Я срываюсь, ударяюсь об одну ветку, не успеваю за нее зацепиться, ударяюсь о следующую плечом, очень больно. Лишь перед самой землей успеваю развернуться и приземлиться на все четыре лапы.
А сверху на меня сыплются дикие яблоки.
Оставаться на поверхности было нельзя, оставаться на поверхности опасно. Как бы много ни было опасностей среди ветвей, но их неизмеримо больше здесь, в траве. К тому же - они незнакомые. С этими опасностями я, мои родичи, почти никогда не сталкиваемся, и не хотим сталкиваться.
Поэтому, если бы не яблоки, я бы прыгнул обратно. Зацепился бы за дерево, за сам ствол, или допрыгнул бы до нижней ветки, и этого было бы достаточно, чтобы снова оказаться наверху.
Но Сутулый, который и сдернул меня с ветки, ударил, потом еще укусил за руку, которой я пытался зацепиться хотя бы за него, сутулый начал прыгать на дереве. На яблоне, за которую мы подрались.
Сутулый вообще вечно меня подкарауливает. Наша стая большая, но почему-то невзлюбил он именно меня. Если бы я умел думать, то предположил бы, что лишь во мне он видит будущего соперника.
Но думать я пока не умею. Как и говорить.
Я умею лишь реагировать, и сейчас я реагирую нервным обиженным криком, простой реакцией на боль и на то, как беспощадно и бесцеремонно меня скинули с дерева.
Сутулый прыгает на ветках, и на меня сыплются дикие яблоки, не позволяющие мне сообразить, что делать. Думать я еще не могу, но могу реагировать. А град из яблок лишает меня даже этого - возможности среагировать на ситуацию. Потому что мне больно, и инстинкты заставляют меня съежиться, как происходит всегда, когда не знаешь, как защититься от боли, и куда от нее бежать.
Яблоки летят с высоты, и одно из них попадает прямо мне в макушку, вызывая в голове легкий гул. Как ни странно, именно этот удар спасает меня от дальнейшего избиения. Я шатаюсь, поднимаюсь на задние лапы, делаю два шага в сторону, совершенно неосознанно, потом снова падаю на четвереньки, но уже вне пределов бомбардировки.
Здесь много диких яблонь, и я тут же вскакиваю на соседнюю, злорадно ухая в сторону Сутулого. Впрочем, я тут же о нем забываю, потому что лапа уже срывает ближайшее яблоко, то, что поспелее, и зубы начинают пережевывать его во вкусную фруктовую кашу.
Сутулый старше где-то на год, поэтому пока мне с ним не справиться. Я лишь кошусь на соседнее дерево, готовясь в любой момент дать деру. Еды вокруг много, но я уже знаю, что Сутулый все равно будет нападать, выбирая в качестве жертвы именно меня.
По земле скользит змея. Я этого не знаю, но если бы я вовремя не убрался с травы, то она бы была для меня опасна - смертельно ядовитая гадюка. У меня лишь - безумный страх перед любыми змеями. Но не сейчас. Сейчас я на дереве, где врагов у меня намного меньше. Поэтому я даже не обращаю внимание на змею где-то далеко внизу.
Я грызу яблоко, и, как только рука освобождается, сразу берусь за следующее. Ветка дергается, и одно из яблок падает с нее вниз. Мой взгляд безразлично следует за красным дичком, но я тут же теряю к нему интерес. Важнее следить за Сутулым, важнее подобраться поближе к следующему яблоку, последнему доступному на этой ветке.
Дикие яблоки совсем мелкие, и нужно съесть их достаточно много, чтобы насытиться. Может быть, потом, позже, можно будет обойти опушку краем и добраться до реки, где бывает водятся фрукты послаще яблок, но не сейчас. Сейчас надо пастись здесь, в зарослях яблонь, вместе со стаей. Может, Сутулый и мешает мне жить, но и уйти от него далеко я не могу. Потому что уйти от него, убежать, это значит также уйти и от стаи.
Вот они здесь, все мои родичи, вокруг меня, обирающие плоды с соседних деревьев. Нас не так и много, меньше полусотни, так что этого дикого сада надолго нам не хватит. Придется перебираться куда-то дальше и искать новые фрукты, или ягоды, если рискнуть спуститься там, где место просматривается получше, чем здесь. Орехи, червяки в дуплах. Мы не брезгливы, и почти всеядны.
Стая важна, потому что она предупредит об опасности, прижмется телами в гнезде холодной ночью, найдет свежие фрукты, поиграет с тобой, утешит, если тебе больно. Выкусает блох и погладит по голове, если тебе от чего-то станет грустно.
Как ни странно, я еще не умею говорить, но мне бывает грустно. Странное чувство. Непохожее. Ни на страх, ни на голод, ни на сытость. Не похожее на озноб или жару. Чувство, с которым я не умею справляться. От него помогает только рука родственника, медленно гладящая по голове. Сразу становиться веселей.
Один из стаи забрался наверх, на ветку прямо надо мной и невольно ее раскачал. Еще одно яблоко сорвалось вниз и ударило меня по плечу. Больно, потому что это оказалось именно то плечо, которым я ударился, когда падал.
Меня охватывает ярость, и не думая, не осознавая свои действия, я швыряю в родственника огрызком от яблока. Как ни странно, попадаю. Тогда я отрываю с соседней ветки еще одно яблоко, покрупнее, и швыряю его снова. И снова попадаю. Родственник кричит, он не виноват, он не понимает, за что я его наказываю, и почему яблоки, которые он должен есть, неожиданно причиняют боль.
Мы не умеем думать, но очень хорошо умеем имитировать. Родственник кричит, привлекая к себе внимание всей стаи. Стая тоже кричит. Кто-то в ней тоже швыряет яблоко в соседа, потом еще.
Вскоре вся стая бездумно портит еду, швыряя друг в друга яблоками. Новое чувство, которое позже назовут удовлетворением, возникает у меня в глубине, когда я вижу, что Сутулого сшибает с ветки яблоко покрупнее. Правда, до земли он не долетает, хватаясь за ветку пониже.
