Эту повесть, наверное, многие сочтут фантазийной, не имеющей отношения к действительности. Автор уверяет вас, это не так. Другие, напротив, решат, пред ними - автобиография. И это не так. Истина посередине: каждый эпизод сам по себе абсолютно правдив, за каждым героем стоит реальный человек, но эпизоды и герои расставлены в том порядке, каковой автору показался правильным для создания динамичного рассказа. Характеры, внешности, события, антураж - эти кубики жизни в далёких 1992-93 годах автором были аккуратно разобраны и сложены в новую конструкцию. Что-то перекочевало на страницы практически без изменений, что-то было чуть приукрашено, что-то стыдливо припрятано, однако ни один из кубиков не являлся плодом чистой фантазии. Дети, учителя, милиционеры, бандиты, продавцы, начальники, пьяницы, бедняки, богачи, сумасшедшие, гении, собаки и коты, упомянутые автором в повести, прошли мимо него в своё время и навсегда сохранились в памяти. Абсолютно все они имели место быть, и не было среди них никого, кто существовал бы исключительно в голове сочинителя. Даже обитатели экзотической страны - и те вторглись в рассказ из воспоминаний: не автора, правда, а его знакомых.
Впрочем, нет. Один персонаж выдуман полностью. К выдумке пришлось прибегнуть только из-за того, что автор бесконечно далёк от области деятельности всемогущей конторы, да и, вообще, не уверен, что эта деятельность своеобразно касается наркотиков. Логика, вроде бы, подсказывает, но так ли оно - автору неизвестно. Поэтому пусть среди живых людей погуляет один картонный.
В рассказе много личного, но ни в коем случае не надо главную героиню отождествлять с автором. К счастью ли, к сожалению ли, но у автора в те годы не случилось никакой чрезвычайной трагедии и не настигли никакие умопомрачительные чувства. Жили бедно, голодно, но в стойкой семье с крепкой поддержкой. Автор, в отличие от героини, не бултыхался один в океане трудностей, а фантастическая концовка повести уж точно не могла бы произойти с ним, хотя бы из лености автора и неготовности взвалить на себя огромную ответственность.
Что касается школьных дел, то начало 90-х навсегда останется самым свободным, самым интересным, самым глубоким периодом в истории образования. Шутка ли - учителя практически не имели тупого чиновничьего контроля! Их не одолевали бессмысленные отчёты, не топила бесконечная писанина, не душили постоянные проверки и не трясли страхи из-за аттестации. Учитель был вольной личностью и творил, расправив крылья. В конце бурного десятилетия крылышки стали подрезать, а преподавание укладывать в казарменный режим. Но автору удалось застать и провести самые чудесные годы в эпоху свободы. Денег не было, а свобода была.
Напоследок замечание о сигаретном дыме. В повести многие курят, и это не огрех автора. То ли от стресса, то ли от возможности действовать без оглядки на старые нормы, но курили вокруг все поголовно. Учителя - особенно. Автор надеется, что у тех, кто обдувал его дымом в школьной курилке, нынче всё в порядке со здоровьем. И у тех, кто не курил - тоже.
К оглавлению
Размышлениям о жизненной несправедливости боевая молодость всегда предпочтёт кипучую деятельность, пусть и бестолковую. Жалость к себе здоровой молодости неведома: не печаль, но сбивание лапками масла в кувшине со сливками свойственно ей. Именно поэтому Нина Витальевна Рукавица, особа двадцати пяти лет от роду, в последнюю ночь уходящего лета не почивала на мягких перинах, орошая слезами подушку и стеная об отсутствии платья, а сосредоточенно возилась с двумя тюлевыми занавесками и старым "беременным" платьем. Просторный синий сарафан, в котором некогда вынашивался юный человек по имени Вася, сладко почмокивающий на раскладном диванчике, был безжалостно распорот и растерзан. Та же безжалостная участь постигла и кружевной тюль, провинциальное наследство то ли бабушки, то ли прабабушки. Чувствуя себя белошвейкой из старинных времён, Нина Витальевна крохотными, точно подогнанными стежками соединяла тюлевый верх с шерстяным низом и думала о том, что машинка ей бы не помешала.
К четырём часам ночи - или уже утра? - наряд был закончен. Голубой платок, сложенный по диагонали, обернул вместо кушака стройную талию. Придирчиво оглядев в зеркале отражение, Нина Витальевна вновь решила повременить с постелью. До пяти она украшала воротник лифа воланами и с последним стежком, не умывшись и не почистив зубы, провалилась в сон. В изголовье на плечиках, подцепленных на Васину шведскую стенку, красовалась самая настоящая учительская форма. Нарядная, но в то же время строгая.
Мечты о швейной машинке совсем не имели права на жизнь, поскольку кошелёк Рукавицы был отчаянно пуст. По той же причине вместо покупки обновы в магазине пришлось препарировать старые вещи, соображая из них то, в чём не стыдно явиться на первую в своей жизни линейку. Хорошо, что Васин садик и тёткина квартира уже оплачены.
Ровно через два часа Нина Витальевна подскочила по будильнику и, напевая, принялась летать по квартире. От громогласной "Yellow Submarine" проснулся Вася, спустил босые ноги на пол, солидно спросил:
- Мать, а что на завтрак?
- Овсянка, сын. И печёное яблоко.
- Небось, и в садике кашу дадут, - проворчал мальчик.
- Не хочешь, не ешь. Нормальные дети по утрам всего один раз едят. А некоторые прожорливые товарищи по пять раз завтракают.
- Потому что они не делают зарядку!
Вася отодвинул новенькое платье и по-мартышечьи забрался по лесенке под потолок. Оттуда с воплем раненного Тарзана сиганул вниз, на диван, и, кувыркнувшись, попрыгал пару минут. Диван жалобно скрипел, Нина Витальевна страдальчески морщилась. Наскакавшись, мальчик уселся за стол, чтобы вмиг опустошить тарелку с геркулесом. Потом деловито расправился с яблоком.
- До садика хватит, - сказал он, похлопав себя по животу. - Ой, мам! Ты красишься!
- Крашусь, - согласилась Рукавица. - Кстати, теперь меня зовут не мама, а Нина Витальевна. Усёк?
- Как нашу воспитательницу?
- Почему как воспитательницу? Она же Светлана Сергеевна.
- Ну, она тоже с длинным именем.
- Да, - рассмеялась Нина, - это моё длинное имя. Теперь я всегда буду с длинным именем.
Яркое солнце, бившее в кухонное окно, коварно маскировало пронзительный холод. Выскочив на улицу в одном тонком свитерке, чтобы отвести Васю в детсад, Нина возблагодарила себя за предосторожность в отношении сына. На мальчике, несмотря на его активное сопротивление, болталась тёплая курточка с подвёрнутыми рукавами. Ощутив осенний морозец, Вася раскатал рукава и весело размахивал ими - ни дать, ни взять цапля-Пьеро.
Вернувшись домой и облачившись в собственное сине-бело-голубое лоскутное изделие, Нина Витальевна с горьким сожалением накинула сверху видавший виды розовый плащ. Цвет его никак не подходил к платью, но другого не было. Впрочем, Рукавица быстро об этом забыла, так как принялась репетировать учительское выражение лица. Назидание. Участие. Строгость. Выдержка... Прыснув от вида "мимического театра", как тут же окрестила она свои эксперименты, Нина расслабилась и с удовольствием отметила, что пшеничного цвета волосы тщательно уложены, блеск тонкого островатого носа скрыт тонкой пудрой, серо-голубые глаза весьма неплохо подведены. Малеваться Нина Витальевна не любила, но по случаю первого сентября уступила привычкам.
Тёткин дом, в котором временно обитала крохотная семья из двух человек, располагался очень удачно: пять минут в одну сторону - детский сад, пять минут в другую сторону - школа, в которой предстояло трудиться. Год после выпуска университета Рукавица промыкалась в НИИ по распределению, но потом вдруг всё развалилось. НИИ приказал долго жить, затем вслед за ним почили в бозе ещё три заведения, зато во дворе дома обнаружилось общеобразовательное учреждение с углублённым изучением всяческих серьёзных наук.
- Вы какую нагрузку хотели бы? Сколько часов? - спросила директриса с нетривиальным именем Эльвира Альбертовна. Директриса была некрасива, фигурой напоминала ровный цилиндр, однако глаза её светились непередаваемым ярким светом, от которого у Нины потекли мурашки по коже. Разобраться с причиной мурашек - симпатия или страх - Рукавица решила чуть позже. А пока она удивлённо вскидывала брови и бормотала:
- Нагрузка? Я не знаю. Я никогда не вела уроки... А сколько ставка?
