Аннотация: Одним из по-настоящему талантливых писателей, цинично продавшихся большевикам за привилегии и роскошную жизнь, был "третий Толстой", Алексей Николаевич.
Всё, известное нам о прошлом - это пропагандистская карикатура, распространяемая историками ради удовольствия могущественного заказчика.
(Бернар Вербер, "Ящик Пандоры")
КРАСНЫЙ ГРАФ
На службу к большевикам шли сотни тысяч очень разных людей. Не все они были бездарями и серостью (хотя и большинство). Попадались среди них и настоящие таланты. Дело ведь не в таланте, а в отсутствии внутреннего нравственного стержня, не позволяющего человеку торговать своей совестью и достоинством.
Одним из по-настоящему талантливых писателей, цинично продавшихся большевикам за привилегии и роскошную жизнь, был "третий Толстой", Алексей Николаевич. Сталину было лестно, что у него в холуях ходит целый граф и известный писатель, который в любую минуту готов подобострастно выполнить любой его литературный заказ.
Судьба "буржуев" - дворян, предпринимателей и интеллигенции, после Октябрьского переворота была незавидной. Каждый из них в любой момент мог оказаться жертвой какого-нибудь маньяка-чекиста, который, основываясь на своём "ррреволюционном чутье", мог "шлёпнуть" классового врага сразу, а мог и подвергнуть перед смертью изощрённым пыткам. А кроме того, огромное количество "бывших людей" просто дохли от голода и болезней. Поэтому те, у кого хватало здравого смысла и материальных возможностей, старались побыстрее покинуть пределы страны, в одночасье превратившейся в натуральный ад.
"Время шло, день ото дня становилось всё хуже и хуже, футуристов разогнали революционные солдаты с матросами, кушать было нечего, всё больше одолевали клопы холодными ночами, а на стенах домов появились плакаты, зовущие на смертный бой с эксплуататорами трудового народа. Выходило, Алёша Толстой и есть тот самый эксплуататор и жить ему осталось недолго. Напугали они графа до того, что решил он бежать из Москвы". (1)
В апреле 1919 года Алексей Толстой с женой и сыном отправляется в эмиграцию: сначала из Одессы в Константинополь, затем в Париж, а оттуда - в Берлин. Своё отношение к большевикам он формулировал так: "Вы не поверите, до чего я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле".
Большевиков Алексей Николаевич, мягко говоря, недолюбливал. По словам Ивана Алексеевича Бунина, был готов "глаза прокалывать ржавым пером большевикам". В рассказе 1918 года "Как я был большевиком", Алексей Толстой пишет: "Я ненавижу большевиков физически. В годы революции погибли два моих брата, восемь человек моих родных умерли от голода и болезней, я сам страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть большевиков. Россия разрушена и залита кровью, содрогается смертельно".
Но время шло, больших перспектив в эмиграции не намечалось, писателей и графьёв из России и в Париже, и в Берлине хватало с избытком. А кушать Толстой любил основательно и изысканно, и вообще жить хотелось фешенебельно, как и полагается графу. А тут ещё Горький подначивал - можно же вернуться на родину, там и признание, и тиражи будут многотысячные, и гонорары соответствующие. И большевики уже не такие изверги, как раньше, у них теперь НЭП - Новая экономическая политика.
Алексей Николаевич начал всерьёз задумываться о возвращении, прощупывать почву. В мае 1923 года сам съездил ненадолго в Россию и был приятно удивлён теплым приёмом. Да и жизнь у большевиков вроде начала налаживаться, частное предпринимательство разрешили, в ресторанах стерлядку подают. Сам Троцкий гарантировал ему неприкосновенность. Наконец решение было принято и в конце лета 1923 Толстой возвращается в Россию, уже советскую.
Эмиграция сочла этот его поступок предательством, большевики же приняли известного писателя с распростёртыми объятиями. Знал, конечно, Алексей Николаевич, что придётся кривить душой и подхалимничать. С одной стороны совестно, а с другой - ну что такое совесть? Нечто нематериальное, как бы и несуществующее. А севрюжка, ветчинка, поросёночек с хреном - вещи вполне осязаемые. Плюс большие тиражи, гонорары, известность... Да к чёрту этот идеализм, материализм перевесил.
"Аэлиту" пришлось срочно переделать - завершить марсианской социалистической революцией. Постепенно и трилогия "Хождение по мукам" претерпевало изменения, всё больше подстраиваясь под большевистские каноны. Первая книга "Сестры" написана в эмиграции и опубликована в Берлине в 1922 году. Впоследствии, при создании трилогии, текст её был существенно переработан.
