покрывали красные пятна, руки подрагивали. Дил сразу понял, что в соседней комнате пытали вовсе не девицу, а тюремщика. Так вот почему южанин пришел к Дилу ночью... Он боялся.
  -- Видишь, ты узнаешь правду, только если я этого захочу. Можешь попрощаться со своим другом, мальчик, он больше не тюремщик, он мой слуга, - с этими словами харит задрал рукав рубахи Суртага, обнажая свежий ожог от клейма слуг саенто.
  -- Ты ведь этого боялся больше всего, сшаархе.
  -- Лучше убей меня.
  -- Нет, тебе нельзя было привязываться к мальчишке. Теперь его станет охранять мой человек.
   Южанин промолчал в ответ. То, чего он боялся больше всего уже свершилось, теперь он не хозяин самому себе, он не хозяин ни своему телу, ни своим мыслям. Вскоре из него сделают послушную куклу, и это страшнее смерти.
  -- Ты приносишь страдания всем, к кому приходишь, спаситель мира. И я сделаю великое благо, если не дам тебе идти дальше.
   Советник ушел, уводя с собой девушку и нового слугу. Один из охранников Нора остался в камере. Молодой мужчина, крепкий северянин в кожаном доспехе с мечом за поясом. Он повернул к Дилу свое безэмоциональное лицо, взглянул на мальчишку пустыми стеклянными глазами и раздельно произнес:
  -- Светлый приказал не давать тебе еды до завтра. Не пытайся бежать, не кричи, не пой, за любое ослушание кандалы. Бить тебя запретили, пока, - новый тюремщик направил меч на Дила. - Отдай инструмент.
  -- А если не отдам? - спросил мальчишка и не успел договорить, потому что мужчина молниеносно сократил расстояние между ними и его кулак в перчатке врезался в скулу менестреля. Дил сплюнул кровью, зажимая щеку рукой. Охранник поднял лютню и вышел. В пазах заскрежетали замки.
   В который раз мир рушился в ладонях мальчишки. Он действительно привык к южанину. Привык слышать его тяжелые шаги и знать, что ему дадут еды, привык петь вечером для тех, кто стали узниками этого мрачного места. А теперь все станет иначе. Живой "мертвец" со стеклянным взглядом и потерянной звездой начнет исполнять любые приказы Нора. А советник постарается превратить его жизнь в аурос (4).
   Дил мотнул головой. Ему хотелось спрятаться от своих мыслей. Рука сама потянулась к прикрытому шкурой деревянному мечу. Клинок лег в руку крепко и легко. "Вот так, - приказал сам себе мальчишка, - укол! Поворот, укол, руби, прыжок, еще..." Уже ставшие привычными движения заставили ученика Кедрика сосредоточиться на бое. А это был именно бой, самый настоящий бой с самим собой, со своим страхом, разочарованием, тревогой. Мальчишка не давал себе ни минуты передышки. Руки повторяли привычные действия, раз за разом поднимая клинок. Ноги пружинисто подпрыгивали, избегая столкновения с невидимым оружием противника. Постепенно мир потерял очертания. Осталось только ощущение собственного тела и тяжести клинка. Менестрель рубил и колол своих воображаемых врагов, он почти видел, как клинок покрывается чужой теплой кровью. Пьянея от собственных фантазий, мальчишка все ускорял и ускорял движения мечом. Дерево гудело в его руках. Поворот, укол, прыжок, руби... клинок врезается в стену, слышен треск, но меч выдержал. Ученик Кедрика, тяжело дыша, стоит напротив глухой стены свой камеры. Мышцы ноют, подрагивают от напряжения. Дил опустил оружие, все мысли ушли, остались только усталость и желание спать. Еле передвигая ногами, мальчишка добрался до шкуры, упал на нее, сунул меч у изголовья и уснул.
   Он спал очень крепко и без сновидений. Рано утром к двери темницы менестреля пришла та девушка в черном, она открыла нижнее окошко, поставила на пол миску с жутко пахнущим пойлом, кусок хлеба и кружку с темным напитком. Дил проснулся от запаха, распространявшегося по его каменной клетке. Несмотря ни на что, зажимая себе нос, чтобы не тошнило, он съел всю похлебку, запил ее густым соком черного дерева. А вот хлеб припрятал на голодный день. Грязную миску забрала все та же девушка. Когда солнце встало над головой, дверные замки заскрежетали в пазах. На пороге стоял тюремщик, он осмотрел камеру и кратко приказал:
   - Стой не дергайся.
