Не везет мне с жильцами. Фатально, можно сказать, не везет. Какие-то они все... приземленные слишком, что ли. Ни полета, ни фантазии... Двенадцать штук сменилось за минувшую пятилетку, и только в этом, тринадцатом, наконец-то ну хоть мало-мальские способности смутно забрезжили. Уж я-то постараюсь их развитию поспособствовать!
С самым первым жильцом я намучался. С тем самым первым, который в реестрике моем вписан без номера, до последующей дюжины трусливых бездарей. Ну, по правде сказать, это сейчас я с нежностью его вспоминаю, а тогда думал - за что ж мне такое наказанье. Пьяница он был запойный. И поэт тоже - запойный. Попеременно у него бывало - то одно, то другое, а то и оба запоя враз. Ползает тогда по квартире, с отражениями в зеркалах переругивается, да знай в тетрадке что-то строчит да черкает. Мебели в доме не держалось никакой, хорошо хоть кладовочку строители озаботились соорудить, там я и обитал. И еды не водилось - я у соседей таскал для него, чтоб с голоду не помер. Молока в блюдечко сам себе наливал - от его имени, ритуал чтоб соблюсти. Зато как мы с ним сдружились под конец его грешной жизни, когда из всех дружков-приятелей один только я и остался... Разговаривал он со мной, как с человеком. Стихи читал. Даже посвящал мне иные из них. Музой своей величал, при том что ни утонченности в моем облике днем с огнем не сыщешь, ни крыльев, только космы нечесаные по обычаю да косолапость семейно-наследственная. Вот у него - способности были ого-го, не то, что у этих всех. А те умники, что после похорон сюда приходили, тетрадку со стихами полистали и швырнули презрительно в угол. Тоже мне еще, собратья по перу. Я эту тетрадку храню бережно у себя в кладовке, перечитываю для вдохновения и реестрик в ней веду. Жильцы сколько раз выкидывали - я всякий раз от мусора отряхивал и на место припрятывал. Что с них взять, безнадежно непоэтические натуры. Они и меня несколько раз в пакет с мусором запихивали, принимая за клок ветоши или древнюю плюшевую игрушку. За пять лет ни блюдечка с молоком я не видел ни разу, ни книжки стихов или сказок - скучные люди, бестолковые и скучные. Как я только ни изощрялся, чтобы в них веру в сверхъестественное пробудить и хоть какую-то фантазию - все без толку. Крысиной отравы по углам сыпали, святой водой брызгали и по всем поверхностям газеты с объявлениями о квартирном обмене раскладывали, как обереги. А я ж их не просто пугал тенями по углам да шорохами - я им и записки со стихами подбрасывал, то из тетрадочки заветной, то из классики у соседей, бывало, перепишу; и музыку по ночам подбирал поромантичнее; и композиции из вещей выкладывал-старался... Ну что ж, видать, это от природы в человеке должно быть, а если нету, то никаким страхом не вобьешь, а разозлишь только.
А этот, тринадцатый, вроде как надежды подает, или это мне на фоне прежних так кажется... Музыку по ночам сам, без моих понуканий, включает. Книжки в доме водятся - сказки, хоть и современные, с грудастыми девицами на обложках. И частенько пустые бутылки вдоль стен шеренгой, как при незабвенном моем поэте. Вот только я полгода уже с ним и так, и сяк, а он стихов не пишет ну ни в какую. Поэт должен быть голодным - я и стараюсь все то, что он в холодильник пихает, если не съесть, так хоть понадкусывать. Поэту нужна несчастная любовь - я выучился его пассиям послания по телефону отправлять, такие, чтоб потом они и видеть его не хотели. Поэту полагается быть бедным - я деньги от него в кладовку припрятываю, натаскал уже столько, что впору банк открывать, а ему хоть бы что. Когда замечаю за ним особо лирическое настроение - нашептываю ему зловещим шепотом по паре строк из самых душещипательных сонетов моего покойного друга, в надежде, что он продолжать возьмется, а там и свое что-то пойдет - умеет же рифму подобрать, стервец, только вот ни разу я не слышал ничего цензурного в этих рифмах. Упрямый, дрянь этакая. Но ничего, я упрямее. И ждал я уже долго. Я непременно еще что-нибудь придумаю. У него, в отличие от меня, нет цели в жизни, и потому победа будет за мною. А моя цель - снова стать музой гениального поэта!