Вторая книга "1918 год" закончена в 1928-м. Написана уже так, чтобы угодить хозяевам, но кое что всё-таки было упущено. А именно - не упомянута выдающаяся роль Сталина в Гражданской войне. Впоследствии эта ошибка была автором исправлена, но об этом чуть дальше, в хронологическом порядке.
Позже, в 1943-м, Бунин дал второй книге трилогии такую оценку: "Кончил "18 год" А. Толстого. Перечитал. Подлая и почти сплошь лубочная книжка". (2)
1929 год. На сцене МХАТа поставлена пьеса Алексея Толстого "Петр Первый". В своей автобиографии Толстой упомянул о том, что "Постановка первого варианта "Петра" во 2-м МХАТе была встречена РАППом в штыки, и ее спас товарищ Сталин, тогда еще, в 1929 году, давший правильную историческую установку петровской эпохе".
"Сразу отказаться от революционной идеологии и заменить ее царистской было невозможно. Поворот должен был происходить более или менее плавно. На то, чтобы окончательно завершить его, ушло пятнадцать лет. Но задуман и начат Сталиным он был именно вот тогда, в 1930-м. И начать его удобнее всего было именно с Петра. С одной стороны революционер, беспощадно рушивший устои замшелого, старого русского быта, с другой - государственник, создатель мощной державы, символ величия и славы России.
Сталин отнюдь не "оставил без внимания" пьесу А.Н. Толстого, как выразился И.М. Гронский, наивно полагавший, что вождь то ли не заметил ее идеологической уязвимости, то ли отнесся к ней снисходительно.
Сказав, что "пьеса прекрасная, жаль только, что Петр выведен в ней недостаточно героически", Сталин наметил для автора пьесы некоторые перспективы. Можно даже сказать, что он сделал ему некий, как тогда говорили, социальный заказ.
То, чего не понял старый большевик Иван Михайлович Гронский, очень хорошо понял "рабоче-крестьянский граф" Алексей Николаевич Толстой".
Новый, кардинально переработанный А.Н. Толстым вариант его пьесы о Петре явился на свет в 1934 году, то есть через пять лет после того, как ее "спас товарищ Сталин".
После благосклонного отзыва вождя пьесой заинтересовался МХАТ - тот самый МХАТ, который в 1930-м ее отверг. Требования театра были весьма скромны. Автора просили лишь "просмотреть и слегка подчистить старый текст пьесы". Но Алексей Николаевич лучше, чем мхатовцы, понял пожелание вождя:
...Я перечитал ее и решил приняться за работу над совершенно новой пьесой о Петре... Сейчас я изображаю его как огромную фигуру, выдвинутую эпохой. Новая пьеса полна оптимизма, старая - сверху донизу насыщена пессимизмом. В новой пьесе "Петр I" дается иная концепция, ставятся и разрешаются новые технические задачи". (3)
В 1934 также вышли в свет две первые книги романа "Пётр Первый", в котором явно прослеживается параллель между Петром и Сталиным, оправдывается "великий перелом" общественного устройства любой ценой, описываются благодатные стороны неизбежного насилия, без которого преодоление косности, отсталости и слом отживших традиций невозможны.
В том же 1934 году вышла "первая в русской литературе книга, воспевающая рабский труд" (определение А.И. Солженицына) под названием "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина", в создании которой Алексей Толстой принял посильное участие, сочинив в составе группы авторов подхалимскую главу под названием "Имени Сталина".
К первому мая 1935 года Толстой закончил свой роман для детей и взрослых "Золотой ключик или приключения Буратино". Сам он пишет об этом так: "Я увлёкся фантастическим сказочным миром, где так нужны лёгкие фразы и несерьёзные размышления научного порядка".
"Легкие фразы" звучали шаблонно-патриотически:
"- Буратино, - спросил Карло, - как называется страна, где старики счастливы, словно дети, у каждого тёплая куртка и каждый ест досыта?
- Она называется СССР, и мы хотим там жить, учиться и веселиться".
Известный писатель уже вполне освоил большевистскую науку называть чёрное белым.
