'Дебютная выставка Жени Краснова - это и напоминание о том, что для всякого мыслящего подростка школа - это немного мясокомбинат, и признание в дружбе тем, с кем он прошел через это. Мы вчетвером могли бы быть Бременскими музыкантами: Осел, Кот, Пес и Петух (которого я с удовольствием беру на себя)'
Рядом с этим анонсом при входе на выставку висела фотография художника, судя по которой он был очень даже симпатичным. Даже свежая экстремально короткая стрижка его не портила. С такой улыбкой, пожалуй, можно и налысо побриться.
Тонкий Максим Байкалов, автор вышеприведенных строк, близоруко щурился на картины и хмурился, поглядывая в другой конец зала на Диму Антонова, которого периодически узнавали по портрету и расспрашивали о работе с художником.
Со стороны могло показаться, что Максим завидует, но на деле его посещали примерно следующие мысли: 'Срать им на картину и на выставку срать, только липнут к нему'
Женина выставка охватила большой период времени, но это было не слишком заметно. Дима с Геной со школьной поры особо не изменились, поэтому на всех картинах выглядели примерно одинаково. Максима же сейчас упросить позировать было совершенно невозможно. Он сделал это только однажды, проспорив Жене желание. На этой картине Байкалову лет 15-16: колючие волосы торчат в разные стороны, острые плечи, пирсинг, огромные круги под глубоко посаженными глазами. Женя не помнил, были ли они в тот день от недосыпа или Байкалов просто нарисовал их тенями. Название картины - 'Пупс' - приводило людей в замешательство. Это было их (ну хорошо, женина) старая шутка - давать прозвища от противного. На самом деле ни одно из них не прижилось. Пупса Максимом называл только он, тот почему-то даже не был против. Наверное, ему в это виделся какой-никакой эпатаж, да и вариант этот он считал гораздо лучше, чем 'Макс' - сокращенная версия своего имени, которую Байкалов просто ненавидел.
Самую красивую картину выставки Женя собирался подарить ему.
Дима - единственный, кто согласился позировать обнаженным, он тогда еще не стеснялся открывать свои руки. Антонову удалось приглушить собственную сексуальность, на картине он выглядел скорее хрупким и беззащитным.
Женя был уверен, что уж ее бы кто-нибудь точно купил, но не испытывал не малейшего укола жалости. Ему почему-то всегда казалось, что все, связанное с Димой, принадлежит только Максиму.
Сейчас Антонов вежливо улыбался собеседникам и в перерывах корчил Пупсу рожи, пытаясь подать знак: 'Подойди и спаси меня', но у того было слишком плохое зрение, чтобы прочитать выражение лица друга.
Гена Василевский привел на выставку девушку. Он разглядывал портреты и думал, что его внешности художник очень и очень польстил.
Выставка называлась 'Его друзья', и все они пришли на ее открытие.
Знакомые лица
Гена сразу увидел знакомые лица среди многочисленных гостей приуроченной к выставке вечеринки. У противоположной стены стояли Максим Байкалов и Дима Антонов, как обычно неразлучные. В своем длинном черном пальто Максим казался выше, чем был на самом деле, он одобрительно улыбался чему-то, что говорил ему на ухо Антонов. Гена почувствовал что-то сродни уколу ревности, как часто бывало, когда он смотрел на этих двоих. Даже Дима, который ко всем относился ровно и доброжелательно, явно его недолюбливал, еще со школы. А Максим... Максиму вообще вряд ли кто-то нравится. Ну, кроме Димы, конечно.
Антонов, должного быть, отправился за выпивкой и оставил Максима одного. Тот как-то сразу посерьезнел, вжался в стену и опустил глаза, как будто ему хотелось исчезнуть.
Гена двинулся к нему через толпу:
- Привет!
Максим поднял голову, темные волосы закрывали большую часть его лица, но, кажется, он обрадовался:
- О, привет. Давно пришел?
- Нет, только что, - Гене не хотелось, чтобы Максим знал, что за ним некоторое время наблюдали. - Дима тут?
- Да, вон он, - кивнул Максим куда-то в толпу.
Гена обернулся и увидел Диму со стаканом в руке, болтающего с очень высокой девушкой.
- Подойдем к ним?
- Я пас. Во-первых, я все еще не пью, во-вторых, с этой дамой рядом мы будем казаться маленькими и толстыми. - Гена бы принял это за комплимент девушке, если бы не знал друга достаточно хорошо. - Как ты?
Гена всегда терялся от таких вопросов.
- О, ну... да нормально. Универ, знаешь же...
- Вообще-то не знаю, - Максим широко улыбнулся, кажется, ему действительно забавно, не обидно, что друзья все время машинально записывают его в число студентов.
- А, да... Как твоя работа?
- Похоронный бизнес цветет и пахнет. Поэтому я ушел и вернулся в сферу услуг
Так витиевато Максим сообщал, что уволился из похоронного бюро и опять пошел в официанты. Гене это казалось глупостью. Максим был не из тех, кому светят щедрые чаевые. Однажды, в вегетарианском кафе, он надел тарелку макарон на голову парню, который громко возмущался, что в меню нет мяса. Да и вообще: с такой-то головой - и в официанты! С другой стороны, остальные варианты трудоустройства, перепробованные Байкаловым, едва ли были лучше: библиотекарь, продавец в книжном и даже в салоне видеопроката. Там Максим сидел до победного, очевидно, из врожденного чувства протеста. Хотя 'победным' конец этой истории вряд ли можно было назвать: Интернет уничтожил кинопрокатный бизнес, и салон закрыли.
- Так что с универом? - вопрос вывел Гену из задумчивости.
- А... ну...
- Ты красноречивый сегодня.
- Со старыми друзьями и молчать хорошо, - сказал Гена совершенно искренне. Максим кивнул ему, пожалуй, как-то слишком серьезно.
Но молчанию не суждено было продлиться долго. Дима вернулся со все еще полным стаканом в руке. Впрочем, зная его, можно было скорее предположить, что стакан это далеко не первый. По самому Антонову сказать было ничего нельзя, он всегда пьянел очень медленно и сейчас выглядел, как обычно: легкая улыбка, блестящие широко распахнутые глаза, открытое лицо, которое из-за обрамляющих его длинных светлых волос кажется подсвеченным.
- Привет, - сказал он Гене осторожно, как будто пробуя почву. Между ними повисло легкое напряжение, как это часто бывало. Они от природы оба были очень вежливыми и доброжелательными людьми, но по отношению друг к другу чувствовали некоторую неловкость.
- Привет! - Гена поймал себя на мысли, что ждет, когда придет Женя, хотя его пассажи могут с одинаковой вероятностью неловкость и скрасить, и усугубить.
Легок на помине, виновник торжества, широко известный в узких кругах художник Евгений Краснов уже проталкивался к ним через толпу, высоко подняв руки, в каждой из которых было по стакану, один из них он сразу всучил Гене.
За этим последовали шумные приветствия и объятия.
- Ну как вам выставка, как?!
Гена уже видел новую прическу Жени, гораздо короче той, что он носил в школе. А вот Максим с Димой, должно быть, удивились. Большинство картин Гена тоже видел, когда они еще только приехали в галерею и даже не были развешены, ему их показали первому. Поэтому сейчас он предоставил Максиму и Диме возможность высказаться, а сам отпил из стакана.
- Это потрясающе, Женя, особенно портреты, - улыбнулся Антонов.
- Ага, это потому что мне с моделями повезло, - подмигнул Краснов, и Дима даже, кажется, слегка смутился, но Женя продолжил: - Кажется, я даже знаю, какая картина больше всего понравилась нашему Максиму.
Гена сделал еще один большой глоток.
Байкалов резко поднял на Женю взгляд.
- Она твоя, Пупс. Заберешь сразу после выставки.
Гена отпил еще.
Максим, кажется, хотел начать отнекиваться, но передумал и сказал только:
- Спасибо, Женя.
- Не за что. Дима, как дела в ВУЗе?
- Не слишком здорово. Я заподозрил неладное еще на первом курсе, когда нам перепродажу за два рубля купленного за рубль батона привели как пример предпринимательской деятельности.
Гена прикончил стакан, стаканы Жени и Димы к этому моменту тоже опустели.
- Ого, все кончилось, за добавкой! - скомандовал Женя и двинулся к столу с бутылками.
Дима не отставал.
- С меня, пожалуй, хватит, - отмахнулся Гена.
Они с непьющим Максимом остались вдвоем, толпа шумела так, что надо было либо кричать, либо говорить прямо в ухо собеседнику. Гена выбрал второй вариант:
- Поздравляю, картина правда классная, а у тебя прямо глаза заблестели.
Он, наверное, зря выпил так много и так быстро. Иначе вряд ли бы такое сказал и вряд ли с таким удовольствием подумал бы, что вот сейчас он тоже что-то говорит Максиму на ухо, и, может быть, кто-то тоже смотрит на них, как он недавно смотрел на Байкалова с Димой, и завидует.
Женя уже вернулся.
- Ну что, хотите пойти отсюда? - спросил он и рассмеялся при виде неподдельного облегчения на лице Максима.
Они шли по улице вчетвером, Максим с Женей каким-то образом оказались чуть впереди. Такое постоянно случалось раньше, еще в школе. Эти двое вечно пребывали в поисках приключений на свои задницы и придумывали какие-то проделки: то придут в аптеку, держась за руки, и томными голосами попросят продать им презервативов, то худой и бледный Максим явится туда один, с надвинутым на глаза капюшоном и попытается (сделает вид, что пытается) купить обезболивающее, которое отпускают только по рецепту. Благо, его мама была медсестрой, он немного разбирался в медицине и знал, чтоб такого попросить. Также они регулярно совершали вылазки в библиотеки и соревновались в том, кто справится о наличии книги с наиболее нелепым вымышленным названием. Если кто-то в последний момент струсил или не сумел сдержать смех, он считался проигравшим и проспорившим желание. Максим делал это все в рамках своего околохолденовского [1] протеста против одному ему известно, чего, а Женя просто угорал над лицами фармацевтов, библиотекарей и прочих их жертв.
Вот и сейчас эта безумная парочка шла впереди, а их друзья следом, ведомые.
Гена посмотрел на Диму, который поддергивал рукава пальто, и без того достаточно длинные, доходящие до середины ладони. Эта привычка у него появилась в семнадцать лет.
Определенно Гене не стоило пить так много и так быстро.
- Ты когда-нибудь меня простишь? - спросил он достаточно тихо, чтобы Дима мог сделать вид, что не услышал его.
К счастью, несмотря на все выпитое им, Антонов был достаточно трезв, чтобы так и поступить.
***
Класс, в котором учился Женя, расформировали и их с одноклассниками распихали по оставшимся. Его - в 7 'А'. Он с удовольствием обнаружил, что туда же перевелся его шапочный знакомый по музыкальной школе - русоволосый молчаливый мальчик, который всегда ходил в аккуратных светлых рубашках, застегнутых на все пуговицы и очень неплохо играл на пианино. Женя подсел к нему за парту и развлекался попытками его разговорить. Вскоре это даже стало получаться, а еще мальчика этого стали называть 'ботаном' и не пускать за свой стол на обеде. В 7 'А' учились еще двое чудаков, которые могли бы радоваться, что всеобщее внимание переключилось с них на ботана, а они могут хоть на время расслабиться и отдохнуть от издевок одноклассников, но вместо этого один из них, юноша со слишком длинными для мальчика волосами, пригласил их сесть за свой стол, который он делил с Максимом.
Этот Максим умудрился запомниться Жене уже в один из первых учебных дней в новом классе. На уроке литературы он о чем-то болтал со своим длинноволосым соседом по парте, вместо того, чтобы слушать рассуждения учительницы о поэзии.
- Тебе, Байкалов, вижу, поэзия не интересна? - осведомилась Елена Константиновна.
- Нет, вообще-то, поэзию я как раз люблю, - ответил он спокойно.
- Да ты что? Ну давай к доске тогда и прочти нам какое-нибудь из своих любимых стихотворений.
Максим встал, одернул черную футболку, которая из-за своей непомерной длины казалась чуть ли не платьем и прошаркал к доске. Он явно был растерян, горбился, а глаз было не различить за длинной челкой. Одноклассники загоготали:
- Ну че, Макс, давай!
- Про-сим! Про-сим!
Но когда Байкалов начал читать, голос его не дрожал:
Тишина поутру слышней
И раскатистей звуков горна.
В ней пророс частокол теней:
Наше племя ублюдков гордых.
На дворе зарю пропоют,
Палачу не знать передышки.
Ночью небо башку твою
Стянет за волосы с подушки. [2]
Закончив, Максим поднял голову, откинул челку и оглядел класс. На его лице отвращение смешивалось с торжеством. С того дня началось увлечение Жени поэзией, которое, впрочем, продлилось недолго.
Но кадр этот по-прежнему был ему интересен, поэтому он схватил своего молчаливого приятеля и потащил к ним за стол.
- Меня Женя зовут! - объявил он, усаживаясь.
- Я Дима, - сказал длинноволосый, - А это Максим.
- А этого ботаника зовут Гена.
Максим поднял взгляд от книги, которую читал.
- Чего ты смотришь? - буркнул Гена, очевидно, волнуясь, что очередной одноклассник отпустит едкий комментарий в его сторону.
- А я слышал, ты еще на басу играешь, это правда? - спросил Максим. Кажется, это ему правда было интересно.
Примечание к части
[1] околохолденского - имеется в виду Холден Колфилд, трудный подросток и нонконформист, герой романа Сэлинджера "Над пропастью во ржи".
[2] - стихотворение Жана Жене в переводе Аллы Смирновой.
>
Полон сюрпризов
- 'Исследуемые функции, которые мы исследуем', 'очень смертельно ударить током'... Женя, ты когда это писал, был пьян или укурен?
- Ладно, Пупс, не бесись. Я вот твою табулатуру смотрю, тоже не сказать, что шикарно.
- Да и в самом тексте песни опять маты... - вставил Гена.
- Вы в курсе, что цензура запрещена Конституцией, да? - пробубнил Максим, продолжая подчеркивать карандашом ошибки в жениной домашней работе.
- Ты в курсе, что законом запрещен мат в произведениях искусства, да? - парировал Гена.
- Во-первых, Конституция вообще-то имеет приоритет над этими законами. Во-вторых, эвфемизмы - это зло. Дима, ты что думаешь?
- Господи, ну что он может думать? Вы всегда заодно!
- А что это ты имя Господа всуе поминаешь? - хихикнул Женя.
- И ты, Брут?!
Дима в спор не вмешивался. Он поглощал уже второй бутерброд и наблюдал за перепалкой друзей с нескрываемой нежностью.
- Кстати, ребят. Вы же не будете против, если я приглашу Катю на репетицию? - как бы между прочим спросил Краснов.
- Первое правило бойцовского клуба: никаких посторонних на репетиции, - отрезал Максим.
- Она не посторонняя...
- Да? И на чем она будет играть?
- Я имею в виду, она мне близкий человек.
- Ну а мне - нет.
- Уж надеюсь.
- И то, что ты хочешь ее поиметь, не делает ее твоим близким человеком.
Дима поморщился.
Гена бросил на Максима недобрый взгляд.
- Ну простите, пожалуйста, что называю вещи своими именами! - процедил тот.
К счастью, перемена подходила к концу, и у перепалки не было возможности перерасти в крупную ссору.
Следующим уроком была Мировая художественная культура, и в классе их ждал неприятный сюрприз в виде батюшки из местной церкви.
Увидев его, Максим тихо выругался и даже думал предпринять попытку смыться с урока, но путь к отступлению уже был перекрыт стоявшей в дверном проеме Марией Александровной.
- Что такое, пидрила, испугался, что из тебя дьявола пришли изгонять? - крикнул Ершов, заметив замешательство Байкалова. Тот молча показал ему средний палец и направился к своей парте.
- Байкалов, это что такое?! Чтоб я этого больше не видела! - прикрикнула Мария Александровна, которая, что характерно, до этого прекрасно слышала выпад Ершова и оставила его без внимания.
- Думаю, этого она не видела уже очень давно, - прошептал Максиму на ухо Дима, подсаживаясь.
Байкалову пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться. Но он почувствовал, что покраснел, и в очередной раз мысленно проклял свою бледную кожу, которая его всегда выдавала.
Прозвенел звонок.
- Сегодня на наш урок пришел Отец Николай. Он готов ответить на все ваши вопросы, касающиеся православия. - пропела учительница. - Ну что вы, не стесняйтесь! Не может быть, чтобы в таком возрасте у вас не было вопросов! Байкалов, ничего не хочешь спросить? Или ты у нас только жестами изъясняться способен?
Ершов загоготал, его гогот подхватила добрая половина класса.
Максим знал, что в семнадцать лет у большинства его одноклассников не было вопросов о христианстве. Сам он прочел Новый завет в пятнадцать, и вопросы у него с тех пор только множились.
'Не кажется ли Вам, отец Николай, что раннее христианство - это те же современные секты, в которых вместо Иисуса какой-нибудь бог Кузя говорит тебе забыть всех близких, слушать только его и исправно сдавать деньги?'
'Почему добренькая бездельница Иисусу милее женщины, которая пусть и злится, но ухаживает за гостями? Выходит, он судит человека не по его поступкам?' [1]
В конце концов, 'Почему женщинам в критические дни нельзя причащаться?'
Но он также знал, что любой из этих вопросов Гена сочтет выпадом против своей религии. Его отец был преподавателем в музыкальной школе, а мать - в воскресной. Когда Максим впервые побывал у них в гостях, ему было неожиданно уютно в этой квартире, стены которой украшали вышивки Ирины Ивановны и работы ее учеников, а в гостиной большое пианино соседствовало с синтезатором и коллекцией музыкальных пластинок и книг на любой вкус. Да и родители Василевского были очень добры к нему и гостеприимны. С тех пор он одевался максимально сдержанно (ну, насколько позволял его гардероб), если знал, что ему предстоит встреча с Ириной Ивановной и ее мужем. К тому же в религиозности этих людей (уж в гениной точно) не было лицемерия.
Поэтому он молчал.
- Отец Николай, я тут прочитал 'Божественную комедию'. Там написано, что некрещеные младенцы попадают в ад. Это что, в библии тоже так? - подал голос Дима, как всегда, вызволяя друга из неловкой ситуации.
Таким образом, гениного недовольства избежать все же не удалось.
- Эта религия близка к фашизму, не знаю, как ты этого не понимаешь, - горячился Дима после урока, очередной его бутерброд лежал на парте забытый.
- Чем это?
- Ненавистью к любым меньшинствам и тоталитаризмом. Это же инфантильно: делать все, что тебе говорит какой-то абстрактный всеотец чтобы не пришлось думать своей головой!
- Ой кто бы говорил, сам все повторяешь за Максимом, даже эту мысль наверняка когда-то услышал от него!
- А мне, - вставил Байкалов, чтобы уйти от опасной темы, - не нравится, что в этой религии всепрощение важнее справедливости. В этом смысле мне ближе закон, он хотя бы справедлив.
- Не совсем, - сказал Дима, мгновенно остыв. - Даже там милосердие важнее справедливости.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну вот предположим маньяк зверски растерзал свою жертву, убил, и перед этим еще поиздевался. Его приговаривают к смертной казни, что правильно, на мой взгляд. Но справедливо ли? Справедливо, наверное, было бы, если бы с ним повторили все то, что он делал со своими жертвами. Но его казнят гуманно. Это милосердие. И, по-моему, это правильно.