   Мужчина шагнул в камеру, за его спиной заперли дверь, подошел к Дилу.
   - Подними руки, - приказал тюремщик, взглянул на мальчишку и добавил, - если не хочешь, чтобы было худо.
   Дил молча поднял руки, не сводя глаз с лица слуги саенто. Он почему-то не боялся и не чувствовал опасности, зато его одолевало любопытство. Что же задумал этот живой "мертвый"? Колодки соединили руки и шею мальчишки, они явно делались специально для него.
   - Можешь называть меня сато Бигфус.
   - Это твое имя?
   - Нет, воины светлого отрекаются от своих имен, они им более не нужны. Но они получают свое предназначение. Мое предназначение убивать.
   - Убийца...
   Дил получил в ответ мощную затрещину, такой силы, что еле устоял на ногах.
   - Воин! - поправил его тюремщик. - Иди!
   Назвавшийся Бигфусом толкнул менестреля к выходу. Дверь перед ними распахнулась. Надсмотрщик и узник шли по узким коридорам подземелья. Оказалось, что оно тянется, извиваясь лабиринтом переходов в четыре направления. Они сделали несколько поворотов, поднялись на пару ступеней вверх, снова повернули и, наконец, вышли к крепкой чугунной двери.
   - Встань лицом к стене - приказал тюремщик.
   Дил повиновался, он чувствовал холод, идущий от двери, неясное волнение охватило мальчишку. Дверь распахнулась, впуская снежную поземку и яркий дневной свет. Менестрель зажмурился, Бифус потянул его за колодки, вынуждая шагать вперед в этот белый мир. Мальчишка с трудом вдыхал морозный воздух Ледура, голова начала кружится. Ошеломленный Дил стоял посреди маленького дворика, окруженного со всех сторон высокими стенами и перечерченного над головой решеткой. Белые большие хлопья кружась падали на землю, похрустывая под ногами при шаге. Узник глубоко вдохнул, горло перехватило, в груди стало больно. Дил закашлялся, повалился на колени. Тюремщик воспользовался моментом, снял с мальчишки колодки и отошел к единственному выходу. Дил так долго сидел в своей сырой клетке, что дышать на свободе становилось больно. Но менестрель ощущал настоящее счастье. Он готов терпеть что угодно, лишь бы сжимать в ладонях чистый снег, пить холодное дыхание морозного Бога, выпускать струйки пара из открытого рта и смотреть, смотреть, смотреть на перечерченное черными клетками серо-голубое небо.
   Он словно проснулся после долгого сна, внутри зашевелились дремавшие желания. Свобода вновь манила, как в первые дни заточения, даже еще сильнее. Он жаждал ее, как скитающийся в пустыне одинокий воин жаждет воды. Ученик Кедрика осмотрелся совсем по-другому. Его острый взгляд прощупывал каждый камень, каждый прут, каждое углубление. Глаза резал свет, они слезились, и крупные слезы стекали по щекам мальчишки. Дил недовольно смахивал их рукой, поглядывая на воина у двери. Слуга саенто, казалось, уснул, беспристрастный взгляд ушел куда-то внутрь, но менестрель прекрасно понимал, что этот противник не так прост. Его обманчивое безразличие всего лишь маска. Мальчишка не долго думая решил проверить свою догадку. Он слепил снежок и запустил его в тюремщика. Белый комок не долетел до цели, встретив преграду из острия клинка. Дил усмехнулся, а вот и ответ. Если он хочет выйти отсюда, ему придется придумать что-то воистину хитрое, чтобы обыграть этого противника. Мальчишке даже польстило то, что охранять его поставили столь искусного убийцу. Значит, советник либо его боится, либо хочет его заполучить. Знать бы еще зачем!
   Прогулка длилась довольно долго, менестрель успел замерзнуть, хоть и наслаждался каждым мгновением. Время от времени он нарочно будил своего конвоира, кидая в него снежками, но тот оставался неприкасаем и невозмутим. А снежки раз за разом разлетались, либо встречая преграду из меча, либо попадая в стену. После очередного снежка тюремщик вдруг быстрым шагом подошел к мальчишке и ударил того по плечам. Это нападение оказалось столь неожиданным, что менестрель с удивлением понял - он падает. Колодки защелкнулись у него на руках, обжигая замерзшим металлом запястья. Дил машинально дернулся, но лишь причинил себе большую боль. А тюремщик уже тянул колодки вверх, вынуждая узника подняться на ноги. Свободу оборвали грубо и резко, вновь замелькали полутемные коридоры тюрьмы, освещаемые мелькающим светом факелов.
