Не могу точно сказать, когда я начал вести этот дневник. Кажется в тот день, когда услышал, как играет на скрипке в городском саду семилетняя девочка. Помню, я подумал тогда: эта девочка будет мне нужна.
Звук струны привлек меня, я как бы очнулся от состояния, когда не знаешь себя, ничего не ощущаешь и ни о чем не думаешь. Просто где-то находишься, а где, для тебя не имеет никакого значения.
Звук показался мне приятным, да, именно приятным, хотя у меня не было тогда ни одной частички тела, которая могла бы слышать звук, но я его слышал, не имея ушей, я обратил на него внимание и сказал сам себе: вот та девочка, которая должна быть моей мамой.
Почему? Она умеет разбудить звуком человеческие чувства в спящем пространстве невидимого мира. Хотя, конечно, скрипка у неё была дешевенькая, как я понял позже, купленная в обычном магазине заштатного провинциального городка. Не в скрипке суть: струна звучала неожиданно душевно, звук музыки создал созвездие человеческой души. Новой, моей, сразу ставшей мне близкой и родной.
В тот миг я и родился, то есть, начал собирать из небытия всё необходимое для жизни: моё тело, мои ручки и ножки, мою голову и то, что в ней положено иметь, чтобы существовать в мире видимом, осязаемом и быть наделенным способностью общаться пусть примитивным, неудобным и даже смешным способом через буквы, произнесенные губами вслух.
Я тогда завис над городским садом, но не как воздушный шар, а как состояние напряжения и внимания. Слушал игру маленькой девочки, разглядывал ее короткое светлое платьице, два розовых банта в косичках, ботиночки из темной кожи и белые чулочки до колен. А на коленках заметил ссадины и понял, что они появились после игр с мальчишками во дворе её деревянного домика неподалеку от городского сада.
Не могу сказать, что я сразу узнал о ней очень много: где живет, кто её родители. Нет, я этого не знал, и почему-то это меня не интересовало. Я просто почувствовал душевную близость именно с этой девочкой, а о причинах появления ссадин размышлял позже, когда осознал - вот та девочка, которая вырастет и станет женщиной, она родит ребенка, и этим ребенком буду я. Благодаря ей я некоторое время буду жить среди людей и сам стану ненадолго человеком.
Разумеется, за девочкой этой я стал приглядывать, но любопытно мне было не то, как она учится, как живет, что делает. Это всегда на виду: глянул и понятно, уроками занимается, усидчивая, терпеливая, с дисциплиной у неё в школе никаких проблем. Не суматошная и не глупая. Со здоровьем порядок: бегает на уроках физкультуры положенные круги, в секцию легкой атлетики записалась, потом коньки ей бабушка купила с длинными лезвиями, в конькобежный спорт её определили. Я смеялся: какой в этом городишке может быть конькобежный спорт, там лед только зимой на речке, что через городок протекает. Но был каток в саду, где она летом на скрипке играла, а при катке на пару месяцев секцию открыли конькобежную.
Сад городской она любила: здесь первый раз на сцену вышла, ей хлопали, её хвалили. Это так приятно для маленькой девочки, когда она всем нравится. Да и не для маленькой - тоже. А каток - это же, как сцена, но при этом даже играть на скрипке не нужно, и так все вокруг на юную симпатичную спортсменку смотрят. И музыка звучит - по вечерам из динамика железного на деревянном столбе, когда кругом уже темно, а лед и снег блестят в лучах прожектора. И блики света отражаются от клинков стальных лезвий вдоль крошечных ботинок на её ногах.
Но повторяю, не эти мелкие детали детской жизни мне были интересны. Я смотрел на девочку и думал: она еще совсем ребенок, она не знает, что это такое - женское начало жизни. Ей невдомек пока, в чем смысл творения миров одушевленных и то участие, которое ей предстоит принять в процессе перехода от потустороннего к земному.
Скрипичных струн звучание решило всё. Это в моем случае, а у других, наверное, какие-то иные обстоятельства выхватывают души будущих "пришельцев" из небытия, пробуждая интерес скитающихся сердечных чувств и любопытство, желание родиться и сделать новый круг в комплекте атомов живого организма.
Иногда я переживал за свою избранницу. Именно переживал, сочувствовал, пытался даже от чего-то предостеречь. Повезли как-то спортсменов из пионерлагеря в город на соревнования по бегу, посадили в открытой машине на скамейки, что крепились за борта коваными железными крючками. Вижу, у одной скамейки крюк накинут на борт ненадежно: уперся в ребро верхней доски и мог соскользнуть с него внутрь кузова. Водитель не заметил, а дети на такие вещи внимания не обращают. Я увидел, что моя девочка села именно на эту скамейку, забеспокоился. Пересядь, поменяйся с кем-нибудь местами, - советовал я беззвучно. Но в какой-то момент отвлекся на мысль, что хочу спасти "свою", а других, получается, не жалею, другие пусть падают, и тут грузовичок тряхнуло, крюк с борта соскользнул, скамейка провалилась вниз, а девочка моя сидела, поджав ноги. И пальцы ног сломались.
Единственной не повезло из тех, кто сидел рядом на этой же скамье. Дети хохочут - приключение в пути, а моя - боль исказила её личико. Не кричала, не стонала, но я понимал, как ей мучительно плохо. Потом она потеряла сознание. Это когда душа покидает травмированное искалеченное тело, чтобы не мешать природе оценить нанесенный телесный ущерб и решить, стоит ли возвращаться туда, где затухает жизнь.
Сломанные пальцы на ногах и поврежденные кости стоп - не причина для прощания с телом. Душа вернулась, девочка застонала, падая на дно кузова между скамьями. Дети закричали, старший вожатый, что сидел у заднего борта, кинулся к кабине и застучал по железной гулкой крыше. Грузовичок поехал не на соревнования, а в больницу.
Вот так спорт ушел из её жизни. Я виноват, я знаю.
С того случая и в музыке струн произошли большие перемены. Она не брала в руки скрипку, не прикасалась к смычку. Уже и гипс с ног сняли, и ходить может в школу, а скрипка лежит в футляре, хоть бабушка и протирает кожу на его боках мягкой тряпочкой и кладет объемистый предмет каждый раз на видном месте - или у окна во двор, или на столе перед окном на улицу.
Девочка не потеряла интерес к музыке, но из-за того, что ходила она с трудом, осторожно перенося вес с одной ноги на другую, один из мальчишек громко и при всей уличной команде местных сорванцов назвал её косолапой. А тогда она еще не могла стоять на ногах твердо с выпрямленной спиной, и показалось ей, что стала она уродливой. Желание стоять на сцене сменилось стеснительностью и стыдом за свои поломанные ноги.
Одно слово, произнесенное мальчишкой, и вот такие перемены у девочки в душе.
Тут я забеспокоился: без музыки мне никак нельзя - скучно и вообще, что на земле делать, если там нет музыки? Мне мама с музыкой нужна!
Давай чего-то придумывать: я бы, например, вместо скрипки мог слушать не без удовольствия звук флейты. Он не такой проникновенный и чистый, как звук струны скрипичной, но тембр тоже иногда очень волнующий, душевный. И в магазине цена оркестровой флейты вполне доступна, что для "моих" при выборе инструмента имело не самое последнее значение.
А "мои" пошли своим путем. Они, наоборот, решили увлечь девочку инструментом дорогим, большим и с блеском на поверхности. Таким инструментом, какого ни у кого среди всех жителей улицы не было. И на соседней улице ни у кого. И ни у кого в классе. Может, и во всей школе ни у кого из трех сотен учеников.
"Хочешь, мы купим тебе пианино?", - спросила бабушка. И у девочки загорелись глаза.
Признаюсь, я, как и бабушка, увидел свет детских глаз и обрадовался. Мне, честно говоря, звук пианино редко нравится. Мало кто умеет извлекать из струн ударного механизма тонкий протяжный, берущий прямо за сердце звук теми колотушками, что находятся под крышкой пианино. Колотят - все, играют - единицы. Да и не настроены все пианино в городках провинциальных. Все до одного звучат жутко, нарушая гармонию покоя. И поют под пианино точно так же, как по нему колотят - нестройно, неестественно, гремя, стуча и прыгая от ноты к ноте.
Когда играет скрипка, петь не надо. Под флейту тоже не поют. Звук музыки души звучит не там, где горло. Когда душа поет, в усилиях телесных мышц нет никакой нужды. Меня на свете не было, а этот звук я слышал. Да и не я один. Мы все тут в ожидании, когда нас позовет на землю этот звук прекрасный.
Что "мои" сделали? Взяли ссуду в кассе взаимопомощи, оформили кредит на год и продали своего поросенка. Зима уже наступила, боровок, что рос в утепленном сарайчике во дворе дома, уж превратился в борова и еле двигался, набрав "лишнего веса" на килограммов сто. Колоть, то есть убивать, его в семье было некому - мужчина, отец девочки, скоропостижно умер двумя годами раньше.
Он был прекрасный мастер по мебели из дерева, но попивал, как говорят в народе. Хороший человек, таких к нам прибывает много. С его душой я был знаком, специально встретились, когда я понял, что хочу родиться. Он сильно переживал, что дочь будет расти одна после его кончины по болезни. Рак - так называют на земле эту болезнь, хотя мы тут знаем, что болезней нет. Есть решение о возврате.