Мы успокаиваемся далеко не сразу, лишь тогда, когда у нас почти полностью заканчиваются снаряды. И еда. Пора перебираться к реке. Хочется пить. Хочется чего-нибудь послаще, чем кислые яблоки. Или, может быть, жуки. Жуки было бы здорово.
Вся стая тут же забывает о происшествии. Никаких обид, никакого злорадства. Никто и не думает взять что-нибудь потяжелее и повторить эксперимент с каким-нибудь хищником, которых много у воды.
Может быть, пройдет день, когда я снова возьму в руки камень и швырну его во врага. Может, это сделает лишь мой ребенок, если он у меня будет.
Может быть, яблоки будут падать на темечко нескольких тысяч поколений, прежде чем в голову одного из моих потомков придет понимание того, что оружие можно применять на практике.
Я не знаю.
Решать тебе.
Теперь это - твоя стая. Твой род. Твоя эволюция.
FGТизер 2: Лекция (Сценарий)
ИНТ. ЛЕКЦИОННЫЙ ЗАЛ ДЕНЬ
ЛЕКТОР, благообразный старичок с седыми волосами и седой бородкой, прохаживается перед доской. Лекционный зал забит под завязку, видно, что у заднего выхода толпятся студенты, которым не хватило мест в зале. Они стоят тихо, чтобы не пропустить ни слова. Некоторые вытягивают шеи, чтобы лучше рассмотреть множество формул, которыми испрещена доска. Некоторые судорожно пытаются списать эти формулы к себе в тетради.
На переднем ряду те, кто пришел заранее, тут полегче. Диктофоны включены, что заметно по горящим зеленым лампочкам-диодам. У некоторых они успокаивающе мигают, у некоторых просто светятся ровным зеленым светом.
На одном из диктофонов, однако, лампочка начинает моргать желтым. Студент, тихо шипя себе под нос, судорожно пытается выключить диктофон и снова включить.
Лектор, завершив паузу, продолжает говорить от запятой.
ЛЕКТОР
Современный человек, бесспорно, венчает собой огромный длинный ряд эволюционных направлений, истоки которых можно обнаружить еще у приматов. Но давайте с вами подумаем, что же является движущими силами этих самых направлений?
Лектор вскидывает вверх руку с вытянутым указательным пальцем. В другой руке у него мел, и он неосознанно шаркает мелом по поле своего пиджака, измазывая его белым. Но этого никто не замечает, потому что все студенты уставились на указательный палец. Все ждут продолжения и смотрят на палец, словно он должен дать ответ на ключевые вопросы вселенной.
ЛЕКТОР
Два процесса бесспорны. Органическая эволюция и культурная эволюция. Сегодня вы еще раз убедились, что ключевую роль в эволюции органических особей играет отбор. Но также бесспорно, что направление культурной эволюции имеет собственные, независимые движущие силы, и лишь с помощью них мы можем объяснить постепенное накопление культурного наследия.
Этот вопрос не вызывает разногласий.
Несмотря на безапелляционно тона, Лектор все же останавливается и внимательно оглядывает аудиторию, словно хочет убедиться, не возникло ли у кого-нибудь желание оспорить его утверждение.
Аудитория замирает. Лектора все боятся. Но слушают очень внимательно.
ЛЕКТОР
(продолжая остановленное движение туда-сюда вдоль доски)
Так как детальное изучение этих сил выходит за рамки вашего курса, я лишь перечислю наиболее очевидные из этих сил. Это, прежде всего, социально-групповой отбор. А он возникает только в более или менее связных единицах организации.
Это также наличие, пусть и оспариваемое рядом ортодоксов...
Лектор внимательно, насупив брови, смотрит вглубь аудитории, словно ищет тех самых ортодоксов, сидящих, прячущихся где-то среди его студентов. После паузы, так и не найдя этих злоумышленников, он продолжает.
ЛЕКТОР
... безусловное наличие... (еще одна проверка на лазутчиков в зале)... противостояния между одними и другими социальными, территориальными, внутригосударственными и прочими, иногда диффузирующими друг в друга группами, социальными группами с различными культурами. Позвольте мне усугубить!...
Лектор, в который раз, осматривает зал, выискивая, мечтая об оппонентах, которые посмеют ему не позволить. Не находит.
ЛЕКТОР
... Все разговоры о культурной эволюции как о сугубо эволюции мирной лишены всяческих оснований. Конечно, может кровь и не льется рекой, но суть остается прежней: суть эволюции, суть эволюционного отбора - это конкуренция, противостояние между отдельными особями, стаями, популяциями, видами и подвидами. Иного нам не дано.
Аудитория молчит и внимает истину. Голос лектора постепенно затихает, камера отъезжает (уж вы меня извините режиссеры за излишнюю подробность)
Посередине, в центральном проходе между рядами, на простой треноге стоит любительская цифровая камера, записывающая всю лекцию.
Смещение ракурса (как там оно обозначается не помню...)
ЭКСТ. ДЖУНГЛИ ДЕНЬ
Тяжелый тропический лес высокой плотности. Стволы деревьев уходят вверх, и не видно, что именно это за деревья, такие они высокие и так сильно заросли паразитирующими лианами и прочей зеленью. Рядом с одним стволом, словно генерируемая самим деревом, светится картинка.
На картинке - идет запись той самой лекции, только голос Лектора едва слышен, особенно из-за того, что джунгли наполнены пением птиц, шорохами, скрипами, шелестом. Голос Лектора на фоне этих звуков кажется неестественным и уж точно не принадлежащим этому месту.
Вокруг картинки мелькают какие-то непонятные значки, слегка похожие на буквы, цифры, иероглифы, рожицы, но не имеющие никаких прямых аналогов в современном письме.
Голограмма слегка подрагивает, иногда полностью размываясь от порывов ветра. Когда она размывается, голос тоже почти исчезает. Что именно говорит Лектор, почти и не слышно.
ОБЕЗЬЯНА, следящая за голографическим изображением, лениво почесывает под лопаткой, легко дотягиваясь до нужного места. Но глаза ее не отрываются от лекции на экране.