Байкалов задумчиво кивнул.
- А вот это он точно не от Максима услышал. Ни фига себе, Дим, ты полон сюрпризов, - ухмыльнулся Женя.
***
Дима проснулся не выспавшимся и с ужасным похмельем. Открытие жениной выставки и встреча с друзьями должны были по идее его взбодрить, но получилось наоборот.
Он никогда в жизни никому не завидовал, разве что в семнадцать лет этой сучке Соне.
Но сейчас, глядя на успех друзей, не мог заставить себя за них порадоваться. От этого чувствовал себя последним козлом, что только усугубляло ситуацию.
Женины картины прекрасны, и хотя бы несколько из них точно купят. А даже если нет, Краснов в любом случае может гордиться своей работой.
Максим, как всегда, делает со своей жизнью странные вещи, но он действует в соответствии с ему одному известными принципами и, находясь в конфронтации со всеми на свете, умудряется пребывать в полной гармонии с собой. Дима никогда не знал, чего хочет, его привлекала уверенность друга, и он просто шел за ним. Стал заниматься музыкой, потому что Максим занимался и мог научить его играть на гитаре. Потом наступил момент, когда дальше повторять все за Байкаловым стало просто невозможно, и Антонов до сих пор пребывал в растерянности по этому поводу.
Гена привел вчера с собой девицу, которая куда-то делась сразу после выставки.
И даже на женины картины смотреть было тяжело.
Многочисленные вариации портретов Гены (интересно, Краснов запечатлел всю коллекцию забавных шапок друга?), на каждом особое внимание уделено удивительным голубым глазам, которые так выделяются на невыразительном лице.
Максим, каким он был в пятнадцать лет.
И, конечно, сам Дима. Он поежился, вспомнив, как какой-то манерный мужчина спросил Женю, сколько лет обнаженному юноше на портрете и не считается ли это детской порнографией.
Жажда становилась невыносимой, Дима заставил себя подняться и поплелся на кухню.
В коридоре стояли берцы, значит, Максим не ушел.
Конечно, тут как тут, как всегда, когда Диме было плохо: когда он мучился со своим хроническим тонзиллитом, который обострялся каждую зиму; как когда он сломал ногу и Максим все лето просидел с ним, а его родители еще почему-то на Байкалова злились.
- Привет, ты здесь?
- Здесь, сегодня же выходной, - сказал Максим, поднимая глаза от книги, которую читал, расположившись за обеденным столом.
- Я знаю, что сегодня выходной, иначе бы я встал гораздо раньше и пошел бы в универ. И вообще не пил бы вчера столько.
Максим встал, налил стакан воды и протянул его Диме.
- Спасибо. Я просто удивился, что ты здесь, потому что думал, ты пойдешь сегодня к маме.
- Да, позже схожу.
Дима хотел спросить, уж не думает ли Максим, что без него он совсем деградирует, но вместо этого выдал:
- Куда картину повесим?
- А вот сам не знаю.
- Да, ее в кошелек не запихнешь, в отличие от моей фотки, которую ты там держишь. Теперь зато она тебе больше не понадобится, - сказал Антонов и сам поморщился от того, сколько в его голосе было яда.
Ему вдруг стало как-то некомфортно. Надо было надеть рубашку.
***
- Вам как бы нужно развернуть цепь Маркова, понимаете?
Нет, Дима не понимал. Последний раз, когда он понимал, что ему говорит преподаватель по математике, был в одиннадцатом классе. Тогда его понимания даже хватило на то, чтобы, несмотря на все, более-менее успешно сдать ЕГЭ.
Дима помнил, как Максим посмотрел на него, когда он сказал, куда поступил.
Байкалов не был рад за него и пытался понять, рад ли сам Дима.
Тогда Антонову казалось, что в университете у него будет шанс начать новую жизнь, в конце концов, математика и информатика ему всегда легко давались, в отличие от той же музыки. Может, это его стезя?
- Дмитрий, вы меня слушаете?
- Да, извините.
- Тогда давайте в следующий четверг встретимся в то же время, покажете мне свои наработки. Кстати, нам нужно будет в соавторы включить мою аспирантку, она Вам с оформлением поможет.
Дима попрощался с научным руководителем и подошел к аудитории, где через десять минут у его группы должна была начаться пара.
- Так вот, представляете, мать говорит: 'Мне черная машина не нужна, я хочу красненькую, а эту Кириллу отдадим', - разглагольствовал крепко сбитый коротковолосый парень перед внемлющими ему одногруппниками. - Ну, как по мне, эта машина все равно не женская. Так что не жалуюсь. О, привет, Дима.
- Привет, Кирилл.
Антонов готов был поклясться, что услышанная только что история - чистый пиздеж. Даже родители этого парня не настолько богаты, чтобы передаривать сыну машину из-за непонравившегося цвета. Да и что это за формулировка 'Не жалуюсь'? Получив машину, Кирилл из своих трусов от Кельвина Кляйна был готов выпрыгнуть от счастья.
- Дима, слушай, - не унимался тот, - Тебе ответ-то на твою заявку на конференцию в Праге не пришел?
- Еще нет.
- Так ты, может, спроси в деканате, а то че я, один, что ли, попрусь?
- Наверное, зайду как-нибудь, уточню. У меня там в статье сейчас проблемы со ссылками.
- В смысле?
- Ну, я, когда цитаты брал, не запоминал и не записывал, с какой конкретно страницы. А там, оказывается, указывать нужно.
- Ой, я вообще не заморачиваюсь! Ставлю наобум. Думаешь, это кто-то проверять будет? Главное, больше двухсотой страницы не указывай, чтобы не получилась ссылка на страницу, которой нет. А так двести страниц точно в любой книге наберется.
Из компьютерного класса вышел преподаватель по теоретическим основам информатики и обратился к студентам:
- Ребят, никто не знает, как обновления Адобе отключить, а то мы всей кафедрой маемся?
Примечание к части
[1] - Максим думает о Марии и Марфе, в доме которых останавливался Иисус: "Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё" (Лк. 10:38-42)
>
На орехи
Ира холодно поцеловала Гену в щеку при встрече.
- Как дела? - спросил Гена, открывая перед ней дверь кофейни.
- Представляешь, тот твой друг, Женя, прислал мне небольшую картину, твой портрет. Ты там в такой полосатой шапочке.
Гене неприятно было вспоминать о выставке. Он знал, Ира обиделась, что он пошел на вечеринку один. Ему приходилось напоминать себе, что обиделась она совершенно справедливо.
- Гена, ты меня слышишь?
- Да... да, - пробормотал Гена, усаживаясь за столик.
- Как думаешь, как скоро за ее перепродажу можно будет выручить большие деньги?
- Что? - опешил Гена.
- Да шучу я, - рассмеялась Ира. - Надо будет в благодарность пригласить Женю пообедать с нами. Он мне грозился показать ваши школьные фотки. Может, увижу, каким нарядным и пьяным ты был на выпускном.
- Мы не ходили на выпускной, - машинально сказал Гена.
- Что? Почему?
- Максим еще классе в 9 объявил, что ему там ловить будет нечего...
- А остальные?
- Тогда... - замялся Гена, - Тогда нам всем было как-то не до этого...
- Почему?
Василевский не ответил.
- Почему ты не познакомил меня с ними после той выставки, Гена?
- Не знаю, может быть потому, что Максим - самый настоящий дикобраз
- 'Дикобраз'?
- Ну да, не назовешь же парня 'ехидной'. Так вот он уж точно мог бы тебе порассказать про меня всякого стыдного...
- О, неужели? Так у тебя темное прошлое? - засмеялась Ира. - Ладно. В общем, предлагаю пригласить их троих на обед. И их девушек, конечно. У них есть девушки?
- У Жени сейчас нет. У Максима и Димы... не знаю.
***
- Че как, ребятки? - пропела Валя, подсаживаясь к ним в школьной столовой.
Младшая сестра Жени была Максиму в высшей степени неприятна, даже внешне. Ее брат был симпатичным, с высокими скулами, каштановыми волосами, веснушками и яркими зелеными глазами. А у Вали... у Вали это все тоже было. Но если Максиму нравился человек, то он всегда видел в нем что-то красивое. Так, он первый заметил генины длинные пальцы и необычные голубые глаза. А если кто-то был дрянью, то и внешность его вызывала у Байкалова отвращение.
Валя, например, меняла парней как перчатки и постоянно цепляла Максима, прямо как сейчас:
- Че читаешь, дистрофик?
- Наш народ называет это книгами.
- Ну-ну, опять свою пидорскую дрянь? Давай, зачитай что-нибудь вслух!
- 'Названия никому не известных групп и их загадочных символов, строк из песен и лозунгов сливались во мраке в неразборчивую мешанину. Кинси различил лишь одну надпись золотом из распылителя, что волнами шла между потолком и полом: 'НАМ НЕ СТРАШНО'. Эти слова, возможно, и были слоганом всех ребят, проходящих в эти двери, подумал Кинси. Но страшная правда в том, что им на самом деле страшно, всем до одного ужасно страшно. Страшно, что им никогда не дотянуть до взрослой жизни и свободы или что сделать это удастся только ценой своей хрупкой души; страшно, что мир окажется слишком скучным, слишком холодным и что всегда они будут так же одиноки, как сейчас. Но никто из них в этом не признается. 'Нам не страшно', распевают они вместе с группой - и лица их залиты золотым светом, 'нам не страшно' - и верят в это, во всяком случае, пока не ...'
Откуда-то справа донесся резкий громкий звук, как будто упало что-то тяжелое. Ребята обернулись на его источник и увидели, что Иванов, приятель Ершова, лежит на полу и хватает ртом воздух. Они повскакивали, опрокинув стулья, как и большая часть посетителей столовой.
***
Оказалось, кто-то положил в обед Иванова орех, на который у того была аллергия. Прибежавшая (не слишком своевременно) медсестра заявила, что никого из столовой не выпустит, пока не проверит у всех рюкзаки.
- Они совсем с ума сошли, думают, этот камикадзе притащился с целым пакетом орехов, один подкинул Иванову, а остальное в портфеле заховал? - проворчал Гена.
- Чем-то недовольны, молодые люди? Так давайте я у вас первых рюкзаки проверю!
Друзья Максима послушно раскрыли рюкзаки, когда настала его очередь, он вздохнул и вывалил содержимое портфеля на стол.
Медсестра пролистала записную книжку (Максим поморщился, там были стихи, и он ненавидел, когда в ней копались без разрешения), потом 'Рисунки на крови' в мягкой обложке (тут он еле сдержал смех, представив реакцию медсестры, если она начнет вчитываться), как будто в них между страниц могли обнаружиться остатки орехов, и подняла со стола складную бритву, явно озадаченная.
- Это еще что?
- Складная бритва.
- И зачем она тебе здесь?
- Брить.
- У тебя на лице даже волосы еще не растут, что ты врешь мне!
- Я разве сказал, что брею ей лицо? - ухмыльнулся Максим.
Женщина ойкнула и выронила бритву. Тут они вчетвером точно бы все расхохотались, если бы не пережитый только что стресс
***
- Я думаю, надо выходить на большую сцену. В школе нас в актовый зал больше выступать не пустят, а ты же не хочешь писать в стол? - спросил Женя, придерживая копающемуся в рюкзаке Максиму дверь.
- Что ты предлагаешь? - подал голос Гена.
Они вышли из здания школы и шли нарочито медленно, чтобы успеть обсудить женину идею, прежде чем им нужно будет разойтись в разные стороны.
- Знаете, в клубах же есть всякие конкурсы. Я узнал, как это все проходит. Платишь взнос - и участвуешь. Если за тебя проголосует достаточно народа из зала - выходишь в следующий этап.
- Можно сыграть одну песню за раз? - уточнил Гена.
- Ну да.
- А что за взнос?
- Да небольшой, в том клубе, который я смотрел, всего 200 рублей. Скинемся по полтиннику.
- Вряд ли за нас станут голосовать, - мрачно изрек Максим.
- А вот это я беру на себя! Чем больше своих мы приведем, тем больше у нас голосов! - провозгласил Женя таким тоном, как будто сообщал друзьям, что как минимум открыл секрет бессмертия.
- Отлично! А я-то волновался. Нам только надо привести всех наших в клуб, и победа в кармане! Там самим за себя, кстати, можно голосовать?
- Можно вроде.
- Так, значит, четыре голоса есть. А теперь, скажи, пожалуйста, про каких еще 'своих' ты говорил? У нас где-то есть толпень доброжелателей, про которых только я не в курсе? - взвился Максим. Дима улыбнулся в воротник и сказал примирительно:
- Я сестру позову.
- Вот видите! - обрадовался Женя, - Катя, правда, обиделась, что я мы ее на репетицию не пустили, она не придет. У кого-нибудь еще есть плюс один?
Гена и Максим молча уставились на него исподлобья.
- Ну ладно, ничего. В школе поспрашиваем. Может, кто захочет пойти.
- Если только чтоб проголосовать за кого-то другого, - буркнул Максим.
Сзади послышался топот. Дима обернулся.
- Так, там Ершов со свитой.
И действительно, очень скоро их обогнали и перегородили дорогу.
- Ну че, умник, рассказывай! - прикрикнул Ершов, разворачиваясь к ним.
- Ты это кому? - поднял брови Женя.
- Не хотелось бы быть нескромным, но, по всей видимости, мне, - усмехнулся Максим.
- Ну, тебе, пидор, кому ж еще. Ты в курсе, что Стас в больнице, да?
- Да, я прекрасно слышал, что говорила завуч на собрании, большое спасибо, - ответил Максим и попытался пройти мимо, но друзья Ершова отпихнули его назад.
- Ты что, колядуешь, чтобы гостинцев в больницу насобирать? - зло спросил Дима.
- Типа того, Гандонов, типа того. Думаю, Твой парень хочет пакет-другой орехов передать.
- Че, Байкалов, зассал?! - пробасил Соколов из ершовской свиты, - Ты же знал, что у Стаса аллергия, да? Мать-врачиха подсказала или сам додумался?
- Господи, это абсурд, - пробормотал Гена.
- Если бы я хотел убить вашего драгоценного Иванова, вы бы ему сейчас уже гроб подбирали, - сказал Максим.
Дальше все произошло очень быстро.
Ершов двинулся к Максиму, тот потянулся к заднему карману брюк. Дима хорошо помнил, что его друг после обыска носит бритву там, а не в портфеле и понял, что добром это не кончится. Он успел сделать пару шагов в его сторону, преждечем Соколов с еще одним бугаем схватили его за локти.
Ершов ударил Максима кулаком по лицу, тот выхватил бритву, Женя кинулся к нему...
- Эй! - все обернулись на звук. Позади них стояла худенькая девушка с короткими светлыми волосами. - Если вы это не прекратите, я позову полицию или директора, мы не так уж далеко от школы отошли, успею сбегать!
- Да что ты говоришь! - засмеялся Ершов.
- Она правда успеет, у нее первое место в школьном забеге в прошлом году было, - сказал Соколов.
- Ладно, пошли отсюда.
- Интересно, кто это? - пробормотал Гена, когда Ершов со свитой удалились и девочка ушла обратно к школе.
- Она из параллельного. Соня, кажется, зовут, - ответил Женя, который вечно знал все на свете про всех. - Максим, ты как, нормально?
- Жить буду, - ответил Байкалов, у которого под глазом уже наливался синяк.
Примечание к части
[1] - Поппи З. Брайт, роман "Рисунки на крови", выше Максим зачитывает цитату из него
>
Когда странный юноша улыбается
Светловолосую и худенькую девушку звали Соня Львова, и она хорошо помнила, как впервые обратила внимание на этого странноватого парня.
Всю параллель тогда собрали в одном классе и сообщали траурным голосом, что Стас Иванов госпитализирован и на уроках его увидят нескоро. О сборе гостинцев ему в больницу будет объявлено дополнительно.
Все стояли с притворно-мрачными рожами и смотрели кто в пол, кто в рот завучу, кроме одного бледного юноши, который широко и как-то даже кровожадно улыбнулся, услышав известие. Заметив, что на него смотрят, он тоже уставился на Соню и мотнул головой в ее сторону. Мол, чего пялишься? Девушка поспешно отвернулась.
И вот высокий парень из его компании подлетел к ней на перемене и спросил, не хочет ли она сходить на концерт, на котором они споют пару песен.
- Ох, ничего себе. Постой-ка, это вы, что ли, в прошлом году на дне немецкой культуры песню Rammstein пели?
- Ну, пел так-то Дима, а мы подыгрывали. Я Женя, кстати, - подмигнул ей тот.
Теперь она вспомнила. Тот бледный играл на гитаре, этот высокий - на барабанах. Пел парень с длинными волосами. Был еще кто-то четвертый, но он у нее вылетел из головы.
- А во сколько и где концерт?
Женя назвал время и адрес клуба. Пока они разговаривали, уже успели подойти к столику, за которым сидела остальные трое и какая-то девушка.
- Сейчас стул себе возьму, момент, ты пока располагайся, - пропел Женя и отправился на поиски на чем посидеть.
- Ты вообще-то не обольщайся, они сами платят, чтобы в этом концерте участвовать, и зовут на него всех подряд, просто ты первая, кто стал слушать моего брата, когда он начал это втирать, остальные его сразу посылают, - защебетала девушка. - Кстати, че у тебя рожа такая мятая?
- Да вот мамаша твоя вчера отсидела, - отбрила Соня прежде, чем успела подумать. Что ни говори, а язык у нее был без костей.
Гитарист прыснул и поднял голову от своей книги.
- Что, уже подружились? - спросил Женя, возвращаясь с трофейным стулом.
- Ну как сказать. Вот девушка утверждает, что твоя мать отсидела ей лицо, - процедил невзрачный парень в наглухо застегнутой голубой рубашке.
Гитарист, судя по выражению его лица, явно был в восторге от происходящего.
- Че? - переспросил Женя, - А ладно, неважно. Так вот это моя сестра Валя, этого ехидного Гена зовут. Это Дима. А это Максим. Максим, а ты чего такой радостный, умер кто?
- А что, он у вас радуется, только когда кто-то в больницу попадает или умирает? - вставила Соня.
- Как правило, - улыбка Байкалова стала еще шире.
- Ладно, меня зовут Соня, и мне понравилось, как вы сыграли в прошлом году, но на концерт я прийти не смогу, слишком поздно закончится, не хочу по темноте возвращаться.
- Ты же живешь в Ивановских домах? - спросил Женя.
- Эм... Ну да, а что?
- Максим тоже.
- Ну да, я провожу, если тебе со мной не страшнее идти, чем одной.
- Ладно, хорошо.
***
Женя позвал за картиной, даже пообещал донести от студии до дома.
Максиму нравилась эта мастерская. Просторная, с большими окнами. Он помнил, как в свое время они снимали там фотоистории по мотивам дурацких книжек с богатым антуражем. Он читал их, в то время, когда не носил ничего, кроме черного и рисовал кресты на тыльных сторонах ладоней. И уже тогда прекрасно понимал, что они дурацкие.
И это было весело.
Максим обычно не фотографировался, но сделал исключение, чтобы изобразить Луи на пару с Димой в образе Лестата. [1] А еще как-то они снимали 'Книгу крови'[2], и он вручную исписал Диме всю спину красным карандашом для глаз.
Сейчас он открыл дверь в мастерскую ключами, которые Женя дал ему накануне, сел на единственный стул, стоявший посередине комнаты, и достал из рюкзака книгу. Женя должен был подойти минут через 10.