Случается и довольно часто, душа не уживается с тем телом, что выбрала себе. Её вдруг начинает тяготить простота природы земной материи, привычки организма, составленные из чуждых "комплектов" химических реакций так называемых "зависимостей", что создают ограничения для роста и развития душевных качеств, для свободного полета в пространство доброты и благородства. Душа от них зависеть никогда не будет, душа всегда свободна. Она сигнализирует о потере смысла земного бытия, и принимается решение о возврате.
Причин возврата очень много, их всех не перечислить. Есть и душевные ошибки, когда прощаются с землей в порыве нетерпения и спешки. Отец вот девочки считает, что все же поспешил, когда однажды с похмелья взмолился, что хочет умереть.
Ну, вернусь к "моим". Кабанчика того продали, и образовалась сумма, с которой можно было смело покупать дорогостоящий предмет в подарок дочери. Не туфельки в коробке, не платье новое в бумажной упаковке, а что-то большое, тяжелое, строгое по форме и сияющее лаком на длинной черной крышке.
Возвращается она из школы, а в доме всё не так: и шкаф не там, и кровати сдвинуты, и половики по-новому уложены.
В доме появилось пианино, теперь только оно - центр внимания при входе в комнату, а не печка с занавесками.
Бабушка молодец, она настройщика пригласила раньше мужиков соседей, что пришли по её просьбе для переноски "тяжестей". Как только мужики ушли с поллитрой в кармане у одного из них в качестве вещественного приложения к словам благодарности за помощь, бабушка вместе с настройщиком начали колдовать над звуком.
Настройщик из местной музыкальной школы - дядечка, что в молодости жил в северной столице государства, откуда по этапу был отправлен на Восток за легкомыслие в шутках на злободневные темы и "вредительство" иностранных инструментов в консерватории, поначалу не торопился, объясняя, что струны с мороза не настраивают. А бабушка ему: я их руками согрею, начинай, а то в школе скоро уроки заканчиваются.
Пришлось настройщику собраться, сосредоточиться и очень сильно постараться: звук инструмента местной музыкальной фабрики сильно отличался от звучания иностранных образцов, с которыми он имел дело в консерватории северной столицы. Но струны в механизме, к его удивлению, были знакомыми ему на ощупь - они были трофейными, немецкими. И у него получилось "поймать" гармонию звучания всех клавиш.
Он был специалист, каких в том городке быть не должно: там никогда, даже до революции, ни у кого не было немецких инструментов. Его неправедно судили, держали в лагере и сослали как-будто для того, чтобы однажды настроить деревянный ящик с трофейными струнами для маленькой девочки, которая коснется клавиш, и звук гармонии преодолеет хаос и вновь настроит небеса на созидание.
Бабушка, когда была молода, пела в церковном хоре, она звуки нот слышала без камертона. А в этом городке сохранился и храм, и хор. И бабушка, хотя уже и не была молода, продолжала в нем петь. Несколько пожилых женщин в платочках трудно назвать хором, но все службы в храме сопровождались звуком душевных струн женских голосов, как тысячи лет назад, когда не было ни храма этого, ни городка в глуши.
Заходит девочка в комнату, встает перед пианино и смотрит на музыкальный инструмент, не шевелясь: поверить не может. Бабушка открывает крышку, а под ней клавиши - белее снега. А среди них черные в строгом порядке - гладкие, блестящие, красивые, как лучшие и самые дорогие украшения торжественного белого наряда.
Попробуй пальчиком, - показывает бабушка на клавиши. Девочка нажимает на одну, белую, и звук, сильный, звонкий, вся комнате в звуке, он всю ее наполнил, он повсюду, он стал её воздухом, её объемом.
Как она была очарована! Так и стояла в школьной форме, не переодеваясь, в белом переднике и с бантами в косах. Нажмет и слушает. Сначала нажимала с усилием, а потом всё мягче, мягче. И звук становился с каждым касанием клавиш нежнее, певучее, приятнее.
Звук ожил, слился с ее настроением, передавая то, что она чувствовала - волнение и радость.
Играть она еще не умела и ничего сыграть не могла, но мне и не нужно было исполнение какого-либо произведения. Понимаете, звук, о котором я говорю, его не исполняют, звук невозможно исполнить, его вынимают из своей души.
Ноты "сыграть" легко, мелодию отстучать по нотам - тоже ничего трудного для музыканта. "Исполняет" звук техника и электроника. Когда человек касается клавиш инструмента, он не играет и не исполняет. Он хочет передать нам то, что иным способом, кроме как звуком музыки, выразить не может. Он чувствует ведь не словами, он сопереживает не буквами и текстом, не пальцами, не кистью, он сердцем чувствует и сердцу хочет предоставить "слово" - звук своей души.
Не каждый может извлекать звук струнами своего сердца, не каждому дано такое "слово", не все его услышат и поймут. Холодные сердца звучат, как лед, мне слышен только треск. Но и они, коснувшись теплого звучания души ребенка, тихо тают, по капельке утрачивая жесткость льда и остроту углов своих замерзших чувств.
Шло время, я ничего не помечал в дневник, можно сказать, его оставил до дней, когда та девочка станет выше ростом, когда проснется женское начало. И это вскоре произошло.
Мы годы не считаем и на часы не смотрим. Однажды я почувствовал, что могу готовиться к своему рождению. Что там случилось, на земле? А, всё понятно. В то утро девочка не смогла вовремя собраться в школу, а бабушка присела к ней на кровать и объясняла, что всё нормально, у женщин так заведено, так будет каждый месяц, и эту тайну надо хранить лишь от мужчин, а между женщинами - каждая поймет, поможет, если нужно. И показала девочке, где будут лежать в шкафу на этот случай чистое белье и все другие нужные предметы.
И бабушка заметила, и я заметил, что девочка переживает и напугана: как ходить в школу, учиться, заниматься на уроках физкультуры, как всё это скрывать?
У женского начала много тайн, но самая большая тайна - как в душе женщины перед готовностью зачать новую жизнь появляется ангельский образ её будущего ребенка, его черты лица, цвет волос и глаз. И лишь позже - грезы о юноше прекрасном, что может стать отцом её ребенка. И этот юноша почти неотличим от малыша, которого она мысленно представляет уже родившимся. Если новорожденный - мальчик, отец и сын похожи друг на друга, и оба сказочно красивы, а если - девочка, то эта девочка - её мечта о внешнем виде себя самой. Какие бы она хотела иметь глаза, какие волосы, какую фигуру и, самое главное, какие слова хотела бы слышать о себе: красавица, красавица, красавица.
В основе женского начала - красота. Проблема, как кормить, растить, воспитывать, всё это что-то далекое, второстепенное и для проснувшегося женского начала несущественное.
Начало - волнующие образы красоты ребенка и её возлюбленного. В живой природе, в её начале, красота отсутствовала. Бактериям и прочим одноклеточным она не требовалась для зачатия и возрождения. Механичность продолжения рода и передачи данных напоминает движение робота-манипулятора автомобильной линии конвейера. Несколько однообразных операций - живая клетка готова. Повтор таких же операций - и клеток две, четыре, восемь, триллион и дальше, насколько хватит поверхности планеты.
Где красота? Нет красоты. Да и зачем, если её никто не видит. Сейчас в природе ровно всё наоборот. Энергия женского начала рождает образ в фантазиях и грезах, который пробуждает силу желаний. Они заряжают энергией чувство любви, и весь организм потом работает на топливе, рожденном этим чувством.
И клетки "строятся", чтобы их увидели, ими любовались. Они растут не для расширения зоны выживания, а для того, чтобы создать в реальности тот образ, который был явлен девочке в дни созревания женского начала.
Живой природы - триллионы тонн, красота жизни - невесома.
Пришла пора и мне задуматься, кто может быть моим отцом. Какой мальчишка взглянет на мою девочку с удивлением, задержит взгляд, с волнением посмотрит на формы её тела?
Кстати, о формах. Девочка росла так быстро, что стала самой высокой в классе. Однако, она не была худой и тонкой, нет, тростиночкой её никто бы не назвал. И грудь была уже заметна: платье наполнялось впереди двумя округлыми очертаниями, и они даже покачивались, когда она вставала около парты или поворачивалась у доски, чтобы положить мел или ответить на вопрос учителя.
От моего внимания такие детали ускользнуть не могли, поскольку мне предстояло получать питание древнейшим и самым простым способом - делать глотки, причмокивая, из сосцов груди у этой женщины. В достаточном количестве питания я был уже уверен, но вот представить, какие у меня будут губы, как этими губами я буду искать сосок, какой он на вкус - мне было трудно. Если я и знал когда-то эти ощущения, то давно забыл их, утратив связь с телесным и земным.
На грудь ее смотрел во все глаза один мальчишка в классе. Маленький ростом, но озорной. На одной из перемен взял и ткнул пальцем в её грудь. "Это у тебя что?" - спросил при этом. Попал прямо в сосок, ей было больно, да еще заметили все в классе шутку пацана, засмеялись. От стыда она покраснела больше, чем от чувства боли, взяла и наотмашь со всей силы хлопнула рукой по голове парня. А тому хоть бы что, череп твердый, ума нет, побежал радостный докладывать друзьям, что "титька мягкая, как у коровы".
Но после перемены шалун в классе не появился. А потом в класс пришла директор школы и спросила, что произошло, почему ученик из их класса прибежал домой с разбитым носом и поврежденным зубом.
Никто ничего не знал и не мог дать пояснения директору. Кроме одного парня, но тот промолчал. А вечером после уроков уже не только весь класс, вся школьники района говорили, как парень завел шалуна-одноклассника за угол дома, стоящего рядом со школой, и приложился кулаком к шаловливой голове со словами: "Еще раз к ней подойдешь, убью".