Потом, когда Лектор уверенно заявляет, что именно культурная эволюция делает человеческий вид прима-видом всей органической материи, Обезьяна небрежно пожимает плечами и презрительно фыркает, словно говоря "впервые слышу такой бред". Потом она зевает, быстро теряя к изображению интерес. Снова чешет под лопаткой, в том же месте, и полностью теряя сосредоточенность, забывает про лекцию и отворачивается от экрана.
Экран тут же гаснет и исчезает, словно его никогда и не было. Полностью девственные джунгли, без малейших признаков цивилизации. Стволы, лианы. Обезьяна легко цепляется за одну из них, подтягивается, добирается до ближайшей ветки и быстрым движением выдергивает из щели в коре большого жука. Длинные гибкие пальцы тут же раздирают его и, смакуя, Обезьяна его ест. Одновременно пальцами ноги она выдергивает еще одного жука, и тут же засовывает его в рот, пользуясь ногой, как рукой.
В джунглях поют птицы. Ветер слегка колеблет листву. Обезьяна, абсолютно дикая, со вкусом, смакуя поедает жуков, никуда не спеша, не суетясь. Ни малейшего признака разума не видно на ее лице.
Или морде. Вопрос - точки зрения.
FGТизер 3: Селекция как она есть (режим бога, удаление из генофонда опасных элементов)
ЭКСТ. ЛЕС ДЕНЬ
На границе смешанного леса мирно пасется стая крупных обезьян. Они достаточно ленивы, и не хотят прыгать на деревья, хотя - еще могут. Поэтому большинство из них все время остается на земле, и лишь некоторые, время от времени, запрыгивают на нижние ветки деревьев.
Но тут же спускаются - потому что на деревьях нет еды. Вся еда много столетий внизу, поэтому эта стая, как и многие другие, спустились на землю. Некоторые из обезьян, переходя с места на место, остаются только на задних лапах, но, когда останавливаются, тут же вновь опускаются, упираясь костяшками передних лап в землю.
Это сильная, мощная стая, состоящая из сильных мускулистых особей. Но альфа-самец просто огромен, даже на фоне своих сородичей. Он не бродит в поисках пищи - он сыт, потому что с самого начала занял самое лучшее место, где росли самые сочные кочаны. Это нечто вроде дикой капусты, совсем маленькой, но и ее вполне достаточно, чтобы насытиться, прежде чем снова углубиться в лес, подальше от опасного открытого пространства, которого инстинктивно боится вся стая.
Самец сыт, но все равно недоволен. Он смотрит тяжелым взглядом на одного из молодых, еще даже не вошедших в возраст брачных ухаживаний самцов.
Вожак не знает, что именно ему не нравится в этом самце, но он чувствует, что что-то в нем не так, поэтому еще сильнее наклоняет голову и продолжает угрюмо следить за ничего не подозревающим, вместе со всеми поглощающим капусту самцом.
ИНТ. МОНИТОР КОМПЬЮТЕРА
Сегментированная картинка на экране. В центре видео-поток "от вожака", на самце, анализ которого производится, видеомаркер (ромб, постоянно накрывающий морду цели, перемещающийся вместе с его перемещениями). Рядом - "расшифровка" ромба - фотографии самца (полный рост, профиль, фас, ладонь, ступня).
Полный рост - фотография с мерной линейкой, показывающей рост самца (в пределах 120 см). Профиль - выделена ушная раковина, ее изгиб отмечен мерцающей зеленой линией. Фас - сетчатка глаз "оцифрована" и вынесена на отдельный снимок, на котором она показана в деталях; зелеными линиями подчеркнут разрез глаз, надбровные дуги и отдельно выделено расстояние между зрачками. Ладонь - выделена схема всех "линий судьбы", подсвечена оранжевой сеткой, пальца ладоней - "сняты отпечатки" и опять же вынесены в отдельные маленькие фотографии.
Вокруг всего этого мелькают мелкие значки - ведется некий "анализ".
Справа крутится спираль ДНК, на ней последовательно подсвечиваются отдельные сегменты (мигание - один зеленый (начало проверки), двойной зеленый (проверка началась), желтизна, переходящая в красный (проверка идет, чем дольше идет, тем краснее становится сегмент), сегмент окрашивается в зеленый цвет окончательно (проверка пройдена успешно).
На одном из сегментов анализатор останавливается надолго, от желтого почти ничего не остается, красный цвет из промежуточного, после мигания, становится постоянным и подсвечивается ярче.
На основном видео, прямо на жующем изображении самца "вспыхивают" потенциальные проблемы. Кости таза краснеют, позвоночник тоже. Потом прямо на изображение накладывается полная кровеносная система самца, бьющееся сердце. Картинка наезжает, сердце увеличивается в размерах и видно, как один из клапанов двигается с ощутимыми нарушениями ритма.
Откат, на экране основное видео смещается в угол, в центре - схематичное изображение. Символ исследуемого самца - в центре, над ним - все его предки в четырех поколениях. Под ним - потенциальные варианты скрещивания и на значительном, увеличивающемся в каждом поколении числе потомков крохотный значок - маленькое ядовито-красное сердцечко.
Команда - "exterminate"
ЭКСТ. ЛЕС ДЕНЬ
Альфа-самец вскакивает без всяких видимых причин и начинает бить себя лапами в грудь. Молодой самец, даже не осознающий своей участи, как и вся остальная стая, настороженно оглядывается по сторонам. Большинство думает, что вожак отгоняет внешнюю угрозу, поэтому почти все смотрят не на него, а в поле - откуда по высокой траве могут приблизиться хищники.
Альфа-самец принюхивается и фыркает. Теперь он знает, чем ему не нравится этот молодой выскочка - он плохо пахнет. Плохо. Не жилец. Не пахнет здоровьем, не пахнет стаей.
Вожак рвется вперед и без всякого предупреждения нападает на жертву. В первые мгновения молодой самец даже не сопротивляется, настолько он ошарашен. Настолько он не ожидал подобного наказания, абсолютно незаслуженного. Потом он терпит боль, потому что рассчитывает, что наказание скоро закончится.
Но когда кровь начинает хлестать из нескольких глубоких ран, самец дуреет от боли и начинает убегать, сначала вдоль леса, а потом скрывается в лесу.