   Однако вопреки ожиданиям, его не повели сразу в камеру, слуга саенто втолкнул менестреля в незнакомую комнату. Это была именно комната с камином, шкурой на полу, столом, стулом, книжным шкафом и даже низким оконцем под потолком. Приглядевшись, Дил обнаружил, что к спинке стула прислонена его лютня. Бигфус снял с мальчика колодки и скрылся за дверью. Замок щелкнул, запирая дверь. Менестрель не понимал что происходит, зачем его привели в эту комнату, кого оставили тут ждать. Он не верил, что теперь это станет его камерой, слишком хорошо для врага советника.
   Камин жарко пылал, и языки огня поднимались вверх, маня столь желанным теплом. "Что же, - подумал сын Лласара, - раз я все равно тут, хоть согреюсь. Они что-то задумали, ну и пусть, я успею защититься, если кто-то решит напасть!" Руки потянулись к огню, тепло жгло и резало озябшие руки, но как же приятна была эта новая боль. Никто не шел, никто не мешал менестрелю. Дил сам не заметил, как совсем согрелся. Ему страшно захотелось пить и есть, на столе лежал хлеб, стояла кружка с ягодно-медовым напитком. Мальчик воровато оглянулся на дверь, ожидая, что тюремщик вот-вот ворвется в этот теплый и уютный мир и разрушит его. Но про него словно забыли. Продолжая смотреть за дверью, оруженосец Кедрика схватил хлеб, он ел его жадно, всовывая в рот большими кусками, давясь и проглатывая. А потом так же жадно пил, почти захлебываясь вкуснейшим напитком. Теперь разрастающееся тепло побежало внутри, лицо зарделось краской. И только приглушенное ощущение ловушки билось где-то на самом краю сознания.
   Теперь для счастья не хватало лишь музыки. Дил протянул руку, взял лютню и робко пробежался пальцами по струнам. В момент, когда струны спели свои первые звуки, Дил вдруг понял, что больше не хочет в сырую, темную и холодную камеру. Ловушка захлопнулась. Менестрелю дали еще немного времени утвердиться в своем желании, прежде чем откуда-то из-за шкафа возникла девушка в черном. Она возникла так тихо, словно выскользнула из тени. На самом деле за книжным шкафом располагалась ниша, в которой до этого момента и притаилась хозяйка комнаты.
   - Ты уже освоился, - мягко и тихо произнесла девушка, присаживаясь на стул.
   Дил подскочил, выпуская из рук лютню. Он уставился на пришелицу удивленно и даже испуганно, хотя испуг длился всего мгновение.
   - Не бойся, я не причиню тебе вреда. А ты мне?
   - Не-нет... - заикаясь, ответил мальчишка.
   - Ну, вот и хорошо, - улыбнулась девушка, глаза ее скрывал капюшон.
   - Ты из темных жриц?
   - Нет, я посланница Светлого, хотя и ношу черное в знак того, что свет всегда живет только рядом с тьмой.
   - Значит ты одна из слуг саенто.
   - Да, но я уже не слуга, я последовательница учения Светлого. Можно сказать его лучшая ученица, как и Бигфус - нотки гордости прозвучали в голосе девушки. Но Бигфус - воин, а я носительница наследия, - тонкая белая рука хозяйки комнаты коснулась черной ткани платья на животе.
   - Ты его жена? - переспросил Дил.
   - Нет, любые узы, кроме уз веры братства, только мешают достижению высшего просветления. Мы давно отреклись от них.
   Дил не совсем понимал, о чем говорит собеседница, но интуитивно чувствовал, что эта совсем еще юная девушка верит в то, что говорит. От этого почему-то стало страшно.
   - Я не считаю советника светлым... - сказал мальчишка, глядя в сторону.
   - Я знаю, но он милостив. Даже если ты не хочешь, он сможет привести тебя к свету. Иногда к великому благу идут через боль, отчаянье, и пускай не все доходят, но те, кто достоин, обязательно обретут свое место среди наших братьев. А значит пойдут по пути света.
   - Я не пойду...
   - Светлый говорил, что ты так скажешь. Он знает, что ты еще не готов, но его милость безгранична, как и его мудрость. Ты можешь принять от него дар - эту комнату. Здесь тепло, есть книги, твоя лютня, тебе станут подавать хорошую еду и вкусное питье. Ты сможешь выходить на свет в сопровождении Бигфуса. Светлый не требует от тебя ничего взамен, он настолько щедр, что готов отдать тебе все это. Нужно всего лишь сказать "да", и ты останешься в этой прекрасной комнате. Если захочешь, я стану навещать тебя, чтобы тебе не было скучно и одиноко.