"Молотов, выступая в 1936 году на VIII Чрезвычайном съезде Советов, сказал буквально так: "Товарищи! Передо мной выступал здесь всем известный писатель Алексей Николаевич Толстой. Кто не знает, что это бывший граф Толстой! А теперь? Теперь он товарищ Толстой, один из лучших и самых популярных писателей земли советской - товарищ Алексей Николаевич Толстой. В этом виновата история. Но перемена-то произошла в лучшую сторону. С этим согласны мы вместе с самим Алексеем Николаевичем Толстым". (4)
К середине 1930-х всё острее чувствовалась необходимость исправления ошибки, допущенной по недальновидности в "Хождении по мукам" - отсутствия подобающего восхваления героического решающего участия Сталина в Гражданской войне. Впоследствии Алексей Николаевич так описывал мучительный поиск решения этой непростой проблемы:
"Что было делать? Роман был уже написан и напечатан. Вставить в него главы о Царицыне не представлялось возможным. Нужно было все написать заново. Но без повести о Царицыне, об обороне Царицына невозможно было продолжать дальнейшего течения трилогии. Поэтому мне пришлось прибегнуть к особой форме - написать параллельно с "Восемнадцатым годом" повесть под названием "Хлеб", описывающую поход ворошиловской армии и оборону Царицына Сталиным". (5)
"На самом деле все было так - да не так.
Ошибку свою он, может быть, увидел и сам. (В середине тридцатых уже трудно было ее не увидеть). А вот выход из ситуации, в которую он сам себя загнал, ему подсказали.
В трилогию сталинская тема (в том объеме, в каком надо было ее туда ввести) "не влезала". Этому насильственному вторжению в нее чужеродного основному замыслу материала сопротивлялись ("бастовали") ее герои: Даша, Катя, Телегин, Рощин...
- И знаете, кто разрешил загадку? Кто помог? оживленно говорил Алексей Николаевич, лукаво блескивая глазами через очки. - Климент Ефремович Ворошилов.
Случилось так, что в день приезда Толстого в Москву К.Е. Ворошилов навестил Горького и, встретив Алексея Николаевича, начал расспрашивать, над чем он работает.
К.Е. Ворошилов считал, что необходимо кончать "Хождение по мукам" как роман весьма актуальный для переживаемого времени. Тогда Толстой поведал ему о своих затруднениях. В ответ на это К.Е. Ворошилов сказал, что иначе быть не могло, если Алексей Николаевич хотел сразу перейти к 1919 году. Дело в том, что Толстой совершенно обошел Царицынскую оборону, а борьба за Царицын - ключ ко всем дальнейшим событиям. В Царицыне решалась судьба революции и Советского государства.
По словам Алексея Николаевича, К.Е. Ворошилов долго и увлекательно рассказывал о царицынских событиях, Горький с Толстым слушали его как завороженные.
- Плохо же знал я историю революции, - признавался Толстой, - если мог допустить такой чудовищный просчет, недооценил царицынских событий. Все стало ясно. И тут нельзя было обойтись починочкой, добавлением нескольких глав к написанному. Необходимо было дать широкую картину, не менее значительную, чем все, что было до сих пор написано о 1918 годе.
У Толстого сразу возникла мысль о повести "Хлеб" как посредуюшем звене между романами "1918 год" и "1919 год". (Ю.А. Крестинский. "А.Н. Толстой. Жизнь и творчество". М. 1960. Стр. 331) <...>
3 ноября 1937 года он писал об этом Ромену Роллану:
"Сейчас я закончил роман "Хлеб", первые экземпляры должны выйти к празднику, т. е. к 7-му ноября. По-видимому, мы все считаем каждое свое новое произведение - лучшим. Мне тоже кажется, что этот роман - лучшее, что я написал. <...>
Я старался сделать мой роман занимательным, - таким, чтобы его начать читать в полночь и кончить под утро и опять вновь перечитать. Занимательность, по-моему, - это композиция, пластичность и правдивость, во всяком случае, я горю нетерпением, чтобы Вы его прочли". (Переписка А.Н. Толстого в двух томах. Том второй. М. 1989. Стр. 267)
Конечно, он был доволен, что свалил наконец с плеч эту трудную ношу.
Но при всем при том невозможно представить, чтобы эту свою вымученную повесть Толстой искренне считал лучшей своей вещью. А тем более - пластичной, правдивой, да к тому же еще такой занимательной, чтобы "начать читать в полночь и кончить под утро и опять вновь перечитать".
Нет, таким слепцом он не был. А написал все это Роллану явно в расчете на то, что это его письмо прочтет не только тот, кому оно адресовано, но и кто-то третий. И не Роллану, а именно ЕМУ, этому Третьему, спешит он сообщить, что создавал этот свой роман не "через не могу", а в искреннем душевном порыве, и вот, даже считает его чуть ли не главным своим художественным достижением.