Вожак его не преследует. Для него главное - не убить жертву, ему достаточно и изгнания. Главное, чтобы тот не вернулся. Для этого вожак встает на краю леса, выходя за пределы стаи, поднимается на задние лапы и рычит-кричит в сторону, где скрылся молодой самец, предупреждая его, что в следующий раз пощады ему ждать не стоит. Что возвращаться ему запрещено.
И лишь затем, величаво и гордо, возвращается на свое место. Стая медленно оправляется от потрясения и возвращается к обыденным делам.
FGТизер 4:Генетический взрыватель
ЭКСТ: ПОЛЕ С РАСКОПКАМИ
На поле с раскопками пусто, почти никого нет. Начинается мелкий дождь, поэтому большинство из археологов укрылось в палатках, и занимаются там кто чем. Над шатрами, под которыми укрыты ящики с находками, поднимается легкий дым - кое-где уже разожгли маленькие печки, чтобы приготовить обед.
Все явно считают, что сегодня им на поле уже не вернуться. Под дождем никому не хочется работать, а обнаруженных уже находок очень много, и раз уж сыро - то вполне можно заняться описанием, составлением каталогов, упаковкой.
В одной из траншей копается задержавшийся на поле юноша, студент-первокурсник. Он не то, чтобы очень хочет промокнуть, но как-то самой собой получилось, что он собирался дольше всех. И когда все ушли, то продолжил копаться в том месте, которое представляло для него интерес.
На самом деле, ему страшно не хочется уходить. И на дождь ему наплевать, потому что ему очень интересно, что откроется дальше, чуть глубже. Который день ему кажется, что нужно копнуть лишь еще чуть-чуть, и он обнаружит величайшие сокровища древности.
Эту стоянку племени древнейшего человека они возделывают уже не первую неделю. Им повезло - в этих местах, бывших когда-то комплексом мелких пещер, переходящих в овраги, люди жили, наверное, пару миллионов лет. Поколение за поколением, род за родом. Эти пещеры захватывали враги, и селились в них сами, их заливали потопы и пожирали лесные пожары. Каждое поколение оставляло в этих разрушенных теперь пещерах что-то свое. Сколотую кость, иголку, рисунок на стене, наконечник копья. Что угодно. Это надо было лишь найти.
Племя, или племена, жило в этом месте миллионы лет, но миллионами лет позднее почти все забрало с собой время. Искать было тяжело. Сколько раз археологи здесь разрушали останки древностей, даже не успевая понять, что это не просто очередной камень.
Поэтому юноша был аккуратен. Нетороплив. Он работал находясь в состоянии, что сродни медитативному трансу. Размеренно, бережно, при этом давая свободу мыслям, гуляющим где-то далеко.
Лопатка и кисточка. Сейчас, из-за дождя, больше лопатка. Дождь бил по земле, делая кисточку совсем бесполезной, но зато он делал часть работы за него. Чистил те места, что обнажала лопатка. Юноша приноровился к новой процедуре, пусть и не вполне легальной. Он понемногу откидывал куски глины то в одном месте, то в другом, позволяя воде разбивать их, разрешая ей попадать в освободившиеся ямки.
Вода делала остальное.
Размеренность юноши ничуть не походила на заторможенность. Скорее - это было перемирие с окружающим его дождем, равновесие с этим местом. Поэтому он остановился сразу, как капли дождя начали обнажать что-то необычное в только что освобожденном от земли месте.
Юноша остановился, внешне спокойно ожидая, когда вода сделает работу за него. Капли медленно выбивали глинистую почву, смывая ее в сторону. До тех пор, пока полностью не открыли находку.
Огромной рыболовный крючок.
Большой не потому, что он готовился на акулу, а просто из-за того, что наверное, создатель не мог сделать его меньше. Тогда, своими грубыми пальцами, не имея никаких инструментов. По-крайней мере, так думал юноша.
Юноша слегка оглянулся, как будто проверяя, нет ли кого-либо поблизости, и протянул вперед руку. Он не стал брать хрупкую древность в руки, а лишь дотронулся до нее кончиками пальцев.
Легкий ток прошел от крючка по его руке выше, к плечу, потом к голове. Прошел и запустил в его памяти, спрятанной совсем глубоко, в архаичных комбинациях генов, маленькую бомбу-воспоминание.
ЭКСТ: БЕРЕГ РЕКИ ПОСЕЛЕНИЕ ПЛЕМЕНИ
Племя сегодня охотится на диких свиней. Грубые осколки сланца прекрасно входят в расщепленные концы палок, и, если еще и обмотать их дикой лозой-паразитом, то получаются прекрасные копья. Этими копьями можно заколоть даже кабана, если он вовремя не убежит. Кто-то видел вчера, что по кабаньей тропе к водопою свинья водит новый выводок, и все решили, что мясо поросят - легкая добыча и вкусная еда.
Он остался. Он не так уж и стар, чтобы бегать за свиньями, или, наоборот, убегать от кабана, но во время дождя всегда очень болит нога. Та, что прокусил до кости дикий волк - вожак стаи. Это было давно, тогда племя все время враждовало со стаей. Это сейчас стая поутихла, успокоилась. Стала осторожней. Особенно, после того, как он повесил себе на шею гирлянду из зубов вожака.
Тогда он выжил, но стал сильно хромать. Зубы вожака, бережно обвязанные один на за другим волокнистыми стеблями шуршун-травы, а потом, каждый на своем собственном узле, прикрепленные к окаменевшей от времени лозе, стучали один о другой при его ходьбе. И в племени этого было достаточно, чтобы, когда добыча была богатой, и ему перепадало что-то у костра.
Но бегать он не мог, поэтому племя оставило ему берег. Рыбу. Острога стала его лучшим другом. И он мог часами стоять у воды, выжидая, когда форель беспечно приблизиться к берегу.
Он уже принес к костру целых три рыбины, пока охотники то ли бегали за свиньями, то ли от них. Но сейчас его внимание привлекла кость крупного животного. Даже не кость, мелкая косточка, обглоданная и небрежно отброшенная кем-то в сторону. Крупные кости иногда брали, чтобы сделать из них оружие. Даже у него была острога с костяным наконечником, хотя он предпочитал просто палки, слегка обожженные на костре и потом заточенные о ближайший камень.