Кто был сей защитник? Надо же, тот самый, что когда-то сказал ей, что она "косолапая".
Девочка не пошла после уроков в "музыкалку" и не сказала бабушке, что у нее болит кисть правой руки. Она сидела у пианино, прижав правую руку к телу, а левой перебирала пальцами несколько клавиш и слушала, как звук плывет по дому.
То тихий, как мечтание, то громкий, как, первый всплеск воды от брошенного камня. И было в этом звуке волнение её души от чувства нового - волнения, которое наполняет сердце от внимания мужчин. Они на неё смотрят, она им нравится, они готовы встать на её защиту.
Что в ней такого, что нравится мужчинам, она не понимала. Сосок, который все еще чувствовал грубое прикосновение? Появившаяся грудь? Что?
Лицо такое же, что было и вчера, и волосы, и одежда. Да, она исправила походку. Как только стопы укрепились после перелома, она заставляла себя ставить их при ходьбе в линию, одну перед другой, делая шаги не слишком большие, но и не семенящие от торопливости и спешки.
Специально выпрямляла спину, даже если никого не было на улице, не наклоняла голову, держала подбородок высоко. Старалась не раскачиваться, помня, по какой причине косолапила, переставляя раньше ноги. Следила за собой - это вошло у неё в привычку. И все же, научилась ходить правильно она давно, а то, что стала нравиться парню, узнала лишь сегодня.
Ей было о чем думать, нажимая пальчиком на клавишу и вслушиваясь в звуки, что появились в глубине души.
Понятно, что на следующий день девчонки в классе обсуждали первый случай, когда мальчишки дрались из-за "любви". Они не сомневались, что парень будет за ней "бегать". И скоро они за партой будут сидеть рядом, а потом... И тут фантазиям девчонок не было предела. Оно понятно, всех их волновало, как это будет, что бывает после того, как парень сядет рядом.
Она девчонок сторонилась, в их разговорах участия не принимала. Впрочем, она и раньше мало времени уделяла девичьей болтовне. Две школы, обычная и музыкальная, уроки тут, уроки там, задания, программы, прослушивания, репетиции - когда болтать, где найти время для безделья?
Я быстро понял, что мой отец - не этот парень, что за неё вступился. Он неплохой, хотя когда-то обидел словом девчонку сильнее, чем озорной исследователь "титек". Именно тот, кто её обидел в детстве, первым оценил, как изменилась девочка к восьмому классу школы, как повзрослела и похорошела. Ему в ней стало нравиться буквально всё, он мог глядеть на неё, не отрывая глаз.
Влюбился парень, это правда. Теперь, если её обидели, обидели его. Ему не надо было объяснять, что он должен делать, он сделал то, что подсказало обиженное чувство женской чести. А значит, и мужской.
Ожидаемое всеми в классе событие, что появилась первые двое, которые "дружат", не состоялось. Парень за девушкой не "ухаживал" и к ней не "приставал". Шуток по его поводу никто не отпускал, не желая прогуляться за угол соседнего со школой дома. В классе парень старался не оказывать какие-то очевидные знаки внимания девушке, на улице к ней не подходил.
Я его понимаю: он стеснялся своих первых чувств любви, ранее ему не знакомых. По ошибке предполагал, что это признак слабости, что над ним будут смеяться, если узнают, как она ему нравится. Он, честно говоря, забыл, что когда-то пошутил над её косолапостью. Он просто видел, как девушка старается не глядеть в его сторону, как быстро проходит мимо его парты, никогда не оказывается рядом, когда весь класс выходит на улицу, когда все надевают лыжи или бегут круги по стадиону. Всё это он воспринимал, как немую просьбу: не надо, не подходи, не говори со мной.
Однажды он решил, что должен сказать ей главное: он её понимает, он не сделает того, что ей неприятно. В своих чувствах он признаваться не хотел, а вот сказать, что не подведет её - хотел. Подождал девушку недалеко от ее дома, подошел и сказал: "Извини". Она не стала спрашивать, за что. А парень добавил: "Ты очень красивая".
И ушел. И больше с ней никогда ни о чем не говорил.
Неплохой парень. Вполне мог быть моим отцом, но у любви последствия не всегда ведут к делению клеток, как в живой природе. Отцом в природе становится каждый встречный. Иль может стать, если не опоздал на встречу. А у дверей любви очередей не занимают. Кому они откроются, никто не знает. Даже я не знал.
Я думал, девушка хотя бы скажет парню в ответ какие-то слова, поговорит немного с ним. А она лишь кивнула, промолчала и пошла домой. Но в этот вечер, скинув пальто, сняв вязаную шапочку, придвинув к пианино кривобокий стул, как она играла! Я слышал в звуке нотки чувства гордости и силы. До этого я этих ноток в звуке никогда не ощущал.
В новом звуке, правда, не было тех нот, которые бы тронули меня, заставили качнуться, провалиться вниз и, опустившись кубарем к земле, закончить путь по кругу. Звук нот любви я отличу от всех других, когда его услышу. Он всё еще не прозвучал - тот звук мучительный и нежный.
Преподаватели по "музыке" советовали девушке сразу после окончания восьми классов уезжать туда, где можно получить "настоящее" образование, где есть театры, филармония, артисты, педагоги, куда наведываются на гастроли оркестры и солисты, где можно, не включая радиолу, услышать мастерское исполнение знакомых ей произведений Шуберта и Листа со сцены на концерте, а не с грампластинки из под затупленной стальной иглы.
Учиться в большом городе - это так интересно, так волнующе от ожидания новых впечатлений, что все остальные и привычные интересы, включая отношения с местными мальчуганами, представляющими провинциальный противоположный пол, померкли сразу.
Она была готова сегодня же сесть в поезд и уехать, но как же бабушка, как мама? Для них она - единственная доченька, единственная радость и смысл жизни.
Я не упоминал раньше в дневнике маму девочки лишь потому, что с бабушкой у ребенка были более близкие и родственные отношения в области музыки и звуков. Бабушка пела в хоре и была знатоком церковных служб и песнопений, а мама девочки - никогда не пела. Она была специалист по линии учета и контроля в скрипучих органах и комитетах власти, а мастерски играла лишь на деревянных счетах и прочих инструментах арифметических "ансамблей".
Когда настало время выбирать, где дочери продолжить обучение, мама нашла решение сложной задачи: в город переедут все - и дочь, и бабушка, и мама. И пианино, главный и самый необходимый теперь предмет в "хозяйстве".
В определенном смысле, мне о моем будущем отце можно было временно не беспокоиться: пригляд за девушкой намечался строгий. Но город - это же город! Кандидаты в отцы здесь бродят стаями со всех районов, а одиночных претендентов - в каждом автобусе стоят плечом к плечу. И за любым углом - возможный папа, если на то представится удобный случай, и никогда не знаешь, откуда соискатель вынырнет, когда по улице шагает стройная дивчина.
Девушка успешно сдала вступительные экзамены и на некоторое время поселилась в общежитие, пока готовился всеобщий переезд. А общежитие предполагает общее житие с юными "папами" из сферы музыкальной жизни. Они пришли в движение по коридору с целью попасть в ту комнату, где она живет.
Ничего особенного для природы, подобное движение особей мужского пола характерно не только у двуногих, но и среди одноклеточных. Шевелятся, толкаются, спешат - делиться хочется и размножаться.
То один в комнату заглянет, расписание на завтра уточнить, то другой, тарелку спрашивает, нет ли у девчонок. Понятно, был бы повод.
А вот, идет с цветами. Этот не из общежития, кто таков? Присматриваюсь: он из "народников", по балалайкам спец, играет лихо и может слышать звук и даже передать тоскливость песни русской. Как выглядит? Парнишкой добродушным. Весьма общительный и даже весельчак.
Зачем ему цветы, он без цветов умеет брякнуть: ты обалденная, пойдем гулять на улицу, я тебе город покажу. Но что-то сник, когда увидел, что моей девушки в комнате нет, а есть её соседка по кровати, тоже пианистка, но на два курса старше.
А парень, вместо того, чтобы обосноваться в комнате на пару часиков и дожидаться девушки, которой нес цветы, ушел, так и не объяснив, зачем и для чего он заглянул.
Когда "моя" вернулась в общежитие с утомительных занятий по сольфеджио, соседка показала на букет и говорит: "Ко мне веселый парень приходил, он мне подарил цветы. Смешной такой, ты, если что, не прогоняй его, он мне понравился".
И ведь много раз потом тот парень пытался объяснить "моей", что приходил тогда он не к соседке, "мою" не тронули его рассказы. Кому цветы дарил, с той и встречайся, а со мной - ты извини, мне некогда, у меня завтра выступление в концерте, я до вечера репетирую с ансамблем, а рано утром буду заниматься в классе, мне дадут ключи.
Парень по её голосу всё понял, не даром чувствовал тоскливость русских песен, но тосковал недолго, не более трех лет: женился он на той соседке, что забрала букет.
В общежитии её считали недотрогой. А после переезда в город бабушки и мамы - недоступной. Ухаживать пытались многие и познакомиться "поближе" хотели иногда вполне достойные ребята, но не находили отзвука своим переживаниям. Звуки сочувствия я ощущал в ее душе и понимание поступков юношей в её раздумьях, но звуки те были не в той тональности, что безошибочно свидетельствует о появлении душевной страсти.
Страсть - это звук "перетянутых" душевных струн, готовых лопнуть от перенапряжения. Страсть - это хаос звуков, взрыв гармонии. Это революция и бунтарство, это слом всех правил и распорядка дня, это разгром души до основания. А затем, затем печаль.
