|
Белая с пылью соль высохшего озера поднималась ветром и стелилась тонким слоем над землей. Ветер дул в лицо, из-за чего весь этот ковер, словно течение реки, неумолимо несся навстречу, разбиваясь упругими волнами о ноги, но, не сколько не смущаясь, спокойно смыкался, обогнув препятствие, и уносился прочь. От этого непрерывного упорядоченного и в то же время хаотичного движения миллиарда крошечных мучителей голова шла кругом. Иногда удивительным образом возникало уже почти позабытое, восхитительное чувство неудержимого полета над землей. Именно полета, когда молодое, сильное и потому почти невесомое тело без усилий мчалось над родными просторами, словно ястреб, сорвавшийся с неба. Когда загустевший аромат сочной травы и цветов наполнял грудь, и, не умещаясь там, выплескивался через горло наружу криком неудержимого и всепоглощающего счастья.
Но перед глазами снова потемнело, и сознание, словно стремительно падая в бездонную пропасть, в который уже раз из последних сил встрепенулось и невероятным усилием к жизни вернулось в тело. Иллюзия полета закончилась. А ведь в этом падении что-то было, оно словно сказочный сон, пусть на мгновение, приносило хоть какое-то облегчение.
Ноги, разбитые об осколки камней, уже не кровоточили, а почти онемели, набухнув и покрывшись запекшейся кровью вперемешку с солью. Ветер, дующий навстречу, иссушил лицо до неузнаваемости, настолько оно стало страшно. Десны кровоточили и ныли так, будто скоро выпадут все зубы. Язык разбух и не хотел ни помещаться во рту, ни подвинуться в сторону, чтобы стало легче заглатывать этот противный раскаленный воздух. Сухие, почти выпавшие глаза полуслепо и не моргая таращились вперед, пытаясь что-то разглядеть вдали. Солнце ядовитыми лучами медленно и неотвратимо изжигало кожу, как сверху так и снизу отражаясь от белизны. Ветер доставлял поистине нестерпимое мучение, настолько нестерпимое, что порой возникало сильное искушение отвернуть голову, а затем и вовсе всем телом свернуть с пути. Но все его злые порывы были совершенно впустую, потому что там, на самом краю соленой пустыни, играя в мареве поднимающейся жары манил к себе зеленеющий рай. Он то приближался, то вновь оказывался на самом горизонте.
Иногда казалось, что из этого удивительного места доносится запах прохлады и пение дивных птиц. Журчание ручья чистейшей родниковой воды и шелест листвы притягивали к себе непреодолимой силой, обещая избавление от всех страданий.
Когда силы совсем иссякли, и ноги уже не желали более идти вперед, а разум опять поплыл, на мгновение показалось, что оазис вот уже совсем рядом, совсем близко.
Нога ударилась о камень, и тело с размахом, со всей своей усталостью повалилось на дно бывшего озера, оттопырив к солнцу обтянутые тонкой и дурной кожей ребра. Ветер все так же гнал песчинки, которые теперь забивали глаза, но, несмотря на это, все вдруг обрело свои реальные очертания. Оазис растворился, рассыпавшись в пыль, и подхваченный ветром, помчался к другому берегу. И лишь у самого горизонта бескрайней пустыни, вдалеке, как беспристрастные стражи, стояли пустые без единой травинки скалы. Такие же раскаленные и выжженые солнцем, как все вокруг.
Сил больше не было, разве что отвернуть голову обратно, свернуться калачиком и тихонько застонать. Господи, сколько пройдено с таким отчаяным и безумным упрямством. Откуда столько сил в этом замученом жаждой и голодом животном теле?
Обернувшись, оказалось, что в шагах пяти лежит такой же выжженый пустыней молодой лев. Такие же ободранные лапы и распухший язык, вывалившийся наружу. Лишь из глаз, пристально смотрящих в упор, по шершавой морде медленно стекала прозрачная слеза. И зачем же ты шел за мной, что повлекло тебя в это логово смерти, о чем плачешь теперь?
Глаза закрылись, последний вдох, и лишь тихий шелест опускающегося на крыльях избавления на мгновение нарушил неспешный бег времени.
|