Но через некоторое время раздался стук и Максим увидел лысую голову в дверном проеме. Явно не женину.
- Здравствуйте, можно?
- Да отчего бы нельзя?
- Ага. Я на фотосъемку, - сказал молодой человек, заходя в мастерскую.
'Судя по телосложению, либо артист балета, либо модель человека', - подумал Максим.
- Ну что, раздеваться?
- Раздевайтесь, - пожал плечами Байкалов.
Парень зашел за ширму в углу комнаты.
Наконец явился и Женя.
Максим поздоровался.
- Здорово, - ответил Женя. И добавил, увидев выходящего из-за ширмы парня: - Ох, ни фига себе...
- Здрасьте, я на фотосъемку пришел, мне фотограф сказал раздеваться.
'Судя по уровню интеллекта, все-таки модель'
- Кто, вот этот? - Женя указал на Максима. - Но он не фотограф!
- Как? Я спросил, фотограф ли Вы, Вы сказали да! - модель человека поглядела на Байкалова с укором.
- Вы не спрашивали, фотограф ли я. Вы спросили, раздеваться ли Вам, - заметил Максим.
Женя покатился со смеху и сказал, отсмеявшись:
- Вы Андрей, да? Это я с Вами договаривался о фотосессии. Я фотограф. А это мой друг Максим. Но Вы рано пришли, мы же на половину договаривались?
- Ну да, я просто тут раньше оказался...
- Мы сейчас с Максимом картину отнесем, и я к Вам вернусь.
***
- Ну как твое ничего?
Нести произведение искусства было не слишком удобно, к доверительной беседе ситуация едва ли располагала.
- Нормально. Я нормально.
- Сфера услуг?
- Ну... у меня черная форма.
- Надо же, поздравляю! Про тебя Илья спрашивал.
- Как он?
- Выглядит хорошо. А так из него хрен что вытянешь. В этом вы похожи. Не хочешь как-нибудь с ним поболтать, новые стихи показать?
- Мне кажется, сейчас не стоит.
- Эх. Знаешь, вот говорят: 'Все время спрашивайте себя: а не херню ли я делаю?' Но никто не говорит, как быть, если ответ утвердительный.
- Женя, ты не делаешь херню. Картина, которую мы сейчас прем, - подтверждение этому.
- Да? Напомни-ка, почему ты перестал читать свои стихи в клубах?
- Потому что их никто не слушал.
- Ты говорил, что чувствуешь себя ярмарочным шутом или тамадой. И что не можешь писать под заказ. А мне в универе все время приходится этим заниматься.
- Шутовство - это вообще твоя стихия. Ну хорошая школа - это важно, не на одном же таланте...
- Ну-ну, то-то ты плевался от моих упражнений с пейзажами и натюрмортами. Говорил... как там ты говорил? Что произведение искусства должно быть высказыванием, что надо проблемы важные поднимать, а не заниматься украшательством!
- Да что ты цитируешь меня все время?! Вот димин портрет тоже политическим манифестом назвать нельзя, но мне он очень нравится.
- А это как сказать! Там мужчина изображен достаточно женственным, хрупким. Без традиционной маскулинности. Знаешь, как цветок вымирающего вида. Вполне себе поднимает проблему в обществе, где принято видеть в парнях тестостероновое пушечное мясо. 'Красота плюс жалость - вот самое близкое к определению искусства. Где есть красота, там есть и жалость по той простой причине, что красота должна умереть'.
- Это тоже, что ли, я такое сказал?
- Да нет, вообще-то Набоков...
Женя был не самым тактичным парнем на свете, но даже у него случались просветления. Так, он не знал, где и как живут Дима с Максимом, и что-то подсказывало, что вопрос этот лучше не обсуждать.
Тем интереснее было сейчас оказаться в их, по всей видимости, съемной квартире.
Он хорошо помнил комнаты, в которых обретались его друзья, будучи подростками. И если димино жилище из-за строгих и консервативных родителей едва ли могло нести отпечаток личности хозяина, то, зайдя к Максиму, гость сразу понимал, с кем связался. С плаката над диваном смотрел, лаcково улыбаясь, Тилль Линдеманн, вооруженный микрофоном-ножом.[3] На полке книги (в основном поэтические сборники) соседствовали с подаренным Димой декоративным черепом. В углу у окна стояли гитары: акустика и электро. Единственным изображением женщины был плакат на двери с обложкой второго альбома The Pretty Reckless.[4] Максим шутил, что это его дань патриархальной культуре.
Комнату, в которую они сейчас занесли картину, обставлял Дима, судя по плакатам с красноречивой антивоенной риторикой и, прости господи, герани на подоконнике. Гитары Максима все так же стояли у окна, но Женя с грустью заметил, что диминой нигде видно не было. Что ж, по крайней мере, спальных места было два.
- Да, девушку сюда не приведешь особо-то, - ухмыльнулся Краснов. И добавил осторожно: - Да и парня тоже.
Максим пожал плечами. Ему вдруг вспомнилось, как, вернувшись однажды после выходных, проведенных у матери, он нашел в стирке мужскую майку огромного размера. Впрочем, это был единственный подобный инцидент. Еще Дима как-то сходил на свидание со старшей подругой своей сестры, но на этом все.
Женя почувствовал неловкость, как всегда бывало, когда он хотел задать Максиму личный вопрос.
- Вы... у вас в материальном плане нормально?
- Ну, я же работаю на полторы ставки. Диме с учебой не до работы сейчас, даже бросить хотел из-за этого. У него, как всегда, одно из двух: либо вообще нет стипендии, либо повышенная.
Женя подумал, что наверняка чаще первое, но вслух говорить не стал. Максим явно не хотел, чтобы ему показалось, будто Антонов сидит у него на шее.
- А он с родителями общается, они вам не помогают?
- Не общается. Только с Таней. Они порываются помочь периодически, он ничего не принимает, я стараюсь тоже не принимать, когда они со мной связываются.
- Ой, а это что? - Краснов указал на листок над над одной из кроватей.
- Это распечатка диминого диалога с пользователем, после которого его уволили из тех. поддержки пару лет назад.
Женя подошел поближе и прочел:
'- Как на русский переключить?
- К сожалению, на данном этапе такая возможность не предусмотрена. В настоящий момент идет процесс русификации приложения. Русская версия будет доступна к сентябрю.
- Я приложение потвоему скачиваю чтоб языки учить? Я просто НЕПОНИМАЮ, почему оно сразу не на на русском, а на англиском сделано?
- Because fuck you, that's why.'
Женя часто пытался и не мог вообразить, как живут сейчас двое из его друзей. Но, стоило увидеть эту комнату, он тут же представил, как Дима с Максимом готовят или по дороге домой покупают в Джаганнате веганскую еду, в которой бобовые и грибы заменяют мясо, как в выходные, если те выпадают у обоих на один день, Байкалов читает, а Антонов делает уроки. Они наверняка включают музыку, например The 69 eyes, и Антонов не выдерживает, бросает учебник и пускается в пляс под строчки:
You wanna rock
Nothing's gonna make you stop
And nothing's gonna break you up
Everybody knows you're lost in the night time honey... [5]
И Женя вдруг почувствовал... зависть? Он подумал, что такого у него никогда не было ни с одним из друзей, ни с одной из девушек, которые влюблялись в него, потому что он рисовал и выставлялся, и которые нравились ему, потому что были красивыми и веселыми. Но это значит, что, встреть любая из них более талантливого или известного, уйдет к нему. И Краснов сам поступит так же, если ему попадется кто-то симпатичнее или забавнее. У Димы и Максима все иначе. Ни один из них не сравнивает второго с другими и не думает 'вот бы он был чуть выше, чуть талантливее'. Они любят друг друга не за внешность, эрудицию или остроумие, а за все вместе.
- Чая хочешь? - оторвал Женю от размышлений голос Максима.
- С этими вашими веганскими пирожными? Месье, вы знаете толк в извращениях, - усмехнулся Женя. - Но нет, спасибо. Меня там модель заждалась.
Примечание к части
[1] Луи и Лестат - герои книги Энн Райс "Вампир Лестат" из цикла "Вампирские хроники".
[2] "Книги крови" - шеститомник рассказов Клайва Баркера. В самом первом (одноименном) рассказе на теле главного героя призраки вырезают тексты Книг крови.
[3] Тилль Линдеманн - солист группы Rammstein. Плакат на стене Максима выглядел примерно следующим образом: http://backbeatseattle.com/wp-content/uploads/2012/05/rammstein27.jpg
[4] https://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/a/a3/The_Pretty_Reckless_Going_to_Hell.png
[5] Ты хочешь играть рок,
Тебя ничто не отстановит
Ничему тебя не сломить
Все знают, что ты потерян в ночи, дорогой...
(Песня Lost boys группы The 69 eyes)
>
Провокации
Ира в цветном платье хозяйничала на кухне.
Женя явился чуть раньше со своей новой девушкой.
- Лиза, это Гена. Гена, это Лиза.
- Рад знакомству! - улыбнулся Гена, помогая ей снять пальто, и задался вопросом, сильно ли заметно со стороны, что он нервничает.
Дима с Максимом пришли ровно к двум.
Женя познакомил с Лизой и их. Антонов вежливо улыбнулся девушке, и Гена подумал, что, может, интуиция его подводит и скандала удастся избежать.
Но тут из кухни выпорхнула Ира, поцеловала в щеку Лизу, уверяя ее, что очень рада познакомиться, и повернулась с Максиму и Диме.
- Наконец-то Гена перестал скрывать вас от меня! Думаю, боялся, что вы мне все-все про него расскажете!
Димина улыбка стала несколько натянутой.
- Что ж, прошу всех к столу.
- Он с мясом, как думаешь? - указывая на один из салатов, тихо спросил Антонов у Максима, когда все расселись.
- Не знаю, но сейчас твоя очередь пробовать...
- О, вы не едите мясо? - встрепенулась Ира. - Гена мне не сказал.
- И правильно сделал, не переживай, пожалуйста, - ответил Дима.
- Все-таки так странно... Как же вам без мяса?
Веганы синхронно подняли головы от тарелок и уставились на нее.
'Что-то будет...' - подумал Женя.
- В смысле? - спросил Антонов. Друзья знали его достаточно хорошо, чтобы понять: он уже разозлился и теперь провоцирует девушку, чтобы иметь возможность выплеснуть злость на нее.
- Ну, вам же надо быть сильными...
- Мне не надо. Максим, тебе надо?
- Разумеется, кто-то из обитателей нашей пещеры ведь должен ходить на мамонтов... - Байкалов сделал вид, что задумался: - А, погоди-ка, мы не едим мамонтов, потому что считаем, что нельзя никого убивать для того, чтобы набить желудок. Хм, круг замкнулся. Нет, тогда и мне не надо.
- Ну, как же, вы же мужчины, - Ира наигранно засмеялась.
- А ты же женщина. И по такой логике тебе сейчас не высшее образование получать надо, а детей рожать. Вот беда, - пожал плечами Максим.
- Что ж, ваша позиция ясна, молодые люди! - сказала девушка нарочито серьезно и предприняла попытку сменить тему: - Лиза, чем ты занимаешься?
- Инсталляциями.
- Так вы с Женей оба художники?
- Ну да. Можно и так сказать...
- А я вот не понимаю современное искусство...
- 'Современное искусство' - это очень широкое понятие, - сказал Женя. - Одними только перформансами Абрамович [1] оно не исчерпывается.
- Да, но я вот недавно была на выставке Фабра [2], она ужасна.
- 'Позор Эрмитажу' и все такое? - усмехнулся Максим.
- А тебе что, понравилось?
- Да я вообще не визуал и не очень хорошо в этом разбираюсь. Но выставка определенно интересная. А тебя что, чучела смутили?
- В том числе.
- Ясно. Реакция общественности, конечно, очень показательна. Такое чувство, что основная черта нашего национального менталитета - хлебом не корми, дай запретить что-нибудь. А мумии в египетских залах тебе как, нормально? Это же результат разграбления захоронений по сути. Я бы вот не хотел, чтобы через несколько сотен лет меня выкопали и выставили на всеобщее обозрение.
- Этого можно избежать с помощью кремации, - возразила Ира с улыбкой.
- Но тогда ты не восстанешь в случае зомби-апокалипсиса, - вставил Женя.
- Я просто хочу сказать, - продолжил Максим, - что в современном искусстве зритель выполняет не совсем пассивную функцию. Он привносит свой багаж в понимание тех или иных произведений. У того же Фабра ты видишь одно, я - другое.
- Ничего себе, какие интеллектуалы у моего Гены друзья. Чем вы, мальчики, занимаетесь? Тоже что-нибудь в сфере искусства?
- Скорее в сфере услуг, - Максим снова использовал свою излюбленную формулировку.
- Ммм?
- Я официант.
- А. О. Ясно. А ты, Дима?
- Учусь. Бизнес-анализ.
- Тебе нравится?
- Унылое говно, по правде говоря.
Улыбка резка пропала с ириного лица, но она быстро спохватилась и рассмеялась.
- Дима еще в детстве нам всем помогал с математикой и информатикой, - сказал Женя, пытаясь сгладить неловкость.
- Да, а теперь я пишу псевдонаучную статью за какую-то аспирантку своего руководителя, которую в глаза не видел ни разу. А главным молодым ученым нашего ВУЗа считается хрен из моей группы, который с первого курса занимается только тем, что берет из интернета готовые тексты и переписывает своими словами, чтобы они прошли антиплагиат. По-моему, это не очень смешно, что скажешь, Ира?
- Ты абсолютно прав. Женя ты, кстати, обещал найти для меня какое-нибудь ваше школьное фото.
- О... Ну, мне удалось отыскать только это...
Женя достал небольшую фотографию из кармана пиджака. На ней была запечатлена вся четверка. Он сам улыбался в камеру, Гена стоял справа от него, Максим, который тоже улыбался широко, но как-то смущенно и смотрел в пол, - слева. Дима стоял рядом с Максимом и смотрел не в камеру, а на него.
- Ой, Женя, какие у тебя были... вихры. Вы с Лизой давно вместе?
Лиза молча уставилась на Иру. Она явно думала о том, что перекрестный опрос становится все более непредсказуемым.
- Нет, не очень, - ответил Женя.
- А что же, Максим, Дима, у вас нет подруг?
Дима засмеялся и толкнул Максима локтем.
- Я что-то не то сказала? - спросила Ира.
- Нет-нет, все отлично. Просто, видимо, Гена тебе действительно не слишком много рассказывает.
- Я и сам мало что знаю, - сказал Гена негромко.
- Все ты знаешь. А что насчет вас? Гена, Ира, собираетесь пожениться и вот это все?
Дима разнервничался, ему стало жарко, и он снял пуловер, оставшись в одной футболке.
- Нет, мы пока об этом не думали, - сказал Василевский после неловкого молчания.
- То есть ты не думал, - улыбнулся Дима. Он потянулся за хлебом и только тут заметил, как Лиза и Ира уставились на его руку. Спохватившись, девушки как по команде отвели взгляды.
- Ну что вы, девочки? - елейным голосом пропел Антонов. - Ваши молодые люди, что, вообще ничего вам не рассказывают?
***
Максим и Дима вышли из подъезда в молчании. Антонову всегда становилось неловко перед всеми после таких вспышек.
- Хочешь пройтись пешком? - наконец спросил он. - Церковь Сатаны[3] сегодня балует хорошей погодой.
Максим задумался о чем-то и отстал от Димы, спина которого маячила теперь впереди. Он в очередной раз поразился тому, как свободно его друг двигается. Самому Байкалову, хоть он и был очень худым, всегда казалось, что он занимает места больше положенного, из-за чего юноша сутулился и двигался скованно. Хотя с выходом из подросткового возраста он перестал питать такое жгучее отвращение к себе, вызванное тем, что, несмотря на все старания он по-прежнему не соответствует собственным идеалам, смотреться в зеркало ему до сих пор было тяжело.
Дима же был грациозным от природы и как будто бы вовсе себя не стеснялся. Особенно это было заметно по тому, как артистично он вел себя на сцене. Впрочем, Максим понял немного позже, что эта видимость легкости давалась его другу очень непросто. Дима пребывал в постоянном стрессе из-за необходимости оправдывать надежды родителей, учителей, друзей... Страх облажаться на сцене делал выступления 'Дезинсектора' невыносимыми для него.
Дима заметил, что Максим отстал и развернулся к нему, улыбаясь.
- Помнишь, я на прошлой неделе на собеседование ходил?
- В какую-то IT-компанию?
- Ага.
- Помню, ты еще потом сказал, что там стены блевотного цвета, весь штат - сорокалетние геймеры, а их тимбилдинги, про которые они тебе все уши прожужжали, похожи на собрания сектантов.
- Ну да. Они мне перезвонили сегодня утром, перед выходом, сказали, что готовы сделать предложение о работе. Я отказался.
- Что-то я не удивлен, - улыбнулся Максим.
- Нет, дело не в этом. Я бы пошел к ним, правда. Просто, оказывается, там от свободного графика одно название.
- Дима, доучись, пожалуйста, спокойно. Ты же этого хотел.
- Точнее, четыре года назад мне показалось, что я этого хочу. Как же все-таки я плохо себя знаю...
- Пока не попробуешь - не узнаешь, твое ли.
- Ну ты-то думаешь, что я мечтаю о семье с детьми, своем доме и машине? Чтоб все, как у людей, - подмигнул Дима другу.
Максим не знал, что ответить. Ему правда всегда казалось, что из Антонова однажды выйдет отличный отец и муж, хоть всякий раз, когда он думал об этом, ему представлялось, как он будет скучать по Диме, и щемящее чувство утраты накрывало его с головой.
- Не обязательно ипотека, машина, поездки в Ашан каждые выходные и толпа родственников на каждые праздники, - наконец сказал Байкалов. - Семьи бывают разные. Ничто не мешает двум людям жить так, как они считают нужным.
- Меня и так все устраивает. Единственное, о чем я жалею сейчас, - это что тебя пугают большие собаки. С детства добермана хотел завести, ты же знаешь.
***
Клуб был небольшим с обитыми деревом стенами (они старались не обращать внимания на ворчание Гены по поводу пожарной безопасности). Ребята проверили звук, сунулись было в общую для всех выступающих гримерку, но там какая-то женщина надевала сари и еще несколько девушек красились, так что пришлось расположиться за столиком в зале.
Скоро к ним присоединилась Соня.
Как ни странно, Валя тоже пришла и привела с собой нового парня, который представился 'Миханом, поклонником настоящего рока'.
В семь на сцену вышел ведущий и объяснил правила: после каждого второго выступления зрители голосую, таким образом, только половина артистов примет участие в следующем концерте.
По жребию ребятам выпало выступать четвертыми. Накануне они в ходе жарких дебатов выбрали себе название 'Дезинсектор' [4]
(- Никто вообще не поймет отсылки к Берроузу! - пытался вразумить Максима Гена.
- В этом-то и весь смысл, - парировал тот.)
Четвертый номер был не слишком выигрышным, потому что перед ними выступили мужик, перепевавший Цоя, и индийская танцовщица. Соревноваться же непосредственно им предстояло с девчачьей поп-группой.
Перед выходом на сцену Дима весь трясся. Максим легко сжал ему ладонь, вставая, и шепнул: 'Не волнуйся'.
Байкалову хорошо было говорить, ему хотя бы не грозило забыть слова.
Дима сжал медиатор, подаренный ему на счастье Максимом, и поднялся на сцену вслед за друзьями.