Что этот его роман лжив, знал не только он сам, но и каждый мало-мальски осведомленный читатель. (А таких тогда было еще немало, хотя недолго было им суждено обременять планету своим присутствием: Сталин об этом постарался.)
На лживость этого нового сочинения "красного графа" сразу же указал самый осведомленный из этих - еще остававшихся в живых - его читателей:
Алексей Толстой, в котором царедворец окончательно пересилил художника, написал специальный роман для прославления военных подвигов Сталина и Ворошилова в Царицыне. На самом деле, как свидетельствуют нелицеприятные документы, Царицынская армия - одна из двух дюжин армий революции - играла достаточно плачевную роль. Оба "героя" были отозваны со своих постов... Так талантливый писатель, который носит имя величайшего и правдивейшего русского реалиста, стал фабрикантом "мифов" по заказу. (Л. Троцкий. Искусство и революция)" (3)
В своей стране положительной оценки репутация писателя после этой откровенно холуйской "четвёртой часть" трилогии тоже не снискала. В отзывах, которые получает Толстой, есть и такие:
"Неизвестная. Письмо к писателю Алексею Толстому. 1937 год.
Сегодня я сняла со стены ваш портрет и разорвала его на клочья. Самое горькое на земле - разочарование. Я говорю о вашем романе "Хлеб". Мне стало стыдно, горько и очень больно.
История, как её извращают! В угоду необъятному честолюбию Сталина подтасовываются исторические факты. И вы тоже приложили свою тонкую руку, тоже стали заправским подпевалой. В "Хлебе" вы протаскиваетет убеждение, что революция победила лишь благодаря Сталину, у вас даже Ленин учится у Сталина. Ведь это приём шулера, это подлость высшей марки.
Идите в народ - и вы услышите проклятия и неприязнь по адресу Сталина, вот где настоящая правда. Или, может, вас прикормили, обласкали, пригрели? Дескать, Алёша, напиши про Сталина. И Алёша написал - какой жгучий стыд!
Наступит время - и ветер истории сбросит вас с пьедестала, как литературную проститутку. Знайте, что уже сейчас, когда люди прочтут ваш "Хлеб", они увидят, что ошиблись в вас и испытают разочарование и горечь, какие испытываю сейчас я.
Я вас, как художника, искренне любила. Сейчас не менее искренне ненавижу. Ненавижу как друга, который оказался предателем. Я плюю вам, Алексей Николаевич, в лицо сгусток своей ненависти и презрения". (6)
Но маститый писатель справедливо полагал, что "стыд не дым - глаза не выест". Вот как вспоминает его отношение к таким пустякам художник Юрий Анненков, высказанное им во время встречи в Париже в 1937 году:
"- Я циник, - смеялся он, - мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего "Азефа", и он провалился в дыру. Я написал "Петра Первого", и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, "отец народов" пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома "пролетарским царем" и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург - все они акробаты. Но они - не графы! А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна...". (7)
Ещё одна сторона многогранного морального облика писателя проявилась в следующем эпизоде его извилистого жизненного пути:
"По радио диктор оглашал имена лауреатов Сталинской премии. Толстой очень нервничал - его имени никак не называли. И вдруг диктор известил: "Сто тысяч рублей Алексею Толстому за роман "Петр Первый". Премия подоспела как раз вовремя, Толстой так поиздержался, что занимал деньги даже у своей кухарки Паши. В безденежье его вогнала поездка во Львов, где он истратил десятки тысяч рублей на серебро, вина и скатерти с монограммами.
Виктор Петелин, биограф А.Н. Толстого: "Когда началось присоединение Западной Украины, Алексей Николаевич Толстой поехал то ли в Броды, то ли ... ну туда, в общем, на запад. И привёз целый вагон мануфактуры".
Вячеслав Вс. Иванов: "Сталин публично ругал Толстого за то, что он привёз целый вагон каких-то дорогих вещей... ну, за бесценок там купленных... или даже не купленных, а просто взятых во Львове"". (6)
Тут стоит сделать небольшое пояснение для молодых людей, не очень ясно представляющих себе реалии того периода истории СССР. "Присоединение Западной Украины" произошло осенью 1939 года вследствие заключения пакта о ненападении между Сталиным и Гитлером (так называемого "Пакта Молотова-Риббентропа") и раздела Польши между нацистской Германией и коммунистическим Советским Союзом. На присоединённых к СССР территориях сразу же после их захвата начались массовые аресты и депортации. Упустить редкую возможность прибарахлиться продававшимся за бесценок или вообще оставшимся бесхозным имуществом Алексей Николаевич никак не мог. То, что такие действия в обществе приличных людей называются мародёрством, его не смущало.