   Менестрель молчал. Внутри него шла настоящая борьба желаний и разума. От него ничего не требуют, но он чувствует, что это неправда. Тут есть какая-то пока еще неясная ему ловушка. И эта самая ловушка почти захлопнулась, потому что язык так и ворочается во рту, чтобы произнести заветное "да". И тогда он уже никогда не вернется в сырую и холодную камеру, ему не придется прятать еду, опасаясь черного дня, он сможет играть на лютне столько, сколько ему вздумается, может быть, ему даже позволят забрать деревянный меч. Мальчишка уже открыл рот, чтобы сказать заветно слово из двух букв, но вместо "да" вырвалось "нет". Дил даже сам не понял, как так получилось, просто на какие-то мгновения его рот перестал ему принадлежать.
   - Темные, - в ровном голосе хозяйки комнаты проскользнули гневные нотки, - у тебя есть еще один шанс ответить правильно, ну же!
   - Нет, - ответил Дил, ответил уже сам. Он четко осознал, что нужно отказаться. Сейчас сыну Лласара было безразлично, кто и зачем помог ему сделать правильный выбор, главное, что он помог ему вовремя. А еще менестрель прекрасно понимал, чем для него может обернуться этот отказ, и он не ошибся. В руке девушки мелькнуло что-то красное, и в следующее мгновение Дил повалился на пол. Из основания горла торчала оперенная игла с ядом. Мальчишка успел подумать, что эта девица, пожалуй, даже опаснее тюремщика, успел он и выругаться, прежде чем язык онемел, а мир вокруг заволокло сизым туманом...
   Очнулся менестрель в своей холодной камере, лежащим на шкуре. Голова болела, словно с похмелья, как тогда, когда он решив доказать свою взрослость выпил настоя из падун-ягоды. Первым делом Дил потянулся к горлу, от иглы осталась воспаленная ранка. Он тяжело вздохнул и сел. Возможно, ему больше уже никогда не дадут погреться у камина, и он не дождется помощи. То, что выбраться самому ему не удастся, оруженосец Кедрика уже давно осознал. Его рыцарь-наставник хорошо научил своего подопечного реально оценивать свои силы. Теперь, в этом извечном холоде, сырости и темноте, он наконец осознал, в чем состояла ловушка. Она оказалась настолько простой, что менестрелю даже стало смешно, как он не понял этого сразу. Ему предложили очень удобную клетку, настолько удобную, что мысли о свободе в ней просто не придут в голову. Он почти согласился променять свое предназначение и, если верить хранительнице храма, жизнь целого мира, на собственное благополучие. О да, мир не человек, и он умирает очень медленно, настолько медленно, что жизни в нем хватило уже на сотни солнцеоборотов. Значит, хватило бы и еще на несколько десятков солнцеоборотов, проведенных в удобной теплой клетке с книгами, музыкой и девушкой.
   Пока его еще не смогли сломить муками, но уже попытались купить. Словно бы Дил особо ценный приз, за который бьются темные жрицы и называющий себя светлым Нор. Менестрель даже не представлял, насколько был прав.
  

* * *

  
   Пока юный певец, нарушивший покой столицы и короля, сидел в своей клетке, славный Рактур страдал от разрастающейся раны под названием учение саенто на своей плоти.
   Как живого человека, землю славных конников лихорадило от гнойной раны. Все больше семей теряли сыновей и отцов, жен и дочерей, которых забрало непонятное учение советника короля. Рыцари не хотели исполнять приказ и приводить новых слуг саенто. По дальним окраинам земли начались волнения.
   С запада к берегам Рактура потянулись банды побережников, торопливо грабя полупокинутые селения. Разношерстная масса бандитов почти опустошила прибрежные западные селения. Король послал туда рыцарей и часть братьев саенто. Советник исполнял договор с правителем.
   На юге все чаще над головами воинов поднимались изогнутые мечи любителей живого товара. Как бы сказал Суртаг: "Для раненого тигра и стая шакалов враг". Южане не побережники, их простым числом не взять. Хитрые хариты не шли в открытый бой, нападали на привалах и ночью. Самых сильных либо убивали, либо утаскивали на продажу, остальных безжалостно вырезали. Слуги саенто тут терпели поражение за поражением, пока не подоспели умелые и проверенные боями воины, такие, как Сохт и Нафр Ламбаред. Заниматься спасением Дила в смутное время стало почти невозможно, а оставить землю на растерзание внешних врагов никто бы из рыцарей не позволил.