Но что сделаешь из мелкой косточки? Вообще-то, женщины должны были оттащить этот мусор подальше от пещер, но эту не заметили.
Он подобрал кость. Что-то смутное вертелось у него в голове, какая-то непонятная идея, неизвестно откуда взявшаяся, нечто слагаемое из зубов хищников, вонзающихся в жертву, колючек, цепляющихся за меховые шкуры, шипов шип-куста, не позволяющих пройти в его заросли. Он вертел косточку и так, и этак, как и многие поколения его предков.
Но, в отличие от них, он был упрям. Сам не вполне осознавая, что он делает, он подошел к камню, об который обычно затачивал остроги, и провел по нему своей находкой, пытаясь приладить ее так, чтобы заострить.
Кость была крепкая, пусть и не очень большая. Две косточки отходили от соединения под острым углом, расплющиваясь на концах. Он не знал, зачем ему это, но сначала он медленно и упорно заточил один из концов. Это потребовало времени, очень много времени, которое казалось еще большим от того, что он понятия не имел, зачем он это делает. Лишь смутные ожидания того, что должно получиться в финале, заставляли его продолжать свое занятие.
Но с каждым новым скребком об камень его движения становились все уверенней. Он даже представлял себе рыбу в воде, слишком пугливую, чтобы подплыть на расстояние удара. Но недостаточно умную, чтобы уплыть еще подальше, прочь с мелководья. Вкусную.
Он отвлекся лишь однажды, когда воспоминания о рыбе заставили его живот урчать. Отвлекся, чтобы вернуться в костру, оторвать от одной из добытых им рыбин голову, уверенным движением разорвать ей брюхо, выбросить внутренности и откусить кусок, аккуратно избегая костей. Конечно, когда позже ее приготовят на костре, рыба станет вкуснее, но сейчас воспоминания о еде не дали ему времени подождать. Голод заставил его прожевать сырую рыбу, проглотить ее, и лишь после этого он вернулся к своей косточке.
Он нашел веревочку, которую женщины сделали из шуршун-травы. Достаточно прочную для его целей. И начал наматывать на вторую часть косточки, так и оставшуюся приплюснутой. Если делать это аккуратно, и так, чтобы узел остался тугим надолго, то шуршун-трава будет крепко держать косточку. А он - будет крепко держать шушун-траву.
У него и в мыслях не было поискать наживку.
Он лишь вышел на берег, быстро выискал в воде рыбью стаю, осторожно державшуюся в отдалении, как раз на границе отмели и тем местом, где прошлым летом утонул Косой Шрам. Там было глубоко, и он бы не смог поймать там рыбу. Умная рыба, она же самая вкусная, все время пряталась на глубине, а ему приходилось ловить на отмели глупую.
Но теперь у него была длинная, почти в два его роста, бечевка шуршун-травы, и маленькая острая кость на конце. Загнутый шип, который должен привести к нему рыбу.
Он бросил крючок один раз, потом еще. Понял, что косточка слишком маленькая и слишком легкая, чтобы долететь до места. Он бросал снова и снова, но крючок не долетал до места. Вернулся, нашел подходящий небольшой камень, и привязал его к веревке чуть дальше от крючка. Просто намотал шуршун-траву вокруг, завязал узел.
Он не был умен, зато был упрям.
Он кидал снова и снова. Когда веревка вокруг камня развязалась и он утонул, хромой нашел новый камень, и привязал его покрепче.
Когда крючок зацепил, наконец, рыбу, он начал тянуть. Он знал, что рыба в воде сильна - сильнее, чем волки в лесу, чем темное племя в пещерах. Рыба в воде почти такая же сильная, как его племя рядом с огнем. Поэтому он не спеши, и тянул медленно, боясь, что веревка шуршун-травы порвется. Иногда даже отпускал ее слегка, потому что ему казалось, что веревка начинает расползаться.
Но все же он вытянул рыбу на мелководье. Этого было достаточно. Он быстро схватил с берега дубину и ударил по воде. Потому еще раз и еще. Быстро сунул руку в воду, безошибочно хватая рыбу за жабры, и выкинул ее на берег, подальше от воды.
На второй рыбе веревка все же порвалась, и он потерял крючок, над изготовлением которого провел почти половину дня.
Он не был умен, зато был упрям.
С тех пор он искал все новые и новые косточки. Теперь, когда он знал, как выглядит то, что ему надо, такие косточки попадались на каждом шагу. Он упрямо точил их о камень, потом выбирал самые крепкие веревки.
Он упрямо учил родившегося через пару лет сына тоже делать крючки. Этот процесс требовал поддержки из множества тычков и подзатыльников, потому что сын у него тоже рос упрямым и тоже не слишком умным.
ЭКСТ: ПОЛЕ С РАСКОПКАМИ
Юноша слегка пошевелился. Он не знал, сколько именно времени он провел вот так, в полной неподвижности, лишь слегка касаясь костяного крючка, лежащего в земле.
Слегка оглянулся, словно проверяя, не появился ли кто-нибудь на раскопках за это время. Облизал губы, только теперь почувствовав во рту отчетливый привкус рыбы.
FGТизер 5: Симбионт
ТИТР: (ИЛИ ГОЛОС ЗА КАДРОМ) Человек позволил стаям собак бродить около его поселений...
ЭКСТ: ПОЛЯНА ПЛЕМЕНИ, НОЧЬ
На поляне горит небольшой костер, который поддерживает постоянно засыпающий мальчуган. Остальные, и взрослые и дети, также спят неподалеку. Спят сидя, склонив головы, спят чутко. Ноздри самца рядом с мальчуганом подрагивают, подергиваются плечи, словно он видит какой-то сон. Чувствуется, что этот самец может вскочить в любое мгновение, развернуться в любую сторону. Он даже не выпустил дубину из лапы, лишь расслабил пальцы. В любой момент пальцы могут сжаться, и дубина обрушиться на врага.