Толстой заканчивает эпопею "Хождение по мукам" 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на СССР. Чтобы избежать возможных двусмысленностей, а может просто устав от придумывания тонких подхалимских выкрутасов, в третьей книге эпопеи "Хмурое утро" красный граф холуйствует откровенно и прямолинейно:
"- Где Ленин? - спросила Катя, вглядываясь с высоты пятого яруса. Рощин, державший, не отпуская, ее худенькую руку, ответил также шепотом:
- Тот, в черном пальто, видишь - он быстро пишет, поднял голову, бросает через стол записку... Это он... А с краю - худощавый, с черными усами - Сталин, тот, кто разгромил Деникина..."
"Всем известный лозунг: "За родину! За Сталина!" по мнению большинства появился во время войны. На самом деле он был придуман Толстым ещё за два года до начала Великой Отечественной. Так называлась его статья в газете "Правда", посвящённая шестидесятилетию вождя". (6)
После освобождения Смоленска в 1943 году Алексей Толстой в составе комиссии Николая Бурденко принимал участие в расследовании советской стороной Катынского расстрела польских офицеров и поставил под заключением комиссии, обвинившей в этом преступлении немцев, свою подпись. Винить его за это, конечно, нельзя. Во-первых, экспертом он никаким не был и не мог иметь своего суждения об этом событии, а во-вторых, даже если бы и знал правду, всё равно вынужден был бы поставить свою подпись, деваться было некуда.
К концу 1930-х сравнение Сталина с Петром Первым вождя и отца народов уже не удовлетворяло. Для оправдания зверств сталинизма нужен был более сильный, знаковый прототип. Из всех самодержцев на эту роль лучше всего подходил только Иван Грозный. Вот что говорит об этом психопате и параноике сам Иосиф Виссарионович:
"Петр I - тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну...
Замечательным мероприятием Ивана Грозного было то, что он первый ввел государственную монополию внешней торговли. Иван Грозный был первый, кто ее ввел, Ленин второй. <...>
Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким.
Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал... Нужно было быть еще решительнее". (3)
"В 1940 году Алексей Толстой получает заказ на пьесу об Иване Грозном, в которой полубезумный деспот и распутник, ошеломивший своими жестокостями даже видавший виды шестнадцатый век, превращается в мудрейшего из русских царей, а опричнина, которая ранее изображалась кровавой ордой, теперь - благое учреждение царя, жестокими, но справедливыми воинами, которыми предводительствует Малюта Скуратов. Толстой заканчивает эту работу в Ташкенте, куда он уезжает в эвакуацию". (6)
"В эвакуации, в Ташкенте Толстой до поздней ночи работает над пьесой "Иван Грозный", посвящённой, конечно же, отцу и вождю всех народов. Пишет он её уже по инерции, не терзаясь более муками уставшей совести. Пьеса вождю очень понравилась. Из полубезумного деспота и распутника царь превратился гением Толстого в национального героя, патриота и любящего мужа. А все его зверства - суровая необходимость и желание покончить с врагами народа:
"Моя воля не для смерти вам, но для жизни. Волю мою утверждаю, уподобляюсь миродержателю и в том вижу добро и порядок добрый"". (1)
"Иван Грозный - персонаж "для сочувственного изображения" не менее трудный, чем Малюта И как тут не пособолезновать А.Н. Толстому, решившемуся от обаятельного Петра обратиться к смрадному Ивану. И обратиться не то что для сочувственного, а благоговейно-восторженного изображения.
Да, непростая это была задача.
Но ему сравнительно легко удалось с нею справиться, отказавшись от всяких попыток соблюсти необходимый "прожиточный минимум" как исторического, так и художественного правдоподобия. Произведение, явившееся на свет в результате этих его усилий, в историческом смысле представляло собой наглую и откровенно невежественную чушь, а в художественном отношении - самую низкопробную халтуру.