   Пока на юге рыцари успокаивали не в меру разгулявшихся по чужим землям инородцев, на севере волнения разгорелись в настоящие битвы. Брат пошел на брата, отец на сына, а сын на отца. Слуги и последователи саенто уводили из семей все новых послушников. Пахари, кузнецы, конники, гончары и прочий простой и мастеровой люд взбунтовались против власти советника, а значит и против власти короля. Некоторые рыцари, гурты и нафры помогали, потерявшим веру в короля, спасаться от мести слуг саенто. А иные и вовсе возглавляли восстания.
   Однако король оставался правителем и в столице, а также центральных землях хоть и росло недовольство, но открыто его не проявляли. Безумная королева носила во чреве нового наследника, и многие ждали его появления на свет.
   Сам советник Нор и темные жрицы боролись за право обладать одним единственным человеком во всем Рактуре - менестрелем Дилом. В советнике говорила обида и зависть... Ведь некогда темные жрицы выбрали его для работы, от которой будет зависеть судьба целого мира, они обучили его тайным ремеслам, например ремеслу убеждать против воли, но когда Нор стал применять эти умения для собственного обогащения, отказались от его услуг, хоть и остались своего рода союзниками. Теперь же черные девы вели свою игру, не позволяя более ученику проникать в тайные знания. Их храмы более не впускали ни самого советника, ни его слуг или последователей. Тьма сцепилась с тьмой.
   Дил же, ничего не подозревая о происходящем снаружи, сидел в своей камере и ждал прихода тюремщика...
  

* * *

   Дни вновь начали сливаться в бесконечную череду повторяющихся событий. Дважды, а в очень холодное время трижды в седьмицу Дилу позволяли греться в комнате с камином, раз или два в седьмицу певцу приходилось играть на лютне, чтобы облегчить чьи-то страдания. Более сын Лласара не противился этой каре, ведь от его протеста станет плохо человеку, который не причинил ему никакого зла. Ежедневные упражнения с мечом и прогулки помогали держаться. Охнардец по рождению, Дил довольно стойко переносил холод подземелий, другой бы на его месте давно зачах. Мальчишку хорошо кормили, видимо Нор не хотел, чтобы его пленник заболел и умер. Иногда к Дилу заглядывала дева в черном, она приносила отвары из трав, от которых становилось горячее внутри. Каждый раз она предлагала пойти по пути света, и каждый раз мальчишка отказывался. Дева не настаивала, просто удалялась, оставляя упрямого узника один на один с одиночеством.
   Дил не знал, да и не мог знать, что Бигфус день за днем опустошал подземелье. Еще крепких и умелых в бою узников он обращал в слуг саенто, а тех, что оказались слабы и никчемны, просто убивал. В общей лихорадке эти жертвы были незаметны. Лишь смотритель мертвых ворчал, предавая огню очередного несчастного, что узники после прихода нового тюремщика мрут, как мухи...
   Навьюжин сменил второй месяц Ледура - снегостой. Самые сильные морозы всегда приходили в этот месяц, наверное потому Дилу теперь позволяли выходить на свет не каждый день, зато чаще пускали греться к камину. Менестрель смотрел на огонь и наигрывал мелодии, могло даже показаться, что он расслаблен и спокоен. Но в комнате с ним всегда присутствовала последовательница в черном, она так ни разу не сказала своего имени. Похоже девушке просто нравилось слушать пенье сына Лласара, она никогда не останавливала его и не перебивала. Языки пламени жарко вились в углублении камина, распространяя свое тепло. Музыка лилась из-под пальцев просто так, без чьих-то мук и криков за стеной. И мальчишка старался в такие моменты представить себя где-нибудь в трактире, где посетители, вкушая яства и выпивая черные, золотые, зеленые, красные напитки из больших деревянных кружек, с вниманием слушают песню. Он почти слышал бесконечный трактирный гам и смех за спиной, как позвякивают о массивные столы монеты и стукаются кружки, ощущал ароматы разнообразных блюд, доносящиеся с кухни... Но все исчезало, когда приходил тюремщик. Все такой же бесстрастный и невозмутимый.