Больше всего ему хотелось завесить лицо волосами и простоять весь концерт, уставившись на носки своих 'мартинсов', как это обычно делал Максим. Но что было хорошо для гитариста, для солиста ('Ты не солист, ты просто не умеешь ни на чем играть толком', - напомнил он себе) не годилось. Поэтому он поднял глаза, выбрал точку почти под самым потолком, и, неотрывно глядя на нее, прошептал в микрофон:
Город - причал адов.
Люди - пугливое стадо.
Максим взял первый аккорд, и Антонов запел, следуя за музыкой и срываясь на крик, чтобы не позволить ей заглушить свой голос:
Страх очки запотел.
Кости крошатся, как мел.
В замусоленных окнах дыры.
Граждан загонят в квартиры.
Граждане просят опий,
Дабы в сон впасть идиотий.
Они хотят в этот сон впасть.
Город - зубастая пасть.
Город - причал адов!
Люди - пугливое стадо!
Он изо всех старался не смотреть на лица людей в зале, и если и отрывал глаза от той точки, то только чтобы взглянуть на Максима, который тут же, как будто чувствуя его, поднимал склоненную голову. Черные волосы разметались по его лицу, выражение которого совершенно невозможно было разобрать. Дима крепче вцепился в микрофон:
Они хотят в этот сон впасть.
Город - зубастая пасть.
Его зубы-дома все в дырах.
Мы в бассейне желудка мира.
Греховны в причале ада,
Визгливы, как всякое стадо.
Мы средства для транса просим.
Мы распластаны все на подносе.
Город нас жадно заглотит.
Мы впадем в сон идиотий.
Город - причал адов!
Люди - пугливое стадо!
Музыка смолкла, в зале царила мертвая тишина. Ребята переглядывались, смахивали волосы с раскрасневшихся лиц и улыбались друг другу, пытаясь отдышаться. Таня и Соня несмело зааплодировали. И это словно послужило сигналом для подвыпивших мужиков, сидевших у бара. Кто-то один загоготал, и в них полетела полупустая банка пива. Максим выскочил перед друзьями и принял удар на себя.
Итоги голосования были неутешительными. Валя с парнем проголосовали за поп-группу. Они не стали дожидаться окончания концерта и ввосьмером вышли из клуба.
- Выглядишь паршиво, Максим, - сказала Валя, - Фингал этот, да еще и пивом окатили...
- Знаете, ребята, в чем ваша проблема? - начал Михан.
- В том, что наша аудиторию состояла на 90% из быдла? - осведомился Байкалов.
- Нет, в том, что текст говно. Это ж ты писал? Почему бы не написать рок-балладу? Ну, знаешь, про любовь...
- Не знаю даже. Возможно, потому, что это чувство и без того затаскано и опошлено массовой культурой?
- Ты о чем это?
- О том, что все выставляют свои ничего не стоящие отношения напоказ. Вот, например, - Максим развернулся к валиному парню, - Ты хоть знаешь, какого цвета у твоей девушки глаза? Нет-нет, ты не смотри, по памяти скажи! Вот, так я и думал. Наверное, ты все время, проведенное с ней, смотрел немного не туда.
- Ой, да ладно. Ты вот знаешь, какие глаза у твоей блондинистой подружки?
- Дима мне не подружка, а друг. А глаза у него сине-зеленые.
- Я вообще-то про Соню говорил, - гоготнул Михан.
- Серые. У нее серые глаза, - сказал Максим, отворачиваясь.
- Надо же, пальцем в небо - и попал, - улыбнулась Соня, подходя к Байкалову.
- Ага. Значит, первое место в школьном забеге в прошлом году?
- Ну да. Кто-то любит музыку, кто-то - бегать.
- Мы, кажется, так и не поблагодарили тебя за то, что ты тогда остановила драку?
- За что они так вас ненавидят?
Максим посмотрел на Соню исподлобья, и ей снова стало как-то неловко от его взгляда.
- Просто они тоже из тех, кто любит бегать. И ненавидят всех, кто на них не похож. Кстати, нам с тобой здесь поворачивать.
- Если бы собираемся всех зрителей по домам разводить, нам лучше не становиться популярными, - сказал Дима негромко.
- Ну, пока я всего одна.
- Ага, и Максим в восторге от того, как ты приложила Валю, да, Максим?
Максим секунду задумчиво глядел на друга, а потом спросил:
- Может быть, вместе проводим, а потом у меня переночуешь? Я и живу ближе, удобно будет.
- Хорошо, - ответил Дима сразу же.
***
Димины родители от его ночевки у Максима не пришли в восторг За обеденным столом Антоновых на следующий день царила напряженная атмосфера.
Они ели в молчании, пока мать семейства не спросила Димину сестру, которой скоро должно было исполниться 12:
- Таня, как ты хочешь отпраздновать День рождения?
- Не знаю... можно было бы сходить в океанариум всей семьей.
- А ты не хочешь каких-нибудь подружек позвать?
- Нет. Ксюша же переехала.
- Ну кого-нибудь еще?
- Нет, - сказала Таня, этот разговор ей явно был неприятен.
- Кого-нибудь из класса?
- Мам, ты же знаешь, что у Тани пока не появилось подруг в классе с тех пор, как Ксюша переехала. Давайте не будем... - попытался вмешаться Дима.
- Почему не появилось?
- Не знаю, как-то не получается, - промямлила Таня, глядя в тарелку.
- Ты можешь четко говорить, тебя не слышно! - сказал отец, - Если ты с одноклассниками так же разговариваешь, не удивительно, что они с тобой не хотят общаться!
- Друзья же не глисты, их не так просто завести, - не выдержал Дима.
- Да, зато от твоих друзей могут завестись глисты, а то и что похуже! - вспылила мать.
- Они в классе смеются надо мной, - сказала Таня тихо.
- Значит, наверное, тебе нужно вести себя как-то по-другому. Ты понимаешь, что надо уметь ладить с людьми, чтобы стать успешным человеком?
- Как можно ладить с людьми, которые над тобой смеются? - воскликнул Дима, - Что, они над тобой издеваются, а им еще надо задницу лизать?!
- Но тебе-то, видимо, нравится лизать задницу этому Байкалову!
- Конечно, оба получаем от этого массу удовольствия.
- Что ты только что сказал?
- Ничего, - прошипел Дима, вставая из-за стола.
Примечание к части
[1] Марина Абрамович - деятель современного искусства, прославилась своими инсталляциями и перформансами, в ходе одного из которых зритель должен был сесть на стул напротив художницы и смотреть ей в глаза, пока не надоест.
[2] - речь идет о выставке в Эрмитаже "Ян Фабр: Рыцарь отчаяния - воин красоты". Среди прочего на ней была представлена экспозиция с чучелами кошек и собак, что вызвало неоднозначную реакцию публики, породило хэштег #позорЭрмитажу и требования выставку закрыть/запретить.
[3] - Дима имеет в виду природу. "Природа - церковь Сатаны" - цитата из фильма "Антихрист" режиссера Ларса Фон Триера.
[4] "Дезинсектор!" - произведение Уильяма Берроуза, вторая часть "лондонской трилогии". Одноименный персонаж появляется и в других книгах автора.
>
Всё
Максим начал работать еще в 10 классе, но надолго ни в одном месте не задерживался. Он быстро во всем разочаровывался и не был одним из тех, кто считает, что стыдной работы не существует: трудиться продавцом-консультантом, например, оказалось ниже его достоинства. Быть официантом в кафе, где подают мясо, - тоже, так что в 18 лет он устроился в единственный в окрестностях веганский ресторан.
Едва ли Максим чувствовал себя там на своем месте: девяносто процентов персонала и посетителей носили дреды и пестрые шаровары и ходили без обуви, отчего помещение заполнял малоприятный запах не очень чистых носков. Хозяева ресторана и целевая аудитория были индуистами. Как следствие, там включали заунывную релакс-музыку и интерьер был соответствующим. Когда друзья первый раз пришли туда и увидели изображение почему-то зеленого (вероятно, принтер был не совсем исправен) Ганеши на стене, Дима сказал всего два слова, которые заставили всю четверку хохотать минут пять: 'Зеленый слоник'. С тех пор между собой они иначе это место не называли.
Но Максима там не заставляли носить цветную одежду, снимать обувь или пирсинг, и он был доволен. Он тоже принимал странных обитателей этого места. Ему никогда не были понятны раздоры между представителями разных субкультур. Его не раздражали ни хиппи, ни эмо. 'Лишь бы не стриженые ублюдки в костюмах с их умениями заводить друзей и оказывать влияние на людей', - рассуждал он.
Однажды вечером, выглянув в зал, он увидел короткостриженую светлую голову. Соня пришла в ресторан, где он работал. И за столом она сидела не одна, а с каким-то парнем. Максим взял блокнот и подошел к ним.
- Готовы заказывать?
Парочка повернула к нему головы. Байкалов мельком взглянул на парня: кудрявый, красное лицо, широкий нос, под олимпийкой угадывается спортивная фигура. Еще более чужеродный элемент в этом заведении, чем сам Максим.
- Ой, ничего себе! Максим! Ты тут работаешь? - прервала его размышления Соня.
Максим посмотрел на нее, прищурившись:
- То есть ты хочешь убедить меня, что, будучи мясоедкой, пришла в единственный в здешних местах веганский ресторан, не зная, что я тут работаю?
- Твой знакомый, что ли? - пробасила олимпийка.
- Нет, она прочла мое имя на бейдже, очевидно ведь, - улыбнулся Максим.
- Да-да, Паша, это Максим. Мы с ним учимся в параллельных классах. Максим, мы с Пашей на одну и ту же секцию ходим.
- А у вас тут че, мяса нет?
- Нет.
- И из сотрудников никто мясо не есть что ли?
- Полагаю, что так.
- И ты?
- И я, - кивнул Байкалов.
- Да ты гонишь.
- Конечно, глядя на меня, в это с трудом верится. Но уверяю тебя, что в жизни не брал в рот куска мяса, - сказал Максим со всей напускной развязностью, на какую был способен.
Соня подняла на него округлившиеся глаза, как будто пытаясь понять, верно ли поняла его шутку. Максим пытался сохранять спокойное выражение лица, но уголок его рта чуть дернулся вверх.
'Ну вот, я уже флиртую с ее парнем, чтобы ей насолить, докатился', - обругал он себя мысленно.
Соня прыснула, но тут же взяла себя в руки:
- Что у вас тут самое вкусное?
- Мне чечевичные котлеты нравятся, - пожал плечами Максим. - С соусом вообще отлично.
- Хорошо, я буду их.
- А мне... - Паша окидывал взглядом меню, явно несколько растерянный из-за обилия непонятных названий. Но помощи у Максима он, очевидно, не хотел просить из принципа. Наконец он наткнулся на более-менее знакомое название и выпалил: - Пасту!
- Пить будете что-нибудь?
- А что, у вас есть, что выпить? - спросил Паша.
- Морсы в основном. Это на последней странице...
- А покрепче?
- Могу специально для Вас заварить чай и не вынимать пакетик, - ухмыльнулся Максим.
- Нам два морса, пожалуйста, - вставила Соня.
Записав заказ, он отправился на кухню, размышляя, значит ли, если счет будет оплачивать Паша, что они вместе? Не факт, может, просто он ее позвал и поэтому платит. Может, у них свидание, но одно из первых и еще нельзя сказать, что они встречаются... Неужели Соне нравится этот реднек? С другой стороны, они в одной секции, у них есть общие интересы...
Нет, ерунда получается. Если они вместе, зачем бы пошли в ресторан, в котором работает Максим?
Байкалов краем глаза наблюдал за ними, разнося другие заказы. Они негромко переговаривались, судя по жестам, может, даже переругивались. Паша потянулся к Соне и коснулся ее ладони, но она отдернула руку.
Максим принес им напитки. Паша заткнулся при его появлении, но он успел услышать обрывок фразы, что-то про 'волосатых хиппи'.
Когда Байкалов принес им еду, Соня с улыбкой поблагодарила его. Паша явно уже был на взводе.
- Она странно выглядит, - сказал он, глядя на пасту. - Это точно обычные макароны?
- Без яиц, конечно.
- Простите?
- Тесто без яиц делается, - пояснил Байкалов, немного растерявшись.
- Это как? Ты не предупреждал.
- В смысле? Вы пришли в веганское кафе. Каких яиц ты здесь ждешь, Паша? - Максим начал терять терпение.
- Веганское - это же типа без мяса.
- Без продуктов животного происхождения.
- Ну, без мяса, я и говорю.
- Без мяса, яиц, молока, - сказала Соня. Кажется, ей было немного стыдно за Пашу.
- Ну и зачем ты меня сюда притащила? Из-за этого, что ли? - спросил тот, кивая на Максима.
Соня густо покраснела. Байкалов был уверен, что он тоже.
- Короче уноси эту пасту. Она все равно уже холодная, - бросил Паша.
Максим молча взял тарелку со стола.
- Перейдешь из-за него на вЕганство, не сможешь спортом заниматься, - опять обратился Паша к спутнице назидательно, приобняв ее за плечи. - Нам мышцы нужны, не то что ему.
- Не надо со мной так разговаривать. И руки убери от меня.
- Ума не приложу, как можно было связаться с этими хиппарями...
- Было бы что прикладывать... - пробубнил Максим и добавил громче: - Она сказала тебе руки убрать, ты по-русски понимаешь?
- И вообще из-за этого веганства потенция страдает наверняка.
На этих словах Максим вытряхнул содержимое тарелки Паше на голову.
Тот секунду молча пребывал в шоке от произошедшего, а потом заголосил:
- Ты с ума сошел? Ты чокнутый! У меня ожоги будут! - он нелепо размахивал руками, скидывая со своей головы длинные макаронины, потом вскочил и двинулся к Максиму, но Соня везла между ними.
- Да ладно, че ты, откуда ожоги, она же холодная, - сказал Байкалов.
Соня опять смотрела на него округлившимися глазами.
***
На следующий день Дима почти сразу после встречи спросил Максима о его планах на выходные. Вопросу Байкалов обрадовался, потому что как раз искал предлог рассказать о произошедшем, но терзался сомнениями в том, стоит ли это делать. С одной стороны, Диме явно не нравится Соня и не понравится этот рассказ. С другой, он знал, что, если не сказать, Дима потом узнает сам и обидится. А Максиму и в голову не придет ответить на упреки что-то вроде 'Это тебя не касается', только не Диме. Они всегда все друг другу рассказывали, и это казалось совершенно естественным. Так что он сказал:
- Пока не знаю, что буду делать, а ты?
- У тебя смен на работе нет? - удивился Антонов.
- Меня вчера уволили.
- Что?!
- Соня Львова пришла с каким-то парнем, он начал распускать руки и язык, и я ему еду на голову вывалил. Он устроил скандал, попросил 'жалобную книгу' - так и выразился, клянусь тебе. Ну и вот я безработный.
Антонову, судя по выражению лица, рассказ забавным не показался.
- И не обидно тебе? - спросил он.
- Что именно?
- Что ты остался без работы из-за какой-то девчонки.
Максим ушам своим не поверил:
- Скорее уж из-за мальчишки.
- Прости, мне показалось, ты ее приревновал, - сказал Дима ехидно.
- Дима, ты же знаешь, что я просто так не стал бы...
- Да знаю я... Но ты не думаешь, что, раз она выбрала такого парня, то о ней это тоже не лучшим образом говорит?
- Да не думаю, что это ее парень, просто знакомый с секции...
- Ты часто со знакомыми по кафе ходишь?
- Определенно чаще, чем с незнакомыми...
- Наверняка она специально туда заявилась, чтобы вас стравить... Кстати, то, что ты выбрал ее, о тебе ничего хорошего сказать не может. У тебя плохой вкус.
- Как же тогда я тебя выбрал?
Дима поднял голову и долго молча смотрел на него, а потом сказал наконец:
- Спасибо за сравнение, конечно. Поженитесь еще потом.
- Это еще зачем?
- Ну, на мне же нельзя жениться, остается она.
- Почему нельзя? - спросил Максим, развеселившись.
Дима насупился и молчал. Максим вздохнул и сказал:
- Не думаю, что это все вообще для меня.
- Что 'это все'?
- Свадьбы, семьи, дети, девушки...
- А что для тебя? Юноши и рок-н-ролл?
Дима испугался, что Максим ответит что-то вроде: 'Ты что себе позволяешь?', но тот ухмыльнулся и сказал:
- Песни и стихи. И друзья.
- Что ж, могу сказать, что семьи, свадьбы и девушки меня тоже мало интересуют, в этом мы совпадаем.
- Да ладно тебе, ты же хочешь семью. Ты детей любишь.
Дима взглянул на друга, хотел было что-то сказать, но только покачал головой.
Кажется, когда Максим думал, что они рассказывали друг другу все, он был не совсем прав.
***
'Мракобесье', - подумала Соня, оглядывая актовый зал, по которому в неком подобии танца кружились разномастные плохо синхронизированные парочки. Хотя, пожалуй, 'мракобесье' - не совсем подходящее слово для всей этой предвыпускной суеты. Иначе Максиму бы она нравилась, он не сидел бы сейчас скрестив руки и насупившись после скандала. К его чести надо сказать, что ругаться он не собирался. Просто вежливо сказал, что танцевать вальс и петь на выпускном не намерен, играть на гитаре трогательную написанную старостой песню про чудесные 11 лет в этих стенах - тоже. А фотографироваться на альбом - и подавно! Но завуч развела из этого целую трагедию, мол, мальчиков и так мало, не всем девочкам пары хватило. Не то чтобы Соня надеялась, что Максим составит пару ей, но все же было немного обидно.
Друзья чуть ли не в первый за 11 лет раз Максима не поддержали. Женя позвал Соню танцевать с ним, а Дима - ботаничку из их класса. Она двигалась гораздо хуже его, жутко стеснялась, должно быть, отдавила ему все ноги, но Антонов улыбался ей и подбадривал. Соню тошнило от такого поведения. В конце концов, этот Дима просто наслаждается тем, что собирает вокруг себя изгоев и одаривает их своим вниманием. В этом жесте ей виделось больше самолюбования, чем доброты. И Байкалов для него - просто очередной фрик в коллекции, как он этого не понимает?
Наверное, приводить Пашу в это кафе было глупо. Она и сама не понимала, зачем это сделала. Чтобы подкинуть Максиму жертву для упражнений в остроумии? Увидеть его реакцию на то, что она пришла с парнем? Убедиться, насколько он лучше Паши?
Конечно, поведение Байкалова было не совсем адекватным, но и Паша вел себя не лучшим образом, а он ведь старше. Максим, может, еще перебесится. Она представила, что бы мог сказать ее отец, военный, увидев Байкалова. 'Хлюст', 'богема доморощенная', 'несерьезный молодой человек', 'неподходящий кандидат'...
Наконец над ними смилостивились и объявили перерыв.
Они все, не сговариваясь, сгрудились вокруг Максима.
- Ну как мы танцуем? - улыбнулся Женя.
- Отлично, выглядит так, как будто каждый раз, когда музичка ударяет по клавишам пианино, вас бьет током. Причем, не синхронно, а с разными задержками. И это вы еще в удобной одежде. В костюмах и платьях вообще умора будет, наверное.
- Я не надену платье, - заявила Соня.
- Собираешься быть голой? - улыбнулся Женя.
- Разумеется, - не растерялась Львова.
- Беру назад слова про умору, - сказал Максим.
- Нет, ну серьезно, Максим... Я юбку-то лет с 10 не надевала. Думаю, на тебе платье и то бы органичнее смотрелось, чем на мне.