- Восемнадцать часов в неделю.
- Три дня по шесть уроков? - радостно воскликнула Рукавица, предвкушая, как много времени у неё останется.
- Нет. Шесть дней по три урока, - обрезала мечтания Эльвира Альбертовна. - И, как правило, не с утра. - Затем от себя добавила. - Берите сразу полторы ставки, иначе придётся по чужим заменам бегать за меньшие деньги. Копейка лишней не бывает.
Нина вспыхнула, подтянув под стул стоптанные потёртые туфельки. Потом, мысленно согласившись с доводами, кивнула. На том и порешили. Ей дали четыре класса и несколько факультативов. Классы шли вразнобой: шестой, седьмой и два девятых.
- Седьмой - класс коррекции, - честно предупредила директриса. - Но вы не переживайте. С математикой у них туго, после девятого они все уйдут. Вам достаточно научить их процентам и формулам сокращенного умножения. На троечку для выпускного экзамена хватит, а большее они не потянут.
Нина недоумённо воззрилась на Эльвиру Альбертовну, что-то пролепетав про неумение работать с глупыми и желание работать с углублёнными ребятами.
- Углублённые у нас только классы А и Б. На них мы не ставим педагогов без опыта, - сказала директриса. - А у вас даже педагогического образования нет.
Что правда, то правда. В область инженерно-академической специальности Нины отнюдь не входила работа с подрастающим поколением.
- Пару годков пройдёт, пообвыкнитесь, а там посмотрим, - утешила её директриса. - Зато смотрите, красота какая: в обед вы уже дома, отпуск два месяца и всегда летом, плюс каникулы и бесплатные обеды.
Нина Витальевна долго потом не могла себе признаться, что бесплатные обеды оказались решающим фактором. Где этот отпуск и когда ещё будет зарплата, а обед подавался прямо сейчас, хотя, наверняка, и включал бы в себя водянистый суп и тощая хлебная котлетка, но это лучше надоевшей перловки с тёртой морковью. Рукавица почесала затылок и отдала документы. Ей надоела беготня по случайным подработкам и бесполезность всех тех контор, в которые она пристраивалась и которые тут же благополучно подыхали.
На дворе стоял 1992 год. Карточки на еду отменили, но еды на столе у Нины Витальевны не прибавилось. Взлетевшие до небес цены даже не огорчали - скорее, изумляли. Рукавица ступала в гастроном, вмиг наполнившимся всякими диковинными продуктами вроде фруктового йогурта или сырокопчёного бекона, как в музей. Васю предусмотрительно с собой не брала. Не оттого, что ожидалась истерика и колотьба ногами по полу, а оттого, что сын потом весь день ходил пришибленным, раздавленным недосягаемым богатством. Он сразу скисал, забрасывал игрушки и молча таращился в окно на пустынный двор. Сердце Нины разрывалось от жалости. Приходилось затевать блины или кукольное представление, чтобы отвлечь сына от переживаний бедности. Блины Васю бодрили.
Сама Рукавица довольно равнодушно относилась к тому, что доходы не обеспечивали приличную жизнь. Голодать не приходилось, и ладно. Хочется, конечно, иной раз бананов заморских или мяса нежненького, но сойдут и яблоки с мойвой. Мойва - отличная штука! Сплошной белок и желудку легко! Кошки понимают толк в жизни. Одёжка донашивалась старая - школьная и студенческая, благо, фигура позволяла. Признаться честно, подростковые вещи на Нине Витальевне даже чуть-чуть болтались, потому что раньше на родительских харчах жилось слаще. Но тогда и время было другое - советское, с нехитрым, но стабильным бытом. А сейчас все кое-как крутятся, все смотрят на прилавки, как на картины Рубенса. Обидно, не когда плохо, а когда у всех вокруг лучше.
Вакансия учителя математики пришлась как нельзя кстати. Жалованье микроскопическое, зато строго по графику: пятого и двадцатого. Не так уж и плохо на фоне всеобщего безобразия и хаоса. А платье - дело наживное. Помнится, в детстве юную Ниночку Рукавицу ничуть не интересовало, в чём ходят в школу училки. Гораздо волнительнее казался взгляд одноклассника или записка подруги или результаты контрольной. Разве нынешние дети не такие же?
Глянув на часы, Нина Витальевна рысцой припустила по улице. В квартале от школы вовсю уже гремели весёлые песни, кто-то громко пробовал микрофон:
- Раз, раз, раз... Денис Сергеевич, чуть громче... Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять... Тембр поправьте...
Шеренги! Это означало, что её 6 "В" класс уже стоит с цветами и портфельчиками и тянет шеи, высматривая бестолковую учительницу! Рукавица ускорилась, подобрав полы плаща. На повороте в школьный двор она заложила крутой вираж и со всего размаха влетела в кого-то жёсткого и огромного.
- Так! Чего носимся? - услышала она откуда-то сверху.
Здоровенный мужчина - рост не менее ста девяносто - взирал на возмутительницу спокойствия, скрестив на груди могучие бицепсы. Не иначе - физкультурник.
- Я... На линейку опаздываю, - проговорила, конфузясь, Нина Витальевна.
- Давай-ка спокойнее, - сказал великан. - Собьёшь тут педагога, стыдно будет.
Нина хотела сообщить, что она и есть педагог, потом подумала, что, собственно, пока она никак не педагог, и, кротко кивнув, устремилась к левому флангу каре из сотен ребятишек - к белой черте, перед которой мелом было выведено "6 В".
- Чтоб больше не бегала! Я проверю! - грозно произнёс физрук. Рукавица хихикнула.
Радость быстро сошла с её лица, когда она сравнила свой подопечный класс с соседним классом под литерой "Б", а тот - с литерой "А". "Ашки" издалека казались гигантской пушистой клумбой: каждый ученик держал охапку цветов, словно соревнуясь в состязании на самый большой букет. Их классная также баюкала, словно младенца, свёрток с пунцовыми розами, головки которых едва ли уступали в размерах кулаку грозного физкультурника. Дама была широка, и свёрток был ей под стать. Букеты "бэшек" выглядели чуть скромнее, но составлены более изобретательно. Нина Витальевна непроизвольно отметила, что над композициями трудилась одна рука. Кажется, автор их прохаживался на заднем плане и время от времени тянулся к ребятам, чтобы поправить веточки и бутоны. Класс "В" был отмечен тремя чахлыми веничками, два из которых час назад, наверняка, росли на соседнем газоне. Лица "вэшек" выражали скуку и презрение к маменькиным сыночкам из "А" и "Б". Цветы держали две чистеньких девочки в белых кофточках, воротнички которых выглядывали из-под пальто, и мальчик в костюме, все остальные подопечные на праздник явились в том, в чём бегали по дворам всё прошедшее лето. Утешало одно: немногочисленный соседский "Г" класс, в котором почему-то стояли одни парни без намёка на глупости вроде букетиков, был облачён в спортивные костюмы.
- Здравствуйте, ребята, я - Нина Витальевна! - радостно поприветствовала детей Рукавица.
- Здрасть, - нестройно выдохнуло человек десять, прочие же без всяких эмоций зыркнули на неё и переключились на девушку, снимающую микрофон со стойки.
- Щас начнётся..., - тоскливо прошептал самый мелкий пацанчик. - Здравствуй школа... День знаний...
- Дорогие ребята! Мы начинаем линейку и в первый день сентября дружно говорим: здравствуй, школа! - с энтузиазмом начала девушка-вожатая. - День знаний - особый праздник! В этот день мы встречаемся с друзьями и любимыми учителями...
Она вещала что-то пустое в течение нескольких минут, Нина её не слышала. Нина смотрела на свой класс, и в сердце её вползал холодок жалости. Руки мелкого парнишки, предугадавшего главные тезисы тронной речи, были грязны, покрыты цыпками и расцарапаны, а нестриженые волосы взлохмачены. Девочка, возвышавшаяся над ним почти на голову, была худа и сутула, бледность её личика наводила на мысли о тяжкой неизлечимой болезни. Светленькая соседка, крутившаяся подле неё волчком, имела вполне цветущий вид, но в глазёнках поминутно постреливала пронзительная тоска. Мальчик с чуть выступающей нижней челюстью, сунув руки в оттопыренные карманы, демонстративно стоял вполоборота и перемигивался с дылдой из девятого класса. Приглаженный парень с астрами в руке угрюмо изучал кончики лакированных ботинок. Две подружки с тупыми минами на лице пребывали в полном анабиозе. Они держались за руки и таращились на противоположный фланг. Обе имели немытые волосы, собранные в жидкий хвостик с копеечной резинкой. Их заторможенность с лихвой компенсировали три хулиганистых личности, беспрестанно толкавших друг друга, егозивших и поддразнивающих команду спортсменов из класса "Г". Время от времени каждый из них получал подзатыльник от барышни в очень скромном платьице. Девочка, несмотря на равный рост, казалась старше всех одноклассников - взгляд её сиял осознанностью и умом.