Печаль любви, её последние аккорды.
Мы знаем многое, нам многое не ново. Но почему так хочется всё испытать опять? Есть шанс вернуться и родиться, прочь сомнения, где тот, кто включит музыку рождения моей новой жизни?
Мне пришлись по душе двое юношей, которые ухаживали за девушкой в последний год её учебы в городе. Один был с дирижерского отделения, а второй - "струнник", но не балалаечник, а гитарист.
Будущий дирижер так красиво водил рукой по воздуху, что мне казалось, он рисует звуки. Этот парень уходил в парк, брал веточку в правую руку, поднимал лицо к небу, прикрыв глаза от хлынувшего в них потока солнечного света, и начинал "руководить" верхушками деревьев, указывая ритм партии хора. Он наклонялся к солисту, одинокому тополю на краю парка, или к солистке, молоденькой березке у клумбы в центре, и тянул к ним веточку - момент, когда они должны вступить, а потом вел голос среди волн хорового пения.
Голос солистов слышал только юный дирижер, но мне казалось, что он специально поднимал его все выше - туда, где над верхушками деревьев внимал концерту я. Звук пения то опускался вниз, к земле, к стволам, которых поддерживали руки-корни, то поднимался вверх, взлетая вслед за веточкой до вершин небес. Но дирижер не отпускал звучание в полет свободный, он веточкой собрал все голоса с плывущих облаков и замер, вслушиваясь, как они возвращаются в ту точку, откуда выпорхнули пять минут назад - на кончик веточки в его руке. Он слышал их послушное скольжение сквозь стволы деревьев. И поставил точку, когда все собрались.
Звук слушается тех, кто его слышит. Звук исполняет все команды, когда невидимым оркестром управляет в безлюдном парке парень с веточкой в руке.
Звук - это ткань, которую он расстилал над городом поверх людей, машин, заводов. Ткань музыки травы, деревьев, солнца. Для парня этого звук был покрывалом, которым он укрывался от повседневной суматохи студенческого бытия и мог укрыть других, если бы стоял не на пустой аллее в парке, а на дирижерском пульте в концертном зале. Впрочем, всё это у него будет: и пульт, и покрывало - лет через десять, но без моего участия.
Несомненно, он был наделен даром управлять звуками хора и оркестра, но умения управлять девичьим настроением пока еще не приобрел. Ждет, например, "мою" на улице. Она выходит, в руке у неё тяжелая сумка с нотами: Чайковский и Рахманинов в бумажном "исполнении" - увесистые фолианты, тяжелей гранита.
Юный дирижер говорит девушке: давайте я вам помогу, и тянет руку к сумке. Девушка инстинктивно, оберегая самое дорогое, что у неё есть, отводит сумку за спину. Дирижер тушуется и не знает, что сказать. Они проходят молча несколько шагов, парень окончательно теряется и бормочет смущенно, что у него через полчаса начинаются занятия, а он об этом "совсем забыл". Одним словом, уходит. Им вновь не по пути.
А что надо было сделать? Сказать: не съем я твои ноты. Тебе нельзя в руке носить такие тяжести, пальцы потеряют легкость, а косточки - подвижность.
Она бы согласилась: кому охота носить "камни" для пюпитра формата сорок на пятьдесят. И шли бы дальше вместе, и говорили обо всем, понимая друг друга с полуслова.
Кто понимает звуки, тот понимает смысл слов раньше, чем их произнесли.
А у гитариста была другая проблема, не стеснительность и не заторможенность в общении. Привык парнишка, что вокруг него всегда веселая женская компания. По вечерам девчонки сами его искали, чтобы собраться, поболтать, спеть песню из репертуара какого-нибудь нового кумира.
Однажды гитарист подошел к пианистке и тоном, каким говорят со старыми знакомыми, сказал, что сегодня они тусуются в соседнем с её общагой здании на втором этаже "у Светки". Приходи.
Они вообще-то не были знакомы, она не знала его имени, он по имени её тоже не назвал, наверное, не знал. Действовал привычно, как со всеми, кто приглянулся в стенах "музучебки": нравится девчонка, пусть придет на вечеринку, там и познакомимся. Он искренне считал, что его приглашения достаточно, чтобы она пришла.
У неё в то время началась подготовка к выпускным экзаменам, её ждали на прослушивание в консерватории, уже приезжал преподаватель из столицы, известный педагог, дававший мастер-классы для выпускников, подающих надежды и готовых продолжить тяжкий труд подъема к вершинам мастерства.
Какие посиделки, какая "Светка"? Уставшей ученице хотелось лишь добраться на автобусе до дома, где её ждет бабушка, бульон куриный и пирожки под полотенцем, чтобы не остыли до ее прихода. Поужинать, сказать спасибо бабушке и - спать. А завтра в шесть утра опять круговорот занятий в гулкой "одиночке" класса. Сначала самостоятельно, затем с преподавателем и опять - наедине с роялем до полного изнеможения пальцев.
Не увлекли её ни дирижер, ни гитарист, ни будущий специалист архитектурного дизайна, заметивший у гардероба в центре вестибюля, как она снимает женские сапожки и надевает "сменку" - туфли с каблучком.
Линия ноги - вот что он заметил, к этой линии был прикован его взгляд. Чуть заостренный край мыска колготок, который она поправила на пальцах ног ладонью, чтобы мысок вновь ровно облегал стопу. В тот момент, когда пришлось ей наклониться, открылась линия бедра сквозь уголок разреза в платье.
Она его приворожила - линия женских форм и очертания совершенства телесной красоты, столь близкой к совершенству геометрии мраморных колонн, но не углом наклона боковых сторон по отношению к размеру основания, а изгибом плавным от колена и далее под платьем по волнующей окружности к спине, которая изящно линию продолжила, когда девушка встала и превратилась в стройную колонну, которая прошла мимо него под стук зауженного "шпиля" каблучка у "основания" ножки юной женщины при каждом шаге.
Однако, будущий специалист архитектурного дизайна не решился тут же знакомиться с "образцом" классики природной красоты для пополнения знаний о гармонии ассиметричного в изгибах и овалах. Наоборот, он пытался скрыть, что его привлекает геометрия женщин в момент переодевания. Он сделал вид, что не заметил девушки, прошедшей мимо, и вообще, кроме двери на улицу он ничего не ищет в вестибюле.
Но я то знал, зачем несколько дней подряд, примерно в то же время, он появлялся в холле здания и кого ждал, разглядывая тех, кто суетился возле гардероба. Ему хотелось вновь увидеть, как девушка снимает обувь. Именно эта девушка, имеющая столь привлекательную линию, столь волнующую.
Не дождался. Простая мысль отрезвила парня: "Как сумасшедший тут стою, на меня вахтер обратил внимание, все время за мной наблюдает. В холле полно детей из музыкальной школы, доложит старшему, начнут расспрашивать, попросят документы. Будут рассказывать, как проявили бдительность и предотвратили кражу из гардероба, а между собой строить предположения и гадать: не педофил ли он?".
И будущий дизайнер ушел со своей "вахты", надеясь познакомиться с девушкой как-нибудь иначе, когда-нибудь потом. Никогда - я знал итог той "трезвой" мысли.
Я не дождался вместе с ним. Он жаждал вновь насладиться линией женской красоты, а я следил за ним и всматривался в линию моей судьбы. Наши точки зрения не совпали, хотя были близки по направлению взгляда, но линия родства нас не соединила.
Мне было понятно, что "моей" девушке сейчас больше всего хочется отнюдь не поиска мужчины. Задумываться о любви ей приходилось, когда штудировала биографии тех композиторов, произведения которых исполняла. Они все - мужчины, все - влюблялись и были влюблены. Что при этом чувствовали - так вот же ноты, вот звуки чувств, которые надо услышать и воспроизвести: волнение, страсть, сладость.
Как это ни странно, она умела передать те чувства, которые сама не испытала. Для этого достаточно ощутить силу душевных сопереживаний. Сопереживать - это жить вместе с иной душой внутри своей. Такое возможно, даже когда одна душа уже отмучилась любовными страданиями, а другая к ним еще не приступала.
Что же хотелось девушке, когда вокруг неё захороводили парни с гитарами и без? Попасть в консерваторию столицы, учиться там, где сам Чайковский сидел когда-то у рояля и где стоял Рахманинов, перебирая и раскладывая по порядку только что написанные им свежие листы.
Поступить в консерваторию - её мечта, а "вступить в связь" с претендентами на роль моего отца, вы что, какая пошлость, как можно с девушкой об этом говорить. Я и не говорил: проявляя чудеса терпения. Я умею ждать веками, но мое движение уже сошло с орбиты вечности, я ощущал земное тяготение и становился человеком задолго до того, как наступит первый "сеанс связи" потустороннего с реальным в какой-нибудь постели на земном полу. И как все люди, я был уже слегка нетерпелив.
Пианисты, к некоторому моему сожалению, достигают вершин искусства в музыке лишь после двух десятилетий учебного труда. Строители, шахтеры, рыбаки, молотобойцы, великие спортсмены, включая марафонцев, не тратят столько сил для достижения невероятной подвижности суставов, скорости двигательных реакций и памяти в глубинах подсознания, где находятся не сами записи произведений, не звуки и не ноты, а череда движений пальцев, командовать которыми мозг не в состоянии. Он не умеет так быстро отдавать команды, он может лишь включить "автопилот", и мышцы с косточками сами пролетят над клавишами строго по программе, отточенной годами тренировок в учебном классе и на сцене после бесконечных репетиций.