- А вот на это уже я бы посмотрел, - вставил Дима.
Максим, широко улыбнувшись, разгладил воротник его рубашки со словами:
- Мы с тобой дома этот разговор продолжим.
- Дома у меня или у тебя?
- Клево, ребята, спасибо, теперь всем неловко. Молодцы, - буркнул Гена.
Идея
- У меня есть идея!
Гена позже задумывался: интересно, сколько отвратительных историй начинается с этой фразы. Во всяком случае, когда ее произнес Краснов, уж точно следовало насторожиться.
- Женя, с нас хватит, давай без этого! Тебе мало того, что меня окатили пивом в прошлом месяце? - попытался надавить на жалость Байкалов
- Ты передумаешь, когда узнаешь подробности! Помните, я давал вам почитать книгу, иллюстрации для которой заказали моему знакомому по художке?
Максим и Гена ответили одновременно:
- Ну да.
- К сожалению, да.
Дима промолчал, потому что из-за завала с информатикой, книгу прочитать еще не успел. Но он помнил, что Максим охарактеризовал ее как 'остроумный роман-воспитание, написанный жестко и без прикрас'.
- Так вот мой знакомый показал автору этой книги видео с нашим выступлением, которое Таня была так любезна записать. И чувак хочет обсудить с нами возможность выступления в 'Лепреконе', у него там какие-то связи...
- Погоди-погоди, - прервал Краснова Гена. - Этот клуб - какое-то злачное место, просто притча во языцех. Кроме того, я не хочу иметь никаких дел с автором этого, с позволения сказать, романа. Особенно если он автобиографичен. А, насколько я понял, так и есть.
- Это почему не хочешь? - спросил Максим с вызовом.
- Потому что книга и ее автор аморальны.
- Поясни.
- Главный герой - содомит, Максим, о чем тут еще говорить?
Дима резко поднял на Гену взгляд.
- 'Содомит'! - рассмеялся Максим. - Тебе не кажется, что не нам с вами осуждать людей за то, что они чем-то отличаются от большинства? Конечно, вместо того, чтобы всем тем, кто не вписывается в эту чертову систему, противостоять ей сообща, давайте лучше пересремся между собой!
- Аминь! Голосование! Кто за то, чтобы встретиться с содомитом? - улыбнулся Женя и первый поднял руку.
Максим последовал его примеру и выжидательно посмотрел на Диму. Тот не был уверен, что хочет снова выходить на сцену после прошлого концерта. Но после того, что Максим только что сказал, разве мог Антонов его не поддержать?
В результате в пятницу вечером они сидели в жениной мастерской в ожидании, нервные и злые.
Вернее, сидели трое. Максим ходил из угла в угол и то открывал свою книгу, то снова захлопывал.
- Ты можешь перестать маячить? - не выдержал Гена.
Максим развернулся и показал ему язык.
- О, новая сережка? Миленько. Чей это череп, я не разглядел?
Все четверо рассмеялись.
- Это что, звуки приближающейся массовой истерики? - послышалось от дверей.
В мастерскую зашел высокий светловолосый мужчина с красивым жёстким лицом. Улыбкой он почему-то напоминал акулу.
- Ты песни пишешь, да? - сразу обратился Илья к Байкалову.
- Вообще-то мы вместе...
- Да, песни пишет Максим, - перебил друга Женя.
- Фуко, надо же, - Илья мотнул головой в сторону книги, которую Максим все еще держал в руках. - Ты что это, постструктурализм исповедуешь? [1]
- Я ходил на лекцию по Лакану [2], где сказали, что никаких философ-постструктуралистов вовсе не было. Про Фуко я узнал из книги Эрве Гибера.[3]
Илья кивнул, кажется, приятно удивленный.
- Дела обстоят следующим образом: лучшее, что у вас есть, - тексты ваших песен. Хочу их почитать внимательно и выбрать, с чем попросить вас выступить в 'Лепреконе'.
Максим моргнул несколько раз, как будто выходя из транса:
- Да, хорошо, только я с собой не догадался взять. Скажите почту, я Вам отправлю.
- По почте?
- Ну да, по электронной.
- А, нет. Я не пользуюсь интернетом.
- Ладно. А мобильный телефон у вас есть? - спросил Максим у Ильи, возможно, чуть более ехидным тоном, чем стоило.
Но тому, кажется, понравилось
- Есть, - осклабился он. - Куда записать?
Максим достал из портфеля ручку, дал ее Илья и протянул свою ладонь.
- Ну вот. Позвонишь, договоримся, где и когда ты мне передашь тексты, - сказал Илья, записав свой номер у Байкалова на руке. - До встречи.
- Я ни слова не понял из того, о чем вы двое тут сейчас говорили! - воскликнул Женя, как только дверь мастерской закрылась за мужчиной.
- Потому что этот Илья жонглирует терминами и фамилиями и строит из себя умника. Сноб, - высказался Гена.
- А мне он понравился, - произнес Максим.
- Надо же, Максиму в кои-то веки кто-то понравился! Да он тебя как будто экзаменовал! - возмутился Василевский.
- Дима, что ты думаешь? - поинтересовался Женя.
- Ну, ясное дело, Дима разделяет мнение Максима.
- Нет.
- Что?
- Нет, - повторил Дима, - Илья мне не нравится.
***
Дима постучал в дверь деканата и вошел.
- Здравствуйте.
- Подожди, я занята! - рявкнула заместитель декана. Дима терпеливо дождался, пока она соберет пасьянс солитер.
- Так, что ты хотел?
- Узнать про конференцию в Праге. Я отправлял вам заявку, Вы не ответили.
- Мы отправляем туда Кирилла Артемьева.
- Да, я знаю. Но места же два...
- Нет, место одно. И оно занято.
- Странно, мне говорили...
- Это все?
- Да.
Дима вернулся в аудиторию и подошел к Артемьеву.
- Кирилл, я только что был в деканате, мне сказали, что на конференции всего одно место.
- Да два там места, просто вторым отправили чувака, который в деканате работает.
- А что ты мне не сказал, если знал? Зачем я подходил, спрашивал?
- А что я тебе все должен говорить? - Кирилл отвернулся к экрану своего компьютера, давая понять, что разговор окончен.
***
Иногда по вечерам они даже не разговаривали друг с другом: настолько были уставшими. Максим - после двенадцатичасовой смены, Дима - после четырех пар и следовавших за ними бесчисленных попыток снизить число ошибок в своем коде, заданном на дом.
У них не было ни сил рассказывать друг другу, как прошел день, ни телевизора, поэтому они просто сидели на одной из кроватей, уставившись в противоположную стену. Должно быть, со стороны выглядели сумасшедшими. Ну и что с того? Они с самого дня своего знакомства выглядели сумасшедшими со стороны.
Однажды, пару месяцев назад, Максим пришел из похоронного бюро раньше обычного, зашел в комнату, молча развернул Димин стул от компьютера к себе, сел перед ним на пол и уткнулся головой другу в колени.
Антонов запустил пальцы в его волосы и расчесал их пятерней.
- Хочешь рассказать, что случилось?
- Ты знал, что сотрудники похоронных бюро покупают у 'Скорых' информацию о смертельных случаях?
- Слышал о таком.
- Да, я тоже слышал. Но не сталкивался раньше, как-то не задумывался.
- Уходи оттуда.
Максим поднял голову.
- Я быстро найду новую работу, идет?
- Уходи в любом случае.
Максим как-то расслабился и снова уронил голову ему на ноги.
После разговора с деканом Диме хотелось так же прийти домой и просто просидеть вечер, уткнувшись Максиму в плечо или в колени. Но Байкалов действительно быстро нашел новую работу, и дома его еще не было.
Дима подошел к тумбочке друга и взял с нее тетрадь, в которой, как он знал, были уже законченные стихи, которые Максим давал читать охотно.
Антонов открыл ее и прочел первое, что попалось на глаза:
Моё сердце - в мясное крошево.
Я не ждал от тебя хорошего.
Сам себе запретил надеяться.
Мои кости - в муку, ты мельница.
Это так, и до чёрта сказано.
И пустые мои все фразы, но
Всё не кончится так. До скорого.
Истерзаем друг друга спорами.
Я тебя всегда видел ясно, и
Я не ждал ничего прекрасного.
Мне не нужны с тобой красоты, и
Эта рана пусть будет сотая.
Поглоти. Для тебя всё брошено.
Я не жду ничего хорошего.
Дима захлопнул тетрадь и положил на место. 'Неправда, все неправда', - думал он зло. Максим, такой независимый, никогда не позволил бы кому-то поглотить его.
***
Однажды у Максима кончились поводы откладывать звонок Илье из 'Лепрекона'. Он нашел в записной книжке переписанный с ладони номер и набрал его.
- Да?
- Илья, добрый день! Это Максим, друг Жени из 'Дезинсектора'.
- А, Берроуз-бой! Привет.
- Э... Да. Так вот. Когда Вам можно принести наши тексты?
- Сейчас можешь?
- Да, конечно.
- Хорошо, записывай адрес.
Выходя из дома, Максим старался не думать о туманных намеках-предупреждениях, которые раздавали ему Женя всю последнюю неделю: 'Может быть, кому-то из нас стоит сходить с тобой?', 'Помни, что ты ему ничем не обязан', 'Надеюсь, вы договоритесь встретиться на нейтральной территории'. Байкалов только отмахивался. Но надежда Краснова уже не оправдалась: Илья назвал ему адрес квартиры.
Он открыл почти сразу.
- Привет еще раз.
- Здравствуйте.
- Кончай мне 'выкать' и проходи. Выпьешь чего-нибудь, или этот крест на тыльной стороне ладони значит то, о чем я думаю? [4]
- Ага, все правильно, - кивнул Максим разуваясь.
- No Smoke, No Drugs, No Alcohol, No Free Sex? Серьезно? Почему?
- Ну, моих социальных навыков недостаточно, чтобы купить наркотики или кого-то снять, приходится делать вид, что мне оно и не надо.
Максим прошел за Ильей в комнату, размер книжного шкафа в которой просто потрясал воображение.
- Не вижу никаких плюсов в воздержании, - сказал мужчина.
- Ларри Крамер [5] с Вами... с тобой не согласился бы, - рассеянно ответил Максим, изучая корешки книг.
- Ага, как будто в эпидемии СПИДа было виновато не правительство. Читал что-нибудь из этого?
Максиму очень хотелось перечислить все книги с полок Ильи, прочитанные им, но он сдержался.
- Да, кое-что.
- А мою книгу?
- Да, Женя давал почитать.
- И как?
Максиму стало неловко, как всегда бывало, когда он хотел сделать комплимент и боялся показаться слащавым.
- Очень понравилась.
- Жесткий и честный роман-воспитание, да? - ухмыльнулся Илья.
'Женя - предатель!' - подумал Максим, покраснев, и решил сменить тему, а заодно попробовать смутить Илью в ответ:
- Книга автобиографична?
- До какой-то степени... Но да, я действительно родился в дупле и сбежал оттуда из-за нежелания размножаться и становиться слесарем или трактористом. Ну или вообще мужчиной в их понимании смысла этого слова. Если 'свободу, равенство, братство' предпочитать 'православию, самодержавию и народности', то и в большом городе врагов будет достаточно. Но тебе еще повезло, что ты живешь не в какой-нибудь деревне. А о чем твои стихи?
Максим помолчал некоторое время, раздумывая, а потом заговорил, тщательно подбирая слова.
- О чувстве отчужденность, наверное. Мне в детстве всегда больше нравилось наблюдать за тем, как другие дети играют, а не участвовать в играх самому. Ну и сейчас я как-то... не могу почувствовать ни к чему сопричастности. Было бы проще, если бы вдруг выяснилось, что я вампир или... не знаю... трансгендер. Ну в общем чужой в этом мире или в своём теле. Это бы многое объяснило.
- Я понимаю, о чем ты. Я тоже всегда любил смотреть на людей со стороны. Наверное, как обычно наблюдают за муравьями
- Может, у всех творческих людей так?
- Твой Женя, сдаётся мне, не испытывает недостатка в чувстве сопричастности.
- Ну хорошо, у всех писателей.
- Думаешь, Пушкин был склонен к подобной рефлексии? - улыбнулся Илья.
- Ладно, сдаюсь, теория несостоятельна, - рассмеялся Максим и вытащил кипу листков из рюкзака: -Это тексты песен.
- Спасибо.
- Тебе спасибо.
- Только обещай мне, что никогда не будешь участвовать в поэтических баттлах, ладно? - сказал Илья, провожая его до двери.
- А также не сдамся и не стану 'мужчиной в их понимании смысла этого слова'. Обещаю, - улыбнулся Байкалов.
Примечание к части
[1] Мишель Фуко - французский философ 20 века, в своих работах рассматривал проблемы нормальности и ненормальности, власти и насилия. Постструктурализм - философское направление, одним из основных понятий которого является 'деконструкция' - отказ от догм и стереотипов.
[2] Жак Мари Эмиль Лакан - французский психиатр. Многие причисляют его к философам- постструктуралистам, но сам Лакан себя к философам не причислял.
[3] - речь идет о книге 'Другу, который не спас мне жизнь', среди главных героев которой философ Мишель Фуко (он выведен под именем Музиль).
[4] - Знак 'Х' на тыльной поверхности кисти руки является символом принадлежности к субкультуре straight edge, приверженцы которой не употребляют алкогольные и наркотические вещества, а также отказывается от беспорядочных половых связей и употребления пищи животного происхождения.
[5] Ларри Крамер - деятель искусства и общественный активист, в частности, выступающий за права ЛГБТ, автор романа 'Гомики', в котором подверг критике гедонизм гей-сообщества, царившие там распущенность и вседозволенность.
>
Плохие правки
Скоро Илья пригласил их посмотреть клуб и выбрать песни для выступления.
Днем в 'Лепреконе' никого не было, кроме одинокого администратора, который им открыл и пригласил присесть за столик подождать прихода Ильи. Так они и сделали, тихо переговариваясь и глазея на темные исписанные граффити стены, которые напоминали Максиму спину Димы в период съемок 'Книги крови'.
Илья влетел в помещение, громко хлопнув дверью и швырнул стопку листов на стол перед Максимом.
- Что ты делаешь со своими стихами?!
- В смысле? - опешил Байкалов.
- Там невооруженным глазом видно, что некоторые тексты ты сначала написал, а потом стал править, причем весьма неуклюже. Заменяешь резкие выражения на более нейтральные. Ты понимаешь, что просто кастрируешь свои же стихи? А смена рода в некоторых стихотворениях меня просто добила!
- О чем это он? - прошептал Гена.
- 'Он' на 'она', - пояснил Илья раздраженно и опять обратился к Байкалову: - Лучшие твои тексты написаны от мужского лица мужчине. Ты переписываешь свои стихи так, чтобы они оказались посвященными женщине. И это бросается в глаза, черт тебя побери! Ты что, боишься, что такие песни твоим дружкам не будут нужны? Так на кой черт они тебе тогда сдались?!
Максим смотрел на него не опуская глаз, старательно избегая взглядов друзей.
- Максим прекрасно знает, что я в него верю и как в автора, и как в человека и спою все, что он напишет, - отчеканил Дима.
- Тебе надо лучше стараться это до него донести. Я не уверен, что он в курсе, - зло сказал мужчина.
- С меня хватит, - Байкалов встал, взял рюкзак и направился к двери. Дима последовал его примеру.
- Максим, вернись сейчас же! - крикнул Илья.
Тот замер, развернулся и подошел к нему. Дима чуть было не кинулся его останавливать, но Максим только сказал, глядя Илье прямо в глаза:
- Не надо со мной так разговаривать, - и быстро вышел из клуба, громко хлопнув дверью.
В этот момент (впрочем, как и всегда) Антонов им ужасно гордился.
***
Женин знакомый поэт, который до этого позиционировал себя художником и арендовал какое-то время половину мастерской, пригласил его на чтения, в которых участвовал.
Лиза, которая художника терпеть не могла (Краснов не мог ее за это винить) и Гена, который терпеть не мог всех современных художников, кроме Жени, в равной степени, предложение присоединиться отклонили. Пришлось немного надавить на Димину жалость, после чего Антонов смилостивился составить ему компанию. А с ним, разумеется, и Максим.
- Кстати, у нас в школе встреча выпускников проходила. Пять лет с выпуска, вы только представьте! - сказал Женя, когда они шли к клубу.
- Счастье какое. Если здание не обвалилось и не погребло их всех под собой, ничего не хочу знать, - проворчал Максим.
- А я даже в интернете фотки нашел. Они все в социальные сети повыкладывали!
- Покажи, - попросил Дима. В нем вдруг проснулось граничащее с мазохизмом любопытство.
Женя продемонстрировал друзьям экран своего телефона.
- Смотрите, сколько некрасивых толстых людей.
- Максим, ты бы тоже посмотрел, - сказал Дима, стараясь сдерживать злорадство.
- Обвалилось-таки? - спросил Максим, заглядывая за Димино плечо.
- Нет. Но ты никого не узнаешь?
- Ну, это Ершов, кажется, - сказал Максим, указывая на разжиревшего и обросшего щетиной, но все еще узнаваемого бывшего одноклассника. - А вот этот лысоватый - Иванов, по ходу.
Дима обернулся на друга и молча ткнул пальцем в девушку со светлым каре на фото. Она единственная из женщин была не в платье.
- А, да, Пупс. Там твоя первая любовь! Забыл предупредить, - сказал Женя.
Максим всматривался в лицо на фотографии, потом перевел взгляд чуть ниже и выпалили:
- Она что, беременная?!
- Ага. До меня дошли слухи, что ее парень, узнав об этом, ее бросил. А она, соответственно, некоторое время назад бросила спорт. Ну, чтобы учиться. Но, как понимаешь, если 11 лет в школе только и делал, что бегал, поступить в ВУЗ непросто. Ну, она не с первого раза, но прошла на какой-то туризм, кажется. Теперь, наверное, придется академ брать...
- Слушай, мне неинтересно, - прервал Максим монолог Краснова.
- Ага, и сказать ты об этом решил, когда я уже все выложил. В общем, не такое уж блестящее будущее у нее оказалось.
- Брось. Никто из нас не стал, кем хотел. Кроме тебя, конечно, мистер великий художник, - сказав это, Максим бросил виноватый взгляд на Диму. А потом добавил: - И она вовсе не была моей первой любовью.
- А которой?
- Вообще никакой не была.
- А кто был первой?
- Майкл Питт в фильме 'Последние дни', - ответил Байкалов после секундной заминки.
***
Байкалов на чтениях был последний раз довольно давно, а сейчас его лицо, кажется, несколько позеленело. Хотя, может быть, всему виной было освещение в клубе.
Женин знакомый, невысокий нервный юноша с голубыми висками декламировал со сцены:
И тогда Тициан и Циан сольются,
Единый порыв образуя!
О амброзия, о древо познания,
Мой первородный грех!
Очистителен вельзевулов смех,
Неисчислимы кольца Сатурна!
Антонов последние минут двадцать, только и делал, что методично надирался, но к тому моменту, как поэт спустился к ним поздороваться, выглядел значительно трезвее последнего.
- Максим, Дима, знакомьтесь, это Ивнен, - сказал Женя
- Кто? - переспросил Байкалов.
- Ивнен, - повторил юноша и добавил, глядя на Диму. - Слышал, ты тоже...