От наблюдения за вихрастым и непоседливым контингентом Нину Витальевну оторвали сразу два пристальных взора. За ней следил полноватый учитель, облепленный стайкой обожателей из старших классов, и симпатичная молодая наставница, пританцовывающая прямо на буквах "7 В". Её ученики также не обращали внимания на речи педагогов у микрофона - они что-то напевали дружным тихим хором. Девушка, заметившая, что её обнаружили, улыбнулась и помахала рукой. Учитель же старших классов мгновенно перевёл взгляд на директора, выступившего вперёд для торжественного первого звонка. Учитель был мягок очертаниями и ласков взором, однако за мягкостью и лаской Нина уловила что-то напряжённое. Будучи облачён в строгую коричневую пару с галстуком, он почему-то был в сандалиях на босу ногу и время от времени шевелил пальцами сквозь ремешки этих сандалий. Коллега, помахавшая рукой, выглядела самым обычным образом, никакой подтекст во взгляде не просвечивал. Но именно из-за искренней её простоты и приветливости, из-за схожести в возрасте Нина непроизвольно почувствовала к ней расположение.
Эльвира Альбертовна - нежный шифоновый костюм мятного тона, снежные лодочки, снежно-морозная искусственная роза на жакете - лучилась великолепием. Рукавица искренне залюбовалась царским нарядом, невероятно удачно сочетавшем в себе выбор цвета и фасона. Некрасивый лик, неудачная комплекция - всё ушло тень, всё затмили сказочные оттенки мяты и розы. К директрисе подбежала девчушка-пигалица в старорежимной форме с белым фартучком, приняла в руки увесистый колокольчик. Малышку подхватил на плечо юноша в форменном синем костюме, вместе они обошли периметр, девочка трезвонила и светилась от гордости. Шестой "В" притих, колокольчик заливался, Рукавица же вдруг поняла, что глаза предательски смыкаются. Звонок, льющийся ручейком, кажется, убаюкал её.
Классную комнату Нине Витальевне дали только позавчера, ибо именно позавчера она и явилась к Эльвире Альбертовне с предложением своих услуг. Это только в кино счастливые дети и их мудрая наставница в солнечный сентябрьский денек радостно отворяют двери и рассаживаются в чистеньком уютном кабинете, сплошь увешанном деятелями культуры и засеянном всевозможными цветущими растениями. Действительность, увы, была несравненно печальнее. Угловой класс, затененный разросшимися у школьных стен ивами и березами, оказался холодным и мрачным. Обшарпанные голые стены казенного оттенка, старые исписанные столы, стулья с ломаными спинками, драное учительское кресло, и самое обидное - гадкая доска, на половине которой совершенно невозможно было что-то писать, так как мел скользил, крошился, но не оставлял следов. Рукавица в растерянности оглядывала свое королевство и не понимала, как могла существовать в таких условиях предыдущая владелица. Кто она? Неужели и дома у нее так же? Неужели ей было не противно входить каждое утро в это убогое помещение?
Денег на ремонт у завхоза не было, а даже если бы и были, провести их по бухгалтерии за день не представлялось возможным. Поэтому на приобретение трёх баночек краски Рукавица, вздохнув, потратила скромные сбережения. В хозяйственном магазине она выбрала краску приятного светло-зелёного цвета и бодро за пару часов покрасила парты. Затем сама же ловко прикрутила обгрызенные спинки стульев, резво нарисовала пять плакатов с формулами из алгебры и геометрии и приляпала их на стенку при помощи изоленты. Нельзя сказать, что получилось очень красиво, но зияющие пустоты и унылые поверхности были хоть чем-то заполнены.
В лесопарке через дорогу, где порой запросто наполнялся кузовок подберезовиков, начинающий педагог накопал земли, а затем пошёл побираться по коридорам и рекреациям, отщипывая то там, то сям черенки и корешки. В бывших мастерских, превратившихся в свалку старья и хлама из-за отсутствия в новой программе уроков профмастерства, Нина обнаружила чахлый лимон в старорежимном корытце. Корытце стояло на четырех высоких ножках, таких, как у телевизора в её детстве. Лимон Рукавица умыкнула к себе, подсыпала свежего грунта, подкормила удобрением из тёткиной кладовки и водрузила между учительским столом и первой партой.
Остатки краски были потрачены на тумбу для наглядных пособий, ниши для стендов и стенку под доской. Класс приобрел легкомысленный двухцветный вид, но вышло лучше, чем первоначальная тусклая картина.
Полночи после первого трудового дня Нина Витальевна провела за штопкой, стиркой и глажкой. Персиковые шторы, выданные ей усмехающимся завхозом Таней, хранили исторические залежи пыли и живописно украшались множеством дырок. Сетчатый тюль по низу был изрядно подран, словно некогда украшал окна не школы, но отдела кошачьих в зоопарке. Крючков и зажимов, разумеется, к занавескам не полагалось. Отстиранные, отглаженные, починенные шторы Рукавица повесила на скрепки. Спрыгнув со стула на стол, со стола - на пол, Нина дунула на выбившуюся прядку и поняла, что совершила чудо. Класс волшебно преобразился! Дырки были прикрыты плакатами, столы сияли свежей покраской, стулья починены и отмыты, а главное -- повсюду было множество цветов. Их задорная зелень оживляла и весьма успешно маскировала нищенскую обстановку. Заглянувшая на поздний огонек завхоз Таня хмыкнула:
- А у тебя ничего так, миленько.
Человек старше возрастом и богаче опытом, наверное, возмутился бы циничному замечанию Тани, выдавшей самое старое и ломанное, что имелось в её владениях. Но для Нины слова прозвучали истинной музыкой и лучшей похвалой хозяйственным способностям. Рукавице был брошен вызов, и она блестяще справилась с ним! Разве не чудо?
Два коварных врага - ночь за шторами и ночь за платьем - почти одолели Нину Витальевну. По счастью, колокольчик добежал до ступеней и там умудрился споткнуться. Он испуганно тренькнул, взболтнул, вся линейка охнула, Рукавица проснулась. Оступившийся юноша, удержав равновесие, поставил малышку возле Эльвиры Альбертовны, и та подала знак проходить в кабинеты. Снова грянула музыка, классы неспешно потекли в здание.
Первого сентября полагалось провести два урока: урок мира и классный час. Мастеря учительское платье, Нина Витальевна мысленно подготовила прочувственную речь о прекрасной планете, о далеких и необычных странах, о великолепных людях, населяющих их, словом, речь, напичканную романтическим духом путешествий и приключений. В ней плавно подводилось к тезису о путешествии в Страну Знаний и приключениях в Государстве Науки, а также о том, что учёный человек - самый счастливый человек на свете. Рукавица с удовольствием произнесла отрепетированный в ночных бдениях спич. Сей спич был зажигательным и пламенным донельзя, дети слушали её с открытыми ртами и округлившимися глазами. Нина Витальевна павой прохаживалась по рядам между партами и с восторгом ощущала себя любимой народной артисткой в лучах всенародной славы. Педагогика казалась чертовски приятным делом!
Одно оказалось неожиданным -- получасовую речь она закончила за десять минут, и впереди замаячили долгие тридцать пять минут непоймичегоделанья. Спасая ситуацию, она устроила перекличку.
Во главе списка в классном журнале красовалась фамилия на букву "А".
- Да нет его, - вздохнул парнишка с чуть выступающей челюстью, тот, что на линейке перемигивался со старшеклассниками. Он уселся на последнюю парту, развязно вытянув ноги. - Не пришел Андреев.
- А где же он? Заболел?
- Ага, заболел, как же! - продолжал парень, - Трахается где-нибудь на проспекте. Некогда ему.
- Не поняла, - обомлела Нина.