Мозг пианиста, та его часть, что формирует мысль и подбирает набор слов для её движения и передачи в окружающее мозг пространство, эта часть отключена, чтобы не создавать помех другому механизму "мысли" - волновому колебанию души на частоте тех чувств, что пережили тысячи людей за миллионы лет общения друг с другом. Мучение, горе, радость, слезы и улыбки - всё в музыке, когда не говорят словами.
Уста молчат, тем самым признавая превосходство музыки над словом. Вначале была музыка движения планет и звезд, потом воды и ветра, намного позже - музыка свирелей, дудочек и глиняных свистулек. И лишь потом мы научились передавать чувство словом.
Говорить пальцами с помощью отверстий флейты мы научились раньше, чем языками африканских предков индоевропейской группы романо-германского словесного нашествия на первородное звучание разумной жизни.
У пианиста пальцы могут совершать рекордно быстрые движения, но эта скорость - ничто по сравнению со скоростью чувств, которые проносятся в его душе. Скорость чувств опережает скорость света, причем, намного.
Например, я бываю очень далеко от "моей" девушки, когда она играет. Звуковые волны в ту часть пространства долететь вообще не могут, а световые - лишь теоретически. Расстояние до меня превышает время, измеряемое пределом полета света, оно больше ста миллиардов световых лет. Вся обозримая нам сейчас Вселенная, по представлениям ученых, родилась совсем недавно, всего-то полтора десятка миллиардов лет назад. А что было до этого?
Привычка измерять годами время - от несовершенства разума, который пытается осмыслить мир на ощупь. А как измерить скорость чувства восхищения, пронизанного чувством благоговения и радости?
Никак. В душе родившись, оно становится душой Вселенной. И обозримой, и необозримой. Сразу. Всюду. Без края и конца.
Поэтому я слышал девушку, где бы я не находился. Она коснется клавиш, и первый слушатель - не стены класса, первый - я. Хотя и был в тот миг в другой Вселенной, в соседней. Я там живу, поэтому никто не знает, даже умный астрофизик, где мой дом. Но скоро я его покину. Вот обрету знакомые вам очертания человеческого бытия: руки, ноги, голова - здравствуйте, а это я, тогда смогу вернуться в ваше время, и "световые годы" нас перестанут разделять.
Вот моя девушка уже в столице. В консерваторию она поступила, хотя и было двадцать шесть других желающих на это место. Возможно, я немножко ей помог. Подумал, пусть она достигнет того предела совершенства, что ей написан "на роду", то есть в книге, в которой записаны все её дни, для неё назначенные, когда ни одного из них еще не было.
Уже привыкла к новым залам и аудиториям, к роялям лучших мировых фирм. Уже консерваторию называет "консой" - студентка, я понимаю этот профессиональный сленг, и меня он не огорчает. Занятия, занятия, занятия. Первый курс, второй, четвертый.
Но это же столица! А не пора ли поднять лицо от клавиш, оглянуться, окунуться в мир более простых и более естественных желаний, чем стремление без ошибок лететь вдоль нотных знаков партии рояля в симфонии Прокофьева?
Пора, анатомический предел для скорости движения её пальцев уже достигнут, не стоит тратить драгоценное время жизни на покорение тех вершин, взобраться на которые суждено другим.
Ну, оглянись! Кого мы выберем? В той "консе", лучшей в мире, можно найти потомков королевской крови, отпрысков царских династий и представителей всех императорских дворов. Особенно, китайских, да и японских несколько, из Таиланда есть, из Бирмы.
А может, привлечет внимание мулат-красавец, он, между прочим, из семьи царицы Савской. Этот эфиоп просто кудесник черного рояля, отличный музыкант, хотя Чайковского играет лишь из уважения к стране, куда его послал учиться вождь племени, что по совместительству еще и президент бывшей колонии на африканском континенте.
Когда эфиоп исполнял блюз под названием "Мороз и солнце", всем захотелось сунуть ноги в валенки и натянуть тулуп на плечи, чтобы согреться, настолько хорошо он передал чувство пронизывающего холода после долгой ночи "впотьмах" русской души.
Мне что, я могу и черненьким родиться. Красавец-эфиоп подходящая кандидатура? - я задавал девушке немой вопрос, когда она стояла рядом с черным музыкантом во время вручения наград на музыкальном конкурсе. Она даже коснулась его голым плечом вечернего наряда после поклона членам жюри и слушателям, я сблизил их тела, чтобы они ощутили взаимопроникновение частиц, рождающих взаимное влечение.
Не помогло. Вернее, так: помогло частично - для частиц мужского тела.
Музыкант из Эфиопии девушкой заинтересовался. Он знал русский язык неплохо и во время торжественного ужина лауреатов рассказал ей о своей родине, о рояле, что летает с ним из Африки на частном самолете, о папе, что будет создавать консерваторию в своей стране. И пригласил девушку в страну, где они будут вместе помогать папе, где начнут гастролировать по территории от Алжира до Кейптауна, куда полетят на частном самолете, и где их встретят, как родных.
Но как то все его слова пролетали мимо ушей девушки, хотя она и улыбнулась, когда он сетовал, как это непросто разобрать рояль для перевозки в грузовом отсеке самолета. Что это за самолет? - спросила. Он ответил: боинг. Потом еще много чего рассказывал, но после слов о барабанах, на которые натянута человеческая кожа, и поэтому барабаны издают особый звук, почитаемый жрецами тайных знаний, и никто, кроме жрецов, не сможет этот звук отличить от звука шкур ягнят новорожденных, девушке уже не хотелось ни слушать его, ни сидеть рядом. К тому же, музыкант из Африки зачем-то вспомнил, что у его папы семьдесят восемь жен.
Нет, если кто и понравился моей девушке, то явно не черный музыкант из древнего колена семьи царицы Савской. В глубине торжественного зала для приемов, где-то в самом его конце сидел музыкант из Франции. Она мельком глянула на него, когда их, лауреатов и гостей, рассаживали за накрытыми столами. Он был скрипач и тоже в списке награжденных. Она запомнила его имя - Фредерик, данное ему родителями-поляками в честь самого знаменитого их предка. Давным-давно семья перебралась в Париж, но французских имен своим потомкам не давал никто из их семьи.
Фредерик тоже был прекрасный музыкант, но яркой внешней красотой не отличался: невысокий ростом, тих, задумчив, скромен. На сцене, когда принимал поздравления и награду, сделал полупоклон и тут же ушел, не оставшись в ряду героев на сценическом пьедестале музыкального конкурса.
Может быть, встретив Фредерика после конкурса где-нибудь в коридорах консерватории столицы, она бы непременно нашла способ с ним познакомиться и поговорить. Но он уехал с торжественного приема очень рано и в ту же ночь улетел в Париж. А когда она прислушалась однажды к разговорам преподавателей о новых лауреатах, неожиданно узнала, что у Фредерика уже есть девушка, но это не девушка, а "партнер". Тоже музыкант, саксофонист известнейшего европейского оркестра.
Пришлось мне "подсказать" преподавателям, где и в какой момент беседовать довольно громко о "партнерах", чтобы моя девушка услышала и перестала грезить о несбыточном - Фредерик не подходил на роль отца по множеству причин. И она о нем почти не вспоминала, разве что иногда, когда хотелось музыкой Шопена вновь тронуть чувство легкого влечения к незнакомцу, образ которого привлек её внимание и сохранился в памяти вместе с переживанием за его судьбу.
Не скрою, мне хотелось подобрать для девушки достойного мужчину. А кто он, чем занимается, где живет и как его искать? Я могу легко выбрать лучшего, например, из трех, из десяти, из сотни и, пожалуй, из тысячи я тоже смогу определить, где и в каком ряду находится достойный.
Но их не тысяча, их больше миллиарда, они не выстроились в ряд для моего просмотра. В какой бы уголок земли не заглянул, везде увидишь парня, юношу, повзрослевшего подростка, которые достойны по сравнению с другими, живущими на острове в рыбацкой бухте Индонезии или в жилом квартале Вашингтона с видом на берег речки Потомак.
Мне что, собрать их вместе с разных континентов, связать одной веревкой, как пленников, и вести в Россию под очи девушки, пусть выберет сама? А здесь, в стране снегов, здесь разве нет достойных? Окинуть взором всю страну непросто даже для меня, но стоит задержаться взглядом на самом захудалом российском городишке и вот они, прекрасные ребята. И не один, не два, их в городишке хватило бы на тысячу невест. А может, больше.
Я растерялся, потерял инициативу. Что-то делать надо, время торопит, мой шанс родиться в теле предназначенной мне женщины может ускользнуть, а потом когда? И в ком?
Не знаю, где меня услышали, на земле или в других Вселенных. Мы тоже многое не знаем. Ответом мне был - крик.
Знаете, я много слышал разных криков: отчаяния, страха, боли. Команды криком в шуме боя, просьбы о помощи кричащие, я слышал даже молчаливый крик под пытками, когда у человека нет сил кричать, он может лишь стонать, но отзвук мук его пронизывает все небесные миры и заставляет необъятность мира корчиться и содрогаться.
Есть и другие крики: ликования, радостных приветствий, громких возгласов от сильных впечатлений и просто крики в никуда в порыве передать, как человеку хорошо, так хорошо, что выразить иначе невозможно - крикнул и всё сказал.
Поверьте, это был крик иного рода - не человека. Вернее, человека, но доисторических времен, когда не существовало речи, и вместо слов произносили звуки. Не лай, не визг, не хрюкание и не рычание, - что-то похожее на утробный хрип и кашель вокалиста, когда он утром "прочищает" голос.