- Ну если ты действительно филантроп, то можешь сходить на правозащитные курсы, на которых я ассистирую. Это очень интересно. Знаешь, там учат бороться с дискриминацией.
- Поэты часто сталкиваются с дискриминацией? - улыбнулся Женя Максиму.
- Не знаю. Меня вроде под этим предлогом гопники еще не останавливали никогда. С другой стороны, у меня же на морде не написано, - ответил тот.
- Да брось, по тебе сразу видно, что ты из этих! - запротестовал Дима.
- Стереотипы! Пресловутый поэт-радар - это миф!
- Ну и как Вам, коллега, мои стихи? - осведомился Ивнен.
От Максима не укрылось ни то, что к нему, в отличие от Димы, этот доморощенный поэт обратился на вы, ни то, что в обращении этом была издевка. Поэтому он ответил честно:
- По-моему, у Вас там путаница с символикой и мифологией. И односклоняемые существительные - так себе рифма.
Дима решил, что самое время вмешаться в разговор, пока не началась драка:
- Что ты говорил насчет курсов каких-то?
В конце концов, права человека их с Байкаловым всегда интересовали.
В результате в воскресенье днем они оказались в аудитории, заполненной хипстерами и увешенной картинами с изображением сцен из Шекспира.
Похожий на антропоморфного чеширского кота лектор говорил о том, что права человека неотчуждаемы и появляются у каждого в силу одного только его человеческого достоинства.
Дима смотрел на него, но не слушал. Мыслями он был далеко. Женя после тех сказал, что Ивнену просто скучно и он уже не знает, куда сунуться, вот и стал на этих курсах волонтером. Действительно ли общественная деятельность - только сублимация для них? Антонов посмотрел на Максима, сидевшего справа. Тот, почувствовав его взгляд, повернулся и улыбнулся краешком рта, а потом сразу перевел взгляд обратно на лектора. Его лицо выражало сдержанное одобрение. Нет, Максим тут... не сказать, что как рыба в воде, конечно, но освоился. Считает, наверное, что это так круто с его стороны: быть белым гетеросексуальным мужчиной, но при этом поддерживать все не столь привилегированные группы. Вот так всю жизнь и с ним носится: то у Димы ангина, то похмелье, то обморок - а Байкалов тут как тут с аптечкой. А некоторые еще считают, что это Антонов из жалости с лузерами общается.
Дима мысленно осекся. Максиму бы такие рассуждения не понравились. От бабки-бурятки ему достались несколько экзотическая для европеоида внешность, поэтому при любых попытках причислить его к белым людям, он начинал выпускать иголки. А еще все эти его заигрывания с квир-культурой: полки, забитые Жаном Жене, лак на ногтях и поведенные глаза. Для него это все - возможность взбесить всех и вся, а для некоторых - жизнь, от которой никуда не денешься. Инакость Максима совершенно другого рода.
А что до него самого? Антонов попытался представить, что у них с Максимом была бы возможность провести это воскресенье по-другому, не шляясь по юридическим курсам, а, например, пролежать весь день на полу их комнаты, хохоча над старыми шутками. Да. Пожалуй, заманчиво.
Лектор как раз стал рассказывать про протест голодовкой:
- Вы должны понимать, что, если решили голодать, то идти придется до конца. Вы не можете не есть пару недель и потом 'соскочить', если ваши требования не удовлетворили. Причем голодовка может быть символической акцией, когда у голодающего нет надежды на успех, он знает, что умрет и что это вызовет в обществе резонанс...
Дима с каким-то извращенным чувством удовлетворения представил себя изможденным и умирающим во имя правого дела. Как было бы славно, какое облегчение - отдать свою в любом случае никчемную жизнь за то, во что он верит, за тех, у кого еще есть надежда...
После курсов он поделился этим соображением с Максимом. Тот уставился на него округлившимися глазами и сказал наконец:
- Это какая-то новая разновидность террориста-смертника просто.
- Есть вещи, важнее меня.
- Важнее тебя, но не этих 'людей с надеждами'? Почему ты считаешь, что чьи-то жизни достойны спасения ценой твоей?
- Потому что у меня нет ни личной жизни, ни любимого дела, только эта чертова скучная учеба, после которой я стану сраным аналитиком, одним из тех, кого ты презираешь. А есть люди, которые любимы и чьи жизни полноценны.
- Ты тоже любим. Но в любом случае человек ценен не только в том случае, если он кому-то нравится...
- Ой, да ну тебя, кем я любим?
- Как я и сказал, это неважно...
- Кем?
- Не прибедняйся, пожалуйста. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. И Таня, например, - выпалил Максим и добавил почти сразу, наверное, чтобы сменить тему: - Вот выучишься, будешь за свою работу деньги получать. А не прозябать в нищете, как девяносто процентов людей с не таким скучным образованием (например, наш новый друг Ивнен), которые рисуют и лепят из пластилина всякое говно, а потом возмущаются, что скучные менеджеры и инженеры не хотят спонсировать их творчество. И на будущее: я не презираю людей за то, что они зарабатывают себе на жизнь.
- Я не зарабатываю.
- Будешь.
- Ты не можешь знать.
- С чего бы нет, даже у меня работа есть, а я вообще без образования.
- Вот именно, толку в нем! И я же сказал: это не мое.
- Значит, станешь правозащитником. Только голодовки не устраивай.
***
- Посмотрела видео с вашего концерта, - сказала мама Максиму за ужином.
- Ага, и как тебе? - спросил он, стараясь скрыть волнение. Такие песни, конечно, не совсем то, о чем обычно спрашивают мнение собственной матери. Но он со своей мог говорить обо всем.
- Там качество не очень. Но Дима хорошо поет, по крайней мере, громко. Умудряется ваши инструменты перекрикивать.
Максим ухмыльнулся.
- А что это за девочка с вами там на видео? Не Таня, а другая?
- Соня из параллельного.
- Это ты ее потом домой провожал?
- Ну да, она тут живет недалеко.
- Симпатичная.
- У меня, конечно, зрение плохое, но это я заметил.
- А Таня с каждым годом становится все больше на Диму похожа, особенно волосы.
- Это точно... - начал было Максим, обрадовавшись смене темы, но тут раздался звонок в дверь. Байкалов вышел в коридор, посмотрел в дверной глазок.
- Мам, это ко мне, я сейчас! - крикнул он, буквально вываливаясь на лестничную площадку.
- Что ты тут делаешь? Кто тебе дал мой адрес?
- А что ты так волнуешься, ты не один?
- У меня мать дома, поэтому, извини, не приглашаю, - смутился Байкалов.
- Она не знает, с кем ты связался, да? - поддразнил мужчина Максима.
- А мы что, связались? - отбрил тот.
- В общем... мне наконец отдали мои экземпляры тиража, и я принес тебе это, - Илья вложил ему в руки небольшую книгу. Рисунок на обложке - светловолосый юноша с выгнутой спиной - чем-то напоминал фотографии Мэпплторпа.[1] - И еще, - продолжил он, - я хочу извиниться. Не за то, что я сказал, а за то, как. Не надо было этого делать при твоих друзьях.
- Да ты в общем-то был прав. Это был хороший совет, потому что я действительно делал плохие правки своих стихов.
- Я тоже раньше делал такие же. Но тогда времена другие были, а ты-то хоть сам себя цензуре не подвергай.
- Ладно. Спасибо.
- Приходите в 'Лепрекон' во вторник к девяти. Сыграете 'Поглощение' и 'Андалузского пса'. Только без исправлений текста, конечно. Я не подумал, что эти стихи посвящены кому-то из твоей группы, когда стал тебя распекать при них, прости.
Примечание к части
[1] Роберт Мэпплторп - американский фотограф, наиболее известный работами, изображавшими обнаженных мужчин.
>
Поцелуй
Разумеется, в 'Лепреконе' спеть те песни, которые предлагал Илья, было бы логично - в таком клубе их можно было представить без корректировок. Но Байкалов не был бы собой, если бы перезвонил Илье, чтобы оспорить этот выбор. Он не хотел делать то, что от него ожидают. И первую песню Илья согласился изменить.
И все равно в этот раз публика была более благожелательна и Дима чувствовал себя свободнее. Да и первая песня была не такой серьезной, как в прошлый раз. В ней можно было позволить себе изобразить лукавого искусителя.
Он улыбнулся самой развязной своей улыбкой и даже отважился окинуть взглядом зал, прежде чем запеть:
Он полюбит тебя лишь распятого
На кресте на неделе дня пятого.
Раз не можешь быть агнцем - будь дьяволом.
И явись пред Ним всполохом алого.
Антонов не оборачивался на Женю, но слышал, что тот ему подпевает. Обычно это делал Гена, но с такой песней на это рассчитывать не приходилось, сейчас он стоял с непроницаемым лицом, но играл как всегда старательно.
Воскресенье не будет даровано,
Но властитель подземного гомона -
Это лучше, чем Отчима пасынок,
На могиле чьей будут приплясывать.
Дима перевел взгляд на Максима, тот подошел, они соприкоснулись лбами и вместе прокричали в микрофон:
Он полюбит тебя лишь распятого
На кресте на неделе дня пятого.
Раз не можешь быть агнцем - будь дьяволом!
И явись пред Ним всполохом алого!
Максим отлетел от него, как будто обжегшись. Дима чувствовал, как по его лицу стекают капли пота.
Человек им не нужен - дай идола,
Жертва хлеба и зрелищ чтоб выдала.
Раз не хочешь быть жертвой, будь изгнанным.
И преследуем праведных визгами.
Антонов упал на одно колено, поймал взгляд девушки в первом ряду, и почти прошептал, глядя прямо на нее:
Ты Отцовской любви алчешь - малого.
Но сильней Его ненависть к дьяволу.
Он полюбит тебя лишь распятого
На кресте на неделе дня пятого.
Разорвав зрительный контакт, Дима снова вскочил на ноги и прокричал, уже почти задыхаясь:
Раз не можешь быть агнцем - будь дьяволом!
И явись пред Ним всполохом алого!
Музыка смолкла, но они заранее договорились не делать большую паузу, чтобы эффект получился сильнее. Максим быстро сменил гитару на акустику, им только начали аплодировать, но он уже взял первый аккорд 'Андалузского пса'. Названная так в честь Лорки [1], эта короткая песня как раз и была грустной балладой о любви, но совсем не такой, какую жаждал услышать Михан.
Только лаю, кусаться не буду.
Поцелуешь нежнее Иуды -
Буду спать на кровати у ног.
Повяжи на меня поводок!
Против шерсти меня погладь!
Мой отец - кобель, сука - мать.
Я люблю тебя глухо, сильно...
В твоём доме воняет псиной.
Так достойно: дворняжку без рода
Подобрать... Не хочу лезть в воду
И с тобой спорю с пенным ртом.
Оказалось, ты знаешь о том,
Как сажать в конуру под засов
И пристреливать бешеных псов.
После секундной тишины (за которую Дима успел оглянуться на друзей, и все трое ему ободряюще кивнули) зал взорвался аплодисментами, так сильно напугавшими суровых рокеров из 'Дезинсектора', что те кинулись за кулисы, даже не поклонившись.
Дима был совершенно дезориентировал, Максим снял гитару, подошел к нему и легко встряхнул за плечи. Его глаза просто светились.
- Ты... - начал было Байкалов, но Дима прервал его, краснея:
- Спел песни твоего авторства, которые всем понравились.
- Ну, сегодня хотя бы без слабоалкогольного дождя и тары обошлось, - пробормотал Гена, стараясь скрыть, как доволен реакцией публики.
- Эй, там шоу продолжается, пойдем в зал смотреть? - крикнул Женя.
- Ну, это просто ад, конечно, - пробормотал Максим, глядя на сцену, где обсыпанная блестками травести-дива выдавала одну сальную шутку за другой.
- Нет. Думаю, в аду бы тебе как раз понравилось. А это скорее цирк, - хихикнул Женя.
- А теперь устроим конкурс! - заголосила ведущая, спускаясь в зал в поисках жертв. - Кто хочет участвовать? Вот Вы, красавица! Я правильно определила Вашу гендерную принадлежность?
- Вы такие зануды, - прошептал Дима, с улыбкой глядя на друзей.
Травести-дива между тем заметила Максима, двинулась к нему и положила руку на плечо.
- Юноша, пойдемте на сцену!
- Нет, спасибо, в конкурсах не участвую.
- Ну что, такой молодой... - заулыбалась она, проводя большим пальцем Байкалову по подбороду к нижней губе.
Байкалов нежно и крепко обхватил ее кисть и прошептал, ласково улыбаясь:
- Ты сейчас без пальца останешься.
Травести-дива отдернула руку и пошла искать другую жертву.
- Ладно, - снова подал голос Дима. - Максим, коль уж ты совершеннолетний с некоторых пор, купишь мне выпить?
- Нет, - помотал головой тот.
- Что?
'Надо же, Максим впервые отказал. Дима, смотри не умри от шока', - подумал Гена злорадно, наблюдая за ними.
- Я не буду потворствовать этой твоей...
- Чему? Этой моей чему?
- Вредной привычке.
Дима оглянулся на бар и сказал Байкалову негромко:
- Ты же понимаешь, что, если я захочу, уж в этом месте найду много желающих купить мне выпить.
- Вперед, - пожал плечами Максим.
Дима направился к бару. Гена и Женя - на поиски сестры последнего, которая увязалась с ними в клуб оплакивать расставание с Миханом и теперь куда-то пропала. Соня прийти не смогла, поэтому Байкалов остался в одиночестве.
Илья подошел сзади и хлопнул его по плечу, тот вздрогнул и обернулся.
- Не делай так, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ко мне со спины подходят.
- Что, как лошадь?
- Как лошадь, ага.
- Хорошо выступили, только ты...
- Да, я в курсе, сыграл мимо струн во втором куплете...
- Да, но это ерунда. Как тебе тут?
- Ну, просто... я как-то думал, такие клубы созданы для людей, не вписывающихся в мейнстрим. Как убежища для отщепенцев. А тут... никогда не был на свадьбе, но такое чувство, что сейчас на ней оказался. По крайней мере, тамада тут как тут и конкурсы интересные, - сказал Максим, кивнув на сцену, где уже вовсю играли в музыкальный стульчик.
- Они скоро с этим закончат и включат нормальную музыку, - сказал Илья и добавил с улыбкой, увидев выражение лица Максима: - Не диско, честное слово.
Он не соврал, когда ведущая наконец ушла со сцены, в зале заиграла вполне себе терпимая музыка.
Дима подошел к Максиму и легко тронул его за плечо, чтобы тот не пугался.
Байкалов против воли с нежностью подумал, что Дима-то знает, как он не любит незаметных приближений к себе.
Он повернулся к другу, который был явно пьян, причем, если это уже было заметно со стороны, то выпил он явно больше обычного. Вокруг них танцевали, Максим положил руку Диме на спину, чтобы если что, поддержать его.
- Хочешь потанцевать? - улыбнулся тот.
Максим потупился и хотел убрать руку, но Дима его остановил.
- А я хочу.
- Я не умею, знаешь же.
- Тут не надо ничего уметь, положи вторую руку туда же, - сказал Антонов, обхватывая его за плечи.
Их лбы опять соприкоснулись, как на сцене.
- Дима, ты уверен, что музыка играет подходящая для медленного танца?
- Какая разница. Что этот Илья от тебя хотел?
- Спрашивал, как мне здесь.
- Ты осторожнее с ним.
- Да он нормальный.
- Он к тебе явно расположен.
- Ты что, смеешься? Кому я нужен? Можешь не волноваться за мою часть. Лучше скажи, не та ли девушка, которой ты строил глазки со сцены, тебя так накачала спиртным?
Дима посмотрел на Максима очень серьезно, а потом сказал:
- Тебе может не нравиться этот клуб, но где бы еще мы могли так танцевать?
- Да где угодно.
- Например?
- Дома.
Антонов положил ладонь ему на щеку.
- Дима, что ты делаешь?
- А что, тоже пригрозишь мне палец откусить? - улыбнулся он и потянулся к Максиму.
- Сколько ты выпил? - спросил тот, отворачиваясь так, что поцелуй пришелся в щеку.
- При чем здесь это? Ты тоже был пьян, когда писал все эти стихи, посвященные какому-то мужчине, о которых Илья говорил?
Максим поднял на Диму взгляд, хотел что-то сказать, но Антонов накрыл его губы своими. Не мог же Максим его оттолкнуть у всех на виду?
Почему в тот момент он решил, что целовать Диму на виду у всех - лучшая идея?
Примечание к части
[1] Федерико Гарсиа Лорка - испанский поэт. Родился и трагически погиб в Андалусии. Был другом Сальвадора Дали, в фильме 'Андалузский пес' которого содержатся отсылки к его стихотворениям.
>
О зависти, свободе и любви
Когда на следующий день они вошли в столовую, их встретили улюлюканьем.
В принципе ничего особо удивительного в этом не было, особенно после инцидента с Ивановым, так что они просто взяли еду и заняли свой обычный стол.
Женя достал телефон и через несколько секунд тихо выругался.
- Что такое? - встрепенулся Гена.
- Да нет, ничего особенного, - Женя хотел убрать телефон, но Василевский его выхватил, и реакция на увиденная была громче:
- Твою мать!
- Да что там? - не выдержал Максим.
- Это я у тебя должен спрашивать!
- Мне просто только что видео прислали, - забормотал Женя, а Гена уже развернул телефон к друзьям. На экране, очевидно, проигрывалось та самая запись. Она была не слишком хорошего качества, но различить в двух целующихся парнях Диму и Максима можно было без труда.
- Упс, - послышался голос Вали, которая как раз проходила мимо них. - Вы так мило вместе смотритесь.
- Это из вчерашнего клуба? Скажите, что это не вы, а просто похожие парни! - воскликнул Гена.
- Это я виноват, - сразу же сказал Дима. - Это я к нему полез, он не хотел. Максим, прости, пожалуйста, я...
- Перестань, - оборвал его Максим. - Так говоришь, как будто случилось что-то ужасное. Это вообще никого не касается, и нам не надо ни перед кем оправдываться...
- Вы что, совсем с ума сошли? Когда вы вчера только успели, господи! Я так и знал, что этим кончится.
- Гена, я, кажется, только что сказал, что это никого не...
- Вообще-то касается. Дима несовершеннолетний и ответственность за него несут родители.
- Мне больше интересно, кто это снял и слил, - пробормотал Женя.
- Угадай с трех раз! - вспылили Максим. - Кто из тех, кто нас терпеть не может, был вчера в этом клубе!
- Что ты имеешь в виду?
- Краснову я имею в виду, которую ты все время защищаешь, несмотря на то, что она последняя сука!
- Ты говоришь о моей сестре! - напомнил Женя, больше приличия ради.
- Которая ради хохмы может разрушить мою жизнь, - заметил Дима. - Если отец узнает, он меня убьет.
- Так, может, нечего было делать черт знает что у всех на виду! - воскликнул Гена. - Твои родители ничего плохого тебе не желают.
- Родители бывают разные, Гена, ты не знаешь моих.
- В любом случае нечего валить все на Валю, никто не заставлял тебя себя выставлять педиком.
Димины глаза сузились.
- А мне кажется, что лучше быть педиком, чем задротом.
Гена вскочил и двинулся к Антонову с явным намерением ударить.
- Даже не думай, - пробормотал Максим.
- Если тебе так противно... вообще если кому-то из вас противно мое общество, можете его не терпеть. Тем более, если будете со мной общаться, над вами тоже поглумятся одноклассники, - сказал Дима.