Худенькая девочка с доверчивыми карими глазами олененка посмотрела на неё, как на умственно отсталого человека, и пояснила:
- Чего тут не понять. Серёжке деньги нужны, мать-то не кормит, пьёт все время. Поэтому он идет на проспект, садится в машину к какому-нибудь дядьке и отдается за деньги.
- Отдается?! Он же мальчик!
- Ну, вы, как маленькая, - пробасил чернявый пацан на второй парте у окна, - В задницу он отдается пидорасам старым. Они, знаете, какие деньги готовы платить!
Нина Витальевна ошарашенно уставилась на милых деток, вмиг осознавая, что её тря-ля-ля о стране знаний как-то не очень... Она тут соловьем разливается, а Серёжа в это время...
- Да Вы, Нина Витальевна, не волнуйтесь, - успокоила девочка, показавшаяся Рукавице самой умной среди подопечных. - Он придёт. Заработает немного, а потом придёт. Он всегда приходил, не бросал школу.
- Серёга - дурак, - вставил беленький, похожий на Куклачева в юности, мальчишка, - можно бутылки сдавать, грибы собирать или возле ларьков у алкашей мелочь просить. Они всегда дают, если пожаловаться как следует.
Чернявый ему возразил:
- Ну ты дебил, Туманов со своими грибами! Там же директриса все время шляется. Если он попадется ей на глаза, его у матери отберут и в детдом запихнут, а это ещё хуже, чем в жопу давать. Надо в церковь сразу идти, там кормят и одежду старую дают.
Далее потекла неспешная беседа о том, как бедолаге Андрееву не пропасть в этом мире, и Нина Витальевна с ужасом понимала, что дети демонстрировали недюжинную изобретательность и глубокие познания в той части жизни, о которой им знать бы пока не следовало. Душу начинала опутывать тихая паника. Добро пожаловать в страну чудес, наивная чукотская девочка!
Кроме Андреева не явилась новенькая - Фурменко Галя. Кто это и почему она не пришла, никто не знал. Может, у родителей отпуск, предположила Нина, и они с детьми не успели вернуться? Однажды в детстве она и сама приехала с моря лишь ко второй неделе сентября.
На следующем уроке Рукавица раздала учебники, продиктовала расписание на ближайшую неделю. Ребята немного поспорили насчёт очередности уборки в классе и необходимости носить сменку, но Нина Витальевна, призвав на помощь все свои актёрские таланты, наглядно изобразила, как тяжело дышать в пыльном помещении. Впечатлённые дети клятвенно пообещали не разгуливать в грязных ботах. Когда же настало время опроса о родителях - имя отчество, телефон, место работы, - Рукавица уже ясно представляла, что радостного на собранных бумажках будет мало. Так оно и вышло: лишь у каждого третьего в графе "Отец" не стоял прочерк, но даже у счастливчиков из полных семей хотя бы один член семьи был безработным. Нина Витальевна тихо отложила листочки с неровными детскими строками, глянула в окно. Там вовсю полыхал пожаром алых клёнов любимый парк, на опушку выскочила и унеслась обратно в лес бойкая белка. Ей жилось легко, в отличие от ребят, сидевших за старыми партами перед Рукавицей.
Андреев, Антюхин, Болотников, Башмаков, Вальцов, Вешнякова, Волоцкой, Галеева, Дробышева, Дымова, Игнатова, Жухевич, Зелинский, Журиков, Кузьминова, Кутейкина, Лещинский, Лосева, Логинова, Медведева, Метёлкина, Овсянников, Почаев, Рыкова, Туманов, Фурменко, Энгельберт. Эту волшебную музыку Нина Витальевна Рукавица запомнит надолго и сможет повторить наизусть даже через двадцать лет после того, как впервые впишет в журнал столбец с фамилиями шестого "В". Каждое воспоминание о первом в её жизни подопечном классе будет отзываться туго натянутой струной, потому что каждая нота в этой мелодии навеки оставит рубец на сердце пока ещё ничего не подозревающей юной учительницы.
К оглавлению
Эльвира Альбертовна сидела перед трюмо в расписном шёлковом халате и красила ресницы. Красные драконы ползли по голубому подолу, плотоядно скалясь на приоткрытые полные колени. У зеркала лежала алая помада в тон драконам - Эльвира Альбертовна, несмотря на два года до пенсии, не стеснялась дерзких цветов. Она, вообще, ничего не стеснялась.
- А у нас перемены, Коленька, - сказала она, обращаясь к мужчине, раскинувшемуся на роскошной, в стиле ампир, кровати. - В школе нынче всё будет по-новому.
Человек, которому адресовалась фраза, лежал нагим и совершенно расслабленным. Он тянул сигарету прямо в комнате, стараясь направить струю дыма в сторону форточки. Из окна чуть сквозило, но мужчина не мёрз. По крепкой мускулистой фигуре, по ровной коже и блестящим глазам угадывался возраст - ранней зрелости, цветущий, не более сорока лет. Он был не то что бы красив, но очень привлекателен. Тёмно-каштановые густые волосы, тонкое лицо, яркие синие глаза, мужественный подбородок. Отличный загар и пронизывающий взор из-под густых бровей делали его похожим на киношного американского героя - положительного копа или ковбоя, с кольтом в руках восстанавливающего справедливость. Он и был коп: служил в милиции, свидетельством чему являлся форменный китель, аккуратно повешенный на спинку стула возле кровати.
- Неужели выгнали всех балбесов? - мрачно пошутил мужчина. - Или выбили миллион на ремонт?
- Насчет балбесов - и не надейся. На твой век хватит. Насчёт ремонта - будем считать, шутка удалась. Бесплатное питание малообеспеченным дали, и то спасибо. Нет, Коля, я о другом. Я о людях. Нам официально присвоили статус физ-мата. И штат увеличили.
- Понабрала уже новеньких?
- А как же! Как ты думаешь, кого первую очередь взяла?
- Физрука, наверное. Хороший физрук - на вес золота. Особенно, если мужик. Думаю, физрука-мужика взяла. Угадал?
- Молодой. Симпатичный. Поставлю его к старшеклассникам. Может, прогуливать меньше станут.
- Молодой, говоришь...
- Выброси из головы, Коля, - строго произнесла Эльвира Альбертовна. - Он не в моём вкусе. А уж я - тем более не в его. У меня сын - почти его ровесник. И потом он... нудноват, что ли.
- Нудноват. - Мужчина выпустил картинное колечко из дыма, стряхнул истлевшую сигарету в хрустальную пепельницу. - Тогда, конечно, не в твоём вкусе. Кто ещё?
- Две математички. Одна толстая и старая. Пятьдесят лет в цирке. Заслуженный учитель всех времён и народов. На собеседовании так, знаешь ли, смачно с Булкиным поругалась - любо-дорого смотреть было.
- Зачем же тебе скандалистка?
- Она, Коля, не скандалистка. Она - увлечённый человек. А с Булкиным что-то по части математики не поделила, я не очень и поняла. Бедняга не ожидал столь яростного отпора. Забавно он выглядел!
- Царю-батюшке корону поправили? Ничего, ему полезно.
- Не язви, голубчик, не надо. Булкин - наше народное достояние, он у нас один школу к медалькам и грамотам тянет. Кабы не Булкин, не видать нам физ-мата, как своих ушей.
В комнату важно ступил рыжий пушистый кот. Потёрся о ноги хозяйки, прошёлся по смятой постели, в которой продолжал курить нагой человек. На Николая кот глянуть с лёгким презрением: ты, мол, существо случайное, а я тут один истинный любимец. Мужчина потянулся погладить, но кот мягко вывернулся из его рук. Гордо задрав хвост, он прошествовал по спинке кровати, вспрыгнул на неё, а оттуда - на шкаф, чтобы затем с высоты присматривать за королевством.
- Маркиз такой же, как ты, - заметил Коля. - Мягонький, а с когтями... А вторая математичка? Что она? Чем интересна? Неинтересных, как я понимаю, ты не берёшь?
- Твоими бы устами да мёд пить. Можно подумать, в школу очередь стоит на вакансии. Хотя, не скрою, вторая мне показалась интересной особой. Худющая, одежонка неважная, но в глазах огонь. Робеет, стесняется, а чую - сила таится. Знаешь, не дурная сила, не оголтелая, а такая интеллигентная. Слова гадкого не скажет, но стоять будет насмерть.
- Тебе, Эля, надо в следователи идти с твоими способностями по лицам читать. А что? Бросай свою богадельню, в милиции цены не будет. Пойдёшь со мной? Я же ухожу как раз в следователи. Пристрою тебя своим помощником.