Где-то неподалеку, во тьме за пределами светового круга, поскуливают собаки. Они не видны, но по звукам возни и скулежу понятно, что стая тихо дерется за брошенную им из племени кость, которой слишком мало на всех.
Мальчишка слегка шевелится, делает движение рукой, словно подбрасывает в костер новую ветку. Но он так и не просыпается, поэтому рука хватает воздух и безвольно кидает его в костер. Где-то во сне мальчик думает, что хранит огонь, но огонь продолжает медленно гаснуть.
ТИТР: ... Потому что собаки могли вспугнуть мелких хищников, беспокоящих людей. Собаки стали также чуть ли не первыми охранниками, оберегающими ночной сон трайба...
ЭКСТ: ПОЛЯНА ПЛЕМЕНИ, НОЧЬ
Неожиданно скулеж собак замолкает. Становится необычно тихо. А затем, резко и неожиданно, слышится лай, громкий лай, от которого мальчуган тут же просыпается. Прежде всего - это уже рефлекторно, он хватает свежую ветку и бросает ее в почти потухший костер.
Просыпается самец, что спал рядом. Сначала видно, как его пальцы сжимаются на дубинке, потом - он вскакивает, в один-единственный момент, и безошибочно поворачивается в ту сторону, где собаки облаивают какого-то ночного хищника.
На ногах уже все племя. Оно волнуется, дети отпрыгивают чуть вглубь поляны, самцы покрупнее - наоборот, занимают оборону на самом краю. Никто не рвется в темноту леса, где собаки лают с такой силой, что кажется вот-вот сорвут голос.
Племя еще не умеет разговаривать, поэтому самцы лишь вторят собакам, ухают, визжат, стучат себя по груди. Кто-то, по старой памяти, вспрыгивает на ветку и начинает раскачиваться, помахивая толстой дубиной.
Лай собак затихает. Хищник решил отступить...
Самец, что спал у костра, садится обратно, перед этим дав затрещину костровому. Так, ни за что - просто для острастки, чтобы меньше спал и не жалел веток для огня.
ТИТР: Собаки, первые настоящие симбионты расы, в будущем безраздельно завоевавшей планету, пока лишь кормились объедками от охоты. В обмен - они охраняли сон. Затем - они загоняли для людей дичь...
... Дикая свинья с выводком ломится сквозь лес, давно потеряв свою родную тропу. Позади слышен лай собак, но их по-прежнему не видно, ни одной. Испуганная свинья убегает, но совсем не видит, куда бежит. Неожиданно из-за деревьев показываются охотники. В свинью летят копья, потом кто-то достает ее дубиной...
ТИТР: И с тех самых первых пор, когда первая первобытная стая собак последовала за первым племенем людей, они больше не расставались.
(Короткий размытый образ). Старик в кресле, накрытый пледом. Рядом лежит собака, положив голову на его ночи и тихо глядя вокруг. Старик качается и читает газету.
ТИТР: Не расставались на охоте и поедая пищу, были вместе днем, и ночью. Вместе дрались с врагом...
Крупный первобытный мужчина стоит прямо напротив огромного серого медведя. В руках у мужчины нет оружия,а рядом нет соплеменников. Он один, но держит в каждой руке шерсть собаки, не шерсть даже, а толстую кожу на их загривках.
Эти две собаки огромны - это предки будущих волкодавов. Они рвутся вперед, рычат, готовясь напасть на медведя, и лишь крепкие руки мужчины способны их удержать. Но и ему приходится сильно отклоняться назад, чтобы остановить своих братьев.
Огромный медведь, раза в два больше мужчины, сомневается. Он сожрал бы эту обезьяну давно, но собаки его пугают. Его пугает их бесстрашие. Медведь, неожиданно напуская на себя безразличный вид, опускается обратно на все четыре лапы и неторопливо (старательно медленно) трусит прочь.
Собаки рвутся вперед. Мужчина что-то бормочет, что-то тихое и успокоительное. Он все еще не умеет говорить, но собаки понимают его и так.
ТИТР: ... И есть те, кто считает, что превосходство вида людей - всего лишь случайность, ставшая реальностью лишь благодаря помощи другого вида, который миллионы лет шел рядом, у ноги.
Быстро бегу, бегу легко и тихо. Так, как умею только я.
В племени меня зовут У-ууу-уу, что значит - ветер, заблудившийся в лесу. Но у нашего племени нет таких слов, наши слова проще, красивей и поэтичней. Поэтому, когда меня надо позвать, меня зовут - У-ууу-уу. И почти всегда я прибегаю.
Вы не думайте, в нашем племени далеко не у всех есть имена, свои имена, те, которыми можно позвать не любого мужчину племени, а конкретного, нужного сейчас. Имя есть у мудрейшего - Кр-кр (долго сидящий у ночного костра), у матери рода - Хэ-э (мать для всех). Имя есть у воина, нашего вождя - Бу (Крушитель). Наверное, это и все. Остальных мы зовем - Хо. А женщин - Хэ. А если надо позвать не одного, а сразу всех, привлечь внимание всего племени - то мы кричим - Хо-о! Но обычно - это означает - сильная опасность. Если звать все племя без надобности, то можно получить подзатыльник, и не один.
В племени почти полсотни взрослых, и есть еще дети.
Но детей мало, мы потеряли почти всех. Мы слабы. Мы умнее всех вокруг, мы умеем называть зверей, и умеем ломать камни, и у нас есть свой огонь, свой собственный. Но мы слабы. Наши руки слабее, чем руки чужих племен, и они не могут держать тяжелые дубины. Наши мускулы не такие сильные, как у других, и нам приходится заманивать кабанов хитростью, чтобы раздобыть себе мясо.
Вообще-то, я думаю, что нам бы жилось хорошо. Я много бегаю (ведь я не просто так - У-ууу-уу), поэтому много вижу. И у меня много идей. Я думаю, что если два булыжника спустить в узкое место ручья, то рыбу в этом месте можно было бы ловить руками. А если взять копалку, что когда-то сделал Кр-кр, и вырыть яму прямо на тропе свиней, то можно поймать самого грозного секача.
А это ведь всего лишь я - Бегущий меж деревьев. Кр-Кр живет долго, и наверняка смог бы придумать побольше моего.