- Действительно, - буркнул Гена, хватая свою сумку и отсаживаясь за соседний стол.
- Поздравляю! - закричал Ершов из другого угла столовой. - На СПИД только проверяться регулярно не забывайте!
- О чем это он? - спросила только что подошедшая Соня, подсаживаясь к ним. - Как вчера прошло?
Максим молча уставился на нее.
У девушки завибрировал телефон, очевидно, 'доброжелатели' подсуетились прислать сообщение. Она открыла его, посмотрела на экран, ее лицо вытянулось.
- Вижу, хорошо повеселились.
- Это я виноват, - начал было Антонов, но Максим на него так посмотрел, что он мгновенно заткнулся.
- И как это понимать? - спросила Соня. - Там что, сама атмосфера располагает?
- Это просто недоразумение, зачем из мухи слона делать? - спросил Максим хриплым голосом.
- Теперь это так называется, да, Максим?
- Нет, это называется 'не твое дело'.
- Ясно. Ладно, - Соня убрала телефон, встала и вышла из столовой.
- Иди за ней, чего сидишь, - прошептал Дима Максиму.
Тот только покачал головой.
- Ну че, Гандонов, хорошо твой парень целуется? Понравилось с пирсингом в языке? - крикнул Соколов.
Дима густо покраснел, но уже в следующую секунду ответил громко:
- Даже не представляешь, насколько!
Байкалов улыбнулся и подмигнул другу.
- Сережки оттуда надо вытаскивать, кстати, - сказал он, радуясь возможности сменить тему.
- Почему?
- Они эмаль зубную карябают. Так что, Дим, ты уж извини...
- Ты мне до конца жизни теперь это будешь припоминать?
- Все-все, больше не буду.
***
Женя пытался сохранить дружбу со всеми тремя, что давалось ему нелегко.
Сейчас, когда Максим и Дима, возвращаясь в класс после перемены, проходили по коридору мимо них с Геной, он подбежал к ним.
- Ну, вы как?
- Смотри, - сказал Дима с наигранной гордостью, демонстрируя фотографию на своем телефоне, на которой была запечатлена стена школьного туалета с красноречивой надписью.
- 'Антонов из 11 А охуенно сосет', - прочитал Женя вслух. - Вот гадство! Помочь тебе ее стереть?
- Еще чего, это же фактически бесплатная реклама!
- Уж не сам ли ты эту надпись сделал? - усмехнулся Краснов.
Едва они вошли в класс, Максим понял, что оставлять там рюкзак на время перемены было очень непредусмотрительно.
Ершов сидел на учительском столе, окруженный одноклассниками, в его руках был блокнот в черной обложке и он читал громко и нарочито гнусаво:
Мне хочется в припадке вбиться в стены.
Не будет ни безвестности, ни сцены.
Мне твой оскал опять глаза рассёк.
Никто мне. Незнакомка. Моё всё.
- Дай сюда! - взревел Максим, шагая к нему. Но их троих обступили со всех сторон, не пуская дальше.
- Что тебе дать, Байкалов? Судя по твоим стишкам, тебе уже кто-то не дал. Не Львова ли из параллельного?
- Ты никак, Ершов, читать научился и теперь практикуешься? - поднял бровь Дима.
- Антонов, а тут, судя по всему, и для тебя кое-что найдется:
Беда в том, что ты лучше всех их.
И когда ты спокоен и тих,
И когда ты искришься, как молния.
И когда ты мне делаешь больно, я
Ничего не поставлю в вину:
Ты, я знаю, подвержен вину...
Одноклассники загоготали. Максим покраснел, жар хлынул к его лицу, он ненавидел это чувство.
Краснов было кинулся вперед, но его тоже держали крепко.
- Женя, пусть его приобщается к прекрасному, если сам в жизни ни на что не способен, - сказал ему Байкалов.
- А ты всем подряд стишки о любви посвящаешь? - спросил Ершов. - Ты так точно спидозником станешь, если еще не...
Договорить ему суждено не было. Дима, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось с него, вывернулся из ослабевшего захвата одноклассников, подлетел к Ершову, стащил того со стола и несколько раз приложил головой об пол. Из его носа хлынула кровь, Антонов занес сжатую в кулак руку для удара, но тут в класс зашла Елена Константиновна, за ее спиной маячил Гена.
Она оглянулась по сторонам.
- Это что такое?
Все замерли, Дима - с так и занесенной для удара рукой.
Максим воспользовался моментом и поднял с пола свою записную книжку, выпавшую из рук Ершова.
- Антонов, что происходит?
- Драка, - пояснил Дима, вставая.
- Что случилось?
Все молчали. Ершов с компанией, очевидно, прекрасно понимали, что крайними все равно станут не они, и не хотели, чтобы всплыло, что они рылись в портфеле Максима.
- Антонов, к директору, Ершов - в медпункт! - скомандовала Елена Константиновна.
Максим с Женей попытались было вступиться, и были отправлены следом.
Песочили их, впрочем, по отдельности. Когда настала очередь Максима, и остальные ждали его в коридоре, Краснов повернулся к другу и сказал:
- Это, конечно, не мое дело, да и не мне тебя учить... Но, знаешь, иногда... Если чего-то очень хочется - не значит, что это хорошая идея.
- Если я сломал ему нос, оно того стоило.
- Я сейчас не о Ершове, я про Максима говорю.
Дима помолчал, а потом сказал, усмехнувшись:
- Помню, нас на уроке как-то спросили, что главное в жизни. Я, конечно, процитировал Леннона: любовь, мол, все, что нам нужно, но любовь в широком смысле, а не только романтическая. А Максим сказал, что важнее всего свобода. Вот и вся разница между мной и им. Причем умом я даже понимаю, что прав был он.
- Я это к тому завел, что терять дружбу из-за того, что тебе захотелось...
- Почему обязательно нужно что-то терять? Я не перестаю быть ему другом только потому, что...
Максим вышел из кабинета директора и Антонов резко замолчал.
Байкалов перевел взгляд с него на Женю и заулыбался.
- Ладно, сделаем вид, что то, как вы заткнулись при моем приближении, не выглядит подозрительно. Но все же надеюсь, что вы обсуждали, как умертвить Ершова, а не меня.
Женя с Димой рассмеялись, пожалуй, несколько нервно.
***
Через несколько дней Максима и Диму пригласили в кабинет психолога.
- Догадываетесь, почему вы здесь?
- Неужели кто-то настучал об увечьях крупного рогатого скота?
В иной ситуации Диму бы рассмешила шутка друга, но сейчас он был на взводе, потому что как раз догадывался о причинах, по которым они оказались в этом кабинете. И, как он ни храбрился, продолжал волноваться.
- Некоторым преподавателям прислали видео с вашим участием... Догадываетесь, о каком видео идет речь?
'Я эту кашу заварил, мне и расхлебывать', - подумал Дима и ответил первый:
- Да...
Но Максим не дал ему договорить:
- Слушайте, Вам не кажется, что реакция на ситуацию какая-то нездоровая, нет? То, чем мы занимаемся за пределами учебного заведения, - наше личное дело, а вот снимать это на видео, рассылать половине школы... За последнюю неделю у меня сперли форму на физкультуре и записную книжку из портфеля. В столовой в нас кидаются едой, а в туалет вообще зайти страшно, простите за подробности. Приходится посещать тот, что на этаже младшеклассников, но меня туда ваш завхоз пускать не хочет, потому что думает, что там накурено из-за меня, хотя я ему сорок раз сказал, что не курю. Вам не кажется, что беседовать стоило бы сейчас не с нами?
- Максим, такие юноши, как ты...
- Нет никаких 'таких как я'. Я такой один, чтоб Вы знали, - вспылил Максим.
- В вашем возрасте юноши часто испытывают подобное влечение...
- Почему Вы с теми, кто это видео рассылает, не беседуете? Они явно психически больные!
- Преподаватели хотели привлечь ваших родителей, но я убедила их сначала дать мне побеседовать с вами.
- Я просто был сильно пьян, - выпалил Дима, старательно избегая взгляда Максима. - А Максим растерялся, вот и все. Здесь не о чем говорить. Это выглядит со стороны не так, как было на самом деле.
- Точно?
- Да.
- Ты ей хорошо сказал. Но на самом деле все было не так, - произнес Максим, когда они вышли из кабинета.
Дима со смесью испуга и облегчения подумал, что вот сейчас Максим скажет что-то вроде: 'Меня, в отличие от психолога, ты не проведешь'.
Но он продолжил:
- На самом деле ответственность на мне. Ты был пьяный, а я - нет. Мне нужно было думать за нас обоих.
- Если мои родители узнают, мне конец, - сказал Дима, просто чтобы не молчать.
- Думаю, ты был достаточно убедителен, и она им ничего не скажет.
***
Но когда Дима пришел домой, он понял, что убедительность его не спасла.
- Объяснись, - встретил его отец на пороге. Наверняка весь вечер провел в попытках подобрать пароль к его компьютеру.
- О чем ты?
- Не строй из себя идиота!
- Ладно, хорошо. Что именно ты хочешь знать? - Дима с трудом мог выдержать отцовский взгляд.
- Хочу знать, как так получилось, что мой сын сношается с наркоманами одного с ним пола!
- Максим не наркоман. И мы не сношались.
- А похоже было, что собираетесь.
- Ты так говоришь, как будто меня снял в клубе какой-то левый мужик.
- Еще этого не хватало!
- А я просто поцеловал друга, которого знаю всю свою жизнь.
- Так это у вас любовь такая, стало быть?
Дима не отвечал.
- Я эту дурь у тебя из головы выбью, понятно тебе? Байкалова своего больше не увидишь и его родителям я скажу....
- У него не родители, а одна мать. И не надо ей ничего говорить, Максим тут вообще не при чем, это я к нему сам полез...
- Ну, больше не полезешь.
Дима развернулся к двери, потому что почувствовал, что вот-вот разрыдается, и не хотел находиться в этой квартире.
- Куда собрался?!
- Чем это хуже того, что у вас с матерью?
- Что ты сказал?!
- Вы с матерью вместе живете потому, что у вас дети и общее имущество, а я...
Удар пришелся в висок, у Димы в глазах потемнело.
Запах железа
Максим пытался дозвониться до Димы все утро. На перемене он выловил в коридоре его сестру.
- Таня, привет! Ты не знаешь, что с Димой? На уроки не пришел, трубку не берет.
Кучка таниных одноклассников смотрела в их сторону, некоторые хихикали и перешептывались. Максим с грустью подумал, что после слива видео Тане, наверное, совсем житья не дают.
Девочка подняла на него покрасневшие глаза.
- Они с отцом вчера... поругались. Отец его ударил... много раз. Его сегодня не пустили никуда, телефон и ключи забрали.
У Максима похолодело в груди, как будто его голого окунули в прорубь.
- Но сейчас ваши родители на работе?
- Да.
- Таня, дай мне, пожалуйста, ключи. Я схожу к нему. Это очень важно.
В квартире, разувшись, Максим, сразу побежал в димину комнату, но его там не было.
Байкалов нашел его в ванне, полной воды, которая порозовела от крови. Красивый цвет, он будет еще долго ему сниться. Пахло железом. Максим перегнулся через бортик, и выволок Диму на пол.
Достал телефон и сам удивился спокойствию своего голоса, которым продиктовал скорой причину вызова и адрес.
Пока Максим ждал ее приезда, он крепко зажимал димины раны на запястьях и, как ни старался, не мог отвести взгляда от бледного лица, покрытого свежими синяками.
На выходе из больницы, в которой ему не разрешили остаться, он столкнулся с Антоновыми.
Через несколько месяцев они проникнутся благодарностью к другу сына, спасшему ему жизнь, но тогда они еще плохо понимали, что произошло, винили его. Однако, к счастью, в тот раз просто прошли мимо, им было не до скандалов.
Очевидно, они рассказали о случившемся Елене Константиновне, классной руководительнице, та - своей дочери, учившейся с ними в одном классе и состоявшей в свите Ершова. Через нее об этом была осведомлена вся школа уже на следующий день.
На перемене непривычно серьезный Женя с маячившей за плечом сестрой подошли с Максиму, от которого с самого утра старалась не отходить Таня.
- Я слышал, что случилось. Как он?
Таня молчала, уставившись в термос, из которого вторые сутки не переставая пила ромашковый чай.
- Откачали, - сухо ответил Байкалов.
- Так и знала, что этим кончится... - заговорила была Валя.
- Даже не начинай!
- Нет, ну а что? Байкалов, это я еще и виновата? У вас с ним всегда были ненормальные отношения!
- Да, конечно, не то что у тебя с теми двадцатью пятью парнями, под которых ты легла за последний год! - прошипел Максим.
- Ты так со своей сучкой будешь разговаривать, если она еще выйдет живой из больницы! - взвилась Краснова.
Максиму ужасно хотелось ее ударить, хоть он и знал, что Дима этого не одобрит. Но Таня спасла ситуацию. Она, даже не изменившись в лице, выплеснула на Валю содержимое своего термоса и под истошный визг последней удалилась в сторону своего класса. Краснова кинулась к ней, но Женя ее удержал.
- Хорошо, что ты вовремя успел, - начал было он, когда его сестра, причитая, убежала приводить себя в порядок, но Максим оборвал его:
- Ничего хорошего не произошло, Женя! Диму чуть не убил его собственный отец, а он потом решил завершить это дело! Ничего хорошего нет! Может быть, тебе наконец стоит перестать на минутку лыбиться и признать, что все пошло по пизде?
- Для того, чтобы это признать, много мужества не надо, - сказал Женя, уязвленный. - Это просто. Дима жив, я сделаю все, что будет нужно, чтобы ему стало легче. Но голову пеплом посыпать не буду. Максим, Дима жив.
Дима был жив, но, когда через несколько недель Максим его увидел снова, напоминал бледную тень самого себя.
Байкалов шагнул к нему и обнял, боясь сломать.
- Я рад, что ты жив, - только и мог сказать он.
- Прости, что так напугал тебя. И прости, что тебе пришлось это увидеть.
- Тебе было так плохо, что ты решил это сделать. Думаю, говорить сейчас об испуге было бы эгоистично с моей стороны.
- Тогда спасибо, что вызвал 'Скорую'.
- Мне не разрешали тебя навещать. Нужно быть родственником, чтобы пустили в палату. Не объяснишь им ничего...
- Я много думал в больнице, - продолжил Дима. - И Максим... я никогда больше не хочу выходить на сцену, я просто не могу, правда... Прости.
Байкалов моргнул несколько раз, как будто пытаясь понять, почему друг вообще извиняется. Максим впервые с удивлением обнаружил себя в числе тех, кого Дима так боялся разочаровать и ради кого делал неприятные ему самому вещи.
- Конечно, как ты захочешь, - ответил он.
***
Произошедшее с Димой раззадорило школьных хулиганов еще больше, если такое вообще было возможно.
Казалось, пока Дима был рядом, они боялись его, а может, их с Максимом вместе, того, чем они становились, когда были рядом друг с другом.
А сейчас, когда Дима уже выписался из больницы, но еще не вернулся в школу, Максиму приходилось непросто.
- Байкалов, я тебе говорил волосы на мои уроки убирать! - рявкнул физрук. - Спасибо, хоть глаза сегодня не накрасил.
- Вообще-то я красил, специально для Вас. Но на перемене в туалете мальчики мне доходчиво объяснили, что предпочитают натуральный макияж на мужчинах, засунув мою голову в умывальник, - сказал Максим и с вызовом взглянул на одноклассников и ребят из параллельного, испытывая отвращение к самому себе за то, что ему важно произвести на них пусть плохое, но впечатление. У Сони было такое лицо, как будто ее сейчас стошнит.
Поведение Максима ее иногда просто раздражало, особенно сейчас, когда он специально, чтобы всех взбесить, говорил нарочито манерным тоном, не сочетавшимся с его низким голосом. А каким он мог быть приятным, когда переставал делать все напоказ! Ей особенно нравилось, как он широко улыбался, если его кто-то смешил (обычно Женя), и смущенно прятал глаза, как будто ему было неловко за свое хорошее настроение. Но тут она вспомнила, как Максим улыбался, узнав про госпитализацию Иванова, и ей снова стало не по себе.
В результате она отвлекалась на эти мысли во время игры в волейбол и повредила руку. Пришлось отпроситься в медпункт.
Максим выбежал за ней. Должно быть, просто обрадовался поводу уйти с ненавистной физкультуры.
- Давай посмотрю руку.
- Я к медсестре зайду.
- Она не разбирается ни черта.
- А ты, значит, разбираешься? - огрызнулась Соня, разворачиваясь к нему.
- У меня мать - медсестра.
- А у меня адвокат, дальше что? - зло спросила она и вдруг добавила: - С кем ты идешь на выпускной?
- Я на не него не иду.
- Почему?
- Что мне там делать?
- А куда собираешься поступать?
- Зачем мне куда-то поступать?
- Чтобы кем-то стать?
- Толстяком с работой и домом, которые он ненавидит? Спасибо, нет.
- Господи, да причем тут это?! Зачем ты себя так ведешь все время? Почему ты не можешь просто быть нормальным?
- Потому что я такой, как есть. Был бы другим, может, не мог бы писать стихи.
- Думаешь, твои стихи настолько хороши, что стоят этого? Знаешь, ты сам виноват, что все к тебе так относятся...
- Что, прости? Ты сейчас оправдываешь людей, которые могут толпой накинуться на одного человека?
- Да тебе же это нравится! Ты сам вечно себя противопоставляешь... Ты же прекрасно знаешь, что, если придешь в школу накрашенный, как енот, и с этими своими железками в брови и губе, это их взбесит! Ты специально это все...
- Их все бесит! Им не нужен повод! Я могу делать все, что я, блядь, хочу, и это не дает им права меня трогать! И я не собираюсь под них подстраиваться. Вместо того, чтобы спрашивать, почему я так выгляжу и веду себя, лучше бы подумала, почему у них такая реакция на это!
Несколько секунд они просто молча смотрели друг на друга. Потом Соня задала вопрос, ее лицо было очень серьезным:
- Максим, все говорят, что это ты подложил орех Иванову. Это правда?
- А ты как думаешь? - спросил Максим чуть ли не с вызовом.
Он снова смотрел на нее исподлобья. Ей снова стало некомфортно от его взгляда.
Соня развернулась от него и пошла дальше по коридору. Он не стал догонять.
В поисках настоящего
Гене пришлось признаться себе, что он избегает встреч с Ирой после того обеда. Он пытался убедить себя, что злиться надо не на нее, а на Диму, и в результате запутался, пытаясь в подробностях вспомнить тот день и понять, кто кого больше провоцировал. И еще одна мысль не давала ему покоя: 'Я встречаюсь с поверхностной идиоткой'. На их курсе Ира, ученица параллельной группы, была одной из лучших, но что с того? Максим вот никогда академическими успехами не блистал. А генина девушка, без пяти минут дипломированный историк-культуролог, показала себя мыслящей стереотипами и недалекой, особенно в сравнении с его друзьями. И Гене было неприятно узнать в ней себя. Наверно, поэтому они двое так хорошо спелись с самого начала.
Так или иначе, вечно избегать друг друга было нельзя и после пар в пятницу они пошли в кафе. Некоторое время им удавалось поддерживать разговор на нейтральную тему, но Ира долго не выдержала:
- Странные у тебя друзья, конечно.
- Я предупреждал.
- Ну это уж чересчур! Дима просто чокнутый! Не понимаю, почему ты вообще общаешься с ним и с этим Максимом...