- Болтай, Емеля, твоя неделя... - Драконы, плавно покачивающиеся на подоле, словно лодки на волне, вдруг дёрнулись, замерли. - Постой. Ты уходишь?
- Да. Как раз в следователи. Старый друг помог. Он на повышение в министерство, а меня на его место. Так что, с малолетними хулиганами и обормотами через пару недель нежно распрощаюсь. Как утрясут с приказом, так и распрощаюсь.
- Ты рад?... Рад. Я вижу.
- Естественно, рад. Не до пенсии же сидеть инспектором по несовершеннолетним.
- И кто же остаётся вместо тебя?
- Некая Жухевич, Анна Леонидовна, - произнёс Николай, затягиваясь новой сигаретой. Дым живописными клубами повис, покачиваясь, над его головой. - Прибыла по переводу из Центрального района.
- Жухевич? - Эльвира Альбертовна опустила руку с тушью, задумчиво вскинула брови. - Аня?... Кажется, я знаю её.
- Откуда?
- Она училась у меня. Давненько, правда, и очень недолго: последние полгода перед выпуском, но я помню. У Анны отец военный был, его срочно перевели в Ленинград. А дочь очень такая... такая упорная девица была.
- Твоя оценка не слишком ласкова.
- Разве я сказала что-то обидное?
- Словами нет, но тон... Я знаю твой тон, Эля.
- Может, ты и прав, - легко согласилась Эльвира Альбертовна. - Ты всегда прав. У тебя, Коля, интуиция, у тебя внимание, у тебя ум, у тебя сила и твёрдость характера. Ты у меня, Коленька, просто идеал. Мои оболтусы без тебя будут скучать.
- Это вряд ли, - улыбнулся Николай. - Я им не мамка с оладьями, чтобы скучать по мне. Я им гроза и представитель власти.
- Ты справедливый, а это главное, - возразила директриса. - Дети более всего уважают справедливость.
- Стало быть, в Жухевич ты справедливости не видишь, - заметил тот.
- Поживём, увидим, - пожала плечами Эльвира Альбертовна, возобновляя наложение макияжа. - Столько времени утекло. Мы меняемся, и жизнь меняется. Я, знаешь, каким вредным подростком была? Ох, от меня наплакались учителя и родители! Ох, и буйной я тогда была, Коленька!
- Ты была не буйной, - произнёс Николай, неожиданно резко, по-спортивному, вскакивая с постели и обматывая вокруг тела мятую простыню. - Ты была горячей. Ты, наверное, всегда была горячей. Я, ведь, прав?...
Он подошёл к ней сзади, положил руку на шею, погладил, потом прижался телом и осторожно приспустил рукава халата с плеч. За рукавами на пол потекли багряные драконы, ощериваясь от невозможности куснуть свою хозяйку и укротительницу.
- Коля, перестань, - прошептала Эльвира Альбертовна, - мне на работу надо.
- И мне надо. Поэтому мы быстро. Так, как я люблю. Хорошо?
Строгий директор школы и почти пенсионерка, она же некрасивая женщина со странным немецким именем Эльвира Альбертовна, прикрыла веки и, наслаждаясь мягкими прикосновениями Колиных рук, минуту молчала. Затем встала, и партнёр, принимая жест за согласие, уверенно и настойчиво повлёк её на кровать. Они рухнули, зарывшись в пуховое облако перины, львы на ножках кровати хитро переглянулись. Кот Маркиз деланно зевнул на шкафу, мявкнул и, стёкши вниз, потрусил на кухню.
Когда Николай ушёл, хозяйка дома, сменившая халат с драконами на скучное серое платье с белым отложным воротником, долго смотрела ему вслед, стоя у окна. Обхватив себя руками, она покачивалась вперёд-назад, и поза её отражала внутреннюю борьбу. После нескольких минут сопротивления самой себе, Эльвира Альбертовна разомкнула объятья и потянулась к полированной мебельной стенке. Из бара-секретера был извлечён французский коньяк - подарок от одного из благодарных папаш за принятие отпрыска в школу не по прописке. В пузатом бокале всплеснулись сто граммов напитка и, булькнув, отправились на обогрев души. Спустя несколько минут Эльвира Альбертовна, чьё настроение заметно поправилось, бодро шагала в сторону, противоположную от школы. Она шла по парку, пустынному в этот утренний час, с наслаждением втягивала резкий после холодной ночи воздух, наполненный запахом прелых листьев, и размышляла о служебных делах. Дел было выше крыши, а мыслей о них - и того больше.
Школу Эльвире Альбертовне Пеговой доверили ровно три года назад. Впрочем, речь тогда шла, скорее не о доверии, а о захвате власти посредством закулисных интриг. На хлопотный пост претендовали трое: Пегова, коллега-завуч и приглашённый варяг из городского комитета по образованию, сосланный в народные массы из-за какой-то провинности. О варяге было мало чего известно, но о стиле работы коллеги Эльвира Альбертовна имела вполне ясные представления. Бывшая географичка, завуч Зинаида Тарасовна, весь мир вокруг себя рассматривала как огромные контурные карты: границы давно уже кем-то очерчены, дозволительно лишь раскрасить по ним и правильно подписать. О том, что было бы, взойди Зинаида Тарасовна на трон, и думать не хотелось. Школа уверенно занимала бы последние места в верхней трети районного рейтинга - худшие из лучших, царило бы беспрекословное следование инструкциям, ровно в шесть вечера двери заведения закрывались бы, и дети со вздохом облегчения получали бы на унылом выпускном вечере аттестат о среднем образовании. Не того жаждала деятельная натура Эльвиры Альбертовны! Душа истово искала бури, как тот мятежный парус в произведении классика. Пред очами явно стояла нескромная и крайне высокая цель: превратить посредственное учреждение в пылающий очаг культуры и образования! Огонь по представлениям Эльвиры Альбертовны должен был опалять своим величием всю депрессивную часть Питера, а тогда ещё - Ленинграда. Всем этим бесконечным, убогим в однообразии хрущёвским предместьям, населённым спивающимся людом и подрастающей шпаной, должно было явить образец гордости и пример несгибаемости перед серой гнилью и непроходимой тоской окраин. Кто как не дети взрастят зерна творческого горения? Если в школу будет отбираться самая перспективная молодёжь, если школа заключит содружество с несколькими престижными ВУЗами, если в школе до поздней ночи будет кипеть жизнь, то через детей, взрощенных на лицейский манер, затем через их родителей, затем через детей этих детей и друзей их искрами вспыхнет новая, яркая жизнь. Пламя её с годами будет лишь разгораться, освещая собой царство серости.
Заморский гость был бы не лучше. Эльвира Альбертовна хорошо знала этих "ссыльных", скучающих в болоте рутинной работы по прежним милым временам с тремя присутственными днями в неделю, полётом теоретической мысли и ежеквартальной министерской премией. Делами у них заправляют главбух и самый цепкий завуч, предоставляя варягу лишь право подписывать бумажки и право подставлять голову под плаху в случае крупного прокола - недостачи или напрочь заваленных показателей по успеваемости. Положенные пять лет "срока" протянутся долго и если не разорят школу, то низведут её до уровня коррекционной площадки.
Ни один из вариантов Пегову не устраивал, посему в ход были пущены дипломатические таланты. Идею как-либо подставить Зинаиду Тарасовну, выставить её в невыгодном свете, Эльвира Альбертовна не рассматривала из принципиальных соображений. Неспортивно. Неинтересно и пошло. Куда как занятнее было бы устроить ловушку, в которой противник не терял собственного лица и, более того, - чувствовал себя победителем наравне с истинным лидером.
Сняв с антресолей архив, копившийся десятилетиями, Эльвира Альбертовна прошерстила старые записные книжки и откопала древнего знакомого - однокашника, отношения с которым прекратились после выпуска из института. Однокашник продвинулся высоко, разгуливал по кабинетам Смольного, и Пегова, вооружившись стратегическим запасом элитного спиртного, выбила аудиенцию, пройдя десять кругов бюрократического ада. Чиновник-сокурсник, узнав, что посетительница не требует ничего лично для себя, размяк, с удовольствием окунувшись в воспоминания минувших дней. После нескольких месяцев "дружбы", изрядно облегчившей карман Эльвиры Альбертовны, была закинута удочка: идея вывода на новый уровень образования в депрессивном спальном районе. Времена текли странные: лихие, беспредельные, но очень свободные и открытые всему новому. Чиновник внезапно проникся революционными идеями будущего директора. Благодаря его помощи в виде прямого давления на РОНО, школу преобразовали в учреждение с углублённым изучением педагогики и спортивно-театральным уклоном. Плюс перспективные планы - добавление физико-математического уклона после достаточной подготовки базы и кадров. Именно на физмат Эльвира Альбертовна и делала основную ставку.