   Так прошел и снегостой, а затем и ермош - третий холодный месяц. В день двух солнц, когда Бог неба Лугрун открывает оба своих глаза-солнца и внимательно смотрит на Шиндорин, суровый и холодный Бог снегов и вьюг Ледур уступает свое место плодовитому Богу Рожину. Однако приход тепла ничуть не обрадовал Дила. Ему все меньше позволяли сидеть у камина, а вскоре и совсем перестали приводить в комнату с книгами и живым огнем. Время безжалостно утекало. Три месяца Рожина остались позади. Дил уже почти потерял надежду выбраться из подземелья. Он каждую ночь звал хранительницу храма, но не мог ни услышать ее голос, ни оказаться на поляне с лиловыми цветами. Засыпая, мальчишка видел только серую, с отблесками металла, тень, она словно куполом накрывала Дила, усиливая муку заточения даже во сне.
   После долгой ночи, когда младшая сестра бога неба целый день смотрит на землю своим единственным глазом, пришел Бог-кузнец Солор, чей горн три месяца дышит жаром, прогревая земли Шиндорина. Его первый месяц Цветлок выкрасил деревья и луга пестрыми брызгами цветов. И в конце первой седьмицы произошло то, чего не ждал ни король, ни советник, ни темные жрицы. Безумная королева разродилась до срока. Несчастная принесла снова девочку. Весть разнеслась ураганом, передаваемая из уст в уста. И день еще не завершился, как замок пресветлого короля Дунланда оказался осажден разъяренными людьми. Советник же, позабыв обо всем, в окружении самых близких своих последователей бежал из столицы тайным ходом. Награбленные им богатства он успел вывезти раньше в южные земли...
   ...В коридоре что-то происходило, сперва Дил услышал звуки приближающихся шагов и гневные крики нескольких человек. Люди явно бежали. Женский голос говорил на неизвестном менестрелю наречии, и хоть мальчишка не понимал ни слова, он понял из интонаций, что говорившая - боится. Голос сын Лласара тоже узнал, говорила дева в черном. Ей отвечал мужчина - это был Бигфус. Впервые за все время своего заточения менестрель услышал тревогу в речах тюремщика. Когда шаги и крики стали просто оглушительными, несколько человек, не меньше шести, влетели в коридор. Последовательница взвизгнула, а потом почти все звуки покрыл знакомый мальчишке с детства лязг сталкивающихся клинков. Кто-то вскрикнул и повалился на пол, второй упал хрипя и булькая горлом. Дева в черном опять завизжала, и Дил явственно расслышал ее зов на общем языке: "Брат!" А потом и ответ Бигфуса: "Я иду, сестра!" Снова лязг, еще и еще. Менестрель хотел закричать, но горло словно стянул широкий кожаный ремень, мальчишке не удавалось не то что кричать, но даже дышать стало сложно. Он еще какие-то мгновения слышал борьбу в коридоре, пока не потерял сознания...
   Мальчишка еще лежал без сознания, когда старый смотритель мертвых утаскивал тела убитых Бигфусом воинов и тело самого тюремщика, закрывшего свою сестру от губительного острия. Из подземелья живой смогла выбраться только последовательница саенто, обливаясь слезами по погибшему брату. Ее укрыли в храме темные. На улицах столицы бушевало сражение. Слуги саенто бились с рыцарями и горожанами, защищая осажденный замок короля. Бой длился два дня, тайными путями слуги саенто проникали в столицу, с каждым мгновением увеличивая свой перевес в количестве воинов. К закату второго дня толпы последователей советника заполнили город и вытеснили нападавших за стены. Величественный Аргу Матор оказался в осаде собственных жителей...
   ...Очнулся Дил в совершенной тишине и темноте. В его камере стало совсем сыро и темно, тревожный свет факелов более не пробивался через узкие щели над дверью. В подземелье сын Лласара остался один. Через толстые стены сюда не долетали никакие звуки, не слышал менестрель, как снаружи бились слуги саенто и горожане, только тревога наполняла сердце юного певца. Первым делом Дил попытался подняться на ноги, но не смог. От лежания на холодном камне тело его задубело. Через боль и тихий стон, мальчишка заставил себя двигаться. Когда ноги вновь начали слушаться его, ученик Кедрика поднялся, протянул руку и понял, что стоит у двери. В кромешной темноте невозможно было различить абсолютно ничего, даже почти тыкаясь носом в предмет. Менестрель не хотел верить в происходящее, хотя уже осознал, что произошло -- ОН ОДИН! При первом крике голос сорвался и дал петуха. В ответ только звенящая тишина холодного подземелья. Мальчишка отказывался верить, что настоящая кара настигла его.
   - ЭЙ! КТО-НИБУДЬ!
   Ни единого звука за дверью...
   - Тюремщик!
   Черное пространство молчит, и только почти оглушительный звук бегущей рядом воды, нарушает тишину места.