Так вот, это был голос, вырвавшийся из первобытных хрипов - чистый, громкий, без признаков тревоги. Звук радости - звонкий и прозрачный. Так поют птицы, а древний человек хотел им подражать и долго тренировал голос, чтобы однажды криком спеть ту песню, что по весне поют те, у кого есть крылья.
Кто там кричит на маленькой планете, пытаясь чувством радости поделиться с небом? Обычный с виду парень: кроссовки, курточка, вязаная шапочка в руке - он снял её и сжал в кулак. Стоит на улице, мне давно знакомой, у входа в общежитие, которое я тоже давно знаю - консерваторское, как его называют, делая ударение на слог ТО. А кто ошибается с акцентом, тот не музыкант, и путает понятие слово "конса" с консерватизмом и консервами.
Вслушиваюсь не в звук радости и возбуждения чувств, с его значением и смыслом мне всё уже понятно, а в звуки каблучков на лестнице, что ведет в коридор на третьем этаже.
Это "мои" каблучки, это "моя" девушка спешит укрыться в комнате, потому что она всё еще слышит звук с улицы, он преследует её и не отстает. Смущение в её душе, но не от стыда. Нет, я чувствую - не от стыда, скорее, от неожиданной реакции парня, которому она разрешила встретиться с ней вновь. Зачем он так кричит, ведь все узнают - об этом она думает, и эта мысль её смущает. Но сам крик не показался ей глупой выходкой шумного сумасброда. Нет, он коснулся иных душевных струн. Каких? Тех самых: потаенных, тревожных, томительных и нежных, тех струн, что никогда не замолкают в душе девушки, но звучат так тихо, что созвучия надежды, ожидания, предчувствия слышны лишь ей.
Звук с улицы ворвался в потаенное душевное пространство и всколыхнул его, ей показалось, что если кто-нибудь увидит её в этот момент, подумает, что она убегает от хулигана. Могут выйти на улицу и сделать парню замечание. А вдруг его начнут ловить или позвонят в полицию?
Она вошла в комнату, присела на свою кровать и не могла понять причин своего волнения. Почему она так взволнована? Сердце стучит, стучит, стучит.
Ах, вот что происходит. А где же был я, как мог пропустить такое в своем мирке растерянности и уныния, когда над миром пронесся луч, рассекающий геометрию пространства для появления новых волн жизни и любви?
Откручиваю время на обратный ход, мне это несложно. Что за парень, откуда взялся и как сошел с ума, а в том, что он не в себе, сомнения не было. И это хорошо, это не просто хорошо, это отлично! Мне как раз был нужен тот, кто потеряет голову, зачем мне голова? Не нужен разум там, где зародилось чувство. Да и вообще, нет более могучей и вездесущей преграды чувствам, чем то, что люди принимают за разумность.
Так, смотрим: закончил архитектурный институт, но он не архитектор, он - строитель. Что строит? Не строит, а проектирует. Что? Мосты.
Ладно, технарь, но всё-таки мосты - это мне нравится. Даже простейший мостик над ручьем - это та "скрепа", которая понятна и полезна, в отличие от прочих, что никаких "берегов" не соединяют, и пользы от которых нет, не было и никогда не будет.
Учился средне, на третьем курсе был лишен стипендии за "хвосты" - не сдал экзамен вовремя на своем потоке. Такие "хвосты" нам не помеха, мы на них внимание не обращаем. Как себя вел? Из общежития выгнали, ничего себе. За что? За драку, так он все же хулиган? Нет, вроде, в драке не участвовал, но отказался назвать участников. Это - можно, это - допустимо. Койко-места лишили, но друзья были не возражали, если он год поспит между кроватями на полу. Отметим этот факт: какое никакое, но все же общественное признание заслуг характера в узком круге тех, кто знает человека лучше всех.
Кстати, как у него с половой жизнью не между кроватями, а на протяжении всех его взрослых лет? Никак. Отлично.
Кто родители? Эх, и этот рос без отца. Мать - труженица, накоплений - ноль.
Всё нормально, обычный парень, одно смущает: он не из мира музыки. На музыкальных инструментах не играет, музыкантами не интересуется, даже теми, кто популярен в студенческой среде. Послушать песню или композицию ансамбля, группы, группировки самой модной он может, но от обсуждения текста песен или мелодии, или соло "басухи" в паузе между грохотом ударных - нет, в этих разговорах знатоков он своего мнения не озвучивал.
- Понравилось?
- Нормально.
Вот и весь ответ на музыку любого стиля, в том числе и рэпа.
О роли музыкальной "классики" в его жизни лучше не вспоминать, потому что вспомнить будет нечего. Разве что, как он смеялся, когда по телевизору играл оркестр симфонический, и в это время в телевизоре исчез звук, и в наступившей тишине дирижер от возмущения истерично махал своей "палкой", а солист скрипач, нахмурив брови, грозно водил смычком туда-сюда.
Я бы, возможно, такого кандидата и не принял на роль отца, но сердце девушки стучит, я его слышу и понимаю - теперь командую не я.
Как этот мостостроитель её нашел?
Первый раз увидел, когда переходил с одной станции метро на другую, причем, она шла встречным курсом в толпе и смотрела на стрелочки, указывающие выход в город. Они прошли мимо друг друга так близко, что её лицо почти коснулось его лица, когда он вдруг остановился, чтобы ей было легче обойти его. Иначе бы они столкнулись.
Он тут же повернулся и пошел за ней, выбрав дистанцию, когда взгляд может охватить всю фигуру девушки и рассмотреть её от уголка платочка на голове до мокрых каблучков сапожек и капелек чуть выше каблучков, что туда попали из городских весенних луж.
Движение ног у края синего пальто из мягкой ткани, этого же цвета пояс на талии, перчатка светлая на одной руке, которая свободна, и сумочка на белом ремешке, которую она придерживала другой, без перчатки, часто поправляя ремешок, сползающий с плеча. Цвет и длину волос он разглядеть не мог, потому что платок светло-сиреневый был завязан так, как его носят женщины из мусульманских стран - в обхват шеи вплоть до подбородка.
Ему хотелось еще раз взглянуть в её лицо. Оно ему понравилось, но что именно понравилось, не успел понять. Глаза на лице не рассмотрел, какие губы - не помнил, даже цвет помады не запомнил. Лицо при встрече осветилось сиянием электрических ламп, оно было единственное, которое обращено вверх, к буквам на табличках, но оно оказалось к нему так близко, что кроме сияния он не увидел ничего.
Была у него мысль обогнать девушку и оглянуться, чтобы рассмотреть её лицо. Но на ходу, как на ходу рассмотришь? Он шел позади и ждал: вдруг там, после эскалатора и турникетов, она задержится на улице, на остановке, у светофора - где угодно. Тогда он найдет способ незаметно рассмотреть её лицо.
Я оценил "шпионские" приемы новоявленного тайного агента. То задержится и отстанет, чтобы не оказаться на виду, когда "объект" остановился на выходе из метро и пропускал входящих, то сблизится на переходе улицы, идя почти в одном ряду, но чуть правее, а потом левее, сменив угол зрения на островке безопасности в центре оживленного проспекта.
Пожалуй, нос он рассмотрел, вернее, носик - у женщин нет носов. И прикоснулась она рукой в перчатке к носику, а не к носу, когда мимо проехал автобус с чадящей выхлопной трубой. Хороший носик, симпатичный. И ресницы длинные и бровь изгибом плавным привлекала. Что видел краем глаза, всё нравилось ему.
Агент "вел" девушку до дверей общаги без провала: она слежки не заметила. Когда вошла внутрь здания, он изучил табличку на фасаде. Слова, написанные на табличке золотистыми буквами, среди которых было что-то про консерваторию, его не напугали, скорее наоборот, заинтересовали и даже заинтриговали: консерватория? Вот это да! Что делают такие девушки в консерватории, неужели, пиликают на скрипке?
План действий на утро следующего дня ему был ясен: надо занять позицию на той тропе, что ведет от таблички на фасаде до входа в метро, подождать, встретить, поздороваться и познакомиться. Главное, не струсить, когда она приблизится на расстояние двух встречных взглядов, не опустить глаза, не промолчать, не растеряться.
Когда занять позицию? В семь утра. Занятия начинаются с восьми, на дорогу ей надо минут сорок, значит, примерно в семь пятнадцать или чуть раньше она выйдет на "тропу".
Он жил на съемной квартире в отдаленном районе столицы. Рассчитывая свой завтрашний маршрут, понял, что встать придется в четыре часа утра. Не проблема, но часть приготовлений к предстоящей операции "Знакомство" надо сделать сейчас же: купить новую рубашку с модным узким воротничком и двумя блестящими кнопочками на его уголках, заскочить в "цирюльню" и выбрать подходящий вариант прически. Кстати, какой? Парикмахерская недалеко от его дома так и называлась - "Цирюльня", но что там могут предложить ему мастера причесок, и мастера ли они, он не знал: время обитания его в этом новеньком районе, построенном с нуля, исчислялось двумя месяцами. Как только с ним подписали контракт в проектной мастерской на проведение расчетов ветровых и волновых нагрузок для нового моста через пролив на Черном море, он и переехал в квартиру-студию, в которой до него еще никто не жил. Первому жильцу сделали скидку: сто долларов в квартал на полгода. Сумма невелика, но её хватит, чтобы доверить голову какой-нибудь цирюльне в центре города. Он так и поступил.