Название уклона - педагогическо-спортивно-театральное - звучало комически. Но Эльвира Альбертовна рассчитала точно: для придания более привычного и престижного уклона, например, языкового, требовались учителя и требовались дети, способные освоить усиленную программу. Ни того, ни другого на момент переворота не имелось в наличии. Недавно открытые государственные границы дали широкую свободу действий всем, кто был связан с иностранными языками, в школу не то что не шли новые, но и убегали старые преподаватели ин-яза. Учащийся контингент также не внушал оптимизма. Развал страны и растерянность взрослых, занятых элементарным выживанием, породили поколение чадушек, предоставленных самим себе. Пока матери на трёх работах валились с ног от усталости, а отцы тихо спивались, дети думали об учёбе в самую последнюю очередь. Поэтому всех, кто имел хоть каплю заинтересованности, Эльвира Альбертовна планировала зачислить в педагогический класс, где программа была не сложнее прежней, однако выделялись дополнительные часы на невинные факультативы типа занимательной психологии и основ семейной жизни. Либо - в театральный класс, где бы раз в четверть ставилась несложная инсценировка и организовывалось посещение ТЮЗа. Прочие классы, в том числе и классы коррекции с весьма проблемными товарищами, стали бы спортивной направленности.
Углубление учреждению дали, правда, не во всех параллелях, а лишь в двух десятых классах старшей школы для педагогики с театром и в одном коррекционном восьмом для спорта. Но даже столь малое преобразование потребовало отделения начальных классов и освобождения площадей для нового гимнастического зала и новых помещений. Эльвира Альбертовна не без труда руками того же приятеля из властных структур за год реализовала этот коварный замысел. Начальную школу объединили с соседним детским садом, и Пегова, пока еще не директор, но один из завучей, в течение года убеждала начальство из РОНО в том, что никто лучше Зинаиды Тарасовны не справится с руководством объединённого комбината "школа-сад". Так и вышло: Зинаида Тарасовна, преисполненная гордости, отправилась владеть назначенным ей княжеством, а Эльвира Альбертовна ещё год потратила на кипучую деятельность по наведению порядка в школе и улучшению её имиджа. Она выбивала бесконечные гранты на проведение передовых методик, она устраивала для ветеранов района концерты силами экспериментального театрального класса, она убедила директора выделить часы на подготовку олимпиадников и часы на подтягивание двоечников. К концу учебного года в копилке школы имелось несколько призовых мест в районных олимпиадах по кое-каким несерьёзным предметам, медаль в спортивной эстафете, три грамоты от администрации района за праздники для пенсионеров, пара сертификатов об освоении инноваций в обучении и другая подобная мишура, по блеску которой обычно складывается общественное мнение.
Итак, Зинаида Тарасовна с почестями была убрана с пути тайфуна по имени Эльвира Альбертовна. С варягом из комитета по образованию Пегова расправилась в ином стиле: безжалостно и цинично, о чём, впрочем, варяг так и не узнал. Через Николая, сердечного своего друга, Эльвира Альбертовна пробила родословную претендента и выяснила, что по матери тот являлся чистокровным евреем. Через бывшую коллегу, служившую на тихой должности в РОНО, также выяснила, кто из управы на дух не переносит иудеев. Осталось лишь вовремя употребить французский коньяк с нужным человеком и вовремя сообщить о неудачном происхождении варяга. Это не помешало Эльвире Альбертовне сразу же, едва она получила маршальский жезл, нанять на работу Булкина, чистопородного еврея и отличнейшего учителя. Ибо антисемитом Пегова не была, и национальность друзей, коллег и просто нужных людей её ничуть не волновала.
Разумеется, не исключалась ситуация, в которой начальственная рука могла бы, сделав ход конём, назначить на директорское место внезапного постороннего человек. Такой расклад в своём пасьянсе Эльвира Альбертовна рассматривала, но относилась к нему с простодушным фатализмом. Она делает то, что может, а там будь что будет.
Никто не удивился, когда, проводив старого директора на заслуженный отдых, на смену заступила именно Пегова. Первый год директорствования Эльвира Альбертовна, не снижая накала с педагогическими и театральными классами, тихо наводила порядок в разваливающемся хозяйстве и готовила базу для козырной карты: подписания договоров с сильнейшими техническими ВУЗами Петербурга. Для бывшей захудалой школенки сотрудничество с университетами казалось грёзами замухрышки-золушки о сказочном принце, но Пегова, сама себе фея и сама себе карета из тыквы, не знала, что на свете существуют неодолимые препятствия, поэтому за два последующих года переманила нескольких блестящих педагогов-естественников, перетасовала классы, выделив в каждой параллели по одному классу математиков, выбила официальное физико-математическое углубление и добилась статуса школы городского набора. Но главное - договорилась с двумя университетами о ведении совместной программы. Она бы с радостью избавилась от простых, неуглублённых классов, но тут РОНО встало в позу и посоветовало умерить амбиции. Пегова благоразумно приняла правила игры.
Отчего-то её прельщало слово не "директор", а "директриса". Старомодный феминитив, употреблявшийся исключительно до революции, подчёркивал, что руководитель школы - женщина. Дама с желанием красиво одеваться и нравиться мужчинам. Директор - это звучало излишне скучно и абсолютно бесполо. Как какой-нибудь коричневый пиджак, присыпанный мелом. Коричневые пиджаки Пегова не жаловала, предпочитая костюмы радостных цветов, и в названии должности своей так же предпочитала именоваться директрисой.
Эльвира Альбертовна поправила шёлковый шарфик, взбила причёску. Посторонний человек, прошествовавший мимо неё в этот час, увидел бы женщину некрасивую, но элегантную, с безупречной укладкой и безукоризненным макияжем. Иллюзий по поводу своей внешности она не питала, однако ни разу в жизни Эльвира Альбертовна не попеняла небесам на несправедливость, допущенную при распределении красоты. Иной раз она даже благодарила судьбу за грубые черты лица, за узковатые глаза и полную талию. Плескалось ли тогда в груди желание изменить мир, будь она расписной красавицей? Или же довольствовалась бы осознанием себя королевой, у ног которой уже лежит вся вселенная?
Тропинка запущенного парка, потихоньку превращающегося в лес - полянки заполонила молодая буйная поросль, дренажные канавы осыпались и заросли травой, дороги сузились до еле заметных стёжек, - привела к железным воротам с проглядывающей ржавчиной. Слева и справа от ворот разбегался такой же ржавый забор. За забором виднелось серое здание, утопающее в пышных кленовых кронах. Клён уже начинал расцвечиваться алым и золотым, отбрасывая сполохи на светлые стены дома. Эльвира Альбертовна потянула на себя калитку, переступила через железный порог. Взлетев по ступенькам к двери с табличкой "Психоневрологический интернат", несколько раз нажала на кнопку звонка.
- Здравствуйте, здравствуйте! - затараторила пожилая нянечка, распахивая дверь. - А мы вас ждали! Мы уже подготовились! Сейчас мы выйдем!
Нянечка заперла вход и, семеня, припустила вдоль по длинному коридору, из которого несло запахом горелой манной каши. Посетительница поморщилась. Однако лицо её разгладилось и приобрело философический вид, когда в конце коридора показались две фигурки, выросшие через несколько секунд до нянечки и рыхлого рослого человека, которого та вела за руку. На лице человек гуляла бессмысленная улыбка.
- Очень хорошо мы поживаем, - ответила за Антошу Клавдия Петровна. - Сегодня особенно молодцы! Сами в туалет сходили, без напоминания. И песню с утра пели, правда, Антон? Ну-ка, спой, ты так хорошо пел утром. - Она сама же и запела, - "То-о-ома, тома! Выходи из дома!..."
- Ома... Ома..., - промычал он и захлопал в ладоши.
- Молодец, Антон, - похвалила его Эльвира Альбертовна. - Я тебе гостинец принесла.
Она протянула пакетик, Антон мгновенно стёр улыбку и хищно цапнул подарок. Надкусил яблоко, затолкал в рот печенье.