Но нас гонят. Слишком много сильных племен вокруг, слишком много злобы. Мы не любим воевать, мы слишком слабы для вражды. Поэтому мы прячемся, но нас всегда находят. Находят и убивают. Изгоняют. У них тяжелые лбы, и крепкие черепа. У них сильные руки и мощные ноги. Я - смогу убежать, я быстр. И охотники смогут. Но не смогут дети, и женщины, что ждут детей. И Кр-Кр. Мы не можем бежать все время.
Не можем, но я все равно бегу.
Нас снова согнали со стойбища, хотя мы никому не мешали, и не трогали чужой еды, и не охотились там, где могли помешать их племени. Но, как только нас нашли, абсолютно случайно, на нас напали. Лишь два лета пробыли мы у этого ручья, два лета и один снег.
И теперь снова - у нас мало детей, мы потеряли почти всех. Кр-кр спасся, и это хорошо. Бу сумел даже убить двух громил, но что им потеря двух охотников? Они не боятся, а мы трусливы. И не любим убивать. Даже Бу, Крушитель. Не любит. Хотя убивает он грациозно, не то что охотники из чужих племен. Его не видят, не слышат, он приходит сзади, сбоку, снизу. Он убивает быстрее, чем враг понимает, что что-то пошло не так.
Но Бу должен защищать племя, и он не может просто убивать. И он - только один. Поэтому мы опять бежим и прячемся, пытаясь хоть в этот раз найти место, где сможем осесть. Где женщины могут родить своих детей спокойно, а не на бегу. Где Кр-кр сможет сидеть у костра целыми ночами, и не прятать огонь от тех, кто сильнее.
Я бегу, потому что я - У-ууу-уу. Я разведчик, потому что бегаю больше всех, лучше всех и быстрее всех. Дальше всех.
Они отдыхают, полсотни Хо, и Хэ, и совсем немного детей. Они больше не могут бежать, бежать - не зная куда. Им нужно знать дорогу, чтобы не тратить понапрасну силы, которых и так уже нет.
Для этого и есть я - Тот, кто может скользить меж деревьев бесшумно и быстро, как ветер, заблудившийся в лесу.
Я бегу.
Может быть, мои руки слабее, но зато у меня есть инстинкты, которых нет ни у одного мужчины в чужих племенах. Вот сейчас я чувствую, что бегу правильно. Что я выбрал верную дорогу.
Я чувствую, что бегу в то место, где мое племя обретет покой, и мир, и будущее.
Я верю в свое чувство, хотя бы потому, что оно у меня впервые. Такого раньше не было никогда. Я вижу лес, где много поколений никто не жил. Я научился этот ощущать. И чем больше я бегу, тем больше убеждаюсь, что сюда не дошло ни одно племя.
Или - давным-давно все оставили эти края.
Я останавливаюсь. Не потому, что я устал, нет. Я могу бежать хоть несколько дней. Может, мои руки и не такие сильные, как у врагов, но они могут нести копье от зари до заката, и не выпустят его из пальцев.
Я останавливаюсь, потому что упираюсь в скалу. Белый камень, выступающий прямо из земли, между деревьев.
И это не все. В скале - вход в пещеру, совсем заросший, но я привык видеть такие скрытые вещи. Когда твое племя всю жизнь прячется, то ты знаешь, как находить потайные места. И это хорошо, что вход зарос, и что нет запаха помета, и следов.
Эта пещера пуста, никто не заселил ее, ни люди, ни зверь. Я забираюсь внутрь, вход узкий, но можно пролезть, это несложно.
Внутри темно, но мы - умное племя, и нас давно уже не пугает темнота. Я быстро поворачиваю копье тупым концом, накручиваю на него заранее приготовленную сухую траву. Гореть ей недолго, но мне лишь надо посмотреть, насколько глубока эта пещера.
Я ухожу еще глубже, туда, где совсем темно, и лишь там бью своим чудо-камнем о другой. Бью умело, так, чтобы искры летели точно в лубяную коробочку, в которой таится труха гриба-трута, что умеет находить Кр-кр, и только он.
Трут тлеет, потом я даю разгореться траве. Когда огня достаточно, я быстро смотрю в глубину, чтобы понять, как далеко идет эта пещера.
Наверное, она идет далеко, очень далеко.
Но я забываю об этом, потому что теперь смотрю только на стены пещеры.
Там коричневые охотники, очень похожие на мое племя, убивают невиданных животных копьями. И камнями - устраивая обвалы. Животные - тоже почему-то коричневые, но я понимаю, что это за звери. Я знаю их имена, я видел многих из них, пусть и не всех.
Там горит огонь, и охотники прыгают вокруг. Хэ поднимают детей вверх, показывая их солнцу. Хо бегут за оленями, и кидают в них копья, и держат в руках что-то изогнутое, я не знаю что.
Моя трава гаснет, и лишь тлеет труха трута. В пещере снова темнота.
Но эти стены отпечатались в моих глазах - они все в картинах, их больше, чем людей в нашем племени, больше, чем людей во всех племенах, что я видел.
Думаю, что Кр-кр разведет здесь огонь, и будет долго сидеть у ночного костра, разглядывая все эти стены. На них - знаки нашей будущей силы, предстоящих побед.
Думаю, я, Тот, кто легко скользит среди деревьев, как ветерок, нашел место, где наше племя ждет будущее. И много-много детей.
FG Тизер 7: AlternateEnding (Непроторенная тропа)
Самец вышел из редкого леса на открытую поляну возле водопоя осторожно, но скорее эту осторожность можно было отнести к привычке, чем к опасению.
Ему полагалось приходить на новое место с осторожностью. Так делал вожак до него, и до него, и вожаки этой стаи уже тысячелетия.
Больше всего самец походил на орангутанга, но был покрупнее даже самых больших представителей своих сородичей, и его шерсть отчетливо отдавала голубым. Красивый голубоватый оттенок, явно не предназначенный для того, чтобы скрывать хозяина этой шерсти, не дающий никакой маскировки. Скорее, наоборот - предупреждающий. В старых местах все знали, что голубой оттенок неподалеку - признак того, что надо держаться настороже, а еще лучше как можно скорее покинуть это место, ради своего же блага.