   Дил бессильно опустился на холодные камни пола. Никто не придет его спасать, никто не откроет дверь, о нем забыли... В это не хотелось верить, не только не хотелось, но и нельзя было. Надежда всегда остается... Дил запретил себе думать о завтрашнем дне, он запретил себе думать о холоде, сырости, темноте и о том, что его тело долго не выдержит в таких условиях. Он знал, что еще не готов идти навстречу Живым Богам, потому что его путь - ни как воина, ни как менестреля -- еще даже не начался. Что скажет сын Лласара бессмертным Богам, чтобы они дали ему хорошую судьбу? То, что он сдался, как только стало по-настоящему трудно? Что он даже не попытался выбраться из темницы? Нет!!!
   Мальчишка как в первый день пошел вдоль стены. Руки и ноги станут его глазами, уши ориентиром. Пришло время вспомнить уроки славного Кедрика. И пусть в этой темноте нет врагов, которых можно убить, зато здесь есть гораздо более страшные враги -- отчаянье, пустота, уныние. А с ними Дил уже научился бороться за время своего заточения.
   Менестрель закрыл глаза, так он не станет больше на них надеяться, ведь тут они совершенно бесполезны. Ноги и руки сами начали вспоминать дорогу: вода, подстилка, шкура, под шкурой спрятан деревянный друг, а еще там спрятана еда -- небольшие куски хлеба, которые мальчишка тщательно прятал от тюремщика на черный день. Теперь этот черный день настал, но есть все сразу нельзя! Кто знает, сколько впереди еще таких же черных дней?
   Дил опустился на шкуру и начал вслепую доставать куски хлеба, каждый раз нащупывая их рукой. Когда в тайной складке более ничего не осталось, он один за другим тщательно пересчитал куски. Получилось всего на четыре дня, а дальше...
   - А дальше я выберусь, - сказал сам себе мальчишка. Голос прозвучал странно, словно он вовсе не принадлежал Дилу...
  

* * *

  
   Менестрель давно потерял счет дням, потому что ничто не говорило тут о том, что один день сменил другой. Ему просто казалось, что каждое мгновение заменила вечность. На самом же деле прошло уже две седьмицы с момента, когда менестрель съел свой последний кусочек хлеба. Он больше не мог тренироваться со своим мечом, даже поднять руку, чтобы набрать воды, требовало невероятных усилий. Тело покрывалось гадким холодным и липким потом. Смерть подобралась так близко, что стала почти осязаема. Единственное, что осталось у мальчишки - воля. Она заставляла его каждый раз совершать над собой усилие и просыпаться, когда хотелось уснуть уже навсегда. Ученик Кедрика только теперь понял, что значит смотреть смерти в лицо. Идя в бой, каждый воин думает о победе и только о ней, даже когда этот бой безнадежен. Здесь его победы закончились. У властительницы серой грани бесконечное множество лиц, она показывала их одно за другим, пока угасала надежда. Она приходит с голыми руками, но как же крепка ее хватка!
   Дил лежал на боку, свернувшись, словно младенец во чреве матери. Он также как его отец не дошел до цели. Горечь сожаленья жгла щеки солеными каплями.
   - Неужели это конец? - еле шевеля губами, спросил тишину менестрель.
   - Назови меня! - отозвалась та.
   Менестрель не удивился, вот уже несколько дней ему приходили разные ведения и не только во сне, но и наяву.
   - Я не знаю твоего имени...
   - Знаешь, возразила темнота.
   Менестрелю показалось, что ему кто-то улыбается сквозь мрак. Да и голос у собеседницы казался очень знакомым, нехорошо знакомым.
   - Ты Алгура(4)?
   - Нет.
   Дил удивленно приподнялся на локте, хотя это стоило ему немалых усилий.
   - Тогда кто ты?
   - Назови меня, менестрель, назови и позови, и тебе не придется сожалеть о несделанном, не придется вступать на серые грани.
   Вот тут сын Лласара узнал голос... "Меня зовут Ос, когда решишься, просто позови по имени..." - вспомнились слова. Нет, мальчишке не стало страшно. Страх и сожаление отступили, ему еще рано к серым граням и раз те, кого он считал наставниками и друзьями, забыли про него, то он готов отдаться врагу, только бы не оставаться больше тут: в сырой и холодной безысходности.
   - Ос, - отчетливо прошептал Дил и тут же зажмурился от нестерпимо яркого света факела.
   А когда он открыл глаза, то увидел перед собой вовсе не жрицу, а встревоженное лицо Нафра Ламбареда.