- Пройдём в комнату встреч? - спросила Клавдия Петровна, отрывая руки от подопечного и укладывая непокорную седую прядку под белую косынку. Она одевалась по старинке: халат с закатанными рукавами и косынка - так, как выглядела форма лет тридцать назад. Ей было за семьдесят, и она не желала меняться вслед за модой. Колпаки и рукава в три четверти Клавдия Петровна считала привилегией молодых.
- Нет, я спешу, я на минуточку. Что врач? Приходил? Что сказал?
- Приходил, а как же, обязательно приходил. Анализы взял, к вечеру, сказал, станет яснее. Грешит на желчный пузырь. Так и сказал: грешу, дескать, на желчный пузырь, по биохимии станет ясно. Но ещё сказал, что серьёзного ничего не видит.
- Вы, ведь, рассчитались с ним?
- Обижаете, Эльвира Альбертовна, - поджала губы нянечка. - Вы же просто так спросили? Для порядка?
- Простите, ради бога, - повинилась Пегова. - Я знаю, Клавдия Петровна, вы человек честный, порядочный. Сама не знаю, зачем спросила.
От похвалы нянечка расцвела, но попыталась скрыть это за будничным тоном:
- Вы, наверное, по службе привыкли всё проверять да контролировать, по привычке и спросили... Антоша! Не сори! Подними косточки!
Антон виновато захлопал глазами, подумал и сел на корточки, подбирая только что выплюнутые семечки от яблока. Пальцы его не слушались, он царапал пол и хватал воздух. Покачнувшись, повалился на бок и рассыпал содержимое кулёчка.
- Ох, ты горюшко моё, - проговорила Клавдия Петровна. - Дай-ка сама подберу.
Она шустро подобрала мусор, перегнувшись в пояснице, а Эльвира Альбертовна подняла яблоки и сухие галеты - ничего другого Антону пока не разрешали из-за проблем в кишечнике. Восстановив порядок, женщины синхронно вздохнули. Повисла неловкая пауза.
Нянечка с некоторой долей смущения приняла конверт с деньгами, поблагодарила с лёгким поклоном.
- Ну что вы, - произнесла Эльвира Альбертовна, - зачем вы кланяетесь? Я очень вам обязана. Пока вы присматриваете за Антоном, я чувствую себя совершенно спокойной. Вы золото, Клавдия Петровна. Антон прекрасно выглядит.
- Так, то не моя заслуга, - сказала окончательно раскрасневшаяся нянечка, - Антоша у нас - самый способный. Сразу видно - из интеллигентной семьи.
- До свидания. - Пегова решительно пожала Клавдии Петровне руку, погладила Антона по щеке, от чего тот почему-то зажмурился, и покинула скорбное заведение.
На лавочке, чудом сохранившейся в целом виде, Эльвира Альбертовна просидела около четверти часа, выкурив несколько сигарет. Сигареты были тонкие, дамские, с ментолом. Пегова, изящно отставив запястье, тянула дымок и размышляла о... станках. Списывать станки запрещалось, но работать на них было некому, незачем, и просто невозможно из-за ветхости оборудования. Профориентацию из программы вычеркнули, а старое наследие занимало приличное помещение, в котором можно было бы устроить малый актовый зал или поставить тренажёры. Помимо станков мастерскую наполняли кучи хлама, скопившиеся за долгую историю школы. Ломаные парты, остовы стульев, треснутые доски, колченогие шкафы и прочая рухлядь, требующая утилизации, загромождали проходы и были пожароопасны. Списать этот хлам было легче станков, но тоже пришлось бы побегать.
Господи, зачем так держатся за старьё? Выброси барахло, освободи место. Область разреженного давления мгновенно притянет свежий воздух, принесёт новое - простой физический закон. Но люди, задыхаясь от тесноты, упорно цепляются за ветошь: берегут порченные молью вещи, хранят и лелеют древние обиды, тащат тюки ненужных отношений... Так думала Эльвира Альбертовна, пуская в небо ментоловый дым. Размышления прервал пенсионер лет шестидесяти пяти.
- Милая дама, я сумею развеять ваши грустные думы, - заявил он, присаживаясь рядом.
Пегова окинула его взглядом: мужчина из разряда потёртых ловеласов, таких, что всю жизнь ищут гедонизма и стремительно утекают от зарождающихся чувств; годам к пятидесяти они обычно обнаруживают, что выходят в тираж и что нет ни одной души на свете, кому адресовалось бы завещание.
- Буду вам признательна, если оставите меня наедине с моими думами, - холодно изрекла Эльвира Альбертовна. - Мне, знаете ли, нравится размышлять о серьёзных вещах в спокойной обстановке.
- Лукавите, голубушка! - воскликнул ловелас, сокращая расстояние. - Если дама одна в лесу и курит подряд полчаса с отрешённым видом, этой даме, определённо, нехорошо. Как же я вас, голубушка, понимаю!
- Что понимаете?
- Ну, как - близкая старость, одиночество, несложившаяся жизнь...
- Вы, пожалуй, мерзавец, - спокойно произнесла Эльвира Альбертовна, гася окурок о ножку скамьи и поднимаясь. - Спасибо за комплимент.
Уже в своём кабинете, заварив чашку кофе, она разрешила себе рассердиться. Не на бестактного пенсионера, а на себя: за то, что позволила себе выглядеть так, что вызвала определённые ощущения у потёртого незнакомца. Затем записалась на чистку лица и массаж и, поколебавшись, - на маникюр. Потом позвонила сыну:
- Витюша, привет.
- Привет, мам. - Голос сына прозвучал озабоченно, с ноткой раздражения. - Мам, я на работе и не могу говорить. Я же просил не звонить мне сюда. Вечером всё обсудим, лады?
- Лады, - беззаботно согласилась Пегова. В сущности, обсуждать с чадом было нечего - достаточно было услышать родной голос и по нему понять, что всё у чада в порядке.
К оглавлению
В первые субботы сентября уроков не было. Погода стояла отличная, и вместо учёбы объявили дни здоровья: пятого - кросс, двенадцатого - туристический слёт.
Шестиклашки бежали два километра по трассе, проложенной в парке новым учителем физкультуры Василием Валентиновичем. Физрук носил смешную фамилию Бугай, которой соответствовал на все сто. Нина Витальевна не успела с ним толком познакомиться, потому что педсовет, на котором представляли новобранцев, состоялся до того, как её аварийно зачислили на работу. Заполняя в журнале страничку физической культуры, она впервые увидела фамилию, обладателю которой повезло ещё меньше, чем Рукавице. Нина сразу представила, как дети станут дразнить физрука и подсмеиваться над именем, но когда на линейке наткнулась на гору его мускулов, решила, что сорванцы, пожалуй, поостерегутся перегибать палку. И потом, Бугай - это не кличка, это полноценное имя, прописанное в самом настоящем паспорте.
Свежий ветерок развевал красные флаги - последние следы пионерии - и ворошил волосы спортсменов. Из динамиков на линии старта гремела песня "Трус не играет в хоккей", песню зычно перекрикивал Василий Валентинович. Он был облачён в спортивный костюм с лампасами, в руках его красовался здоровый секундомер, смахивающий из-за двух сбоку торчащих кнопок на будильник с двумя колокольчиками.
- А чего это девочки сзади? - возмутилась Катя Метёлкина, бойкая барышня, истый борец за справедливость.
- Так положено, - обрубил Бугай.
- А я быстрее мальчишек бегаю!
- Вот и догонишь, если быстрее.
Катя, крепенькая блондинка с тугим хвостиком пышных волос, игнорируя указания учителя, протиснулась вперёд, растолкав локтями парней. Могучая рука Василия Валентинович уцепила Катю за шкирку и отволокла за спины одноклассников.
- Это нечестно! - завопила Метёлкина. - Вперёд ставят тех, кто быстро бегает.
- Вперёд ставят тех, кого скажу.
На взгляд Нины подобный авторитаризм ничем не был оправдан, но пока она открывала рот для возражений, Бугай протрубил:
- На старт! Внимание! Марш!
Шестой "В" лениво потрусил по дорожке, и только Метёлкина, Лещинский и Туманов ходко задвигали ногами, вырываясь вперёд.
- Оценки пойдут в журнал! - крикнул в спину Бугай, и подопечные Рукавицы зашевелились быстрее.
Разношёрстная толпа - кто в летних шортах, кто в штанах с оттянутыми коленками, кто и вовсе в обычных брюках - мало походила на жизнерадостных юных спортсменов. В красивом импортном костюмчике был один лишь Денис Жухевич - единственный мальчик в классе, пришедший на линейку с цветами. Он бежал плечом к плечу с Ромой Вальцовым, и Рома, кажется, чувствовал себя лучше, так как одет был не плотную олимпийку, а в просторную белую футболку.