Самец оперся на два пальца - большой и указательный, и перенес вес почти половины всего тела на них - в типичной позе того же орангутанга. Но пальцы даже не заметили дополнительной нагрузки. Казалось, они превратились в каменные подставки для своего владельца.
Вожак осмотрелся. Посмотрел направо, вгляделся вдаль, вдоль уходящей далеко линии леса. Потом медленно повернул голову и посмотрел налево, точно также неторопливо просканировав окрестности. И лишь после этого повернул голову прямо и посмотрел на водопой. Озеро, окруженное кустами. У водопоя было слишком много зверья, чтобы подойти к нему спокойно, но как раз это самца волновало меньше всего. Голубой цвет его шерсти должен был говорить сам за себя. Предупреждать.
Он лишь хотел убедиться, что все здесь знают, что этот цвет значит. Скорее даже не так, он лишь следовал инстинкту, который требовал от него не торопиться при заходе на новые территории. А сейчас он был на новой территории, хотя и не так далеко от своих старых владений.
Вожак повернулся, повернулся как раз через руку, которой опирался о землю, и посмотрел назад. Этот поворот показывал, насколько гибким было его тело. Гора мышц, способная при этом моментально отвечать на любую угрозу, изгибаться, выворачиваться, трансформироваться.
Вожак проворчал что-то назад, в лес. Негромко и односложно. И даже не проверяя, насколько его команда услышана и выполняется ли, двинулся вперед, к водопою.
Из леса за ним тут же начала выходить вся стая. Еще два самца, поменьше вожака, но вряд ли менее грозные для других зверей. Потом самка, несколько детенышей, еще две самки, еще детеныш, еще самка и замыкающий самец - самый младший, только-только получивший в стае статус "взрослого".
Это тоже был устоявшийся "походный" порядок - инстинктивный, но лишенный смысла для тех, кто не боялся никого вокруг. Вообще никого.
Стаю заметили не сразу, но как только заметили, у водопоя тут же началось движение.
Самка носорога начала отгонять детеныша от воды, уводя его подальше от опасности. Несколько антилоп тоже сорвались с места, и ускакали прочь - на безопасное расстояние. Не то, чтобы они опасались нападения обезьян, но у них тоже был инстинкт, и он им подсказывал, что от голубо-шерстых полезно держаться на расстоянии.
Это слегка разочаровало львицу, прячущуюся в кустах и ожидавшую удобного момента, чтобы напасть на одну из антилоп. Львица, молодая и голодная, была еще глупа. Что еще хуже - она никогда в своей жизни не видела голубых обезьян, и даже ее предки таких не видели. Ее собственная стая мигрировала из других мест, где голубых обезьян не видел никто.
Поэтому львица решила сменить объект охоты. Конечно, альфа-самец выглядел слегка крупновато, но она не думала, что детеныши успеют убежать. И уж конечно же она не думала, что кто-то в этой стае решит оказать сопротивление грозному хищнику.
Крохотный разум львицы был неспособен обработать факты - странную уверенность идущего впереди самца, испуг зверей у водопоя, необычность окраски. А те крохи сомнения, которые все это вызвало, быстро загасились голодом.
Львица напружинила лапы, готовясь к нападению.
Вожак стаи, проходя мимо, пошевелил ноздрями, почувствовав запах хищника, чуть повернул голову, чтобы определить откуда он идет, и вперил взгляд прямо в львицу. Но тут же равнодушно его отвел, не считая ее опасной. Ни для себя, ни для стаи.
Но даже это странное обстоятельство не остановило львицу, слишком голодную, чтобы осторожничать.
Она напала, лишь только мимо кустов, в которых она скрывалась, прошли самцы. Несколько десятков метров, два-три больших прыжка - и львица взвилась вверх, целясь в детеныша, даже не успевающего отшатнуться.
Она была слишком быстра, чтобы хоть кто-то сумел ей помешать. И слишком сильна, чтобы, даже если такой кто-то возникнет, он смог бы с ней справиться.
Те, кто шел сзади, успели лишь повести глазами, наблюдая за молниеносным нападением.
Детеныш был обречен.
Он успел лишь то ли пискнуть, то ли вскрикнуть, глядя, как на него летит гора смертоносных мышц. За мгновение до того, как должен был стать лакомой добычей для львицы.
Но не стал.
Львицу что-то остановило - всего лишь в полуметре от жертвы. Голубое сияние в форме неполной сферы, возникшее как раз на ее пути, отбросило ее назад. Она упала - совсем не по-кошачьи, боком, настолько неожиданным для нее был этот удар, эта стена, возникшая из ниоткуда.
Львица фыркнула, дернулась, вскочила обратно на все четыре лапы. В ее инстинкты было заложено - не сдаваться, продолжать нападение, особенно, если жертва так близко, почти что под ее носом. Поэтому она прыгнула снова, целясь в ту же жертву.
Малыш тихо скулил, явно от страха.
Но в момент прыжка хищника он не отворачивался, не пытался бежать - он лишь снова посмотрел прямо на врага. И голубая стена возникла снова, прямо перед носом львицы, снова упруго отбросив ее назад.
Этого ей хватило.
Львица отступила, нервно облизываясь, она медленно потрусила прочь, стараясь не показывать свой испуг. Не признавать поражения. Постоянно оглядываясь, словно говоря - "я еще к вам вернусь".
Наверное, эта неторопливость была ее ошибкой. А возможно, ее не спасло бы уже ничего.
У голубых обезьян тоже были свои инстинкты. Безусловные.
Вожак должен был наказать обидчика. Искоренить потенциальную опасность, сколь бы мнимой она не была. Этому его никто не учил - это знание родилось вместе с ним.
На этот раз он оторвал лапы от земли, затрубил, громко, пугающе, и начал бить себя кулаками в грудь, словно кинг-конг из будущего, которого эта планета оказалась лишена.
На его спине перекатывались мышцы, бицепсы напряглись, шея почти полностью исчезла, так сильно он втянул голову в плечи, напрягая мышцы плечей.