   - Он тут, - крикнул кому-то старый вояка. - Живой!
   - Укутай его нам нужно торопиться, - невидимый пока Дилу отозвался Сохт.
   У мальчишки перехватило дыхание. Этого не может быть! Это не должно так быть!!! Он позвал ее, позвал, как она и сказала, а значит, принял какую-то только жрицам известную службу. Но сожаление пришло слишком поздно. Губы ссохлись, а в висках застучала кровь. Сына Лласара укутали в теплую хорошо выделанную шкуру, подняли на руки и понесли куда-то по коридорам.
  
  
  
  
   1. Сшаархе - безликий на языке Бартов, так называли воинов, которые предали свой народ. Если такой воин отваживался вернуться в родные земли, на его лице ставили плоское, без единой надписи, клеймо, говорившее о его предательстве.
  
   2. Харит - убийца на языке Бартов. Не наемник, а убийца в самом низком своем проявлении, убивающий всех без разбора, даже беззащитных и слабых ради собственного удовольствия. Еще его называют сыном брокхарта.
  
   3. Брокхарты у южных народов, Дьёри у северных, Ар у Грофов, -- воплощения мертвх Богов или Богов начала. Согласно Шиндоринской мифологии, жизнь мира началась с бесконечной ночи. Так называется время, когда мир был еще мертв и представлял из себя (в разных источниках) замороженную или каменную пустыню. В то время у мира еще не пульсировало огненное сердце, не сияла душа (звезда) и первое живое существо - хранитель еще не родился, все это вложили в мир Живые Боги (Великие Боги). Мертвые Боги -- это воплощенное ничто, они стянули нити хаоса и создали первоначальную плоть мира для того, чтобы жить. Но с приходом Великих Богов извне Шиндорин изменился, в нем не оказалось места для прежних хозяев. В битве между Богами за право обладания новорожденным миром, победу одержали Великие Боги, а Боги начала оказались развоплощены и заточены в недра земли. Тогда в Шиндорин начали приходить старшие народы, в их числе появились и эльфы (перворожденные), духи, драконы и прочие магические существа. Наряду с Живыми Богами они украшали мир все новыми существами. Но Боги начала продолжали существовать, они копили обиду на живущих на поверхности. Так появилась бурлящая голубая река, порождающая чудовищ и воплощения мертвых Богов. Твари вышедшие из ее вод поднимались на поверхность, чтобы осквернить все, к чему прикасались. Так появились люди и малые народы, в которых сочеталось как добро от одних богов, так и зло от других. Нередко случалось, что представителей старших народов тварям из недр удавалось заманить в воды голубой реки и тогда их тела искажались, а звезды (души) чернели. С появлением малых народов Великие Боги попросили хранителя мира следить за сохранением баланса между добром и злом. Так зародился мир Шиндорин таким, каким он существовал до Великой войны.
  
   4. Аурос - общепринятое во всем Шиндорине название ада, однако оно означает не муки после смерти, а муки в вечной жизни. Смерть у народов мира считалась частью жизни, только окончив ее можно попытать счастья встретиться с Живыми Богами и попросить лучшего тела и лучшей жизни. Особенно чистые воины и женщины, чья жизнь была посвящена воспитанию воинов, могли рассчитывать стать посланцами Богов, стать их воинством в окоене, небе, земле. Последним таким воином был седой воин, обладающий словами силы. Если же человека лишали смерти, то лишали и возможности достичь Живых Богов. Считалось, что вечную жизнь можно обрести только искупавшись в голубой реке под кристальными сводами гигантских пещер, где обитают Брокхарты и Боги начала, а также несчастные, которых уже обрекли на вечность. Тот, кого искупали в бурлящей голубой реке, изменяется телом, а звезду его пожирают Боги начала. Они становятся вечными слугами Бракхартов и более не могут покидать подземного мира, если не превратятся в чудовищ. Даже поклонники темных сил боятся попасть в аурос, потому что если звезда (душа) человека темна, то голубая река сразу превратит его в чудовище, оставив память о человеческой жизни.
  
   5. Алгура - стражница серых граней или в простом понимании смерть. Разные народы ее изображали по-разному, у некоторых она напоминала высокую воительницу с мечем, у других полудеву-полуптицу с длинными когтями. У охнардцев ее представляли в виде ледяной девы с белой как снег кожей и черными как ночь волосами. Пустые голубые глаза цвета подземной реки, смотрят прямо в звезду человека. Это она решает пропустить переступающего грань к Живым богам или оставить в сером тумане до нового рождения.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"