Свернув с главной аллеи и пропав с глаз Бугая, шестой "В" перешёл на шаг. Нина Витальевна, сопровождавшая их сбоку от трассы, звонко закричала:
- Эй вы, лентяи! Неужели никто не догонит старую тётку?
Ступив на дорожку, она с гиканьем побежала навстречу ветру, Гриша Зелинский - мальчик с выступающей челюстью - издал боевой клич индейцев и понёсся следом. За ним припустили мальчишки, и чуть ускорились девочки.
- Ставлю пять тому, кто меня осалит! - объявила Рукавица.
Они помчались со всей мочи, и Рукавице пришлось несладко. Две горячие ладошки коснулись её почти сразу, ещё две - спустя несколько секунд. Собравшись с силами, Нина включила высокую передачу, зачастила пятками. Уворачиваясь от преследователей, она летела по лесу, напоённому последним теплом, и острые копья лучей, пробивающихся сквозь листву, пронзали её насквозь. На мгновение ей показалось, будто она парит в воздухе, не касаясь земли. Острое чувство счастья опрокинулось откуда-то сверху, обрушилось потоком и до краёв наполнило сердце. Такое бывает у простых здоровых натур: и карман пуст, и каморка скромна, и белые кони принцев едут, как водится, мимо, но в пронзительном сентябрьском небе неожиданно растают рваные облака, в исчезающем поклоне уступят место солнцу, пуховая перина, взбитая из остатков летнего зноя, окутает светлые рощи, и душа запоёт. Ребята, пыхтящие слева и справа, наверное, тоже попали в волну нечаянной радости - оглядываясь на них, Нина видела чистые лица с сияющими очами и алые щёки, подсвеченные счастьем.
- Так-так! - На пути у Рукавицы возник Василий Валентинович Бугай. - Что делаем на трассе?
- Бежим, - честно ответила Нина, не снижая скорости. - А вы почему здесь? Кто отметит время на финише?
- Старшеклассники стартуют позже, - проигнорировал вопрос Василий Валентинович, - ступай-ка, девушка, прочь. Нечего с малышнёй бегать. Затопчешь кого-нибудь, кто отвечать будет?
- Кто кого затопчет? - выкрикнула из-за спины Метёлкина, которую Нина обогнала пару минут назад. - Мы сами кого надо затопчем!
Нина Витальевна, на лице которой заиграла коварная улыбка, сделала несколько шагов, а затем вдруг резко ускорилась, оставив Бугая далеко позади. Бугай, возмущённо загудев, бросился в погоню. За ним от любопытства ускорился и шестой "В" - пропустить редкое зрелище, когда один учитель гоняется за другим, было бы непростительно.
Рукавица на всех парах гнала к финишу, припоминая школьную секцию по лёгкой атлетике и второй юношеский разряд. Физрук, конечно, чаще касался спорта, но он был тяжёл и слишком мускулист. Поначалу он почти догнал Нину Витальевну и даже почти ухватил её за оранжевые вырви-глаз-штаны, но метров через триста скуксился, поотстал, начал жадно глотать воздух.
- Девять сорок две! - произнёс парень-старшеклассник, когда Нина пересекла финишную черту, и затараторил, отмечая прибывающих детей, - сорк-шесть, сорк-девять, псят-три, псят-четыре, псят-восемь...
Рукавица шумно выдохнула, останавливаясь, и тут же была сбита с ног Лещинским. Оба они грохнулись на траву, а за ними повалились Туманов, Метёлкина и Почаев, внезапно обнаруживающие преграду на финише. Еще три человека упали не по своей воле, прочие же, видя кучу-малу с разбега плюхались сверху. Последними, опасливо почесав затылки, в кучу нырнули бледные задохлики Андреев и Вешнякова - они замкнули ряды финишировавшего шестого "В".
Человеческий муравейник под дружный хохот окружающих молотил руками и ногами, свистел и улюлюкал. Бугай, багровый от гнева, разгребал свалку, добираясь до главного зачинщика: до Рукавицы.
- Фамилия?! - возопил он, ставя Рукавицу на ноги.
- Рукавица, - кротко ответила Нина Витальевна, отряхиваясь от пыли, веточек и травинок.
- Я не кличку, я настоящую фамилию спрашиваю!
- Это настоящая фамилия, как и ваша.
- Вот что, Рукавица! За сегодняшний кросс ставлю тебе три двойки. В журнал!
Дети, с интересом слушавшие диалог, развеселились. Бугай сердито завертел шеей.
- Так это наша классная! - проболталась Метёлкина. - Ей некуда двойки ставить.
Василий Валентинович вспыхнул, хотя и был уже краснее некуда, вдохнул, выдохнул, с изумлением осматривая Рукавицу, как осматривают заспиртованный экземпляр в Кунсткамере.
- Ну-ну, - сказал он, приходя в себя. - Какой педагог, такие и дети!
- И какие же у меня дети? - с вызовом бросила Нина.
- Наглые дети, - ответил он и отвернулся. - Конышев, ты чего ушами хлопаешь?! Отмечай давай! Вон сколько уже прибежало!
Старшеклассник, которому Бугай доверил секундомер, захлопнул рот и переключился на финиширующих.
- Кстати, вот эти, - Бугай, вдруг снова повернувшись, ткнул пальцем в Жухевича и Вальцова, - эти срезали. Я видел.
Он выхватил секундомер из рук помощника и демонстративно явил спину, не забыв поиграть рельефными мышцами под туго натянутой майкой.
- Подумаешь, - пожал плечами Вальцов. - Все срезают.
- Я не срезала, - заявила Метёлкина.
- И я, - добавила Рыкова, девочка со взглядом оленёнка.
Рукавица махнула рукой, подзывая шестой "В":
- Ну что, наглые дети, - проговорила она, - предлагаю не расходиться по домам, а пойти погулять. У нас трое новеньких, попробуем познакомиться, чтобы новенькие чувствовали себя увереннее.
- У нас двое новеньких, - возразил Женя Туманов, непокорно тряхнув белыми нестрижеными лохмами. - Башмаков и Фурменко. Только Фурменко нет, она, вообще, не ходит в школу.
- А я? Разве я не новенькая? - улыбнулась Нина.
На полянке у ручейка, протекавшего на самом краю леса, ребята повалились на траву.
- Что-то я проголодалась, - сказала Рукавица, открывая заплечный рюкзак, прихваченный ею из дома. - Как насчёт оладьев?
- От них пить захочется, - пробубнил скептик Зелинский.
- У меня и вода есть. По глотку на каждого хватит. Серёжа, будешь?
Андреев, тоненький прозрачный мальчик в коротких брючатах, из-под которых проглядывали почему-то носки разного цвета - синий и чёрный - стушевался, стал прятать глаза, опасаясь встречи взглядом с наставницей.
- Да будет он, - проговорила Вика Лосева. - Давайте ваши оладьи.
На старенькую скатерку, расстеленную прямо на траву, были выставлены два пакета с выпечкой, две пластиковые бутыли с водой, мешочек с карамелью. Лосева и Метёлкина синхронно вытянули по оладушку, за их примером последовали остальные. Сергей Андреев, смущаясь и продолжая отводить взгляд, осторожно уцепил сразу три штуки, но Вешнякова, такая же худышка, как и Андреев, его переплюнула, заграбастав сразу целый кулак оладьев.
- Вы к нам подлизываетесь, да? - полюбопытствовала она, заталкивая угощение за щеку.
- С чего вы взяли?
- Ну, сейчас задобрите, чтобы мы на уроках не шумели.
- Дура ты, Юлька, - осадила её Лосева. - Нина Витальевна нас кормит, потому что добрая, и потому что молодая.
- Точно, - поддержал Зелинский. - Молодые ещё помнят, что после физ-ры кушать хочется и пить, а старые тётки позабыли уже.
- Ага, сначала все добренькие, - упрямо возразила Юля. - Деточки, лапочки, сюси-пуси, а потом милицию вызывают.
- Вот что-то ни разу ко мне милицию не привлекали! - Вика Лосева наморщила лоб. - Веди себя прилично, и никакой милиции не понадобится.
- Ага, можно подумать, объяснишь этим людям про милицию...
Какие эти люди и при чём тут милиция, Рукавица не поняла, но по искрам, мелькающим между Лосевой и Вешняковой, догадалась, что между девочками тлеет давний конфликт.