Но эта сторона дела Алексея Николаевича в то время уже мало заботила. <...>
Много всякого было рассказано и написано про царя Ивана Грозного - и сказителями, и учеными-историками, и историческими писателями, и поэтами. Одни проклинали его как кровавого безумца и тирана, разорившего страну и на столетия вперед определившего все ее грядущие исторические беды и несчастья. Другие прославляли его как великого государственного мужа, заложившего основы величия и мощи Российской державы. Но никому - ни до А.Н. Толстого, ни после него - не приходило в голову изобразить царя Ивана гуманистом, чуть ли даже не толстовцем, непротивленцем, веротерпимостью и религиозным вольномыслием своим даже превзошедшим сегодняшних приверженцев экуменизма: "По Мартыну Лютеру хотят Богу молиться. Эва, - их грех, их ответ. С Богом у них и будет свой расчет"". (3)
За эту пьесу Алексей Толстой в 1946 году был награждён вождём третьей Сталинской премией (две другие были ему присуждены за роман "Пётр Первый" и трилогию "Хождение по мукам"), но уже посмертно. Лауреат умер 23 февраля 1945 года.
Отношение многих известных писателей и поэтов к Алексею Толстому было презрительным.
Иван Бунин прервал отношения с ним сразу после его возвращения в Советский Союз, посчитав такой поступок предательством.
... один из близких к Ахматовой людей сохранил в своей памяти такую её строфу:
Где Ягода-злодей
Не гонял бы людей
К стенке,
А Алешка Толстой
Не снимал бы густой
Пенки...
(3)
Осип Мандельштам не писал на Толстого эпиграмм, а просто и незатейливо дал ему пощёчину. Наверное это было забавно, потому что Осип уступал графу по габаритам раза в два. Вот как вспоминала об этом происшествии жена Мандельштама Надежда Яковлевна:
"Для ареста Мандельштама было сколько угодно оснований по нашим, разумеется, правовым нормам. Его могли взять вообще за стихи и за высказывания о литературе или за конкретное стихотворение о Сталине. Могли арестовать его и за пощечину Толстому. Получив пощечину, Толстой во весь голос при свидетелях кричал, что закроет для Мандельштама все издательства, не даст ему печататься, вышлет его из Москвы... В тот же день, как нам сказали, Толстой выехал в Москву жаловаться на обидчика главе советской литературы - Горькому. Вскоре до нас дошла фраза: "Мы ему покажем, как бить русских писателей"...". (Н.Я. Мандельштам, "Воспоминания", М., Согласие, 1999)
А в 1969 году графу-холую посвятил стихотворение поэт Борис Чичибабин (настоящая фамилия Полушин), жертва сталинских репрессий, отбывавший срок с 1946 по 1951 год за "антисоветскую агитацию":
Я грех свячу тоской.
Мне жалко негодяев -
как Алексей Толстой
и Валентин Катаев.
Мне жаль их пышных дней
и суетной удачи:
их сущность тем бедней,
чем видимость богаче.
Их сок ушел в песок,
чтоб, к веку приспособясь,
за лакомый кусок
отдать талант и совесть.
Их светом стала тьма,
их ладом стала заметь,
но им палач - сама
тревожливая память.
Кто знает, сколько раз,
возвышенность утратив,
в них юность отреклась
от воздуха и братьев.
Как страшно быть шутом
на всенародных сценах -
и вызывать потом
безвинно убиенных.
В них роскошь языка -
натаска водолея -
судила свысока
Платонова Андрея.
(О нем, чей путь тернист,
за чаркою растаяв,
"Какой же он стилист?" -
обмолвился Катаев.)
Мне жаль их все равно.
Вся мера их таланта -
известная давно
словесная баланда.
Им жарко от наград,
но вид у них отечен,
и щеки их горят
от призрачных пощечин.
Безжизненные пни,
разляписто-убоги,
воистину они -
знамение эпохи...
Я слезы лью о двух,
но всем им нет предела,
чей разложился дух
скорей, чем плоть истлела
и умерло Лицо,
себя не узнавая,
под трупною ленцой
льстеца и краснобая.
Список источников:
1. "Алексей Толстой. Гении и злодеи.", https://www.youtube.com/watch?v=N89pCOZNIlo .
3. Б.М. Сарнов, "Сталин и писатели: Книга вторая", М., ЭКСМО, 2008.
4. О.Скосырева, А. Удовидченко, статья из Интернета: "Алексей Толстой получил ковёр от Сталина, а жену задаривал бриллиантами", https://www.spb.kp.ru/daily/26179.4/3068820/ .
5. А.Н. Толстой. Как создавалась трилогия "Хождение по мукам". "Красная звезда", 21 марта 1943 года.
6. "Красный граф Алексей Толстой", https://www.youtube.com/watch?v=gD1HoClgWNA .
7. Юрий Павлович Анненков, "Дневник моих встреч", М., Вагриус, 2005.