Аннотация: Это не мой рассказ. Это воспоминания одного писателя о встрече с другим писателем, давно, в начале 60-х...
Воспоминания об Аркадии Белинкове
Лично я совсем не разделяю взгляды или идеи Аркадия Белинкова. Но мне покоя не дает тот летний день, когда мы шли с ним по писательскому поселку Переделкино - это было давно, это было где-то в 62-ом или 63-ем году. Чтобы вам объяснить, поселок Переделкино состоит из улиц имени К. Тренева, П. Павленко (на последней, например, жил Пастернак - на улице Павленко) и других видных писателей. Сказать в точном, в собственном смысле ШЛИ по этим выдающимся улицам - было бы неправильно. Мы - нет, даже слово ПОЛЗЛИ не подходит. Хотя ему тогда, если сосчитать, было года сорок два, сорок один - приблизительно. Но ТАК даже слепые не ходят, даже столетние старики. Он ШЕЛ, едва переставляя ноги и как бы стоя все время на одном месте. И говорил очень тихо, мягко и внятно о всякой всячине - об окружающих этот высокий писательский загончик заборах, за которыми по проволоке, на кольце, бегали взад и вперед вразумительные овчарки, охранявшие наших худложников от налета какого-нибудь вора, алкоголика или вернувшегося ОТТУДА, с Воркуты, с Колымы, давным-давно забытого и погребенного оппонента.
Аркадий был из тех, из оппонентов, из вернувшихся, из вылезших из могил теней. Аркадий был из тех, и ШЕЛ он прямым обвинением здесь сидевших и отсиживавшихся за забором писателей. Он сказал тогда - по поводу собственной походки:
- Все бы ничего, но, вы понимаете, меня ударили позвоночником о несгораемый шкаф...
О чём, бишь, я? Ах да - об овчарке. Она бегала по проволоке, на кольце, под писательским забором, не видимая нам, но хорошо слышимая. И он сказал слабым и очень спокойным голосом:
- О, эту собачку, попадись она нам тогда - мы бы быстренько съели.
Тогда я, еще ничего не понимавший, но сочувствовавший заранее и жаждавший правды попутчик, спросил с печалью и с прижизненной наивностью:
- А вы бы ее зажарили, собаку? И как это делается на самом деле, объясните, пожалуйста.
И он мне все объяснил - что ту начальственную овчарку совершенно необязательно жарить, но можно просто так - с потрохами, с кожей, сырьем - как они жрали тушканчиков, перебегавших дорогу, когда их вели под конвоем, скованных по пятерке, по какой-то казахстанской степи, и всякий шаг в сторону, остановка или наклон считались знаком побега, и стреляли без предупреждения. Тушканчик тогда пытался проскочить перед колонной, у них привычка такая, и какой-то арестант впереди подбил его тяжелей ногой, но нагнуться за ним не посмел (стреляли без предупреждения), и, когда дошла очередь до Аркадия, бредшего в дальней шеренге, он все-таки не то, чтоб нагнулся, он еле заметно, мгновенно, с вытянутым туловищем, присел и вздернул тушканчика, и тут же его шкурка была разодрана вдоль по пятерке и съедена с костями, ни клочка не осталось, извините меня за грубый натурализм.
Но мне же любопытно было, как это делается. И я, попросив прощения за вынужденную бестактность, плохо понимая тогда, что подобный вопрос только пойдет на пользу, в удовольствие вышедшему оттуда, спросил:
- Может быть, вам, Аркадий, неприятно вспоминать - не вспоминайте. Но, может быть, вы расскажете - как вас пытали?
И он мне все рассказал, очень охотно, легко и весело, как это бывает и к чему по долгу службы прибегал следователь на допросах Белинкова. И все это, оказалось, очень просто, господа. Никаких особенных, сверхъестественных когтей у КГБ для пыток не было и нет. Был - примус. И это было почти по домашнему, рассказывал Белинков. И следователю было трудно и скучно всю ночь без конца накачивать старенький примус, который плохо горел и никак не зажигался. Примус ставился под баком, в каких кипятят белье, куда на тонких цепочках прищелкивались намертво ноги подследственного, и в поте лица следователь, как нанятый, вынужден был накачивать этот примус до 80-ти градусов в бачке, чтобы термометр не перешел на кипяток, потому что тогда возникала опасность, что ноги арестованного, чего доброго, сварятся и начнется заражение крови, а допрос еще не снят, допрос еще не снят, и долго, долго еще до конца ночи...
Следователь иногда - тайком от жены - приносил для примуса - ну как их? ЁРШИКИ, ЁРШИКИ называются, с кухни должно быть, по-домашнему, патриархальному, для прочистки примуса - ёршики. Все эти усилия производились ради признанного антисоветским романа, который написал Белинков.
Когда он бежал на Запад в 68-ом году, его, говорят, упрекали в нелояльности к марксизму, а также, с другой стороны, в недостаточной вере в Россию. Я не знаю. Может быть, он что-то такое и сказал. Дескать, примус, овчарки. ПЕН-клуб. Тушканчик. "Страна рабов, страна господ..."