Как всё меняется, когда мужчина встретит взглядом женщину, за которой он готов идти, забыв о расстоянии, о прошлых планах, о том, куда спешил до этой встречи. Ведь еще час назад ему не нужны были ни рубашка, ни прическа, а на скидку он хотел купить вращающийся стул с надежной спинкой и удобными подлокотниками, потому что, сидя у компа, любил опереться локтем на них и поворачиваться то влево от экрана, то вправо, размышляя не столько о силе морских волн, сколько о тепле берега, песка, воды и солнца, которого так много, но почему-то людям никак не удается всем этим счастьем наслаждаться вместе, не разделяя на чужое и своё.
В семь утра "шпик" занял точку наблюдения в ста метрах от таблички, и свежий ветер холодил его побритые виски. Прическа была модная: вся волосы на голове соскоблены, кроме затылка и чуба поверх лба.
Но странно - из общежития никто не выходил. Не воскресенье, не каникулы, обычное утро трудового дня учебы, а учениц - в семь тридцать одна вышла и в восемь тридцать еще одна. В девять показалась третья - без шапочки и без платка с большими кольцами в ушах.
- Скажите, когда в консерватории начинаются пары? - он спросил её, забыв про конспирацию.
Дивчина остановилась перед продрогшим от утреннего холода парнем и зачем-то стала внимательно глядеть ему в глаза. Потом ответила:
- Ноу андестент, инглиш плиз.
Дивчина оказалась иностранкой, но даже если бы она была "родной", вопрос о "парах" её бы тоже озадачил. В привычном смысле пары начинаются ночью. А в смысле двухчасовых лекций, таких в консерватории давно уж не проводят, не тратя время на диалектический материализм.
По-русски извинившись, парень диалог закончил. Вариант, что его девушка может быть иностранной подданной, он не предусмотрел, теперь надо было вспоминать, какие фразы он сможет произнести на английском, если представиться случай с ней заговорить.
Опять открылись двери, и опять - не та. К нему приближалась девушка с накинутым на плечи ярким палантином. Он сформулировал вопрос заранее, осталось непринужденно его произнести на безупречном английском в рамках произношения человека, который никогда не общался с носителями чужого языка:
- Извините, скажите, пожалуйста, когда в высшей школе под названием консерватория начинаются музыкальные уроки?
На последних словах, мьюзик лессен, он сделал фонетический акцент и начал улыбаться - как положено.
Девушка остановилась, и он почувствовал, что его лицо вновь внимательно осматривают.
- Опять не понимать? - он перестал улыбаться и хотел закончить встречу каскадом иностранных извинений.
- Вы о каких уроках спрашиваете? - девушка прекрасно говорила на чистом русском языке.
- Музыкальных. А чем еще в консерватории занимаются? - он заметил, что теперь девушка начала чему-то улыбаться.
- Занятия у нас с шести утра, это без педагога, кто на какое время записался в класс. Потом с педагогом, потом до одиннадцати вечера самостоятельно - у каждого расписание свое.
Вот тут парень и понял, что ему предстоит трудная задача: разыскать студентку, не зная её фамилии и фамилии какого-то педагога, которого он сразу представил в своем воображении в образе дедушки-опекуна. О том, что педагогом может быть и молодой виртуоз или молодая девушка, добившаяся мирового признания своего мастерства, он тогда не знал.
Но парень был, как говорят в народе, упертый. Упрямый, если быть точнее. Но народ прав, упрямый, это тот, уто может упираться, а он умел по-бычьи упираться рогом и уперся.
Раз в сутки, как позволяла работа по контракту, он покидал квартиру или офис проектного бюро, и отправлялся на "тропу". Был там и в шесть утра, и в семь, и после семи вечера, и в двенадцать ночи. Он понял главное: случайно её увидеть можно только один раз, и этот раз будет последним. Случайности не повторяются дважды. Хочешь увидеть девушку, ходи на "вахту", стань "часовым" её дверей. Если повезет, увидишь скоро, не повезет, увидишь позже, но однажды это всё-таки произойдет.
И на десятый день произошло.
Что любопытно, он опять столкнулся с ней лицом к лицу: подходил к створке входа в метро после часового "дежурства", а она выходила, поднявшись из подземки.
Он так обрадовался долгожданной встрече, что произнес первое, пришедшее на ум: "Ну, наконец-то, теперь я от вас не отойду".
Она даже не успела испугаться этой странной фразы, она вообще не поняла, почему перед ней стоит парень и радуется, что преградил ей путь.
- Вы понимаете по-русски, то есть, вы не иностранка? - спросил парень.
- Нет, - ответила она на заданный вопрос.
Парень обрадовался еще больше.
- Вы знаете, я так рад, что вас увидел, давайте отойдем от входа, чтобы никому не мешать, - и он притронулся к её руке у локтя, причем, не колеблясь, быстро, не стесняясь, будто давно знаком и привык быть рядом.
Она послушно сделала несколько шагов туда, куда он её повел.
- Понимаете, я вас ждал много дней, но в вашем вузе не поймешь, где вас искать, я уже хотел в общежитии сказать охране, чтобы звонили мне всегда, когда мимо них проходит красивая девушка в синем пальто. А как иначе вас найти? У вас какое расписание, в каком классе занимаетесь, кто ваш педагог?
Парень был, конечно, странный, но ей показалось, что он из мира музыки. Они пошли по "тропе" вместе, она была им одинаково знакома, как коллегам, занятым общим делом и часто обсуждающим какие-то вопросы на ходу, когда им по пути.
В общем, она не сразу поняла, что этот парень - не коллега и не музыкант. Но сразу поняла другое: она ему безумно нравится, он ради неё стоял вот здесь, у этого угла, часами и ждал. А смотрел всё время вот на эту дверь, а табличка - вот те буквы, что он прочитал, они действительно золотистые, она на цвет их не обращала раньше внимания, и слово это, привычное для неё своим академическим смыслом, и правда напоминает слово консервация. Не овощей и фруктов, а классики культуры музыкальной и звуков, что важней продуктов.
Она шла по тропе в сопровождении звуков его голоса, и ей было приятен этот звук. Когда они подошли к двери и постояли немного у таблички, парень сказал: " Диктуйте мне ваш телефон, я вам буду звонить и спрашивать, когда вас встретить и проводить".
Она продиктовала. И лишь на последней цифре подумала, что сообщает номер человеку, имя которого не знала и даже не спросила. И он ведь тоже её имя не спросил. Смутилась, спуталась в мыслях: как же они разговаривали, как обращались друг к другу? Замолчала, не зная, как сказать обычные слова в конце беседы. До свидания? Свидания?
Убежала, но перед тем, как закрыть за собой дверь, зачем-то махнула ему рукой в перчатке. Не то из вежливости, в качестве извинения, что убежала молча, не то из возникающего и еще неосознанного чувства надежды увидеть парня вновь. Ну, а на улице при дверях раздался тот самый крик, тот громкий всплеск радости в миг счастья, который услышали все вокруг. И я услышал.
Выбор сделан. Не мной, но я - не против. Пусть начнется закономерное сближение двух разнополых представителей человеческого рода, пусть набирает обороты процесс обмена информацией на интеллектуальном уровне - знаниями из многочисленных складов наук и прочих запасников цивилизации. Потом на социальном уровне - кто в какой среде вырос и какую нишу занимает в огромном муравейнике из хижин и дворцов. И, наконец, на уровне интимном - в процессе так называемого распознавания вкусов, запахов, привычек. Пусть будет познание друг друга столь глубоким, что достигнет точки взаимопроникновения и слияния. Что, собственно, мне и нужно.
Вечером того же дня они впервые "связались" друг с другом по телефону. Парень много рассказывал про свои "шпионские" дела, как он следил за ней, где прятался и устраивал засады. Она с удивлением в голосе переспрашивала: вы два часа стояли и смотрели, кто переходит улицу у светофора?
Ему хотелось говорить и говорить, а когда она первый раз засмеялась, в момент, когда он описал студентку иностранного происхождения, с которой он имел "беседу" на английском языке, парень ощутил, что его слова не просто внимательно слушают, на них реагируют доброжелательно, с интересом и даже с радостью, поскольку смех девушки прозвучал в трубке около его уха, как отзвук радостного настроения и чувства.
Он был уже уверен, что если предложит девушке встретиться буквально завтра, она не откажется, а он при встрече сможет общаться с ней легко, свободно, без робости или смущения. Поэтому он спросил: "Где мне завтра притаиться и ждать вас в засаде?". Она ответила: "У консы, я освобожусь в одиннадцать утра". "А конса - это что и где?", - он не владел даже элементарными знаниями в области около музыкальной субкультуры. Но её это нисколько не расстроило. Наоборот, парень не из привычной среды студентов-музыкантов стал для неё интересен. Она почувствовала, что хочет показать себя ему.
Показать не только платье, украшения, свой внешний вид, но и те достижения, которые особенно ценила - отношение к ней лучших педагогов мира, солирование на концерте симфонического оркестра, букет цветов, который преподносят студенту, исполнившему партию на рояле, и ей такой преподнесли.
Ей показалось, что этот парень, далекий от мира классической музыки, гораздо выше оценит её успехи, чем окружающие её студенты и, особенно, студентки. Знакомые ей современные молодые исполнители весьма сдержанны в похвалах кого-либо другого, кроме них самих.
Она чувствовала, что парень будет восхищен, и его восхищение будет искренним. "Когда увидит меня на сцене, он с ума сойдет", - подумала она и поняла, что ей впервые хочется так явно и определенно "сводить с ума". Проснулось в девушке это коварное женское желание: свести с ума.