Гена даже немного разозлился, хотя и был с Ирой в целом согласен.
- Мы не очень много общаемся после окончания школы.
- Не могу тебя за это осудить.
- Нет, это они меня не слишком любят.
- И зря. Странно, что вы в школе-то дружили.
- Мы все любили музыку, я знал ноты и умел кое на чем играть. И еще, наверное, они думали, что я порядочный человек, и уважали меня за это. Я был рад, что они меня приняли в свою компанию, но никогда особо не вписывался...
- Что ж, видимо, для них порядочность больше не играет роли.
- Нет, просто они... вернее, Дима... Дима больше не считает порядочным меня.
- Почему?
'Расскажи ей, - подумал Гена. - Она тебя не сможет видеть после этого. И ты ее больше никогда не увидишь. Не женишься на ней, не придется торчать в дурацкой фирме на должности с непонятным названием, ездить раз в год в отпуск к морю и раз в неделю в Икею за новыми ненужными занавесками, просто потому, что так все делают. Сможешь заниматься чем-то настоящим, как Максим, как Женя...'
- Не знаю. Димина душа - потемки, - ответил Василевский.
Гене было не стать таким, как его друзья, но вовсе не из-за Иры.
***
В эту субботу Дима договорился встретиться с сестрой и сводить ее в магазин комиксов. Максим графические романы и фильмы по ним не любил, как он утверждал, из-за того, что вообще не визуал. Но Дима подозревал, что друг просто считает гик-культуру глупой и примитивной.
- Ты сегодня к матери? - спросил он за завтраком.
- Да, наверное. Ты плохо спал.
Это не было вопросом, но Антонов сказал:
- Да нет, а что?
- Я слышал, как ты выходил и тебя долго не было потом.
- Просто сон плохой приснился. Я пошел. Хорошего дня.
Дима как-то слишком поспешно встал из-за стола и вышел.
Максим подождал, пока за другом закроется дверь, и пошел в спальню. Ему не было стыдно за то, что он собирается сделать. Дима последние годы вообще не излучал счастье, но после жениной выставки стал совсем дерганым, чего стоил только тот обед с Геной и его девушкой.
А накануне вечером Байкалов застал его пересматривающим то злополучное видео из клуба. Антонов ничего ему не сказал, просто молча захлопнул крышку ноутбука. Максима пугало состояние друга и то, к чему оно может привести.
Байкалов открыл димину тумбочку, вытащил оттуда одежду, положил на кровать и стал перебирать. Среди носков обнаружились антидепрессанты, которые Дима раньше принимал, впрочем, просроченные. Максим взялся за футболки. Антонов всегда любил простые белые футболки с принтами. Сейчас в его тумбе соседствовали Queen, Мастер Йода, Кубрик, Мэрлин Мэнсон, Дэвид Боуи...
Когда Максим развернул футболку с изображением Зигги Стардаста [1], из нее что-что выпало. Байкалов вдруг вспомнил, что раньше Димы узнал о смерти его любимого певца - услышал по радио, и за завтраком не знал, как ему об этом сказать. Антонов тогда плакал...
А теперь Максим сжимал в ладони лезвия скальпеля, которые были завернуты в эту футболку, и едва не плакал сам.
Он не мог оставаться весь день дома и накручивать себя перед разговором, не мог и не хотел идти в таком состоянии к матери. Но его не отпускала одна мысль с того дня, как он снова побывал в жениной мастерской.
Максим достал уже из собственной тумбы записную книжку в черной обложке, нашел нужный номер и набрал его.
Через час с небольшим он стоял перед дверью, которую ему открыл очень красивый рыжеволосый мужчина.
- Максим?
- Да, здравствуйте.
- Проходите, дверь не закрывайте, я как раз выхожу, - предупредил он юношу, который хотел было задвинуть щеколду. - До вечера, Илья.
- Пока. И привет, Максим.
- Привет, - осторожно ответил тот и добавил, когда за мужчиной закрылась дверь: - Я не вовремя позвонил?
- Да нет, конечно, я же сам тебя позвал. Не мог упустить такой шанс.
Байкалову стало еще более неловко.
- Да, прости, что так долго на связь не выходил, - сказал он и прошел за Ильей на кухню.
- Сколько тебе теперь лет хоть?
- Двадцать два. А тебе? - спросил Максим, не забыв добавить в голос яда.
- То есть ты уже четыре года как совершеннолетний? Сколько же времени я потерял! - деланно ужаснулся Илья.
- Я вообще-то был совершеннолетним, когда мы познакомились.
- Да ты что?! Я просто тормоз! Будешь чай?
- Нет, спасибо.
- Читал мой последний роман?
- Ты же знаешь, что да.
- И как оно?
- Мне кажется, ты как-то добрее стал, что ли. Прям как Баркер, который постарел, влюбился и стал интересоваться 'искуплением, а не наказанием'. Семейное счастье вредит творчеству. И вообще любое счастье.
- Надеюсь, ты из-за этого перестал писать?
- Я не переставал.
- Я уже сто лет ничего не видел. И ты больше не приходишь читать в тот клуб, куда я тебя... порекомендовал.
Илья сел напротив Максима, баюкая чашку в ладонях.
- Все, чего я хочу... всегда хотел, - заговорил Байкалов, - это делать что-то правильное. И красивое. То, что считаю правильным и красивым я сам. Это может быть маленькое дело, не обязательно что-то великое и масштабное. Но вот эти тематические поэтические вечера я терпеть не могу, Илья. За время, что я в них участвовал, там прочли двенадцать - двенадцать! - стихотворений о блокаде. Еще больше - про воинскую славу. И даже был один вирш от имени неродившегося ребенка, мать которого хочет сделать аборт! Я сам всегда был против абортов, но мне очень жаль, что мамаша того рифмоплета его не сделала! То есть прервать беременность - это убийство, по их теории, а выпустить кишки другому солдату на войне - подвиг! Я такое писать не способен. Человек может легко подстраиваться, только если собственные установки и привязанности ничего для него не значит и ему легко в любой момент их отбросить. А ты сам не хотел, чтобы я подвергал себя цензуре, помнишь? Знаешь, что они мне там писали, когда я присылал свои тексты на согласование?
- Ну-ка?
- 'Вы либо очень молоды, либо не очень здоровы, избавьте нас от своих виршей в стиле 'Маленький мальчик нашел пулемет''... А другая рецензентка, видимо, не разобралась в моей половой принадлежности и написала, что мне надо 'мужика себе нормального найти и варить ему борщи, а стихосложение бросить раз и навсегда'. Ну чего ты смеешься?
- Извини. Так что ты им ответил?
- Первому - что я и молод, и нездоров. Второй - что она психиатр покруче Фрейда, раз может дистанционно диагностировать гомосексуальные наклонности и недотрах. Да что ты ржешь-то?
Илья действительно хохотал, снова жутко напоминая своей улыбкой акулу. Максим не выдержал и тоже рассмеялся.
- Максим, ты, конечно, прав, - наконец сказал мужчина, успокоившись. - Найти что-то правильное, настоящее, красивое - называй как угодно - тяжело, но и сами твои поиски - дело достойное. В принципе из них вся жизнь и состоит. Так что не надо передо мной оправдываться. Почему сегодня решил позвонить?
- Женя про тебя недавно говорил.
- И?
- И мне кажется, Дима попытается себя убить.
- Он меня ненавидит.
- Он не...
- Ненавидит, не спорь. Ты из-за этого со мной видеться не хотел. Максим, ты не в ответе за него.
- Ошибаешься.
- Почему? Из-за столетней давности случая в клубе? Ты никому ничего не должен.
- Никому ничего не должен был Робинзон Крузо до появления Пятницы. А как только вступаешь в отношения - дружеские, деловые, - неважно - берешь на себя обязательства.
- Просто поговори с ним. У вас же доверительные отношения. Но ты понимаешь, что не сможешь помочь ему, если он сам не захочет?
***
Дима должен был забрать сестру после уроков, по субботам у Тани их было всего 4.
Но она написала ему сообщение: 'Можешь зайти в школу? Я у гардероба'.
Таня обняла брата при встрече и сказала:
- Зайди к директрисе пожалуйста, а то она родителей вызовет.
- А что случилось?
- Драка.
Антонов взглянул на сестру, но она была в порядке, даже длинные светлые волосы не растрепались.
В кабинете директрисы сидела сама царственная особа и мальчик, на вид танин ровесник, у него под носом была запекшаяся кровь, а из ноздрей торчала вата.
- Здравствуйте, садитесь. Вы танин брат?
Эта директриса руководила школой всего два года и не могла его помнить.
- Да.
- Ваша сестра сегодня подралась с этим мальчиком.
- Из-за чего? - спросил Дима, глядя на Таню.
- Он сказал, что я фригидная сука.
- Не выражайся, пожалуйста, ты девочка и тебе не идет, - сказала директриса.
- Во-первых, я попрошу на мою сестру гендерные стереотипы не проецировать. Во-вторых, она только повторила то, что сказал ей этот... мальчик.
- По ее словам. Он и их одноклассники утверждают, что он ничего такого не говорил.
- Одноклассники, которых Вы спрашивали, - его друзья, а не моей сестры, да?
- Конечно, у меня там нет друзей, - сказала Таня негромко.
- Так или иначе, - продолжила директриса, - это были только слова, а Таня первая начала драку. Она чуть не сломала мальчику нос.
- И?
- И Вы ничего не хотите сказать своей сестре?
Дима развернулся к Тане и произнес:
- Умница!
***
Дима вернулся в школу вскоре после выписки. Максим встретил его у дома, и дальше они пошли вместе.
Женя, увидев их бросился обниматься. Гена маячил где-то за спиной Краснова. Потом наконец подошел и сказал после нескольких секунд неловкого молчания:
- Дима, рад тебя видеть. Прости, что я отсел тогда и обозвал тебя.
- Ерунда, - пожал плечами Дима.
Но не сказать, что кто-то, кроме них, встретил Антонова с распростертыми объятиями.
На входе в кабинет, где у них должен был пройти первый урок, Елена Константиновна остановила его.
- Дима, ты почему в таком виде?
- О чем Вы?
Учительница кивнула на его запястья, обмотанные бинтами.
- Вам действительно требуются пояснения? Я перерезал себе вены, пытаясь покончить с собой. Попытка не увенчалась успехом и...
- Это я знаю. Но ты не мог бы ходить с длинным рукавом?
- Жарко же, тут топят, как в аду! Все как в аду, и температура соответствующая. Я не горжусь тем, что сделал, это было глупо. Но и стыдиться этого и прятать тоже не собираюсь.
- Ты смущаешь одноклассников своим видом.
- А, точно, извините! - воскликнул Дима и стал разматывать бинты.
- Прекрати, что ты делаешь?! - взвизгнула Елена Константиновна, вскакивая с места.
Но Дима уже бросил бинты на пол, развернулся и вылетел из класса.
Максим кинулся за ним, но догнал только на улице.
- Дай посмотрю, не надо так делать, перебинтуем сейчас...
- Они уродливые.
- Что?
- Шрамы уродливые остались. Я даже еще не привык, а со стороны, наверное, вообще мерзко выглядит, - сказал Дима, протягивая Максиму руки ладонями вверх. Байкалов увидел два глубоких длинных рубца которые казались чужеродными на тонких руках с крупными кистями и россыпью родинок.
Максим взял димины руки и провел большими пальцами по этим шрамам.
- Ничего мерзкого, - сказал он.
Примечание к части
[1] Зигги Стардаст - альтер-эго Дэвида Боуи, персонаж его концептуального глэм-рок-альбома The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders From Mars.
>
(Не) страшно
Время, которое он проводил с сестрой, всегда давало Диме заряд хорошего настроения, которого хватало потом еще на пару дней. Но, кажется, в этот раз все будет по-другому: вернувшись домой, он обнаружил хмурого Максима, дожидавшегося его на кухне.
Дима зашел домой радостным, улыбающимся, - таким, каким Байкалов его давно не видел. Ему так жаль было, что то, что он собирается сказать, сотрет улыбку с лица друга
'Не говори ему, не сегодня, не надо сейчас устраивать скандал', - подумал было он, но тут же одернул себя: он не может больше ждать 'подходящего момента', потому что никаких подходящих моментов не бывает. С каких пор прятать голову в песок стало его стратегией?
Он положил на стол перед собой лезвия.
Димино лицо окаменело, уголки губ опустились вниз. Ему даже не пришло в голову сказать что-то вроде 'Ты копался в моих вещах?!' и разыграть оскорбленную невинность. Он не злился на Максима, только на себя. Скрывать что-то от Байкалова глупо. Всегда было глупо. Все равно все в результате вылезало наружу. А сейчас это еще и как-то даже подло и трусливо с его стороны.
- Зачем они тебе?
- Прости, конечно, тебя не касается, - отрезал Дима, развернулся и пошел в ванную.
Ерудна, разумеется. По всем параметрам ерунда: начиная от того, что это Максим платит за квартиру и имеет право знать, что в ней творится, и заканчивая тем, что у друга всегда было... право на него? Трудно объяснить, но ведь даже его портрет Женя предложил именно Максиму.
Максим вскочил и последовал за ним.
- Не касается?! Я не могу больше делать вид, что меня это не касается! Как будто я не замечаю, что с тобой творится.
- Я хочу побыть один! - прошипел Дима, уперевшись руками в раковину и глядя в зеркало на Максима.
'Ты мне как будто под кожу залез сто лет назад. Я себя ни мужчиной, ни человеком самодостаточным не чувствую!' - подумал он зло, рассматривая бледное лицо с темными провалами глазных впадин. Он так хорошо его знал, мог закрыть глаза и воспроизвести по памяти с мельчайшими подробностями, вроде просвечивающих через прозрачную кожу сосудов и маленьких следов, оставшихся от пирсинга.
Вдруг Дима заметил, что у друга из кармана брюк торчит свернутая книжка в мягкой обложке. Узнал он ее мгновенно, сам рыскал по Интернет-магазинам, думая сделать Максиму подарок, но так и не собрался.
Какая-то иррациональная злоба захлестнула его:
- Ты что, был у Ильи?! Его новый шедевр?!
Максим обругал себя мысленно: 'Нашел время навестить старого друга, конечно', но вслух сказал:
- Давай только ты не будешь менять тему!
- Ты понимаешь, что он от тебя хочет с тех пор, как тебе было восемнадцать?!
- Если бы ты видел Руслана, которого я там застал, ты бы так не думал.
- Я знаю таких мужчин, Максим, и знаю, о чем говорю.
- Откуда? Мужик с огромной майкой? Или по себе судишь?! - вырвалось у Байкалова, о чем он сразу пожалел и затараторил:
- Прости меня. Пожалуйста, прости, что я несу!
У Димы был такой вид, как будто ему дали пощечину.
- Свали на хуй! Я сказал тебе, что хочу побыть один! - взревел он.
- Ты все время был один, и это кончилось тем, что ты опять хочешь убить себя!
Дима обернулся, его лицо было очень серьезным.
- Лезвия не для этого, - сказал он неожиданно спокойно.
- А для чего?
Антонов расстегнул брюки, позволил им упасть на пол и вышагнул из них.
Максим уставился на его ноги, выше колен испещренные тонкими шрамами.
Дима смотрел на него с вызовом.
- Ты себя... Ты резал себя? - наконец заговорил Байкалов. Ситуация была какой-то абсурдной. Ему хотелось столько всего спросить, но он задал самый дурацкий из вопросов: - Почему ноги?
- Потому что я не такой дурак, на руках ты бы все равно заметил.
Максим с окаменевшим лицом резко двинулся к нему.
Дима отшатнулся и закрыл голову руками.
Ничего не произошло, и через несколько секунд он опустил руки.
Максим смотрел на него с нечитаемым выражением лица.
- Ты что, испугался, что я ударю тебя? Ты думал, я тебя ударю?
- Я не знаю... я не знаю. Максим, мне просто страшно. Мне все время последнее время страшно. Или даже не последнее... Я не понимаю, как вообще так получилось, как я себя загнал в такую ситуацию... С семьей и с этим ВУЗом. - Дима говорил все быстрее и быстрее, пока не поднял взгляд на Максима. И добавил уже медленнее: - Иногда я жалею, что ты нашел меня тогда и вызвал скорую. Но на самом деле я не хочу умирать. Я же говорил тебе, что мне хорошо здесь, в этой квартире.
Максим сделал к нему еще шаг и обхватил его руками, укладывая голову себе на плечо.
***
- Помогите ему кто-нибудь! - вопила девушка Иванова, которую, кажется, звали Викой. Ее глаза выхватили Максима из толпы. - Байкалов, помоги ему! Ты умеешь же, сделай что-нибудь!
Максим посмотрел на корчащегося на полу Стаса, потом поднял взгляд на Вику и сказал спокойно:
- Я не буду ничего делать.
- Что ты несешь! Помоги ему, он умрет сейчас!
Максим поднял свой стул, сел на него, повернувшись спиной к Иванову, и взял книгу.
- Максим, помоги ему, - прошептал Женя. - Ты же умеешь, Максим...
- Я сказал: нет.
Дима знал, что, если он попросит, Максим это сделает. Сделает, и никогда этого ему не простит. Дима молчал.
***
Максим сидел на полу в ванной, баюкая Димину голову на коленях, как много лет назад, когда вокруг все было таким красивым от крови.
- Надо было тогда сказать тебе и родителям, - прошептал Дима, - не дожидаться, пока вы сами узнаете...
- Мы так и не говорили об этом после. Надо было поговорить. Ты не виноват. Чертова психолог влезла не в свое дело.
Дима прикрыл глаза.
- Максим, - его голос дрожал, он судорожно вздохнул и продолжил: - Она обещала никому не говорить и не сказала. Моим родителям рассказал Гена.
- Откуда ты знаешь? - вздрогнул Максим.
Дима поднялся и сел напротив. Он плакал.
- Знаю. Отец мне сказал.
Максим поднял ладонь и дотронулся до своего лица, как будто боялся исчезнуть и хотел удостовериться в собственной материальности.
- А Гена знает, что ты...
- Думаю, да, хотя я ему не говорил.
- Почему ты не сказал мне?
- Я не был уверен, что ты не знаешь.
- Думаешь, я мог это знать и продолжать с ним общаться?
- Тем более. Вы с Геной всегда так хорошо... Ты и без того от многого ради меня отказался...
Максим вглядывался в лицо мальчика, который поддерживал его во всех перепалках с учителями; пригласил двоих фриков, бывших посмешищем одноклассников, за их стол; из рук вон плохо и так старательно учился играть на гитаре, боясь его разочаровать; а несколько лет спустя танцевал с ним в полумраке клуба.
Сине-зеленые глаза светились в темноте...
- Ну а ты из-за меня не можешь завести собаку, - вдруг сказал Максим.
Дима поднял на него взгляд, чтобы убедиться, что не ослышался. Они несмело улыбнулись друг другу.
Максим вспомнил, как в ту ночь, когда они проводили Соню домой и потом вместе пошли к нему, он посмотрел на Диму и спросил:
- После того, что случилось с Ивановым... ты боишься меня?
- Нет.
- Я его не травил.
Тогда Дима наконец тоже поднял на него взгляд. Его глаза цвета морской волны точно так же блестели в полумраке, а по выражению боли на лице было видно, как тяжело ему даются слова:
- Я знаю. Я знаю тебя. И знаю, почему ты ему не помог. Может быть, у меня бы смелости не хватило при всех так поступить... Но я тебя понимаю. И не боюсь.