Зачем? Парень уже и так "сведен". Куда, в какую пучину безумной страсти его еще "водить"? А, надо. Так хочет женщина. Страсть - красива, без страсти нет искусства, а в области искусства страсти женщинам нет равных среди живой и не живой природы. И она стала перебирать в памяти, что у неё есть из косметики, и в чем ей завтра появиться в "консе".
Я мог бы, конечно, подробно описать их первое свидание и все последующие, но в дневнике своем сделал лишь пометку: пока она жила, училась, занималась, ходила на концерты и обитала в мире музыки одна, ей была интересна музыка, а когда появился в жизни парень, ей стало интересно, как её слушает и воспринимает он. Центр её внимания сместился, звук музыки был важен лишь тогда, когда дошел не до её сердца, а до его.
Через пару дней после знакомства она пригласила парня на гастрольное выступление зарубежного пианиста, который совершал мировое турне и в каждой стране играл произведения прославленных национальных композиторов. И вот - Россия. Конечно же, Чайковский, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович, Шнитке.
Огромный зал, утонченная публика. В первом ряду были некие "официальные лица", которые должны присутствовать по протоколу: вице-премьер правительства "с супругой", два депутата из госдумы без супруг, какой-то представитель из мэрии столицы, что занял место между ними. От консерватории -проректор по учебной части, ну, и еще штук десять тех, кто никогда билет не покупает, да и не слушает ничего из того, что звучит на сцене, и ради чего все собрались.
Первый ряд не в счет: там людям не до музыки, и слово исполнитель для них имеет несколько иной духовный смысл: хороший исполнитель - не тот, кто исполняет музыку небес, а тот, кто исполняет волю старшего по званию.
Зато вокруг, на четырнадцатом ряду, сидели рядом тончайшие ценители искусства: справа - солист оркестра столичной филармонии, а слева - лауреат конкурса имени Чайковского.
Когда зал стих и зазвучала музыка, она взглянула на своего спутника: он вслушивается в звуки или всё еще смотрит на первый ряд? Он вслушивался, то есть замер и не шевелился. Одно произведение, другое, он даже позы не изменил, сидел, как-будто, превратился в камень.
Вот со сцены на слушателей обрушился бурный водопад звуков Прокофьева, каскад, поток из струй и брызг, она кинула быстрый взгляд на парня: заметил ли он, какая скорость, какой темп и ни одной ошибки, но - о, ужас! У парня голова упала на грудь, и глаза закрылись - он заснул.
Она непроизвольно положила руку на его колено: проснись! Он встрепенулся, открыл глаза и понял, что произошло. А то, что на его ноге её рука, он сразу не заметил, но взгляд её встревоженный ощутил волной стыда, что поднялась в груди и выплеснулась на его щеки - они горели. И тут он ощутил, что она пальцами касается его колена, и через ладонь передается то, что она хочет ему сказать: держись, не засыпай, здесь так нельзя. Он положил свою руку поверх её руки и ответил точно так же, беззвучно: не беспокойся, я больше не засну.
Вот так они впервые сказали первые слова, не разнимая губ - касанием ладоней. И продолжали держать друг друга за руку до окончания концерта. От новых чувств и ощущений он был в восторге, а потому хлопал исполнителю громче всех.
Потом они встречались часто: каждый день. Он провожал её до общежития после вечернего занятия в классе. Она теперь не боялась записаться в график и на девять вечера, и на одиннадцать. Да хоть в полночь, ведь будет возвращаться не одна. Вдвоем всё было интересней, и каждая прогулка - какое-то открытие. То он признается в чем-то сокровенном, то она. То вдруг окажется, что он боится летать на самолетах, потому что падал в одном из них во сне, то она расскажет, как боится высоты после того, как туристический фуникулер повис на тросе, в который врезался легкомоторный самолет, и ей пришлось лежать на панорамном стекле кабины, раскачиваясь над пропастью в ущелье. Где это было? В Италии. И он готов был слушать её рассказы про Неаполь, Флоренцию, Милан и оперу в Ла-Скала, чтобы забыть про тему высоты.
Да что там сны и заграница, они и на знакомой улице могли совершить открытие. Она, например, раньше сторонилась бутиков с дорогой одеждой: в них всё дорого, да и вещицы, если судить по уличной витрине, так себе, всегда или не по пагоде, или в них некуда ходить. Он раньше на магазины с "тряпками" глядел, как на пустое место, не запоминая ни их название, ни расположение. Но вместе они не раз уже зашли и в бутик, и в дом мужской одежды. Ему хотелось знать, что ей понравилось, какого цвета, из какой ткани, а ей, что нравится и к лицу ему.
Он уже признался, что хочет сделать ей подарок к дню рождения в июне, а она призналась, что хочет, наконец, увидеть его не в том костюме, в котором он познакомился с музыкой Прокофьева. А в каком? Надо поискать.
Что же, им было не по семнадцать лет, у них отношения складывались сразу с учетом представлений, какие они должны быть в семье, в них явственно звучали "нотки" заботы друг о друге и внешнем виде каждого в семейной паре.
И правда, он не сомневался, что на этой девушке хочет жениться. Она это чувствовала, мысль о замужестве, ранее посещавшая её редко и где-то лишь в отдаленных уголках сознания, теперь становилась главной и возникала ежедневно. И ей уже хотелось ответить парню, не словами, а своим поведением и настроением: мне хорошо с тобой. Осталось лишь сказать себе: да, это он - мой мужчина, мой муж.
Однажды она задержалась в классе, разбирая с педагогом особенности стиля исполнения произведений Грига, а он ждал её у дверей снаружи, в консерватории ему известны были уже все коридоры в каждом корпусе. В соседнем классе звучала странная мелодия - чуть слышно выплывающая, нежная, как аромат духов. Он был очарован, как будто его коснулась невидимая и очень легкая ткань, приятная для всего тела, а в душе от звука мелодии появилась какая-то истома, что-то волнующее, трогающее и зовущее туда, куда поплыла ткань из звуков.
В этот момент дверь, около которой он стоял, открылась и вышла девушка, которую он ждал. Что это? - спросил парень, показал на соседнюю дверь и сделал знак рукой, будто он ладонью держится за звуки музыки, плывущие оттуда. Она прислушалась и прошептала: "Моцарт, вторая часть, концерт двадцать третий. Нравится?" Он качнул головой: да.
Они дослушали "вторую часть" до конца, после чего за дверью забубнил чего-то педагог, и всё, что там происходило дальше, парню было уже неинтересно.
Она заметила, что он в этот день был чуть молчаливее, чем обычно. И первый раз поинтересовался предстоящими гастролями и программами выступлений известных пианистов. Спросил: "А кто-нибудь из них тот концерт Моцарта играет?". Двадцать третий? Конечно, но надо будет уточнить, есть ли он в программе. "Уточним", - сказал парень, но больше о совместных планах приобщения к музыкальной классике говорить не стал.
Лишь через месяц она поняла, какое впечатление произвела музыка Моцарта на парня. Они поехали осматривать его квартиру. Он пригласил, она не возражала. В квартире было, разумеется, все прибрано и чисто. Много чертежей, но все разложены по папочкам, как в офисе: на каждой папке название города и номер проекта. Посуда, мебель - тоже "офисные": шкаф с плечиками для верхней одежды, шкаф с полочками для бумаг, компьютер, стол, вращающийся стул, кружка, банка с кофе, чайные пакеты в коробке, сахар рафинадными кирпичиками в пачке, микроволновка. Плиты не было, плитки тоже. Впрочем, и сама кухня отсутствовала. На том пространстве, где она подразумевалась, на подставке красовался новенький музыкальный центр и две больших колонки. А на мини-этажерке для дисков - только одна плоская коробочка, вертикально стоящая среди пустых отсеков. Она наклонила голову и прочитала название обложки диска: "Концерты Моцарта".
И вся эта квартира со скудной обстановкой вмиг стала для неё родной.
Так бывает часто. Вырос человек в таежном крае, потом он может переехать в город, не просто в город, а в самый крупный город мира и жить среди деревьев каменных, блуждая у подножия высоток в чаще кварталов перенаселенных, но если вдруг окажется опять в лесу, в тайге, родной уют почувствует в простой избушке, где тепло дает чугунная буржуйка или кривая печка, сложенная наспех. Причем, такой уют, который не испытал, когда селился в центре европейских городов на этаже, где каждая "избушка" стоит больше миллиона евро.
А если вырос с удочкой на речке, потом ты можешь ловить дикого тунца на самой современной яхте и бороздить на ней все рыбные места всех океанов, размахивая удилищами за тыщу баксов, но когда вновь окажешься на речке, той самой, где до сих пор свисает в воду куст знакомый, привяжешь к прутику два метра лески, поплавок за пять копеек, крючок изрядно заржавевший, грузило из спичечного коробка, что пролежал в сарае много лет, и будешь поджидать какого-нибудь чебачка, и так обрадуешься, когда твой поплавок качнется и заскользит под воду, будто на крючке добыча под сотню килограммов и без гарпуна её не одолеть.
А музыканту, ему, конечно, комфортней жить на вилле с видом на альпийские вершины, но и вполне уютно в простой комнате с видом на жилой квартал, если в той комнате витает дух музыки прекрасной, знакомой с детства и давно родной.
Когда она ехала вместе с парнем на окраину столицы, полагала, что пробудут вместе они там совсем недолго: глянут, где он живет, она запомнит дом, подъезд и как его найти, если вдруг захочется к нему одной приехать. Но здесь, в квартире, оказавшись вне уличного и общественного пространства, наедине, им обоим не хотелось вновь возвращаться в шум и суету.